Янтарь в темноте
Глава пятая «Лайфстрим»
Итак, её как и прежде звали Динки. Для незнакомцев Динки Ду. Для незнакомых жеребчиков не-беси-дурак-Динки-Ду. В общем, имя было одно, а титулов множество: свою историю она рисовала сама.
Сегодня это была огромная, во весь пол кубрика, карта дикого континента, сложенная из альбомных листов. Дёрпи показывала какие-то наброски, но скучные, так что Динки взялась править дело сама. Щедрый мазок кистью, и материк перечертили горы; немного работы пером, и зазмеились реки к усыпанным лагунами побережьям; а потом поднялись джунгли и топи, саванны, пустыни, древние города.
— Альфаэл, говоришь? — Динки переспросила, аккуратно выводя название.
— Ага, Альф'аэл, «лебединое озеро». А чуть дальше Мит'эрин, «Туманный лес». «Песчаные горы» Эред Лит, «Сияющая вершина» Галад Эмин…
Дёрпи кайфовала. Дай ей волю, она вписала бы название каждой деревни, речушки, лягушки тропических лесов! Что называется: пустили барда в огород. Динки вообще-то тоже играла бардом, но пока кое-кто вкладывался в знания, она не забывала и про артистизм. А ещё акробатику, танцы, чувство мотива. Иной раз она смотрелась в зеркало и аж с себя удивлялась: жеребчики вились не просто так.
Что тут сказать: «Воля — возвышает!» — а в последние месяцы воли она хлебнула сполна. Дёрпи, как известно, особа непредсказуемая; она появлялась и исчезала совершенно самовольно; пегаска настолько ответственная, что на случай конца света имела собственное убежище в горах, и настолько беспечная, что на три месяца могла бросить там юную кобылку. Жеребёнка неполных четырнадцати, между прочим!
По крайней мере там было много книг. Ну, в каком смысле книг, учебников: физики, химии, медицины, кулинарии и, что внушало больше всего опасений, растениеводства. Если так хитрая пегаска хотела заставить её учиться естественным наукам, то — ушки опустились — стоило признать, ей это удалось. Если хотела научить самостоятельности, этого тоже досталось с избытком.
Юная единорожка, выжившая в диколесье пост-найтмермуновской Эквестрии, она чувствовала себя постаревшей лет на десять и вполне гордилась собой.
— Дёрп, а как так бывает… — Динки призадумалась, почёсывая ухо парящим в воздухе стилусом. — Как так бывает, что у нас аж три рыцаря-чародея, но Твайли зануда, Глоу недотёпа, а Шайнинг, божечки, клёвый-то какой!
— И вовсе не зануда, — буркнул жеребчик рядом. — Замечательная она.
Динки фыркнула. Как-то так получилось, что вокруг неё собралась изрядная толпа жеребчиков с кобылками: поначалу очкарики, наслушавшиеся о «Подземельях Драконов», а потом и все остальные, когда даже пегаскам надоело от скуки на стены лезть. Здесь, в трюме «Саншайна», их набралась целая сотня, старых добрых солнечных пони. И нет, их не выпустили на праздник, потому что глупая Твайли с чего-то решила, что у Найтмер Мун нет дел веселее, чем гоняться за каждой «солнечной пони», ещё оставшейся в стране.
— Кудах.
— А? — Дёрпи удивилась.
— Говорит, вас подвело взаимодействие, — высказалась единорожка-мышепони. — А как по мне, пустое всё это. Чародеи старой школы побеждали безо всякой мишуры.
Вот, она понимала суть игры! И фамильяр у неё был особенный, куроликсом звался. Настоящая чародейка, какой она должна быть!
— Вообще-то практично, — вмешался жеребчик. — Чуть меньше уровень заклинаний, зато мы добавляем харизму к доспехам. А потом ещё берём престиж волшебного рыцаря, и всё, все боятся, уровне на десятом уже ничем не пробить.
А он не понимал. Печалечка. Впрочем, для того-то и трудились мастера подземелий, чтобы в ресторане «Союз веселья и циферок» всем было хорошо. И Дёрпи, которая мелкой крапинкой расставляла отдельные деревеньки, и циферколюбу с его чародее-вором-паладином, и даже милашке-мышепони, всем замечательной, если бы не её привычка играть эпикой против всех. Ах да, скромной кобылке-менестрелю тоже, ведь именно барды были классом мастеров!
— Ну что, приступим? — Динки поднялась.
Снова наползает Тьма с Востока
Снова не дает спокойно жить.
Враг коварный, злобный и жестокий
Мир себе весь хочет подчинить.
Я отрою старый меч фамильный,
Что мой дед в крапиве закопал,
И пусть пони я не очень сильный,
Но зато бесстрашный и нахал.
Да, народ мы мирный и незлобный,
Но в нас лучше зверя не будить.
Так как в ситуации подобной
Можем мы кого-нибудь убить.
И пускай соседи осуждают
Говорят, что я маньяк и псих
Враг презлобный миру угрожает,
Так что я чихать хотел на них.
Чем я хуже рыцарей в доспехах?
Тоже могу подвиги вершить,
В одиночку справиться с проблемой
И врага кинжалом порешить.
В четверостишиях, под ноты лютни, потекли истории о дальних городах и странах, о храброй четвёрке героев, о дрожащих от драконьего храпа сводах пещер. Взлетали кости и выпадали шансы, кто-то превозмогал, а кому-то доставалось, фигурки метались по карте, а фишки по доске. Герои росли, не без этого, но и драконы нередко толстели. Ну а мир, что мир, он жил своей жизнью, где путники шли по бесчисленным дорогам, а парусники скользили среди рифов и бурлящих вод.
Корабли шли на северо-восток, под углом к ветру в семьдесят градусов. То есть на бейдевинде. Следовало говорить «бейдевинд», а то Фларри обижается. Твайлайт вышагивала по залу рулевой рубки и опять пыталась рассчитать, успеют ли. Успеют ли они пересечь океан, пока он весь не покрылся льдом?
Они следовали по водам внутреннего моря. Раньше его называли Тёплым, просто Тёплым, в Эквестрии не было других морей. Зато это единственное очаровывало своей красотой. Коралловые леса Эверглейдса, гудящие острова вдоль рифа Восточных ветров, косяки летучих рыб и даже изредка заплывающие стайки дельфинов — всё будто создавалось, чтобы пленить душу путешественника: со стапелей верфей Мэйнхеттена сходили сотни новых яхт и шлюпов каждый год.
Море не умрёт, не покроется льдом — Найтмер Мун позаботилась об этом. Жизнь в водах тоже изменилась: водоросли излучали тепло, в точности как и растения на суше. Но станет ли море когда-нибудь таким же тёплым, как раньше? Едва ли. Водоросли не могли согреть его так, как делало это течение; а оно исчезло вместе с восточными ветрами.
Лайфстрим — так его называли. «Поток жизни», названный так в честь путешествующих в его водах триллионов крошечных рачков. Этот поток многое значил для всех пони: однажды он спас города прибрежных земель.
Война богов что-то повредила в устройстве небесной сферы: Солнце погасло на несколько дней, всё накрыло снегом, ударил такой лютый мороз, что птицы замерзали в полёте, а пони спасались только прижимаясь к печам. Многие, очень многие погибли тогда. Когда Солнце вернулось, его свет едва грел — так началась Столетняя Зима.
Весь этот век тёплое течение несло воды от экватора на север, согревая узкую полосу земли на побережье. Болота к югу и пустыни вокруг — почти не оставалось плодородной земли; но всё же пони не умирали от голода и даже могли помогать другим. Только благодаря тёплому течению пони не дрались друг с другом за пищу. Все держались на грани, но худшего не случилось. В те времена даже строили храмы в честь Лайфстрима: многие думали, что сама планета спасала их.
Наивные древние пони. В тёплом потоке не было ни магии, ни силы богинь, ни воли планеты. Восточные ветры гнали волны ко внутреннему морю, давление воды на берег усиливалось; планета вращалась и силой своего вращения заставляла всю эту массу течь на север. Бухта Балтимэра, побережье Филлидельфии, дальше к Мэйнхеттену — всё согревал один поток. А ещё дальше путь ему преграждал мыс Тёплых вод, где Лайфстрим набирал наибольшую силу и вырывался в океан. Вращение планеты заставляло его всё дальше отклоняться от берега на северо-восток, и так получалось, что он прогревал океан до побережья восточного континента.
Теперь же Лайфстрим мёртв. Они плывут по телу давно умершего течения, надеясь, что в нём ещё осталось достаточно тепла, чтобы согревать океан. По расчётам выходило, что у них есть ещё месяца два — потом льды перекроют последний путь на восток.
— Кхм. Отвлеклась бы ты, Твайли.
Пони с шоколадной шёрсткой легко касалась штурвала, невозможно было представить рубку без неё.
Твайлайт подошла ближе к окну. Хотя, прозрачная стена, поднимавшаяся от пола до потолка, мало походила на окно. Стекло по прочности не уступало стали. В Эквестрии давно умели выращивать прочнейшие кристаллы любых форм и размеров: из них делали планёры и маховики, витражи и даже посуду — многое другое, не исключая оснастки судов. Блестели палубы и мачты, темнело море в редких огоньках — «Саншайн» вёл флот.
— Ладно, Фларри. Зови сразу, если что случится.
— Есть, командор! — копыто земной взлетело в типичном гвардейском приветствии.
Твайлайт едва удержалась, чтобы не ответить тем же — гвардейские привычки въедались. Действительно, следовало заняться чем-то полезным. Фларри ведь будет стоять там, пока не упадёт от усталости. Исполнившаяся мечта, это не шутки, немолодая пони улыбалась до ушей.
Твайлайт коснулась стальной стены. Может, деревом обшить? Не очень-то приятно было видеть весь этот металл вокруг. Но Фларри требовала соблюдать проект до последней детали, не делая никаких различий между корпусом судна и отделкой. И некоторые решения, от которых они едва не отказались из экономии времени, и правда были невероятно ценны. Вот стена, например, она была тёплой. Всё пространство между шпангоутами набили утеплителем, но настоящую проблему проводников холода — стальных деталей — решили хитрой системой отверстий и пустот. И, судя по расчётам, не было никаких потерь в прочности. Идея, способная сберечь миллионы акров дровяных лесов едва не была потеряна для экономики страны.
Фларри могла бы на этом обогатиться, но даже не пыталась. Все мысли этой земной были посвящены океанам, дальним путешествиям и любимым кораблям. Это она первой нашла Твайлайт в Мэйнхеттене и буквально на копытах затащила в сухие доки, а потом тыкала мордочкой в борта фрегатов и чертежи, пока «глупая сухопутная мышка» всё не поняла. Спасибо ей за это. Но Твайлайт сомневалась в её способностях. Фанатик, но что с того? Раньше Фларри водила только малые шхуны, за всю жизнь она ни разу не выходила из внутреннего моря. Она была вдвое старше брата, но при всём своём желании не смогла получить судно лучше — это что-то да значило.
Конечно, Твайлайт пыталась договориться с капитанами, найти хоть кого-то другого. Но ничего не выходило: «Это неправильно, — говорили они. — Нельзя чужой корабль брать», — отвечали каждый раз. Одну Фларри не смущали предрассудки: она любила «Саншайн» с «Эквити» больше жизни. Может и не подведёт. Впрочем, что она: со вторым фрегатом ничуть не лучше — им кое-как управлял брат, а несколько знакомых с мореплаванием гвардейцев помогали.
Дела Экспедиции шли неплохо, но если приглядеться, не очень-то и хорошо.
Дверь скрипнула, отплывая в сторону, Твайлайт огляделась. Она стояла в трюме, под центральной осью корабля. Маховик висел в раме впереди, опираясь на ряд усиленных шпангоутов и балок. Огромная конструкция, шестьдесят хуфов в диаметре, двадцатая часть всей массы корабля. Но он того стоил, он прекрасен.
Маховики использовали по всей Эквестрии, чтобы хранить энергию. Прочнейшие кристаллы висели над магнитами в безвоздушных камерах: достаточно было подвести магнитный подшипник в ведущей оси и маховик отдавал энергию, или принимал её. Диск из сверхпрочной нити вращался, он мог хранить кинетическую энергию месяцами. Обычно для сбора энергии в маховики использовались ветряки и водяные колёса; можно раскручивать магией или силой пегасов, но никто не любил тратить свои силы там, где прекрасно справлялись вода и ветер.
Энергии хватало: не с избытком, но хватало. На силе маховиков неслись поезда над магнитными дорогами, их же использовали чтобы поднимать воду, молоть зерно — да сотни и тысячи применений для маховиков находили пони: вся промышленность Эквестрии держалась на них. Твайлайт мечтательно улыбалась, прикрыв глаза. Когда-то пони сами тащили поезда над первыми магнитными дорогами. Сейчас это казалось таким нелепым. Эквестрия сильно изменилась за последние полсотни лет, все полюбили механику, а некоторые даже ценили её больше волшебства.
В конструкции фрегатов были предусмотрены места для парных маховиков. Кристаллы пришлось взять у магнитной дороги: вся ветка к Эпплузе лишилась энергии — но это того стоило. Сделка обошлась роду Спарклов чуть ли не в четверть стоимости экспедиции, но это тоже стоило того. Безопасная частота вращения для такого маховика — тридцать тысяч оборотов в минуту. Его масса во вращении — триста пороховых бочек чистой кинетической энергии. Это бесперебойная работа систем вентиляции и водоснабжения; это мощнейшие роторные насосы, способные осушить любой отсек трюма всего за несколько минут; это винт переменного шага, пригодный, чтобы маневрировать в любой шторм. И самое важное — это несколько часов работы гиростабилизатора.
Гироскопический успокоитель качки — если правильно называть — это всё тот же кристалл маховика, когда его ось подключена к раме. Гироскоп, вращаясь, всегда держится на линии горизонта, а раскрученный маховик никакие волны не заставят перевернуться: удары о борт будут просто компенсироваться энергией маховика. С включённым гиростабилизатором фрегат мог идти в любую бурю как по лёгким волнам. Твайлайт надеялась, что до этого не дойдёт: другие суда куда хуже, это старые барки Сахарного флота, часть даже с клёпанными корпусами. Но, по крайней мере, фрегаты могли прийти им на помощь если случится беда.
Твайлайт ещё долго стояла там, размышляя о разном. Ей всегда нравились механизмы, тишина машинного отделения успокаивала. Наконец, она открыла глаза и вздрогнула — оказалось, что она здесь не одна.
— Крутая штука, — земная кобылка явно долго ждала, чтобы это сказать.
— Ну, да, — поморщилась Твайлайт.
Очарование ушло. Она не очень-то любила жеребят, но терпеть придётся ещё долго — все семьи с детьми поселили на самых прочных судах.
— Ты следила за мной? — Твайлайт не нашлась, что ещё спросить.
— Неа, ждала, пока ты откроешь дверь. Будем знакомы? Я Эпплблум, ты Твайлайт.
Маленькая земная настойчиво протянула копытце. Твайлайт ответила на жест. Что ещё она могла сделать — вежливость обязывала.
— Я тебя искала по всему кораблю. Никак не могу понять, как мы собираемся пополнять запас энергии в пути?
— Что? — Твайлайт удивилась. Сложных вопросов от кобылки-земнопони она никак не ждала.
Несколько долгих мгновений потребовалось, чтобы собрать мысли в ответ.
— Мы смонтируем ротор и привязь для пегасов, когда потребуется. Но сейчас маховик на пределе, так что не беспокойся об этом. Возможно, и без подзарядки энергии хватит на весь путь.
— А я и не беспокоюсь, — хмыкнула Эпплблум, — мне интересно просто, почему никто не хочет автоматизировать процесс? Мы могли бы поставить по небольшому водяному колесу с каждого борта. Я проверила: скорость потока — пятьдесят хуфов в секунду. Это даст треть крылосилы. Вроде как совсем мало, не сравнить с Понивильской рекой, но на полную зарядку маховика хватило бы шестидесяти суток. Это могло бы, как минимум, компенсировать энергозатраты на управление такелажем и рулями корабля.
Твайлайт молча ждала, пока жеребёнок закончит. Глаза прищурились, она отвечала всерьёз:
— Об устойчивости судна ты не подумала, так? Ты не подумала, что оно потеряет управляемость? Наконец, ты понимаешь, как упадёт скорость? Каждая миля суточного перехода бесценна для нас!
В уголках глаз маленькой пони показались слезинки, с тихим всхлипом она бросилась к двери.
— Постой! Прости!
Но кобылка уже исчезла.
«Что я наделала…» — Твайлайт прижалась к раме маховика. Уши опустились.
Она забылась. Она вспомнила школу и споры с Глоу; вспомнила других жёстких и резких соперниц, которые только и ждали шанса вырваться вперёд, и совсем не подумала, что может обидеть жеребёнка. Маленькая земная долго готовилась, она даже посчитала всё правильно — наверняка это многое значило для неё.
Жаль, сделанного не воротишь, даже если извиниться: в коллекцию грустных воспоминаний добавилось ещё одно.
Латунью блестели мачты кораблей, сияли тёплым солнечным светом фонарики — и всё вокруг белело в бесчисленных парусах. Казалось, что к скрытому сумраком горизонту уходит аллея золотистых сосен, украшенных снежными полотнами облаков. А ещё на парусах были узоры: немного птичьи, немного осенние и ягодные, но в основном тёплые солнечные и радужно-дождевые.
Это пегасы постарались: они обожали украшать корабли во время путешествия, вот только не очень умели; поэтому, чтобы горе-художники всё не испортили, единороги делали основу, ещё в мастерских вплетая в парусину особенный для каждого судна узор. По краям полотен поблёскивали символы цехов, неярко золотились готовые линии раскраски, тонкими дорожками виднелись контуры бликов и теней — и конечно же всё покрывали радужные штрихи чисто пегасьего самолюбия. Но это только добавляло очарования парусам.
Динки Ду прогуливалась от носа до кормы «Саншайна» и всё пыталась понять: кто какие паруса украшал? Она не знала тех пегасок, но почерк художника среди неумех всегда могла различить. «Вон та пони грустила о доме», — копыто приподняло очки, глаза прищурились. — «А вот эта делала для кого-то особенный рисунок», — кристалл очков скользнул обратно вниз. Ей нравилось играть с очками ночного видения: они так классно меняли все цвета вокруг. Неделю просидеть в тесном трюме стоило, чтобы получить такие, определённо стоило.
Динки неспешно шла вдоль борта, к своему любимому месту. Она освоилась быстро: не такой уж большой это был корабль. И не особенно красивый, стоило признать: другие ей нравились куда больше, особенно идущая по соседству шхуна, очень изящная, которой так шли косые паруса. На корме каждого судна стояли пристройки с комнатками специально для пегасов, чтобы они могли толкать корабль силой своих крыльев, когда ветер затихал. Отличный оттуда обзор; лучше только с мостика, но там злобные рулевые земнопони гнали свободных художников прочь.
Промелькнула лестница и верхняя площадка, затем короткий коридор… Динки резко остановилась.
Какая-то мелкая мышепони заняла её любимое место! Она нахально подняла уши, с пренебрежением махнула хвостом, но даже не подумала обернуться! Динки смотрела секунду-другую, закипая. Опыт с дворовыми жеребчиками подсказывал: такое прощать нельзя.
Рог замерцал, левитация дёрнула мышепони за хвост.
— Ты что не видела, здесь мой альбом лежит? Изволь покинуть это место, — она присмотрелась. — Для земных поясняю. Уходи, иначе плохо будет.
Пони молча поднялась, взяла альбом в зубы, вложила в крепление перо.
Эта… Эта мерзость хозяйничала с её альбомом!
Ярость ударила в голову. Глаза за кристаллом очков превратились в узкие щели.
— Отдай!
Левитация подхватила мелкую земную, ударила её боком о стену. Альбом вырвало из зубов. Всю титульную страницу покрывали какие-то каракули, и переплёт порвался, — слишком сильно дёрнула — слёзы выступили на глазах.
— Зачем? Мои карты… Я же так старалась…
Динки подняла очки — обычное зрение вернулось. На кончике рога появился огонёк, чтобы подлая земная даже не думала подкрасться! Взгляд, сквозь слёзы, снова коснулся синего альбома.
Синего… А у неё был зелёный.
«Проклятье!» — она едва не выругалась вслух.
— Эм, прости, я ошиблась.
Пони не ответила. Альбом подлетел к ней.
— Слушай, прости, я ошиблась, это не мой альбом.
Пони отмахнулась:
— Забирай, если нужен.
— Но он же твой…
Шальная пегаска пролетела рядом, порыв ветра вырвал страницу. Динки едва успела подхватить и невольно бросила взгляд. Там был рисунок — корабль в сетке линий, с нескольких ракурсов — выполненный с такой точностью, что казался фотографией!
Глаза расширились, дрожь пробежала от ушей до копыт.
— Ты сама нарисовала? — Динки толкнула альбом в копыта земной, а сама присела рядом. Оглянулась, ища свою рисовально-записную книжку, и вдруг вспомнила, что просто-напросто свернула не туда — её любимое место было с другой стороны.
Только воспитанная долгой непростой жизнью сдержанность дала силы не стукнуться в стену головой.
«Проклятье. Проклятье! ПРОКЛЯТЬЕ!..»
Обидела. И ни кого-то случайного, а собрата по мастерству, художника, редчайшую редкость среди пони, и уникальный самородок среди земных.
— Я починю, я умею, не расстраивайся, пожалуйста. Или давай, принесу свой запасной? Ты так клёво рисуешь…
— Рисую? — земнопони подняла взгляд. — О, так значит богиня уже наделила меня новым талантом. Очень хотелось.
У неё был такой вид, словно сейчас кинется в драку. Динки отступила подальше. Хотелось убежать, но так запросто она не сдавалась.
— Меня Динки Ду зовут. То есть просто Динк. Скажи, что это, если не рисунок?
Земная ткнула её копытом в грудь.
— Это чертёж. Я ненавижу рисовать. Я потратила на него кучу времени. Он уже бесполезен. Забирай, если так понравился.
— Но он… лучше моих рисунков…
Мир рушился. Динки не могла представить пони, которая ненавидела бы то, что так хорошо умеет делать.
— А скажи — зачем рисуешь ты, Динки? Мне тот чертёж был нужен для расчётов. Какая тебе польза от рисунков?
Вдруг стало ясно, что земная её уже бьёт. Злая пони напала; но слова не копыта, их магией не остановишь. Только словом. Даже последние злюки не отвечали ударом на слова.
— Почему я рисую?!.. Да потому что это огромное удовольствие. Это мой талант, моё призвание. А ещё так приятно показывать рисунки другим и видеть их радостные лица!..
— И только-то? — земная ухмыльнулась. — А по мне, так ты и подобная тебе шваль совершенно бесполезны. Чего стоит ваше удовольствие? Оно не даст энергию, оно не накормит других. Давай-ка я расскажу, почему ты радуешься, когда видишь рисунок…
Маленькая земная уставилась ей в глаза. Очень жёстким холодным взглядом.
— Ты видишь яблоко и хочешь его, потому что оно вкусное и полезное. Ты видишь яблоко на картинке и тоже хочешь его, потому что оно выглядит вкусным и полезным. Хотеть чего-то приятно, вот только за картинкой нет яблока — она ничто. Рисунок притворяется тем, чего нет в реальности, обманывая твоё глупое чувство удовольствия. Это всего лишь симулякр.
Динки знала, что значит слово «симулякр». Она слышала его в речах старого доктора наук, ритора из кантерлотской школы. Земнопони не могли знать такие слова…
— Чувство удовольствия создано, чтобы быть полезным: находить еду, радоваться безопасному дому и теплу Солнца. Оно создано помогать жить. Первое, что сделала Найтмер Мун с нами, это изменила наши глаза и чувство красоты. Поэтому мы видим ночь такой же красивой как день…
Пони прервалась, приглядываясь, а затем вдруг толкнула, откидывая полу плаща.
— Надо же, бескрылая. А ну рассказывай, какой ты видишь ночь?
Но Динки наконец-то пришла в себя и ответила оппоненту суровым взглядом.
— Моя очередь говорить, мышка.
Резкий вдох, злой прищур, — и она была готова. Речь за мгновение выстроилась в голове.
— Так значит, картинка притворяется яблоком и подменяет реальность? Да ты так говоришь, будто чувство реальности — это нечто важное. Еда? Безопасное место? О чём ты?.. Наш мир полон еды и безопасен. Этого хватит на всех. Но когда все хотят больше и больше: яблок, роскошных домов, денег — вот тогда мир точно не станет лучше. Мы обе знаем: пони слабы, пони всегда хотят большего.
Ещё один вдох, и она продолжила:
— Ты что, знаешь способ сделать наше чувство удовольствия исключительно полезным? Возомнила себя богиней? Да у тебя даже рога нет!.. Благодаря красоте пони стремятся к большему, но не сидят на горах сокровищ, как жадные драконы. Благодаря красоте пони находят сокровища в себе. Каждая пони имеет право украсить реальность симулякрами. Это неотделимое право, это наше воображение, это то, что делает нас нами. Если в погоне за пользой мы уничтожим красоту, мы потеряем способность оценивать пользу. Мы потеряем себя!
Динки заглянула в глаза маленькой земнопони. Бездна глядела в бездну. Тянулись секунды. Но волшебный дух философской полемики всегда исчезает столь же неожиданно, как и появляется. Они обе вздрогнули, разом моргнули — удивлённые глазки заглядывали в такие же удивлённые глаза.
— А в чём-то ты права. Мои чертежи сейчас не лучше твоих рисунков.
— Да и мои рисунки, сказать по правде, нравятся одной мне.
Они одновременно хихикнули.
— Меня Эпплблум зовут. Будем дружить?
Динки протянула копыто.
— Забавное у тебя имя. Динк-динк-динки-динки-ду! А давай я тебя познакомлю со Скуталу? Она крутая: отлично дерётся, хотя и предпочитает копыта языку. Будет нас трое, бесполезных ничтожеств, вместе мы изменим мир!
Ещё долго с кормы плывущего вдаль корабля разносился смех пары нашедших друг друга жеребят.
Пять дней прошло, как экспедиция вышла из бухты Балтимэра, и впереди уже виднелся пролив Тёплых вод — северный выход из внутреннего моря.
Ветер нельзя было назвать попутным или особенно сильным, но благодаря пегасам парусники держали скорость в десять узлов — экспедиция не отставала от графика. Все работали, заканчивая последние приготовления: нужно было лучше утеплить жилые отсеки, ещё раз перепроверить запасы еды. Из Мэйнхеттена прибыли планёры с кипами тёплой одежды — комбинезонами, закрывающими тело от ушей до хвоста — обещание Твайлайт лично наведаться в картель портных сотворило чудо: то, что клялись доставить со дня на день уже полмесяца, привезли в течении нескольких часов.
Столько дел ещё оставалось, столько всего нужно было проверить и уточнить, но, неожиданно, Твайлайт нашла себя в крепких объятиях, а нос брата упирался в её собственный нос. «А теперь отдыхай», — сказал Шайнинг, и твёрдо потащил её прочь из рубки. Пролетела лестница и палуба, позади остались каюты; на носу корабля их ждал столик пирожных, скамейка под зонтикам, и компания самых близких друзей.
— Но я… — Твайлайт попыталась возразить, но взгляд Глоу был таким долгим, таким пронизывающим. Краска залила лицо. — Ну, я правда посплю сегодня. Постараюсь поспать,
Ей не поверили, конечно, но и наказывать не стали. В копытах оказался эклер, рядом большая чашка травяного чая, а брат принялся объяснять, чем должен заниматься командор Экспедиции, а что нужно доверить заместителям, помощникам и друзьям.
Было время, когда Селестия вела под копыто каждую пони: никто не набивал шишек, никто не умел брать ответственность на себя. И мир не развивался. Всем всего, вроде бы, хватало: не было скучно, но не было и горящих мечтою глаз. Земные пахали и собирали урожай, единороги мастерили поделки, пегасы возили товары по сёлам и городам. Света не было, канализации тоже, а читать умела едва ли одна пятая из пегасок, или одна десятая из земных. Шли столетия в окутавшей мир темноте.
В конце десятого века нашлись те, кому этого было мало, кто сумел доказать богине, что достоин большего, даже если ошибки могут закончится бедою для всех. Да, любая власть, это власть над жизнями. Да, из-за ошибок командира пони умирают — теряя годы жизни и веру в себя. И да, все делают ошибки, даже самые компетентные из нас. Не Селестия открыла сельские школы, не она придумала магнитные дороги, и уж точно ей — живой статуе из мрамора и пламени — и в голову не пришло бы изобретать ватерклозет.
— Оооммм, — Твайлайт доела эклер. — Знаешь, Шайни, это не помогает. Я никогда не прощу себе, если из-за моей оплошности кто-то умрёт.
Она взглянула в глаза брату и устало улыбнулась, покачав головой. Глоу ткнулась носом о плечо. Все всё понимали. Десять тысяч пони: две смерти каждую неделю, девять в месяц, сотня за год. Двадцать смертей крылатых из-за несчастных случаев, пять утонувших и пропавших без вести, одна смерть жеребёнка в игре жеребят. Этого ещё не случилось, но могло случиться: теория вероятности была ужаснейшей из наук.
И всё же, зная об этом, они отдыхали. На палубе ещё в день отплытия поставили скамейки, и сейчас втроем они устроились на одной из них. Фонарь над зонтиком неярко горел дневным светом, вокруг собирались маленькие ленивые светлячки. Глоу застыла в своей нелепой позе, спиной прижимаясь к спинке скамьи. Перо летало над блокнотом, а в белой гриве помигивала парочка голубых огоньков. Твайлайт дремала. В записных книжках её память никогда не нуждалась, а светлячков она не любила, поэтому всегда держала заклинание, отпугивающее их. А третья, неприметная кремовая пони, просто любовалась берегом вдали.
— Бон, ты бывала здесь раньше? — спросила Глоу.
— Ага.
А ей раньше не доводилось, хотя Твайлайт и видела диафильмы о мысе Тёплых Вод, одном из красивейших уголков восточного побережья. Огромная, почти отвесная стена скал поднималась из моря, а над ней лежало глубокое пресноводное озеро; край древнего кратера, естественная дамба, разделившая устье реки и море внизу. Тысячи ручьёв промыли путь в скалах, сотни небольших, но высоких водопадов окутывали берег пеной в дождливые дни. А на склонах, между морем и водопадами, каждый акр заполняли круглый год цветущие джунгли: невозможные на севере, но тем не менее растущие благодаря тёплому течению и греющимся изнутри камням.
Здесь было жарко, влажно, не очень уютно для жизни, зато, как говорили пегасы, чертовски приятно летать и нырять.
— Грифоны летят, — Бон указала на север.
— Грифоны?
Твайлайт не удивилась. Полсотни миль к западу — метрополия Эквестрии; полсотни к востоку — уже острова. Формально, тоже Эквестрия, с тех пор как границы не стало, но грифоны так не считали. Да и очень уж чуждое общество — всеядные, рыболовы — к таким пони известно как относились: «Не вижу. Не знаю. Знать не хочу». Так или иначе, вежливость это не отменяло, и поэтому Твайлайт призвала посадочные огни над палубой, дожидаясь, когда грифонам надоест разглядывать флот.
Наконец, кто-то оторвался от стаи. С щелчком когтей о палубу грифон приземлился подле них.
— Эй, вижу, вы тоже сваливаете.
Оказалось, это она — грифина — высокая, клювоносая, с кошачьими чертами. Твайлайт всегда удивлялась, как у таких, отталкивающих на вид созданий, могут быть настолько живые, выразительные глаза. Грифина смотрела с насмешкой.
— Вы ждали нас? — Твайлайт поднялась. — Если хотите отправиться с нами, места хватит. Мы даже можем выделить вам пару судов.
Грифина расхохоталась, отмахнувшись крылом. Огляделась. И вдруг стало ясно, кого она ищет, — радужная пегаска упала из облаков.
— Хай, Гильда! Не заметила меня?
— Да я клюва своего не вижу в этой тьме! — усмехнулась грифина. — А ты видишь, Дэш. Попалась ей, а? Где же были твои крылья, подруга?
— Эй, мы сражались там! — краснота мгновенно залила синюю шёрстку мордашки.
— Некоторые из наших дураков тоже. Сидят теперь на островах, говорят, мол, нам и в ночи уютно. А мы всей бандой сорвались на восток.
— Давай с нами, — пегаска горделиво кивнула на строй кораблей.
— А что, ваши железяки уже научились летать?
— Они летят над водой!
Дэш улыбалась, смотря вдаль. Удивительно, но насквозь континентальная пегаска влюбилась в корабли: она без конца приставала к морякам и с бешеной скоростью осваивала искусство мореходства. Твайлайт всё чаще замечала её в круге капитанов, а уж судовые пегаски и вовсе слушались её с полуслова. Харизма, так это называлось. Брат тоже так умел.
Грифина почесала когтем клюв.
— Слушай, а давай ты с нами? На рассвет посмотрим, разведаем, что да как там. Вернуться к своим черепашкам всегда успеешь.
Рэйнбоу Дэш чуть подумала. Посмотрела на небо и море.
— Не, останусь.
— Бывай тогда, — донеслось уже сверху.
Дэш стояла, как-то смущённо любуясь парусами в свете разноцветных огоньков. Радужная грива то взлетала, то падала от прерывистого ветра, синяя мордочка забавно морщилась от летящих с гребней волн брызг. Красивая она была, эта Рэйнбоу: атлетичная, но не такая «земная» как Глоу, куда более изящная, она выделялась даже на фоне гвардейских пегасов; и Твайлайт смотрела — смотреть ведь не запрещается? — работая вместе с крылатыми она научилась замечать их красоту.
— Как ты умудрилась с грифонами дружбу завести? — спросила Глоу. Перо над её блокнотом продолжало летать, не останавливаясь ни на миг.
— Да несложно было. Это наши боятся грифонов, а им каждый друг, были бы крылья за спиной. У меня десятки знакомых грифонов. А с Гильдой мы вместе учились в лётной школе Вондерболтс.
— Почему ты не с ними, кстати? С твоим-то мастерством.
— Не берут меня в команду. Говорят, не умею вместе со всеми работать. Ха, будто этому можно научиться с новичками из школы и неумехами из Понивиля!
«Только так и можно», — подумала Твайлайт.
Но не сказала. Уж кому бы говорить.
Был вечер, с корабельной кухни тянуло ароматом вкуснейшей фасоли, той самой, «Сахарной», которую в Кантерлоте подают в маленьких печёных тыковках, а в Понивиле готовят с патокой, в ещё с утра заложенных в топку горшках. Впрочем, жеребята в зале столовой не выглядели голодными, бледные лица блестели испариной в ярком свете светокристальных ламп.
Дёрпи рассказывала жуткие вещи:
— Итак, жгут мы наложили, опий ввели, время в табличку записали. Врача не видно, раненый вырубился. Начинаем тампонаду раны.
Динки всякое повидала в жизни; с Дёрпи-то станется; но копыта всё равно подрагивали, а рогом пользоваться запрещалось. Пахло чем-то медным и жутким, а иллюзия жеребчика была такой натуральной, что поначалу он даже стонал. Нога была сломана: обломок кости торчал из развороченного бедра.
Дёрпи продолжила:
— Если бинтов не осталось, любая тряпка подойдёт. Грязная, не грязная, не важно. До заражения ещё шесть часов, а сейчас нам нужно не пережимая артерии остановить кровь.
Касание о плечо, и без слов стало ясно: «Играй роль, Динки Ду. Покажи им класс, Динки Ду», — и она послушалась, едва сдерживая дрожь. Копыто коснулось зияющей раны. Тонкая лента — разрезанный на неровную полосу плащ — она обмотала его вокруг копыта, втолкнула в рану, утрамбовала второй ногой и снова втолкнула. Кровь стекала с пястей, зал молчал.
— Сейчас… я заканчиваю, — Динки заставила себя говорить: — Рана плотно набита, до краёв. Нужно отсчитать триста вдохов и выдохов, потом постепенно снимать жгут. Ткань, это как арматура, а кровь… забетонирует рану. Теперь нужно согреть раненого. Кровь быстрее сворачивается в тепле.
Она замотала рану с обломком кости остатками плаща, сама обняла жеребчика, улеглась рядом.
— Я возьму свисток, чтобы висел на шее. Буду часто проверять дыхание и пульс. Пегасы скоро найдут нас. Нужно просто подождать…
Дёрпи вмешалась, рассказывая что-то ещё, но слова сливались, в ушах поднимался звон. Иллюзия потрескивала, развеиваясь, теперь она напоминала скорее моток шевелящихся верёвок. Нет, змей. Жутких, чёрных, кровожадных змей. А она вся была в крови: густой и бурой, не желавшей исчезать — будто бы настоящей.
Дёрпи всё продолжала:
— …Главное правило. Не шить. Не резать. Не промывать. Не ваше это дело, пусть врачи стараются. Они у нас хорошие, и не такой ужас по кусочкам соберут. А теперь расходитесь. Советую пожевать корень мяты и в холодный душ.
Душ, это хорошо, душ, это замечательно. Динки поднялась, едва не поскользнувшись, поспешила к выходу. Дверь открылась, дверь закрылась, и со всей дури она метнулась вниз. Коридор, лестница, удивлённые лица — да не смотрите же вы! — и наконец-то кабинки душевых. Она вбежала в дальнюю, рог вспыхнул, дёргая кран и накрепко запирая дверь.
Холодные струи, тёплые, снова холодные. До боли она оттиралась мочалкой и снова врубала душ. Зубы стучали. Бурая, засохшая на шерсти гадость давно смылась, но запах меди в носу не исчезал. Жуткий, жуткий запах. Это что, настоящая кровь?! Да быть такого не может! Но с Дёрпи станется. Живо представлялась пегаска в госпитале, которая спрашивает: «А у вас просроченной крови нету? А если найду?» — и ведь могла найти. Она всё могла!
«Нам нужна храбрая пони на главную роль», — они говорили. «Вот, потренируйся на кукле», — они объясняли. Никто не предупреждал, что жеребчик будет кричать! Что кровь будет настоящей! Что Шайнинг лично сделает иллюзию, и что жеребчик так жутко будет напоминать его самого. Динки тыкалась носом в зеркало, разглядывая скривившуюся от ужаса мордочку. Это всё было слишком для неё!
Она долго стояла в душевой, высушив шерсть магией, но запах всё равно возвращался. Тогда она помылась ещё и ещё раз, а потом снова принялась чиститься: то гребнем, то большой грубой щёткой. Шкура начинала зудеть. С ней бывало такое в худшие дни, но всегда приходила Дёрпи. А сейчас её всё нет и нет. Она зашла слишком далеко! Её арестовали! Или наказали! Или арестовали, наказав! Любая мама была бы в бешенстве, узнав, что такой ужас показывают толпе плачущих жеребят.
— Динки?
Она вздрогнула, но это была всего лишь Эпплблум.
— Ты ужин пропустила, но я взяла для тебя термос. Пустишь?
Взгляд в зеркало; вроде норма; Динки отворила дверь.
— Нда, досталось тебе, — Эпплблум заулыбалась. — А я бы не справилась. Так что гордись, ты круче меня.
Скуталу, конечно же, стояла рядом, хмурясь чему-то своему. Вот ведь глыба. Динки ни разу не помнила, чтобы эта пегаска заговаривала с ней. Но к драконам пегасок! Скрипнул колпачок термоса и самый потрясный на свете аромат заполнил ноздри. Фасоль, патока, корица — совершенство! А ещё нашлись ячменные лепёшки, и джем, и даже свежий, только что подвезённый на планёрах виноград.
— Возблагодарим же Тваечку, которая заботится о нас! — Эпплблум, чуть скривившись, рассмеялась. И Динки, не удержавшись, хихикнула вместе с ней.
До столовой они всё-таки добрались. Блум настояла. В огромном зале с иллюминаторами всё было чисто и чинно, только стояла жуть какая подозрительная тишина. Мёртвая тишина. А вдруг все иллюзии на самом деле живые, как те чудовища Найтмер Мун?! Вдруг бледный как смерть жеребчик будет её преследовать? Требовать отмщения? Являться по ночам?!..
— Бу! — шепнула Скут.
— Убью.
Захотелось взять глупую пегаску, да и рассказать ей всё. О поколениях великих волшебников, о воспитанной с детства сдержанности, о том как скалы летали под силой её магии! Была лишь крошечная проблема — скалы не летали. Динки сдержалась, прикусив губу.
— Кстати, Динк, с тобой Шайнинг поговорить хочет.
— Хе-хе-хе…
— Я серьёзно! Он не стал тебя до ужина беспокоить. Обещал скоро подойти.
Миска улетела в одну сторону, Скуталу в другую. Бросок к стене, к огромному зеркалу. И красная, жуть какая красная мордочка. Всклокоченная грива. Расчёсанные бёдра, растрёпанные бока.
— Плащ мне! Полмира за плащ!
Плащ нашёлся. Длиннополый, с капюшоном — прекраснейший на свете плащ. И уже застёгивая последнюю застёжку, она вдруг призадумалась. Какого дракона?.. Что, вообще, могло заинтересовать в ней жуть какого знаменитого волшебника. Маршала гвардии! Героя войны! На секунду, единственного жеребца, достигшего вершины власти за последний век. А к тому же такого симпатичного, сильного — холостого…
После той встречи в Кантерлотском театре он с ней ведь ни разу даже не заговорил. А она — тем более…
Плащ упал к ногам, Динки потянулась.
— Так, Блумик, мне нужен свежий взгляд. Что во мне особенного? Прекрасные ушки? Утончённая мордочка? Голос, чистый как хрусталь?
— Хмм…
— Может голени? Я ведь училась танцевать. Сложение? Бёдра? Круп?..
— Крылья.
Крылья?.. Стоп, да их же не было! А ещё узких зрачков, клыков, кисточек на ушах. Из зеркала на неё смотрела красная как помидор единорожка. Солнечная единорожка! Дрожащая, растрёпанная, но, блин, симпатичнейшая из оставшихся в стране!
— Так, мне признаться, что у меня не было жеребчика? Нет, нельзя. Спугну! А что делать?! Он же поймёт!
— Фьююю, — Эпплблум присвистнула, забавно сложив губы трубочкой. Скут давилась смехом в паре шагов.
— Да что вы понимаете?!.. Это же достижение! Это же, блин, будто ты тот очкарик, а саму Тваечку в постель можешь затащить!
Блум всхрюкнула, Скуталу захрипела.
Такими их и застиг скрип двери.
Она смотрела на единорога, а он смотрел на неё. Доспехов не было, недлинная шерсть подчёркивала сложение атлета, непроницаемо щурились глаза. Обхваченный магией стилус почёсывал ухо, слышался тихий скрип.
— Эмм…
— Давай будем друзьями, Динки.
Взлетели воображаемые кубики. Бросок очарования — критическая неудача. Проверка дипломатии — промах. Шах и мат.
— Помочь очухаться?
— Аа… ага.
Единорог приблизился, протянул копыто — и вдруг потрогал её за нос. Нежно так, пястью. Шёрстка кольнулась, едва не заставив чихнуть.
— Динки, позволь объяснить. Ты — лидер наших жеребят.
— Ау?!
— Правда. Ты — лидер доброй половины жеребят Экспедиции, а вторая половина просто ещё не втянулась в «Подземелья драконов». Это почти тысяча пони, которые к тебе прислушиваются, но к военным относятся как к неизбежному злу. Через месяц мы прибываем в опасные земли. И я хотел бы, чтобы жеребята доверяли гвардейцам, потому что иначе кто-то может пострадать.
Шайнинг смотрел ей в глаза. Спокойно так, с хитринкой. Он её изучал.
— Эм, ты не шутишь?
— Да сам поразился. На «Эквити» склеили карту на пол-трюма, на «Пеликане» делают фигурки по штуке за бит. Думаю, это всё ожидание. Оно изматывает. Каждому хочется сделать мир хоть немного управляемым, а ты со своей игрой улучила момент.
— Ага, эт моя подруга! — восхитилась Эпплблум.
Прилетел термос, закружили забавно-полосатые фарфоровые чашки, и как-то незаметно, за беседами о том о сём, единорог устроил их за столиком у окна. Время было позднее, но Шайнинг предложил крепчайшего кофе с сахаром, и Динки, хоть и не любитель, не посмела отказаться. Она глотала горячую сладкую влагу и разум постепенно прояснялся, мурашки бегали по спине.
Это, вообще, нормально, когда ждут от жеребцов только этого-самого? Что, блин, на неё нашло?!..
— Ты извини, что я так встретила. Дура я…
— Забудем. Если что, я не был удивлён. Запах крови, близость смерти, всё это подстёгивает инстинкты. Не сомневаюсь, что прямо сейчас несколько жеребчиков с кобылками прячутся по тёмным закуткам. О методах Дёрпи я бы тоже хотел поговорить. Я их осуждаю, но пока не вижу другого способа быстро подготовить всех к опасностям пути. У нас немного времени — всего лишь месяц, пока все заперты здесь, а значит и уязвимы к внушению. Любое слово, сказанное в эти дни, может стать законом для всех.
Он рассказывал дальше. О привыкших к свободе подростках, которые ожидают увидеть на другом конце мира ту же Эквестрию, где можно прилететь в любой город, попроситься в любой дом. О системе взаимопомощи, настолько привычной, что никто уже не мыслит мира без бесплатной пищи и медицинской помощи. О том, как пони будут ошарашены и испуганы, если начнут жить по-старому там, где их никто не ждёт.
— Нуу… таких-то дураков у нас нет.
— Да каждый первый, — буркнула Скут.
— Что же, нам повезло, что мы не такие. Этим вечером Дёрпи прошлась по разъярённым родителям, довела их до слёз. Она называет свой метод «Шок и трепет». Преимущество — спасает жизни. Недостатки — всё остальное. Чтобы поселиться в новом мире, нам нужно будет завоевать доверие местных народов. Мы ничего не добьёмся, если будем бояться собственной тени. Мы достигнем всего, если покажем не только силу, но и готовность доверять другим.
Выдох вырвался присвистом. Сама Динки понимала с пятого на десятое, а Скут и вовсе кивала болванчиком, щуря удивлённые глаза. Одна только Блум на равных включилась в беседу, и теперь не стеснялась пояснять:
— …Получается, нам с одной стороны разрешается бить носы зебрам, если косо посмотрят, а с другой стороны, самим надо учиться косо не смотреть.
— Именно. И учиться лучше заранее, а не на собственных шишках. Теперь к тому, что я предлагаю сделать. Для начала нам нужно набросать несколько брошюр к «Подземельям драконов». Местные обычаи, хищники и отравы, опасные места. Опасные в том смысле, что без команды гвардии лучше не лезть. Я понимаю, что всё равно полезете, но, проклятье, есть же хоть какая-то надежда, что сделаете это сыгранной партией и под прикрытием пары солдат. У нас тысяча гвардейцев и тысяча отныне крылатых жеребят на кораблях. Нам нужно их подружить.
— Это утопия, — возразила Эпплблум.
А Динки не смела спорить, дрожа от ушек до копыт. Мелкие искорки статики словно бы бегали по рогу, по холке, внизу живота. Шайнинг понимал суть игры! Этот безумный, безумный гвардеец как будто на полном серьёзе хотел сделать невозможное. Немыслимое! Изменить правила так, чтобы все были живы, счастливы и никто не оставался в стороне.
— Убьюсь, но сделаю, — обещала Динки Ду.
И Шайнинг улыбнулся. О большем она не смела и мечтать.
Они сидели на крыше мостика, разговаривая о всяком. Была уже глубокая ночь, перестраивались звёзды, а Динки всё говорила, лёжа рядом с молчаливым жеребцом.
— Мне не очень-то повезло с мамой. Она не была хорошей, однажды она ушла. Папа требовал от меня слишком многого. Быть наследницей, властной кобылой, распоряжаться делами семьи. Все эти расчёты-подсчёты, бюджеты, кредиты, нанятые учителя. Однажды я их возненавидела. В день пробуждения метки я сожгла дом и сбежала, а Дёрпи, моя наставница и охранник, тоже плюнула, да и пошла со мной. Я, вроде как, стала её ученицей, а она, вроде как, защищает меня. Так мы и живём.
Динки потёрла глаза пястью, и снова вгляделась в горящий путевыми огнями строй кораблей. Спать не очень-то хотелось. Это Блум, засоня, иззевалась, да и забрав свою приспешницу убежала вниз. Но оно и к лучшему: были ведь на свете вещи, которые нельзя рассказать самой близкой на свете подруге, зато можно почти незнакомому жеребцу. Динки чувствовала, как отчаянно краснеет, а Шайнинг рядом работал, поскрипывая пером о блокнот.
— Я знаю, на чём строится дружба, — Динки бормотала. — На близости увлечений. На взаимном уважении. На помощи друг другу. А я, дура-то такая, уважение едва не угробила. Я правда не хотела…
— Ты о чём?
Ах да, «забыли». Самое волшебное слово из всех. Но иногда хотелось продолжить, когда так больно в глубине души.
— Знаешь, я не верю в семьи. В смысле, классические. Первая кобылка, вторая кобылка. Не хочу быть ни первой, ни второй. Мои друзья, это моя семья. Я хочу любить их и прижиматься как можно ближе. Я хочу, чтобы никто не был одиноким, чтобы в каждой семье было много кобылиц и много жеребцов. Хочу, чтобы семьи дружили друг с другом, и никто бы никого не ревновал.
— И маленьких тоже воспитывать всем вместе?
— Ага.
Жеребец как будто призадумался. Она ждала, что он начнёт рассказывать о табунах, или о том, как для защиты от родовых болезней была выбрана «треугольная» семья — всё это она и так прекрасно знала. Но Шайнинг не стал. Молчание затягивалось.
— А можешь рассказать, какую ты хочешь семью? Какую кобылку назвал бы близким другом? С какой бы согласился завести жеребят?
— Думаю, зебру, или кобылку-кирина. Смотря где осядем. На востоке до сих пор в ходу династические браки, так что это упростило бы всё.
— Эмм а если…
Динки вздрогнула, зажала рот. Вот ещё чуточку, и она бы предложила сосватать сестрёнку. Твайли, стало быть. И уж после такого бы точно не удалось отделаться вторым «забыли». Будь у неё младший братик, она никогда не обидела бы его!
— Эмм…
— Не бойся, говори свободно. Тогда я тоже буду честнее с тобой.
А, к драконам! Когда ещё выпадет шанс так поговорить? Динки решилась:
— Просто… мы похожи. Ты из знатной семьи, я из знатной семьи. Я не из тех кобыл, которые гонятся только за достижениями и лёгкими деньгами. Я знаю, что такое ответственность. Меня учили этому. Я понимаю, что значит отвечать за жизни других. Я буду помогать в любом случае. Просто, скажи, у меня есть хоть какой-то шанс?
— Да.
— Правда?! — она подскочила.
— Стой, стой! — Шайнинг широко улыбнулся. — Ты должна стать чуть постарше! Гораздо круче, раз в десять влиятельнее. Пойми тоже, у меня ответственности по горло. Мне нужна не только красивая кобылка, мне нужен помощник, мне нужен верный друг.
— Я буду! Я сумею! Только ты тоже не увязай. Я же знаю, как всё это затягивает. Нас с Дёрпи едва не затянуло. Так что мы будем умнее. Мы подружим жеребят с гвардейцами. Мы подружимся с зебрами. А когда всё наладится, мы сбежим!
— Твай расстроится же.
— Так её мы тоже возьмём! И Блум возьмём, ей нужно отвлечься! И Скут, злюку такую! Мы всех возьмём, кто захочет! Всех!.. У нас будет большая дружная семья!
— А сейчас, нет?
Динки вздрогнула, едва не прикусив язык. Вдруг всё стало ясно. Они уже сделали это. Они не остались в Эквестрии — они ушли.
У жеребца рядом уже была семья. Он сам создал её, сам собрал. Много младших братиков и сестрёнок — вся Экспедиция, все эти десять тысяч пони, испуганных и ждущих чего-то впереди. Они не уважали Твайли, или даже Тваечку. Любили, но не уважали. Уважая, они называли бы её «Твайлайт». А Шайнинга уважали. Пока Твайли занималась умными вещами, он тащил на себе все просьбы, обиды, страхи других. И, скорее всего, она была далеко не первой четырнадцатилетней кобылкой, которая лезла к нему на шею, упрашивая сбежать.
— Эмм, а я которая за неделю? В смысле, плачусь вот так?
— Четвёртая, — он признался. — Если что, первая была младше тебя, а вторая настойчивее.
— Оуу…
Ушки опустились. Уж наверняка эти пони очень старались, бились и бились лбами о мягкую стену. А Шайнингу хоть бы хны. И всё бы успокоилось, не будь он таким убеждённым холостяком. Но, блин, у каждого свои принципы. Что Блум со своей манией «захвата мира», что она сама, в носы лягавшая самых назойливых жеребят. Да они с Шайнингом и правда были похожи!
Она опустилась, протянула копыто, и — с согласия жеребца — потрогала его о шею и грудь. Сильный. А ещё ловкий — он двигался грациозно, как пегас. И очень выносливый — снова ведь работал всю ночь. И умный, потому что только очень умный пони догадался бы, что учить можно не только страхом, но и, одновременно, игрой. А ещё по-житейски мудрый, рациональный, волевой. Такой обаятельный, что даже отказывая никого не обижал.
Была легенда, что когда рождался пони, злой Дискорд подбрасывал кости. Четыре роговых шестигранника, с числами от одного до шести. Самый неудачный бросок он забирал себе, а три оставалось на одну из способностей тела или духа. Так получалось, что кто-то рождался сильным, а кто-то слабым, кто-то хитрым, а кто-то волевым. Кому-то не свезло с рождением, и он всю жизнь тащился позади, а кому-то — единицам на миллионы — везло исключительно. Во всём они были превосходны. Как назло бесчисленным динки, скут и эпплблумам, рождались шайнинги, глоу и твай.
Что их, таких разных по способностям, вообще, объединяло? Какое дело было одним до других?.. А, к чёрту. Мир не был справедливым, но это ещё не значило, что нельзя сделать его уютным для всех.
— Динки, — жеребец обратился.
— Ау?
— Смотри, я составил для тебя заметки. Те самые, о зверях востока, их обычаях и опасных местах. Там же список полезных книг. Проверь всё, отредактируй на свой вкус, чтобы не было скучно. Через неделю жду новую редакцию правил. А пока предлагаю собираться вечером часа на четыре, посещать другие корабли. Тебе нельзя терять влияние, а мне было бы очень полезно узнать наши команды жеребят.
Динки улыбнулась, кивнув жеребцу, который предложил ей дружбу. Пусть неравную, но дружба на то и дружба, что превозмогает всё.
— А ещё проклятая кобылка занимает пол-седла…
— Что? — Шайнинг поднял бровь.
— Песенка вспомнилась. Дёрпина. О нас всех.
Час пришел нам отправляться —
Нас дорога ждет.
Заставляет пригибаться
Низкий веток свод.
Глухо топают подковы
По лесной тропе.
Если мы в походе снова —
Почему б не спеть?
В никуда ведёт дорога
И забыта цель.
Впереди сражений много
И чужих земель.
Ясный день иль непогода,
Ночью или днем,
Не страшны в пути невзгоды,
Если мы вдвоем.
На двоих горбушка хлеба
Да глоток воды.
Сохранит звезда на небе
От любой беды.
Сталь клинка сплетется вместе
С серебром струны:
Если мы слагаем песни —
Значит мы нужны.
Пусть вздыхают кроны в чаще,
Некуда свернуть.
Пусть уводит нас всё дальше
Бесконечный путь.
Мы над бедами смеемся,
Путь лежит в рассвет!
Может, мы еще вернемся —
А быть может, нет…
В это же время, далеко на западе, в сердце тёмного леса, в тёмном замке, по тёмному ковру бродила тёмная богиня. Она одновременно думала о важном и считала круги. Считать круги — это была старая привычка, ещё со времён заточения; избавиться от неё никак не получалось, да и не очень-то хотелось; считая, Найтмер Мун размышляла о своём.
Дела навалились лавиной. Она не могла поверить, что ещё неделю назад беззаботно развлекалась под видом обычной пони, а теперь не удавалось вырваться даже на час. Сначала затопило яблоневые сады Понивиля — бобры обиделись, что заклинание заперло их в лесу, и перегородили ручьи. Пришлось спешно менять узор. Хорошо хоть нашлась одна жёлтая пегаска, сумевшая объяснить, с какими зверями пони дружат, а с какими нет. Затем какие-то глупые жеребята потерялись в горах Филлидельфии, толпа пегасок умоляла их спасти. Она весь день пыталась найти мелкоту магией, набрасывала сеть за сетью на горы, осматривала пещеры. А оказалось, что они давно сами вышли и прятались в поезде на Сталлионград. Но всё же Найтмер Мун гордилась собой: она первой их поймала, в конце концов плюнув на затраты сил и проверив одним узором всю страну.
Третья проблема оказалась ничтожной в сравнении с первыми двумя. Дракон повадился летать в горы у Кантерлота. Она неплохо повеселилась — ящер бежал, поджав хвост. Правда, он грозился весь свой род привести, что могло бы доставить неприятности. Не для неё, конечно, но если бы драконы разлетелись по всей стране. Пришлось рисовать ещё одно заклинание, в этот раз вокруг Драконьих гор. Конечно, оно не могло остановить ящериц, но хотя бы предупредит, если они начнут подозрительно шевелиться.
И что же, стоило ей вернуться, как рядом возникла четвёртая проблема, раздражая бликами от своих очков.
— Скажи ещё раз, что не поделили бизоны и пони Эпплузы?
— Сады они не поделили. Бизоны требуют вернуть их исконные земли, — отвечала мэр Понивиля.
Или вернее назвать её бывшим мэром? В последние дни она не вылезала из поезда и лётных колесниц, носилась от одного проблемного места к другому и чуть что возвращалась в замок. Благо, что пока она одна такая, другие не могли побороть страх.
— То есть моим маленьким пони требуется помощь, чтобы пересадить сад?
— Да. Это повод договориться с бизонами. Они со всё большей враждебностью смотрят на нас. Сейчас это игра в войну, но чем может стать позже?
Найтмер Мун махнула крылом, вихрь магии подхватил обеих. Через несколько мгновений замок уже превратился в удаляющееся пятнышко внизу; а Мэр, между тем, держалась неплохо.
— Не в первый раз?
Пони кивнула. Глупый был вопрос. Прошли те времена, когда только боги владели заклинанием «Перехода». Теперь оно доступно всем. Единороги летали в стратосфере, обгоняя звук — и мучили себя десятикратными перегрузками. Волшебники нашли древнее заклинание, но не сумели его понять. Им не удавалось обнулить сопротивление воздуха, поэтому поднимались так высоко; они не умели охлаждать себя в полёте, так что нередко заболевали. Да что эти мелочи, бедолаги даже дышать в минуты перехода не могли, потому и спешили изо всех сил.
Они не знали природы заклинания, да и она лично, могла лишь предполагать. В одной из книг старого мира она читала о теории одноэлектронной вселенной. Вселенной единственного электрона, который связывает всё сущее пространство и время, в своих безумных мерцаниях объединяя энергии и вещества. Словно точка уязвимости, воздействуя на которую аннигиляцией, можно из ниоткуда наполнять энергией накопители, взрывать капли воды в чудовищных вспышках белого пламени, или даже переносить части мира на другие грани метавселенной, где законы природы бывали и проще, и сложней.
А может и весь мир целиком. Что находило некоторые подтверждения, когда она сама, по едва заметным колебаниям детектора, даже в лунной ловушке фиксировала каждый «Переход». Каждый «Переход» во вселенной. Абсолютное большинство из которых, судя по частоте колебаний, происходили вовне их небесной сферы. Но доля процента — доля процента в масштабе вселенной — приходилась и на лежащий под их звёздами мир. Что-то случалось, что-то смещалось, и нарушавшие закон сохранения энергии единорожицы словно метеоры носились в небесах. В их отражении мира менялись законы аэродинамики. Молекулы воздуха, препятствий, живых тел — меняли векторы в искажённом пространстве. Устремляясь к единственной точке они вскоре достигали её.
Сестра однажды метко пошутила: «Стрелять линкорами по муравьям». Что же, так или иначе, но заклинание было практичным. Канал разрежённого воздуха опережал лётный щит, двукратная перегрузка ничуть не утомляла, а скорость полёта всё росла и росла. Мелькание лесных крон сменилось серебристо-синим океаном трав плоскогорья, начался свободный полёт. Затем скорость уменьшилась: ни к чему было её специально сбавлять, сгущающийся воздух сделал всё сам.
Вскоре показался город. Совсем новый, небольшой, сияющий фонариками как праздничная ёлка. Проплыли внизу улицы, и богиня вместе с её пони перенеслись на центральную площадь. Тёмным облаком развеялся полётный щит.
— Четыреста миль и двенадцать минут, — обернулась Найтмер Мун к Мэру. — Прекрасное заклинание, правда? Поможешь опубликовать?..
Что-то мелькнуло. Пирог завис перед глазами, растекаясь по плоскости щита. Она присмотрелась — яблочный. Нюхнула — пахнет вкусно.
— Это местный обычай — бросать пироги в гостей?
«Они привыкли!» — одновременно мелькнула мысль. Маленькая крылорожка глубоко в душе радостно смеялась. Найтмер Мун помнила Эпплузу, первую серьёзную цель, когда пони уже осознали нападение, а её тактика ещё была несовершенно. Превращённые просыпались вразнобой — все плакали, все кричали. В следующих городах она сначала превращала стражников, чтобы они разбудили остальных.
Впрочем, видно, не совсем привыкли — единорожка на часовой башне переменилась в лице и с тихим писком упала. Глупая. Ну и пусть боятся. Как будто это волновало богиню, если она могла менять облик с той же лёгкостью, что и дышать.
— Это обычай бросать пироги в бизонов. Их лагерь на другой стороне холма.
Ещё один вихрь магии перенёс их в поле: сотни узорчатых шатров стояли вразнобой, а вокруг раскинулся ковёр сочных степных трав. Очень вкусных, между прочим: кисло-сладких и чуть отдающих фисташками — отныне способных расти в любых условиях, от пещер до ледников.
— Мы хотим с вождём поговорить, — Найтмер Мун обратилась к испуганной толпе. — Дипломатия, всё такое. Не бойтесь, мы никого не обидим.
Она фыркнула, вытянула шею к земле, да и ухватила немного вереска. Прожевала, проглотила, улыбнулась толпе. А что? Ей можно. Она любила свой мир.
Мир изменился, но в лучшую ведь сторону! Где раньше лежали безводные пустыни, теперь сияли миллиарды синих цветов; болота превратились в высокие леса, а джунгли стали куда дружелюбнее для жизни. Вредные насекомые исчезли без следа. Она не могла переделать всю экосистему, поэтому изрядной частью заменила на свою. Новые растения, новые бактерии, новые членистоногие. Все эти бабочки, мошки, сороконожки — с виду похожие на прежних, а внутри другие. Она их обожала! Она придумала тысячи, десятки тысяч таких!
Экологи будут в бешенстве, когда очухаются. О да, она знала это! Забавным открытием оказалось, что пони уже освоили простейшие заклинания биосинтеза. Репликация крови, сращивание тканей, цепные реакции полимераз — ничего сложного. К сожалению, для действительно великих задач им не хватало ни памяти, ни силы воображения, ни способности быстро и точно считать. Всё это решалось аниморфией, но нет, просто нет: она могла поделиться знаниями, но не была настолько безумной, чтобы дать каждому силу создать из себя божество.
Как говорится, божественное божественному, а земное земному. Кстати, о земном, — толпа развеивалась, а вождь не спешил выходить.
— Раз уж гора не идёт к богине, богиня идёт к горе.
Она направилась к центральному шатру. Светляки подсказывали — вождь там.
— Ты забрала наше Солнце. Забрала наши глаза. Забрала наши пустыни… — долго перечислял вождь грехи богини. Она терпеливо ждала. — …А теперь, когда мы решили пройти тропой предков, твои пони засадили её лесом. Что дальше? Вы превратите все наши земли в леса? «Довольно!» — говорю я.
Найтмер Мун начала речь:
— Так значит, это теперь ваши земли? Короткой оказалась память твоих предков. Я помню, как бизоны пришли сюда вместе с пони. Я помню, как пегасы приносили облака, когда начиналась засуха, и как все делились с вами едой. Значит, так вы решили отплатить — разломать сад ни в чём не повинных пони, если ничем не способны навредить мне? Вы не лучше драконов.
Пристыдить не получилось, вождь только рыкнул в ответ:
— Прошлое в прошлом. Сейчас я вижу сад на нашей тропе. И мы пройдём там. И нам всё равно, будет завтра там сад или нет. Лучше бы вы успели его перенести.
— Успеем. Но скажи лучше, неужели тебе нравится видеть, как твой народ угасает в пустыне? Вы не изменились: прозябаете в дикости, будто не прошла тысяча лет. А пони живут в городах, путешествуют по морям: недавно одна отчаянная компания отправилась далеко на восток. Когда бизоны в последний раз осваивали новые земли, не помнишь?.. И твои предки не помнили. И предки твоих предков тоже не помнили.
Она смотрела вождю в глаза.
— Не пора ли одуматься? Пусть пони строят города в ваших прериях. Пони и бизоны будут жить вместе, это будет прекрасная страна. Ваша страна.
— Хотел бы я это услышать от кого-то из пони, — пробасил вождь в ответ, — но никто из них этого не скажет. И ты знаешь, почему. Тебе придётся сделать нечто гораздо большее, чтобы научить пони уважать других. Сумеешь ли? Твоя сестра даже не пыталась.
О, как он отстал от жизни. Это пони-то не уважают других? Те пони, которые принимали бежавших от Ночи свиней в собственных домах? Те пони, которые делились последним сухариком с городскими крысами? Те пони, которые приходили просить крылья для своих друзей-коз? И пусть хоть сто раз цветастые считают себя выше прочих — уважение не в словах, а в делах.
Проблема была не в пони, а в тех, кто не мог признать достижения своей культуры ничтожными — и даже ради собственного будущего отказаться от них.
Она много чего могла сказать, но не хотела, поэтому ответила просто:
— Сумею.
— Тогда уходи.
— Воля хозяина для гостя закон, — напомнила Найтмер Мун и слегка поклонилась.
Её восхищала эта ирония.
Пара шагов наружу, глубокий вдох, ещё один пучок мигом вернувшей настроение травы; а дальше заклинание перехода — у них с Мэром оставалось много дел.
В заботах пролетел день, наступил вечер, а изрядно замотавшаяся богиня вновь стояла в своём замке, копытом поглаживая пушистый ковёр.
— Это всё на сегодня?
— Да, — Мэр коротко поклонилась и поспешила уйти по своим делам.
Стена раскрылась, Найтмер Мун вошла в библиотеку. Она перенесла в свой дом немало книг из архивов Кантерлота. Она собиралась учиться, учиться и ещё раз учиться. Ровно до тех пор, пока не научится всему — то есть бесконечно.
Конечно, можно было бы начать с чтения разума какой-нибудь всезнайки; той же Твайлайт, например; но чужая память на то и чужая, что факты в ней смешиваются с точкой зрения. Прочитать легко, осмыслить сложно. Рисковать разумом ради того, что можно почерпнуть из книг, Найтмер Мун вовсе не хотела; к тому же она всегда была влюблена в чтение: стихи и сказки, беллетристика и нонфикшен, техническая документация и стенограммы учёных конференций — она собирала всё. Но если говорить о чистом, концентрированном удовольствии, это были письма. И сейчас она любовалась одиноким конвертом, зависшим над столом. Марка с корабликом, серая кайма, «только лично» наверху.
Отправитель не был указан. Впрочем, как и её имя. Эквестрийская почта сделала своё дело, доставив срочное послание из океана в лежащий на другом конце света Понивиль. Хрустнула печать, взгляду открылись аккуратные строки, шифр «одноразового блокнота» невозможно было взломать:
Моя богиня. Как и обещала, делюсь радостной вестью — мы только что прошли пролив. Теперь нас ждут холодные тёмные воды и долгий-долгий путь на восток. Твайлайт и Рэйнбоу Дэш не сомневаются, что мы пройдём. Вторая не склонна к сомнениям, но уверенность первой даёт надежду тем, кто ещё не разучился думать головой.
Я не просто так упомянула Рэйнбоу. Эта пегаска беспокоит меня. Она приобретает всё большее влияние среди капитанов и простых моряков, она нравится гвардии. Даже обычные пони восхищаются её решительностью, которая, стоит знать, состоит большей частью из хвастовства. Кто-то начинает поговаривать, что Дэш могла бы стать лучшим лидером, чем Твайлайт. Забавно, а? Лучшего примера, когда сдержанная сила проигрывает развязному нахальству я и назвать не возьмусь.
Шайнинг Армор, этот слегка поутративший пыл и самоуверенность гордец, должен был заметить проблему, но он ничего не предпринимает. Пока сложно сказать, почему. Возможно он желает сохранить свою власть, может сам попал под влияние Рэйнбоу, или, что скорее всего, хочет так проверить способности сестры. Едва ли Твайлайт справится сама, в иерархических играх она разбирается не очень хорошо. Стоит ли мне помочь ей?
Я присматриваю за Глоу — она не доставляет проблем. Никакого желания командовать в ней не осталось; всё своё время она проводит или у себя в лаборатории, или со своей новой подругой. Бедная единорожка потеряла веру в себя.
Ты просила проследить за Бон. Но о её характере я не могу ничего сказать. Мои ощущения лучше всего описывает фраза: «Нашла коса на камень». Воистину, она очень странная особа. Её влияние на Глоу огромно, но самой Бон будто нет. Она ведёт обычную жизнь, но у неё нет друзей, а многие просто не замечают её. Но при этом она сидит в уголке стола на совещаниях, куда не пускают никого другого, даже меня.
Пожалуйста, моя богиня, скажи, что она тоже служит тебе. Я столько времени трачу на неё, но не могу ничего узнать. Бон пугает меня.
Больше мне нечего сказать.
С искренним уважением, твой верный, надеюсь не единственный, мастер тайных дел Дитзи Ду.
PS: Не сочти бахвальством. Давно мечтала это сказать.
Найтмер Мун негромко рассмеялась. Меньше всего она ожидала открыть в своей маленькой подруге страсть к шпионским делам. Дитзи там неплохо веселилась, и частичка этой радости передавалась с каждым письмом.
Когда-то на луне она создавала план сети передающих станций, с тысячами кристаллов-усилителей и амулетов-ретрансляторов. Тогда она думала, что это всего лишь забава для ума, что пони давно уже научились передавать сигналы за тысячи миль и живут не зная забот. Какой неожиданностью было обнаружить, что до сих пор письма разносят крылатые почтальоны.
Волновая связь забыта — пони не нашли способа преодолеть усилившийся за столетия шум электромагнитных помех. Проводная связь не используется — пони знали телеграф, но вместо него применяли «кристальные сердца». По её вине сегодняшняя Эквестрия вовсе не имела средств мгновенной связи, и, права Мэр, это становилось не просто проблемой, а угрозой для всех. Угрозы она обещала устранять. И, в отличии от сестрёнки, устранять творчески. Эквестрию ждали воистину большие перемены. Впрочем, она не собиралась переделывать всё. Было что-то очень тёплое и домашнее в тех маленьких пегасках, которые летали между городами с полными сумками писем.
Мысли вернулись в настоящее. Письмо влетело в футляр, что лёг на полку, к паре точно таких же. Найтмер Мун на мгновение задумалась, вспоминая вечно аккуратную сестрёнку, — и передумала — футляры взлетели, открылись, письма свалились кучей на полу.
— Кудах?
— Никогда не играй по правилам врага.
Куроликс заскрипел, по-своему рассмеявшись.
— Зажарю. Скажи лучше, как думаешь, кто такая эта Бон? Не ниточка ли часом?
— Кудах.
— Да, едва ли. Как же погано воевать с умным врагом!
Она проигрывала. Нет, определённо, она проигрывала. Нельзя отступить, нельзя предать, нельзя отвлечься. Крайней глупостью было бы растоптать наконец-то показавшийся росток доверия. Две пони доверились ей, и это уже что-то да значило.
Чем я хуже рыцарей в доспехах?
Тоже могу подвиги вершить,
В одиночку справиться с проблемой
И врага кинжалом порешить.
Ей не хотелось быть врагом.