Страстной бульвар

9. Свобода слова

Вот такое вот у нас лето – дождь за окном, пробки,

и остается только завидовать тем, кто может позволить себе

беззаботно рассекать по городу на трамвае.

Это исчезающий вид транспорта, друзья! Берегите его,

Не рисуйте там. Всем рок!

Не забудьте съесть свой счастливый билет,

предварительно оплатив проезд.

Великая подготовка к суицидальной операции проходила на пыльной ипатьевской кухне до самого вечера, с перерывами на валяние дурака. Я немного поспал в кресле, потом жарил на вонючем масле яичницу-глазунью. После завтрака Ипатьев приказал мне самым бережным образом почистить револьвер и придумать, куда бы его можно было приладить, да так, чтобы он ни в коем случае не светился до своего выхода.

— Очень хорошо будет, если железка не понадобится. Квятковский, не служили?

— Взял в кредит военный билет. Считай, предал Родину Родине. Оружию не обучался.

— Что, даже в школе муляж автомата не разбирали?

— Нет. Не уверен, что он вообще был. Мрачное время было, скорее всего, его кто-то продал.

Срочный ликбез по использованию Нагана прошел без эксцессов. Базовые навыки не требовали никакой высшей математики или цитирования псалмов, так что я вполне справился.

— Офис фирмы на третьем этаже. Лифта нет. Зданию в следующем году стукнет первый век, но не обманывайтесь – сигнализация там первоклассная. Охрана на первом этаже – несколько человек. При должной наглости – не составит труда. Пятая аудитория. В углу с часами половица скрипит. Отойдете от нее на два шага, и смело, ножом, или еще чем, снимайте пол. Секретка старых хозяев, не первое поколение прячет в этом доме тайны мадридского двора. Дальнейших инструкций не будет – все зависит только от вас. Будьте добры, не попадите под пули. Охрана позвонит арендаторам сразу, как только вы ступите на порог. У вас будет десять-пятнадцать минут, пока весь район не облепят неразговорчивые люди. Возможно, те самые, которые штурмовали «Копыто», но какое вам дело будет до этого. Напротив будет арка – за ней проулок, связывающий Козицкий со Страстным бульваром. Рекомендую покинуть это злачное место именно через нее. Оптимальный вариант, я думаю.

Чтобы спрятать револьвер, пришлось вспороть внутренний карман пиджака. Только при таком раскладе оружие пряталось полностью, но тяжесть, как мне кажется, выдавала его с потрохами – пиджак был однобортный, и при ходьбе было заметно, что одно плечо будто бы немного ниже другого. Но я успокоил себя: операция не предполагала спокойной прогулки, а в худшем случае, я и вовсе не смогу передвигаться.

Итак, спустя много-много часов, я вышел во двор-колодец, где меня все еще ожидала нетронутая машина. День прошел для меня совершенно незамеченным, и когда я заводил автомобиль, вновь накатилась тьма. Словно и не было ничего этого. Кроме того, накрапывал дождь, прибивший к широкому лобовому стеклу «Мерса» одинокий, отдающий в желтизну, лист.

Неужели, лету приходит конец? Кажется, до календарной осени еще целый месяц, а может и больше. Но этот самый кленовый лист – первый вестовой. Как целую жизнь прожил.

Сегодня, осознавая, что впервые за свою практику, не смерть приближается ко мне, а наоборот, я к смерти, я вдруг ощутил, насколько я несчастен.

Я вдруг понял, что у меня высосали будущее. И без того сомнительное, несчастливое существование – и то оборвали. Вставая на этот сомнительный путь, я предрекал себе новую, далеко не радужную, роль.

Даже если все пройдет хорошо – что дальше? Поднимется волна в СМИ, об этом напишут в газетах и расскажут по ТВ. Я стану самым популярным хештегом в Твиттере, а на следующий день все забудут.

Я потолстею, начну любить нефильтрованное пиво, отращу козлиную бородку и обзаведусь парой дырок в зубах.

Представляю себе: сижу я в баре ТАСС, в нестиранной футболке, в заляпанных очках.

Прямо как Ипатьев, только хуже.

От обиды заболели десны, и я представил, как прямо здесь, не откладывая, кончаю этот балаган просто выстрелив себе в рот. Как Ипатьев, наблюдающий за мной из окна лестничной клетки с папиросой в зубах, закатывает глаза, и говорит что-то обыденное. «Ну вот, еще один».

Пошарившись в бардачке машины, я нахожу нам нераспечатанную пачку дорогих сигарет. Золотистая упаковка из жести, внутри нее – аккуратненькие, опять-таки, с золотым фильтром, сигареты.

Наверное, дорогие.

В этом же бардачке, иронично, я нахожу простой коробок балабановских спичек. Вот такая вот роскошь по-русски: английские элитные сигареты прикуриваются так же, как и колхозная «Прима».

Я попытался затянуться. По неопытности, глаза стали влажные, и я закашлялся. Отдышавшись, я повторил попытку. Выпустил дорогой дым в московскую улицу. А потом, не став геройствовать, отшвырнул туда же еле занявшуюся сигарету.

Не в этой жизни.

Выкатывать машину на оживленную трассу было куда сложнее, чем я предполагал – зеркала предательски искажали расстояния и габариты, а стабильный поток разномастных машин пробуждал во мне чувства социофобии. Тем не менее, сквозь скрежет зубов, я тоже вышел на дорогу, и даже не помял дорогой машине какое-нибудь крыло.

*
Как и предсказывали, на входе стояла пластиковая будка, кощунственно загораживающая старинное панно. Вбитый в каменный пол при советской власти ржавый турникет. Полумрак. Из клетушки охраны хрипел последние новости телевизор. Диктор во всех красках описывал то, как ощенилась престарелая советская певица.

Мое появление не было проигнорировано. Путь мне сразу перегородил мужчина, лет пятидесяти, с глубокими морщинами и щербатым, немного припухшим, лицом.

— Молодой человек, вы куда?

Так, главное – морду кирпичом и верить в собственную неприкасаемость.

— Для кого-то, может, и молодой человек, — я тыкаю ему в нос красное удостоверение – Майор Ипатьев, ГРУ. Ключи от офиса «Московских окон», будьте добры. И поживее.

Конечно же, при должном рассмотрении удостоверение не выдерживало никакой критики. Если взять его в руки, то можно нащупать пальцем грубый разрез под фотографией, и это не говоря о том, что удостоверение было просрочено и даже погашено большой круглой печатью. В темноте это все было несильно заметно, да и контингент мне попался простой.

Глаза охранника забегали, и я, убрав ксиву в карман, повторил:

— Ключи. Быстро.

— Я не могу, — начал оправдываться он – все подотчетно. Сначала нужно позвонить арендатору.

— Ты до него не дозвонишься.

— Это еще почему?

— Под Анадырью связь плохая, — я изобразил накатывающую ярость — Мужчина, не препятствуйте. Дело государственной важности.

А, кажется, мне очень идет власть.

С неохотой, охранник прошел к ключнице, покопался в ней и протянул мне связку.

— Как вас записать? У меня все записывается.

Поражает меня эта странная двуличность поколения: желание пресмыкаться перед начальством, сталкивающееся с деловитым синдромом вахтера.

— Как записать? Да как хочешь – так и записывай, все равно журнал утром изымем.

Не дожидаясь продолжения диалога, я вырвал ключи из его синих пальцев и потопал к лестнице.

Ипатьев сказал, охраны больше. Возможно, мне еще предстоит встретиться с другими ЧОПами. Пока что все шло гладко. В голове щелкнул таймер: как только мои шаги утихнут, дядька бросится звонить начальству. Те – арендаторам. А те, в свою очередь, «Маслятам». Время пошло.

Олимпийский марафон за обладание всем и ничем.

Я вспомнил незамысловатую песенку, которую недавно слышал по радио:

Она не придет — её разорвали собаки

Арматурой забили скинхеды

Надломился предательский лёд

Её руки подготовлены не были к драке

И она не желала победы

Я теперь буду вместо неё

Тонкий женский голос пел проникновенно и чувственно, так, что от воспоминаний меня пробрала дрожь. Что если я и сам уже сегодня утром буду, подобно героине этой песенки, плавать в формалине?

Плавать, плавать, как в проруби дерьмо, мои глаза будут широко раскрыты, белок пожелтеет. Больше смерти я боялся только ее неэстетичности. Одно дело – умереть красиво, картинно лежать в луже своей крови с блаженной улыбкой на лице, мимо будут проходить люди, красивые девушки горько плакать. «Как так. Он же был такой молодой и красивый»!

Это все сказки. В смерти нет ничего подобного. Лицо становится каменной маской, симметричным слепком последних секунд разума. Мне очень повезет, если мое лицо не будет искажено гримасой боли.

Ужасно. Чем ближе смерть – тем дальше образ прекрасного.

Я на цыпочках подхожу к лакированной двери. Прикладываю железную таблетку к пульту управления сигнализацией и вижу, как загорается зеленый огонек. Покряхтев, замки здесь были новые, и пользовались ими довольно редко, открываю увесистую дверь.

За ней – офис. Голые стены, покрытые пылью столы. Освещаю дорогу карманным фонариком.

Я осторожно прикрываю за собой дверь, и движусь ко второй двери – в кабинет начальника.

Промышленный шпионаж – не мое. Недорого, противно, шкуру жалко.

Вторая дверь, в отличие от первой, охраняется сразу пятью замками, как квартира моей троюродной бабушки в Познани.

С момента входа уже прошло более пяти минут, и я начинаю спешить, что недопустимо. Роняю ключи, пытаясь открыть третий замок.

— Стерва…

Третий. Готово. Четвертый. Чек. Пятый…

Нажимаю на дверную ручку, и дверь подается в мою сторону.

Хороший технологичный офис. Телевизор, кофемашина, дорогое кожаное кресло, при этом, совершенно безвкусный, смахивающий на школьную парту, стол.

Ходики! Большие напольные часы, в виде Биг Бэна.

Шаг раз, шаг два, сердце проваливается, когда я слышу скрип половицу.

Достаю из кармана перочинный нож и начинаю снимать половицу.

Выходит туго, но против лома, как известно, может сработать только лом посильнее. Отдираю деревяшку, и обнаруживаю под ней, и правда, углубление меж старых бревен.

Документы небрежно убраны в пластиковый кейс, видимо, для сохранности от древесной трухи.

Достаю папку, открываю ее. Внутри – упорядоченные, в отдельных файлам, листы А4.

— Ура, — шепчу я, увидев в свете фонарика, зажатого в зубах, печати «Золотого копыта». – Ипатьев, с меня пиво.

Окрыленный невероятной простотой свершения преступления, я не слышу, как топают по лестнице тяжелые армейские ботинки.

Становится поздно: когда я опомнился, люди в форме уже показались на горизонте, я видел яркие фонари, прикрепленные к цевью карабинов. Единственный выход был для меня закрыт.

Не особо следя за целостностью бумажек, засовываю их за ремень брюк.

ЧОПы громко кричат матом и светят мне в лицо, надвигаются ужасающей волной…

Она плавает в формалине

Несовершенство линий

Движется постепенно

У меня её лицо, её имя

Свитер такой же синий

Никто не заметил подмены

Трясущейся рукой вырываю пистолет и демонстративно взвожу курок:

— С-стой!

Я, кажется, и не хотел вовсе стрелять. Оно само. То ли слишком сильно надавил на спуск, то ли, божественное провидение. Второе сомнительно.

Жахнула так, что я оглох на оба уха. Яркая вспышка в районе дула, стены отражали мощный грохот. Револьвер в руке неестественно вскинулся, и я чуть не выпустил его из рук.

Пуля ушла в белый свет, как в копеечку. Я увидел только как она выбивает искру из толстой каменной стены, и с визгом рикошетит. Даже стыдно сейчас признавать, но стрелок из меня совсем никудышный. До ближайшего «Масленка» было ну метров семь, не больше, а я так промазал. С другой стороны, к чему лишние кровавые пятна на моей репутации?

Охрана, так оперативно прибывшая на место преступления, осознала, что я дурак и шуткам не обучен. Конечно, пользы от оружия в моих руках немногим больше, чем от пассатижей в бане, но могло посечь осколками или зацепить рикошетом. Поэтому они хорошо, как на учениях, ушли с линии огня.

Это дало мне времени. Придя в себя от оглушительного выстрела, я оценил ситуацию. Попадаться матерящимся наемникам вот вообще желания не было, верите? Поэтому я опять, как заправский форточник, полез наружу через окно.

Для начала, подняв над собой гостевой стул, я жахнул им по стеклу, прошелся по углам, дабы не порезаться. Моя активность была расценена правильно с той стороны двери, и я, взведя курок, выстрелил еще раз.

Наверное, сыграло роль то, что этот выстрел был мной спланирован. Я не сжался от страха в комочек, и держал револьвер куда увереннее. Ушло в потолок, и ЧОПы, растеряв былую прыть, опять попрятались по норкам.

Как тогда, в Пони-доле, выполз на карниз, схватившись за штору.

— Мама, мама, мамочка… — я ныл, не скрою. Хотелось домой, под одеяло, и гори оно все синим пламенем.

В комнату полетело что-то железное, постучало по полу, и я увидел, как маленькая желтая емкость (может, граната, как-то мне было не до мат.части) исходит желтоватым дымом.

Я, напомню, стою на карнизе. Третий этаж. Куда деваться, непонятно. У офиса запаркована реквизированная мной машина, и, преграждая ей путь, черная «Газель».

— Твою мать, мать твою, твоююююю…

Нет, а что бы вы сделали. Страшно было адски, и что-то мне подсказывало, что сдаваться на милость победителя уже не вариант. Забьют прикладами, как пить дать.

Я прыгнул вниз, разбрызгивая вокруг мат и истеричные выкрики.

Говорят, третий этаж – самое поганое место для прыжка. Первый и второй не так уж и опасны, высота не та, а третий – ровно та грань, когда уже можно серьезно навернуться, но кажется, что шансы еще есть.

Упал я средненько – ноги и спина оказались целы, а вот левая рука, на которую пришлась масса моего рухнувшего тела, не вынесла такой жизни.

Я охнул, из глаз полились слезы. При попытке встать, я шевельнул пораженной рукой, и меня сковала острая, как спицей, боль.

Сломал. Зубами клянусь, сломал!

Я прижал руку к себе, баюкая ее, будто успокаивая ее.

Или скорее себя.

— Ничего. Все будет хорошо. Все хорошо. Хорошо все.

С радости позабыл, сколько патронов можно засунуть в барабан револьвера. Ну, бывает. Не боец.

В машине ЧОПов кто-то точно был, я видел.

Но мне было не до всего этого. Пользуясь советом Ипатьева, я ломанулся к переулку. Даже не оглядывался, и если бы кто-то хотел выстрелить мне в спину – я бы сейчас не рассказывал эту историю.

Я перебежал дорогу прямо перед дорогим «Гелендвагеном», но водитель, лысый бык, увидел пистолет, которым я размахивал, что транспарантом, и предпочел не выяснять отношений. Это .skj мне на руку.

— Стой, мудак! Убьем же!

Черта с два, убьют они! Ты сначала убей, а там разберемся!

За мной кто-то бежал, и бежал быстро, настигая с каждой секундой. Еще раз, не целясь, я пальнул назад, и понесся дальше.

Страстной бульвар был уже в шаговой доступности. Двадцать метров, и ты на хорошо освещенной и живой улице. Не станут же они, право слово, меня метелить всей толпой в центре Москвы. А то сейчас очень модными стали авторегистраторы.

Бежать, бежать, бежать! Только вопросом времени было то, когда меня поймают и вздернут, образно выражаясь. Но я твердо решил – продаюсь задорого. Хотите забрать эти бумажки – да забирайте. Если сможете, конечно. Бегаю я быстро. До первого полицейского.