Лечебница
Глава 3
Твайлайт глядела на свою подругу глазами с настолько сузившимися зрачками, что их с легкостью можно было бы перепутать с белыми тарелками. Она отказывалась верить своим ушам, что бы те ни слышали. Туман, еще недавно заволакивавший ей сознание, мстительно вернулся и опутал, облепил мозг противоречивыми мыслями, пока ей не показалось, что тот полностью остановил свою работу.
Такое никак не могло быть правдой… но ей было все равно. Она прищурилась так, что глаза превратились в едва заметные щелки. Она сражалась в своем разуме с очередным болезненным парадоксом, в очередной раз чувствуя, будто все ее естество целиком сжимает в крохотную точку концентрированного неверия. Она смотрела на живую невероятность, обретшую плоть смертельную угрозу своим воспоминаниям.
Крайне неприятное ощущение.
Кобыла выглядела в точности как Эпплджек. Шкура, грива, веснушки, Метка — все это ничем не отличалось от образа из воспоминаний Твайлайт. Знакомые зеленые глаза с заботой и беспокойством встретили ее тревожный взгляд. На голове у фермерши не было обычного пыльного стетсона, а светловолосый хвостик гривы лежал поверх врачебного халата, такого же, как у доктора Роуза. Пока Твайлайт безмолвно изучала Эпплджек, у оранжевой кобылы не сходила с лица приклеенная улыбка, которой, впрочем, не удавалось маскировать дискомфорт от этого странного осмотра. Тяжелая тишина становилась все ужаснее, грозясь поглотить всех трех пони.
— Итак, эм, Твайлайт, я знаю, ты, скорее всего, меня не помнишь, — кашлянув, сказала Эпплджек. Она сделала несколько осторожных шагов в ее направлении, будто единорожка — фермерское животное, которого ей бы не хотелось спугнуть. Если не считать встревоженного изгиба бровей и легкой дрожи уголков губ, язык ее тела в целом успокаивал и ободрял. — Меня зовут доктор Эпплджек. Но ты мож на звание внимания не обращать. Просто Эпплджек тож хорошо. Или даже Эйджей, если хочешь.
Голос Эпплджек разрезал эту завесу тишины. И, как по команде, в пустоте одновременно зазвучали тысячи голосов. Разум Твайлайт стал похож на оперный зал, осажденный воинственным хором, каждый голос в котором пытался перепеть других собственной песней. В голове у нее грохотала какофония разных теорий и дезорганизованных предположений — чистый, абсолютный шум, глушащий собой все.
Перевертыши: я уверена в этом! Только этот ответ имеет какой-то смысл. Каждый аспект поведения Эпплджек — то, как она ходит, как она держит себя — все это слишком идеально для любого другого варианта. Единственный элемент, который не вписывается в картину — это ее акцент; он присутствует, но сглажен. В остальном имитация практически идеальна. Но все равно недостаточно хороша. Теперь мне только нужно снять каким-то образом это устройство с рога, и я выведу этих насекомых на чистую воду. Я смогу дать сдачи, и тогда…
Твайлайт продолжала молча сидеть в полной неподвижности, только лишь следя легким поворотом головы за передвижениями кобылы по комнате. Эпплджек оглянулась на Дримера и подняла в растерянности бровь. Жеребец пожал плечами.
— Она разговаривала, буквально до того, как вы вошли, — заметил он. — Просто дайте ей еще минутку.
Промыли мозги: я уверена в этом! Они, наверное, добрались до Эпплджек в первую очередь. Если они пошли на все это, только чтобы меня обмануть, они могли с легкостью проделать то же самое и с моей подругой. Они могли промыть мозги Эпплджек, убедить ее поверить в их ложь. Раз они поймали ее в свои сети, они могут воспользоваться ей и убедить всех остальных, медленно промывая мозги каждой из нас по очереди. Мне просто надо достучаться до нее, убедить ее, что…
— Твайлайт? Дорогая? Ты себя хорошо чувствуешь? — спросила она.
Дискорд: я уверена в этом! Все происходящее просто кричит о его магии хаоса. Он вернулся, но на этот раз решил сначала избавиться от Элементов, еще до того, как у нас возникнет шанс среагировать. И вместо того, чтобы просто проклясть нас, он хочет сначала сломать нашу волю к сопротивлению. Если мы сдадимся перед его обманом и примем все за чистую монету, нам никогда не спастись! Мне нужно как-то отыскать слабину в его лжи…
— Твайлайт? — повторил за Эпплджек Дример, встав рядом со своей коллегой и так же напряженно наблюдая за единорожкой. — Ну же, Твайлайт, скажи что-нибудь.
Магическое проклятье: я просто уверена в этом! Происходящее слишком реально, чтобы быть простым обманом. Прямо сейчас я, скорее всего, нахожусь в настоящей больнице, страдаю от какого-то магического недуга. Этот мир — просто искаженный кошмар, порожденный моими собственными воспоминаниями. Но в таком случае, если я в самом деле больна, как же мне спастись? Или, может, я обречена сидеть в этой ловушке, пока настоящие доктора не смогут меня излечить? Нет, если это магическая болезнь, на нее можно воздействовать усилием разума, а потому, я могу…
— Твайлайт!
Твайлайт резко вскинулась и слепо огляделась из стороны в сторону, будто только что проснулась ото сна, не подозревая даже, что заснула. Толпа голосов затихла, став тихим жужжанием, писком назойливого комара, который остался просто летать кругами на задворках ее разума. Она обнаружила, что оба пони стоят перед ней и смотрят с одинаковым беспокойством на лицах.
— Твайлайт, ты хорошо себя чувствуешь? — повторила Эпплджек нормальным тоном, блуждая взглядом по лицу Твайлайт.
Ей понадобилось некоторое время, чтобы вернуть себе голос.
— Д-да, да. Я… в порядке, Эпплджек. Я в порядке. Правда, я в полном порядке.
— О, значит, ты все-таки ее помнишь? — спросил Дример, и на лицах обоих докторов мелькнул намек на облегчение.
— Да, я… я тебя помню, Эпплджек, — сказала Твайлайт, кивнув подруге. Формально она говорила правду наполовину.
На лице Эпплджек тут же засияла улыбка до ушей. То была первая искренняя улыбка, которую Твайлайт видела уже за долгое время.
— О, вот эт облегчение!
— Но не все точно так, как я помню, — медленно добавила она. — Некоторые вещи… отличаются.
— О? Ну, в этом нет ничего, на самом деле, неожиданного. Амнезия оставляет в памяти провалы, в конце концов, — сказала (бывшая) фермерша. — Почему бы нам тогда не начать с простого и не спешить, сахарок? Ты можешь просто задать мне любой вопрос, какой у тебя есть, а я постараюсь ответить, как смогу.
Твайлайт помедлила. Какой вопрос задать первым? Она должна проверить эту «доктора» Эпплджек и узнать, что ей известно. Любые планы побега требуют информации перед своим составлением. Обратившись за вдохновением к страсти всей своей жизни, единорожка попыталась вспомнить, с чего крутые детективы из многочисленных прочитанных ею романов начинали свой допрос. Перед ее мысленным взором мелькали десятки книг, каждая столь же бесполезная, как и предыдущая — впечатать Эпплджек лицом в письменный стол, изображая «плохого копа», по многим причинам нельзя назвать подходящим решением.
Эпплджек продолжала смотреть на нее в долгой тишине, которая грозила превратиться в очередной затянутый неловкий момент. На Твайлайт вдруг накатил краткий приступ иррациональной паники. Это ее шанс получить информацию, а она онемела, как маленькая кобылка в первый день в школе, и ничего не может с этим поделать. Ей нужно найти подходящий вопрос, причем прямо сейчас!
— Где твоя шляпа? — чуть ли не выкрикнула Твайлайт.
За вопросом последовала тишина. Две кобылы тупо уставились друг на друга с полностью одинаковыми выражениями лиц.
Серьезно? Ты решила начать с этого? Твайлайт хотелось зарыть лицо в копыта, скрыть ярко пылающий на щеках румянец. Импровизация явно не из самых сильных ее сторон.
В глазах Эпплджек блеснул веселый огонек, и даже Дример заулыбался.
— Я ее не ношу на работе, сахарок. Она не слишком-то подходит для стерильной больницы, если ты понимаешь, о чем я.
— Логично, — сказала Твайлайт, изо всех сил стараясь не обращать внимания на жар на щеках. — Значит… доктор, а? И как ты до такого дошла?
— Я закончила два года назад медицинскую школу Мейнхеттена и с тех пор работаю здесь, в Бродхуфе, — Твайлайт моргнула. Такие мысли, конечно, были оскорбительны и несправедливы по отношению к ее подруге, и она это понимала, но сама идея о том, что Эпплджек училась в таком престижном университете (да еще и в медицинском направлении, ни много ни мало!), казалась чересчур странной. Она не могла себе представить фермершу в библиотеке, занятую изучением чего-нибудь по конспектам и книгам. Мысль о том, что золотая грива Эпплджек почти целиком прячется за огромным медицинским учебником, была настолько дикой, что ее просто невозможно было воспринять всерьез, а потому Твайлайт чуть было не рассмеялась.
Но Эпплжек сохраняла полную серьезность. Как бы Твайлайт ни было смешно, ее веселье растаяло и сменилось ощущением растущего ужаса. Эпплджек — ужасно плохой лжец, и Твайлайт была уверена, что обман давно бы уже вскрылся. Но на ее лице не было ни хитрости, ни сомнений.
— Значит, получается, Большой Мак управляет теперь Сладким Яблоком, так?
— Эй, ты помнишь! — воскликнула Эпплджек, радостно обернувшись к Дримеру. — Похоже, ей уже становится лучше, как думаете?
Дример поднял взгляд от часов у себя на копыте и согласно кивнул.
— Определенно становится!
Оба пони счастливо заулыбались ей теми же покровительственными улыбками, которые носят, похоже, все доктора: столь же фальшивыми, сколь и больница, в которой они работают. Улыбки эти явно должны служить обычной методикой общения с больными, выражением утешительного и спокойного дружелюбия. Но вместо этого Твайлайт казалось, будто они говорят с ней как свысока, обращаются с ней, как с больным жеребенком, требующим особо аккуратного отношения. Снисхождение в этих голосах не слишком-то отличалось от целенаправленного издевательства.
Раздражение Твайлайт угасло. Такое отношение ее бесило, но она с этим все равно ничего поделать не сможет, разве что только закричать в ответ, что, впрочем, как она была вполне уверена, не поможет никого убедить в ее нормальности. Она отпихнула эти мысли прочь. Пусть это не так уж и много, но Твайлайт успокаивала мысль, что по-прежнему существует пони по имени Большой Мак, который все так же работает на ферме. Каким бы диким и странным ни был этот кошмар, по крайней мере, хотя бы некоторые вещи остались как прежде.
— На ферме, кстати, сейчас тоже дела идут хорошо, — продолжала Эпплджек. — С моей зарплатой сверху мы уже довольно скоро расплатимся с долгом.
— Долгом? Каким долгом? — недоверчиво поглядела на нее Твайлайт. — У вас больше клиентов, чем вы можете обслужить. С каких это пор у Эпплов проблемы с деньгами?
Эпплджек не сдержалась и закатила глаза.
— От займов, конечно же. Помнишь, мы же говорили с тобой о банковских займах, буквально неделю назад, и… — она моргнула. — …и ты никак не можешь сейчас об этом помнить.
В третий раз опустилась неловкая тишина, затянувшаяся на долгие минуты, хотя на этот раз черед краснеть был у Эпплджек.
— Точно. Извини, сахарок. Думаю, я просто забываю постоянно, что ты сама всего не помнишь, — Эпплджек кашлянула в копыто в болезненно прозрачной попытке скрыть стыд, от чего розовый румянец на щеках стал только ярче. Из нее и в самом деле совершенно никакой лжец. — Ну, у нас накопились кое-какие долги с моего обучения. Университеты — недешевая штука, в конце концов.
— Ну, так если ты пошла в медицинскую школу, тогда почему Большой Мак застрял на ферме? Почему он не пошел учиться в колледж?
— Он не застрял на ферме! — рявкнула Эпплджек, раздув ноздри.
Твайлайт дернулась назад, будто от пощечины, удивленная ядом в голосе подруги. Она растерянно глянула на Дримера, но тот сам уже уставился на свою коллегу, неодобрительно нахмурив брови.
Эпплджек ахнула. Гневное пламя в ее глазах угасло за считаную секунду, сменившись пристыженным раскаянием.
— Ох, Твайлайт, прости, пожалуйста! Прости, прости меня! Я не хотела на тебя срываться! Ты не хотела меня обидеть, и… и… блин, даже если бы ты знала, все равно я была неправа! Мне не следовало так с тобой вообще говорить, — в голосе эхом отразился ее стыд, с которым она многословно извинялась, поразившись, похоже, своему всплеску эмоций не меньше Твайлайт.
— Все хорошо, Эпплджек, — сказала Твайлайт, стараясь не пускать в свой голос растерянности. Эпплджек извинялась слишком уж бурно. Конечно, она ей нагрубила, но потом повела себя так, будто… Твайлайт прищурилась, стиснув крепко челюсти. Она себя повела так, будто накричала на маленького жеребенка.
Закричать и закатить истерику больше не казалось таким уж спорным решением.
— Нет, не хорошо. Я знаю, что ты расстроена, и ты имеешь на это полное право, — вздохнула Эпплджек, так и не сумев уловить причину ее угрюмого взгляда исподлобья. Она робко глянула себе под ноги. — Большой Мак для меня… больная тема, но мне не следовало так реагировать. Ты не сделала ничего неправильного, Твайлайт. Я себя повела грубо и непрофессионально, и мне жуть как стыдно за себя.
— Это ничего, Эпплджек. Правда. Не такое уж серьезное дело, так что нечего волноваться.
Дример мягко кашлянул, привлекая к себе их внимание.
— Ну, как вы и сказали, Эйджей, Твайлайт просто не знала. Так что почему бы вам об этом не рассказать? Если расскажете о своем прошлом, вы ей поможете вспомнить что-нибудь из ее собственного, — он вновь поглядел на часы. — К тому же у вас еще есть время. Ужин еще через несколько часов.
— Это не такая уж… и плохая идея, на самом деле, — Эпплджек обернулась к единорожке. За ее улыбкой притаился намек на грусть, подобно выглядывающему из-за материнских ног застенчивому жеребенку. — Ты этого сейчас не помнишь, но мы раньше проводили много времени за беседами. Как ты на это смотришь, Твайлайт? Ты не против, если я немного с тобой поговорю?
— Я буду рада, — ответила Твайлайт с ноткой искренности в голосе. Ей нужна была информация для организации побега, и оба доктора, похоже, с радостью готовы предоставить ей все, что нужно, на золоченой тарелочке. Как однажды сказал великий генерал Неаполитан, «никогда не мешай своему врагу совершать ошибки». Что бы эта другая Эпплджек ни собиралась рассказать о своем прошлом, есть надежда, что эта информация прольет какой-нибудь свет на то, каким образом Твайлайт оказалась в этой… реальности? Сне? Кошмаре?
Мире, решила Твайлайт. Это определение подходит лучше всего. В конце концов, это не реальность, а после кошмара в итоге можно проснуться. Разобравшись с терминологией, Твайлайт отметила соответствующий пункт в мысленном списке дел. После многих лет, в которые она делала все последовательно и с щепетильным вниманием к деталям, использование списков для организации своей личной жизни стало для нее практически компульсией.
Привычкой! Никакая это не компульсия, а обычная привычка! Ей все равно, что там говорил Доктор Роуз; у нее нет обсессивно-компульсивного расстройства личности! Прилежание и предусмотрительность — это хорошие качества, думала она, вбивая себе эту мысль в голову с твердостью, рожденной из оправданного отчаяния.
Когда Спайк смеялся над ее ком…привычками, это был просто обмен шутками между близкими друзьями. Но слова Доктора Роуза, как и та ужасная фотография — это нападение на саму ее личность, ставящее под вопрос ее нормальность как таковую. Его беспочвенные обвинения — клевета в самом худшем смысле слова.
— Что ж, ладно, только дай мне сначала устроиться поудобнее, и я тебе расскажу все, что ты могла забыть, — весело сказала Эпплджек, вытащив из-под стола стул. Он выглядел таким же потасканным и изношенным, как и вся остальная мебель в комнате, и когда кобыла поставила его рядом с кроватью, Твайлайт на мгновенье засомневалась, что хилые деревянные ножки смогут удержать вес доктора. Стул жалобно застонал и задрожал, пока та на нем устраивалась, но после этих нескольких скрипучих протестов остался стоять твердо.
И тогда Эпплджек начала говорить.
Ну что ж, наверное, рассказывать надо с самого начала, а? Ты, наверное, ничего этого сейчас и не помнишь, но мы с тобой проводили за разговорами кучу времени. Когда я только прибыла в Бродхуф, меня назначили сопровождать пациентов на прогулки по двору. Ну, знаешь, дать новой пони что-нибудь попроще и занимающее много времени, чтоб посмотреть, как она приживется. И, как оказалось, меня назначили сопровождать тебя в первый же день на работе, и тогда мы с тобой обо многом поговорили.
Ну, это на самом деле не совсем правда. Когда я тебя в первый раз повстречала, ты не слишком-то много говорила. Вообще не говорила, на самом деле. Ты молчала, как рыба. Я, будучи новенькой, жуть как нервничала, так что просто трещала без умолку, как белка, не обращая внимания ни на что. Я рассказывала о своей жизни на ферме, о Мейнхеттене и даже о школьных годах. Ты не сказала мне в ответ ни единого слова, так что я продолжала болтать и болтать, просто чтобы заполнить тишину, пока таким образом не прошло два часа и не пришло время ужина.
Думается мне, от моей болтовни в первый же день у тебя чуть уши не отсохли. Я потом даже сомневалась, а услышала ли ты вообще хотя бы слово? В конце концов, ты просто тихо шла бок о бок со мной, пока мы гуляли вдоль ограды. А через несколько дней…
Знаешь, я вижу, что ты ничего такого не помнишь. Мне кажется, у меня есть идея получше. Почему бы мне не рассказать о себе еще раз, чтобы ты снова послушала эти истории? Может, что-нибудь из того, что я скажу, тебе поможет и, ну, знаешь, подтолкнет какие-нибудь воспоминания чуточку.
Итак, посмотрим… Ну, я родилась на ферме Сладкое Яблоко, что буквально за окраиной Понивилля. Мои родители были хорошими, честными пони, простыми фермерами, чья тяжелая работа на нашем семейном хозяйстве серьезно помогла нам подняться. Похоже, ты помнишь моего старшего брата Большого Макинтоша, но у меня еще есть и маленькая сестренка — Эпплблум. О, ты помнишь и ее тоже? Здорово! Да, пожалуй, и правда рассказать тебе о моем прошлом было правильной идеей.
Короче говоря, жизнь моя была вполне неплохой, я так думаю. Конечно, расти на ферме значит, что надо много работать, но мне некогда было толком жаловаться. И работа на ферме всегда уступала учебе в школе. Мои родители всегда мечтали, что мы все втроем получим хорошее образование, скорее всего, потому, что сами они так и не закончили школу. «Если ты земной пони — это вовсе не значит, что ты глупый», — так нам говаривал Па. Родители очень беспокоились о наших успехах в школе, и они нас нагружали лишними делами по хозяйству, если оценки не блистали. Так что — да, они подошли к нашему образованию реально прям очень серьезно.
Мы и сами неплохо справлялись для фермерских-то жеребят. Да что там, Большой Мак даже собирался стать инженером, еще тогда, пока не скончались родители. У него всегда голова хорошо варила в числах и прочих таких делах. Он не такой уж любитель поговорить, это точно, но я нисколько не сомневаюсь, что из него бы вышел отличный архитектор или кто-нибудь не менее важный. Я тебе скажу, они жуть как гордились, когда его приняли в Кантерлотский Политехнический. Па даже расплакался. Большой Мак — первый Эппл из окрестностей Понивилля, поступивший в университет.
Учеба в колледже, впрочем, вышла недешевой, но мы жили, как могли. Экономили на одном, работали усерднее в другом, и все такое. Но после того, как Па заболел, ну, Макинтошу пришлось проводить все больше и больше времени на ферме, чтоб нам помогать. Па старался работать, как мог, но скоро рак уложил его в постель. Эпплблум тогда еще была в пеленках, а я сама была немногим старше ее сейчас, так что Большому Маку, Бабуле и Ма пришлось собирать урожай самим.
Ма, впрочем, пыталась, как могла, удержать Большого Мака в школе, никогда ему не говоря, как у нее дела идут на ферме. Она запретила ему пропускать занятия, так что он приезжал к нам, чтобы помочь, только по выходным. И она вставала задолго до рассвета, чтобы успеть сделать часть его работ по ферме самой. Она не хотела, чтоб он переутомлялся в поле и портил себе тем самым оценки. Как я уже говорила, они правда считали, что наше образование — это очень важно.
Большой Мак все настаивал на желании бросить учебу, чтобы больше помогать семье. Он говорил, что может просто взять перерыв на семестр-другой, но она даже слушать его не хотела. И, оглядываясь назад, пожалуй, было бы лучше, если бы она разрешила. Но, опять же, как говорят мои друзья-невропатологи, задним умом все крепки. Мне кажется, она себя убедила, что Па обязательно станет лучше. Она хотела, чтобы все было настолько нормально, насколько возможно, так что, когда он выздоровеет, получится, будто ничего и не изменилось вовсе. И так каждый день, неделю за неделей она стирала себе ноги до колен, делая работу за троих. И этот труд так изматывал ее, что после ужина она просто отключалась.
И когда Па наконец скончался, она уже слишком измоталась, чтобы это воспринять адекватно. Доктора сказали, что виновато критическое переутомление, помноженное на еще другие вещи, которые я в том возрасте не могла ни понять, ни запомнить. Мне кажется, больше всего боли ей причиняла вина. Она так нагрузила себя работой по ферме, что у нее ни разу даже не нашлось времени его повидать. Ей не удалось с ним попрощаться, и мне кажется, это разбило ей сердце, потому что сразу после похорон она стала просто пустой оболочкой. Она присутствовала телесно, но души уже не осталось.
И вот тогда Большой Мак окончательно бросил учебу, буквально за год или около того до выпуска. Он отказался от своей мечты и будущего, чтобы позаботиться о семье. И он… он, благослови его Селестия, никогда на это не жаловался. Ни единой жалкой минутки. Я тебе говорю, Твайлайт, Большой Мак — лучший жеребец во всей Эквестрии. Многие пони его недооценивают, думают, он просто тормоз, потому что все время молчит, но они все жуть как неправы. Он в точности знал, от чего отказывается, и он ушел из университета без единой задней мысли. Это требует настоящего великодушия. Это любовь.
Ма скончалась как раз перед тем, как я уже пошла в старшие классы. После смерти Па она заперлась в себе, и мы ее отвели в Бродхуф, чтоб о ней там позаботились. Она почти не говорила ничего и по большей части просто лежала в кровати, глядела в окно. Каждый раз, когда я приезжала ее навестить, я все не могла отделаться от мысли, что она совсем уже не похожа на ту кобылу, которую я помню, из своего раннего детства. Сила, жизнерадостность — все ушло. Она стала как эдакий засохший остов когда-то плодородной яблони, которая медленно завяла, но все равно еще цепляется за жизнь буквально одним листочком.
Жизнь в те годы была очень тяжелой. Я наконец-то набралась уже сил, чтобы начать брать на себя кое-какую работу по ферме, но Большой Мак тоже не разрешал мне жертвовать образованием ради работы. Я тогда закатывала гигантские истерики, это точно. Жаловалась, как это нечестно, что я не могу пропускать учебу, чтобы помочь, как делал он. Но он настаивал на том, что я должна получить образование, не меньше, чем Ма и Па. И Бабуля его поддерживала целиком и полностью. Они оба не хотели, чтобы ни я, ни Эпплблум упустили то будущее, о котором наши родители мечтали для нас.
Я тогда возненавидела то решение Большого Мака. И только когда я повзрослела, до меня наконец-то дошло, скольким же он пожертвовал, чтобы удержать меня и Эпплблум в школе. Большой Мак отказался от собственного будущего ради семьи, и он не позволил мне поступить точно так же. И тогда я посчитала своим долгом перед ним и перед памятью о моих родителях получить хорошее образование.
Потеряв обоих родителей из-за болезни, я твердо решила пойти в медицину. Закончив школу, я отправила документы во все медицинские университеты по всей Эквестрии, и моих оценок вполне хватало, чтобы получить в любом из них небольшую начальную оплату обучения. Тем не менее, я все равно не лгала, когда говорила, что учеба в университете — это недешевое занятие. Даже с грантом почти каждая медицинская школа была для нас слишком дорогой, как в плане платы за обучение, так и стоимости общежития. Я выбрала Мейнхеттен почти что исключительно потому, что тетя и дядя Оранжи предложили мне в городе бесплатное жилье. Без их помощи я бы никогда не смогла стать врачом.
К слову, я прожила немного с Оранжами, когда была еще жеребенком. Дядя Оранж всегда относился к Па немного недружелюбно, обвинял его в том, что тот увел у него сестру в какое-то захолустье, но он с женой — все равно хорошие пони. Конечно, они из тех, кого ты можешь назвать «высшее общество», но они все равно часть нашей семьи, и они твердо нацелились мне помочь, чем могли.
Мы, Эпплы, впрочем, не принимаем благотворительности, пока можем заработать что-нибудь сами, так что я приняла их предложение с условием, что буду помогать им по дому. Но это все равно была благотворительность, только названная по-другому, потому что я только протирала пыль и все такое, а они кормили поселившуюся у них здоровую взрослую кобылу. Но хотя бы таким образом мне как-то меньше казалось, будто я злоупотребляю их гостеприимством.
Учеба в университете… была непростой. Когда я только пришла туда, я была весьма наивной, и первым настоящим моим шоком было узнать, как же вся система предвзята против докторов не-единорогов. Медицина — это не разнос почты, не служба в страже и не работа на заводе, где любой пони может добиться одинакового успеха. Способность к магии — негласная необходимость во многих областях. Хирурги, например, практически целиком и полностью только единороги.
Я решила пойти в психиатрию, в основном потому, что мне пришлось наблюдать, как Ма теряет разум год за годом. Я помню один визит, последний раз, когда я слышала ее слова. Тогда я привела с собой Эпплблум, чтобы она тоже повидала еще раз Ма, которая, хоть и была совсем слабой и больной, но все равно порадовалась нашему приходу. Эппблум подбежала к ней, улыбаясь, и обняла. И тогда она поглядела Эпплблум прямо в глаза и сказала с широкой улыбкой: «О, Эпплджек, ты уже такая большая! Постарайся позаботиться о своей младшей сестренке, слышишь?» Она застряла в своих воспоминаниях и не смогла уже больше узнавать собственных дочерей.
К счастью, Эпплблум тогда была слишком маленькой и не помнит об этом ничего, но я помню, что проплакала потом целую ночь. Как раз в тот момент, пожалуй, я и поняла окончательно, чего я хочу от своего будущего. Если я смогу как-то помочь другим избежать такой боли, я готова на все, что в моих силах. И вот так я выбрала специализацию по лечению галлюцинаций и бредовых состояний. Большой Мак как-то пошутил, что я слишком уж честная, себе же на голову, а потому хочу, чтобы пациенты тоже «увидели правду». Может быть, в этом есть какая-то частичка истины, потому что у меня и в самом деле несколько черно-белый взгляд на мир.
Так что я нашла свое призвание в психиатрии. А так как в психиатрии больше всего не-единорогов, мне удалось избежать самой острой предвзятости. Но даже в Мейнхеттене, который является самым большим и многокультурным городом во всей Эквестрии, я все равно постоянно ловила на себе презрительные взгляды от единорогов, которые насмехались над самой идеей, что земная пони может стать врачом.
Конечно, из-за этого я работала только еще усерднее! Мы, Эпплы, упрямый народ, и все их взгляды свысока только потому, что у меня нет рога, только толкали меня вперед. Меня нельзя было назвать самой умной пони в университете, но я была зла, и я работала с не меньшим усердием, чем на ферме. Я твердо нацелилась им всем показать.
И я тебе скажу, я им показала! Первое место в группе я все-таки не заняла, но подобралась жуть как близко. Твайлайт, я испытала такое удовлетворение, когда стояла на сцене и слушала, как зачитывают мои достижения… ощущалось оно в самом деле волшебно. И после выпуска я пришла на постоянную работу сюда, в Бродхуф. В конце концов, он близко к дому, и Ма здесь провела последнюю пару лет своей жизни, так что, можно сказать, у меня с этим местом есть в своем роде связь.
Конечно, я знаю, что я об этом уже говорила несколько раз, но повторю все равно: учеба в университете люто дорогая. И пока я училась, Большому Маку приходилось работать на ферме в одиночку. Эпплблум уже вполне подросла и могла тоже помогать по кое-каким делам, но много она взять на себя не могла, потому что тоже должна была в школу ходить и все такое. А Бабуля? Ну, она уже слишком стара, чтобы много работать в поле, хотя она все равно еще очень крепкая кобыла для своих лет.
Пара языкастых городских пони как-то зашла на ферму с предложением купить какую-то навороченную машину, которая должна якобы ускорить процесс изготовления сидра и взять на себя часть работы, но Большой Мак и Бабуля на нее даже не глянули. Сидр семьи Эпплов — это копытная работа, он сделан с любовью и заботой, и ускорить его производство означает потерять что-то очень важное, от чего он такой, чтоб его, вкусный.
Вместо этого нам пришлось набрать кредитов, чтобы помочь мне оплатить обучение, и книги, и все остальное. К тому же часть полей заросла из-за того, что некому было на них работать. Из-за учебы мы и без того влезли в долги, так что у нас не осталось ни одного свободного бита, чтобы нанять рабочих. Денег сильно не хватало. И по-прежнему не хватает, на самом деле. И хоть это моя ответственность — стремиться и выжимать из себя все, мне все равно стыдно, что я пошла в колледж, оставив Большого Мака и Эпплблум на ферме. Мы задолжали банку большую кучу денег, и если бы случился хотя бы один неурожай или два, пока я была в Большом Городе, — мы бы потеряли все. Но, опять же, Большой Мак никогда меня ни в чем не винил, как бы плохо ни шли дела.
К счастью, теперь, когда я закончила обучение, я сама получаю зарплату. На самом деле с моим доходом мы теперь сможем нанять небольшую помощь на урожай этой осенью. Конечно, Большой Мак поворчит об этом немного, что пользы от них будет меньше, чем от истинных Эпплов, но таков уж у него характер. У него, может быть, золотое сердце, но он все тот же гордый и упрямый Эппл, от начала и до конца. Я тоже снова живу на ферме, что значит, я могу помогать им по выходным. Мы снова пустили в оборот заросшие поля, когда у нас появились лошадиные силы для работы на каждом, так что урожай в этом году обязательно должен покрыть часть наших долгов.
Так, что еще? О, точно. Чуть не забыла, я ведь рассказывала тебе о нашей первой встрече, Твайлайт. Ну, как я говорила, ты сама поначалу не слишком-то много говорила. Но так как я была новенькой, моя работа отчасти состояла в том, чтобы сопровождать пациентов по двору для дневных прогулок. И вот, я проводила это время говоря, а ты — слушая, и мы вместе гуляли по двору и грелись на солнце.
Я не знала тогда, нравилось ли тебе проводить со мной время, да и слушала ли ты вообще, что я говорю, но мне приятно было думать, что я нашла себе благодарного слушателя и собеседника. И я скажу, я тогда в этом очень нуждалась. Университет учит многому, Твайлайт, но диплом и годы обучения не готовят к реальности работы в психиатрической больнице. Она может сломать, если не найдешь выхода своим чувствам. Я считала, что раз у меня тяжелое детство и я видела, как Ма впадает в маразм, значит, я хорошо к такому подготовлена. Но точно тебе говорю, я очень быстро поняла, что нет, ничего подобного.
Месяц спустя после моего прихода сюда я еще чувствовала себя вполне неплохо. Я знала, что делать, я знакомилась с пациентами вроде тебя, и ничего серьезного пока еще не случалось. Доктора Роуза весьма впечатлили мои успехи, так что вскоре мне доверили занятия с небольшой лечебной группой два раза в неделю. Ничего серьезного — просто шанс для наших стабильных, но замкнутых пациентов пообщаться с другими пони. Одной из таких пациенток была тихая кобыла-пегас. Она так ужасно боялась всего, что садилась каждый раз в самом дальнем углу от остальной группы, и застывала там почти что до кататонии всякий раз, когда с ней кто-нибудь пытался заговорить. Она во время этих занятий говорила только со мной, и даже мне она давала только односложные ответы.
Что? Да, Дример, это та самая, которой разрешили держать птиц. Не зовите ее так! У нее есть имя, знаете ли. Нет, я не могу его сказать вслух, только не рядом с Твайлайт. Но, так или иначе, оно явно не такое грубое, как «птичница». Серьезно, вы явно слишком много читаете этих статеек в газетах. Один доктор рассказывает журналисту с любовью к драме о том, что у одной пациентки живет несколько птичек, и внезапно оказывается, что она разводит у нас на чердаке сотни орлов! И что хуже всего, многие пони в это поверили. Меня в магазине некоторые пони даже спрашивают, не является ли «Птичница из Бродхуфа» дальней родственницей Принцессы, которую заперли в башне, потому что она сошла с ума!
Ага, я знаю, что вы не имели в виду ничего плохого, Дример. И простите, что огрызнулась на вас и все такое, но мы должны относиться к пациентам с уважением. У большинства из вас, докторов, кто работает не в психиатрическом отделении, довольно сильные превратные представления о наших пациентах, и вы всегда верите в любую байку, какую про них услышите.
Так, о чем это я? Так, да, в группе все было хорошо, несмотря на критическую дозу застенчивости, куда ни глянь. Мы тогда только начинали, и задумка была — чтоб все шло хорошо и спокойно, а пациентов можно было познакомить с конструктивным социальным общением. У нас были небольшие занятия с игрой «покажи и расскажи», когда все показывали свои рисунки. Пегаска никак себя не могла заставить говорить, так что я поднимала ее рисунки за нее, чтобы показать другим. Что, очевидно, сводило идею упражнения на нет. По рекомендации Доктора Роуза я предложила ей принести с собой одну из птичек, чтобы показать и рассказать что-нибудь про нее. Кобыле всегда было комфортнее с животными, так что она согласилась.
И вот однажды она принесла маленькую клетку с очаровательной желтой канарейкой. Она открывает клетку, и птичка выпрыгивает ей на переднюю ногу. И она начинает рассказывать про нее почти неотличимым от шепота голосом. Она произнесла всего-то несколько предложений, и их никто даже толком не смог расслышать, но все равно она сказала гораздо больше, чем на всех предыдущих встречах вместе взятых. И я очень прям порадовалась за ее прогресс и подумала даж предложить ей представлять на каждой встрече новую птицу. Что угодно, лишь бы она заговорила, ну, понимаешь?
Но тогда один из пациентов, тоже пегас, взлетает в воздух и резко подлетает к ней, зависает буквально в ярде, чтобы лучше рассмотреть. Резкое движение пугает птицу, и она взметается в другую сторону, прямиком в лицо другому пациенту. И не успел никто даже моргнуть, как пони вдруг как закричит в страхе, замахивается копытом и сшибает птицу на пол. Кобыла в панике кидается к ней, а я зову санитаров, чтобы восстановить порядок. Мы отправляем пациентов обратно по своим палатам, включая и кобылу, которая к тому времени уже только и делала, что рыдала и прижимала к груди раненую птицу. У одного из докторов есть кое-какой ветеринарный опыт, так что он идет посмотреть, чем может помочь, ну, а для нас день продолжается как обычно.
На следующий день меня поймал Доктор Роуз, еще даже до того, как я успела одеться в халат. Он приводит меня к себе в кабинет и говорит, что должен со мной поговорить. Я ожидала, что он меня собирается отчитать о произошедшем. Но вместо этого он заявляет мне, что птица умерла от полученных травм. Кобыла после этого была безутешна: она рыдала, и стонала, и рвала на себе гриву. Чтобы ее успокоить, пришлось потратить несколько часов, но в итоге ее смогли уложить в постель.
Тем не менее, когда санитары вернулись будить ее на завтрак, они застали ее залитой кровью и почти бездыханной. Она разбила маленькое зеркальце из птичьей клетки и попыталась убить себя осколками стекла. Она уже очень долгое время была совершенно стабильна, и к тому же никто даже представить не мог, что эти маленькие зеркальца могут быть какой-то угрозой, или что она вообще способна на самоубийство.
К счастью, порезы оказались не слишком глубокими, и она выжила, но я четко помню, какой же я незначительной себя ощутила в тот самый момент. Он пытался меня убедить, что в этом нет моей вины и что я старалась, как могла, помочь пациентам, но обстоятельства сыграли против меня. Вину, которую я тогда ощущала, его слова нисколько не облегчили. Я, может быть, и не была виновата вовсе, но у меня была ответственность перед пациентами. Пациентка, которой я хотела помочь, попыталась совершить самоубийство. Нет таких курсов, которые могут как-то тебя подготовить к такому сокрушительному стыду за себя. Для меня этот момент стал первым серьезным напоминанием о тех сложностях, которые неизбежны в моей карьере.
Я нуждалась в собеседнике. А теперь, с учетом того, как долго я провела в Мейнхеттене, я уже почти никого здесь, в родном городке, не знала. Даже тот месяц с тех пор, как я вернулась назад, мне не дал особого шанса познакомиться с новыми пони, потому что все это время я разрывалась между работой в больнице и на ферме. Все мои школьные друзья разъехались во все стороны из Понивилля на стажировки, а персонал здесь не слишком-то дружелюбная компания. Без обид, Дример.
Конечно, моя семья всегда со мной, но о таких вещах я с ними говорить не могу. Эпплблум слишком маленькая для подобных историй. А Большой Мак? Мы говорим о ферме и о том, как идут дела, но я не могу говорить с ним о моих чувствах и проблемах, с которыми здесь сталкиваюсь. Как вообще мои проблемы соотносятся с его?
Так что ты, Твайлайт, стала на самом деле моей отдушиной. Я могла с тобой говорить о чем угодно, начиная от нехватки друзей и кончая трудностями на работе, и ты всегда меня слушала. Опять же, поначалу я не знала, слушала ли ты меня вообще или обращала хоть как-то внимание на сказанное, но для меня было облегчением просто говорить перед кем-то свободно.
Я и не осознавала, что тебе на самом деле нравятся мои разговоры, пока не прошла еще неделя наших регулярных прогулок, и мне не выпало несколько выходных. Доктор Роуз сказал потом, что ты спрашивала обо мне, когда я не пришла на работу, и, похоже, была немного расстроена из-за моего отсутствия. А затем он мне передал кое-что, что ты сделала на занятии по рисунку и копытоделию.
И только когда Эпплджек остановила свой рассказ, Твайлайт осознала, что даже склонилась над краем кровати, впитывая каждое слово. Сунув копыто в карман, Эпплджек достала сложенный листок фиолетовой чертежной бумаги. Она протянула его Твайлайт, которая недоуменно посмотрела на нее в ответ, а затем приняла бумажку.
Эпплджек кивнула и указала копытом.
— Давай, открывай, не стесняйся.
Твайлайт почти не шевельнула еще копытами, а Эпплджек вдруг застыла на месте и резко выдохнула:
— Осторожно! — добавила она, следя за копытами Твайлайт.
Твайлайт шмыгнула носом и продолжила разворачивать бумагу с преувеличенной осторожностью, что оказалось очень предусмотрительным выбором. Она ожидала что-нибудь простое, что впишется в их представление о ней: засохшие макароны, приклеенные к бумаге, или, может быть, рисунок цветными карандашами.
Но перед ней открылось нечто прекрасное. Хрупкое, да, но все равно восхитительное. Аппликация раскрылась, как фиолетовый с оранжевым цветок, расцветший вдруг у нее в копытах. Лепестками своими он образовывал шестиконечную звезду, которая напоминала украшавшую ее собственное бедро. Каждая полоска бумаги была аккуратно вырезана и склеена с глубочайшим вниманием к деталям. Пусть она и была сделана из школьных материалов, выглядела она впечатляющим достижением.
Посередине искусственного цветка лежал маленький кружок белой бумаги с надписью: «Надеюсь, для тебя все скоро станет проще! Твоя подруга, Твайлайт Спаркл». Тонкие линии замысловатой каллиграфии демонстрировали еще больше аккуратных трудов, что были вложены в эту конструкцию. Простота сообщения делала вложенные в надпись силы еще драгоценнее.
— Вот это что-то, — вставил свое слово Дример, склонившись над листком.
Твайлайт проигнорировала его, перечитывая сообщение еще несколько раз подряд. Она безмолвно протянула его назад Эпплджек. Оно было написано ее почерком.
— Ага, это точно, — Эпплджек улыбнулась и, сложив листок, осторожно вернула его в карман халата. — И после этого Доктор Роуз сделал наши ежедневные прогулки частью твоего лечения, Твайлайт. Вскоре ты уже стала такой же общительной, как и я. Конечно, ты хотела говорить о всяких таких вещах, как история или магическая теория, — о предметах, которые выше моего понимания даже в самые лучшие дни. Ты и правда очень умная пони, Твайлайт, и, хоть я не понимала многого из того, о чем ты говорила, по крайней мере, я могла отплатить свой долг. Я знаю, что ты все та же самая кобыла, которая слушала о моих проблемах, когда мне больше не к кому было обратиться. И хотя ты, может быть, сейчас и не помнишь ничего из этого, мне нравится считать, что ты по-прежнему моя подруга.
Твайлайт неотрывно смотрела в глаза Эпплджек в тишине, что последовала за окончанием истории. Она с трудом пыталась найти в голове хоть какие-нибудь мысли. Что ей с этим делать? В истории полно ошибок. В ней были и достоверные элементы, но они не могли объяснить все несоответствия, преобладавшие в повествовании. Эпплджек казалась такой честной, такой настоящей, что Твайлайт не могла проигнорировать возникшую глубокую заинтересованность у себя в душе, пока слушала историю кобылы. В ее словах не было никакого обмана, несмотря на то что большая часть сказанного — выдумка. И этот цветок — ее предполагаемый «подарок» этой Эпплджек? Он нес в себе все характерные признаки предмета, который Твайлайт вполне могла сделать, но она знала, что не прикладывала к нему копыта. Во что же ей верить?
Не говоря ни слова, Твайлайт склонилась к Эпплджек. Та сидела совсем рядом от нее у кровати, как раз на таком расстоянии, чтобы Твайлайт могла приблизиться к ее лицу на считаные дюймы. Она остановилась в этом положении, глядя прямиком в зеленые глаза Эпплджек, как в подлинные окна, за которыми виднелась душа. Такая близость не могла не вызвать у Дримера встревоженный шепоток. Она полностью проигнорировала его, сосредоточив увлажнившиеся глаза на глазах Эпплджек, ища в них нечто сокрытое.
Считаные удары сердца, отмерившие этот момент, тянулись, казалось, вечность. Но замешательство Твайлайт в итоге рассеялось. Наконец она кивнула — едва заметное движение головы, но столь же решительное и твердое, как и заявление в полный голос. Она увидела достаточно. Она приняла решение.
Твайлайт обернула передней ногой шею Эпплджек и крепко ее обняла.
— Я по-прежнему твоя подруга, Эпплджек. И я всегда буду твоей подругой. Что бы ни случилось, оно этого не изменит, — пообещала она Эпплджек, голосом твердым, как сталь, даже несмотря на слезы, которые тут же намочили шкурку доктора. — Ты не помнишь мою жизнь, и я не помню твою, но я знаю, что там внутри находишься ты, и никто другой. Я… я это вижу, я это чувствую. И вместе мы все исправим.
Они обнимались, как сестры, которые не виделись уже слишком давно. Что бы ни привело Твайлайт в этот мир, она твердо убеждена в одном: Эпплджек на ее стороне. Она, возможно, никогда не сможет в точности понять, почему все это произошло, но она может быть уверена в одном: даже в мире, где все ее прошлое считается бредовым порождением больного разума, у нее по-прежнему есть друзья. Она должна в это верить.
Закрыв глаза, Твайлайт тихо плакала, уткнувшись в плечо Эпплджек, крепко держась за свою подругу. Страх и одиночество, что истязали ее с самого пробуждения, были изгнаны из души на эти несколько счастливых минут; они вытекли из нее в слезах, будто она очищала свое тело от яда. Не имело значения, что она заперта в тюрьме, что все пони, которые что-либо значат в ее жизни, уверены, будто она сумасшедшая, или что ее прошлое забыто всеми. Она по-прежнему ощущала связующую воедино дружбу, согревающий огонь в ледяных глубинах зимы. И пока эти чувства при ней, она сможет отыскать дорогу домой.
Эпплджек обняла в ответ свою подругу, и в улыбке ее не было ни следа фальши.