"Эрмитаж"
3. Дружеский шарж
Спайк поворчал для проформы, потом вздохнул:
– Ладно, всё равно я уже опоздал к Рэрити, – и принялся за работу.
Пегас сходила на кухню и принесла всем, включая своего кролика, по чашке зеленого чая.
– Спасибо, – сказала Твайлайт Спаркл. – Послушай, Флаттершай, ты не против, если объект… то есть, Кирилл останется здесь, пока принцесса не решит, что с ним делать? До тех пор я хочу сохранить человека в тайне: если потащу его к себе через весь город, его вид может смутить пони. Он будет в клетке, так что бояться нечего.
– Да…, эм, думаю, да. Я ведь с самого начала собиралась выхаживать его, пока его лапка не заживет. Кирилл, ты голоден?
Флаттершай посмотрела на меня, и, встретившись с ней взглядом, я покачал головой:
– Нет, спасибо, – и уставился в пол.
Хотя я был всего лишь бесправным сидящим в клетке «объектом исследований», чью судьбу должна решить местная правительница, я вдруг почувствовал себя нахлебником – слишком уж заботливым был голос пегаса. Чем я заслужил это?
В распахнутую форточку темной Лехиной кухни врывается стылый мартовский ветер, рыжие огоньки сигарет отражаются в наших зрачках. Мы – последние, кто еще не спит, сидим за столом и по очереди стряхиваем пепел в банку из-под шпрот, напоминая богородскую игрушку «мужик и медведь».
– То есть, она тебя просто использовала? – спрашивает Леха.
Я уже успел проблеваться в туалете, и голова почти не кружится, поэтому говорить и думать получается без особых усилий, хотя я и предпочел бы забыться в тишине.
– Ну, я в таких терминах об этом не думал. Формулировка слишком расхожая.
– Вот смотри: она сама к тебе подкатила, так? Значит, ей было нужно. А потом призналась, что недавно рассталась с парнем. Получается, в то время ей было одиноко, она хотела, чтобы ее кто-то любил – и она нашла тебя. А потом… ты ей просто надоел, или она нашла кого-то получше, или, может, помирилась с бывшим.
Леха говорит это, чтобы меня не мучила совесть: мы оба прекрасно понимаем, что ее отвратило от меня мое поведение. С одной стороны, я осознаю, что виноват сам: не имел опыта отношений, не знал, как «строить свою любовь», не умел уступать, а только требовал, требовал, требовал ее бесконечной привязанности. С другой – не могу отделаться от злобы на нее: понимаю, что неправ, но это понимание злит еще больше. Чего я не понимаю, так это почему Леха со мной возится: приглашает в гости, пытается развеселить, играет в психотерапевта. У него ведь и за пределами университета полно друзей, с которыми он отлично проводит время, – так какое ему вдруг дело до унылого одногруппника, всё общение с которым до недавнего времени сводилось к «привет», «пока», «идешь на физру?» и «дай списать»?
Задаю этот вопрос, и Леха усмехается:
– Чисто корыстный интерес: ты ж всем нам с учебой помогаешь! Как мы сессию сдадим, если ты уйдешь в депрессию и забьешь на всё? Так что, ешь-пей, гость дорогой, только не грусти. А если серьезно, ты меня сейчас оскорбил – мы же не чужие люди, я пытаюсь помочь тебе как друг.
С силой вдавливаю давно потухший фильтр в днище банки, пачкая пальцы в перемешанном с пеплом растительном масле. И здесь это проклятое слово – «друг»! Весь первый год я почти не общался с сокурсниками, большую часть второго – не обращал на них внимания, глядя только на нее. Почему Леха называет меня «другом»? Только за то, что мы вместе бегали на физкультуре, и за то, что на экзаменах я слал ему и остальным СМС с подсказками? Неужели дружба стоит настолько дешево?
А возможно, я по незнанию вкладываю в это слово слишком большое значение. Возможно, никакой настоящей дружбы, как в книгах и фильмах, не существует. По идее, в детском саду и в начальной школе человек обзаводится первыми друзьями. Но на самом деле в детстве мы не можем выбирать тех, с кем действительно хотим общаться, мы ограничены узким коллективом и вынуждены как-то налаживать контакт с теми, кто есть. С кем меньше всего тёрок – тот и друг. Эта дружба вынужденная, а не выбранная самим человеком, просто временное взаимовыгодное сосуществование – до тех пор, пока «друзья» не разойдутся по новым коллективам, где всё повторится: армейская рота, одногруппники в вузе, коллеги на работе… Все так называемые «друзья» – лишь члены разных коллективов, в которые попадает человек, между ними нет ничего общего, но они считают, что должны «дружить», потому что этого требуют от них общество и привычка.
Тем не менее, когда я смотрю на улыбчивое веснушчатое лицо Лехи, мельком заглядывая в его голубые глаза, мне становится стыдно. Он добр ко мне – просто так. А я, черствый, озабоченный лишь своим внутренним миром депрессоид, не могу оценить этого.
– Спасибо, – говорю я, чувствуя, что не вполне контролирую свой голос. – Извини, что… Короче, спасибо.
«Извини» и «спасибо» – очень удобные и полезные слова, незаменимые в любых жизненных ситуациях. Я (как и, думаю, большинство людей) повторяю их так часто, что их смысл давно стерся. Но сейчас, по крайней мере, на миг, мне кажется, что я произношу их искренне.
К тому времени, как Спайк закончил писать, за окном давно смерклось, и Флаттершай зажгла свечи на висящей под потолком люстре. Твайлайт Спаркл уложила черновые записи себе в седельную сумку и обратилась к дракону:
– А чистовик отправь принцессе Селестии.
"Помощник №1" надул щеки, набрав в легкие побольше воздуха, и дохнул на лежащие на круглом столике бумаги струей зеленого пламени – те мгновенно истлели, даже пепла не осталось. Сначала я подумал, что так Спайк отомстил хозяйке за то, что не дала пойти к Рэрити, но Твайлайт Спаркл не разозлилась.
– Отлично, – сказала она, – думаю, теперь нам пора возвращаться в библиотеку. Еще раз спасибо, Флаттершай. Завтра я зайду проверить Кирилла и сообщу о решении принцессы.
Похоже, дракон служил единорогу не только писарем, но и средством мгновенного обмена сообщениями.
Твайлайт Спаркл и Спайк ушли, и, оставшись со мной наедине, Флаттершай снова немного заробела.
– Тебе что-нибудь нужно? Поесть?
«Хочет убедиться, что я сыт и не попытаюсь сожрать ее ночью», – понял я. Хотел было попросить, чтобы она подала пачку сигарет и зажигалку, которые остались на столе, но передумал: всё равно курить в ее доме нельзя.
– Нет, спасибо, ничего не надо.
– Тогда я…, эм, уже поздно, я пойду спать, если ты не против, – сказала она, принужденно улыбаясь. – Если что-то понадобится, позови. Тебе оставить свет?
– Не надо.
Пегас просунула мне через прутья тонкий тюфяк, подушку и одеяло, потом задула свечи и, стуча копытами по деревянным ступеням, удалилась на второй этаж коттеджа. Кролик попрыгал за ней. Послышался двойной щелчок замка: пони заперлась на случай, если я выберусь из клетки и захочу ее съесть.
В комнату хлынул бледно-синий лунный свет из окошка, все предметы превратились в черные нагромождения силуэтов. Несколько минут я сидел по-турецки, тупо уставившись в пол, а потом вдруг осознал одну вещь: я с утра не был в туалете и сейчас совершенно туда не хочу, даже по-маленькому. То ли это потому, что в детском мультике не принято испражняться, то ли потому, что я лежу в коме, и мне во все места воткнуты катетеры и калосборники. «Да нет, – поморщился я, – я все-таки не совсем кисейная барышня, чтобы впадать в кому от потери кисти. Вот лишиться сознания от болевого шока – запросто. Возможно, в «реальном мире» не прошло и минуты, ведь время во сне замедляется, в грезах можно и целую жизнь прожить… Если верить всяким фантастическим фильмам».
Мне стало страшно засыпать: вдруг проснусь? Стыдно признавать, но я поймал себя на мысли, что не такая уж плохая перспектива – навсегда остаться в этой их Эквестрии: стану, как Крокодил Гена, работать самим собой в каком-нибудь зоопарке, пони будут приходить посмотреть на меня, дивиться и кормить фруктами и выпечкой…
В конце концов, случилось неизбежное – белеющий в темноте бинт снова завладел моим вниманием. Чем дольше я смотрел на культю, тем больше мне казалось, что плоть под бинтом жутко чешется. Изо всех сил стараясь не думать об увечье, я лег на тюфяк и свернулся в позе эмбриона, зажмурился. Через некоторое время чесотка превратилась в жжение. Приложил руку к стальному пруту, надеясь, что прохладный металл уменьшит неприятные ощущения, но это не помогло. «Может, позвать Флаттершай? – подумал я. – Нет, скорее всего, это так называемая фантомная боль, надо просто потерпеть». Тем временем жжение нарастало, превращаясь в подлинную боль, на лбу выступила испарина, и я сам не заметил, как начал судорожно разматывать бинт. Слоев было множество: первые три-четыре оставались стерильно-белыми, следующие – каждый темнее предыдущего: от розового к красному. Наконец, осталась последняя полоска ткани, почти черная, тяжелая, теплая, влажная. С содроганием сердца я стянул ее – и на месте кисти, там, где должна была быть окровавленная, еще не зажившая культя, в бледном лунном свете блеснуло мокрое, как новорожденный, черное копыто.
Проснулся в холодном поту и сразу схватился за правую руку – все бинты были на месте. Окно оказалось распахнуто, снаружи доносился стрекот кузнечиков. Когда мое тяжелое дыхание окончательно успокоилось, а сердце перестало бесноваться внутри грудной клетки, я услышал какое-то копошение в темноте, прищурился: показалось, что по полу промелькнула распластанная черная тень. Сердце снова начало биться чаще, и я зло сказал себе: «Правильно, тебе же нечего больше бояться, кроме как ночных шорохов. Давай, спрячься под одеялом и заплачь!»
Так я и сделал. Вскоре послышался звук захлопывающейся ставни, и шорохи прекратились.
Из забытья меня вырвали барабанный стук в дверь и писклявые вопли с улицы:
– Открывай, Флаттершай! Я знаю, что ты его прячешь! Мое чутье не обманешь!
Комнату заливал прозрачный утренний свет. Протерев глаза, я увидел, что Флаттершай порхает над моей клеткой, старясь накрыть ее то одним пледом, то другим, но все они оказываются недостаточно большими.
– У нас проблемы, Кирилл, – прошептала пегас, заметив, что я зашевелился.
Я представил себе толпу пони с вилами и факелами, осадившую коттедж, в котором скрывается «монстр», и спросил:
– Кто это?
Флаттершай назвала имя. Хотя я знал, что мультфильм делали «белые люди», не мог избавиться от ощущения, что оно какое-то корейское: Ким Ир Сен, Пак Чхан Ук, Ким Ки Дук…, Пин Ки Пай.
– Она одна? – спросил я с облегчением.
– Да.
– Что ей надо?
– Подружиться.
– Да, это реально большая проблема.
– Пинки-чувство подсказывает ей, когда в Понивилле появляется новый жилец, – пояснила Флаттершай, не заметив моего направленного на самого себя сарказма, – и она тут же стремится с ним подружиться. Обычно в этом нет ничего плохого, но Твайлайт не хотела, чтобы кто-то узнал о тебе.
Пин Ки Пай всё продолжала верещать и колотить в дверь копытами.
– Я попробую спровадить ее, – решилась пегас, направляясь к двери, – посиди тихо, пожалуйста, чтобы она тебя не услышала.
Едва Флаттершай приоткрыла дверь, Пинки Пай самым наглым образом оттолкнула ее и протиснулась в комнату. Пони была приторно-розового цвета, без рогов и крыльев.
– Вау! – уставилась она на меня, не обращая внимания на тишайшие возмущения пегаса. – Какой ты забавный! А почему ты в клетке? А кто ты? Нет, стой, я угадаю! Ты – изменивший облик Дискорд? Нет, ведь Дискорда я знаю, а пинки-чувство говорит, что ты новичок. Точно! Ты – человек с Земли!
– Ага, – признал я.
– И ты всегда мечтал попасть в Эквестрию, чтобы подружиться с пони!
– Нет.
Пинки Пай скорчила расстроенную рожицу: похоже, она считала, что любой человек обязан мечтать о стране разноцветных волшебных лошадок.
– Ну, ничего! – приободрилась она. – Я устрою для тебя грандиозную приветственную вечеринку и познакомлю со всемипони! Тебе тут…
– Пинки! – наконец, повысила голос Флаттершай. – То, что Кирилл здесь, – секрет. Поклянись, что никому о нем не скажешь, пока Твайлайт не разрешит.
– Я клянусь, а если вру, кексик в глаз себе воткну! – провозгласила пони. – А как насчет небольшой приветственной вечеринки в узком кругу посвященных в тайну?
– Не, – покачал я головой.
– Не любишь вечеринки? – грозно воззрилась на меня пони и тут же сникла: – Ладно, я понимаю. Некоторые предпочитают быть одни, но это не значит, что они плохие друзья – меня научил этому Крэнки Дудл. Пока, Кирилл, приятно было познакомиться! Но помни, что твоя подруга Пинки Пай всегда тебе поможет! Мы же подружились, да?
– Тебе виднее, – безразлично пожал я плечами.
А я-то думал, что людская дружба немногого стоит. Даже она год наблюдала за мной, прежде чем заговорила, а эта пони назвала меня другом после двухминутной беседы!
– Пока, Флаттершай! – Пинки Пай помахала хвостом и ускакала, оставив нас с пегасом в покое.
Насколько все-таки у нее противный, сверлящий уши голос.
– Позавтракаем? Что ты хочешь?
И насколько приятен голос Флаттершай!
– Буду есть, что дашь.
– Не стесняйся. Вот Энджел часто заказывает себе специальные блюда…, я и для тебя могу сделать, – заискивающе произнесла пегас.
– Мне правда всё равно. И, пожалуйста, не бойся, что я тебя съем, а то у меня ощущение, что я фашист, который завалился в крестьянскую избу, и хозяева несут ему «млеко-яйки», чтобы их самих не тронули.
Хоть во время моего вчерашнего рассказа о войнах Флаттершай и пряталась на кухне, она, естественно всё слышала: страшные вещи притягивают, – и уже примерно представляла, кто такие фашисты.
– Я знаю, что ты не плохой, – нахмурилась она, и ее голос стал тверже, хотя и не приблизился к тому повелительному дребезжанию, что я слышал вчера при пробуждении, – я знаю, что ты меня не съешь – хотя бы потому, что ты в клетке, – я просто пытаюсь проявить доброту.
– Ладно, – склонил я голову. – Извини, если обидел. Просто я ничем не заслужил этого.
– Позволь мне решать, с кем быть доброй, – смягчились ее интонации. – Я взялась заботиться о тебе, и я буду это делать. Так что подумай, что хочешь на завтрак, а пока доктор Флаттершай сменит тебе повязку.
Пегас принесла чистых бинтов и баночку с каким-то кремом, поставила их на стол. Я с досадой заметил, что мои сигареты со стола пропали: похоже, хозяйка их выкинула, – но решил, что я не в том положении, чтобы возмущаться из-за такой мелочи.
Высунул правую руку через прутья, и Флаттершай принялась осторожно разматывать бинты. Как ей удавалось делать это копытами – загадка. Я вытер о джинсы вспотевшую левую ладонь – не знаю, что больше боялся увидеть: собственные мясо и кости, или копыто из ночного кошмара. Под бинтами обнаружилась гладкая полупрозрачная розоватая кожица – лучше, чем можно было надеяться, но я всё же сглотнул, подавляя тошноту.
– Мазь Зекоры помогает, – довольно сказала Флаттершай; зачерпнула копытом мази из баночки на столе и начала, едва касаясь, наносить ее на культю.
Сквозь не зашторенное окно университетского медпункта ломится режущий глаза снежный свет. Во рту солоно от крови, шевелю языком разболтанный коренной зуб. Она сидит рядом со мной на кушетке и осторожно протирает смоченной перекисью ваткой кровоподтек на скуле.
– Извини, я не думала, что Паша тебя ударит. Он просто хотел поговорить по-мужски, чтобы ты больше меня не мучил.
Паша – ее друг с факультета физкультуры. Отвратительное имя – у него нет ни одной приятной слуху формы: Павел – слишком официально, Павлик – слишком по-детски, Паша – слишком нежно, Пашка – слишком панибратски, Пахан – слишком грубо.
Мы встретились в «раковой аллее» – небольшом березовом насаждении во внутреннем дворе университета, где на переменах собираются курильщики. Я не дрался с седьмого класса, и давно уже прошло то время, когда я убеждал себя в том, что морально готов бить и рвать зубами всякого, кто проявит ко мне агрессию. Но то, что она прислала одного из своих друзей разобраться со мной, вывело меня из себя – как, впрочем, и всё, связанное с ней. Меня разозлила снисходительность вперемешку с угрозами в речи этого бугая, и я ударил его в живот.
Богатырский пресс едва ли пострадал, но сдачи он мне дал с лихвой. Поднимаясь с примятого снега, я утешал себя мыслью, что ему, по крайней мере, пришлось впустить в свои драгоценные здоровые легкие немного дыма, а пассивное курение, говорят, не менее опасно, чем активное.
– Напишешь ректору жалобу? – спрашивает она.
– Ха! – скалюсь я. – Теперь не ты его, а он тебя ко мне подослал? Боится, как бы его из универа не выперли, и ему не пришлось в армии сортиры чистить?
– Кирилл, перестань!
– Не буду я ничего писать.
– Спасибо. Это очень благородно.
– А если я такой благородный, – сжимаю ее запястье, и она роняет вату, – почему ты больше не со мной?
– Пусти!
– Молодые люди, потише! – доносится из-за дырявой ширмы крик медсестры. – Отношения дома выясняйте.
– И то верно, – соглашаюсь я. – Пошли ко мне, а? Посидим, поговорим, как раньше.
Она резко встает и выходит из кабинета. Стук ее шагов еще долго отдается эхом в ушах и, кажется, синхронизируется с биением сердца.
Закончив перевязку, Флаттершай затянула бинт зубами и вопросительно посмотрела на меня.
На завтрак я заказал чаю с сахаром и булки с маслом, рассудив, что это уж точно найдется у всех на кухне. Со второго этажа, позевывая, спустился Энджел, вытащил из-под дивана толстый глянцевый журнал с фотографиями еды и указал Флаттершай на одну из картинок – из клетки мне было не рассмотреть, на какую.
Пегас удалилась на кухню, откуда вскоре послышались звон посуды и шум закипающей воды, а я остался под пристальным взором кролика.
Отвернулся и уставился в окно, пейзаж за которым мало занимал меня накануне. За чисто вымытым стеклом виднелась зеленая дубовая роща: если присмотреться, в ветвях можно было заметить рыжих белок и маленьких пестрых птиц, – вдалеке за грядой травянистых холмиков поблескивала под утренним солнцем полоска воды – небольшой пруд с одиноким ясенем на берегу. Или не ясенем – я человек городской и плохо разбираюсь в деревьях, просто мне захотелось назвать его ясенем.
Флаттерашай вернулась с большим подносом: для кролика – стакан морковного сока с трубочкой и салат «Цезарь» без мяса, для нее самой и меня – чай и бутерброды.
– Я не знала, какой ты обычно пьешь, – сказала пегас, – поэтому заварила зеленый, как вчера. Если хочешь, сделаю черный, или с бергамотом, или земляничный, или каркадэ, еще осталось немного зекориного с травами из Вечнодикого Леса…
– Спасибо, зеленый подойдет. А ты – большая чаевница, да?
– Эм…, угу, – Флаттершай смущенно потупилась, на миг шерсть у нее на щеках из желтой стала розовой. – Я люблю тихие спокойные чаепития.
Энджел залпом выпил морковный сок, в два присеста проглотил немаленькую тарелку салата и, одарив меня на прощание тяжелым взглядом, ускакал на улицу по своим кроличьим делам. Он явно был недоволен появлением еще одного рта в доме.
Во время завтрака Флаттершай то и дело приоткрывала рот, будто хотела что-то спросить, но не решалась, и резко откусывала бутерброд. Отхлебывая чай, она смешно вытягивала губы и обхватывала ими край чашки – я ловил себя на том, что невольно улыбаюсь, и тоже принимался сосредоточенно жевать.
– Наверно, у тебя остались друзья на родине, – сказала она наконец, – должно быть, они волнуются. Или о них ты тоже не помнишь? Как страшно не знать, есть ли у тебя друзья!
– Нет, – ответил я, изучая узоры на ковре, – у меня нет друзей.
– Ты неправ, – мягко проговорила пегас. – У каждого есть друзья, ты просто еще не встретил их. Знаешь, когда-то я тоже была одинока, потому что боялась других пони, но потом я познакомилась с Твайлайт, Пинки Пай, Рэрити и другими – и узнала, что мы были связаны еще до нашей встречи. Эти пони изменили мою жизнь…
Она принялась рассказывать о своем детстве: о городе пегасов Клаудсдейле, о травле в летной школе, о получении Метки Судьбы – рисунка на боку, определяющего «особый талант» пони. Вначале я подумал, что речь о профессии, как в тоталитарной антиутопии, где каждому члену общества чуть ли не с рождения приписана будущая работа, но Флаттершай пояснила, что не все пони занимаются тем, что велит Метка, и привела в пример Рэрити, чей талант заключался в поиске драгоценных камней, но она избрала стезю модельера. Потом пегас поведала о знакомстве с пятью другими пони и их приключениях: обретении Элементов Гармонии и других событиях, о которых, что-то мне подсказывало, я бы знал, если бы смотрел мультсериал. Закончила Флаттершай, когда время уже приближалось к обеденному, – повестью о том, что произошло буквально на днях, – об исправлении духа хаоса Дискорда с помощью магии дружбы.
– Прости, если я тебя утомила, – сказала пегас. – Обычно мне трудно говорить с незнакомцами, но ты хороший слушатель, вот я и разболталась.
– Ничего, – криво усмехнулся я.
Хотя и было приятно слушать ее голос, последняя история мне мало понравилась: выходило, что Флаттершай просто-напросто привязала одиночку Дискорда к себе хорошим обращением, чтобы подчинить и получить от него то, что требовалось. Напоминало мою собственную жизнь.
Не пожалев репутации «хорошего внимательного слушателя», я высказал Флаттершай всё, что думаю о такой «дружбе», и подвел итог:
– Дружба – это просто красивое наименование социальных отношений, форма взаимного, а иногда и невзаимного паразитизма – временное сосуществование эгоистичных индивидов, каждый из которых преследует свои корыстные цели. Когда «друг» перестанет быть полезным, о нем забудут.
На несколько секунд пони онемела от возмущения, выкатила бирюзовые глаза и открывала рот, пытаясь вдохнуть, будто мои слова были ударом под дых.
– Ты настолько неправ! – выпалила она и тут же утишила тон: – Я… я…, эм, возможно, с Дискордом всё действительно сложнее, потому что он причинил нам много зла, но я простила его, и я уверена, что со временем он станет всемпони настоящим другом.
– Может, в вашей Эквестрии это так работает, – пожал я плечами, – но не у меня дома.
– Я докажу тебе! – Флаттершай указала на меня копытом. – Я стану твоим другом и покажу тебе, что такое дружба на самом деле!
Прозвучало, как угроза, и я сдался:
– Ладно, как хочешь. Только меня здесь может скоро не оказаться: принцесса решит забрать меня в Кантерлот, или…
«Или я очнусь в привычном мире, где одинокие эгоисты сбиваются в кучки по интересам и используют друг друга… друга…, друга…»
Флаттершай убрала со стола и ушла проведать живущих в окрестностях ее коттеджа зверей, оставив меня «подумать о своем поведении».
Может, пони была тонким психологом, а может, это связано с каким-то химическими процессами в моем мозгу или с психологическими последствиями травмы, но в одиночестве меня охватил страх. Если вчера мне было абсолютно всё равно, что со мной будет, и я воспринимал происходившее как мимолетный бред, то теперь начал бояться, что этот бред закончится. Здесь стояло теплое лето, там – промозглая дождливая осень, здесь обо мне заботились, там – презирали, здесь меня ждали новые фантастические открытия, там – боль и страдания. Я вцепился в густой ворс ковра, как утопающий в спасательный круг. Затравлено оглядел комнату: казалось, что деревянные стены вот-вот потекут, как не успевшая высохнуть акварельная краска, пойдут трещинами, осыплются карточным домиком, открывая взору привычные серые пейзажи, безразличные человеческие лица, холодную пещеру одиночества, в которой вода капает с потолка мне на череп, медленно, но верно пробивая кость, заливая мозг, погружая в безумие.
Так и надо. Я не заслуживаю находиться здесь, чаевничать с Флаттершай и наслаждаться тихим мелодичным звуком ее голоса после того, что хотел сделать с ней. Неважно, что мне не удалось: в Писании сказано, что если даже ты грешил лишь в мыслях, ты всё равно грешил, а я зашел намного дальше мыслей. Я заслуживаю того, чтобы эта сказочная страна раздразнила меня солнечными днями, усыпила бдительность обещаниями счастья и дружбы, а потом рассыпалась прахом.
Но я не позволю ей, не поддамся на провокации, не смягчусь, не «подружусь» с нею – так будет легче расстаться с ней, когда придет время.
Флаттершай вернулась вместе с Твайлайт Спаркл.
– Принцесса Селестия ответила на письмо, – сказала единорог и, вытащив из седельной сумки окутанный сиреневым сиянием свиток, прочла: – «Дорогие Твайлайт Спаркл и Флаттершай, я внимательно изучила собранные вами сведения о человеке Кирилле Иванове и пришла к выводу, что он не представляет угрозы для пони, поэтому вы можете освободить его из заключения. Однако моя сестра принцесса Луна видела сны человека и узнала, что его разум, душа и сердце сильно искажены дисгармонией. Она просит (и я присоединяюсь к ней), чтобы вы постарались помочь человеку обрести мир внутри себя. Возможно, со временем он вспомнит, откуда пришел в Эквестрию, и, когда его раны заживут, сможет вернуться обратно. Что до распространения сведений о человеке среди других пони, оставляю это на ваше усмотрение, но советую согласовать с Мэром Понивилля».
Я не очень удивился такому решению: если принцесса запросто доверила Флаттершай приручить Духа Хаоса, то какой-то увечный человечек без магических способностей вряд ли вызовет ее беспокойство.
– Я позабочусь о Кирилле, – уверенно сказала пегас.
– Хорошо, – кивнула Твайлайт Спаркл. – А теперь не могла бы ты выйти из комнаты на минутку? Просто на всякий случай: я никогда раньше не пользовалась заклинанием заточения и боюсь, что не смогу аккуратно его убрать.
Флаттершай поднялась к себе в спальню, а Твайлайт Спаркл, жестом попросив меня нагнуться к ней, строго прошептала:
– Прежде чем я уберу клетку, я должна тебе кое-что сказать, Кирилл. В письме был постскриптум, предназначенный только для меня. Принцессы знают, что такое Земля, знают, что оттуда нельзя просто прийти пешком, знают, что ты прекрасно помнишь, как здесь оказался, и что делал на Земле. Мне они не рассказали, и у тебя я выпытывать не стану, но я чувствую, что речь о чем-то плохом. Поэтому я буду следить за тобой и, если мне хотя бы покажется, что ты хочешь причинить вред моим друзьям, я верну тебя за решетку.