Fallout Equestria: Gardener

Пролог

Дождь.

Дождь должен был омыть наши земли, смыть следы наших недостатков. Принести новую жизнь в мир, к которому мы относимся столь жестоко, в мир, который мы уничтожили. Дождь был послан этой земле как искупление грехов, как крещение. Вместо этого он всего лишь смыл кровь павших, вновь вернув нам презрение к этой больной пустоши.

Я прятался за кучей мусора, надежно укрывшей меня от пуль, обратив свой взгляд к небу, изливавшему потоки дождя. Дождя, призванием которого было вернуть жизнь в пустошь, а на деле же принёсшего с собой лишь гнетущее чувство тревоги. Был ли он даром небес? Или же это была всего-навсего обыкновенная радиоактивная вода, что в дар лишь наградит нас сотнями болезней? Даст ли она жизнь полям, или же окончательно уничтожит плодородную землю? Я ненавидел дождь. Я ненавидел это место.

Пустошь – словно адский пейзаж, воплотившийся в реальность из глубин нашего воображения. Место, полное боли, страданий и безумия. Место, уничтожившее лучших из пони и превратившее наш вид в нечто, мало чем отличающееся от простых животных, грызущихся друг с другом среди руин некогда великого королевства. Я продолжал молиться каждую ночь, хотя уже не был уверен в существовании богинь. Молиться о том, чтобы это поколение стало последним, обреченным на муки и страдания, даже если бы это означало исчезновение пони как вида. Забвение было лучше, чем ад, который мы собственнокопытно сотворили. Всё было лучше, чем это.

Я подошел к своему другу. Раненный осколками гранаты, он лежал, дыша рвано и болезненно, медленно умирая от удушья. Вывалившиеся наружу внутренности лежали рядом в луже его собственной крови. Дождь обрушивал на него всё больше и больше воды, нестерпимо обжигавшей зияющую дыру в животе и медленно унося его жизнь в растрескавшуюся почву. Он посмотрел на меня, и в его взгляде читалась немая мольба о помощи. Я мог сделать для него лишь одну вещь. Он был моим другом, но теперь ему уготовано стать очередным трупом на Пустоши. Я придерживал его голову, прижимая его к груди, словно жеребенка, потерявшегося в незнакомом месте. Я милосердно солгал ему, сказав, что все будет хорошо, и нащупал копытом пистолет. Он не заметил его, хотя не думаю, что он вообще мог хоть что-то увидеть. Глушитель издал тихий хлопок, и страдания моего друга прекратились навсегда. Я опустил веки его остекленевших глаз, которые никогда больше не увидят свет, и оставил мертвое тело лежать среди руин. В Пустоши трудно найти настоящих друзей. А он был лучшим.

Я ощущал, как моя кожа горит и чешется под стучащими по мне каплями, и вновь, раз за разом осыпал дождь проклятиями. Тучи, низвергающие потоки смешанной с чем-то мерзким воды, обрушили на мёртвую Пустошь лишь больно жгущую жижу, разъедающую кожу и металл. Не было даже времени, чтобы оплакать моего друга. Подхватив его седельную сумку вместе со скарбом наших павших врагов, я укрылся от дождя под стоящим неподалёку навесом. Там, недосягаемый для влаги, я просто сидел и слушал, как шумит подобный водопаду ливень, образуя лужи под телами погибших в этот день. Скоро дождь закончится, и падальщики Пустоши сожрут их, не оставив и следа.

Я перерыл замызганные сумки убийц моего друга, вытащив оттуда патроны и еду, вероятно, украденные у тех, кому повезло куда меньше, чем мне. Никому уже не будет больно от их утраты. Никто не оплачет их, безымянных и безызвестных. Я мог бы поведать кому-нибудь, тому... Тому, кто выслушал бы все рассказы о моём друге и других погибших. В каком аду мы живём, что рассказы о мертвых ненамного перевешивают дела живых? Истинно так, мы заслужили всё это. Каждый был монстром, и каждый был достоин смерти.

Где-то, среди бескрайних просторов Пустоши, был ответ. Мы странствовали в надежде найти его. Моя жизнь, жизнь моего друга – все это будет пустым и бессмысленным, если я прекращу поиски. Но я начинаю чувствовать, что вера покидает меня. Несбыточная и такая сладостная мечта о мире и спокойствии, казалось, сейчас была так далека, как никогда ранее. Неужели не осталось никого, кто боролся бы за будущее этого места? Неужели Эквестрийская мечта вот так просто исчезнет? Неужели столь многие жизни были потрачены впустую, словно став последней, лебединой песней нашей расы? Закрыв глаза, я попытался ненадолго представить себе лучший мир. Но сколь я не напрягался, мне было сложно даже вспомнить хоть что-то, что могло быть лучше этого места.

Порочный, полный ненависти и злобы дождь кончился спустя пару минут, позволив мне, наконец, покинуть промокший навес и продолжить своё бессмысленное странствие. То, что теперь, формально, я стал главным, больше не имело и толики значения. Заветная мечта моего друга ушла вместе с ним, а я остался совершенно один. Вновь моя неприкаянная душа пустилась по течению Пустоши.

Я поочерёдно просматривал вещи моего друга, пытаясь найти ответы. И нашел только семена. Я посмотрел на эти крошечные зёрнышки. Он видел в них огромный, практически безграничный потенциал, способ зажечь огонёк посреди кромешной тьмы. Я всегда видел их значимость лишь в качестве пищи или товара для торговли. Он говорил, что в один прекрасный день я пойму.

Я смотрел на своего друга. На его забрызганную грязью красную шерстку с ожогами от кислотного дождя. Мой друг покинул этот мир, но его тело осталось. Он так хотел, мечтал бороться до конца, чтобы потом осесть и превратить частичку этой отравленной и пустой земли в плодородную ферму. И после смерти он хотел стать частью Эквестрии. Вновь взглянув на его израненное тело, я осознал свою цель.

Поиск лопаты отнял несколько часов. На поиск более-менее целой кувалды ушло ещё немного. И едва я добыл необходимые инструменты для вновь обретённой цели, ночь тёмным покрывалом опустилась на Пустошь. Я зашел в разрушенное здание, найдя его неплохим укрытием от дождя, и направился мимо разломанных столов к лестнице, ведущей на второй этаж. Признаков присутствия рейдеров здесь не наблюдалось. Изнутри оно выглядело точно так же, как и двести лет назад, будто застыв во времени, в момент падения мегазаклинаний. Я подпёр дверь стоявшим напротив столом и свернулся калачиком на полу, чтобы немного вздремнуть.

Уже ранним утром, едва забрезжил рассвет, я проснулся со стоящей перед моими глазами кристально ясной целью. На скорое копыто собрав весь свой небольшой багаж, я поспешил вернуться к месту гибели своего друга. Он все еще лежал там, чудом не тронутый падальщиками Пустоши. Я приступил к намеченной мною задаче.

Рытье ям в городских руинах никогда не было легкой задачей. Я со всей силы треснул по бетону кувалдой, с громким хлопком расколов этот каменный каркас цивилизации. Вес этого массивного молота хорошо ощущался в сомкнутом рту. Окрылённый успехом, я продолжил работу, чувствуя, будто само лучезарное копыто всеми давно позабытой Богини направляло меня. Бетон крошился на мелкие куски от тяжёлых ударов, становясь всё податливее и податливее. Минуло ещё десять минут, и моя лопата вгрызлась в почву под камнем. Точно как ширилась раскапываемая яма, так и незаметно протекало время. Солнце ещё не вошло в зенит, а подо мной лежала могила размерами под стать моему другу.

Он поведал мне одну из сокровенных тайн Пустоши. Радиация не просачивалась в почву сквозь бетон. Пони создавали камень поглощающим излучение, но предполагали ли они, что это сохранит землю от радиационного загрязнения? Чистейший источник не осквернённой радиацией почвы был прямо под нашими копытами. Мы должны были просто добраться до него. Я стоял на самом дне глубокой ямы, обливающийся потом, но с гордостью в сердце. Это было прекрасно.

Я ухватил друга за рыжую гриву и стянул вниз его огромное, массивное тело. Теперь оно не казалось таким важным, ведь душа его ушла выше, в зеленые пастбища. Имело значение лишь то, что нашёл он вечный покой в земле, чего всегда так страстно желал. Его тело оказалось на самом дне могилы, а мягкая, рыхлая земля посыпалась вслед за ним. Я взглянул на своего друга в последний раз. Была ли у меня цель в жизни до встречи с ним? Он хотел превратить Пустошь в лучшее место, а я не нашёл ничего лучше, чем просто последовать за ним. Он мыслил гораздо шире, чем я. И теперь я собираюсь продолжить дело, начатое им.

Засыпать грунтом могилу моего друга было куда быстрее, чем выкапывать его из толщи земли. Подобные рекам потоки чистой от радиации почвы поглотили его красное тело. Эквестрия тепло приветствовала еще одного из своих любимых подданных. Закончив труды, я посадил небольшое семечко на свежей могиле. Здесь, в окружении каменных джунглей Мэйнхеттена, жизнь взрастёт вновь. Мой друг станет деревом, принося свои плоды новому поколению обитателей Пустоши. Солнце, возвышающееся над землей высоко в небесах, опять скрылось за блёкло-серого цвета облаками. Оглянувшись назад, на руины, в которых оборвалась жизнь моего друга, я вспомнил про тела пони, что убили его.

Я вновь долбил бетон, перемалывая его в мелкую каменную крошку. Вновь раскапывал ямы, выгребая на поверхность кучи чистой почвы. Вновь волочил тела павших по пыльной земле. Вновь сажал семена новой жизни. Солнце медленно закатывалось за горизонт, когда я, наконец, закончил с этими телами. Усталый, но довольный своими трудами, я направил взор к небу. Начал накрапывать дождь.

Этот дождь был чист и непорочен. Он напоил недавно перерытую землю своей дарующей живительную силу влагой и окатил мое тело, вымыв из слипшейся шерстки капли пота. Я смотрел на облака и, впервые на моей памяти, действительно наслаждался дождем. Теперь у меня была цель, смысл жизни – погребать мертвых на этой пустынной земле, принося им мир и даруя упокоение, возможно, впервые со времен войны. Отныне я стану Садовником, несущим светоч новой жизни из бренных останков умерших. Моей первой остановкой станет Новая Эпплуза. Нужно купить как можно больше семян.

Рысью я уносился всё дальше и дальше от идеальных кругов почвы среди бетона. Без сомнений, свежевырытые клочки этой чистой земли когда-нибудь снова превратятся в грязь. Но там, под поверхностью, корни будут находиться в нетронутой радиацией почве и расти, дабы вновь принести перемены в Пустошь. Но отныне – раз и навсегда. Я передам слово моего друга. Распространю его взгляды и объединю тех, кто поддержит мое дело. Выслушает ли меня кто-нибудь? Взволнует ли их это? Поодиночке пони слабы, но вместе мы способны изменить это место так, чтобы это поколение оказалось последним, что страдало на пыльных просторах Пустоши.

Быть может, богини наконец услышали мои молитвы.

Всему есть причина

Прошли годы с того момента, когда я нашел своё призвание. Моей кьютимаркой была кувалда, так что я всегда знал, что моя жизнь будет наполнена тяжелым физическим трудом. Однако тяжкий труд во имя великого блага – это наибольшее, о чем пони вроде меня мог мечтать. Несмотря на то, что населению пустоши была не по душе моя работа, она по-прежнему нравилась мне. А занимался я довольно простым делом.

Я хоронил мертвых.

Я подкатил свою телегу к одному из фургонов, коих было полно в руинах Мэйнхеттена. Укутанный в плащ и остатки брони, я рыскал по Пустоши и разгребал мусорные завалы не в поисках ценного хабара, но тел мертвецов. Мне никогда не приходилось подолгу бродить в поисках, мёртвые всегда сами находили меня. Но вокруг фургона, на пространстве почти в полмили, не было ни единого тела. Ни костей. Ни скелетов. Не было даже вечной скверны рейдеров ‒ освежеванных трупов с содранной кожей. Каждый пони, неважно, погиб ли он сегодня, либо двести лет назад, сможет найти место в моей тележке, и в конечном итоге – в земле.

Некоторые считали меня гулем, ставя мои мотивы под сомнение. Некоторые хватались за оружие, только завидев меня, собирающего мёртвых, опасаясь того, что я мог быть одним из растущего числа тех гулей-каннибалов, планомерно уничтожавших расу пони. Но каждый, кто знал истинные причины, побудившие меня к действию, понимал, что это не так. Большинство было счастливо тому, что телам их близких оказываются заслуженные почести. Остальные были рады видеть, что гниющие останки пропадают с улиц, освобождая место для новой жизни. И каждый день я шел вглубь города не затем, чтобы найти новую жизнь, а напротив – найти останки жизни прошлой. И каждый день я находил всё больше пони.

Сегодня моя телега была переполнена. Я наткнулся на самодельное убежище, запечатанное двести лет тому назад и открытое только сейчас, благодаря разрушительному воздействию Пустоши. Старые скелеты многих семей, жавшиеся друг к другу в тщетной молитве, стали наградой за мои старания. Их истлевшие кости пополнили мою повозку, как и все припасы, что они так хотели сохранить нетронутыми. В то время как я выполнял миссию, возложенную на меня богинями, я оставался обычным смертным земнопони. Это не было мародёрством. Это было их платой за данное мной обещание – оказать их останкам дань уважения, которое они заслужили. В этом случае они платили тем, что у них было, даже если у них совсем ничего не было.

Забрав всё необходимое и наполнив повозку, я направился обратно к своему дому, где вскоре появятся новые могилы, и семьи воссоединятся вновь, навсегда, даруя новую жизнь Пустоши. Каждый раз лицезря бренные останки пони, застывших в последней мольбе, я вновь обретал веру в то, что даже если и древние богини, смертные, как и все остальные, покинули нас, молитвы, прозвучавшие столетия назад, будут услышаны тем, кому они не безразличны.

Небольшой камень тихо скатился с массивной горы щебня, как уже бывало сотни раз. Не нужно много времени на то, чтобы понять, что это отребье – рейдеры – опять пробрались на уже очищенные мною земли. Они никогда не смогли бы постичь значимость моей цели. Они могли лишь разрушать и убивать. У одного из них был нож. За потоком грязной брани он пригрозил мне страшными вещами, если я не отдам ему свою тележку. Другой, осторожно ступая, пытался обогнуть тележку, в любой миг готовый выпрыгнуть из теней и в мгновение ока перерезать мне глотку. Послышался глухой щелчок взведённого курка пистолета. Любой бы подумал, что от пони с тележкой, полной иссохших костей, лучшим решением будет держаться подальше. Я стоял неподвижно лишь мгновение.

За считанные доли секунды небольшой топорик возник из-под складок моего потрёпанного плаща и, проделав смертоносную дугу, настиг держащего пистолет рейдера. С хлюпающим звуком он вонзился тому промеж глаз, разрубив его голову пополам. Ещё мгновение – и я перекатился ближе к тележке, выхватывая оттуда кувалду. Спустя доли секунды я, быстро вскочив, уже стоял на ногах, и матово-стальная головка кувалды, угрожающе качнувшись и описав широкую дугу, полетела прямо в грудь рейдера с ножом. Многие годы перемалывания бетона сделали своё дело: мышцы моей шеи были подобны стальным тросам. Становящийся сокрушительным после смертоносного замаха, такой удар часто был смертельным приговором для пони, одетых в хоть что-нибудь хуже силовой брони. А на этом рейдере были лишь крепко намотанные на тело обрывки резиновых шин и кожаных ремней. Рёбра рейдера глухо затрещали, когда массивный молот проломил его грудную клетку, обдав всё вокруг брызгами багрово-красной крови. Он пал так же, как и его товарищ, повалившись на холодный, алого цвета бетон, и сейчас издавал булькающие звуки, захлёбываясь в собственной крови. Третий, который пытался незаметно подкрасться ко мне сзади, был встречен ударом задних копыт по морде. Его голова вместе с гривой от мощнейшего пинка взмыла ввысь над копытами, выпустив из захвата грубый, плохо обработанный нож, звонко упавший на землю. Сокрушительный удар расколол челюсть рейдера, быстро заполнив его рот кровавой жижей, уже начинающей капать и стекать на бетон. Сбитый с ног, он попытался отползти как можно дальше, когда я начал медленно приближаться к нему, крепко зажав кувалду во рту.

Сейчас произойдёт одна из двух вещей, что обычно случаются после таких событий. Либо он будет у моих ног умолять сохранить ему жизнь, а потом всадит нож мне в спину, когда я милосердно прощу его, либо просто смоется подальше от моего грозно покачивающегося молота и тихо испустит дух от начинающего развиваться заражения где-нибудь неподалёку в руинах. Так или иначе, этот несчастный пони вскоре станет частью земли Эквестрии. Ему оставалось лишь решить, когда это произойдёт. Он решил сбежать. Не пройдёт и недели до того, как я вернусь за его истлевшими останками.

Начинающим остывать телам рейдеров также нашлось место в моей уже переполненной телеге. Не было необходимости совершать каких-либо прощальных обрядов или молитв за упокой. Эти пони, если конечно у кого-нибудь повернётся язык их так назвать, сами избрали путь разрушения и заплатили за это. Этой платой была бесславная кончина в виде удобрения для новой жизни на Пустоши, а я был тем, кто должен был, взимая плату, восстановить равновесие в мире. Неспешно шагая, я продолжил свой путь через запустелые руины Мэйнхеттена, с каждым шагом восходя всё выше и выше по бетонной дороге.

Долгое время я находил утешение в моих неспешных и размеренных прогулках до дома. Большинство пони, что частенько хаживали по этой дороге, хорошо знали и меня, и то, чем я занимаюсь, и, проходя мимо, вежливо кивали мне в знак приветствия. Многие из них сами отдавали на погребение тела покинувших мир родственников, принимая мои взгляды и убеждения как практичное и мудрое избавление от мертвецов. Для тех же, кто жертвовал ради меня своим временем или помогал доставать необходимое, я сажал отдельные деревья и прекрасные сады. Зачастую неимоверные усилия, уходящие на захоронение одного пони, были несоразмерно больше того, чего стоили все те вещи, получаемые в качестве платы, однако это придавало пони спокойствие, знание того, что жизни их любимых начнутся вновь. Умиротворение сердец и душ – единственное, что я мог им предложить, наслаждаясь каждым моментом своего самоотверженного труда.

Грубо сколоченное ограждение из колёс, снятых со старых вагонов, направляло меня по единственному безопасному пути, ведущего в мои владения. Размеренным шагом миновав высокие ворота, я выпрягся из собственной тележки и привязал её к ближайшему куску отломленного бетона. Я бросил случайный взгляд на то, что когда-то давно было частями небесных повозок и фургонов. Покатая кровля, старательно собранная из различных осколков разбитого стекла и прочно скреплённая металлическими и деревянными заклёпками, слабо поблёскивала и мерцала под тусклыми солнечными лучами. Эти самодельные крыши были сооружены на вершине стен, сделанных из прочных листов стали и пластика. Окна же были сделаны из фрагментов разбитых стёкол. Все эти конструкции были расположены многими и многими рядами, образовывая просторные теплицы. Каждая из них была полна последней памятью о погибших – живыми деревьями. Когда-то один пони глубоко усомнился в надобности моих оранжерей. Я показал ему одну изнутри. И он понял.

Мне нравился дождь. Нравилось ощущать, как капли холодной воды омывают мою василькового цвета шкуру, и как они быстрыми струйками стекают по моей черной гриве. Но польза его всегда была под вопросом. Возможно когда-то давно, в дни, когда ещё не вспыхнул ужасающий огонь Великой Войны, когда пегасы следили за небом и очищали его от туч, ливни не шли так часто. Я не знал, так ли это. Но сейчас ледяной холод дождя казался скорее проклятием, нежели благословением. Теплицы же, круглый год держащие деревья в тепле и сохраняющие их от холода, помимо всего этого защищали нежные саженцы от суровых, пропитанных радиацией дождей и сохраняли драгоценную чистую почву, залегающую глубоко под бетоном. После того, как вода проходила процедуру очистки, она использовалась для орошения почвы и поливки деревьев. Теплицы сохраняли чистую воду от испарения, поддерживая жизнеспособность деревьев до следующего урожая.

Я надеялся, что мой способ выращивания деревьев со временем укоренится в Пустоши, как бы странно это ни звучало. Действительно, многие увидели в этом здравый смысл и поняли, что в подобных оранжереях урожай был богаче. Но также они уяснили и то, что без тел мёртвых жизнь не возникнет вновь.

Я припал губами к резервуару перегонного куба – одного из немногих источников чистой воды на мили вокруг – и сделал большой глоток. Однажды мой доверенный работник и помощник Гаучо раскопал его где-то на бескрайних просторах Пустошей и привёз с собой, а сейчас использовал его для перегонки ликера из наших фруктов. Его жена продавала алкоголь пони, мечтающим забыть о боли мира хоть на несколько часов. Гаучо всегда говорил на иностранном языке, одном из таких, которые я считаю крайне сложными для понимания. Другие же не могли понять ни единого слова, и принимали его за дурачка, которого я держу при себе в качестве дешёвой рабсилы.

По правде говоря, когда дело касалось каких-либо механизмов, то Гаучо был просто волшебником. Он мог бы стать прекрасным спутником в моих странствиях по Пустошам, если бы он не был прикован к инвалидной коляске. Где-то на бесплодных равнинах Пустоши он потерял свои обе задние ноги. Всегда страстно желавший помочь каждому и устранить любую несправедливость, он попытался восполнить свой недостаток, сконструировав для себя питаемую кристаллами самоходную коляску, обогнать которую способен был не каждый. К сожалению, энергомагические кристаллы были редки и дороги, так что ему редко выпадала возможность "побегать".

Гаучо помахал мне копытом из небольшого гаража, видимо, подзывая меня, дабы удивить меня плодом своих последних изобретательских изысканий. Улыбаясь, я побежал лёгкой рысью, заинтересованный тем, что на этот раз смогло придумать его воспалённое сознание. Жена его стояла рядом. Каса была просто до боли прекрасной желтовато-коричневой кобылкой с кьютимаркой, изображающей дом. С ее миловидной внешностью и аккуратной речью, она казалась пони из высшего общества. То, как она и её странноватый муж встретились, а тем более и влюбились, до сих пор оставалось для меня загадкой, а ведь я так и не удосужился об этом спросить. Но их любовь цвела, заставляя постоянно осыпать друг друга вниманием и заботой. Это прекрасное чувство поднимало мне настроение каждый раз, когда эта парочка приходила мне на ум. И если уж даже они смогли найти любовь в этом аду, то, возможно, и остальные пони тоже способны на это. Однако, их необузданная страсть создавала много просто фантастически неловких моментов. Я часто заходил к ним в самый неподходящий момент. Но всё же, позже я заметил один важный признак – дверь их гаража. Если она закрыта, то пока что лучше туда не входить.

Жестом Гаучо указал на странного вида коробку, аккуратно подвешенную на стене поверх новой дыры, появившейся в стене моего гаража. Когда я попытался поподробнее расспросить его по поводу устройства, он невнятно пробормотал что-то об этом отверстии и том, что проделано оно по крайне веской причине. Или, возможно, о курином супе с помидорами. Пока он был в столь возбужденном состоянии, понимать его речь становилось особенно затруднительно, в то время как сам он старался продемонстрировать мне, на какие чудеса способны его механизмы в этот раз. Дверь гаража захлопнулась за моей спиной. Я уже было хотел поинтересоваться, не случиться ли чего-нибудь подобного, как в прошлый раз, когда мы чуть не погибли из-за его внезапно бабахнувшей машины, но он остановил меня жестом, попросив отложить все объяснения на потом. Устало вздохнув, я наблюдал, как Гаучо негромко щёлкнул переключателем на корпусе устройства.

На мгновение мне показалось, что ничего не произошло. Но затем нежный и ласковый ветерок поплыл по всему гаражу, словно бы принося с собой прохладу зимы. Медленно, но верно воздух начинал остывать, приятно гармонируя с обычной жарой Пустоши. Небольшая капелька воды, незаметно образовавшаяся на устройстве, с еле слышным капом упала в ведро, подставленное под висящий на стене аппарат. С восхищением в голосе я приветствовал творение Гаучо как величайшую изобретенную им вещь, что случилась со времен посадки первого дерева. Правда, он выразил сомнение по поводу того, хватит ли ему воды для обеспечения нормальной работы устройства. Но, как и далеко не в первый раз, возможности применения механизмов Гаучо в стократ перевешивали его изначальные задумки.

Когда Каса уже начала осыпать своего мужа десятками поцелуев, я стремительно покинул пределы гаража, не забыв прикрыть за собой двери, и неспешным шагом направился обратно к участку. Они выйдут, когда закончат наслаждаться друг другом. Вернувшись к своей переполненной останками тележке, я начал отделять истлевшие скелеты от более свежих тел. Останки рейдеров и нескольких других, менее везучих пони, я бережно разложил на бетоне, отмечая место их последнего пристанища в этом мире. Скелеты же и некоторые иссохшие кости, коих на проверку оказалось куда больше нескольких дюжин, я стал планомерно переносить к дробилке.

Не так давно я узнал, что скелеты пони, а в особенности сохранившиеся с довоенных времен, никогда не смогут обеспечить столько новой жизни, сколько тела совсем недавно погибших. Один доктор на Пустоши однажды сообщил мне, что структура костей не способна поддержать рост растений так же эффективно, как это делает гниющая плоть, но если растолочь их, и полученную костяную муку смешать с землей, то можно получить хорошее удобрение. Я принял его совет себе на вооружение. Позже до меня дошли новости о том, что он был каннибалом, но эта мудрость осталась вместе со мной. В своём перерождении погибшие семьи оставались неразлучны. Их старые, ломкие кости дробились на мелкие кусочки и перемалывались в беловатый порошок, из которого затем взойдут ростки новой жизни. Процесс был мрачным, что тут говорить, но, как и многие вещи на этой жестокой Пустоши, он возник как странное слияние веры и практичности. Кости дадут начало новой жизни, так же, как и каждый пони, нашедший здесь своё последнее пристанище.

Как и всегда, жернова машины грохотали с ужасающим звуком. Однажды Гаучо сказал, что в ней обитает злой дух. На самом деле, эта дробилка была разработана для переработки ветвей в удобрения, и, используя её для таких целей, я навлек на себя страшный гнев духа машины. На то, чтобы верить в разъярённое привидение, у меня была парочка хороших причин. Эта проклятая штуковина громыхала так, словно и впрямь была одержима. Я разместил скелеты первого семейства на платформе, вознося молитвы уважения и благодарности и окропляя их останки елеем. Когда молитвы были окончены, кости отправились навстречу вращающимся лопастям, треща и измельчаясь под тошнотворный аккомпанемент из щелчков и хлопков, издаваемых машиной. Когда-то давно звуки дробилки заставили бы меня извергнуть из себя всю недавно съеденную пищу. Теперь же я огораживался от них бесконечной мантрой. Пусть Селестия осудит меня за мои поступки, но я делаю это, чтобы дать другим возможность жить. Холодное одиночество сквозило в этой мантре. Но пока я оставался полностью сосредоточенным на возвращении того, чем когда-то была Эквестрия, я обретал умиротворение. И умиротворение было величайшим даром в эти суровые времена.

Вернувшись обратно к разложенным и более-менее целым телам и останкам, я начал собирать оставшиеся кости в полотняные мешки. На каждом из них была фамилия, принадлежащая тем семьям, найденным мною в том бомбоубежище. Эти пыльные мешки быстро наполнились бренными остатками тех, когда-то давно были Кармелами, Кловерами и Шугарами. Эти пони, если бы их жизни не были бы немилосердно оборваны бессердечным пламенем Войны, продолжали бы жить долго и счастливо в той старой, навсегда покинувшей мир солнечной Эквестрии. Возможно, они могли стать врачами, пекарями или же чиновниками. Бесконечная паутина их неисчислимых решений, составляющих всю их жизнь, сгинула в пламени жар-бомб. И теперь только один вариант выбора стоял перед их ранее бесконечными возможностями. Они будут поддерживать жизнь в Эквестрии, спокойно спя в толще земли.

Я поднял свою кувалду с земли, наслаждаясь привычной тяжестью стали. Однажды Гаучо выдолбил в ее бойке небольшую полость и заполнил её жидким металлом, который он отыскал где-то на пыльных равнинах Пустоши. Она весила как обычно, но теперь к обычному удару добавлялась сила приливной волны, разбивая бетон намного быстрее, чем мне удавалось делать это самому. Я всегда старался раздобыть больше этой серебристой жидкости; Селестия мне в помощь, если эта кувалда когда-нибудь сломается. Замахнувшись, я опрокинул всю массу молота на бетонный блок, одним ударом расколов камень и дойдя до земли. Мне потребовалось несколько ударов на то, чтобы расколоть бетон на куски необходимого размера, а еще парой ударов я мог бы с легкостью превратить камни в порошок.

Из-за недавнего нападения рейдеров были повреждены несколько тонких стен. Они будут отремонтированы кусками бетона, выбитыми мной из тротуара. Как и многое другое в Пустоши, старое разрушалось, чтобы дать жизнь новому. Так же как Гаучо разбирал свои старые машины, чтобы создавать новые устройства, я пробивался сквозь каменный каркас цивилизации, дабы возродить жизнь. Наши жизни и судьбы были прочно скреплены. Ему было крайне необходимо такое место, где он мог бы спокойно трудиться и работать, мне же нужен был механик, способный защитить новую жизнь, взраставшую на Пустошах. Подняв лопату, я начал закидывать куски бетона в свою телегу.

Неспешно работая под полуденным солнцем, я частенько останавливался, чтобы немного отхлебнуть от перегонного куба. Я буквально ощущал неподатливость чистой Эквестрийской почвы черенком лопаты. Скоро она треснет от перенапряжения, оставив меня без незаменимого инструмента. Гаучо должен был чинить мои инструменты, но сейчас он был отвлечен своим новым изобретением и любвеобильной женой. Не то чтобы я винил его. Но, тем не менее, я останусь без лопаты еще до окончания дня, и это означает, что мне придется ехать в город за новой.

Многие пони будут рады увидеть мою телегу, неспешно приближающуюся к городу. Они знали меня не как гуля, но как гробовщика. Некоторые, возможно, побаивались моей цели, но многие их них понимали, ради чего я это делаю. Тем, кто уже отчаялся найти утешение в своей, кажущейся им бессмысленной жизни, я часто привозил ветвь растущего на могиле их родственника дерева, принёсшего свои первые плоды. Молва о моей миссии распространилась, и я получил признание на Пустоши как Садовник новой жизни.

Слепящее солнце всё так же лениво тащилось к горизонту по блекло-голубому небу, и в эти часы, низко вися над просторами Пустоши, заливало оранжереи своим тёплым, ласковым светом. Некоторые из деревьев уже были готовы к сбору урожая. Я собирался закончить с ними прямо под этот же вечер и привезти в город крупный урожай свежайших плодов. Мой взгляд упал на дерево, растущее в дальнем конце участка и готовое для снятие первого урожая. Семья Пиков расплатилась со мной осколками стекла за то, чтобы похоронить их новорожденного жеребенка. Крохотный жеребёнок, единорог, смог прожить всего лишь несколько дней. Дерево, выросшее на его могиле, прожило намного дольше, чем несчастное дитя, и сейчас заплодоносило прекраснейшими фруктовыми плодами. Я принесу им одну из веток этого дерева в честь ознаменования новой, перерождённой жизни их сына, и, надеюсь, что это дарует им умиротворение.

Вскоре вокруг меня образовалась яма, достаточно глубокая, чтобы в нее поместились тела двоих рейдеров, пытавшихся убить меня сегодня на рассвете. Медленно я перетащил безжизненные тела в яму, после чего обрушил на них град скомкавшейся почвы. Я не чувствовал раскаяния, как и не чувствовал его к дюжинам других рейдеров, захороненных на этом участке. Да и должен ли был? Выбор, ими совершённый, был крив и вёл вниз. Преданность пути разрушения губительна, и отныне они будут лежать здесь, в безымянной могиле, вырытой Садовником. Взяв заранее приготовленный саженец яблони, я посадил его в пока ещё свежую могилу рейдеров. В этом же дереве обрела путь и семья Шугаров. Кинув последний взгляд на захоронения, я сделал себе пометку о том, что не помешало бы заказать новые надгробные плиты для последних погребённых останков.

Всему есть место

Башня Тенпони, будучи самопровозглашённым оплотом цивилизации на бескрайних просторах Пустоши, всегда была интересным и важным местом для посещения. Ее обитатели с радостью покупали мои свежие фрукты и чудесные ликеры Касы каждый раз, когда я привозил их на продажу. Однако, вопреки моему великодушному отношению ко всем мёртвым, я не чувствовал абсолютно никакого раскаяния за то, что обдирал здешних жителей до последней крышечки. Они ненавидели и поносили меня и мою миссию столь долго, что однажды я чуть было не сдался. Как-то раз один из охранников поинтересовался, где изготовлено то яблочное виски, что я пил в отчаянии. После этого мой статус торговца в башне был на волоске. Когда жители башни узнали, чем я занимаюсь, они сочли это ужасным и отвратительным, едва не вышвырнув меня прочь. Мне повезло, что кто-то сверху заступился за меня, поддержав мою идею, и мне разрешили продолжить торговлю. Желая отблагодарить за помощь, я попытался найти своего таинственного благодетеля, некоего Ди-джея Пон-3. Встретиться с ним лично мне не посчастливилось, однако я смог найти его ближайшего помощника. С глубокой признательностью я подарил серой кобылке огромную корзину чистых и свежих яблок, несколько бутылок виски и на всякий случай оставил визитную карточку.

Когда я ещё только начинал исследовать офисные здания Мэйнхеттена, во многих письменных столах я находил небольшие бумажки, содержащие краткую информацию об их бывших владельцах. Именно благодаря этим карточкам я смог определить имена многих погибших, и даже решил перенять эту идею себе. Гаучо сумел создать специальную печать для моих визиток: маленький стальной квадрат с аккуратно выдавленными на нём именем и профессией. Края были остры, словно лезвие бритвы, но покрыты резиной, дабы в нужный момент не оказались затупленными. Визитка была небольшим подарком для того, кто был готов выслушать моё послание.

Разобравшись с делами в Башне, я направился обратно домой. Несколько стычек с рейдерами отняли у меня немало времени, поэтому мне пришлось остановиться на ночлег в ближайшей деревушке. Здесь я не был ни с кем знаком, и потому мне в очередной раз пришлось объяснять под направленным в мою сторону дулом пистолета, почему я перевозил груду тел. А всё из-за одного особо любопытного жеребёнка, решившего заглянуть под брезент, накрывавший груз. Я разъяснил им издержки моей работы, заключающейся очистке пустоши от трупов и костей старого мира, о пользе погребения, приносящей новую жизнь и надежду грядущим поколениям. Жители быстро успокоились и разрешили мне остаться. Правда, как и всегда, с одним условием: моя повозка останется снаружи, за территорией деревни. Ко мне подошёл жеребец цвета горчицы.

— Вы принимаете заказы? — поинтересовался он.

— Я буду рад помочь умершему обрести покой, — ответил я ему.

Меня привели к старому, приземистому бетонному зданию, наполовину погребённому под толщей земли на склоне холма. Чудом уже был сам факт того, что оно ещё не развалилось за прошедшие две сотни лет. Я решил, что это здание изначально было засыпано землёй, учитывая отсутствие окон и кучу грязи на крыше. Жеребец показал мне его изнутри, и я обнаружил, что пони нашли для себя убежище среди руин, поселившись в этом здании. Некоторые создали там лавочки и магазины, другие переделывали заброшенные офисы под небольшие квартирки для сдачи в аренду, гоняясь за любой сделкой, какую только можно было совершить. Мои расспросы про умерших поначалу были восприняты в штыки, пока мой проводник не разъяснил им, что я не гуль, а гробовщик, отдающий последние почести всем несвоевременно покинувшим этот мир. Их отношение ко мне смягчилось, и меня отвели в подвал. При виде того, что там творилось, клянусь, я пришёл в такую ярость, что даже если бы он был под завязку загрязнён радиацией, я бы не смог разозлиться сильнее.

Сотни скелетов лежали там, в подвале, сваленные в безобразные кучи. Вместо того, чтобы похоронить мертвых с тем уважением, которого они заслуживали, местные жители предпочли не утруждать себя этим, избавляясь от их останков, словно от мусора, стараясь забросить их как можно глубже в подвал цивилизации. Или, в данном случае, вполне реальный подвал. Я назвал свою цену за вывоз тел, пусть и слегка завышенную. Это будет им платой за их чёрствость и неуважение по отношению к мёртвым. Горчичного цвета пони согласно закивал в ответ, и спросил, когда я смогу закончить с этим. Если бы несколько пони согласились помочь мне довезти тележки до дома, я мог бы управиться за один день. Жеребец вновь утвердительно закивал, и мы стукнулись копытами.

Поздний вечер вступил в свои права, и небольшой городок погрузился в умиротворенную тишину, защищенный от атак бандитов и рейдеров по крайней мере на одну ночь. Бдительные часовые надёжно стерегли покой селения со своих построенных из фургонов стен, пристально вглядываясь во тьму Пустоши и внимательно следя за любыми возможными опасностями. Я же, лежа на спине, глядел на мерцающие в вышине звезды сквозь редеющие облака. Дождя не ожидалось, впрочем, наверное, как не стоило его ждать и весь следующий месяц. Грядущая засуха мало меня беспокоила, в основном благодаря тому, что мои оранжереи могли сохранить достаточно влаги, чтобы фруктовые сады были в состоянии пережить любую погоду.

В тот вечер я вспоминал своего старого друга, покинувшего меня много лет назад. Когда я в последний раз навещал его могилу, я обнаружил на ее месте высокую, прекрасную яблоню. Медленно и упорно раздвигая окружающий его бетон, дерево расцвело с необычайной красотой и величием. Дерево, росшее на могиле рейдера, не могло похвастать подобными результатами, но до сих пор несло плоды. Оно доказало, что не так важно, кем ты был при жизни: пред ликом смерти все равны.

Когда я проснулся на следующее утро, горчичного цвета жеребец привел мне четверых самых больных и тощих пони, которых я когда-либо видел. Я очень сомневался в том, что они смогут оказать мне хоть какую-то помощь. Боюсь, они станут очередными пассажирами моей телеги ещё раньше, чем закончится наш путь. Я начал вытаскивать скелеты из подвала, кладя их на носился и укрывая кусками брезента. Местные пони игнорировали меня, делая вид, что я — призрак, пришедший казнить их за грехи прошлого.

Ушло целое утро на то, чтобы заполнить тележки моих ассистентов. Один из них, увидев, что ему предстоит делать, попросту отказался помогать и удрал из подвала. Остальные, к счастью, оказались покрепче, и начали помогать мне загружать останки старого мира в тележки. Телегу сбежавшего "помощника" я прицепил к своей собственной. Скелеты давно умерших были куда легче, чем тела тех, кто совсем недавно покинул этот мир. Поэтому тащить две телеги вместо одной оказалось совсем не так трудно, как я представлял. Похоже, что побег одного из работников был не таким уж серьёзным происшествием. Я уже был готов выезжать, когда ко мне подошел пьяный единорог, таща за собой василькового цвета единорожку. У неё была необычная кьютимарка: красная и синяя сферы, вращающиеся вокруг жёлтой. Молодая кобылка закричала от боли, когда жеребец направился ко мне. От него жутко разило дешёвым пойлом и скипидаром.

— Эт ты тот парень, который платит за дохлых пони? — невнятно прохрипел он.

— Я не покупаю тела, — осёк я его. — Но могу предать земле любого вашего умершего родственника или знакомого, если вы того пожелаете.

— Я тебе тело привёл, — он сплюнул. — Гони десяток крышек и оно твоё.

Он ужасающе рыгнул, наполняя воздух смертельным зловонием.

— Я не покупаю тела, — повторил я. — Когда-то они были такими же пони, как и вы сами, и относиться к их останкам как к товару для продажи — это надругательство над их жизнями.

Девчушка всхлипнула. Он ударил её.

— Ну, тогда ты можешь просто забрать это, — сказал он, небрежно толкнув единорожку ко мне. Она упала на землю, едва сдерживая слёзы. — Сучка ни на что не годна.

— Я имею дело только с теми, кто покинул этот мир, — возразил я.

— Только с мёртвыми? — вопросительно прохрипел он, — Я могу это исправить.

Произнося последние слова, он вытащил револьвер из седельной сумки и прижал его дуло к затылку единорожки.

Я выбил револьвер из магической хватки пьяного единорога и нанёс ему удар в висок. Он упал наземь мешком, отчасти от моего удара, отчасти от того, что он был мертвецки пьян. Я бросил револьвер в телегу и приказал группе двигаться вперёд. Единорожка последовала за мной, прочь из города. Пройдя около ста метров после того, как мы вышли за городскую черту, я остановился и обернулся к ней, чтобы задать несколько вопросов.

— Что ты делаешь? — спросил я её.

— Пожалуйста... Просто возьми меня с собой, — молила она.

Вздохнув устало, я взглянул на город. Пьяный единорог неспешно брёл прочь.

Несмотря на то, что у меня не было времени заботиться ещё и о живых, оставлять эту кобылку здесь умирать было бы грехом, за который я никогда бы себя не простил. Мой дом, быть может, и не идеальное место для жеребёнка, но это несоизмеримо лучше Пустоши, где её жизнь и добродетель не будут стоить и гроша. Я приказал ей идти в центре каравана и бежать при любой угрозе.

Спустя три часа пути двое и без того истощавших пони, как я и предполагал, замертво упали на бетон. Проклиная судьбу, я прицепил их телеги к своей. Только сейчас, спуская уже четыре телеги вниз по склону, я начал всерьёз опасаться нападения со стороны рейдеров. Если это произойдет, мне придется бросить телеги, но к тому моменту я буду слишком слаб для того, чтобы дать им отпор. Кобылка предложила буксировать одну из телег, но я отказался от ее помощи.

— Тебе есть куда идти? — спросил я. — Там, куда мы сейчас направляемся, безопасно, но жизнь там очень нелегка.

— Мне некуда податься, — ответила она, опустив взгляд. — Кроме того, он заплатил вам за вывоз моего тела.

— Но ведь ты жива, — ответил я. — Да и он мне не платил.

— Вы ведь забрали его оружие, верно?

Мне пришлось признать это. Я лишь надеялся, что кобылка не чувствовала себя так, будто принадлежит мне.

Когда приусадебный забор, состоящий из вагонных колес, показался невдалеке, стало ясно, что наше путешествие подходит к концу. Безопасная тропа была обозначена предельно четко; любой, кто хоть немного отклонится от неё, рискует нарваться на смертоносный залп автоматических турелей Гаучо. Еще когда он только занимался их установкой, я выразил свои сомнения по поводу необходимости использования автономных машин-убийц, работающих без участия пони. В ответ Гаучо заверил меня, что безопасные пути к усадьбе будут чётко обозначены, и что он установит таблички с предупреждением на языках пони, зебр и на всех тех странных языках, какие он только знает, а также яркие разноцветные знаки, предупреждающие об опасности. И, в очередной раз, мне пришлось согласиться с ним.

Четвертый и последний из сопровождавших меня пони испустил дух от истощения, как только мы достигли низины, и упал в грязь. Выбора не было, так что мне пришлось подключить к делу кобылку, передав ей одну из телег, а мёртвое тело забросить в свою собственную. Я шел молча, в то время как она гримасничала, стараясь справиться с тяжелой повозкой. Сила явно не была её особым талантом. Я остановился, как только последняя тележка моего "поезда" пересекла стальные ворота и въехала во двор. Отцепив упряжь, я с удовольствием потянулся.

Слишком много происшествий для одного дня. Я с нетерпением ждал того момента, когда смогу попасть за стол, съесть всё, что приготовит Каса, и пойти спать. По пути в гостиную я заглянул на кухню, и обнаружил там счастливую Касу, готовящую что-то у плиты. Судя по ее взъерошенной гриве и улыбке на лице, они с Гаучо неплохо воспользовались моментом моего отсутствия. Я хотел показаться рассерженным за их бесстыдство, но вместо этого всего лишь улыбнулся. Их беззаботная, взаимная, бесстыдная любовь всегда приносила мне радость. Я незаметно подкрался к столу, нацелившись на стоящую на нем тарелку с печеными яблоками.

— Мы уже столько лет знаем друг друга, — сказала Каса. — Ты пропустил все мои уроки этикета мимо ушей?

Я понятия не имел, о чем она говорила. Вежливо улыбнувшись, она уточнила:

— Ты собираешься представить меня этой юной леди?

Я обернулся и обнаружил, что единорожка шла за мной все это время, и теперь стояла позади меня. Мне, вероятно, следовало бы удивиться, но я устал настолько, что уже не мог выражать никаких эмоций.

— Каса, это...

Я вновь растерялся. Мы целых восемь часов шли вместе, и, за исключением пары фраз, совершенно не разговаривали друг с другом.

— Меня зовут Шарм, — произнесла она. — Приятно с вами познакомиться, мисс Каса.

— Миссис, — улыбнувшись, поправила её Каса. — Уверена, что мой муж также захочет познакомиться с тобой. Пожалуйста, присаживайся за стол. У нас так редко бывают гости!

— Прошу прощения, мэм, но я не гость, — ответила Шарм. — Сэру заплатили за то, чтобы он меня забрал.

Вся доброта Касы вмиг улетучилась, уступая место неистовому гневу, в то время как я пытался объясниться, стараясь не подавиться её стряпнёй.

— Какого чёрта, Садовник? — возмущенно воскликнула Каса. — Ты что, купил раба?! Выходит, что все твои разговоры о свободе и щедрости были ложью?

— Всё не так! — прохрипел я сквозь кашель. — Шарм не раб. Мне заплатили за вывоз её тела, но это не то, с чем я обычно имею дело.

— Это правда? — требовательным тоном спросила она Шарм. Единорожка сжалась под ее грозным взглядом.

— Да, мэм, — ответила Шарм, закусив губу.

— И ты можешь уйти тогда, когда захочешь? — спросила она, адресуя вопрос скорее мне, чем единорожке.

— Она сама шла за мной, — заверил я её. — И может уйти или остаться, как сама того захочет. Я ей хозяин не больше, чем тебе или Гаучо.

Каса облегчённо вздохнула, расслабив застывшие в напряжении плечи. Взяв тарелку с запечёнными яблоками, она поставила её напротив Шарм.

— Прости за что, что тебе пришлось увидеть всё это, — произнесла она. — Извините, я должна немного прийти в себя.

Она вышла из столовой и направилась в свою спальню. Вернувшись из гаража, Гаучо поинтересовался, что же такого я сказал его жене, отчего она повысила голос.

— Она подумала, что я купил эту молодую особу, — объяснил я.

И Гаучо в очередной раз начал рассказывать, откуда Каса родом, и про ее отношение к рабству.

— Да, да, Гаучо, ты это говорил уже раз десять, — напомнил я ему. — Шарм, это Гаучо. Гаучо, Шарм.

Шарм неохотно кивнула полумеханическому пони, изо всех сил стараясь не таращиться на его колеса. Поприветствовав Шарм, он укатил в свою спальню, чтобы поговорить с женой.

Отодвинув тарелку в сторону, я пошел в гостиную. Она была обставлена довольно просто: пара скамей посередине, где ранее находился демонстрационный зал, несколько книжных полок с разнообразными книгами и пара столиков. Главной достопримечательностью, однако, были окна. Когда-то старые, невзрачные стёкла были заменены прекрасными витражами с изображениями Селестии, что ласково звала к себе пони, трудящихся средь яблочных садов. Я хотел заплатить мастеру своим урожаем яблок, но единорог, который сумел выполнить столь тонкую работу, отказался, не приняв ничего, кроме моей праведной верности Эквестрии.

Стеклодув, как называл себя единорог, частенько бывал в окрестных землях и был желанным гостем в нашем доме. Гаучо всегда был рад видеть его, а Каса относилась к нему, как к родному брату. Меня терзали смутные подозрения, что они с Касой когда-то были близки, но, как и во многое из её богатого прошлого, я не пытался совать туда нос. Усталый, я присел на скамью, гордясь тем, что смог доставить домой так много костей. Я хорошо потрудился в этот день, пусть даже мне и была оказана некоторая помощь.

Я обернулся к Шарм. Она уже успела расправиться со своей тарелкой и теперь доедала остатки моей порции. Очевидно ее отец, или кем бы он ей ни был, плохо кормил ее. Хотя, возможно, что причина и в ее возрасте — она была молодой кобылкой, подростком. Войдя в гостиную, она присела рядом со мной. Я решил, что сейчас самое время ознакомить ее с местными правилами.

— Все мы здесь — семья, — начал я. — Мы вместе работаем, вместе живем и молимся. Это наши правила. Если ты хочешь остаться, то должна уметь делать что-нибудь, приносящее пользу.

Шарм печально смотрела в пол, будто мои слова сломили её дух. Или, быть может, она просто не понимала, о чем я говорил. Возможно, из-за своей усталости я неправильно понял то, что она подразумевала. Я показал ей её комнату, а сам направился в свою. Я почти надеялся, что она решит уйти этой ночью.

Моя комната была обставлена довольно скудно. Всё окружение состояло из кровати, манекена для брони и маленького коврика, на котором я проводил свои вечерние молитвы. Я быстро проделал все свои вечерние ритуалы, чуть менее благочестиво и преданно, чем обычно, стараясь опередить наваливающуюся на меня усталость. Сбросив свой доспех, я с радостью лёг на кровать и погрузился в сладкие объятия сна. Стоило мне задремать, как я почувствовал, что моя кровать прогнулась под тяжестью чьего-то веса. Я открыл глаза и увидел Шарм, ползущую по ней. Ее глаза были полны слез.

— Что ты делаешь, юная леди? — спросил я.

— Сэр сказал, что мне необходимо найти свое призвание, чтобы остаться, — сквозь слезы пролепетала она. Развернувшись, она выпятила свой круп. — Пожалуйста, будьте нежней. Я постараюсь не плакать.

Я свалился с кровати и попятился прочь от нее, изо всех сил стараясь не споткнуться и упасть на пол

— Нет, нет, нет! — возразил я. — Может быть, я не ясно выразился о том, что хотел донести до тебя. Я совершенно не имел в виду то, о чем ты подумала!

Ее голова поникла, слезы катились по щекам, падая на мою подушку.

— Разве не за этим Сэр привёл меня сюда? — она плакала. — Разве не поэтому пони подбирают молодых кобылок в Пустоши?

— Ты, кажется, путаешь меня с каким-то другим пони, — сказал я. — Ты здесь потому, что мне заплатили за то, чтобы я тебя забрал. Ты ведь сама сказала это, помнишь?

— Тогда для чего я здесь? — спросила Шарм. — Если это не то, чем я могу отплатить вам, то что я могу сделать для вас?

— Ты ведь единорог, не так ли? Ты наверняка владеешь несколькими заклинаниями. Они могут быть весьма полезны. Ну а если с магией у тебя проблемы, то я могу обучить тебя работать копытами, как я. Это тяжело, но…

Она взглянула на меня, слезы по-прежнему стояли в ее темно-фиолетовых глазах. Я закрыл глаза и сделал глубокий вздох.

— Больше никогда не предлагай мне подобного, ясно?

Она печально кивнула.

— Если хочешь остаться, тебе придется принять наши правила. Мы — семья, и мы не трахаем друг друга. Ни в спальне, ни в пустоши.

Снаружи раздался интенсивный скрип и восхищенные стоны. Каса и Гаучо будто нарочно пытались выставить меня лжецом. Я прижал копыто к лицу, тихо вздохнув.

— Если ты снова явишься в мою комнату, я вышвырну тебя из дома. Мы можем обеспечить тебя всем, чем сможем, но только если ты готова к честному труду. Проституция — не честный труд. Я ясно выразился?

Она опять кивнула, закусив губу.

— Возвращайся в постель. Завтра рано вставать, и тебе предстоит многому научиться.

Шарм слезла с моей кровати и направилась к двери. Выходя, она обернулась и посмотрела на меня.

— Спокойной ночи, сэр, — сказала она.

— Моё имя — Садовник, — поправил я её.

— Спокойной ночи, сэр, — повторила она, закрыв за собой дверь.

Всё достойно награды

Наступило воскресенье.

Для всех пони, населяющих Пустошь, это был всего лишь очередной день борьбы за выживание. Что бы ни значили выходные в старом мире, теперь это лишь пустой звук. Каждый день был трудным, в нем не было места для отдыха.

Здесь, на усадьбе, воскресенье было рабочим днём и для меня. Сегодня моя лопата не будет рыть новых могил, мой молот не будет дробить бетонные плиты. Кости не воссоединятся с землей, равно как и земле не суждено принять новых пони. Воскресенье было днем поклонения нашей богине Селестии. Будучи в смертном обличье, она подарила нам этот день для отдыха, и для меня с еще несколькими посвященными этого было достаточно, чтобы убедиться в том, что мир её не забыл.

Богослужения проводились в полдень, когда первые лучи солнца начинали пробиваться сквозь витражи. Пони приходили из окрестных деревень, чтобы услышать мои речи об усопшей богине, и о том, как нам вернуться в её объятия. Они приходили, преодолевая все тягости пустоши, чтобы услышать меня, а также получить дары, которые я преподносил им. Конечно, некоторых не интересовали мои речи, но те, кто внимал мне, получали щедрость земли, и не важно, верующие они или нет.

Этим утром я разбудил Шарм пораньше, дабы она могла помочь мне с приготовлениями. Её магические таланты оказались невероятно полезными, когда дело дошло до наполнения пустых бутылей чистой водой и сортировки хороших яблок от гнили. Эта неделя подарила нам богатый урожай, и я был благодарен возможности запасти побольше яблок для нашей маленькой усадьбы. Толпа знакомых пони уже начала просачиваться в демонстрационную залу, большинство приносили с собой небольшие пожертвования для церкви. Их дары будут отданы страждущим, или же останутся здесь, помогая нам увеличить урожайность. Гаучо принимал подношения, благодаря каждого пони на своем родном языке.

Каса выстирала белое льняное одеяние, в которое я облачался, когда проповедовал слово Селестии в самом начале недели. Какой-то щедрый пони однажды пожертвовал целую бутылку отбеливателя. Большую часть её мы растратили на обеззараживание медицинских инструментов, однако Каса сумела приберечь для стирки одну крышечку. Я упрекнул ее за такое нерациональное использование подарка, но всё же был благодарен за то, что она заботилась обо мне. Солнце вошло в зенит, а значит и мне пришло время занять место на кафедре, откуда я обычно вёл свою проповедь.

Паства, что сегодня стояла предо мной, была моей обычной публикой. Я видел новые лица, так же как и лица тех, кто посещал мои мессы в течение многих лет. Заметив, что несколько пони не пришли, я принялся взглядом искать семьи пропавших. Их глаза были полны слёз, и я знал, что они позовут меня к себе домой после службы. Я прочистил горло, прежде чем начать.

— Мои братья и сестры, — начал я. — Мы собрались здесь в этот солнечный день, дабы почтить и восславить нашу богиню, Селестию. Для тех, кто не бывал здесь ранее и пришёл впервые, я хочу представиться. Меня зовут Садовник, и я рад поприветствовать вас. Всё, чего я прошу, это выслушать мою речь. Я не могу предложить вам многого, однако каждый из вас сможет обрести умиротворение в моих словах.

Вновь прокашлявшись, я завёл разговор о чудесах солнца и жизни на пустошах. О том, что жеребята рождаются каждый день, и о том, как их жизни могут помочь нам покончить с Пустошью, какой мы её знаем. Я напомнил своей пастве о том, что мы находимся не более чем в одном поколении от всеспасения. Если каждый пони полностью отдастся ради исцеления нашего больного мира, то мы сможем наконец-то выползти из руин цивилизации и стать новым светочем для всего мира. Я призывал их посвятить себя не мне и не церкви, а самим себе, таким же пони, как и они, и возродить идеалы Селестии о любви и мире.

Месса прошла, и всё закончилось спокойно, впрочем, как и всегда. Каса вместе с Гаучо раздавали прихожанам сушёные яблоки и чистую воду, когда те направлялись к выходу. Те пони, которых я видел раньше, подошли ко мне. Они рассказали, что привезли с собой своих умерших родственников, и хотели похоронить их на моей усадьбе. Кивнув им в ответ, я последовал за ними к телегам.

Сегодня тех пони, которых следовало предать земле Эквестрии, было значительно больше, чем за все прошлые недели. Погибшие дня два тому назад рейдеры, те четверо жеребцов, сгинувших во время моего путешествия, и трое, так любезно принесённые мне сегодня — итого целых двенадцать. Точно такая же участь ожидала и тех, кто приносил ко мне тела пони. Но я принимал у себя их семьи и обещал садить для них отдельные деревья, давал им больше воды и пищи. Всё, чтобы помочь пережить эти смутные времена.

Высоко над головой солнце неспешно плыло по небу, нещадно опаляя землю и припекая трупы недавно умерших. Обычно я избегал подобной работы по воскресеньям, однако вся эта неделя выдалась крайне занятой, и я не хотел, чтобы началась эпидемия из-за оставленных под открытым небом тел. Я подозвал к себе Шарм и протянул ей кувалду.

Единорожка с самого начала испытывала отвращение к трупам, ей было трудно справляться с источаемым ими зловонием. Я же напоминал себе, что кобылка была совсем новичком в этом деле, и она ещё не успела привыкнуть к виду разлагающихся тел, подобно мне. После долгого копания в сумке мне удалось найти мазь, которую я нанес ей на губы. Благодаря приторно-сладкому яблочному аромату единорожку не стошнит от смрада гниющих тел. По крайней мере, пока мы не закончим работу.

Кувалда оказалась бесполезным инструментом в её зубах. Она не могла размахиваться и ударять с нужной силой, и не единожды едва не ударила меня при очередном размахе. После получаса работы ей удалось отколоть лишь несколько кусочков от бетонной глыбы. Да, по всей видимости, разбивание камней не было её талантом. От одного моего удара бетон крошился на небольшие кусочки, как раз такие, которые она смогла бы поднимать своим телекинезом и складывать в повозку. Каждый раз, когда она поднимала кусок бетона, он начинал мерцать, после чего из него выпадал маленький чёрный шарик.

Сферы, каждая не больше игрушечного шарика, катались по повозке, в то время как она загружала куски бетона. Похоже, усталость от применения магии всё же нарастала, и через час Шарм остановилась, чтобы отдохнуть. Предложив ей немного чистой воды, я задал пару вопросов об этих сферах.

— Я правда не знаю, — сказала Шарм. — Почти каждый раз, когда я что-либо поднимаю магией, из него всегда выпадают эти чёрные шарики. Я не знаю, что с ними можно сделать, так что просто выбрасываю подальше.

Я посоветовал ей отнести их к Гаучо. Если кто и смог бы найти им применение, то это был он. Вернувшись, Шарм присоединилась ко мне, помогая копать мягкую почву, расположившуюся прямо под слоем цемента. В этом деле её магия оказалась гораздо более полезной. Левитируя приличные кучки чистой почвы, она складывала их рядом с ямами. На этот раз чёрные шарики не сыпались из её телекинетической хватки. Она одарила меня сконфуженным взглядом.

— В любой другой раз, когда я левитировала землю и камни, у меня получались эти шарики, — протянула она. — Интересно, что случилось?

— Не думаю, что стоит беспокоиться об этом, — рассуждал я. — Убирать да спотыкаться будем меньше.

И сразу же мне захотелось иметь рог. Даже с одним заклинанием я смог бы втрое увеличить темпы своей дневной работы и починить любую вещь в округе. Быть может, появление Шарм на нашей усадьбе было благословением, ниспосланным Селестией, а не испытанием моей решимости, как мне вначале казалось. Вместо того, чтобы стать соблазном и искушением — а она была ими — Шарм оказалась своего рода наградой за мой тяжкий труд в попытках сделать Пустошь лучше. Я облегчил бремя жизни и смерти для пони Пустошей, и казалось, что сама Селестия вознаградила мою щедрость этой маленькой кобылкой, с чьей помощью мой труд становился легче, и я мог отдавать больше. Мои глаза наполнили слёзы радости.

— Вы в порядке? — спросила Шарм. Она наблюдала за моими раздумьями и заметила слезы, наворачивающиеся на глаза.

— Моя милая, — сказал я, — Ты... ты значишь для меня больше, чем можешь себе представить. Я чувствую, будто сама Селестия улыбнулась мне и ниспослала тебя в мои копыта. Работа, которую ты можешь делать с помощью своего рога, в стократ превосходит то, на что способен я. И мне остаётся только надеяться, что ты останешься здесь навсегда и когда-нибудь займёшь мое место.

— Это очень любезно с вашей стороны, сэр, — ответила она. — Я счастлива, что хоть где-то могу быть полезной.

Шарм окинула взглядом десятки яблонь, что росли на участке и в теплицах, сверкавших в лучах солнца подобно возведённому из чистого золота городу.

— Вы сами всё это построили? — полюбопытствовала она.

— Да, — ответил я. — Оранжереи защищают деревья от всего, что их окружает. Покатые крыши собирают дождевую влагу. Когда мы убеждаемся в том, что вода безопасна, то орошаем ей растения, даруя начало новой жизни.

— Но зачем хоронить пони? — неожиданно спросила она. — Зачем прилагать столько усилий, если большинство из них все равно сгниют на Пустоши?

— Потому что жизнь порождает жизнь, — сказал я, вставая на задние ноги и опираясь на лопату.

— Без небольшой жертвы жизнь не сможет расцвести посреди безжизненной пустыни. То же самое и с твоим телом, ведь тебе следует иметь жеребят. Ты отрываешь часть себя, чтобы создать новую жизнь. Так же и пони отдают свои жизни, дабы прокормить других. Тела тех, кто ушел раньше нас, вскармливают живые деревья своим разложением. Наша собственная кровь, пот и слезы проникают в почву и взращивают древа, будто мы и есть их родители. Плоды нашего труда всегда возвращаются назад и смогут прокормить следующие поколения, приближая нас на шаг ближе к воцарению мира в этой Пустоши, — жестом я указал на теплицы, участки и здания. — Всего этого так много, что может показаться, будто я самый богатый жеребец в Эквестрии. Но это далеко не так. Всё это принадлежит не мне, но Селестии. По ее милости я здесь, и удача улыбается мне. Она благословила меня своими дарами, чтобы я мог одаривать других.

Я заглянул Шарм прямо в глаза. Её фиолетовые глаза были самым прекрасным чудом, когда-нибудь мною виденным. Кажется, на мгновение я даже потерялся в их глубине, однако, огрызнувшись на самого себя, наконец вспомнил, что хотел ей сказать.

— Я рассказал тебе о моих правилах, — наконец-то выдавил я. — Но существует еще одно, которое тебе следовало бы знать. Здесь мы всегда помогаем. Если пони подойдет к тебе и попросит поесть, ты дашь еды. Если он изнемогает от жажды, ты позволишь испить из нашего колодца. Ты здесь, потому что Селестия хочет чтобы мы помогали всем нуждающимся. И с твоей помощью у нас это получится.

Тихонько кивнув в ответ на мои слова, Шарм вернулась к работе. За несколько часов мы управились со всем: пони были захоронены, и саженцы посажены на их могилах. Завтра Шарм будет работать вместе с Касой, мы с Гаучо продолжим укреплять оранжереи, а солнце Селестии будет озарять нашу усадьбу. Каждый из нас играл важную роль, и я надеялся, что сообща мы сможем внести свою лепту в превращение Эквестрии в ту прекрасную землю, которой она когда-то была.

---

Почти неделя прошла с того момента, как Шарм поселилась в нашей усадьбе. Невероятно долгая, полная разочарований неделя. Вместе с Касой и Гаучо мы выяснили, что единорожка была полным нулём практически во всех начинаниях. Попытки Касы обучить её кулинарии завершились полным фиаско, которое привело к тому, что Каса вообще запретила ей появляться на кухне. Точно так же Гаучо прогнал Шарм из гаража после того, как её попытки починить телегу привели к взрыву, повредившему его новый водосборник. Ей оставалось только стать моей помощницей. Мне было приятно проводить время в ее компании, даже несмотря на то, что она не была особо разговорчивой.

Мы вышли к наружной стене, где нас с Гаучо уже дожидались штабеля бетонных плит, которые нужно было установить на место. Шарм направила свой рог на одну из стопок, и он засветился мягким зелёным светом. Сияние такого же цвета объяло и плиты, тут же взметнув целое облако пыли. Пыльная туча осела на другой куче плит, сформировав практически идеальную сферу размером с игрушечный мячик. Мы собирали подобные шарики на протяжении всей недели. Каждый раз, когда кобылка что-нибудь поднимала своей магией, образовывалась очередная сфера. Гаучо просто не знал, какое им можно найти применение. Шары были тяжелыми и хорошо перекатывались, но слишком большими, чтобы сгодиться на приличные подшипники. Ведро для них мы хранили снаружи гаража, дабы случайно не споткнуться.

Я спросил её, насколько тяжёлые вещи она может поднять при помощи своей магии. Как и многое другое для кобылки, большой вес был ей не под силу. Ей удалось левитировать бетонный шлакоблок на место, но после этого она практически не могла двигаться. Но это было лучше, чем ничего, и теперь Гаучо не придётся устанавливать подъёмник каждый раз, как нам потребуется строить стену. Что было отчасти хорошо, так как ножничный подъёмник пугал меня до смерти. Дав ей кое-какие инструкции, я оставил её наедине с мешком раствора.

Я подошел к стене, дабы проверить, как далеко продвинулась кобылка за последний час. Как выяснилось, её навыки в возведении стен были гораздо выше, чем в приготовлении пищи. Выглядело, конечно, ужасно, но разве что-либо на Пустошах выглядело иначе? Секция стены, возведенная единорожкой, выполняла свою функцию, и выдержала бы натиск любых существ, населяющих Пустошь, не важно, были бы это пони, или же другие существа. Восхищенный, я высоко оценил её работу и бросил очередной шарик в кучу других. Быть может, сегодня мы найдем им применение.

Ко мне подбежал Гаучо, чем-то крайне обеспокоенный. Что-то невнятно объясняя, он схватил небольшую жёлтую коробочку и начал водить ей вокруг сферы, которую я только что выбросил. Звонко щелкнув, прибор бешено зашипел, словно горящий радтаракан. Гаучо в испуге отскочил от сферы, которая, судя по всему, и была источником радиации. Он повернулся к Шарм, требуя объяснений.

— Я не знаю, сэр, — ответила она. — Это происходит само собой. Я понятия не имела, что могу создавать такие радиоактивные штуки, как эта.

Гаучо провел счетчиком Гейгера вдоль той части стены, которую устанавливала Шарм. Маленькая коробочка молчала. Возбужденно затараторив, Гаучо схватил меня за плечи и энергично затряс, пытаясь что-то объяснить.

— Ты имеешь ввиду, что она способна очищать от радиации? — удивлённо спросил я. — Ты и впрямь думаешь, что такое возможно?

Он убеждал меня, что это так. Возможности магии практически безграничны. Нужно было лишь провести небольшой эксперимент, чтобы убедиться в этом. Мы направились к нашему колодцу, где я набрал ведро воды. Она, конечно же, была облучена, как и все подземные воды в Пустоши.

— Будь так любезна, — я обратился к Шарм. — Левитируй воду из этого ведра.

Сконцентрировавшись, она подняла воду, удерживая её в магической сфере над ведром. Как и ожидалось, небольшая гранула, размером не больше семечка, выпала из воды. Пока я пытался достать радиоактивное семя из ведра, жёлтая коробочка Гаучо признала воду пригодной для питья. На мгновение задержавшись на крошечном, опасном семени, мой взгляд обратился к Шарм. Единорожка тоже смотрела на гранулу, её глаза цвета фиалок были полны слёз.

— Простите меня, — заплакала она. — Я не хотела отравить вашу воду! Я не умею управлять этой магией, никогда не умела!

— Отравить? — пораженно спросил я. — Шарм, моя дорогая, эту воду теперь можно пить! Ты не облучаешь вещи радиацией, ты очищаешь их от неё! — мои копыта буквально трясло от восторга. — Твой дар способен изменить всё вокруг. С твоими возможностями, вся Эквестрийская Пустошь сможет вновь стать пригодной для жизни. Конечно, нужно будет придумать, куда деть эти шарики, но…

Я обратил свой взор на бескрайнее небо, далеко за пределы этих стен.

— Ты можешь стать надеждой для целого поколения. Вместе мы сможем возродить Пустошь, неся слово щедрости каждому пони в самые удалённые уголки Эквестрии.

Мне хотелось обнять её своими копытами и с любовью прижать к груди. Мне хотелось упасть перед ней на колени, кланяясь ей в ноги, кланяясь тому дару, коим она являлась. Мне хотелось вознести эту единорожку на пьедестал, крича всему миру, что к нам пришел спаситель, который очистит наши земли и наши океаны от губительной радиации. Но я не мог сделать ничего из этого. Этот дар не был благословением. Он был её проклятьем.

Вне этих стен она стала бы самой желанной целью для рейдеров, работорговцев или любого другого пони, ищущего спасения от нашего радиоактивного мира. Хорошие, добрые пони будут готовы убить, чтобы получить доступ к чистой воде и почве, которыми она сможет их обеспечить. Пони, которых я называл друзьями и своими последователями, без колебаний убили бы всю нашу семью, только бы заполучить Шарм себе. Осознавая всю тяжесть ноши этой маленькой кобылки, я ошеломленно осел в грязь. Бесполезная единорожка Шарм в одно мгновение превратилась в самое большое сокровище во всей Пустоши. Похоже, Гаучо думал о том же, и спросил меня, что мы будем делать дальше.

— Что мы будем делать? — я повторил его вопрос. — Ничего, Гаучо. Шарм всего лишь пони, как и мы с тобой. Она вправе сама решать свою судьбу.

— Вы ведь не собираетесь выгнать меня? — испуганно спросила единорожка, её глаза вновь наполнялись слезами. — О Богини, нет! — молила она. — Прошу, позвольте мне остаться! Я сделаю всё, что угодно!

— Шарм, ты никуда отсюда не уйдёшь, пока сама того не захочешь, — произнёс я. — Я лишь хочу, чтобы ты поняла, на что ты способна, и насколько удивительна твоя сила. Если ты сможешь обучить этому заклинанию других, то собственнокопытно изменишь Пустошь. Ты в силах изничтожить то, что губит нас всех. Ты можешь очистить почву, воду, воздух. Ничего из того, чего добился я, не сможет сравниться с этой силой, Шарм, — я посмотрел на неё. Мой взгляд был полон беспокойства. — Но в тоже время, эта сила делает тебя мишенью. Одна лишь Башня Тенпони дала бы миллион крышек тому, кто смог бы доставить тебя к ним.

— Пожалуйста, не заставляйте меня возвращаться туда, — умоляла она. — Когда моя мама умерла, мой отчим не смог позволить себе оплачивать аренду. Они вышвырнули нас, предупредив, чтобы мы никогда не возвращались. Отчим запил, виня меня в смерти матери.

Она уставилась на землю у своих копыт, будто пытаясь провалиться сквозь щели в бетоне.

— Теперь они будут готовы убить тысячи пони, лишь бы заполучить тебя обратно, — угрюмо сказал я ей. — Здесь? Здесь ты в безопасности. Ты способна на большее, чем любой из нас, и теперь мы сможем обеспечить гораздо больше пони, чем когда либо, — я повернулся к Гаучо. Кивнув, он направился к гаражу, чтобы начать приготовления. — Это повод для праздника, Шарм. В честь твоего официального принятия в нашу семью.

Всему есть искупление

Прошло три месяца.

Время шло своим чередом, и, казалось бы, ещё недавний лёгкий весенний бриз сменился жгучим зноем позднего лета. Я знал, что скоро нас настигнут осенние дожди – ещё многое предстояло сделать, дабы встретить их во всеоружии. Летние грозы уже указали верное направление, и теперь мы готовы встретиться лицом к лицу с самым главным сезоном из всех: сезоном сбора урожая.

За эти месяцы Шарм окрепла, её тело привыкло к работе на полях и ещё много где. На моих глазах она превращалась из запуганного подростка в закаленную Пустошью кобылу. За эти месяцы она не раз видела смерть, не только в лице мертвецов, которых мы хороним, но и в лице пони, которых она убила собственными копытами ради защиты нашего дома. Этот опыт изменил её, но не отнял прелестную внешность, не лишил её решимости работать вместе со мной. То, что единорожка постоянно была рядом, одновременно и утешало, и действовало на нервы.

Мне было отрадно осознавать, что новое поколение следовало моим наставлениям. Они не только внимали словам, но и по достоинству оценивали прошлое, принесённое в жертву их будущему. Я был рад поговорить с кем-то, кого я заботил как пони, а не как сундук, до краёв набитый яблочным виски. Я восторгался магией Шарм, которая хоть и буквально засыпала усадьбу маленькими шарами, но избавила от того, что отравляло наш дом. Мы чувствовали себя здоровыми, полными жизни гораздо больше, чем за все предыдущие годы. Вне стен лежали земли, выжженные радиоактивным пламенем, но внутри участка всё было чисто.

Беспокоило меня то, насколько близка она стала мне за столь короткий промежуток времени. Каждую минуту, свободную ото сна, она неотступно следовала по пятам, жаждая услышать новую мудрость из моих уст. Месяц спустя мне уже нечего было ей рассказать. Вместо этого я стал учить её проповедям, молитвам и обрядам Селестии. Она внимала моим наставлениям, даже когда мы вместе работали на участке. С её помощью количество теплиц в усадьбе выросло с нескольких десятков до более чем сотни. Мы были просто вынуждены начать использовать ничейную землю между стенами и оградой.

Вместо деревьев мы садили там пшеницу. К нам снова заглянул Стеклодув, оставив в подарок семена, которые мы посадили в землю вместе с костной мукой, вновь давая начало новой жизни. Некоторые из моих последователей сомневались в целесообразности выращивания зерна на облученной почве. Я же уверял их, что Селестия воздаст верующим, нам лишь нужно крепко держаться своих убеждений. Хоть и с неохотой, но они приняли мою мудрость. Я не был целителем, не обещал чудес, но мудрость, которой я поделился с ними, вселила им веру в мои слова. Я буду горд отплатить им за веру хлебом, взращенным на этой земле.

Гораздо большей проблемой были шарики Шарм. Каждый сантиметр ничейной земли был очищен магией единорожки, оставив нам несколько телег, до краев заваленных опасными радиоактивными отходами. По словам Гаучо, их можно было бы приспособить в качестве топлива для двигателя, работающего на радиации, но такие вещи были далеко за пределами его научных познаний. Мы не осмеливались плавить их, с тех пор как наши эксперименты с этим загрязнили радиацией одно из близлежащих разрушенных зданий. Эта неудача принесла нам болезненное понимание: силы Шарм полезны для работы с неодушевленными предметами, но могли обернуться мучительной пыткой для живых.

Единственным применением, которое мы нашли, было использовать их как боеприпасы. Как-то раз один пегас прилетал к нам в усадьбу, ища пристанище на ночь. Конечно же, мы не могли отказать ему. Когда он нашел один из шариков, то предложил использовать их в качестве сердечника в бронебойных патронах. Тогда как мы предпочитали мирное применение, Гаучо с головой ударился в эту идею и сделал пули, с легкостью прошивающие бронепластины. Собственнокопытно перезарядив турели, он отблагодарил пегаса несколькими бутылками яблочного виски.

После того как мы закончили с боеприпасами, я решил спрятать оставшиеся сферы там, где никто бы на них не наткнулся. Облачившись в свой антирадиационный комбинезон, я отправился на короткую прогулку, таща за собой телегу, полную шаров. Шарм вновь умоляла меня взять её с собой, но я вновь отказал, напомнив, что каждый раз, находясь за пределами стен, она подвергает себя опасности. На Пустоши нет места такой кобыле, как она.

Существовало одно местечко примерно в пятистах метрах от усадьбы, которое было бы идеальным местом для хранения смертельно опасных сфер. До войны там располагалось несколько бассейнов, построенных, как можно только догадываться, для спортивного зала. Беговые дорожки, гантели, сгнивший спортивный инвентарь – всем этим были завалены комнаты на верхних этажах, под ними же располагались прекрасно сохранившиеся бассейны. Когда я только начинал своё дело, там я обнаружил множество скелетов.

Здесь располагались два бассейна. Один из них был круглым, почти шесть метров в глубину, над ним большая платформа для... чего-то. Даже представить не могу, для чего нужна лестница, ведущая к платформе, на которой ничего нет, если только не собираться оттуда спрыгнуть. Пожалуй, это место стало бы прекрасным хранилищем для сфер. Оно было глубоким, скрытым от лишних глаз и выполнено из бетона. Здесь они никому не причинят вреда, не смогут навредить будущим поколениям, вновь заразив собой грунтовые воды. Сбросив содержимое телеги в бассейн, я направился вглубь здания.

Второй бассейн оказался намного мельче, около двух метров в самой глубокой части, и отделён от другого несколькими толстыми стенками. Мне бы очень хотелось наполнить его водой, насладиться своим собственным оазисом. Но такое количество чистой воды было бы непозволительной роскошью даже для крупнейших богачей Эквестрии, что уж говорить о бедных деревнях, раскиданных по Пустоши. Быть может, когда-нибудь, когда чистые реки вновь заструятся по землям Эквестрии, внуки Касы смогут позволить себе такие удобства. Но, чтобы осуществить подобное в реалиях Пустоши, мне бы понадобился водный талисман или...

— Шарм... — сказал я сам себе.

Её дар мог бы очистить такое количество воды, но использовать его в столь эгоистичных целях было непозволительно. Я чувствовал безграничную вину за то, что позволил себе даже помыслить о таком, догадываясь, что Селестия будет презирать меня за подобную глупую трату ресурсов. Я должен был покаяться за эти мысли, полные жадности, и...

— А что с ней? — спросила Каса.

Я едва не выскочил из своей шкуры. Обернувшись, я выхватил кувалду, готовый к бою. И увидел лишь пони цвета корицы, стоящую позади меня. Бросив кувалду, я сделал несколько глубоких вдохов. Я слишком стар для подобных сюрпризов.

 — Каса, что, во имя Селестии, ты тут делаешь? — потребовал я ответа. — Ты должна быть в усадьбе.

— Я шла сюда следом за тобой, — сказала она. — То, что ты сам с собой разговариваешь о ней, означает, что мне следовало бы с тобой поговорить.

— И о чем же ты хотела меня спросить, если для этого потребовалось столь уединенное место? — спросил я.

Она осмотрелась, после чего вновь взглянула на меня.

— Ты счастлив? — наконец спросила она.

— Я предпочту этому возрождение Эквестрии, — ответил я. — Все пони мечтают об этом. Разница лишь в том, что я стремлюсь к цели, а не бесцельно брожу по Пустоши в ожидании смерти, — собственная честность заставила меня вздрогнуть. Я должен буду покаяться за свою гордыню. — Не имеет значения, счастлив я или нет – вот в чём суть.

— Почему? — спросила она.

— Потому что я был благословлен, — ответил я. — Мне была дана цель всей жизни и инструменты для её достижения. Ты, Шарм, Гаучо, усадьба. Вы все – дары Селестии, с помощью которых я смогу возродить Пустошь. Использование таких даров в своих интересах стало бы растратой драгоценных ресурсов, требуемых этим землям. Неважно, счастлив я или нет. Я отдаю, потому что это правильно.

— Тогда что станет твоей наградой? — спросила она. — Ведь Селестия не могла дать тебе задачу, не пообещав награды?

— Не думай, будто я и впрямь верю, что со мной действительно говорил глас нашей павшей богини, — сказал я. — Это бы означало, что я сумасшедший. Щедрость и есть награда, Каса. И ты это знаешь. Я не предпочту этому свои смертные потребности.

— Каждый пони чего-то хочет, — сказала Каса. — Подавление собственных желаний порождает алчность, а для тебя алчность станет самой опасной вещью на Пустоши.

— И почему это?

— Ты сам говорил мне, что все пони хотят что-то, чего они никогда не получат, — сказала она. — Эта жадность – смертный грех Пустошей, и все другие грехи являются производными жадности. Ты отказываешься от всего, что имеешь, и это значит, что твое желание сильнее, чем кто-либо может себе представить. Безусловно, ты самая целеустремленная личность, которую я когда-либо знала, и когда идешь к чему-то, то не остановишься, пока не получишь это. Ты бы перепахал половину Пустоши, если бы тебя кто-то попросил. Итак, я спрошу снова. Чего ты хочешь?

— Возрождения Эквестрии, — ответил я. — Это всё, чего я хочу.

— Чушь собачья, — сказала она. — Ты хочешь Шарм.

Я смотрел в её оранжевые глаза, не в состоянии поверить в то, что она вообще могла произнести подобную вещь.

— Почему ты так думаешь? — спросил я её. — Почему ты говоришь такое?

— Не вижу, чтобы ты это отрицал, — ответила она. — Ты можешь быть богом для всей остальной Пустоши, но ты смертен. Я видела, как ты смотришь на неё. Вы проводите так много времени вместе, и я удивлена, что из всего этого до сих пор ничего не вышло.

— Она жеребёнок! — запротестовал я.

— Она кобыла, — возразила Каса. — Да, молодая, но она боготворит тебя. Мы разговариваем, когда ты уходишь в Пустошь на поиски. Она хочет сделать тебя счастливым больше, чем ты себе можешь представить.

— И что с того? — спросил я. — Я не могу быть с ней. Просить ее о чем-то подобном стало бы нарушением всех моих принципов. Мои желания не имеют значения и никогда не имели.

— Ты говорил ей об этом?

— В ночь, когда она пришла, я сказал ей, что члены семьи не трахают друг друга, — сказал я.

— Гаучо и я...

— Вы женаты, — прервал ее я. — То, чем вы занимаетесь, многое говорит о силе вашей любви. Кстати, о ней...

— Да, — улыбнулась Каса. — В прошлом месяце. Уже через год стук копыт маленького жеребёнка будет украшать наш дом.

Я улыбнулся. Ничего не могло бы осчастливить меня больше, чем возможность увидеть жеребёнка двух моих лучших друзей.

— Тогда что же мы здесь делаем? — спросил я, указывая на пустой бассейн. — Вернёмся в усадьбу и отпразднуем!

— Потому что ты так и не ответил на мой вопрос, — сказала она. — Чего ты хочешь?

Долго и упорно размышлял я над этим вопросом. Неужели у меня не было мирских желаний? Я был счастлив отдавать другим столь многое и был несказанно рад видеть, как мои друзья продолжали цикл жизни в Пустошах. Быть может, их дитя станет спасением для Эквестрии.

— Я не желаю большего, чем могу иметь, — наконец произнёс я. — Если бы я чего-то и пожелал, то этим желанием были бы чистота наших земель, здоровье твоих детей и то, чтобы мы все вновь жили в мире.

Обернувшись, я заглянул в пустой бассейн.

— Я хочу, чтобы снова потекли реки чистой воды и чтобы звонкий смех жеребят снова наполнял эти залы. Хочу тот мир, который был до войны, — я взглянул на Касу. — Это всё, чего я хочу от своей жизни. Все другие мои желания не имеют значения. Плотские удовольствия – удел тех, кто не собирается делиться своими благами. Мне не нужен бассейн, в котором можно будет плавать. Мне не нужен хороший дом, окруженный бесконечными лужайками. Мне не нужна любовь прекрасной юной кобылы. Все эти вещи – желания, которые я не могу себе позволить, и если я буду хотеть всего этого, то лишь впущу жадность в свое сердце.

Каса лишь досадно покачала головой.

— За всё то время, что я тебя знаю, ты ни разу не смотрел на кобылу или жеребца подобным взглядом, — сказала она. — Ты всего лишь смертный, Садовник, и однажды ты поймешь это.

— Я стараюсь быть лучше этого — сказал я. — Много ли в усадьбе тех, кто стремился к богатству? К сексу? Власти? Я не стану похожим на них, даже если это означает, что я умру в одиночестве.

— А что насчёт уроков, которые ты преподносишь будущему поколению? — спросил я. — Уверена, что твой жеребёнок пойдёт по твоим стопам?

— Это не то, чего я хочу от Шарм, — продолжил я. — Я хочу, чтобы она стала мне дочерью, которой у меня никогда не было. Даже то, чтобы просто рассматривать её... в таком свете, вызывает у меня отвращение к собственной душе. Та неделя, когда меня не было? Я каялся за этот грех. Я не образец добродетели, которым притворяюсь; я боюсь, что мои недостатки когда-нибудь разрушат всё, чего я добился, как карточный домик.

— Значит, на самом деле ты не знаешь, что значит отдавать, — произнесла Каса. — Ты можешь отдать всё своё имущество, всё, что делаешь, но ты никогда не отдаёшь по-настоящему, если не готов отдать самого себя, — она отстранилась от меня. — Я ожидала лучшего от тебя, Садовник.

Её слова ранили меня. Каса всегда была маяком во тьме, и разочаровать ее значило пойти по неверному пути. В конце концов, так ли это неправильно, быть смертным? Иметь то, что было у неё и Гаучо? Я покачал головой. Она ошибалась. Я был выше всего этого и должен это доказать.

Я пошел вслед за кобылой обратно к усадьбе, стараясь не пялиться на её круп. Каса была красавицей, но, так же как и Шарм, недоступна для меня. Я никогда не думал о ней в таком плане, однако наш разговор навел меня на мысли о том, чего я избегал с тех пор, как много лет назад взвалил на себя знамя щедрости.

Разумеется, я избегал воровства. Старался не убивать, если мог. Избегал пьянства и наркотиков, заполонивших Пустошь. Избегал плотских желаний, но почему? Делало ли это меня лучше? Или же сильнее? Я стал более приспособленным к выживанию в Пустоши? Или же это просто способ возвыситься над остальными? И тут я понял.

Я отказался от собственных удовольствий ради помощи другим. Если бы я заполнил разум своими собственными проблемами, то там просто не осталось бы места переживаниям окружающих. Просить других делиться, не отдавая при этом собственного, было бы просто лицемерием. То, что я хранил во имя Селестии, предназначалось для пони Пустоши, а не для моих личных интересов. Порой мне приходилось напоминать себе об этом, когда я собирал яблоки или разливал воду по бутылкам. Все, что я мог дать, было у меня благодаря Селестии, и присвоить себе это значило навлечь на себя её гнев. Подобные мысли успокаивали меня, хоть я и заслуживал наказания за свои недавние жадные и высокомерные мысли.

Покаяние обычно заключалось в поиске блуждающих по Пустоши пони и том, чтобы дать им то, в чем они нуждаются. Все получалось, пока я соблюдал свой кодекс. Большинство просто просило что-нибудь из тех вещей, что были у меня с собой, тогда как другие на время просили меня о защите. Один пони попросил прочитать их жеребенку историю, потому что сами они читать не умели. Той неделей, пока меня не было, я был охранником каравана на пути в Филлидельфию и обратно.

Но вместо того, чтобы странствовать, я знал, к кому следует пойти. Когда я рассказал Касе, что она должна наказать меня за грехи, она лишь покачала головой и сказала, что ничего от меня не хочет. Когда я настоял, она привела Шарм из сада и потребовала, чтобы я предложил наказать меня ей. Я неловко переступал с копыта на копыто, гадая, что она может попросить.

Она попросила присоединиться ко мне, когда я опять пойду на поиски тел. Я хотел отказать, чтобы она оставалась за этими стенами, подальше от облученного кошмара, ждущего снаружи. Но раскаяние требовало жертв, и эта жертва должна быть моей. Я согласился, попросив Гаучо изготовить для единорожки броню. Предвидев, что когда-нибудь такое потребуется, он уже смастерил для кобылки кожаный доспех.

Следующим утром Шарм и я вошли в руины Мэйнхеттена, начав наш поиск погибших пони Эквестрии. Её неопытность стала очевидна, когда она слепо последовала моему примеру. Конечно, она молчала, но её шаг был ужасен, и она часто задевала камни и шуршала мусором в неподходящем месте в неподходящее время. Сегодня я больше беспокоился о том, чтобы доставить её домой в целости и сохранности, нежели о поиске пони. Мертвые могут и подождать лишний день, но Пустошь не сможет оправиться от потери Шарм. Мы двигались к району, который, как я знал, был довольно безопасен.

Я рассказал ей о специфических для нашего задания опасностях, исходящих из этих руин. Мёртвые зачастую были рядом с живыми, укрытые от глаз достаточно хорошо, чтобы о их присутствии забыли. Нашей миссией было помнить об этих умерших и помочь обрести им упокоение. Мертвые не могут навредить нам, и я научил её, что нет никаких причин бояться даже самых ужасно оскверненных трупов. Живые – куда большая проблема. Здесь, в руинах, существовали только два типа пони. Три, если вы считаете гулей за пони, чего я не делал. Их тела слишком отравлены для того, чтобы вдохнуть в почву новую жизнь: я старался сжигать их тела, когда мог.

Мусорщики были превосходными союзниками в руинах Мэйнхеттена. Они были теми пони, которые могут достать что угодно и где угодно, да ещё и поделиться местоположением усопших. Большинство из них охотно рассказывали о своём деле и выслушивали мои речи, даже если и не интересовались моим учением о возрождении. Они по своей натуре были исследователями, и идеи земледелия никогда не интересовали их. Они понимали смысл, скрытый за этим, и часто несли за собой мою мудрость, куда бы не направлялись. Как правило, они также были чрезвычайно полезны. Не единожды я сопровождал их в офисных зданиях, полных скелетов, и они помогали мне их выносить. Мусорщики были лучшим типом пони.

Для рейдеров же в моём сердце места не было. Слишком часто я получал от них копытами или ножом, чтобы верить хоть кому-нибудь, кто носил кусок шины на своих плечах. Хотя некоторые рейдеры одевались как мусорщики, грабя тех, кто хотел торговать, но по большей части пони с кровавыми кьютимарками были неважными деловыми партнёрами. Я никогда не испытывал жалости, когда слышал, что рейдерский лагерь был уничтожен Пустошью, и никогда не испытывал жалости, когда мне самому приходилось расправляться с одним из них. Рейдеры были диаметральной противоположностью всех моих идеалов. Они забирали, ничего не отдавая взамен. Они оскверняли тела вместо их погребения. Их путь был так полон насилия и грабежа, что их исчезновение оказывалось неизбежно, и это поколение было для них последним. Пони заслуживают лучшего.

Я вёл Шарм к заброшенному офисному зданию, в котором не было замечено активности за последние несколько лет. Края здания были покрыты пылью и гнильём, само же здание было испещрено следами эрозии, свидетельствовавшими о том, что время берет своё и скоро всё здесь обрушится. Я был здесь много лет назад, но меня прогнали существа, обитавшие в недрах этих руин. В тот раз я испугался насекомых, хотя и потом никогда рядом с ними не чувствовал себя комфортно. Эти блотспрайты будут прекрасным тестом для Шарм, но я смогу справиться со стаей, если это будет необходимо.

Несмотря на подобную моей расцветку шкуры и гривы, Шарм не обладала моими навыками обращения с холодным оружием. Однако она необычайно умело обращалась с пистолетом, которым её отчим отплатил мне. Это был револьвер малого калибра и малой мощности, но точный и надежный. Она инстинктивно знала как и куда нужно прицелиться, чтобы достичь максимального эффекта, и вскоре она расправлялась с блотспрайтами быстрее, чем те появлялись. Мне будет жаль любого, кто недооценит единорожку. Она от природы была метким стрелком, её навыки в обращении с огнестрельным оружием были приятным сюрпризом на этой неделе, полной разочарований.

После часа стрелковой практики по блотспрайтам я стал учить Шарм, где лучше всего искать тела. Большинство из этого она уже знала, просто слушая мои речи при работе в поле. Вновь я рассказывал ей, что стенные шкафы были популярным местом, чтобы спрятаться от конца света, как и столы и разные комнаты без окон. По пути она обнаружила несколько запертых дверей. Пинком я открывал их для неё, находя всё больше усопших. Я напомнил ей, что мертвые тоже когда-то жили, и, находя их, она иногда может впадать в панику.

В общем счете мы нашли десять скелетов в этих офисах. Когда Эквестрии пришел конец, здесь находилось очень мало персонала, и офисное здание стало тихой могилой для нескольких пони. Это был не тот улов, которого я ожидал. Мы обнаружили несколько ценных технологий на верхних этажах здания, включая несколько энергетических кристаллов, питавших кресло Гаучо. По крайней мере, он будет рад.

Также мы нашли много медикаментов в неожиданно хорошо укомплектованной аптеке на верхнем этаже. Куча обезболивающих, антирадов и зелий всех видов и расцветок стали нашей наградой в этот день. Упаковав их, мы двинулись обратно через здание. Не умея обращаться с терминалами, секреты этого места остались загадкой для меня и Шарм. Что бы пони из прошлого ни хотели нам сказать, это останется неуслышанным. Собрав всё, что мы могли продать или спасти, мы направились в фойе к телеге.

Вестибюль особо не впечатлял: очевидно, две сотни лет разложения внесли свою лепту в его потрепанный вид. Пол был украшен розой ветров, а из собранных визиток я узнал что эти пони были частью юридической системы, раньше существовавшей здесь. Снаружи послышались тихие шаги, и я остановил Шарм, приказав ей найти укрытие. Достав револьвер, она спряталась за дверным проемом.

В здание вошли трое пони, облаченные в типичную для рейдеров броню. Один из них носил на шее ожерелье из ушей, болтавшееся меж шипованными наплечниками. Увидев меня, они достали оружие, на что я обнажил свой молот. Я предупредил их, чтобы не приближались, если только не хотят стать свежим удобрением на участке. Страх, пришедший с осознанием, завладел одним из пони, и он предпочел спастись бегством. Двое других, ослепленные то ли жадностью, то ли наркотиками, бросились в атаку.

Один из них попытался обойти меня слева, замахиваясь монтировкой, которую он держал зубами. Нырнув под удар, я пинком вывел его из равновесия. Он повалился на землю, ломая челюсть о мозаику розы ветров. Я опустил кувалду на череп пони, прекращая его жизнь, полную мучений, украшая фойе кусочками серого вещества и кровью. Совершив смертельный удар, я ударил копытами в грудь другого пони. Он упал на стол позади. Я услышал знакомый звук ломающихся костей, когда рейдер приземлился на пол. Он закричал от боли, не в силах пошевелить своими задними ногами. С кувалдой в зубах я медленно шел к нему.

— Почему? — спросил я его. — Ни разу за всю свою жизнь я так и не смог добиться ответа от рейдера, почему они живут такой жизнью. Теперь ты умрешь на пустоши, как и многие другие до тебя. Что ты можешь рассказать мне о своём жизненном пути? Я хочу знать, что вас так заводит, чтобы я смог остановить молодых пони от выбрасывания своих жизней на помойку, как это сделал ты.

Сквозь потоки ругательств и угроз я узнал, что когда-то он был обычным пони, деревню которого разрушили рейдеры. После этого он оставил надежду на лучшее завтра, смастерил себе рейдерскую броню и отправился в руины, чтобы уничтожить любое напоминание о жизни пони. Он верил, что богини покинули Эквестрию и что он должен жить так, будто мир уже не спасти.

Удивительно, насколько легко безумие охватило этого пони. Я был опечален, узнав, что искалеченный жеребец передо мной когда-то был нормальным членом общества. У него были соседи, друзья, семья. Теперь же его семья состояла из любой кучки наркоманов, не пытавшейся его убить или отыметь. Я не испытывал к нему ничего, кроме жалости. И хотя у рейдеров была тяжелая жизнь, они сами предпочли стать монстрами, которыми являлись. Я спросил у него, чего он хочет: что бы я ему ни дал, это будет последним подарком в его жизни. Его сознание прояснилось на мгновение, и он попросил меня о безболезненной смерти. Калека вроде него стал бы желанной целью для садистов, и остаток его жизни превратился бы в кошмар, который сложно вообразить. Я исполнил его просьбу, вколов большую дозу обезболивающего, которое мы недавно нашли. Перед тем как провалиться в сон, он поблагодарил меня, пожалев что не смог понять безрассудства своих действий до того, как стало слишком поздно. Он положил голову на холодный плиточный пол, и его дыхание остановилось.

Шарм поинтересовалась, почему я его просто не застрелил, вместо этого потратив ценные припасы на столь низкое существо, как рейдер. Я рассказал ей, что милосердие – это величайшая вещь, которую мы способны предложить другим пони. Приставить к его голове пистолет означало вынудить его умереть в страхе. Его жизнь и без того была достаточно ничтожна, и безболезненная смерть, которую мы подарили ему, была, возможно, первым актом щедрости, который он познал за годы свой жизни. Шарм помогла мне перенести пони в телегу, и мы вышли наружу, на Пустошь.

Рейдер, сбежавший ранее, подоспел с дюжиной своих друзей. Большинство из них были с пушками, однако был и рейдер с мечом. Это был фиолетовый единорог, одетый в металлическую броню, но не такую, как у меня. Он потребовал мою телегу и, увидев Шарм, её. Любезно отказав, я посоветовал им идти по своим делам. Шарм не была моей, чтобы я мог отдать её кому-то, словно вещь, и пусть меня проклянут богини, если я увижу, что хоть один волосок упадёт с её чёрной гривы. Я приказал ей вернуться в здание, и в тот же момент пони бросились на меня.

Резким движением я опрокинул телегу, когда они начали стрелять по мне. Трупы их бывших напарников спасали меня от пуль врагов, находящихся ко мне ближе всех, остальные же рикошетили от толстой стали телеги, отправляясь обратно в Пустошь. Я скользил от камня к камню, избегая их огня. Один из тех пони, что были ко мне ближе всех, на мгновение потерял меня из виду. Неожиданно для него я выскочил из руин, схватив за плечо. Когда я свалил его с ног, рейдеры снова стали палить в меня. Их друг послужил мне отличным щитом. Я швырнул истекающее кровью тело в двоих пони, стоявших. Мертвец сбил обоих с ног. Метнувшись из своего укрытия к лежащим пони, я изо всех сил стукнул их лбами друг о друга, проломив обоим черепа.

Пуля ударила меня в бок. Моя броня взяла на себя основной удар, но синяк в том месте определенно останется. Затем две пули пробили ее, оставляя рубцы на моей шкуре. Я бросился под укрытие бетонных обломков, выхватывая одну из их пушек. Это была какая-то штурмовая винтовка. Она неудобно лежала у меня в зубах, но я смог уложить еще одного пони, заставив последнего из них открыть беспорядочную стрельбу по мне, укрывшемуся за обломками. Он снова высунулся из укрытия, прицеливаясь в меня, когда позади меня раздались выстрелы пистолета Шарм. Обе пули вошли рейдеру в затылок, и он мешком рухнул наземь. Я отбросил винтовку, выхватывая свою кувалду. Фиолетовый единорог встретил моё рвение, когда кувалда со звоном ударилась о его меч.

Он дёрнул копытом, привлекая моё внимание. Мой шлем зазвенел, когда я нырнул под его меч. Я слышал, как пули из пистолета Шарм отскакивали от его брони. Его доспех был прочен, как и мой, и он был бойцом не хуже меня. Мы кружили, делая ложные выпады, ища слабые места в обороне противника.

— Почему? — спросил я.

Увернувшись от очередного выпада, я взмахнул кувалдой. Он танцевал вокруг нее так, словно это был вальс.

— Неужели в твоей жизни нет других целей, кроме очередного рейда?

— Ты понятия не имеешь, зачем я здесь, Садовник, — ответил он. — Отдай мне девчонку или пожалеешь. Не стоит становиться врагом Эндера.

— И какая жизнь ожидает ее с тобой? — поинтересовался я. — Жизнь, полная насилия и пыток? Превращение в одного из дикарей пустоши, после того как вы окончательно ее сломаете? Быть выброшенной прочь, после того как вы закончите с ней? Лежать, умирая, как твои приспешники?

— Эти пони были лишь инструментами для достижения конечной цели,— сказал Эндер. — Они оказались бесполезными, как я и предполагал. Но ты... — его взгляд встретился с моим. — Ты из тех пони, которых Красный Глаз берет в генералы. Я знаю о тебе, Садовник, и ты достиг великих вещей.

— И с какой стати я должен хотеть присоединиться к нему? — спросил я. — Он использует рабов в качестве средств для достижения цели. Весь его город построен силами пони, которые не смогли себя защитить. Быть может, мы разделяем взгляды, желая восстановить Эквестрию, только правда скрыта пеленой от его глаз.

— Правда о том, что пони эгоистичны? — парировал Эндер. — Что они слишком тупые и жадные, чтобы работать на благо других? Вы с ним единственные, кто понимает, что в этой пустоши необходимо отдавать. Я слышал твои проповеди, Садовник. Я ел твои яблоки и пил твою воду. Как думаешь, насколько долго ты сможешь продержаться против натиска пустоши?

— Настолько, насколько я должен, — произнёс я.

Очередной выстрел раздался из здания, попадая в неприкрытый участок шкуры единорога. Он застонал от боли, отквывшись для моей кувалды. Удар сломал его переднюю ногу, отправляя его на землю, выкрикивающего проклятия. Я стоял над ним, готовый нанести смертельный удар.

— Пощади, Садовник, — взмолился он. — Даруй мне своё милосердие.

Я смотрел на единорога сверху вниз. Он был не в состоянии атаковать меня, если я его отпущу, но что-то в этом пони говорило мне, что не стоит оставлять его в живых. Он не был рейдером, он был чем-то намного более опасным. Но Селестия требовала милосердия для всех пони. Неохотно я убрал свою кувалду.

— Ты получил мое милосердие, — сказал я ему. — Если увижу тебя снова, то я тебя похороню. Убирайся с глаз моих.

Схватив свой меч, единорог скрылся в руинах. Шарм вышла из разрушенного здания, осматривая поле битвы. Она спросила, почему я не убил его. Я объяснил ей, что он просил пощады и что Селестия повелевает нам быть милосердными к тем, кто просит о ней.

Погрузив тела и припасы рейдеров в телегу, мы направились домой. Я надеялся, что в ближайшую неделю инфекция возьмет верх над фиолетовым единорогом, вернув его тело земле. Но эта надежда была слабой, и я беспокоился о том, что мои грехи жадности, похоти и высокомерия уничтожат меня скорее раньше, чем позже.

Всегда есть потери

Пришло и ушло ещё девять месяцев.

Силы Шарм давали больше чистой воды, чем нам требовалось, и вскоре мы стали нанимать молодых и сильных пони для доставки чистой воды туда, где она была нужна. Рейдеры вновь стали проблемой, и я был вынужден нанять охрану для обозов с водой. Все расходы были частью того, что я был способен отдать остальным. Каждая крышка, которую я платил охране, была крышкой, с помощью которой можно было накормить жеребёнка. Я обнаружил, что отталкиваюсь от цифр и чисел, действуя как бизнеспони, стараясь минимизировать любые убытки. Я стал куда меньше времени проводить на участке, вместе с усопшими, большую часть времени играя в магната.

Ненавижу это.

Как же я жаждал тех простых дней, когда я хоронил усопших и воздавал хвалу нашей богине. С каждым воскресеньем моя паства росла: нужно накормить больше пони, и наполнить больше бутылок. И каждое воскресенье я отдавал им всё, что мог, но этого никогда не было достаточно. Наша усадьба стала жертвой собственного успеха. Семьи стали зависеть от нас четверых. Да, мы были щедры, но все наши жертвы ради этих пони оставались безответны. Каждое воскресенье через ворота нашей усадьбы проходили десять новых прихожан, и ни один из них не приносил ничего, что могло бы помочь другим. Я чувствовал, что моё послание остаётся неуслышанным и, впервые с того дня, когда я похоронил своего друга, я чувствовал себя потерянным. Не только моя вера колебалась; я понял, что на самом деле люблю Шарм

Мы работали бок о бок почти год. Та неуклюжая молодая кобылка, которую я спас от от пьяного отчима, превратилась в прекрасную кобылу. Она приняла моё послание о щедрости всем сердцем, и отдавала всё, что могла, как и я. Словно надёжный страж, наша добродетель оберегала Пустошь, окружающую усадьбу, даруя пони надежду. Я обнаружил, что стараюсь отстраниться от неё, опасаясь, что могу поддаться плотским желаниям и попросить её дать мне то, чего она отдавать не должна.

Вновь настало воскресенье, и вновь я облачился в свою мантию, чтобы провести очередную проповедь о щедрости. Я посмотрел на собравшуюся за воротами сотню пони. Каждый нёс свои собственные сумки, вёдра и кувшины. Я смотрел на галдящую толпу: скопище перед воротами только и ждало возможности набрать нашей чистой воды. От просьб не было отбоя. У меня возникло эгоистичное желание послать их всех прочь, выбросить все их вёдра и кувшины и потребовать ответа на вопрос: «А что вы сделали сегодня для ближнего своего?» Но я здесь не для того, чтобы судить их. Я здесь для того, чтобы отдавать всё, что смогу, пока Селестия не решит, что с меня хватит. Я следовать этой цели я буду до своего последнего вздоха.

Этим днём моя проповедь прошла тяжелее, чем обычно. Для тех, кто брал, ничего не отдавая взамен, она стала мрачным напоминанием о предстоящих трудных временах, когда рог изобилия иссякнет. Под конец проповеди я сообщил, что не смогу обслужить их на следующей неделе из-за наступления сезона штормов. Каждому пони я напомнил о необходимости фильтрации дождевой воды, и что усопшие всё ещё заслуживают уважения. В последнее время я так часто говорил о щедрости, забывая напоминать пони об их обязанностях перед мёртвыми. Толпа рассеялась, волоча свои сумки и вёдра домой.

После мессы я бросил свою мантию в угол. То, что моей проповеди внимала сотня пар ушей, но ни один пони не принял моё послание вместе с ней, вызывало во мне отвращение. Пони покидали усадьбу через ворота, некоторые ворчали и стонали о том, как мало я им дал. Не получая от них ни капли благодарности, в отчаянии мне хотелось рвать волосы на голове. Где я оступился? До появления Шарм у нас было только то, что мы могли произвести сами, и верующие помогали нам по мере возможности. Теперь же, когда всего у нас было в достатке, незнакомцы шли к нам несколько миль, чтобы игнорировать меня в течении сорока пяти минут, ради возможности наполнить канистры. Неужели нет лучшего способа распространить моё послание?

Шарм умоляла научить её проповедовать и внимательно присматривалась, как бессчётные часы я корплю над текстом речей. Несмотря на тихий голос, она обнаружила в себе дар к ораторскому искусству и выступала не хуже, а то и лучше меня. От кроткой пони, что безропотно преклонялась и пресмыкалась пред каждым моим словом, не осталось и следа. Не мы лишь одни с Гаучо и Касой ценили её, но и паства, внимавшая её словам. Любовь во мне разгоралась всё сильнее. К собственному удивлению, на воскресенье я даже отправился в Мэйнхеттен на поиски тел, лишь бы не видеть кобылку перед глазами.

В молчании я неспешным галопом скакал вглубь руин, к остову одного почтового отделения, в подвале которого было оборудовано противорадиационное укрытие. Я надеялся отыскать там немало мертвецов, равно как и припасов для прихожан – давненько не выбирался из усадьбы. Мне даже вспомнились те простые времена, ещё до Шарм, когда лишь усопшие оставляли нам дары.

Пустошь побери эту кобылу, даже сейчас она не лезла из головы. Единорожка переняла у меня всё: она проповедовала и лечила, подобно мне, однако дар её был поистине бесценен. Истинный светоч добродетели – той, кого и требовала Селестия. Она ничего не просила, но отдавала себя всю. Может, настало время для последнего подарка? Я оставлю ей усадьбу и двинусь в новый город, дабы распространять слово щедрости дальше – и все проблемы решатся махом. Шарм продолжит сеять семена вечного в душах пони, а меня не будет терзать искушение.

За спиной у меня захрустело битое стекло. Вихрь проблем, роящихся в голове, притупил мою бдительность. Будь проклята, невнимательность! Теперь кто-то опять встретит свой конец под ударом моей кувалды, а всё потому что мне не хватило осторожности прокрасться мимо. Хорошо ли я поступаю, марая копыта в крови? Меж завалов мелькнула васильковая шёрстка, и я облегчённо выдохнул – всего лишь Шарм.

— Ты понимаешь, как опасны Пустоши? — вопрошал я. — Тебе ведомо, насколько ты ценна.

— Но никто, кроме нашей семьи, не знает этого, сэр, — сказала она.

— Моё имя — Садовник.

— Для меня вы сэр, — настаивала она. — Мама всегда говорила мне, что нужно с уважением относиться к тем, кто лучше тебя.

Иной раз наивность этой юной кобылы удивляла меня. Целый год она была моей тенью: копалась в грязи, как и я, хоронила мёртвых, прислуживала больным и угнетённым. И всё ещё, по какой-то причине, она видела во мне своего хозяина, несмотря на все мои уверения в том, что она — свободная кобыла. Я решил поставить на этом точку, раз и навсегда.

— Почему ты считаешь, что я лучше тебя? — спросил я. — Потому что я прожил дольше? Потому что из недели в неделю на мои проповеди собирается паства? Потому что я сильный? Это делает меня лучше тебя?

— Да, сэр, — она отвела взгляд.

— Неправда. Волею Селестии я Садовник не потому, что чем-то там владею, но оттого, что должен быть таким. Я прожил дольше потому, что моя работа ещё не окончена; проповедую потому, что другим необходимо услышать Её слово; силён потому, что мёртвые сами не выкопают себе могилы в асфальте. Щедрость требует самоотдачи – таковым и приходится быть. Всё это есть и в тебе, Шарм. Искренняя щедрость твоей души затмила мою жалкую тень. Это мне следует называть тебя «госпожой».

Пони лишь молча поникла головой, не решаясь заговорить.

— Чего ты хочешь от жизни, Шарм?

— Узреть возрождённую Эквестрию и воздать хвалу Богине нашей, — протараторила она, но слова эти шли не от чистого сердца.

— Есть что-то, чего ты не хочешь мне говорить? — спросил я. — Мы семья, Шарм, а в семье не держат друг от друга тайн.

— Я не хочу быть с вами семьёй, — внезапное признание поразило меня в самое сердце. Напрасно я думал, что благодаря ей обретётся мир во всём мире. Быть может, дни в труде под палящим солнцем просто-напросто утомили её, и она желает более лёгкой жизни в Башне Тенпони. Моё ли право винить её?

— Ты... можешь уйти в любое время, — с запинкой пробормотал я. — И я буду счастлив отвезти тебя, кубы бы ты ни пожелала. Я надеялся передать тебе усадьбу, чтобы я мог начать заново...

— Не нужна мне усадьба, — тихо произнесла единорожка.

— Понимаю, здесь твоя жизнь была непростой, но...

Шарм обняла меня, и повалила на землю в страстном поцелуе. Это настолько удивило меня, что я не мог сопротивляться. Я не хотел. Пока не осознал, что отталкиваю её. Её фиолетовые глаза наполнились слезами, когда она посмотрела на меня.

— Что со мной не так? — спросила она. — Я не достаточно хороша для вас? Я отдавала недостаточно, чтобы заслужить вашу любовь?

— Я люблю тебя, Шарм, — мой разум с трудом подбирал слова. — Люблю как дочь.

— Не хочу я быть вам грёбаной дочерью! — закричала она. — Я хочу быть с вами! Почему вы не принимаете меня?

— Потому что я не могу просить тебя о таком. Не в моём праве просить любви, когда столь многие страдают. Я не могу взять, пока не отдам всё, что имею.

Незамутнённый гнев сверкал в её фиолетовых глазах. Никогда ещё я не видел в них столько вожделения – и это пугало.

— Значит, нужно всё отдать, прежде чем что-то взять? — спросила кобылка.

— Ты слышала мои уроки о щедрости.

— А что, если я попрошу вашу усадьбу?

— Бери. Она твоя, если хочешь.

— А ваши деревья? Тележку? Яблоки и теплицы?

— Мгновение ока – и они твои.

— Всё остальное, что у вас есть? — не сдавалась она. — А луну и солнце? Звезду с неба? Землю, сколь хватает глаз? И вы дадите мне?

— Всё, что моё – твоё, а то, чего у меня нет, я получу, — пояснил я. — Я дам тебе всё, что ты попросишь.

— Ничего мне не нужно, — ответила Шарм. — Кроме вас. Вы ничего не просите, а я себя и не предлагаю. Отдайтесь мне сами – вот моя просьба.

Я взглянул в её поразительные фиолетовые глаза: в них отражались посулы счастья. Испытывала ли она мою веру? Искушение ли послали ложные идолы, дабы развратить во мне добродетель? Я понятия не имел, как можно отказаться: нечто такое, что приносит столько радости, было за пределами моего понимания. Великодушие делало меня счастливым, и пожертвовать себя Шарм – сие не снилось мне даже в самых смелых мечтах. Но голос в подсознании напомнил, почему я сторонился этой кобылки и сдерживал собственные желания.

— Не могу, — изрёк я. — Ты мне как дочь, которой у меня никогда не было. Вот ты ещё израненная юная кобылка, а вот – уже взрослая кобыла, готовая увидеть мир. Я отдал всё, что имею: дом, пищу, мудрость – всё твоё. Ответить на твои объятия – нет во мне желания более сильного, но, поступив так, мы обречём Пустошь на страдания. Не в моей власти подарить тебе любовь. Отдавшись тебе, я не смогу отдавать Пустошам столько же, сколь сейчас. Прости, Шарм, но нужды других порой важнее, чем наши собственные желания.

— Тогда я больше не могу оставаться с вами, — была непреклонна она. — Мне нужно уйти.

— Я отведу тебя хоть на край света, если потребуется.

— Отведите меня в Башню Тенпони. Раз у меня нет вас, пускай у меня будет всё остальное в этом проклятом мире.

Я кивнул, и мы в молчании вернулись в усадьбу. Каса и жеребёнок в её чреве дремали, Гаучо возился по домашним делам – что ж, без прощаний расставаться всегда легче.

Шарм довольствовалась малым: броня, револьвер, винтовка да потрёпанная «Книга Селестии» – вот и всё, что было у неё. Туда, куда она собиралась, кобылку почтут за царицу и исполнят любой её каприз. Там Шарм будет жить в роскоши, и моё душа трепетала в радости за неё; быть может, она даже встретит какого-нибудь молодого жеребца, который отдаст ей копыто и сердце.

Я окинул взглядом бесчисленные ряды теплиц. Без её чудотворных сил вера прихожан пошатнётся: пони покинут нас, и усадьба завянет, словно сад, оставленный без ухода. Может, самое время передать её в копыта Гаучо и Касы. Конечно, они сделают всё, что в их силах, однако пополнение семьи не за горами; само собой, прежде всего им придётся позаботиться о малыше.

С некоторой грустью я осознал, что ещё чуть-чуть – и пони, на кою я возлагал все надежды, исчезнет навсегда. Что ж, найду себе новых учеников и научу их ценить великодушие. Может, эта новая героиня Пустошей, про которую без умолку толкуют на радио, будет милостива и последует за мной. А может, я просто себя обманываю.

В предстоящем путешествии тележка мне не понадобится, хватит припасов на день ходу да острого глаза, чтобы приметить в дороге все останки и вернуться за ними позже. Как бы я ни ненавидел себя за то, что оставлю их лежать непогребёнными, сохранность Шарм была куда важнее. Мёртвые могут и подождать лишний денёк, прежде чем обретут покой.

После полудня мы пересеклись с семейкой пони, бредущих от Башни Тенпони. У них не хватило крышек на Антирадин жеребёнку, и они бросились вымаливать его у нас. Шарм окинула меня вопросительным взглядом, но я лишь покачал головой и сказал, что теперь она сама за себя в ответе. Единорожка ответила: она может снять с крохи радиационное отравление, но это долго и болезненно. Тогда отец жеребёнка попросил испробовать сначала на нём, дабы узнать, насколько.

Судя по всему, Шарм поработала над своим мастерством. Объятый зеленоватым свечением, жеребец лишь поморщился пару раз, пока тело постепенно исцелялось от излучения. Времени так уходило больше, но и мучения были не такими нестерпимыми. Снедаемый виной, я отпнул образовавшиеся шарики подальше – кристаллизованная радиация опасна, но и с собой их не заберёшь. Отец согласился и показал жеребёнка Шарм: дитя отравилось грязной водой, его лихорадило. Кобылка вывела заразу из тела крохи, а заодно и тел его родителей. Самочувствие жеребёнка пока не улучшилось, однако больше его здоровью ничего не угрожало. Пони бросились нам в ноги, предлагая в отплату всё, что у них есть. Кобылка не взяла ни крышки и лишь попросила, чтобы они помнили её щедрость и, случись что, сами не отказывали незнакомцам в помощи.

Поделившись с семьей всем, чем могли, мы двинулись дальше. В пыли начали проглядываться куски асфальта, когда я с Шарм молча вышли на растрескавшееся шоссе. И, будь то деревенька или дальний посёлок, везде бурлила жизнь, везде пригодились бы мои услуги. Миновали мы и то село, где впервые встретились. Местные приняли мои советы к сведению: за околицей кучковались дюжины могил, и на каждой пробивался молодой росток. Я невольно улыбнулся: хотя бы кто-то внял моему слову.

Уже смеркалось, когда мы прибыли в Башню Тенпони. Нам разрешили войти, и я снял комнату на ночь – дорого, конечно, но чем ещё мне можно было отблагодарить кобылу, сделавшую для Пустоши столь многое? Я отдал ей припасённые крышки и немного кое-каких ещё не проданных вещиц. Она попросила остаться хотя бы на ночь, однако я отказался, зная, что иначе никогда не вернусь обратно.

Долгий путь домой пролетел, словно дремота, накатившая тоскливым зимним днём. Погружённый в воспоминания о тысячах прошлых путешествий, я едва заметил, как впереди замаячили очертания усадьбы. Вместо мыслей о потере меня обуревали раздумья о предстоящем уходе. Я решил просмотреть кое-какие бумаги, как вдруг из стопки выпала фотография.

Когда-то мне попалась картинка с кобылой дней давно минувших. На боку у неё красовались три бриллианта, а грива отливала пурпуром, будто сумеречные небеса. Но не сногсшибательная красота притягивала взор, нет, а её взгляд. В тех голубых глазах отражалось воплощение щедрости. На фотографии вместе с ней ужинали друзья: она с готовностью подносила всё новые блюда, хотя стол и так уже ломился от яств. Хотелось бы мне повстречаться с ней, да и многими другими, однако неумолимое время не пощадило никого. Я держал эту фотографию в надёжном месте и изредка напоминал себе, какова же моя добродетель: делиться с ближним своим, бедняк он или богач.

Долгие-долгие годы мне казалоcь, что счастье обретается в великодушии. Что бы я ни делал, я пытался искупить вину своего успеха: у меня было столь многое, а у других столь малое, что иного выхода мне просто не виделось. Сейчас же, стоя посреди сада, я вновь взглянул на фотографию. Подарить усадьбу Касе и Гаучо – что же ещё остаётся? Усопшие спят в земле, а в теплицах цветут яблони.

Благословенный, я найду себе место где-нибудь на Пустошах. Заложу фундамент новой усадьбы, буду проповедовать другой пастве. Всегда отыщутся пони в нужде, и я отдам им всё, что ниспошлёт мне богиня.

Переведено на Нотабеноиде

http://notabenoid.org/book/43799/255865

Переводчики: psychoshy, protnik