Робинзонада Данте
Слишком много Пятниц
Потолок был самый обыкновенный: плоский, сделанный из крепко сбитых досок. Он всем своим видом показывал, что зашифрованных посланий и тайных письмён, начертанных за пару веков до моего рождения, в нём искать не стоило. Скучное зрелище, и я бы с удовольствием поглядел на что-нибудь ещё. Жаль только, что я не мог повернуться на бок, — при попытке движения возникало чувство, будто меня со всех сторон обернули скотчем. Или засунули в паучий кокон и теперь ждали, пока яд начнёт действовать, а мои внутренности — плавиться от токсинов. От подобных мыслей я заворочался… постарался, по крайней мере. Оказалось, что я лежу на довольно мягкой кровати.
Живот сводило от голода. Тело болело, но не слишком сильно — так, больше напоминая о себе. Саднило спину, а искалеченную чёртовым цветком руку будто жгло огнём. И никуда от него не деться: я абсолютно беспомощен. Даже рот открыть не… Хм.
Я облизал губы. Откуда-то доносилось непонятное шуршание, вдалеке слышался гомон, напоминавший звериный. Судя по всему, я находился в доме. Дом предполагал наличие разумных существ или, во всяком случае, чего-то вроде коллективного муравьиного разума, но ни один коллективный разум в жизни не додумался бы до столь удобных постелей.
— Кхм, где я? — Я закашлялся. В горле пересохло, а сорванные голосовые связки не спешили облегчать задачу первого контакта с обитателями мира, где я очутился. Как же надоело хрипеть…
Шорохи исчезли; на пару секунд воцарилась тишина, прерванная сразу двумя возбуждёнными голосами. Жаль только, что я не понимал ни слова, если это вообще были слова. Для слуха общение местных жителей выглядело как отрывистое чириканье, перемежаемое плавными напевными звуками, — гармоничная какофония, иных слов я и подобрать не мог.
Я по-прежнему не мог двинуться с места. Оставалось ждать, пока аборигены не покажутся в поле зрения. И довольно скоро я был вознаграждён за терпение: лицо накрыла какая-то тень. Первый миг я не мог ничего разглядеть из-за резкого перепада освещения, а затем, проморгавшись, вскрикнул.
Не то чтобы я ожидал, что тут жили изящные эльфийки с точёными чертами лица и миндалевидными глазами, но то, что я увидел, напоминало человека весьма смутно: что-то общее, несомненно, присутствовало, но шерсть на морде — язык не повернулся назвать это лицом — и огромные, в пол-лица глаза со зрачками почти во всю радужную оболочку стандартам земной красоты отнюдь не соответствовали. Голова была подчёркнуто округлая, её обрамляли спадавшие волосы.
Существо вторило мне в истошном вопле и отскочило назад. Я всерьёз задумался над тем, практиковали ли тут вивисекцию.
Снова раздались голоса, что-то настойчиво вдалбливающие в голову. Молчание. Похоже, от меня ждали какого-то ответа.
— Как насчёт отпустить меня, а? И отправить домой. На Землю, если вам это что-то скажет.
Видимо, это не сказало им ровным счётом ничего. Зато я почувствовал, что незримые путы спали. Первым делом я ощупал себя на предмет каких-либо недостающих частей. На обрубке мизинца обнаружился грубоватый бинт, ссадины и царапины как следует обработали. Это было хорошо. А ещё на мне не имелось ни клочка одежды, помимо повязок. Это было плохо.
Я приподнялся и огляделся по сторонам. Как я и предполагал, дом. Низкий потолок, пара полочек для чего-то, сильно напоминавшего обыкновенные книги в твёрдом переплёте, открытые птичьи клетки и целая куча корзинок наподобие тех, в которых спят коты. Я попал в жилище сумасшедшей кошатницы?
Но главным в помещении было не убранство, а обитатели этого домика. Я застыл, разглядывая двух аборигенов, стоявших около выхода из здания — крошечной дверки футов пяти в высоту. Она была открыта, и на пол, оказавшийся — вот неожиданность! — деревянным, лился солнечный свет.
Итак, кем же были мои таинственные спасители-пленители? Наверняка сказать было нельзя. Четыре ноги без каких-либо признаков копыт или когтей, антропоморфные морды, гигантские глаза и короткая шерсть. Стоило добавить, что одно из существ было насыщенно фиолетовым, а другое — жёлтым. У фиолетового имелся небольшой рог, а у жёлтого — сложенные сейчас на спине крылья. Это, а также гривы — фиолетовая с розовой полоской у «единорога» и просто розовая у «пегаса», — натолкнуло меня на мысль, что передо мной нелепая пародия на земных лошадей. Особую пикантность придавало ситуации то, что когда я встал наконец с кровати, то осознал, что эти создания были ростом чуть больше трёх футов.
— Так вот ты какой, Гулливер, — пробормотал я и несколько нервно хихикнул. Без одежды человек уже не ощущает себя полноценным, это точно. Куда они её засунули?
— Догадываюсь, что помощи от карликовых лошадей мне не дождаться… Или это хитрая галлюцинация, а я всё-таки съел ещё тех милых ягодок?
Для себя я решил называть жёлтого аборигена «пегасом», а лавандового — «единорогом». И что с того, что это не были классические кони? Мне от этого не легче.
Я показал на себя, а потом энергично замахал руками, изображая одежду. Оставалось надеяться, что я не бездарный мим, а они знакомы с понятием пантомимы.
Рог «единорога» вспыхнул облаком искр, и моё тело парализовало. Сознание на миг накрыла волна мути: в прошлый раз знакомство с неведомой дымкой закончилось жуткой болью. К счастью, ничего подобного не произошло, но пришлось констатировать то, что у моих хозяев имеется магия или очень продвинутые технологии. С одной стороны, это было хорошо: шансы на возвращение увеличивались. Но я почему-то чуял, что ничем хорошим такие силы местных не обернутся. С чего я вообще решил, что мне хотели помочь? Я никогда не видел операционных столов, но воображение щедро одарило меня картинами порхающих в магическом облаке скальпелей и перешептываний известных лошадиных учёных, исследующих каждый извлечённый из моего тела орган.
«Единорог» опять защебетал, и новая волна магии приподняла лежавшую рядом с ним книгу, на которую я до того не обращал внимания. Касания волшебства распахнули увесистый томик, прошлись по страницам, перелистывая их в поисках чего-то определённого. Во всяком случае, у нас схожие приёмы передачи знаний.
В конце концов, предприятие увенчалось успехом, и книгу левитировали ко мне, чуть не ткнув ей прямо в лицо. Требовательный голос что-то медленно произнёс.
Я пригляделся к страничкам. Жёлтоватый от старости фон, чёрная вязь букв… иероглифов… закорючек, похожих на отпечатки копыт? и цветная картинка, изображавшая, по всей видимости, минотавра. Увидь я нечто подобное на Земле, то решил был, что художник переусердствовал с выпивкой или кое-чем похлеще, настолько классический образ быкочеловека расходился с тем, что я узрел тут. Но… новый мир, новые правила? Я ведь до сих пор не был уверен, что это не ад.
В любом случае я точно не являлся минотавром, поэтому в ответ на очередной поток слов, имевший вроде как вопросительную интонацию, покачал головой, попутно удивившись тому, что паралич имел такое выборочное действие. Оставалось надеяться, что здесь сей жест значил примерно то же самое, что и на Земле, потому что в случае, если им объявляли кровную вражду, мои дела стали бы совсем плохи.
Пронесло. Новый диалог — теперь говорили «единорог» и «пегас». Я с трудом угадывал эмоции на мордах коней: очень уж непривычными были их кривляния.
Нахлынула тоска. Я ощутил себя игрушкой в руках существ, у которых, собственно, и рук не было. Они могли сотворить со мной всё, что им придёт на ум. И вновь вспомнилась Земля. Там привычнее. Там нет магии. Там лошади бродят в загонах, а не болтают друг с другом, определяя судьбу человека. Хотя они выглядели очень слабыми: ещё бы, такая комплекция! Стоит мне вырваться и пристукнуть фиолетового, и вот она — свобода!
Какая чушь. Мне некуда идти. В лесу я погибну быстрее, чем зайдёт местное солнце… кстати, сколько я там пробыл? Память не дала никакой подсказки, и очередной вопрос рухнул в бездну вечности, где столетиями гнили неразрешимые загадки наподобие «кто виноват?» и «что делать?».
Внезапно голоса умолкли. Я посмотрел на парочку и обнаружил, что лошади тоже умеют краснеть. Уж не знаю, как это удалось единорогу, но он определённо сконфузился — пятна смущения проступали даже сквозь шерсть. Паралич исчез, и я, взглянув вниз, увидел остатки рассеивающихся огоньков. Значит, неподвижность достигалась за счёт магического тумана, который прочно удерживал меня, облегая тело, как вторая кожа. Я понятия не имел, чем была вызвана такая перемена отношения, но подозревал, что они считали меня зверушкой из местного леса. Я не мог их винить — я бы сам держался подальше от тамошних тварей. Но раз уж оказалось, что я обладал разумом, то и держать меня было бессмысленно. Наивные. Я же мог притворяться…
Я почесал подбородок и обнаружил там приблизительно трёхдневную щетину. Хм, некоторые ответы лежали буквально на поверхности. Теперь оставалась одежда. Я повертелся по сторонам и нашёл кучу тряпья, которая при ближайшем рассмотрении оказалась изорванной чуть ли не в клочья рубашкой и покрытыми грязью штанами. Нацепив то, что раньше было костюмом, на себя и передёрнувшись от прикосновения измусоленной ткани к телу, я тем не менее почувствовал себя немного лучше. Поразительная всё-таки штука — одежда! Ещё я бы не отказался от исподнего, но необходимый минимум на мне уже присутствовал.
Однако гостеприимные хозяева вновь чего-то от меня хотели. Единорог несколько раз подогнул и разогнул ноги в подобии утренней зарядки, ткнул в мою сторону тем, что я решил считать копытом. Это было приглашение, игнорировать которое я не мог. Забыть о чудесах телекинеза так быстро невозможно.
Я встал на четвереньки, оказавшись примерно на одном уровне с аборигеном. Единорог подошёл и, шепнув нечто успокаивающее, коснулся моего лба рогом. Пару секунд ничего не происходило, и я хотел вежливо кашлянуть, но запылавшее сияние заткнуло мои так и не начавшиеся просьбы поторопиться. Эфемерные отблески срывались с рога лошади, наливались жизнью и переползали на меня, образовывая призрачный мост, смотреть на который в какой-то момент стало неприятно. Моей щеки коснулся порыв ветра, невозможный в помещении; однако же потоки воздуха явственно закручивались вокруг наших фигур. Я зажмурился. Аура мерцания налилась мощью, в ореоле моста возник отблеск, резавший глаза даже сквозь плотно зажмуренные веки.
Видимо, сейчас меня обучат местному языку. А может, попытаются прочесть воспоминания. Немного же они там найдут. Я вздохнул.
В задней части головы взорвалась сверхновая. Огонь охватил сознание, жадно пожирая мысли, чувства, эмоции и оставляя после себя пепел, который перебирали уродливые, опухшие клешни, вспахивающие мозг. Я рухнул на пол — судороги охватили тело, перебрались к рукам и ногам. Ощущение, будто я сгорал заживо, усиливалось с каждым мигом; разум терзали сотни, тысячи червей, вгрызавшиеся всё глубже и глубже. Я схватился за голову, отчаянно стараясь расколошматить её о дерево, чтобы хоть каким-то образом остановить муки. Тысячи молний били прямо по нервам, превращая их угли. Пепел внутри, угли, огонь и шипящие черви — я старался вытащить это из себя, царапая сведёнными конвульсиями пальцами лицо. Остатки мизинца дёргало, но это было ничто в сравнении с тем, что я чувствовал каждый миг агонии сознания. Тело стало бесполезным придатком к разорванному в клочья сознанию. Я слышал чей-то визг, который перешёл во всхлипы. Потребовалась прорва времени, чтобы догадаться, что эти звуки издавал я сам.
Лицо плавилось, стекало жидкой дрянью. Лихорадка сжимала смертельные объятья. Меня трясло, разум сдался под напором сосущей, впитывающей всё боли и погас. Но тело продолжало бороться, продолжало страдать. И переродившиеся в грязном пламени эмоции слились в одно серебристое чувство, ядовитыми парами отравлявшее меня и продлевавшее приступ. Ненависть.
Я ненавидел этот мир.
И мир ненавидел меня.
Пустота, расчерченная далёкими полосами огней. Я плыл в океане безбрежной чернильной тьмы, несуществующий одинокий призрак в мире тысяч оттенков вакуума. У меня не было тела: я взглянул на руку и обнаружил, что та состоит из смеси цветов — красного, жёлтого, фиолетового, — буравчиками чистой энергии танцующих в черноте безвременья.
Но даже в абсурде здешнего эфира существовали свои течения, одно из которых мягко увлекало меня дальше — к свету того, что являлось звёздами. Я не сопротивлялся. Безумная надежда пульсировала в сознании: я возвращался домой. Где бы я ни был раньше, сейчас всё закончится.
Туго натянутые струны бытия издавали низкое звучание, нарастающее и спадающее, как величественная, медленная волна, что заставляло мою душу трепетать. Тут и там мелькали быстрые искорки, сталкивались, рассыпались ворохом вспышек поменьше, собирались снова и цеплялись друг за друга, образуя гигантские, исчезающие вдали хороводы. Я коснулся одной искры: меня захлестнуло тёплое участие, захотелось вырвать крупинку из круга, прижать к себе… Она упорхнула. Пустота не была пуста.
Постепенно я вырисовывал картину происходящего. Светящиеся частицы тыкались друг в друга, словно слепые, приникали к сородичам и, пульсирующие, отправлялись вместе к блистательным огням звёзд. Я стал искать подобных себе, но никого не нашёл. Одиночество.
Поток тащил меня всё дальше. Я заметил, что он усиливается со временем… С тем, что можно принять здесь за время. Но, вне всякого сомнения, я приближался к лучистому пятну звезды. Уже можно было различить планеты — островки стабильности в океане колышущегося спокойной темнотой хаоса. Я почувствовал умиротворение.
Звезда приблизила меня к себе, опалила своим жаром, поцеловала на прощание и оттолкнула, разомкнув призрачные объятия.
Пространство в звёздной системе было гораздо плотнее, и продираться сквозь него приходилось чуть ли не силой. Но меня вели отголоски бурления, сохранившиеся от течения. И вот она — жемчужина! Нарядная, красивая планета, окутанная, будто платьем, энергетическими полями и естественными украшениями в виде океанов, и полотен зелени, и ожерелий гор. Переливы силовых линий отражались на высоких облаках. Даже отсюда, из космоса, я улавливал тот незримый, чудесный, мерный пульс жизни, ценнее которого не было ничего, ибо только этим ритмом и жила Вселенная. Для кого бы светили звёзды, для кого прихорашивались туманности и хмурились притворно войды, устрашая мнимым безразличием, не будь тут, на хрупких ковчегах, дышащих, бегающих, мыслящих существ? Поистине, существование такой Вселенной была бы бессмысленно.
Планета вовлекала меня в себя, и я с охотой повиновался. Покой…
Это не Земля. Ещё мгновение назад приветливые вихри энергии ощетинились колкими иглами. Похолодало. Страшная догадка поразила сознание, и я посмотрел вниз. Очертания материков не совпадали. И как я не заметил раньше? Слишком много зелёного в энергополях, слишком много синего и совсем нет красного, тогда как я практически наполовину состоял из оного, — враждебные касания сопротивляющейся ноосферы заставили меня съёжиться, превратиться в точку. Я пытался бороться, старался вырваться; планета тоже выталкивала чужеродный для неё элемент, но некая сила небрежно проталкивала разум дальше, калеча тонкие линии эфира и убивая, распыляя меня… Планета сдалась первой. И я устремился к земле, чувствуя, как она неохотно впускает в свой силовой контур красный и фиолетовый, как шлейф этих цветов въедается в неё всё глубже. А я… испарялся, как кусочек льда в кипящей воде. Всплеск, противное шипение, ничто.
Очередной потолок, на этот раз побелённый известкой. Кажется, это становилось традицией. Как и то, что я не мог двигаться. Если первое я ещё был способен принять, то второе навевало мрачные мысли. Зато не было боли. Я вообще не чувствовал тела. В голове стоял лёгкий туман, мысли лениво шевелились, как подмороженные черви. Эмоций не было — лишь лёгкое удивление, что я был жив. Пахло казённой стерильностью.
Интересно, видение о планете реально, или мои мозги окончательно изъедены дырками? Как сыр. Я хихикнул. Моя голова — чёртов кусок сыра. Потолок слегка качался в такт дыханию.
Итак, если то, что я видел, правда, тогда в какой промежуток времени это происходило? Может, это подавленные воспоминания дали о себе знать? Получалось, мою душу вместе с телом засунули сюда, и я отнюдь не пришёлся по вкусу этому миру. Сволочь, нехило он пожевал меня. А если это всего лишь галлюцинации, нечто вроде вольной интерпретации того, что случилось со мной в последнее время?
Говоря о времени… я не знал, сколько пролежал в спеленатом состоянии. Надо было что-то предпринять. Например, крикнуть.
— Есть кто живой в датском королевстве, товарищи господа присяжные заседатели? Я тронулся! То есть лёд, но я не лёд и… Идите к дьяволу, в общем, — прошептал я. Не совсем крик, но это было то, что позволяло мне горло. Да и сформулировать мысль оказалось на удивление трудно: голову будто пухом набили. Что это со мной?
Встревоженный голос, раздавшийся поблизости, убедил меня, что мои приключения ещё не закончились. Но в поле зрения никто не показался, разве что хлопнула рядом дверь. Тишина. Впрочем, чихать я на них всех хотел. В подтверждение своих дум я шмыгнул носом. Никогда не замечал, какой это занимательный звук.
Открытия следовали одно за другим: вскоре послышался шум множества ног, и в комнату, — я надеялся, что это не тюремная камера, — кто-то вошёл. Я почувствовал, как исчезло давящее чувство тяжести на груди, будто убрали толстое одеяло, и первым делом потрогал кровать, на которой лежал. Тёплое шерстяное одеяло — они что, выщипывали материал из себя? — и тонкие простыни. Что я рассчитывал найти? Ох, я снова был нагим… Я постарался расслабиться. Это же лошади. Лошади не носят одежды, верно?
Я сел. Мир отреагировал с секундным запозданием, голова закружилась. Взглянув на искалеченную руку, я обнаружил на мизинце новую — на этот раз качественную — повязку, а на внутренней стороне локтя красовался след от укола. Коварные, коварные аборигены. Насколько низко надо пасть, чтобы накачивать наркотиками путешественника между мирами? Хотя не исключено, что это было обычное обезболивающее.
Честно говоря, комната, в которой я находился, сильно напоминала больничную палату, что воодушевило меня — значит, никто не планировал пускать мою тушку в расход. Если это не была какая-нибудь засекреченная лаборатория по всестороннему изучению пришельцев… Я поспешил отогнать неприятную мысль.
В единственном окне красовались синее небо и краешек облаков. Никакой аппаратуры рядом с кроватью не было: стояла тумбочка, на которой была ваза с поникшими цветами, напоминавшими одуванчики. Кроме этого, там лежал здоровенный, отлично огранённый рубин, переливавшийся в слабом свете одиноко висевшей на потолке лампочки всеми цветами багрового.
Я сглотнул.
Драгоценный камень охватила волна искр, и он, вращаясь, прилетел к уже знакомому фиолетовому единорогу, стоявшему в компании белой лошади, у которой на голове имелось что-то вроде врачебной шапочки. Лавандовая лошадка засунула рубин в сумку, висевшую у неё на боку.
Проклятье, меня трясло. Я не мог оторвать взгляд от светящегося рога. В груди рос ледяной ком страха, пробив барьер равнодушия, воздвигнутый лекарствами. Ему было уже тесно в грудной клетке, он хотел вырваться, разорвать её и выскользнуть наружу…
Не сиди я на постели, я бы точно упал. Кони испуганно заговорили, попятились назад. Наверное, у меня был тот ещё видок. Я глубоко задышал, пытаясь прийти в себя. Своими опытами здешние чёртовы чародеи явно влезли в мою психику куда глубже, чем хотели. И ради чего? Я по-прежнему не понимал их! Я даже не знал, для этого ли мне пришлось испытать ту зверскую боль! Какие эксперименты на мне ставили?
На смену страху явилась злоба. Но с ней я совладал быстро — напомнил себе, что насилием пока ничего не решить. Я на борту плывущей в глубинах океана подводной лодки, и путь наружу один — открытый люк. Поэтому необходимо сдерживаться… хотя бы до той поры, пока не выясню, как удрать из этого мира.
— Эй, всё в порядке. Только не надо больше вашей волшбы, ладно? — Я смог выдавить улыбку. Если эта фиолетовая тварь снова попытается вызвать свои силы, я её прикончу.
Для истерзанного рассудка нет ничего лучше, чем порция лжи, в которую хочется верить.
Казалось, единорог сообразил, в чём дело. Открыл рот, сказал что-то. Потупил глаза и горячо выпалил довольно длинную тираду.
Я смотрел на него в растерянности. Он извиняется? Если бы я только мог говорить на его языке… Наорал бы на него. Но в подобной ситуации не оставалось ничего, кроме пожатия плечами.
Секунду лошадь глядела на меня слегка озадаченно, но потом улыбнулась. Я с трудом удержался от дрожи. Странная анатомия выводила из неказистого подобия душевного равновесия.
Единорог спросил что-то у стоявшего рядом сородича. Тот принялся обстоятельно отвечать, а я заметил, что ни рога, ни крыльев у врача — или кто он там — нет. Выходило, здесь жили три расы? Или их было больше?
Лавандовый абориген махнул копытом, приглашая следовать за ним. Я встал с кровати, пошатнувшись. Остаточный эффект от укола ещё не прошёл.
Выйдя из палаты, мы направились куда-то по длинному, выложенному плитками коридору. Врач шёл с нами. По пути мы миновали две низкие двери, и только около третьей, высокой и покрытой потрескавшимся у ручки лаком, мои спутники остановились. Белый конь пролепетал нечто неуверенное, но единорог успокаивающе помотал головой, и доктор отпер кабинет.
Мне было тяжело приноровиться к их эмоциям. Да, их морды слегка напоминали людские, однако привыкнуть к иной расе было непросто, и поэтому в половине случаев я понятия не имел, какие чувства испытывали аборигены.
В помещении белая лошадь включила свет, и перед нами предстали непонятные конструкции, рассчитанные, судя по размерам, на кого-то побольше меня. Почему-то я сразу подумал о минотаврах. Очевидно, они ещё не оставили эту идею.
Первым делом меня усадили в стул, облепленный множеством проводков, что вызывало неприятные ассоциации с его электрическим собратом. Но это оказался, по всей видимости, обычный анализатор здоровья. Выяснилось, что местные жители были способны управляться даже с маленькими вещами вроде датчиков без помощи пальцев рук — одними копытами, к которым вещи приставали, как намагниченные. Мне пришлось замереть на минут пятнадцать, пока результат не удовлетворил врача. Когда тот оторвал бумажку с какими-то графиками, лошадки заспорили. Я пригляделся. Куча зелёных линий, парочка желтых и одна оранжевая. Видно, опасения вызывала именно последняя. Наконец, аборигены достигли согласия, и опыты продолжились. Я взмолился, чтобы остатки болеутоляющего в моей крови не создали помех исследованиям. Серьёзно, у меня не было учёной степени, но даже мне казалось, что в таких условиях говорить о правильности полученных данных не приходилось.
В перерывах между обследованиями я озирался по сторонам, потому что во время анализа двигаться было запрещено, а тело требовало движения. Таинственно мигающие коробки, торчавшие тут и там из них антенны, — и какой сигнал нужно улавливать в этом кабинете? — кушетка и аппарат, похожий на рентгеновский. Аборигены не слишком-то опасались радиации. Стоп, а что такое радиация? Промелькнувшая мысль исчезла так же быстро, как и появилась. Я опустил голову: не побыть мне Беккерели или, на худой конец, Томасом Эддисоном. Да и электричество в этом мире уже имелось.
Всплывающие в памяти помимо собственной воли имена, через какое-то время испаряющиеся под грузом иных мыслей, — это пугало.
Я заметил кое-что, на что раньше не обращал внимания. На боках — ближе к крупам — у лошадей имелись необычные рисунки; с первого взгляда нельзя было понять, нарисованы или вытатуированы они. Я пригляделся внимательнее, но так и не догадался, как их нанесли. У единорога была картинка в виде розовой шестиконечной звезды и россыпи звёздочек поменьше, а у белого врача — символ красного креста, что ввело меня в ступор. Какой ещё Красный Крест здесь, в другом мире? Или он обозначал что-то другое? Вопросы, вопросы, но никаких ответов.
Неплохо было бы выяснить, зачем лавандовый конь так долго со мной возился. Вполне вероятно, что он был представителем местных властей, а это значит, что нам с ним предстояло ещё много свиданий, — похоже, он будет моим персональным Вергилием.
Я успел отчаянно заскучать и едва удерживался от смачного зевка, когда обследовавший меня врач вместо того, чтобы ткнуть в сторону очередного прибора, приказывая мне подойти, отошёл сам и собрал в кучку результаты анализов — графики, диаграммы и другие малопонятные листочки. Доктор снова заспорил с единорогом. Тот победил, и, издав раздражённый вздох, белая лошадь вышла из кабинета, направившись дальше по коридору. Мы поспешили за ней.
Спустившись вниз по неудобной лестнице — узенькие частые ступеньки явно не подходили для человека, — мы вышли в обширный холл, где находилась, видимо, регистратура. По крайней мере, мне казалось, что это была она. То было сюрреалистичное зрелище: несколько докторов всех трёх рас сидели за столом на стульях, выгнувшись так, что я невольно посочувствовал им — удобством от такой позы и не пахло. Тем не менее работники больницы не выказывали ни малейшего беспокойства, а оглядевшись по сторонам, я заметил, что другие лошадки, — вероятно, пациенты — тоже по большей части предпочли восседать на стульях, располагавшихся у стен холла, нежели стоять на ногах. Их любопытные взгляды скользнули по моему телу. И именно тогда я вспомнил, что на мне нет одежды. Я пообвык к таким изменениям, но разница между двумя пялящимися на тебя животными и целым... стадом, стаей… была очевидна. Я покраснел и попытался прикрыться. Но местным жителям, похоже, было не привыкать к подобным зрелищам.
Врач скинул результаты обследования зелёному коню, находившемуся от него ближе всех, и что-то сказал ему. Тот застонал и сгрёб документы, перемешавшиеся с другими бумагами, к себе.
Я почесал переносицу. У местных встречались по-настоящему дикие окрасы. Слово "конь" показалось теперь таким же подходящим к этим существам, как "гиббон" применительно ко мне. Учитывая размеры местных, разумнее было бы назвать их пони.
Зелёный пони тоже был безрогим, что совершенно не мешало ему мастерски управляться с пером и чернилами. У меня появилась догадка, что он в данный момент оформлял мою больничную карту. Бюрократия… как мило. Приятно видеть, что в таких разных мирах проскальзывали родные черты; главное, чтобы совпадений оказалось не слишком много.
Занимавшийся мной доктор тем временем что-то настойчиво выговаривал единорогу, чуть ли не пихая того в грудь копытом. Лавандовый закатил глаза и лишь отбрасывался короткими фразами. Наконец, закончив с нравоучениями, белый пони вздохнул и, кивнув на прощание, удалился.
Я почесал лоб; что теперь? Но у фиолетового волшебника имелись на этот счёт свои мысли. Он направился к выходу в конце холла, махнув хвостом, что, видимо, должно было обозначать приглашение. Я поспешил догнать своего проводника.
Выйдя из здания больницы, я поморщился. Солнце сдавалось неизбежному приходу ночи, но после слабого искусственного освещения госпиталя всё равно казалось, что далёкая звезда вознамерилась ослепить именно меня. От входа вдаль протянулась грунтовая дорога, по которой мы и направились. Единорог что-то возбуждённо трещал, а я осматривался по сторонам. Далёкие одинокие деревья, ярко зелёная трава, чуть ли не на глазах удлиняющиеся силуэты теней, отброшенных нашими фигурками — всё это ощущалось… неправильно. Возникало впечатление, что я смотрелся в кривое зеркало, не зная собственной внешности и не имея шанса потрогать себя, — подвох чувствовался, но доказать было невозможно. То же самое присутствовало в зачарованном лесу, но тогда оно было в десятки, если не в сотни раз сильнее. Сейчас же оно напоминало писк противного комара, вьющегося у самого уха, но не подбирающегося достаточно близко, чтобы можно было прихлопнуть его.
Дорога — скорее, тропа — петляла между несколькими холмами и скрывалась за поворотом. Я фыркнул. Для приличия могли бы вымостить её жёлтым кирпичом; вот только кто из нас играл бы роль девочки, а кто — пёсика?
Миновав пригорки, мы попали на финишную прямую — вдалеке виднелся городок. Впрочем, расстояния тут тоже были кукольными, поэтому мы прошли дистанцию минут за десять, и я попал в первый в своей жизни город пони.
По пути мы встретили двух или трёх местных жителей, идущих навстречу, но в самом поселении их было гораздо больше. Всех трёх рас, в одежде и без оной, — морщась под многочисленными озадаченными взглядами, я пообещал себе сделать что угодно, чтобы найти хотя бы трусы, — притом чуть меньше половины из них были больше похожи на земных лошадей, нежели на здешних аборигенов. По крайней мере, морды их были куда вытянутее, а тела — массивнее. Неужто новая раса? Я нахмурился, но возникшая идея заставила меня хлопнуть себя по лицу. Я опустился на четвереньки.
Потрясающе. Великолепно.
Я встал.
Хотя я должен был догадаться, но не моя вина, что они были такими маленькими. Определить пол в таких условиях можно, лишь перевернув одного из них или как следует вывалявшись в дорожной пыли. Первое, увы, не подходило; меня могли понять не так. Хотя как, во имя дьявола, можно вообще понять такие действия не так?!
Единорог… единорожка оглянулась через плечо — пусть будет плечо, учить их анатомию никакого желания не возникало. Я как можно шире улыбнулся, показывая, что я в высшей степени покорен и миролюбив. А потом я обернулся.
За нами шла небольшая процессия. Пони разных возрастов — в толпе я заметил даже трёх совсем мелких, носящихся кругами, — собрались в кучу и беззастенчиво разглядывали меня. Наверное, я всё-таки был неправильным минотавром. Никакой злобы или поражённых охов я не заметил — более того, постояв немного, лошадки расходились в разные стороны, но на их место приходили новые. Я прикрыл пылающее стыдом лицо руками. Отдал бы пару пальцев за исподнее.
На мою защиту выступила лавандовая единорожка. Она крикнула что-то в толпу, и та зашевелилась. После довольно продолжительного монолога моя провожатая махнула копытом, и зеваки наконец начали рассасываться по сторонам. Некоторые выглядели смущёнными.
Повернувшись ко мне, фиолетовая пони скорчила виноватую рожицу и произнесла пару коротких фраз. Надеюсь, она извинялась за поведение соотечественников. Её власть над другими убедила меня в том, что волшебница — из местных спецслужб. Или полиции, на худой конец.
Дома выглядели под стать своим жителям: разноцветные, низенькие, аляповатые. Больше всего они напоминали песочные куличики, налепленные друг на друга, — никакого вкуса, сплошное архитектурное убожество. Чем дальше мы проникали в сердце городка, тем больше зданий оказывалось обычного белого цвета. Любая лепнина или оковка дверей смотрелась глупым стремлением скрыть пестрящее уродство города, который вызывал ассоциации скорее с деревней, нежели с чем-то повнушительнее. Но на пути нам не попалось ни одного клочка возделываемой земли или загона для скота. Были ли аборигены вегетарианцами?
Каким же окажется дом моего Вергилия? Впрочем, она могла вести меня в тюрьму для допроса. А что, я ведь всё равно ничего не понимал, так что можно и так сопроводить — без конвоя. Допрос, допрос… А как они собрались снимать показания с человека, который не говорил на их языке?
Подобными глупыми мыслями я и занимал себя ещё около пяти минут, пока мы, свернув с очередной улочки, не попали на большую площадь, в центре которой стояло огромное дерево. В нём было что-то странное, какая-то деталь, отличавшая его от прочих... Я не сдержал удивлённого вздоха.
Дерево жило. В его корнях располагалась приличная дверь, в которую даже я мог пройти без особых помех, лишь слегка пригнувшись. Вывод — в дереве находился дом. И, несмотря на это, гигант спокойно шелестел густой кроной, не собираясь засыхать. Чуть придя в себя, я заметил торчавшие в стволе окна.
Единорожка поскакала прямо к чуду природы и архитектуры и магией распахнула дверь, приглашающе махнув копытом. Я взглянул вверх и увидел, что нависавшие надо мной листья напоминали дубовые, после чего, хмыкнув, переступил порог странного дома.
Внутреннее убранство производило сильное впечатление: благодаря многочисленным проёмам и развешанным лампам в дереве было светло почти как на улице, лестница, ведущая на второй этаж, лихо закручивалась спиралью, но главное — полки с книгами. Много книг. Похоже, я очутился в библиотеке. Во всяком случае, это жилище вызывало стойкие ассоциации с обителью учёного или библиотекаря, и я предположил, что моя хозяйка — отъявленный фанат науки. Это наводило на мысль о том, что меня собираются изучить с головы до пят. Что ж, я был не против, если только исследования ограничатся поверхностным осмотром и мне выдадут одежду.
Единорожка громко что-то сказала. Я покосился на неё, но она не смотрела на меня. Раздался ответный возглас, и, переваливаясь с ноги на ногу, на сцену театра абсурда взобрался новый участник — из соседней комнаты показался некто. Некто носил фартук и держал в руках — в лапах! — кастрюльку, содержимое которой он размешивал половником. По росту некто едва дотягивал до двух футов, а цвета был примерно того же, что и Путеводная Звезда — так я решил звать лавандовую лошадку за то, что она озаботилась моей судьбой. За это, а также за звёзды у неё на крупе.
Другой отличительной чертой существа были чешуя и зелёный гребень. Размер его глаз — и не только его, все встреченные ранее аборигены могли похвастаться этим, — наводил на мысли о том, что раньше его вид страдал от нехватки света.
Итак, передо мной стояла маленькая говорящая ящерица, уставившись на меня так, будто на приведение наткнулась.
— Что, малыш, никогда человека не видел? — Я потёр виски. Головная боль выпустила первое щупальце, проверяя на прочность мой мозг. Поспать бы… без обмороков, потерь сознания и прочей дряни. Поспать, а потом найти путь на Землю.
Тем временем Звезда и ящерица начали препираться; в мою сторону был направлен половник, с которого на пол стекало что-то вязкое. Я прислонился к стенке и закрыл глаза. Шум сразу отдалился, точно переместившись куда-то далеко. При желании я мог представить, что находился где-нибудь в парке, а голоса рядом принадлежали парочке болтающих собачников, чьи питомцы обнюхивали друг друга на лужайке по соседству.
Мне необходим был план. Первостепенной задачей, без сомнений, было возвращение домой. Но пока я должен был достать одежду и влиться в местное сообщество до поры до времени. И если насчёт первого я нисколько не возражал, то второе представлялось чем-то вроде погружения в лужу грязи. Мало того что никакого желания общаться с лошадьми и ящерицами не имелось в принципе, так они могли ещё причинять боль, притом очень сильную. Значит, аборигены опасны.
Этот мир ненавидит меня и при первой же возможности прикончит.
Местные жители — часть этого мира; доверять им — добровольно класть шею под топор палача.
Чтобы выжить, я должен вернуться на Землю.
Если я хочу получить помощь, мне придётся пойти на временное сотрудничество с местными.
Я почувствовал, как моего колена кто-то осторожно касается. Я дёрнулся, отпрянул, едва не упав, и воззрился на Звезду. Очевидно, их диспут завершился.
Я растянул губы в подобии улыбки. Главное — не забывать улыбаться. Только сейчас я заметил, что дрожал. Липкий пот стекал по лбу, одинокая мутная капля повисла на кончике носа. Я вытер её.
— Жарковато здесь… я в порядке, да. Определённо.
Конечно, лошадка ничего не поняла, но это было неважно. Я говорил сам с собой.
Ящерица продолжала кидать на меня недовольные взгляды, пока мы ужинали. Во всяком случае, я предположил, что это был ужин: пирог с кусочками местных фруктов, овощной салат, от одной ложки которого мой желудок чуть не вывернуло наизнанку, и блюдо, ввёдшее меня в ступор, — нечто вроде бутерброда с цветами. Я думал, что сэндвичи делаются в основном на завтрак, но Звезда развеяла мои стереотипы, с удовольствием съев целых три штуки. Может, это была её любимая еда?
К слову, ела единорожка аккуратно, в отличие от её… сожителя? друга? работника? Тот громко чавкал, и даже увещевательный тон лошадки его не урезонил.
Что до меня, я с трудом заставил проглотить себя крошечную порцию пирога и запить её каким-то травяным настоем. Салат вначале показался мне не таким уж противным, но кое-какие его ингредиенты, похоже, ужиться с человеческим желудком попросту не могли. Я встал из-за стола, поблагодарил за еду и поднялся по лестнице на второй этаж.
Пространство вне домика утопало в липкой тьме, постепенно отвоёвывавшей пространство у света. Солнце багровело вздутой опухолью, разбрасывало прощальные метастазы перед тем, как укатиться прочь. На городок опускался туман: видно, посёлок располагался в низине. Наконец, краешек светила спрятался за вершинами холмов, и показалась луна. Я нахмурился; насколько мне было известно, земная луна к закату уже висела на небосклоне, спрятанная покровом звёздного излучения, а не выкатывалась из-за горизонта, как только солнце скрывалось из виду. Более того, луна вела себя очень шустро: буквально на глазах воспаряла всё выше и выше. Небесная механика тут была ни к чёрту.
После ужина мне постелили в тесной каморке на первом этаже. То есть для меня она была тесной, а для местных жителей комнатка выглядела нормально. Путеводная Звезда виновато качнула головой, когда я перевёл взгляд с вороха одеял, лежащих прямо на полу, на неё. Похоже, придётся довольствоваться малым. Но я был рад и этому. Взял тонкую простыню и соорудил нечто вроде древнеримской тоги, покрутился у большого — по меркам пони — зеркала и с удовольствием признал, что мог бы потягаться с иными патрициями. Правда, мой мозг отказывался сообщать, кто они такие, но, наверное, люди серьёзные. Хоть я и не помнил, чтобы встречал кого-нибудь из них на Земле.
Однако краткий осмотр показал, что меня отмыли и даже попытались причесать, пока я валялся без сознания. На того дикаря, что играл со мной в гляделки в луже протухшей воды в лесу, я теперь смахивал поменьше. Вот только щетина портила всё впечатление...
Фиолетовая пони сказала что-то ящерице, и та засуетилась, суматошно побежала куда-то, топая кривыми ножками. Вернулась она с бумагой, чернильницей и птичьим пером. Звезда взяла письменные принадлежности из рук ящерицы магией. Я посмотрел на руки. И когда я успел скрестить их в замок? Они мелко тряслись.
Лошадка тоже заметила это. Аккуратно опустив вещи на пол, она зашептала своим чирикающим голоском нечто успокаивающее. Убедившись, что я перестал трястись как ненормальный, она улыбнулась и легла, собираясь, похоже, писать, прямо на пушистом коврике.
Комок напряжения в груди постепенно таял, пока я наблюдал за ней. Для меня оставалось загадкой, как лошади могут так умело обращаться с писчим пером без помощи пальцев. Изредка Звезда перекидывалась парой слов с ящерицей, ходящей теперь тут и там с метёлкой. Всё-таки она — или он? — являлась или являлся кем-то вроде уборщика или прислуги.
Ничего интересного более не происходило, и я решил обойти место, где собрался жить в течение какого-то времени. Второй этаж был целиком отведён под жилые помещения: спальни, кухню, туалет, оказавшийся вполне современным достижением техники, разве что приспособленным под лошадей. Что ж, водопровод, электричество и даже более продвинутые машины у аборигенов имелись; вот только мне казалось, что далеко не каждый мог позволить их себе. Хотя, если вспомнить тот рубин…
Я остановился у бюста, изображавшего бородатого пони. Я и на улице видел у некоторых особей мужского пола усы и бороды, так что секретом для меня эта особенность физиологии не стала. В конце концов, это означало, что и мне не придётся ходить совсем заросшим. Позолоченная табличка сообщала имя этого, без сомнения, выдающегося деятеля общества лошадок. Жаль только, что для меня их письмена представляли собой китайскую грамоту.
На голове мраморного изваяния нахохлилось чучело совы. Я цокнул языком и оглянулся на дверь.
— Скажи-ка, филин, как тебя зовут?
Наверное, я ожидал, что кукла каркнет «Никогда!», но этого не произошло. Я хмыкнул и повернулся, чтобы двинуться дальше, но чучело внезапно распахнуло глаза, крутануло головой и ухнуло. Я отпрыгнул назад, поглядел в янтарные зрачки и погрозил ей кулаком. Настоящая сова, даже такая коварная, после всего, что уже случилось со мной, не могла всерьёз испугать меня.
Спустившись, я застал презанятную сцену. Звезда как раз закончила писать и сворачивала заполненную бумагу в свиток. Обернув его ленточкой, она подозвала ящерицу, и та, набрав воздуха в лёгкие, выдохнула из себя зелёное пламя, спалившее то, что поднесла единорожка, дотла. Я почесал затылок. То, что я увидел, выглядело бессмысленно. Вряд ли идея переписки у местных жителей обесценилась до такой степени, чтобы сжигать послания сразу же по написании. Впрочем, это мог бы быть какой-нибудь религиозный ритуал. Писали же дети письма Санта-Клаусу?
Мысли переключились на помощника Путеводной Звезды. Огнедышащие ящерицы… где-то я о подобном уже слышал. Либо такой размер драконов в этом мире нормален, либо у единорожки живёт детёныш. Интересно, что с ним станет, когда он вырастет?
Я пришёл как раз вовремя. В дверь кто-то постучал. Я успел отметить краем разума, что этот обычай у землян и пони трактуется одинаково, так как дракончик отправился открывать поздним гостям… Но он не дошёл. Дверь снесли с петель, и в доме заметалась розовая молния. В мгновение ока обежала всю прихожую и общий зал, покружилась у ошеломленной лавандовой пони и устремилась ко мне.
В голове вспыхнуло «враг», я выбросил вперёд кулак — по крайней мере, подумал об этом; да и в целом дотянуться до создания вполовину меньше себя и мчащегося, как кошка с подпалённым хвостом, затруднительно, — навстречу бестии, но раздавшийся крик Звезды остановил суматошный бег живого вихря. Прямо передо мной застыл ещё один абориген — розовая от кончиков копыт до спутанной гривы, почему-то ассоциирующейся с жвачкой, пони. Надолго визитёра не хватило — розовый разряд заскакал снова, вертясь около меня и без устали тараторя что-то на своём птичьем языке. С запозданием ко мне пришло осознание того, что минимум половину вопросов гостья адресовала непосредственно мне.
Передозировка розовым пришла примерно через три секунды. Передозировка конкретно этим экземпляром пришла ещё через пять. Понимание того, что если бы остальные жители этого мира вели себя так же, то я бы очень быстро принялся крушить всё подряд, посетило мой парализованный мозг спустя полминуты.
Блаженный миг исчезновения гиперактивной пони я пропустил. Ещё мгновение назад она мелькала поблизости, а в следующую секунду уже выпрыгивала из открытого всем ветра дверного проёма на всех четырёх ногах одновременно.
Звезда произнесла что-то сочувственное, но сдержать ухмылку не смогла. А я в очередной раз убедился, что с местными мне не по пути.
Я проснулся от смутного чувства тревоги. Мне снилась Земля. Я ходил по улицам города в окружении привычной и знакомой толпы, в которой не было ни лошадей, ни драконов, ни древесных волков. Серые люди с серыми проблемами, хмурые и не обращающие никакого внимания на то, что происходит поблизости. Мерный топот, гудки автомобилей, ругань пешеходов, которые наткнулись друг на друга. Коробки домов, столбы электропередач и светофоров, неоновая реклама. Никакой магии, никакой хмари, стремящейся выжрать тебя изнутри, никаких цветков, охочих до мяса. Только я и толпа, в которой не было ни одного пучеглазого чуда.
Как я хотел домой.
Беспокойство выдернуло меня из постели. Я сел, потянувшись, и приглушённо выругался — задел рукой стену. Выбравшись из уютного тёплого гнезда кровати, я надел тогу и на ощупь вышёл из своей каморки.
Что-то было не так. В висках пульсировала кровь. Сердце заходилось в бешеном стуке, я мгновенно вспотел.
Серебристый свет луны освещал центральный зал. Я проходил мимо стеллажей с книгами — казалось, будто они перешептываются между собой, шелестят пожелтевшими от древности страницами, обсуждая безумца, шастающего в столь поздний час по обители знаний вместо того, чтобы сладко спать.
Причина моего волнения приближалась. Я мог учуять запах собственного страха, смешанный с книжной пылью. Судорожно вздохнув, я закашлялся. Кашель быстро перешёл в приступ, и я согнулся пополам — внутренности хотели вырваться через израненную хрипами глотку; по ней словно провели наждаком. Я прикрыл рот рукой, содрогаясь. Наконец приступ закончился.
Мельком взглянув на руку, которой прикрывался, я опустил было конечность, но тут же уставился на неё в неверии: она была покрыта каплями какой-то тёмной жидкости. Я поднёс ладонь к лицу, принюхался. Пахло кровью и чем-то болотным, той жижей, в которой я вывозился в зачарованном лесу. Я коснулся губ пальцами другой руки, взглянул — слизь и кровь намочили их.
Как я мог рассчитывать на то, что проклятый мир оставит меня в покое? В больнице не обнаружили мою болезнь — да и смогли бы… захотели ли они? Они враги. Любое порождение этого мира — мой враг. Если не найду пути на Землю, то останусь здесь навсегда — и умру. Кровавый кашель вылечить трудно… а уж с лесной хворью и подавно…
Я прислушался: что-то насторожило мой слух. Уши заболели, как будто на барабанные перепонки бесцеремонно надавили ватной палочкой.
Тик-так. Тик-так.
Я схватился за голову. Нашли. Часы нашли меня. Они были здесь. Кашель возобновился, новые сгустки крови и слизи пачкали деревянный пол библиотечного зала. Из ушей тоже текла болотная дрянь, они болели всё сильнее. Голова раскалывалась.
Я пополз вперёд, ориентируясь на тиканье, становившееся всё громче. Часы убивали меня. Тик-так.
Спустя вечность я очутился в прихожей. Тиканье, превратившееся в адское громыхание, размазывало моё тело по полу, втирало его в щели между досками. Борясь с порывами несуществующего ветра, я приподнялся. Кровавая тягучая слюна извозила одежду и лицо: я постоянно утирался, зрение отказывало — глазницы залепляла жижа, струившаяся теперь из каждого отверстия в моём теле. Живот крутило, будто змея, поселившаяся там, наконец проснулась — лесной паразит, существо, выедавшее организм изнутри.
Часы тикали. Тик-так. Обычные настенные часы. Лес заразил их. Может быть, через меня. Может, семя заразы таилось в них до моего появления. Я закричал, когда очередная волна боли сжала сердце в холодных объятиях.
Из последних сил сохраняя сознание, я сорвал часы и запрыгал на них, затем схватил механические останки и швырнул их в стену. Несколько шестерёнок поранили мои руки, одна угодила в щёку. Но тиканье прекратилось. Боль ушла.
Зажёгся свет. Я медленно повернулся. Путеводная Звезда с узившимися от паники зрачками застыла посреди прихожей, глаза единорожки остекленели. Рог пони светился. За её задние ноги спрятался дракончик. Я открыл рот, захлопнул его. Потом перевёл взгляд на тогу, которой полагалось быть вывоженной в жиже и крови.
Тога сияла чистотой — стоило отдать должное ящерице. Немного крови из ранок на руках и щеке запятнало белое одеяние, но ни следа той грязи, что виднелась ранее. Я сглотнул, посмотрел на одеревеневшие, вспотевшие ладони. Тугой ком в горле давил, сердце ускорило темп, кожа была раздражена. Похоже, я царапал её ногтями, даже не сознавая этого.
Я не говорил на их языке. Но даже если бы и говорил, объясниться будет невероятно трудно.