Робинзонада Данте
Преимущества коммуникации
Забытье вскоре сменилось сном — сном о Земле. Я часто видел их. Мир лошадей утомлял, а такое возвращение домой, пусть краткое и неполное, разбавляло однообразную пёструю муть нового мира.
Под ногами лежал тротуар, в небе висела белёсая шапка туч, а вокруг двигались по-осеннему одетые люди. Моя же одежда состояла из тоги и надежды на то, что во сне простудиться нельзя.
— Я дома.
Приятно почувствовать себя на своём месте. Хотя бы на краткий промежуток времени. Хотя бы во сне. Проходящий мимо бородач во франтоватой шляпе и с гитарным чехлом на спине странно покосился на меня, и я стёр улыбку с лица. Пусть то было лишь разгулявшееся воображение, но выделяться на фоне окружающей хмурости не хотелось. Трудности стадного образа жизни, если угодно.
Асфальт холодил ступни. Я зашагал по улице, украшенной неоном рекламных вывесок и змейками облупившейся краски на домах. Широкие баннеры, настойчиво требующие купить, посетить, воспользоваться акцией и сытно пообедать пробуждали ностальгию. В прошлых сновидениях они отсутствовали, а любая припомнившаяся мелочь вызывала умиление.
Особых последствий от встречи заметно не было, как не было и времени прислушиваться к организму. Сильный ветер трепал одежду, забирался под неё, обжигая тело холодом. Любопытство и опаска проиграли желанию сберечь крохи тепла, и я свернул во дворы к ближайшему подъезду. Там подстерегала преграда в виде домофона, ехидно поблёскивающего металлическим светом. Я огляделся по сторонам, посмотрел вверх — изъеденный временем бетонный козырёк не выдал кода — и попробовал рвануть дверь. Та не поддалась. Я вздохнул, затем, осенённый идеей, набрал три шестёрки. Писк побеждённого домофона прозвучал музыкой. Из подъезда пахнуло теплом и пыльным крошевом. Около лифта ровными рядами висели почтовые ящики, оказавшиеся пустыми. Даже от такого сна вряд ли можно ожидать настолько хорошей проработанности.
Какое-то время спустя я согрелся и заскучал, так что решил подняться на крышу. Проветриться — замёрзнуть ещё раз — оглядеть муравейник сплетённых человеческих жизней с высоты орлиного полёта и помечтать о том, как бы окунуться в него не только во сне.
Створки дверей податливо разошлись, обнажая нутро лифта. Я нажал на кнопку последнего этажа и мельком подумал, как бы мне попасть на саму крышу. Там же всё перекрыто…
— В конце концов, это же мой сон! Так что никаких препятствий.
Мне совсем не хотелось пробираться между двумя лестничными проёмами, рискуя телом в общем и тогой в частности. Да и комплекция вряд ли позволила бы такие фокусы.
Благополучно доехав до последнего этажа, я направился через балкон на лестницу. Почему-то в груди теплилась уверенность, что такой путь имелся и вёл именно на крышу.
Обе двери были распахнуты настежь. Забывчивый работник не только не запер их, но и открыл пошире, чтобы не пришлось возиться с ними. Я ухмыльнулся, шагнув вверх. Всевластие, несомненно, развращало. Окрылённый успехами, я попытался представить себя в деловом костюме вроде того, в каком я прибыл в мир пони, но ничего не получилось. Я принял неудачу с достоинством и почти без сожалений, а как только вспомнил, что на руке вновь могли оказаться часы, то и вовсе без оных. Волна отвращения прокатилась по телу, едва я вспомнил тяжесть мерно тикающего механизма на левой кисти.
После тепла в четырёх стенах пронизывающий ветер на крыше показался клинком, чьё лезвие вонзилось прямиком в лёгкие. Я поперхнулся и схватился за складки хламиды, съёжившись в попытках спастись от холода поздней осени. Порывы воздуха взъерошили волосы, руки покраснели. Погода определённо становилась хуже. Я попытался утихомирить её, но никаких результатов усилия не дали. Да и как усилия — можно ли так назвать настойчивый шёпот «пусть будет тепло, пусть сияет солнце»? Я сам себе напоминал доисторического шамана, молящегося забытым или мёртвым ныне богам. Разве что не было бубна, отвара мухоморов и ученика, который жаждет познать искусство волшебства, чтобы потом прикончить маразматика-учителя проклятием и подброшенной в постель змеёй. В практичности ученикам колдунов отказать нельзя, на одни потусторонние силы в вопросах преемственности они не рассчитывали.
Но с бубном я мог хотя бы станцевать что-нибудь дикарское, чтобы согреться. Оставалось лишь смотреть на открывшиеся просторы. Колонны многоэтажных зданий, перемежавшиеся чернеющими венами улиц, по которым струилась жизнь человечества, яркие жёлтые, красные, зелёные огни, похожие на глаза тысяч великанов, взиравших на маленькую фигурку, что сгорбилась на крыше в сотнях футах над землёй…
Но ради этого я и пришёл. Я набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул. Ледяные покусывания ощущались уже не столь явно. Тело окоченело.
Весь мир превратился в часть меня. Я застыл на месте, впитывая обстановку вокруг, сливаясь с ней; и небеса стали ниже, и облака стали белее, и на миг показалось, что вот-вот должно выглянуть солнце и всё очутится там, где оно должно быть, а я проснусь от долгого и утомительного сна, вытру пот со лба и подивлюсь кудеснику-воображению, сотворившему столь реалистичное виденье. И всё будет по-прежнему. Как? Я не помнил, но был уверен, что лучше, чем сейчас. Чем в царстве лошадок. Человек обязан иметь мечту, иначе на его месте останется жалкая оболочка, которой и дорожить смысла нет.
Всё изменилось. Не так — всё стало… иным. Не совсем человеческим. Как будто что-то нарушило моё уединение. Я прервал подобие транса и обернулся. Даже это движение потребовало немалых усилий — каменные мышцы скрипели, неохотно подчиняясь заледеневшим мыслям. Так вот как себя чувствовали знаменитые тролли, стоило им попасть под дневной свет. Ощущения были не из приятных.
Рядом с выходом на крышу стоял синий пони. Сложенные крылья едва угадывались за эфемерной гривой, клубившейся у шеи и не подчинявшейся порывам ветра. На кончике длинного рога горела крошечная сапфировая звёздочка. Я не без труда вспомнил, что этот пони был одним из двух лжебогов, именам которых меня старалась научить Звезда. Никогда не видел в таком упражнении особенного смысла.
Стоило признать, выглядела лошадка внушительно, несмотря на относительно малый размер — мне по грудь. Её, как и собрата по породе, окружала некая аура предрасположения к себе и властности, спрятанная под оболочку невинного дружелюбия. Звёздная грива, сливавшаяся с наступавшими сумерками и горевшая тысячью огоньков, тоже весьма впечатляла. Будто кусочек ночи спустился на землю. Ну, или на крышу.
Я разомкнул онемевшие губы, облизал, обнаружив, что горячий язык обжигал их.
— Не к добру твоё появление здесь, не к добру. Единственное место, где я могу побыть дома, и тут ты. Ничего хорошего ты не принесёшь.
В ответ пони защебетал, и я усмехнулся, тотчас зашипев от боли. В реальном мире у меня точно нашли бы обморожение.
А погода сошла с ума: небо наливалось чернильной синевой, ветер едва не сбивал с ног. Даже город внизу, казалось, взлихорадило — огни необычной формы гасли и загорались вновь, как если бы спятивший вдруг Эльм покинул мачты кораблей и носился по улицам с десятками факелов.
Пони вновь напомнил о себе, и на этот раз его слова не остались просто словами. Запахло озоном, и воздух прояснился. Казалось, он тихо звенел, как фарфоровая чашка, по которой щёлкнули ногтём. Затылок зачесался, в груди появилось необычное чувство, будто туда засунули второе призрачное сердце, а теперь оно билось в такт материальному. И новый орган давил на рёбра — огромный кот улёгся на мне и приятно урчал, каким-то чудом не сваливаясь на бетон.
— Теперь ты понимаешь нас? — прошелестел тихий голос. Я дёрнулся.
— Что за чертовщина?! В моей голове и без того уже творится хрен знает что, теперь и это? И откуда на мне невидимый кот?!
— Это не кот и не… чертовщина. Это мы, принцесса Луна, одна из правительниц Эквестрии. Нам пришлось воспользоваться технологией частичного совмещения душ. Ты можешь просто думать, мы поймём.
Лжебог — это она? И она думала о себе во множественном числе? Великолепно. То, чего мне не хватало. В когорте психов прибыло. Пони зашевелилась и нахмурилась. Чтение мыслей. Точно. Твою же мать, твою же…
Когда стараешься не думать о белом медведе, существует очень большая вероятность того, что будешь думать только о нём. Когда пытаешься сдержать эмоции и не материться хотя бы в собственном сознании…
Принцесса Луна выглядела очень недовольной.
— Ты закончил свои упражнения? Мы не желаем выслушивать это снова.
— Да. — Всё-таки говорить было проще — меньше шансов ляпнуть что-нибудь не то.
Теперь в голове роилась целая туча вопросов.
— А ты… вы можете узнать всё, что находится в моей душе или сознании… Ваше Высочество?
— При частичном слиянии нет. Только то, что рендер непосредственно желает сказать. Или не желает, но не может сдержаться. Полное слияние… характеризовалось бы неприятными последствиями.
Рендер? Неважно, какой-то парапсихический термин. Она могла бы вывернуть меня наизнанку. Однако, похоже, что тогда и я сумел бы как следует покопаться в её душе. По крайней мере, именно такое впечатление возникло от последнего предложения.
— А теперь мы хотели бы знать, кто ты такой и как оказался в Эквестрии. Ученица нашей сестры писала о тебе, но в её сообщениях говорилось, что она сама разберётся во всём.
Будто бы я и сам знал.
— Я человек по имени… кхм… — Заминка. И как я раньше не догадался придумать себе имя? Мозг лихорадочно искал что-нибудь красивое, звучное. — Робинзон, Ваше Высочество.
Звучностью имя не отличалось, зато отлично передавало отношение к ситуации, в которой меня угораздило очутиться. Один, совсем один среди обломков кораблекрушения, в котором погибла память, а парой шагов дальше, чрез мокрый податливый песок, — зелёная таинственная рябь безлюдного острова. Острова, где, в отличие от книжной истории, жили говорящие звери.
— Кто такой человек? — На мордочке Луны мелькнуло нечто похожее на удивление. Невидимый кот потянулся и поскрёб лапками.
— Раса, живущая на планете Земля.
— На планете? Ты хочешь сказать, что ты не из этого мира? — Пони прикрыла глаза.
— Что-то вроде того, Ваше Высочество.
— И как же ты попал в Эквестрию?
— Понятия не имею. Я вообще мало что про себя помню. Кажется, амнезия… — развёл руками я и добавил: — А что такое Эквестрия?
— Страна, в который ты ныне пребываешь. Ею правим мы: принцесса Луна, управляющая луной, и моя сестра, принцесса Селестия, управляющая солнцем. Ты её уже видел. Она… связалась с нами и попросила как можно скорее отыскать твои сновидения. И попросить прощения.
— Мило. В смысле, я прощаю её, конечно. — Когда царствующие особы зачем-то извиняются, их нужно прощать.
— Иногда Твайлайт… твою попечительницу зовут Твайлайт Спаркл… проявляет чересчур большую инициативу. Она желает показаться самостоятельной и одновременно заслужить похвалу сестры, и это маленькое противоречие в стремлениях сказывается на её поведении. Однако Селестия порой обсуждала с нами новое… открытие Твайлат. И там говорилось о том, что по результатам исследований ты не имеешь отклонений в виде инопланетных бактерий в крови, а общее строение тела позволяет предположить некую скрытую ранее ветвь вида минотавров. — Луна с жалостью посмотрела на меня. — Возможно, твои воспоминания частично ложны. Такое случается.
Я обвёл рукой окрестности.
— Это всё тоже ложно?! — От этой мысли хотелось то ли кричать, то ли смеяться. Как она не понимала, я с Земли! А вовсе не с какой-то там захудалой планетки лошадей!
— Мы не говорим, что эта местность выдумана. Вполне возможно, что такой уровень цивилизации имеется у ветви минотавров, откуда ты родом.
— И вы думаете, что эти здания возникли на пустом месте?! Что какие-то там минотавры смогли сделать такое?! Уж поверьте, вы бы очень быстро заметили сотни заводов под своим носом и десятки самолётов над головами! — я задыхался от злости. Как она посмела… посмела утверждать, что я был местным жителем?! Сама идея чего-то в этом духе ужасала! Этот мир хочет убить меня, в конце-то концов! Но вот последнего определённо не стоило говорить. Психиатрические клиники существовали в любом развитом обществе, несомненно.
— Это одна из гипотез. Наш мир очень велик, а Эквестрия — это лишь крошечная его часть. И мы настоятельно советуем тебе успокоиться. — Луна не выглядела угрожающе, но меня отчего-то обдало волной страха. Не нужно зарываться, мы тут проездом… даже если кое-кто думает иначе.
— Здесь всегда так мрачно? — спросила она, переводя разговор и сбивая меня с мысли. Я хотел спросить, что такое рендер и как понимать слова «управлять луной и солнцем». Это метафоры, верно?
— Нет. По правде сказать, я не понимаю, почему тут так паршиво… Ваше Высочество.
— Любопытно. В любом случае тебе найдётся о чём поведать Твайлайт и нам, как только ты познаешь премудрости нашего языка.
— Я снова перестану понимать вас?
— Техника манипулирования душами через сны лежит в пределах только нашей компетенции, — многозначительно заявила Луна.
Я и не заметил, как она подобралась совсем близко. Затылок ломило. По мозгу будто сновали полчища муравьёв, раздражая его касаниями цепких лапок.
— Не стоит считать нас недостаточно недружелюбными, Робинзон. Наша сфера интересов включает в первую очередь защиту подданных и всей Эквестрии. И мы будем рады предоставить тебе опеку, если ты сам этого пожелаешь, — произнесла лошадка. Я машинально кивнул. Их способности «оберегать и защищать» были вне сомнений. Уж чем-чем, а навыком улавливать тонкие и не слишком намёки я обзавёлся, похоже, ещё в прошлой жизни. Осталось потихоньку адаптироваться и приступить к поискам дома. Я подозревал, что Луна сообщила мне далеко не всё, что знала.
— Тут становится неуютно. Мы увидимся снова, когда ты будешь к этому готов, — сказала Луна, развернулась к выходу на крышу и тихонько охнула. Я повернул голову за ней.
У выхода толпились люди. Десятки людей, и что-то мне подсказывало, что на лестничной площадке и вокруг дома было ещё больше. Они стояли, не шевелясь и, казалось, не дыша. Просто пялились на Луну и меня.
— Эти полуавтономные структурные единицы выглядят нестабильными, — кашлянула Луна, — мы бы сказали, очень нестабильными.
Она стукнула копытом по бетону, и я невольно взглянул туда. Там, где ранее находилась ночная принцесса, крышу испещрили крохотные провалы в клубящееся ничто. Среди туч прокатился гулкий рёв грома.
— Что происходит?! — закричал я, пытаясь перебить звон в ушах.
— Мы опасаемся, что стандартное применение снорукава по дельта-треку дало не совсем ожидаемые результаты. Мы были осведомлены о гипотетической несовместимости, но по прогнозам при неудачном входе в сон нас должно было вывести обратно. Однако последствия оказались более обширными.
— И что сейчас произойдёт? — Засасывающие ямы на поверхности крыши становились обширнее… или мне это казалось?
— О, — отозвалась Луна, — всё что угодно. Теперь нам кажется, твои сновидения были не предназначены для посещений аликорном. Наши альфа-ритмы сошлись в дестабилизирующем резонансе.
Я бросил взгляд на людей у лестницы… и поспешно его отвёл. Человеческие фигуры плавились, образуя причудливую гигантскую массу, поблёскивающую матовой чернотой.
В воздухе разлился резкий звук, отбросил на задний фон новые раскаты грома, безуспешно пытавшиеся вновь захватить лидерство в какофонии. Над городом играла невидимая и, судя по громкости, невообразимо большая скрипка.
— Как это остановить?!
— Полагаем, необходимо проснуться. Мы потеряли контроль над этим сном, если вообще когда-либо имели его, — ответила пони, пятясь от людской слизи, постепенно проникающей на крышу. Слизь проваливалась в возникшие дыры, но часть её неуклонно двигалась к нам. И играла скрипка.
Я подошёл к краю здания и заглянул вниз. В дрожащих сумерках взрывались фейерверки цветов и бесцветности, оседавшие прозрачным клеем на тонком слое реальности. Тучи, увлекаемые давящим ветром, снисходили на землю, превращались в туман. На их место на небе приходила чернота, перемежаемая парой точек звёзд. Понять, что творилось в моём сне, было теперь решительно невозможно. И играла скрипка.
— Проснуться… — пробормотал я и ущипнул себя за руку. Бесполезно. И логично, ведь до этого я чуть не погиб от холода, а это будет помощнее какого-то щипка. Логика, даже запоздалая, бывает до омерзения… права. — В следующий раз не стоит влезать в мои сны так бесцеремонно и без подготовки, Ваше Высочество.
— Мы были бы удивлены, если бы после столь внушительной дестабилизации ты продолжил бы видеть сны, — сказала подошедшая Луна и потупила взгляд. — Нам очень жаль.
Почему жаль им, а страдать мне? Неужели нельзя наоборот? Я пожалел, что в руках нет ничего тяжёлого вроде молотка или киянки. С каким наслаждением я бы опустил его на затылок скотине, лишившей меня радости кратких снов о Земле! Ничего не ответив, я посмотрел на крышу. Чёрная маслянистая жидкость была очень близко.
Скрипка сфальшивила; незримый смычок неловко проехался по струнам. Пространство сместилось, поехало в сторону, по нему пошли трещины, и в воздухе появились провалы в пустоту, от которых разило вечностью — её холодом, её равнодушием и её стерильностью.
Здание дрогнуло, и я упал на колени. Рядом испуганно вскрикнула Луна. Кот на груди впился когтями в кожу, легко миновав одежду, и я окунулся в водоворот эмоций и мыслей. От них веяло молодостью зелёного ростка и старостью вековых книг, веяло властью и страхом, любовью и заботой, воспоминаниями о тянущемся вакууме и ненависти ко всем, о желании признания и восторга, о всепоглощающей зависти и отпечатке силы чрез отречение ото всех. И где-то в глубине озера чувств на самом дне прятался тонкий слой ила, достигнув и коснувшись которого я ощутил что-то родное тому, что пряталось в груди: родное порче, медленно сводящей с ума и пожиравшей моё тело, влияние тления, которому я подвергался в течение всего пребывания в этом мире. Что бы ни поселилось в моей душе, оно присутствовало, пусть в мизерном количестве и забытое, в душе… в душе Луны. Пресловутое полное слияние произошло. Секунду спустя давление на рёбра пропало, как и призрачное сердце. Я оказался один. В затылок отдавало болью всякий раз, когда звучал рокот грома. Гроза без молний пугала. Их что, всасывали воронки пустоты? Пошатываясь, я поднялся на ноги.
— Каково это — летать?!
Я обернулся и увидел, что слизь подобралась вплотную. Рядом шмыгнула миниатюрная чёрная дыра, вбирая в себя звуки.
Один шаг. Я распростёр руки и ступил вперёд, срываясь в хаос у подножия дома. Ужас обжёг грудь свинцовым хлыстом, выдавил из неё истошный крик. Прошла минута, две. Ровным счётом ничего не изменилось. По грязно-серой дымке, скрывавшей землю, прыгали разъярённые — вот куда они делись! — молнии. В лицо не бил ветер, не выдавливал из глаз слёзы — сопротивления воздуха вообще не чувствовалось, как и запахов.
Люди живут моментом. Стоит ожившему кошмару поселиться у них под кроватью на постоянной основе, и через какое-то время они будут воевать за очерёдность квартплаты. К сожалению, в один не очень прекрасный момент кошмар всё равно потребует своё. Но и тут можно откупиться, к примеру, соседями или родственниками. Увы, человек редко когда проявляет мужество встретить свою судьбу, когда ему есть что терять; только утратив надежду, он может обрести силы в кратком запале ненависти. Но в основном мир перестаёт тревожить таких живых мертвецов, которым возня более удачливых — тех, кто продолжит путешествие по дороге существования, — людей кажется нелепой, лишённой смысла перед обликом того, что они почитают за вечность.
Наконец дымка частично рассеялась, и я увидел землю. Ландшафт до самого горизонта растаял, превратившись в чёрную жидкость. В ней с трудом бродили какие-то фигуры, которые при моём приближении вытянули вверх узловатые руки. Просыпайся! Ну же, давай! Боже, пожалуйста, не дай мне туда упасть, ты же всепрощающий, вселюбящий, ещё много всяких «все», я не такой уж грешник, да и вовсе не грешник, если подумать, не крал, не убивал, не желал соседских жён, а если и желал, то не помню, не молчи, выдерни меня из этого ада, прошу, умоляю, Боже праведный, Бо-о-о-же! В горле будто застрял жгучий кусок льда. Поверхность была всё ближе. Время вновь ускорилось.
Бултых! Меня сплющило давлением, затопило «водой», ворвавшейся в лёгкие, разорвало жадными пальцами выходцев из могил.
Я проснулся. Пару минут лежал неподвижно, приходя в себя. Все постель была мокрая, но, к счастью, только от пота. Лишь когда я шевельнулся, почувствовал на лбу какую-то тряпку, стряхнул её. В моей комнатёнке, оказывается, хватало места на целый стул. На стуле восседал дракончик, мерно посапывая. Уж его-то сны определённо не тревожили! Но он, похоже, присматривал за мной. У меня была температура?
Итак, первый осознанный контакт закончился шизофреническим видением и обещанием пропажи снов. Я вновь захотел треснуть эту… Луну чем-нибудь тупым и очень тяжёлым. Необходимо выучить местный язык и поскорее сбежать на Землю, напоследок проверив, не удастся ли подбросить этой синей принцесске ответный подарочек. Как любят проклятые аборигены бездумно лазать в чужих мозгах!
Я соорудил новое гнездо из одеял таким образом, чтобы наиболее сухие из них оказались прямо подо мной — спать на мокром неприятно. Затем убедился, что моя тога лежала справа от кровати. Устроился поудобнее и сомкнул веки, мельком вспомнив про то, что так и не разбудил и не отправил досыпать в кровать ящерицу, обрекая её на безрадостное утро и болящую спину.
Сон не шёл, отпугнутый бесплодной круговертью мыслей. Постепенно я провалился в полудрёму, в которой осознавал себя и одновременно был
висельником, проживающим собственную казнь и испытывающим болезненное удовлетворение — палачи, судьи, глашатаи и народ собрались ради него! — вперемешку с ожиданием скорой смерти. Но с течением времени картина размывалась и на последних ступенях эшафота исчезла совсем.
Утро принесло солнце, разогнавшее тьму, птиц, разогнавших вязкую тишину, и пони, разогнавших остатки сна. Я замычал и попытался забраться поглубже в одеяла, но чихнул из-за пыли, попавшей в нос, и проснулся окончательно. На втором этаже слышались далёкие голоса Путеводной Звезды… Твайлайт Спаркл, так её называла Луна?.. и ящерицы. Они, похоже, о чём-то спорили. Я прикинул, не сообщила ли им принцесса о моих замыслах, но понял, что в таком случае по пробуждении меня ожидала бы камера с мягкими стенами и улыбчивым персоналом.
Однако у меня по-прежнему имелись определенные культурные трудности. Я знал, что фиолетовую волшебницу зовут Твайлайт Спаркл, но это было имя на не их языке, а на одном из земных. Их язык состоял преимущественно из чириканья, щебетания и цоканья. Скорее, это был вольный перевод, притом не на язык, на котором я разговаривал сам с собой. Очень интересные выверты сознания происходили при слиянии душ. Действительно, кроме прямых мыслеобразов, ничего не приходило на ум. Но какие же это мыслеобразы, если я слышал слова, а не видел картинки? Кривая у лошадей магия, кривая. С другой стороны, а кто сказал, что она обязательно эквивалента земной? А есть ли магия на Земле? Нет, разумеется. Нет. Определённо нет. Но тогда был ли смысл в этих рассуждениях? Лучше принять всё как есть, подняться с постели, умыться и идти завтракать.
Я привстал и снова чихнул. В горле першило. Я попытался прочистить его, но только ухудшил этим положение. Под конец я закашлялся и был вознаграждён за это парой капель буроватой слизи на руке, которой закрывал рот, чтобы не шуметь.
Смывая с лица паутину сонливости, я разглядывал себя в зеркало. Мне показалось, или глаза запали глубже? Я был вполне здоров, если верить Луне. Что ж, раз в Эквестрии здоровье означает медленную смерть от непонятной болезни или — я вспомнил, как пил в зачарованном лесу протухшую воду, — паразита, то с Эквестрией мне точно было не по пути. Серьёзно, неужели так трудно научиться лечить или хотя бы находить свои же болезни? О том, что такая реакция могла возникнуть у моего организма на конкретную среду, я предпочёл долго не думать — всё равно пока ничего не изменить.
Наверху меня встретила старая компания в лице Звезды… Твайлайт, дракончика и, как ни странно, Модницы. Они чаёвничали и моё появление встретили щебетом, который я опознал как приветствие. При этом лавандовая единорожка потупила взгляд, встретившись со мной глазами. Я вздохнул.
На завтрак были фрукты, где-то четверть из которых являлась съедобными, и напоминавший обыкновенный морс напиток. Во время еды я отгонял витавшие в воздухе соблазнительные образы чего-то более… основательного и питательного.
Дракончик постоянно глядел на Модницу, стараясь делать это как можно незаметнее, но получалось у него плохо. Судя по количеству рас на квадратный метр земли, ксенофилию у них вряд ли осуждали. Я чуть не подавился яблоком, представив себя в интимной — приглушённый свет, в кои-то веки нормальная кровать — обстановке с одной из пони. Тело против такого поворота событий, похоже, если и возражало, то так, для галочки. Физиологические потребности правят любыми мирами, потому что они руководят теми, кто смеет считать себя разумным и даже доминирующим видом на крохотном комке глины и раскалённой магмы. Подожди месяц, дружище, и ты познаешь суть, сказал я самому себя грустно. Нет, всегда есть обходные пути… но как же уныло они выглядели!
После еды Модница ускакала по своим делам. Я с Твайлайт отправился вниз к привычному столу, предвкушая часы нудной и бессмысленной зубрёжки. На полпути пони куда-то свернула, что-то быстро прочирикав, и я остался один. Дойдя до читального зала в глубине библиотеки, я уселся на крошечный стул, проверяя, выдержит ли он мои телеса, и принялся ждать. Стул скрипел и стоял насмерть.
Лошадка появилась через десять минут, с трудом таща в зубах пакет с несколькими книгами. Я помог донести их до стола и удостоился благодарного кивка — ей было тяжело и непривычно. На секунду я почувствовал укол вины, ведь она не могла использовать магию из-за того, что я после этого, скорее всего, получил бы приступ панического страха, но тут же вспомнил, из-за кого заработал фобию.
Твайлайт Спаркл села напротив меня и несколько мгновений молчала. Затем заглянула в глаза и что-то проникновенно произнесла. Будь тут букмекерская контора неподалёку, я бы сделал ставку на то, что пони просила прощения за то, что не удержала Селестию. Хотя я не мог утверждать наверняка, что конторы поблизости нет, да и в любом случае местные деньги я видел только в копытах лошадок. Выглядели они толстыми и сверкающими золотым блеском. Богатая на ресурсы страна всё-таки Эквестрия…
Я кивнул и улыбнулся, воодушевляя единорожку покончить с формальностями и приступить к обучению. Раньше начнёшь — раньше закончишь, а извинениями мои мозги на место не поставить, равно как и вернуть меня на Землю.
Твайлайт достала первую книгу и распахнула её на первых страницах. Там были схематично изображены стол и стулья с подписями. Похоже на детский букварь. Она протараторила что-то и постучала копытом по картинке со стулом. Я, немного ошарашенный от скорости, с которой лошадка говорила, робко попытался повторить последнее, что она сказала, но Твайлайт тут же замотала головой и вновь указала на иллюстрацию. Я почесал затылок:
— Стул?
Пони прикрыла глаза и выдала что-то вроде:
— Чьюль?
Ну что ж, Магомед нашёл способ сдвинуть гору. Аллах мне свидетель, не худший из всех возможных! Я хихикнул и тут же состроил серьёзное лицо, чтобы волшебница не вообразила, что я смеюсь над ней. Вообще, давно пора было сделать нечто подобное, но как-то непривычна была идея путешественника, обучающего своему языку аборигенов. Я кивнул и повторил:
— Стул.
— Счьюль.
У пони была невообразимо забавная мордочка, когда она старалась выговорить незнакомое слово. Я закатил глаза, представив свой акцент во время жалких попыток поговорить на языке местных, и решил прекратить думать об этом.
Спустя пару минут Твайлайт уже вполне сносно выговаривала «стул». Я не переставал кивать, как китайский болванчик, а она вдруг показала на меня и чирикнула:
— Щьюльюве.
Это слово я слышал раньше и всегда, каким бы нелепым это ни казалось, понимал. Вот только теперь я был не простым имяреком, а самым что ни на есть Робинзоном. Я помотал головой и сказал:
— Не человек. Робинзон. Ро. Бин. Зон. Робинзон. Робинзон.
Она озадаченно уставилась на меня. Я спрятал лицо в ладонях и выдохнул, осознавая, что отсутствие имени ранее только что вылезло мне боком.
— Щьюльюве.
— Робинзон.
— Льёльинон? — осторожно, будто произнося заклятье, попробовала Твайлайт. Я кивнул:
— Да.
— Лья?
Я откинулся на спинку стула и с грохотом сверзился на пол. Лилипутская мебель, чтоб её черти драли в интерьерном аду! Но пала она смертью храбрых, мужественно выполняя свой долг. Твайлайт охнула и встревоженно затараторила, приподнявшись. Я показал ей большой палец, корчась на обломках мебели. Жаль, что она не поняла.
Часы до обеда промелькнули мгновенно. Волшебница оказалась потрясающей ученицей, запоминающей огромные — по моим меркам — пласты информации. Настоящий полиглот; вот что значила учёная порода! Шагая наверх, я грел себя мыслями о том, что лёд таки тронулся и в самом скором времени я обрету хотя бы одного собеседника. Кто-то за спиной громко хмыкнул; я оглянулся, но никого, кроме погружённой в себя единорожки, не заметил. Почудится же такое. Хмыканье повторилось. Я сжал зубы и горячо понадеялся, что это шалит разгулявшееся воображение; вся ирония заключалась в том, что галлюцинации тоже в некотором роде лишь фантазии…
Прошла насыщенная неделя; каждый день я практиковал свой язык с Твайлайт, продолжающей впитывать новые знания как губка. Наши занятия давали потрясающие плоды. Единственной помехой на пути пони к совершенству был я, преподающий из рук вон плохо. Также сказывалась нехватка времени: волшебница проводила некие параллельные исследования, суть коих я не уловил, но желал выяснить. Я даже выспрашивал лошадку о них, но её словарный запас для таких тем оказался чересчур мал. Я не унывал — меня охватила кипучая жажда деятельности, мной руководило кипучее стремление раскопать всё возможное о мире пони, ибо только непрерывное познание, сколь бы тяжело оно ни давалось, способно сорвать покров иллюзий с этого мира. Усилия не приносили особого отклика, но я более не хотел оставаться безучастным и, хуже того, уверенным в миражах вокруг узником платоновской пещеры.
Как выяснилось, городок, где я проживал, давал пристанище не только пони, но и минотаврам, ослам, козлам и другим копытным. Другие расы, однако, составляли подавляющее меньшинство жителей. Я предположил, что Эквестрия является именно страной пони. Иная примечательная вещь — урожаи яблок, которые поспевали чуть ли не за пару дней. Я специально ходил на близлежащие фермы и ставил зарубки на деревьях, отмечая своих подопытных. Сомнений не было: лошадки могли снимать за год куда больше, чем один урожай за год! Но большая часть продукции шла на прокорм популяции, а внешних поставок чего-либо я не приметил. И у местных были поезда! Я недооценил уровень их технического развития. Хотя само строение железных коней выглядело достаточно примитивным и к тому же излишне китчевым, украшенным ненужными рюшечками и нелепой резьбой, пони знали, что такое железо и с чем его едят.
За прошедшие дни произошла пресные будни разбавила пара событий. Как-то, уйдя на прогулку, Твайлайт вернулась домой взволнованная и встрёпанная, нервно позвала Спайка, вышедшего за ней с какой-то книжкой под мышкой, и поскакала в сторону больницы. Я решил отправиться за ней; она и впрямь добралась до госпиталя, зашла внутрь здания. Я, поколебавшись, зашёл туда же и застал всех подруг волшебницы в сборе, за исключением Спортсменки. На меня покосились, но говорить ничего не стали. Чувствовалась общая взвинченность. Как оказалось, на втором этаже находились палаты отдельно для пони, и в одной из них оказалась голубая пегаска. Её крыло было замотано бинтами. Я некоторое время понаблюдал за проявлениями дружеской заботы, пожал плечами и отправился прогуляться — зря, что ли, выходил? Ступени, предназначенные для лошадей, с последнего посещения удобнее не сделались; печальный факт. Это вкупе с низкими потолками едва не прикончило меня, когда я оступился.
Другой эпизод запомнился куда больше благодаря тому, что касался лично моего благосостояния. Модница наконец сшила мне одежду, и однажды утром я вместе с Твайлайт отправился к ней на дом. Её обитель была разделена на секторы: магазин со множеством зеркал и выстроенными в ряды манекенами, жилая часть, где мы пили чай после примерки, и рабочая площадка, заставленная набитыми тканью и портняжными приспособлениями шкафами. На одном из столов виднелась куча обрезков, на другом покоилась швейная машинка, работающая, похоже, на магии.
Когда я увидел, что сшила Модница, радости моей не было предела. По фасону новая одежда оставалась той же тогой, крепящейся у плеча фибулой в форме раскинувшей крылья бабочки. Но белая, атласная на ощупь ткань эффектно оттенялась по краям сиреневой и красной вышивкой, переплетение линий на груди складывалось в изящный узор, а сидела хламида как влитая. Пожалуй, мелькавшие кое-где блёстки были излишними, но я прикинул, что они исчезнут после пары-тройки стирок. В остальном же всё было великолепно; по-другому и быть не могло, ибо прогресс оказался подкупляюще большим. В конце концов, моя предыдущая застёжка была булавкой.
Твайлайт Спаркл вместе с Модницей разглядывали меня. Волшебница даже попыталась отпустить комплимент, прозвучавший умилительно и нелепо из-за плохого пока знания языка. На мордочке швеи я увидел удовлетворение от хорошо проделанной работы.
В целом я был вполне доволен происходящими переменами. Для счастья оставалась самая малость: прекращение кровавого кашля, возобновление снов, отсутствие слуховых и порой визуальных — я не перестал видеть неясную фигуру, прячущуюся в тенях и исчезающую, когда я подбегал к ней; порой это ставило в неловкие ситуации — галлюцинаций и возвращение на Землю. Я колебался, не рассказать ли местным о кашле. Останавливало только то, что ни в больнице, ни у Твайлайт его не обнаружили. С моей удачей я мог её выдумать… или мне её внушила планета. Твёрдая убеждённость в том, что мир пони медленно выжимает из меня все соки, могла послужить путёвкой в страну радуг и шприцов с неизвестным содержимым, если шприцы вообще нужны там, где по снам разгуливали лжебожества.
То был превосходный инструмент общественной пропаганды, надо отдать должное; но использовались ли такие экстрасенсорные штучки подобным образом, я не знал. И предпочёл бы не вникать, если только это не помогло бы возвращению домой.
Так или иначе, но я продолжал жить умиротворённой жизнью паразита, сидящего на шее у фиолетовой единорожки и обучающего ту языку, применения которому она с моим исчезновением не найдёт. Но одним утром всё изменилось.
Я сидел на кухне и ждал завтрака. Робкие попытки сделать что-нибудь самому закончились возмущённым писком дракончика, решившего, видимо, что я посягал на его обязанности. А возможно, весь секрет таится в том, что я спалил нечто, что сначала принял за манную крупу. Оказалось, местная манка порождает воистину красивейшие взрывы при контакте с водой: разноцветные искры били во все стороны, а прикосновения их к коже оставляли заметные следы. Так я обрёл первые заплатки на подарке Модницы. И я до сих пор не понимал, на кой чёрт хранить потенциально опасные продукты или даже реагенты на кухне! Так что теперь приходилось ждать. Я с завистью поглядывал, как Твайлайт уплетает свои любимые цветочные бутерброды. Их хлеб для человеческого употребления был совершенно непригоден: вязкий, комковатый, с привкусом тины, он усиливал травянистый привкус цветов и вызывал непроизвольную рвоту.
Прожевав очередной кусок, волшебница внезапно сказала:
— Вчера был мысль. Знаю и не знаю, как обучу ты я языку.
Она всё так же дико коверкала слова и путалась в падежах и склонениях, а порой вообще не могла сформулировать мысль внятно, но тут вина целиком и полностью лежала на учителе. Понятно, что долгие и продуктивные разговоры не клеились; первые расспросы любопытной лошадки о моей жизни я кое-как замял отчасти оттого, что думал, о чём стоит рассказать, а отчасти из-за лени. Уводить тему беседы было чрезвычайно трудно; фиолетовая единорожка оказалась существом дотошным и настырным.
— И как же? — Я уныло уставивился на красочную скатерть. Желудок молил о еде.
— Есть подруга. Живу в много дерево, не так далеко, но, может, опасно. Много дерево никогда не неопасно.
Много дерево? Скопление деревьев, которое опасно? Я секунду пытался понять, о чём она толкует, а потом до меня дошло. Зачарованный лес. Она хочет, чтобы я вернулся туда. Вернулся… вернулся в лес. К волкам. К мошкаре, жужжащей, выедающей мозг непрекращающимся гудением. К таинственно-пугающим звукам неведомых существ. К часам. Тик-так.
Видимо, я изменился в лице, потому что единорожка обеспокоенно чирикнула:
— Что случится?
— Ничего. Ничего не случилось. Покажешь потом, где находится это… «много дерево».
Аппетит был испорчен. Я через силу проглотил то, что приготовил дракончик, и отправился на прогулку с волшебницей. Мои худшие опасения подтвердились: она взяла курс в сторону леса и, когда тот показался, ткнула туда копытом.
— Там. Может, есть то, что помогу. Не знаю, но стоит пробую.
— «Много дерево» называется лес, — как в трансе произнёс я. До меня донёсся приглашающий шелест листвы, в котором прятался задушённый на корню смех. Эта тварь издевалась. Тик-так. Равнодушная тёмная полоса растеклась по горизонту, стискивая мир в цепких объятиях. Где-то там, между покрытых рваной корой стволов, пряталось моё безумие. Оно жаждало меня, стремилось ко мне, хотело слиться со мной в приветственном поцелуе и в нетерпении стелилось по земле, уже предвидя, как касается моей ступни, ползёт по моей ноге и охватывает все мои конечности, неспешно выедая рассудок и заменяя его бурой слизью. Слуга мира пони, лес выполнял свою задачу и заодно развлекался с беспомощной игрушкой, закинутой сюда дьявольским роком. В кроне деревьев скользила дымка, в которой жила призрачная ведьма Моргана, порождающая дикие миражи и тут же стирающая их в ничто.
— Лес. И я туда не отправлюсь. Ни за что и никогда, — как можно твёрже сказал я. За спиной раздался всполох оскольчатого смеха. Смех был похож на мой собственный.