Синтетические сны

Right here and now

Глава, в которой Эм-Эм попадает в передрягу, а Селестия с Луной открывают странную подробность.

Таверна на углу 4-ой Радиальной и Кольцевой
Улыбаясь, он вошел туда. Старая, грязная таверна на пересечении двух улиц, отделанная зелеными обоями с орнаментом из белых ромбиков, стершиеся от времени и замусоленными чем только угодно — от капель чая до остатков ссохшейся и поэтому неоттираемой блевотины. Несколько «двойных» столов — три справа и два слева, разграниченные креслами с потемневшей от времени фиолетовой обивкой, стоявшие вокруг каждого лакированного дубового стола полукругом. Потолок из той же самой мягкой обивки, и единственная горевшая люстра с четырьмя небольшими лампочками создавали мягкую атмосферу в этом старом помещении. Вдалеке виднелась типичная барная стойка — несколько высоких стульев, большая стойка, сверху — чистые бокалы без единого следа жира или грязи, сзади — полка, на которой показательно были поставлены самые дорогие и редкие алкогольные напитки, вроде давно запылившейся бутылки двухстолетнего вина «Грейптэйл ‘54», маленькую рюмочку которого выпивал только хозяин заведения на свой день рождения, да и то — через раз, желая оставить эту бутылку его единственному сыну, которому уже было шестнадцать лет. «Скоро, скоро мой маленький уголок перестанет быть моим,» — усмехаясь, говорил иногда этот хозяин своему барпони, и добавлял, пропуская в глотку стаканчик сидра от семейства Эпплов, а затем устало добавлял: «Но жизнь приходится передавать молодым, что поделать с этой катавасией поколений».
За стойкой стоял барпони — земной пони средних лет, в небольшом рабочем жакете, не слишком умелый мастер «финтовать» бутылками и фужерами, однако добротно, быстро, аккуратно и безошибочно наливавший спиртное и смешивавший коктейли обывателям, что заходили пропустить бутылочку или, в случае более сдержанных пони, стаканчик. Видевший за свою работу — а работал он столько, сколько себя помнил(лет двадцать, не меньше) много пони, он, все-таки, несказанно удивился, увидев пони в официальном костюме, зашедшего к ним так глубоко ночью. Таверна была пуста, и хозяин сетовал, что они скоро закроются — налоги были все те же, а вот прибыль стала в разы меньше. Иногда, проходя на кухню мимо кабинета, барпони слышал своего босса, в голос покрывавшего «Цистеин Синтетикалз» с их «ДримНатуре», которые босс в моменты своей бессильной ярости называл «помесью кошачьего дерьма и непонятной херни, слитой по чугунному лому, вывалянному в навозе, в соломенный тазик». Да, действительно, из-за того, что пони в своей массе отдали предпочтение препарату, уносящему в другую реальность, взамен старого доброго алкоголя и дружеских ночных посиделок перед выходными, дела таверны, мягко говоря, в гору не шли. А если быть честным, то финансовое состояние, некогда дошедшее до двухсот пятидесяти тысяч бит, теперь составляло жалкие тридцать тысяч — и это всего за четыре месяца. Владелец уже подумывал о том, чтобы снять все деньги, отдать половину верному бармену, и смотаться куда подальше — ведь пони, некогда бывшие тут, говорили, что прекрасные курорты, на которых можно отдохнуть, были в Филлифорнии. Он подсчитал, что там с сыном на пятнадцать тысяч бит может прожить в отеле «все включено» почти пять лет — а что ему надо было больше? Солнце, еда, кровать и сын — вот простой рецепт счастья для простого пони.
Земнопони в официальном костюме, зайдя в таверну, увидел единственного сидящего там пони. Не обращая внимание на бармена, предложившего ему выпить, он подошел к столу и сел на край противоположной скамейки, за которой находился грязно-желтый единорог. Судя по всему, он сидел здесь достаточно долго — чай, который он беспрестанно по уже сто раз выверенной круговой траектории мусолил ложкой, порядком остыл и достиг комнатной температуры. На самого пони был накинут лишь легкий клетчатый плед из какой-то шерсти, судя по ее виду, самой дешевой, что была там, где он ее покупал — торчащие во все стороны волоски и пушинки, плохо провязанные шерстяные нити.
— Эм-м... Я прошу прощения, — произнес пони в костюме, пытаясь оторвать желтого от его однообразного занятия: не получилось. Единорог под пледом все так же продолжал телекинезом ворочать ложку по кругу, создавая водоворот воды в стакане. Чаинки уже слились в постоянные круги.
— Извините, — снова продолжил земнопони. Из-под пледа раздался короткий вздох: «Чего?»
— Ну, я так... Просто вот пришел у вас спросить, эм... Мистер... — раздался голос земнопони, такой официально-добродушный, совмещающий в себе какие-то холодные нотки делового пони и одновременно такой... дружеский. Судя по умению так себя поставить, напротив желтого единорога сидел опытный дипломат-психолог, потому что такая фраза внезапно вывела единорога из его рутины. Чаинки, слившиеся плотными кольцами, еще немного покружились, разбиваясь о вставшую в стакане перпендикулярно основанию ложку, и еще несколько секунд разлетались в водной массе, постепенно оседая на дно. Не обращая на стакан внимания, единорог задал вопрос:
— Ты так говоришь, будто мне близкий друг. Имен не надо. Вы за наймом?
— Да, вы говорите верно. Я за очень специфическим делом. Говорят, вы прекрасный боевой маг... — протянул земнопони, смотря прямо в глаза единорога, которые смотрели на него исподлобья.
— Убивать никого не буду, даже не надейтесь, — отрезал единорог, желая снова вернуться к помешиванию чая, но земнопони продолжил разговор мягким, вкрадчивым голосом:
— Мне и наоборот, трупов не надо. Одна пони сейчас хочет подорвать наш бизнес... — начал разговор о деле земнопони, но вслед за его словами сразу поступил вопрос:
— Вы из этих, снопроизводцев, как вас... Цизуин?
— Да, я представитель «Цистеин Синтетикалз». Вы проницательны...
— Страдаю с детства. Так, давайте уже ближе к делу, мне эти диферамбы о пони-разрушителях мифов надоели. Дело, дело, мне нужно де-ело! — раздражаясь, рявкнул желтый, однако земнопони даже не повел и бровью, спокойно продолжая:
— Мне нужна от вас помощь. Есть одна пони... — земнопони на этих словах достал платок и высморкался, — извините. Итак, пони-курьер везет поддельный пакет документов о том, что нас надо закрыть, подписанный поддельной подписью. Курьера надо остановить.
— Что это за курьер? — устало протянул желтый единорог.
— Его, или ее — Дискорд поймет, — желтый усмехнулся, — зовут Эм-Эм.
— Это этот бронекостюмированный? Видел эту бандуру на улицах пару раз... — что-то припоминая, спросил желтый. Он был профессионалом-наемником, ни жалевшим ни крови, ни пота. Всегда работал ради только одного — денег. Помнил каждую личность... Но он никогда не выполнял заказы на убийство пони — таков был его собственный кодекс.
Да, иногда приходилось перерезать глотку, когда на него нападали — но он никогда не доставал нож первый, хотя он был специалист в боевой магии, и мог бы одним телекинезом да огненными струями прожечь много пони за раз. Не сотни, конечно, но штук восемь бы победить смог — а разве надо ли больше? Он постоянно тренировался. Он постоянно работал. Это его устрашающее постоянство и делало его самым популярным наемником — хотя да, были и получше, например, тот фиолетовый пегас, что наносил пятьсот шестьдесят два удара мечом в минуту, не касаясь земли, или единорог, в силах которого было устроить геену огненную на всей главной площади — но слишком разрушительные умения нужны были зачастую очень редко, как бы это парадоксально не звучало.
И вот сейчас, день спустя очередной крупной сходки, он сидел в этой таверне, пережидая дождь и патрули стражи, которые, пользуясь какой-то новой примочкой от «Айрон Лиф», теперь тщетно пытались ее применить и выгнать наемников.
— Надо просто отнять у нее пакет. Бумажный, формата А4. — резко изменил на полностью официальный голос пони в костюме.
— Ясно. Плата?
— Триста тысяч бит авансом в банке, — протянул он бумажку центрального банка, — авансом у вас будет «индульгенция» от профсоюза, — протянул он вторую бумажку, заламинированную и отделанную золотом, — а после еще шестьсот.
— Неплохо, но как-то слишком много. Не обманете?
— Нет. Этот пакет слишком много для нас значит. Встретимся тут же, — холодно ответил земнопони.
— Хорошо... — рог единорога загорелся и он исчез в яркой синей вспышке
Земнопони встал и подошел к барной стойке. «Вы знаете, у вас сидят в таверне очень правильные пони,» — земнопони, развернувшись, оставил на стойке какую-то бумажку и ушел из таверны, прошаркав копытами и громко захлопнув за собой дверь.
Барпони, протерев остаток стаканов, взлянул на заламинированный кусок бумаги. Это была заявительная о том, что на счет таверны от компании «Цистеин Синтетикалз» было переведено двести тысяч бит. «Зря ругался» — бросил фразу барпони, и, обрадованный, понес бумажку своему боссу, который затем долго ее целовал и теперь уже благодарил Цистеин Синтетикалз и ее препарат, благословляя фирму именем самой Селестии.
Глассхарт опять не просчитался с пряником. Точный расчет — кому сколько, оправдал себя. Не стесняясь в деньгах, потому что прибыль только росла и росла, не прекращаясь, а шахтеры из «Даймондлайта», в новых защитных костюмах, сгружали на отвал до тонны кристаллов каждый день.
И ведь не сказать однозначно, что Глассхарт — плох или хорош. Он, со своей фирмой, дал пони блаженство — а что еще надо от него?
То же самое время, лес Эверфри
Щелчок. Рывок. Визг воздуха и грохочущий рев мотора. Секунда полета на бешеной скорости, от которой закладывало уши. Звуки чавкающей земли под копытами, обозначающие замедление. Свист и шипение стабилизаторов. Остановка.
Эм-эм, сопровождаемая этими звуками, летела сквозь одинокую тропинку, сплошь и рядом закрытую деревьями в лесу Эверфри. Тропинка периодически прерывалась, заставляя Эм-эм останавливаться и сквозь стекло на шлеме, отдавашее зеленоватым светом, смотреть на продолжение леса, угадывая дальнейший ход тропинки, выложенной песком.
На самом деле, Эм-Эм предпочитал «прыгать» рядом с тропинкой. Мелкодисперсный песок имел неприятное свойство забиваться в сочленения, неприятно скрипя и царапая кожу, которая и так была не в идеально здоровом состоянии — годы безостановочного ношения костюма сделали свое дело. Теперь кожа была вся в язвочках, опрелостях и постоянно болела, а этот песок просто жутко выбешивал Эм-Эм, когда он забивался в ранки — а из-за устройства костюма выцарапать его не было никакой возможности.
Когда Эм-Эм летел, то пытался вспомнить свое детство, но у него — или нее — костюм прочно скрывал тело Эм-Эм, ничего не выходило. Последнее, что этот пони помнил, было следующим:
Поезд. Обычный плановый рейс поезда закончился крахом. Он слетел с рельс... До этого Эм-Эм больше ничего не помнил. Зато потом он помнил, как долго сидел на обломках, ожидая спасения, которое так и не пришло. Точнее, оно пришло, но уже неделю спустя, когда поезд был должен достичь Филлидельфии, то там заволновались, начали обследовать пути и нашли развалины поезда — ведь это был один из двух поездов, ходивших по этой ветке — слишком дорого обходились такие путешествия.
Он два дня сидел, просто не двигаясь, пытаясь отойти от удара и вспомнить, кто же он. Он ничего не понимал — почему пони не двигаются. Он помнил и до сих пор усмехался, как увидел зеркало, и понял, что он точно такой же, но еще живой. На каком-то отчаянии он работал два дня, не зная почему, не зная как, но почему-то точно зная, что и куда, собирал первую версию своего костюма. Таскал детали, нашел молоток, выверял их «на глаз», разобрал весь двигатель паровоза, чтобы собрать единственный пневмопривод, на котором он и добрался с превеликим трудом до какого-то города. Не помня, как себя зовут и кто он вообще, Эм-Эм начал ходить по городу. Так прошел год. Находя на свалках новые запчасти, воруя детальки из магазинов, он все пересобирал костюм. А почему? Потому что он даже не знал, как его зовут, и многого не помнил. Прекрасно знал, как собрать одну деталь, а смежную с ней — уже не помнил, хоть убей. Поэтому ни одна из компаний не взяла его на работу — ни документов, ни-че-го, кроме какого-то костюма из металлических пластин, снабженного кучей украденных и пусть даже четко прилаженных механизмов.
И вот сейчас Эм-Эм летел сквозь мрачный, темный Вечносвободный Лес, о котором поэты в часы грусти сочиняют рассказы о зле, грусти и ненависти, снабжая их описаниями всех грехов, что творятся здесь.
Но сейчас, в лучах луны, лес почему-то не казался ей столь страшным — она в своей броне ощущала себя в безопасности, и не обращала внимание на уханье сов — каким-то задним чувством она понимала, что лес расступается перед ней, и думала: «Испугался пачки ревущих движков,»
Прицелившись, она чуть двинула вперед грудью, активируя несущий пневмодвигатель, когда произошло это. Типичный щелчок раздался в то время, как в темной вспышке перед ней возник какой-то единорог. Механизм взревел, и рог единорога напрягся, загоревшись фиолетовым светом. Костюм рванул, и в этот же момент на пути Эм-Эм появился какой-то пузырь. Прозвучал глухой звук удара, и Эм-Эм, издавая звуки скрежещущего металла, перелетела через пузырь и приземлилась на землю. Костюм в одном месте теперь был немного помят, да отскочил маленький кусочек сочленения. Из фильтра раздалось приглушенное рычание, однако его прервал голос желтого единорога с синей гривой:
— У тебя письмо?
— Да, — рычащим голосом заявил Эм-Эм. «Какого?» — думал он, рассматривая единорога, — «Это же сам мистер стабильность, а он задорого берет,» — продолжал он быстро рассуждать.
— Отдай его мне, и разойдемся по-мирному... — протянул желтый, косясь на деревья вокруг, — Мне тебя трогать не сказали. Надеюсь, ты понимаешь...
— Деньги? Мне тоже неплохо заплатили. Хочешь проверить, кому гонорар дороже? — вспылив от такой наглости, проорал Эм-Эм и дотронулся грудью до пластин несущих движков.
Щелчок.
Единорог среагировал мгновенно. Одним резким взмахом рога он сгенерировал бешеное движение воздуха в направлении Эм-Эм. Безумной силы ветер, мгновенно сорвав листья с деревьев сзади, ударился прямо в только что «отщелкавший» костюм. Двигатели взревели, увлекая костюм вперед, против ветра. Силы были не равны, и Эм-Эм все-таки немного продвигалась вперед. Прошло секунд восемь бешеной борьбы. Вдруг под забралом загорелась красная лампочка, обозначавшая критическое состояние левого вспомогательного двигателя — бешеный ветер вырвал не до конца вкрученный болт и двигатель был уже готов вот-вот отлететь.
— Дискорд побери... — только и успела произнести Эм-Эм, когда двигатель оторвался. Топливозаборная трубка открылась, и из-за разницы давлений всосала несколько комков земли. Они, пронесясь по всей системе, влетели буквально черед полсекунды в турбину левого несущего двигателя.
Раздался взрыв. Эм-Эм мгновенно отнесло вбок, размазав по дереву. Костюм в целом не сломался, но кусок расплавившегося от взрыва железа вонзился в круп, нанеся страшный ожог. Костюм срегировал тоже мгновенно. Хитрый механизм, умевший определять травмы, мгновенно вонзил в ее тело два шприца, накачивая тело обезболивающими. Уже через полминуты боль испарилась, но удар был настолько силен, что, попытавшись встать, Эм-Эм потеряла сознание — автомат не сумел выровнять давление в сервоприводах и поэтому теперь она лежала на земле.
Единорог, усмехнувшись и сказав: «Мне, все-таки мне,» — уже направился к телу, чтобы осмотреть его — он точно знал, что она всего лишь без сознания — краем уха он слышал ее тяжелые вздохи через фильтр.
Вдруг костюм снова щелкнул. Оставив за собой на несколько секунд огненный след, волочащийся и кружащийся в воздухе костюм, разбрасывая куски металла, сшиб единорога и впечатал его в дерево. Сотни щепок полетели в стороны, и не менее трех десятков врезались в его тело глубокими занозами, как у лесорубов, сразу начавшие кровоточить.
Эм-эм приземлилась рядом с деревом... На спину. Из фильтра раздался короткий, хрипящий, такой же жутковатый, как тогда — при встрече с тем пони, что отдал ему пакет, смешок.
— Эта детка заводит свое и мое сердце с пол-пинка. Ей нужны две вещи — топливо и рок-н-ролл! — хрипом раздались слова Эм-Эм и она окончательно вырубилась, в отличие от единорога, который, встав, отряхнувшись и, с трудом, магией вытянув большую часть щепок из тела, поморщившись — хотя это было не так уж и больно — избавляться от осколков дерева. Он подошел и начал осматривать костюм, пытаясь понять, где же здесь карман. Увлеченный этим, просматривая болт за болтом, сочленение за сочленением, он не заметил, как позади него, у дерева, которое Эм-Эм разнес, впечатав в него этого единорога, загорелось синее пламя.
Из него медленно, разнося терпкий аромат цветочного лосьона и горящего табака одновременно, появился странный земной пони.
Он был абсолютно бежев; лишь кое-где складки и потертости на коже были чуть-чуть выцвевшие. Он был среднего телосложения — в каких-то местах явно были видны мускулы, в каких-то проглядывал жирок, и ничего бы не могло сказать, что он необычен, если бы не две детали.
Первой была его кьютимарка — какое-то непонятное устройство — большой черный цилиндр, сверху — раструб, в котором была прорисована какая-то дугообразная мембрана, а сверху были зеленоватым цветом нарисованы расходящие веером волны.
А второй была его голова — она была полностью, исключая лишь уши, обмотана шарфом красного цвета, по краям переходившего в розовый, и заканчивавшего на обеих нижних сторонах морды розовыми прядями нитей, образуя некоторое подобие «бакенбард».
Из-под шарфа раздался приятный голос, отдававшийся чуть низкими нотками, но одновременно с тем достаточно высокий — очень редкий голос, на который были падки многие кобылки. В Сталлионграде таким голосом обладал лишь один певец, и с ним мечтали хотя бы поговорить многие, очень многие — такой шарм был у этого голоса, сочетавшего все лучшее:
— Зачем ты здесь? Что забыл ты тут? — мягким, вкрадчивым тоном спросил этот странный пони; голос, выходя из-под шарфа, разливался по всей поляне и отдавался в ушах сотнями отголосков: создавалось ощущение, что говорил не один пони, а весь лес обратился к желтому единорогу, спрашивая его, зачем он принес насилие и кровь в темный лес, который уже более пяти веков жил мирно, в гармонии сам с собой, наслаждаясь пением своих птиц и шуршанием травы и опавших листьев под упругой поступью древесных волков; Да, несколько лет назад Эпплджек ворвалась туда, чтобы украсть у леса несколько радужных яблок, и волки защищали источник своих жизненных сил; но когда лес понял, что яблоки пойдут не во зло, не для получения из них ресурса, а на простой бодрящий сидр, появляющийся всего лишь раз в году, который привносил каплю божественного вкуса в мир простых понивилльских пони, то лес, подумав, решил не отбирать это богатство, забрав его назад, хотя ведь мог — разве это плохо, когда кому-то хорошо?
А в этом желтом единороге не было благих целей — им движила лишь жажда денег и ярость от того, что он не мог получить их сходу. Лес это почувствовал, как почувствовал и этот пони, что был в шарфе и появился перед желтым — лес сам перенес его с другого края — ведь деревья могут говорить лишь шолохами да шелестом, а трава может лишь тихо шуметь, рассказывая о жизни — лишь избранные могли слышать это в пылу битвы.
Но... Тот пони — его звали Саунд, был именно таков. В девятнадцать лет он уже закончил консерваторию Кантерлота, наизусть знал акустику и звуки, мог распознать тончайшие колебания. Ему надоело слушать однообразную музыку, что музыканты извлекали из струн, труб и ударных, и он ушел искать новые впечатления. Монотонный дребезг Сталлионградских фабрик, куда он приехал вначале, вроде бы пришелся по вкусу, но уже через месяц до смерти надоел, да и денег к тому времени не осталось совсем.
Ища новые впечатления и доедая последние пожитки, он набрел на темный Вечносвободный лес. Вначале он показался ужасным. Два дня он ошивался у кромки, срывая с веток, нависавших над ним, яблоки, и не решался войти. Но лес так манил его, так звал его своими шорохами, пением птиц, что тот решился на отчаянный шаг — дабы не погрязть в ужасе вида леса изнутри, он завязал себе всю морду шарфом и вошел туда, продираясь сквозь деревья и оцарапывая себе кожу. Что было поразительно,
так это то, что

лес его принял сразу, без проверок и прочего — он почувствовал, что этот пони пришел сюда не просто так, а ради того, чтобы ощутить себя частью леса, частью той неповторимой атмосферы, что царила тут. И лес начал сам давать ему пожитки — паук, который сдирал яблоко с ветки, чтобы то упало ему на голову, или какая-нибудь неведомая тварь ползающая по земле, оставляла горсть земляники где-нибудь в выемке и манила его туда — лес решил его приютить. Вскорости Саунд уже был с лесом на «короткой ноге», и лес иногда использовал его, чтобы поговорить с некоторыми другими постояльцами — той зеброй, практикующей спиритуальную магию, Зекоре, или тому ученому на северной границе леса, что в безумстве все пытался вырастить светящееся дерево.
— Я? Свои деньги! — ответил желтый, злобно уставясь на Саунда и нервно шаркнув копытом по разметанным опавшим листьям, лежавшим на земле плотным слоем.
— Но здесь же их нет, — ничего не понимая, вкрадчивым голосом продолжил Саунд.
— Да кто ты вообще и какого Дискорда тут забыл? — резко выругался единорог, — сейчас ты...
— Воу-воу-воу! Парниш, а парниш, стушуйся, жеребчик, этот понян с тобой башлять пришел, а ты не привечаешь, не по жеребски это, не... — на каком-то странном сленге произнес абсолютно новый голос, противный, резкий и чуть гнусавый. Тень Саунда полыхнул синим цветом по периметру и чуть от него отошла, оставив за собой пустое место.
— Что это за Дискордия тут творится? — начиная нервничать, прокричал желтый, заметив отошедшую тень.
— We can’t just watch dis’ wallz comah’ tumblin’ down. Wah won’t you save’em, oh, lemme save’ya? — на чистом Филлидельфийском произнесла тень и вспорхнула на крону дерева. Оба пони, которые находились в сознании, повернули голову туда. Из-под шарфа Саунда раздался краткий смешок.
— C’mon, mah’ proswift, lemme save’ya! — противный голос начал резко, отрывисто смеяться, — Хей, Саунд, давай, врежь ему! — тень на листьях привстала на задние копыта и начала выбрасывать передние то назад, то вперед, изображая боксирующие удары, — левой-левой, правой-правой, ра-а-зво-оро-о-от!
— Ч-ч-что эт-то за фрик? — запинаясь, произнес желтый и тут же какая-то волна неизвестного происхождения отправила его в нокдаун точным ударом в нижнюю челюсть.
— Я не фрик, алле, меня зовут Синерджи и я — дух, ха-ха-ха, получил по щщам, малолетка? — противный голос все смеялся и смеялся над желтым, прыгая по кронам и трансформируясь во что угодно — волк, паук, медведь, мини-химера, дракон, пони — Синерджи просто плясал, меняя формы.
— Синий, хватит, — вкрадчиво, но твердо произнес Саунд, — ты можешь доставить эту пони?
— Но кудах-дах-дах? — завопила тень курицы под ногами у Саунда.
— В Кантерлот. Я слышал, как она сказала, что идет туда, — соврал Саунд, потому что он ничего не мог слышать даже своими чувствительными ушами, но в этот раз он не ошибся.
— Окей, — курица расплылась бесформенным черным пятном на траве, обволокла костюм и, вспыхнув синим пламенем, испарилась, сказав лишь одну фразу: «Держи меня в курсе своей мухобойки!»
Саунд остался и начал распеваться. Он многому научился в искусстве выдавать звуки, и он знал, что лес ему поможет заставить желтого убраться, когда тот проснется. Впрочем, единорог бы ушел и сам, ведь его цель ушла от него очень далеко, а в лесу он был никто, да и лес его УЖЕ презирал, а этого было достаточно, чтобы «загнуться около родника», как однажды сказал один безумец-путешественник, с которым Саунду довелось иметь дело в Сталлионграде и который рассказал ему о Вечносвободном лесу и всех его «прелестях», несказанно заинтересовав последнего.
Кантерлот, минуту спустя.
Синий огонь яркой вспышкой вознесся до небес, оставив лежать на полу пони в бронированном костюме. Менее чем через двадцать секунд Эм-Эм уже окружили сотни стражников, наставив копья. Он начал медленно подниматься, и медленно ударил себя по боку. Стражники все стояли в превеликом напряжении. Наконец Эм-Эм медленно достал конверт, тяжелым, хриплым голосом произнес: «Селестии в копыта», небрежно швырнул его на пол, и уже собрался уйти, чтобы где-то пересидеть и подлечить раны и залатать поломанный костюм, но вдруг что-то произошло. Вместо типичного щелчка раздался хлюпающий звук, и бак для топлива оплевал обшивку движка топливом. Запал присоединил одну часть к другой, и двигатель, вырвав последние болты, резко улетел вверх и отправил одного голубя, сидяшего на стене, к праотцам.
Внутри костюма раздалось еще несколько приглушенных взрывов, и костюм развалился прямо на глазах, не успев накачать в тело обезболивающее.
Когда стражники дождались, что дым от мгновенно сгоревших деталей разойдется, то увидели, что в груде металиических пластин лежит нежно-алая кобылка, истекая кровью почти изо всего тела. Слава Селестии, что стражники не сглупили, и через пятнадцать минут раздробленного тело Эм-Эм оказалось в операционной центральной больницы.
Письмо донесли до Селестии, но там оказался пустой трон. Сам она сейчас была очень далеко, в Поньчжурии, потому что там оказалась проблема, которая была сейчас первостепенной важности.
Но никто в пылу этих событий не заметил «тень» Эм-Эм, которая пару раз тихо выругалась на протяжении пути в больницу.
Поньчжурия, небольшой городок на равнине «Доу-Май-Лу», местная больница, два дня спустя.
Дверь из куска бело-сероватого ситца с желтоватыми разводами белил, зарешеченная красным деревом по всей площади, ведущая в приемный покой, медленно отъехала, и в приемную Поньчжурской больницы медленно вошел единорог цвета перепаханной сухой земли. Грива его, небрежно постриженная и оттого в некоторых местах свисающая переросшими клочьями, была небесно-голубого цвета с маленькими заметками более темного цвета, синевого с чуть заметным бирюзовым отливом. Хвост его из прядей волос такой же игры цветов был аккуратно в двух местах перевязан тонкими и почти незаметными резинками, чтобы сильно не пушился. На грудь его был надет красивый фиолетовый костюм с белым воротничком и галстучком синего цвета, еле доходящий до ребер, но подколотый небольшой золотой застежкой с маленьким рубином посередине. Под темными бровями были надеты темные солнцезащитные очки, державшиеся лишь на тугой стяжке, расположенной на переносице и сдавливающей кожу в небольшие морщинистые складки. Под темными стеклами все же из-за обилия света угадывались бездонные глаза без зрачков, из которых веяло глубокой пустотой.
— Восхода солнца, Принцесса Селестия и Принцесса Луна, — вежливо поприветствовал он принцесс, — меня звать Майнд Бабблс.
Луна непонимающе на него посмотрела и выглянула в небольшое некрытое оконце без ставень. Солнце было в зените.
— Эм-м... — протянула она, но осеклась. Мало ли, какие тут порядки — стоило ли их нарушать?
За Майндом вышел еще один врач, низко поклонившийся двум принцессам и куда-то ушедший по своим делам.
— Принцессы. Проблема.
— Какая проблема, Майнд Бабблс?
— Много пони. Ожоги. Плохо лечатся магией. Пройдемте.
Трое пони прошли вверх по лестнице, расположенной неподалеку. Там были палаты, которые располагались в несколько странном расположении. Когда Луна спросила Бабблса, почему так, тот объяснил, что такое расположение, в отличие от Кантерлотского «одна против одной» позволяет очистить магические струи, проходящие через помещение. Селестия, прочевшая тонны книг о волново-сферическом строении магии в Эквестрии и о однородности магического поля в любой взятой точке, несказанно удивилась, но, опять же, предпочла промолчать.
— Восхода солнца, — поприветствовал Майнд дежурного врача — сине-зеленого, с оттенком винного бордового земного узкоглазового пони.
— Но уже полдень, Майнд, — заявил тот, и Луна не выдержала, чтобы не усмехнуться. Заметив усмешку и из-за этого дернув ухом в секундном приступе ярости, Майнд, тем не менее, сдержав себя и заставив относиться почтительно ко всему окружению, ответил:
— Неважно. Как пациенты?
— Все никак, — парировал врач, — ничего новенького или отличившегося. Все так же валяются под окнами без намеков на выход из комы.
— Плохо. Плохо, — прозвучал опустевший голос Майнда.
В головах у Селестии и Луны прозвучал мертвенный, безэмоциональный, звенящий голос:
— Дорогие Принцессы, давайте в таком случае оставим пациентов, ведь все равно они сейчас ничего не могут сказать, а ожоги у них сильные, и поэтому я предлагаю вам лучше взглянуть на суть проблемы — может, Вам и удастся что понять больше нас.
— Х-хорошо, но... Эта телепатия? — Селестия немного испугалась этого престранного дрожащего голоса, что заговорил в ее голове.
— Да, — нормальным голосом ответил Майнд, и за него продолжил монотонный голос в головах: «Мне достаточно сложно говорить. Не знаю, с чем это связано, но мне легче говорить с помощью телепатии».
Трое пони вышли за больницу. Пройдя несколько домов из белого «резинового» дерева и выйдя за границу деревушки, по размерам не превышавшей Понивилль, они остановились. Слева ли, справа ли — везде была степь, разноцветная и цветущая, но прямо перед ними огромным кругом виднелась выжженная пустошь, где-то два километра в диаметре. В центре этой пустоши виднелось большое облако, размером с четверть Клаудсдейла, вытянутой формы. Но что самое было удивительное, так это то, что в ровно в центр облака, прямо из пласта земли, пробивался огромный радужный столб переливающейся энергии, который бил прямо в облако, и оно его всасывало.
— Это... Это что? — пораженно спросила Селестия.
— Мы не знаем. Хорошо, что они заняли свою позицию не в деревне, а сразу за ней. Ни один дом не сожгли, — монотонный голос продолжал разглагольствовать в головах.
— Но они... Это они все так сожгли?
— Да, — ответил голос Майнда.
— А те пони...
— Здесь мы ничего им сказать не можем. К нам с небес прилетела куча вот таких вот листовок, — голос прервался и Майнд порылся в кармане, достав оттуда фиолетовую листовку, на которой большими красными буквами было написано: «НЕ ЗАХОДИТЬ В ВЫЖЖЕННУЮ ЗОНУ! ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ!»
— Но... — Селестия что-то хотела сказать, когда Майнд поднял какой-то камушек и кинул его в круг. На месте его приземления сразу на высоту полуметра вознесся огненный столб, прокалив камень и заставив его немного треснуть.
Как будто среагировав на огонь, на облаке показался небольшой блик. С небес на огромной скорости слетела радуга, о свистом рассекая воздух. она приземлилась прямо перед тремя пони и замерла.
Пони цвета неба, когда солнце стоит в зените, и радужной гривой, замерла. Перед МайндБабблсом, Селестией и Луной стояла Рейнбоу Дэш с широко выпученными глазами, никак не ожидавшая увидеть тут принцесс. Она немедленно упала на колени и запричитала:
— Селестия, Луна, я не хотела, но там так круто, что я не могла удержаться, когда меня пригласили, они сказали что я лучше Вандерболтов и... и..., — Рейнбоу Дэш начала захлебываться в словах. Сзади нее, на самую кромку травы, приземлились еще два пегаса, закованные в цельнометаллические тяжелые доспехи со шлемами, в стеклах которых были видны лишь глаза и переносица. Селестия сама стояла пораженная. Один из бронированных сказал низким голосом:
— Принцесса Селестия и принцесса Луна. Приветствуем вас у подножия облачного крейсера.
— Крейсера... — от услышанного Селестия пошатнулась...

...Перинуклеар Таум стоял у широкого окна главного офиса и смотрел на пожар, возникший из-за сгоревшей проводки. Пожар никто не тушил — все в Сталлионграде спали, убаюканные «ДримНатуре», и пожарники, и пони, что сейчас сгорали. Он медленно магией поднял перо и написал в дневнике, лежащем на журнальном столе из железного дерева, что был рядом:
«День 131. Первый пошел.»