Стальные крылья: Огнем и Железом

Глава 15: "Огонь, вода..." - часть 3

— «Хмммм…» — протянула я, лизнув край бокала. Вскинув глаза на следящих за нами гостей, я поняла, что изображать из себя опытного дегустатора было глупо, поэтому лишь вздохнула и одним глотком втянула в себя ароматную жидкость.

— «Хмммм».

«Надо же. Если счесть это извинениями, то принесены они по всей форме» ,- хмыкнула в голове Найтингейл. – «Хотя этот бугай прав и тебя подловили. Что будешь делать?»

«Уууууу… Ты даже не представляешь!»

«Пожалуй, я заинтригована этим тоном».

— «О, мадам! Ну кто же так пьет замечательное…»

— «Кремо де Луар, если не ошибаюсь», — глубоко вздохнув, покивала я, ощущая, как по моей мордашке расплывается глупая улыбка, рожденная пузырьками, забавно щекотавшими нос. – «Кажется, молодое – не больше года».

— «Ооооо, мадам! Отлично! Просто отлично!» — удивленно вскричал де Кастельмор. Отступив от меня на два шага назад, он картинно раскинул передние лапы, призывая окружающих поддержать его чувства. – «Мервейю! Просто замечательно! Это и впрямь Кремо де Луар этого года. Но может быть, вы узнаете и этот напиток?»

— «Я уверен, что госпожа посол не узнает это…» — решительно начал Графит и осекся, когда я негромко кашлянула, отрываясь от протянутого мне бокала, который схватила с достойной всяческого осуждения поспешностью, опасаясь, что его перехватят еще в полете.

— «Шабли. И хорошее», — первый аппетит был удовлетворен, и на этот раз я не стала глотать поданный мне напиток, а по совету голоса в моей голове, медленно пустила его по языку, ощущая, как пересохшие от длительного алкогольного воздержания вкусовые сосочки распрямляются, словно напоенные влагой стебли травы. Бросив удивленный взгляд на сделавшего страшные глаза Графита, подавившегося лихорадочными уверениями в моем абсолютно трезвом образе жизни, я демонстративно вцепилась в массивный бокал, всем своим видом показывая, что отобрать у меня его смогут разве что вместе с клочьями шкурки. – «Помню, мы дегустировали это вино в одном из замков Внутренних земель Грифоньих Королевств, но хранящееся в бочках, оно не шло ни в какое сравнение с этим. Выдержано в прохладных бутылках?»

«Молодец. Мне уже начинает нравиться эта проказа. Итак, чем эти выбившиеся в приличное общество плебеи захотят меня удивить?»

«Х-ха! Видела их рожи? Давай, давай, скажи еще что-нибудь по-вашему, по дегустаторски!»

— «Как же приятно наконец-то встретить понимающего собеседника!» — возрадовался де Кастельмор, живо поворачиваясь к припрыгавшему откуда-то слуге. Пока он озвучивал тому свои указания, Графит сопел, пыхтел и успел буквально размазать меня взглядом по полу, растерев в тонкий, пятнистый коврик, намертво влипший в паркет. Но приличия приходилось блюсти, поэтому ему не оставалось ничего иного, кроме как бросать на меня многообещающие взгляды, гарантировавшие мне в дальнейшем крайне крайне увлекательную семейную жизнь.

— «Тоссен, вы снова взялись за старое?» — неодобрительно нахмурился хозяин Друнгхара, неодобрительно тряхнув завитками накуаференных перьев, серыми барашками покрывающих голову и шею вельможи словно парик. – «Кажется, я уже просил вас не задирать моих гостей?»

— «О, монсеньор! Какие тут могут быть оскорбления? Я просто очарован этой пони!» — прижал лапы к груди грифон и, пытаясь продемонстрировать всю глубину своих чувств, резво подскочил к моей ножке, пытаясь запечатлеть положенный по этикету поцелуй, выглядевший в исполнении грифонов как поглаживание копыта краем острого клюва. – «И как бы я ни удерживал себя от столь опрометчивого решения, которое, без сомнения, станет моим публичным позором, я не могу не предложить ей маленькое дружеское состязание, которое должно лишь укрепить наше знакомство».

— «На дуэлях не дерусь», — категорично отрезала я, с сожалением отставляя пустой бокал. Пусть этот бонвиван и повеса не выглядел слишком опасным, в моей голове уже зашебуршились нехорошие подозрения. Что могло быть проще, чем вызвать меня на дуэль, спровоцировав этим Графита, который был бы вынужден вмешаться и выйти вместо меня, подставляясь под грифоньи сабли и мечи.

— «Мы будем дегустировать вина!» — с коротким поклоном объявил де Мури.

— «Пари? На вино?» — удивилась я. Решение пришло быстро – один только взгляд на ставшего необычно серьезным маркиза, на набычившегося мужа, на делавшую страшные глаза Грасс и прыгающих вокруг меня детей, убежавших из-под надзора строгой тетки, заставило меня дать быстрый и громкий ответ. Где еще мне выпал бы шанс снова распотрошить винные погреба какого-нибудь грифоньего замка после окончания той безумной войны? – «Без проблем! Что надо делать?»

— «О, ничего такого, что бросило бы хотя бы тень на вашу честь, мадам!» — рассмеялся грифон. Выхватив у слуги большую, белоснежную салфетку, не уступавшую размерами настоящему полотенцу, он с видом фокусника накрыл ею столик с бутылками, отстранив от него взглянувшего на хозяина замка мажордома. – «Мы просто будем дегустировать эти чудные вина, которые маркиз столь предусмотрительно прячет в своих глубоких подвалах, и угадывать то, что попало в наш рот. Как вы смотрите на это, госпожа посол?»

— «Госпожа посол…»

— «Согласна!» — перебила я возмущенно заговоривших родственников, заставив их заткнуться на полуслове. Где, где еще я смогла бы вновь пережить то, что смутно помнила как круговерть бесконечных кошмаров, мутной пеленой застилавших мою память при попытке вспомнить те дни бесконечного марша по Внутренним землям Грифоньих Королевств? Они отобрали у меня таблетки? Отлично! Но я все равно найду то, что поможет забыться, поможет забыть!

Главное, чтобы это не заставило меня вспомнить.

— «Тогда приступим!» — ухмыльнулся грифон, делая знак мажордому. Старый, клювастый грифон поглядел на своего господина, неодобрительно хмурившегося при виде эдакой сцены, и лишь после его разрешающего жеста направился к столу, лично принявшись за сервировку.

— «Длинным мечом или коротким?» — холодно осведомился он у нас и поняв, что я не имею понятия, о чем он спрашивает, перевел взгляд на молодцевато поводящего плечами грифона.

— «Старина, ты же знаешь – я короткими клинками не грешу!» — весело курлыкнул де Кастельмор, вызвав смех и перешептывания в зале. Похоже, что это была какая-то солоноватая грифонья шутка, но смысл ее от меня ускользнул. Хотя, поглядев на заблестевшие из-за вееров глазки грифонок, я смутно начала понимать, о чем шел разговор — видимо, речь шла о бокалах, способных уместиться под лезвием меча. Неплохой способ считать количество выпитого, и я усмехнулась, представив себе целый пласт грифоньего юмора, посвященный шуткам про компенсацию размерами оружия слабости в отдельных местах.

— «Потому я и спрашиваю, маэстро», — так же холодно ответил престарелый цербер, неприязненно мазнув по мне взглядом по-стариковски слезящихся глаз. В ответ, я постаралась как можно наивнее захлопать глазками и сделать вид, что вижу что-то хмельное первый раз за всю свою жизнь. Но кажется, это вышло не слишком убедительно для подозрительно разглядывавшего меня старика. – «В хорошем обществе следует непременно прояснить этот вопрос прежде, чем приниматься выпивать с каким-нибудь… пони».

— «Длинным мечом», — рубанул когтистой лапой воздух грифон. – «Конечно же, если дама посол не против».

— «Не имею ни малейшего понятия, о чем вы сейчас говорили», — буркнула я, но заметив напряженный взгляд Грасс, тотчас же громко поправилась. – «Я оставляю выбор на ваше усмотрение, сеньор».

Мажордом лишь вздохнул, сервируя подкатившийся к нему столик с внушающим уважением опытом, приходящим в течение лет беспорочной службы. Не меняя выражения морды, он выстроил на нем ряд пузатых, узкогорлых бокалов, после чего присоседил неподалеку столик поменьше, но тяжелее, заставленный целой батареей бутылок, обернутых накрахмаленными салфетками. Оценив сию композицию, черный грифон весело курлыкнул и скинул с себя абсолютно не шедший ему колет, оставшись в одной шемизе, к которой моментально прикипел мой взгляд.

«Надо будет купить такую Графиту!» – тотчас же и бесповоротно решила я, бросая хищный взгляд на широкую рубаху тонкого полотна, прихваченную на рукавах кружевными манжетами. Я мысленно примерила ее на мужа и плотоядно облизнулась. Ну все, теперь никуда не уйдет, пока не увижу его в этой обновке! Да и самой будет здорово по дому в ней походить…

От этих мыслей я на секунду выпала из реальности, прикидывая, как бы получше и пособлазнительнее выглядеть в рубашке мужа для самого мужа, и с недоумением моргнула, увидев поднесенный мне когтистой лапой бокал.

«Ах, да – пари…»

— «Предоставляю даме честь первой поднять бокал».

— «Вы оч-чень любезны!» — буркнула я, с подозрением глядя на бокал, в котором едва заметно шипела плотная опадающая пенка, покрывавшая темно-красное, почти что черное вино. – «А что это? Похоже на смородиновый компот».

Грифон только лапами развел, под смех остальных гостей предлагая мне самой разобраться с этим вопросом.

— «Бррр. Действительно, как компот!» — передернулась я, решив лихо влить в себя половину бокала, за что тотчас же поплатилась шибанувшей меня в нос волной кислоты. – «Фуууу! Причем испорченный! Кажется, эту отраву пили на марше присоединившиеся к нам грифоны и даже некоторые пони. Амаретто… Амартини… Амароне?»

— «Что ж, вам повезло», — философски протянул де Кастельмор, беря следующий бокал, в то время как мажордом откинул салфетку с бутылки, церемонно показав ее гостям. – «Обычное Амароне дель Негро – напиток чернорабочих и бедных ваза. А вот это, если не ошибаюсь, Барбера. И урожай неплохого года – мои поздравления, мессир!»

— «Если будете себя прилично вести, маэстро, я велю отложить для вас бутылочку, или две».

— «Полагаюсь на ваше слово», — отсалютовав маркизу, де Кастельмор обернулся ко мне, держа в лапах тарелочку с кусочками чего-то, отдаленно напоминающего засыхающую замазку, уже покрывшуюся корочкой снаружи, но еще мягкую внутри. – «Закуски, мадам?»

— «Это… Сыр?» — передернувшись от вида поданного «деликатеса», сдавленно поинтересовалась я, изо всех сил надеясь, что угадала.

«Ошибаешься».

— «Это «пате де морю а фумми» — паштет из печени трески. Не самое изысканное блюдо из тех, что мне доводилось едать…» — с нарочито высокомерным видом ответил черный грифон, сорвав смешки и шепот внимательно следивших за нашим маленьким состязанием гостей. Однако прежде, чем я успела обидеться, он принял неимоверно напыщенную позу и, отставив заднюю лапу, продекламировал какой-то стишок, помогая себе энергичными взмахами когтей.

- «Пони кушают траву –

Для них, стало быть, это вкусно.

Но мы грифоны приличные,

Не станем глодать капусту.

Наполним бокалы Кьянти,

Лимбургский сыр нарежем,

И ароматом паштета

Отпразднуем нашу встречу!»

Гости сдержанно засмеялись.

— «Рифма хромает», — холодно буркнула я, несмотря на полное согласие, которое демонстрировала со всем сказанным Найтингейл. — «И не стоит забывать, откуда появился сыр, месье гурман».

Выстрел был наобум, ведь на самом деле я и не представляла, кто в этом мире был первопроходцем в сыроварении, но учитывая долгую и нежную дружбу пони и прочих молочных копытных, решила пойти ва-банк.

— «О, но разве то был сыр?» — с деланным равнодушием дернул плечиком черный грифон.

— «Сыр, сыр», — фыркнув, я подцепила с тарелки небольшой кусочек бледно-желтой субстанции, перевитой варикозной сеточкой синих прожилок, внимательно разглядывая свою находку. — «Хотя, как мне любят говорить мои родственники, а иногда и целиком посторонние пони, «Нет такого дела, которое невозможно изгадить». Конечно, они говорят это в основном обо мне, и немного другими словами, но я заметила, что это относится и к окружающему меня миру. Особенно, когда в извращениях участвуют целые народы. Особенно, когда речь идет о еде».

 - «О вкусах не спорят», — веско, со значением, проговорил маркиз, строго поглядев на меня и де Кастельмора. — «Думаю, мои юные гости, вы чересчур увлеклись этим дружеским спором. А в спорах не рождается никакая истина, что бы там ни говорили философы».

— «Согласна», — вздохнула я, ощущая что рада соскользнуть со столь скользкой темы. Да, Твайлайт, я довольно тупая кобыла, но даже мне стало понятно, что этот умник вплотную подвел меня к той ссоре, что обычно заканчивается дуэлью, и отнюдь не между нами двумя. По дуэльному кодексу — довольно хитрая и мудреная книга, между прочим! — за меня следовало вступиться моему мужу, поскольку вызов мне бросала не грифонка, но грифон, не говоря уже о достоинстве посла, которое я непременно утратила бы, поведясь я на эту подначку. Но ловушка была чуть более хитрой, ведь если бы я отказалась выполнять предписания кодекса, и отпраздновала бы труса, то даже звание посла и связанные с ним ограничения, не спасли бы меня от всеобщего обвинения в трусости от той высокорожденной швали, что так часто толпится при монарших дворах. — «Вы правы, дорогой де Клюни. О вкусах не спорят, о них грязно срутся, всеми способами унижая своего оппонента. Думаю, это не тот путь, что я хотела бы пройти этим вечером, поэтому готова признать, что пони ничего не понимают в кухне, вине и половых извращениях. Увы, вот такие вот мы не продвинутые в этом отношении существа».

«Зато продвинутые кое в чем другом», - стояло за моими словами, и кажется, некоторые уловили мой посыл. — «И можем, если понадобится, повторить».

— «О, мадам!» — понадобилось лишь одного по-настоящему холодного, предупреждающего взгляда маркиза, брошенного на маэстро живописи, как воспламенившийся де Кастельмор вновь подпрыгнул, выделывая положенные по этикету антраша, после чего опять полез целовать мне ножку. — «Пусть я не поэт и весьма посредственный художник, перебивающийся редкими заказами тех, кто в силу своих добрых сердец остается неравнодушным к судьбе несчастного грифона, чье сердце создано для любви...».

— «Ах, де Мури, вы снова прибедняетесь!» — курлыкнула одна из клуш. Еще недавно лупившая его ложечкой по голове, она растаяла как мороженое под липким обаянием этого бонвивана и теперь таращила на него подернутые поволокой глаза. — «Вашими лапами раскрашены капеллы в нескольких городах, а сколько картин и портретов находится в фамильных гнездах множества уважаемых семейств, и не сосчитать!»

— «Благодарю вас, моя дорогая. Ваши слова просто музыка для меня», — куртуазно согнулся в поклоне черный птиц, после чего вновь повернулся ко мне. — «Но я молю, не сочтите эти безыскусные верши направленными в вашу сторону, очаровательная Скегуль^[14]! Я лишь показал одеяния вообще, и в самом страшном сне не позволяя дерзновенно примерить их на вас. Я искренне убежден, что ни один из ныне живущих пони не сравниться с вашими выдающимися достоинствами, подкрепленными прекрасной, всепрощающей душой, не способной гневаться на бедного художника, склонившегося у ваших ног!»

— «Даже принцессы?» — хмыкнула я, точь в точь как Найтингейл, издавшая тот же ироничный звук у меня в голове. 

— «Я убежден, что мы должны оставить их за скобками нашего разговора», — с твердым убеждением, охотно откликнулся грифон. — «И пусть я не имел счастья зреть сих достойных матерей понячьего рода, я убежден, что о столь высоких материях надлежит разговаривать полушепотом и с мудрецами, способными объять своим разумом все величие южных богинь».

«Ну ты погляди! Вывернулся, как намасленный угорь!»

«Ага. Без мыла под хвост влезет!»

«Я даже не собираюсь узнавать, на каком личном опыте основано это сравнение, милочка».

— «Мы же — существа приземленные, и не чураемся простых радостей жизни», — продолжал тем временем знатный пройдоха, вновь наполняя стоящие перед нами бокалы. На это раз лишь на треть, для раскрытия вкуса и аромата напитка. — «И даже если я имел несчастье невольно обидеть вас, мадам, то позвольте мне исправиться и вымолить у вас прощение короткими, безыскусными строками, идущими из самой глубины моей несчастной души».

- «Кружат созвездья в смене прихотливой,

А мы во власти этого полета,

И правят духом, что лишен оплота,

Минутные приливы и отливы.

 

То возрождая лучшие порывы,

То тяготя ничтожною заботой,

От поворота и до поворота

Ведет нас путь, то горький, то счастливый».

 ^[15]

— «Красиво», — негромко проговорила я. Мой голос был почти не слышен на фоне одобрительных голосов остальных гостей, но я увидела, как гордо распушился грифон, когда я ответила на его движение, соприкоснувшись с его бокалом своим. — «Да вы не только художник, но и поэт, маэстро. Спасибо. Счастлив тот, кто может играть словами на струнах наших душ, возвышая их, пусть даже на самый краткий миг, как это удалось сейчас вам».

— «Браво, де Мури», — одобрительно кивнул хозяин вечера, неслышным движением лап обозначив свои аплодисменты, и кажется, даже не подозревая о том, как сложно мне было произнести эти слова, напрягая все свое знание эквестрийского. — «Как и всегда, мне не приходится жалеть о наших добрых отношениях и той слабости, которую я питаю к вам, мой друг. Но впредь я прошу вас вести себя более осмотрительно».

— «О, монсеньор! Я сама осмотрительность!» — отсалютовав маркизу бокалом с остатками вина, черный прохиндей отставил его и, повернувшись ко мне, дробно засмеялся, торгашески потирая когтистые лапы. — «Ведь впереди у нас самая сложная часть нашего пари!»

— «Слепая дегустация?» — помимо воли ухмыльнулся маркиз. Как и остальные, он казался захваченным нашим спором, забыв о том, что еще недавно сам уговаривал нас не горячиться и отказаться от столь опасной затеи, грозившей неминуемым скандалом.

— «Вы как всегда проницательны, монсеньор!»

— «Но вы, мой дорогой де Мури, как завсегдатай моих винных подвалов, будете иметь преимущество перед нашей дорогой гостьей», — с некоторым сомнением покачал головой хозяин замка, обращаясь к гостям. Его взгляд скользил с одного грифона и пони на другого, пока не дошел до Кайлэна, чему-то улыбнувшегося и едва заметно качнувшего головой. – «В таком случае, как я считаю, мы просто обязаны сравнять ваши шансы, и я прослежу, чтобы вино было выбрано вами абсолютно случайно — на наших глазах, из моего личного погребца. Грашон!»

— «Будет исполнено, ваша милость», — чопорно поклонился седоперый слуга, сопровождавший своего хозяина на всем протяжении этого вечера.

— «Хо, вы так щедры, маркиз!» — насмешливо хмыкнул грифон, несколько нервно поправляя кружевные манжеты. – «Быть может, вы еще и помощь предложите фрау Раг?»

— «Что же… Учитывая вашу славу записного питуха, чья сабля равно остра, как и язык, я думаю, что было бы непростительно, если бы вы не предоставили нашей гостье такую возможность», — расплылся в улыбке маркиз. – «Приятно знать, что я не ошибся в вас, де Мури. Итак, фрау Раг, кого вы выберете в качестве вашего помощника и секунданта?»

— «А это обязательно?»

— «Окажите нам эту милость».

— «И это никоим образом не побеспокоит сеньора де Кастельмора?»

— «Всего лишь господина, мадам», — с поклоном ответил черный грифон, снова прикладываясь клювом к моему копыту, не обращая ни малейшего внимания на негромкое, но отчетливое клокотание, издаваемое стоявшим неподалеку Графитом. Ах, да, кстати… – «В этой груди бьется слишком благородное сердце, и оно было бы разбито, если бы вы не приняли предложения нашего милостивого хозяина».

— «Тогда… Я выбираю мистера Раг!»

«Вот так вот, милый! Добро пожаловать на борт «Скраппи Раг Инк.». Круизы в один конец, по лезвию меча!»

— «Как необычно!» — хихикнула в толпе какая-то гостья.

— «Всему, что я знаю о винах, меня научил мой дорогой супруг», — захлопала глазками я, изо всех сил стараясь не расхохотаться при виде ласкового, почти нежного взгляда, которым одарила Грасс моего муженька, чей хвост мгновенно влип в ягодицы. Похоже, тот быстро сообразил, как скоро такие интересные новости дойдут до его повелительницы и чем ему это грозит. – «Поэтому берегитесь, де Батц – Графит знает толк в винах!»

— «И в дамах, как я погляжу», — наконец обратил внимание на моего супруга грифон, демонстративно вежливо раскланиваясь с вернувшим ему поклон жеребцом. – «Что ж, «Бувонс, шантонс эт аймонс» — в этом мы очень похожи».

— «Таков ваш девиз, месье?»

— «О, да! «Пьем, поем, и любим» — не для того ли живем?»

— «Пожалуй», — согласился тот. Подняв голову, он глубоко вздохнул и мягко, хотя и несколько нервно, потрепал меня крылом по спине. – «Тогда доставим удовольствие этой проказнице?»

— «К вашим услугам, месье».

— «Ну вот, уже сговорились», — вздохнула я под смех гостей, окруживших нас веселой толпой. Этот импровизированный поединок внес оживление в формальный прием, все больше попахивавший политикой и нафталином. – «Жеребцы! Везде одинаковы, есть у вас клюв или нет!»

— «Но разве не такими нас любят прекрасные дамы?» — иронично заметил де Кастельмор, склоняясь перед племянницей маркиза, чьи изящные лапки игриво подергали его за перо, завязывая на голове грифона изящный вышитый шарфик. Такие же, пусть и не так умело, но гораздо плотнее, наложила на меня и Графита та самая громогласная дама, чьи выпученные глаза и амбре говорили о том, что и она не сидела в этот вечер без дела. Повинуясь команде маркиза, мы обозрели выставленный перед нами пыльный сундук, внесенный в зал покряхтывавшими слугами и, откинув крышку, с интересом уставились в его ячеистое нутро, заставленное покрытыми паутиной бутылками.

— «Это подарок, который я еще не имел честь открывать, поэтому и сам не подозреваю, чем же угостил меня мой прекрасный даритель. Бутылки специально выточены из вулканического стекла, поэтому не пытайтесь и угадать, что может скрываться внутри этих драгоценных сосудов», — глядя, как коготь грифона с солидным пощелкиванием проходится по горлышкам бутылок, усмехнулся хозяин замка. – «Пробки укрыты плакетками с моим личным гербом и тоже не раскроют вам своего секрета. Вы будете первыми, кто попробует это замечательное вино. Выбирайте же!»

— «Вы очень щедры, маркиз!»

— «Мои друзья вольны распоряжаться всем, что у меня есть», — поклонился гостям де Клюни, пока опустивший на глаза шарфик грифон шарил лапой под опустившейся крышкой погребка. Дальнейшее скрыла повязка, затянутая у меня на глазах, но вскоре я ощутила, как мою ногу тронуло прохладное стекло массивного бокала, источающего чарующий аромат дорогого вина. – «Итак, выбор был сделан. Пробуйте же, и поведайте нам о своих ощущениях. А заодно – и расскажите, что же это, на ваш взыскательный взгляд, за вино».

Молчание длилось долго.

— «Хмммм…» — протянул где-то рядом Графит. Я слышала как он, раз за разом, прикладывался к бокалу, то громко втягивая воздух ноздрями, стараясь уловить раскрывающийся аромат вина, то снова делая небольшие глотки, пытаясь распознать вкус благородного напитка. – «Дорогая, что скажешь?»

— «Кажется…» — вспомнив о том, что по установленным нами правилам, муж мог лишь подсказать, а не выдать ответ за меня, я поспешила понюхать напиток. Затем пригубить. И снова понюхать. Ответ, казалось, лежал на поверхности – белое игристое вино, чем-то похожее на дорогое шампанское, хотя и более тягучее, маслянистое, оставляющее на языке послевкусие дубовой коры… И почему-то — поджаренных тостов со сливочным маслом. Забывшись, я прищелкнула языком, словно наяву увидев нашу Бабулю, ставящую на стол широкое блюдо с треугольными кусочками поджаристого хлеба, чья корочка аппетитно потрескивала, удерживая в нежной мякоти жар печи, согревавший поблескивающие ломтики сливочного масла, крошечными волнами кучерявившиеся над каждым тостом. Вздохнув, я даже шмыгнула носом и, сглотнув появившуюся отчего-то голодную слюну, вновь протянула бокал – за добавкой.

— «Не пробовала такое раньше. Но запах узнала», — протянула я, еще не вполне уверенная в том, что мне достался именно этот сорт дорогого вина. Бывшее почти легендой, оно поступало в подвалы замка принцесс раз в несколько десятков лет, и, впечатлившись его запахом во время лекции скучавшего возле своих бутылок сомелье, я велела выставлять его на столы лишь самым почетным гостям – тем, что получили приглашения от имени самих диархов. – «Хотя… Не знаю. А ты что скажешь, дорогой?»

— «Шардоне. Старое».

— «О, точно! Согласна, это Шардоне!»

— «Вынужден вас огорчить, но вы не угадали», — весело курлыкнул где-то справа де Кастельмор. В отличие от нас, он лихо, в три глотка, влил в себя содержимое своего бокала и громко выпустил воздух из узких, скрытых у основания клюва ноздрей, вызвав в толпе гостей смех и заслуженные аплодисменты. – «Как считают винокуры, настоящий питух должен по первому глотку определять сорт вина, по второму – марку, по третьему – год. Конечно же, я всего лишь жалкий любитель, но… Это же Ля Таш Гран Крю – одно из самых дорогих вин мира! Мое почтение, монсеньор – даже я не знал, что у вас есть этот дивный напиток».

— «Ну да, конечно! А привкус дубовой коры вы не заметили?» — фыркнула я, услышав незнакомое название вина, ни разу не повстречавшегося мне среди тех бутылочек, бочонков и бочек, которые мы опорожнили в компании какого-то грифона, вызвавшегося быть нашим проводником по Внутренним землям Грифуса. Помнится, тогда каждый замок, имевший глупость испытать на себе мой гнев, мгновенно лишался своих винных запасов, и как знать, не на этих ли винных парах мы стрелой пролетели по горным долинам, добираясь до столицы грифонов. – «Никогда не спорьте с пони по поводу растений, грифоны. Тут сам запах говорит сам за себя!»

— «О, как вы уверены! Но давайте же посмотрим на то, чем одарил нас наш любезный хозяин!» — забавляясь, засмеялся де Батц. Сняв повязки, мы уткнулись носом в бокалы , где покачивалась, блестя пузырьками, белое игристое вино – на вид легкое и легкомысленное, словно платьице юной кобылки. – «Что же, похоже, победа остается за мною?»

— «Не слишком ли вы торопитесь, месье художник?» — вальяжно осведомился Кайлен. Расположившись у небольшого, изящного столика, граф проводил время наедине с бутылкой вина и тарелочкой странного желто-синего сыра, похожего на куски переваренных, склеившихся между собой макарон. – «Истина может оказаться куда как забавнее, нежели нам представлялось».

— «Вы считаете, что я вру, милейший?» — тотчас же вспыхнул грифон. Что ж, теперь я понимала, почему так пристально следил за своим знакомым де Клюни, ведь несмотря на все свои манеры, этот виртуоз кисти явно не чурался и сабли, если я могла доверять своим глазам, с первых минут знакомства углядевших чересчур массивные, развитые запястья де Кастельмора. – «И готовы подтвердить это делом?»

— «Я лишь указал вам на вашу поспешность… милейший», — высокомерно процедил граф, насмешливо салютуя нахохлившемуся грифону бокалом. – «А слова мои никогда не расходятся с делом. Желаете ли вы это оспорить или убедиться в том лично?»

— «Господа! Господа!» — быстрее меня сообразив, к чему идет дело, гости зашумели, и среди этой разодетой толпы, внезапно, обнаружилось немало тех, кто двинулся к Кайлэну и де Мури, пытаясь не допустить серьезной ссоры. – «Мир, господа! Мир! Не забывайте о том, где мы!»

Помощь пришла оттуда, откуда ее никто не ждал.

— «Позвольте-ка, дамы и господа…» — приближаясь к нам, громко произнес де Клюни, своим голосом разом утихомиривая начинавшуюся ссору. – «Я вижу, что эта затея может привести к охлаждению тех дружеских чувств, что возникли между нами во время этого вечера. Позвольте же мне рассудить вас и самому определить, что же это было за вино».

— «Монсеньер, разве это не выходит за рамки нашего спора?» — удивился де Батц.

— «Это не честно!» — возопила какая-то расфуфыренная мадама. Судя по встопорщенным перьям и лихорадочному блеску круглых глаз, она решила не отставать от соревнующихся и прикладывалась к каждой бутылке, которую демонстрировал после нас гостям сомелье, успев основательно набраться.

— «Скраппи выиграла этот спор», — неожиданно поддержал меня муж, в прямом смысле этого слова придерживая крылом мою фигурку, заинтересованно крутившую головой по сторонам. – «Я уверен, что проще будет посмотреть на этикетку, которая сама рассудит, кто из нас прав».

— «Вы правы, господа. Согласно условиям спора, пробовать вина имеют право лишь участники этого спора. То так, и я сам подтвердил условия его своим словом. Но как рачительный и добрый хозяин, увидев затруднение гостей, тотчас же обращает все свои помыслы на успокоение и ублажение почтивших его дом своим долгожданным визитом, я решил прийти на помощь благородным держателям этого пари. И как вы сможете убедиться, я даже не пригублю это замечательное вино, а просто на него посмотрю – на само вино, а не на этикетку, относительно которой я предпочту остаться в неведении, как и вы».

— «О, трес магнификь!» — найдясь, зашумели гости, и даже нахмурившийся де Кастельмор не нашел что возразить, отделавшись согласным поклоном.

«Интересно, а можно это было сказать короче и не так вычурно?» — успела подумать я, глядя на молодившегося грифона. Подступив к нам, он аккуратно принял у меня наполовину опустошенный бокал и уставился на него, зачем-то изучая содержимое на просвет.

— «Без сомнения, это игристое белое вино. Все согласны? Что ж, хорошо…» — несколько рисуясь, произнес маркиз, прищурив глаза. Он слегка покачнул бокал, и вино вдруг рассыпалось искрами, вскипев миллионами пузырьков. – «Прекрасный цвет – насыщенный желтый, с медным отливом, переливается… Без сомнения, это ассамбляж, в основе которого лежит Шардоне».

— «Ага! Я выиграла, я выиграла!» — подпрыгнув, счастливо пискнула я, показав де Кастельмору язык, удостоившись ироничного взгляда сидевшего за столиком фестрала, чье крыло на секунду прижалось к губам, советуя мне не радоваться раньше времени.

— «Однако, это еще не все. Посмотрите сюда – видите немного благородного осадка во взвеси?» — под смех гостей осадил меня маркиз, приглашая нас с де Мури полюбоваться играющем в лучах света бокалом. – «Посмотрите, как частицы опускаются — не слишком медленно, но и не слишком быстро… Видите, как изменяют они цвет самого вина, добавляя ему благородной меди? Без сомнения, все это благодаря великолепному винограду Пино-Нуар, произрастающему лишь в Короне. Именно из него делают легендарное Ля Таш Гран Крю, нотки которого так искусно распознал здесь наш дорогой де Муи».

— «Вива лё воун! Вива лё Кастельмор!» — изобразив лапой резкий салют обнаженным мечом, грифон поклонился зааплодировавшим гостям, после чего высокомерно взглянул на Кайлэна, удостоившись лишь повторного жеста, призывающего нас не спешить и дослушать любезного хозяина, все еще державшего перед собою узкий бокал.

— «Вино – это солнце, дожди и земля. В данном случае, земля была с большой примесью известняка – скорее всего, это марка Аверни-де-Люзан, или Шинье-ле-Роз», — продолжил маркиз, по-прежнему вглядываясь в напиток. Его сухая, когтистая лапа крепко держала бокал, слегка наклоняя его то вправо, то влево, отчего вино легонько плескалось на стенки, оставляя на прозрачных боках медленно стекающие потеки. – «Посмотрите на эти слезы, как медленно опадают они, опускаюсь по стеклу. Видите, как играет вино от одного только взгляда, одного движения когтя? Я бы определил место, где был выращен виноград, как юго-восток плодородной и солнечной долины, окруженной множеством известковых наносов и скал. Вино достаточно плотное – ему восемь лет. Это 1094 год от основания Эквестрии – неплохой, признаюсь, был год. И поэтому я считаю, что это…»

Повисла драматическая пауза. Бросив быстрый взгляд по сторонам, я заметила, что все гости, даже скучавшие до того дети, затаили дыхание в ожидании модного приговора хозяина, с которым тот повернулся ко мне и де Кастерльмору.

— «Это Шинье-ле-Роз Шато Леовилль 1094 года!»

— «Все верно, монсеньор», — поклонился старый слуга, ловко снимая с пробки плакетку и мюзле. – «Вы, как всегда, оказались правы».

— «Мое почтение, маркиз», — поднявшись со своего места, поклонился хозяину вечера Кайлэн. – «Приятно видеть радушного хозяина, сведущего как в винах, так и в гостеприимстве».

"Клянусь, если они начнут раскланиваться …»

Угадайте, что случилось? Все верно — все гости принялись раскланиваться с маркизом и друг с другом, заставив меня страдальчески закатить глаза. Неужели им самим нравилось то и дело склонять голову или сгибаться перед друг другом? А может, они просто привыкли к этому ритуалу и повторяли его механически, словно куклы? Впрочем, этот заскок показался мне достаточно безобидным, поэтому я решила не вмешиваться в происходящее, дабы присутствующие могли бы до посинения расшаркиваться и приплясывать хоть вместе, хоть по отдельности, изображая, как они рады видеть друг друга.

Решив предоставить этих галантных кавалеров и дам самих себе, я тихой мышкой выбралась из толпы и бочком-бочком двинулась к оставшимся почти без внимания бутылкам. Увы, только почти, и мои поползновения не остались без внимания престарелого цербера, поэтому моя нервно и раздраженно улыбающаяся тушка была оперативно отловлена мужем и маркизом и под крылышки, со всяческими знаками внимания, отконвоирована в соседний зал, где уже были накрыты столы для жемчужины этого вечера – роскошного ужина, сервированного в самом настоящем саду, растущем на одной из платформ, выступавшей из стены огромного каньона, в котором располагался Друнгхар. Увитые плющом колонны, отделявшие ее от города, позволяли наслаждаться видом звездного неба, проглядывавшего сквозь прорехи в облаках, не оскорбляя свой взор огнями города, лежащего внизу, под дворцом, чьи огни загадочно мерцали в вездесущем тумане. Расставленные в несколько ярусов, сервированные «по-грифоньему» столы ломились от яств, которые выставили на них расторопные слуги, водрузив на белые скатерти казалось бы все, что успели приготовить к этому пиру. Мерцание фонарей на световых кристаллах скрадывало недостатки пожухлой парковой растительности, носившей следы заботливого, но неумелого ухода кого-то из хозяев этого замка, погружая окружающую нас обстановку в загадочный полумрак, среди которого светлыми пятнами были столы, дорожки и маленькая сцена, на которой уже, в прямом смысле этого слова, разливался соловьем какой-то миниатюрный грифон. Вначале я даже приняла его за подростка, но высокий голос и совсем не подростковая фигура явно говорили об обратном, и переодетый в какой-то странный костюм, напоминающий карнавальный, он собирался весь вечер услаждать слух гостей приятственным пением. Ну, возможно, так оно и было для самих аборигенов, но после возлияний на голодный желудок от этого зубодробительного свиста у меня мгновенно разболелась и без того слегка зашумевшая голова, поэтому до самого конца приема я ловила себя на мысли о том, что стоило бы попросить кого-нибудь из ребят по-тихому придушить за сценой этого певуна.

После обязательной программы с танцами, знакомствами и унылым церемониалом, вечер плавно перешел к более непринужденной своей части, во время которой, после обязательных слов хозяина «Господа, вместе с нашими гостями ешьте, пейте и веселитесь!», можно было вести себя более раскованно, чем воспользовалась большая часть присутствующих на вечере гостей. Разговоры стали громче и откровеннее, послышались первые восклицания гостей, на мой скромный взгляд, чересчур нарочито восхищавшихся пением и столом, дабы потрафить щедрому хозяину замка, не поскупившемуся на подобный пир после изнурительной войны. Благосклонно кивая поднимавшим бокалы приглашенным, маркиз занял место рядом со мной и даже поклевывал какой-то салатик, хотя я видела, с какой светской непринужденностью он, по большей части поддерживая разговор, изредка выбирал из появлявшихся перед ним блюд крошечные кусочки ягод и фруктов. Остальные, сидевшие дальше от нас, не утруждали себя поддержанием иллюзий у приглашенных копытных и вовсю лопали самые загадочные блюда, от одного вида которых мой желудок бросался на ребра, как оголодавший зверь, и судя по виду капризничавших близнецов, я была не одинока в своем мнении об особом меню, разработанном специально для пони.

— «Мадам, как я вижу, вы сегодня ничего не едите?» — галантно осведомился у меня маркиз, глядя, как я гоняю по тарелке несчастную вишню, пытаясь не слишком сильно лупить зубцами по белоснежному и явно дорогому фарфору. Хитрая ягода издевательски блестела боками и, несмотря на порядком подранную шкурку, продолжала от меня убегать, с каждым ударом оставляя кровавый отпечаток на вензеле, украшавшем фамильный сервиз. – «Неужели наш повар не смог вам угодить?»

— «Ну, как вам сказать…» — противная ягода, которую кто-то донельзя извращенный догадался засунуть в салат, не собиралась сдаваться так скоро и спряталась под зеленым, смазанным маслом листом, посыпанным чем-то вроде толченых орехов. – «Я не привычна к такого рода изысканным кушаньям. Но уверена, что он очень старался. Гости же не жалуются».

— «Возможно», — самодовольно вздернул клюв де Клюни, покосившись на окружающих нас гостей. Сидевшие чуть ниже и спиною к нам, они отдавали должное самым разнообразным блюдам, среди которых даже самый взыскательный взгляд вряд ли бы смог обнаружить хоть один зеленый мазок. – «Но неужели в покои ваших принцесс вас приводила лишь служба?»

— «Не всегда. Но думаю, я бывала бы там чаще, если бы мне перепал тот же самый паштет, который склевал в один клюв этот де Кастельмор», — я кивнула в сторону маэстро, в это самое время, чуть ниже нас, развлекавшего дам пародированием заливавшегося на сцене певца. Каждую его ужимку, каждый карикатурный жест, которым он изображал забывшегося в наслаждении от искусства оперного исполнителя, гости встречали дружным смехом.

— «Придворная кухня не отличается разнообразием или изысканностью?» — понимающе покивал маркиз, самодовольно обозрев находящиеся ниже столы. На них салатиков не наблюдалось, в отличие от остальной вкусноты, на которую я смотрела, пока жевала сдобренные каким-то соусом листочки. Получалось лучше, чем если бы я просто смотрела в тарелку.

— «Там, где я родилась, паштеты мазали на толстый кусок хлеба, чтобы растянуть удовольствие и ощутить только запах и вкус», — грустно ухмыльнувшись, я наконец наколола на вилку так долго убегавшую от меня вишню, после чего, с чувством выполненного долга, положила ее на листик салата, отправив в рот получившееся канапе. – «Поэтому, маркиз, отсутствие у меня изысканных манер и умения вести себя за столом объясняется не экзальтированностью, экстравагантностью или любым другим словом, за которым скрывается желание вызывающим своим поведением бросить обществу вызов. Это просто бедность, маркиз – та бедность, которую презираешь, карабкаясь вверх по головам, или ею гордишься. Просто достойная бедность».

— «Но как же все эти слухи о набитых добычей обозах?» — помолчав, остро и как-то по-новому поглядел на меня грифон, задумчиво прикасаясь кончиком когтя к огромному камню в одном из перстней. – «Неужели вот эти юные принц и принцесса вынуждены вести столь же скромный и аскетичный образ жизни, при всем том блеске, который мы видели во дворце?».

— «Все ушло в дело», — откровенно ответила я. Так, как отвечала своим родным и принцессам, сослуживцам и любопытствующим из генштаба, не пытаясь приукрасить свои заслуги или сделать вид, что получила больше, чем всем известно, и припрятала что-то еще. – «Переброска войск, лечение раненых, пенсии инвалидам и семьям погибших. Награды и премии. Взятки и доля добычи союзникам. Я не взяла себе ничего – моей наградой была закончившаяся война между нашими народами. А дети… При всем великолепии Королевского Дома, как называют этот маленький клан из тех, кто входит в круг так называемых «названных родственников» принцессы, никто не может похвастаться, что способен удовлетворять свои прихоти с помощью казны. И дело не в бедности, как мог бы подумать кто-то глупый и злой, но не вы – все дело в том, что наша повелительница расслабиться не дает, и ежедневный распорядок моих детей способен вогнать в дрожь ребенка или родителя любого знатного рода, не говоря уже о тех, кто к знати не принадлежит».

— «Да, воспитание детей требует с юных лет приучать их к воздержанности, чтобы впоследствии вырастить достойных представителей своего народа», — подумав о чем-то, согласился грифон. Перестав терзать свой перстень, он громко пощелкал пальцами и приглушенно проклекотал что-то почтительно склонившемуся к его клюву слуге. – «Но как вы думаете, миссис Раг, не будет ли с моей стороны вопиющей навязчивостью, если я попрошу вас просветить вашего покорного слугу, какие же блюда служат украшением стола в Кантерлоте?».

— «Я знаю несколько, но все они состоят из фруктов и овощей. Издержки питания, как вы понимаете. Но вряд ли среди них есть настолько изысканные, как, например, вон те гратини дю аль под тонко натертым грюйером», — кивком головы я указала на блюдо, с которого не сводила взгляд вот уже несколько долгих минут, провожая траурным взглядом каждый кусочек мясной запеканки, посыпанной тонко натертым, пахучим сыром. – «Мне кажется, что у пони достаточно грубые вкусовые рецепторы, приспособленные к растительной пище, поэтому наша кухня сытная и добротная, без особых изысков. Зато выпечка такая, что остальным народам и не приснится».

— «Что ж, тогда, быть может, вы не откажетесь ознакомиться с кухней грифонов?» — светски улыбнулся маркиз. По его глазам я поняла, что он явно замыслил очередную светскую гадость, которую в высшем обществе считали за развлечение, во время которого было принято с интересом наблюдать за тем, как кто-нибудь выкручиваться из щекотливой ситуации. По щелчку его пальцев очередной слуга подлетел к нашему столу с огромной супницей и несколькими тарелочками, которые быстро, ловко и абсолютно бесшумно расставил передо мной и сидевшими рядом родственниками. Белоснежные салфетки укрыли нам грудь, а половник с невероятной точностью отмерил нужные порции блюда, при виде которого я жадно щелкнула зубами, вдруг ощутив, насколько все это время я была голодна. – «С настоящей кухней Грифоньих Королевств».

— «Скраппи, что это?» — прошептала Грасс, с нарастающим ужасом глядя на свою тарелку, заполненную густой, как каша, похлебкой, из оранжевой глубины которой торчали спинки крошечных рыб, соседствовавших с темными створками мидий. – «Оно воняет как… Как твои нестиранные носки!»

— «Грасс, какие носки?!» — потянувшись носом к супнице, я глубоко вздохнула, втягивая в себя пряный, соленый, давно забытый рыбий дух. – «Это буйабес с соусом руилле! Ты только погляди, какая красота!».

— «Скраппи, нас хотят отравить!» — прошептала позеленевшая земнопони. Признаюсь, я уже не раз и не два писала, что не представляла себе, что такое возможно, но каждый раз Грасс доказывала мне, как я ошибалась. Глядя в стоявшую перед нею тарелку так, словно видела там свои внутренности, выпавшие изо рта, она совершенно упустила из виду детей, уже ухватившихся за ложки, дружно застучавшие по фарфору, и очнулась лишь когда те заскребли по дну моментально опустевших тарелок. – «Скраппи! Они это съели!!»

— «Ну и хорошо. Вот если бы они его вынюхали, я бы насторожилась», — хохотнула я, в свою очередь, набирая полную ложку супа, не забыв зацепить морепродуктов, так и просившихся на язык. – «Грасс, ну что ты так дергаешься? Это обычная ukha…».

— «У-что?».

— «Суп из рыбы. Несколько сортов рыбы вываривают до густоты и смешивают с обжаренными и запеченными овощами», — увлекшись работой ложкой, я совсем не смотрела на сидевшую рядом кобылу, а зря – узнала бы, сколько оттенков имеет обыкновенный, казалось бы, зеленый цвет шкурки. – «Потом протирают через сито, добавляют специи, сливочно-чесночный соус и мясо пресноводных моллюсков или улиток. Кстати, будь добра, тостик мне передай».

Та не ответила и под смех Найтингейл, раздавшийся в моей голове, ткнула мне в копыто обжаренный в специях кусочек багета.

«Видела рожу маркиза? Вот это веселье! Давай, чем его еще удивим?!».

«Ты же говорила, что не питаешь любви к этим великосветским играм? Ладно, посмотри направо».

— «Ладно, не хочешь – нам же больше достанется» — усмехнулась я, не слишком обращая внимание на то, что все больше гостей поворачивалось в нашу сторону, о чем-то перешептываясь между собой. Наверняка высокорожденное быдло решило, что хозяин вечера решил предоставить им развлечение, позволив поиздеваться над неотесанными пожирателями травы, и зло усмехнулась, представив, какой их ожидает облом. – «Но не сидеть же тебе голодной? Это просто неприлично. Поэтому погляди вон на то блюдо. Это бизоль с овощами и соусом велюте де пуассон. Попробуй – просто копыта оближешь».

— «Мадам, вы… Клянусь, вы просто поразили меня до глубины души!» — удивленно разглядывавший меня маркиз наконец рассмеялся и улучив момент, когда я потянулась за блюдом, на котором призывно желтели свернутые в трубочки блинчики, начиненные всем тем, что я так красочно описывала сводной сестре, вновь приложился клювом к моей ноге, изображая куртуазный поцелуй. Впрочем, это не остановило меня на пути к заветной цели, и, подбадривая нетерпеливым свистом детей, я торжественно утащила к себе все блюдо целиком, под радостное постукивание по столу детских копытцев. – «Но все же, должен заметить, что вы поистине великолепная притворщица. Как вы ловко обвели нас вокруг пальца, уверяя, что ничего не знаете о нашей кухне, и лишь потом, возбудив в нас покровительственные чувства, ошарашили всех собравшихся столь тонким знанием популярных блюд и вин».

— «Всего лишь кое-что слышала, кое-что знала и кое-что подслушала. Только и всего. Главное, вовремя подать даже крохи знаний, чтобы получить нужный эффект. И общение с вами позволило мне применить эту науку на практике, так сказать, за что я вам премного благодарна».

— «О, вы мне льстите, юная мисс. Я лишь рачительный и добрый хозяин, старающийся угодить своим гостям».

— «Не спорю…» — пробормотала я, отдавая должное блинчикам. Что ж, шаурма в любое время и в любом мире оставалась шаурмой, хотя Найтингейл не преминула побурчать у меня в голове, проклиная «косорылых и крюколапых поваров-неудачников, не способных приготовить правильно даже такую простую закуску», в которой вместо блинов, по ее словам, должен использоваться тонкий омлет с кусочками сыра. Эта древняя клыкастая задница оказалась той еще гурманкой, и от ее бухтения, расписывающего древнюю кухню, у меня разыгрался зверский аппетит, только усилившийся после прискорбно быстро опустевшего блюда. Последний блинчик пришлось поделить между двумя близнецами, мало что не вцепившимися из-за него друг другу в гривы, но к счастью, я уже чувствовала аромат главного блюда, которое торжественно разносили по нижним столам под аккомпанемент шипящих выстрелов фейерверков, обрушивших фонтаны холодных, быстро гаснущих искр на гостей.

— «Симпатично», — оценив размах короткого, но чересчур дымного действа, покивала я маркизу, вместе с остальными любуясь всполохами белого света. Шипение их заглушало даже безумные вопли певца, затянувшего какую-то арию или ораторию, или еще какое-то произведение, главным в котором было как можно громче провыть кучу гласных, практически не закрывая широко разинутый клюв. – «И как нельзя кстати, судя по завершающему аккорду этого ужина. Что это такое, маркиз? Судя по запаху, что-то мясное?»

— «Знаменитые повара, как художники и артисты, требуют бережного к себе отношения. И часто хозяевам приходится полагаться на опыт и чувство такта своих управляющих, отдавая в их лапы управление праздниками и развлечениями», — зачем-то попытался оправдаться де Клюни. Нахмурившись, зорким глазом он обозрел вереницу слуг, выносивших укрытые крышками блюда, после чего вновь пощелкал пальцами, призывая угодливо склонившегося к его плечу слугу. – «Призовите ко мне месье Летава и узнайте, кто догадался подать это к столу».

— «Да я и не жалуюсь. Скорее, наоборот, хотела бы познакомиться поближе. Судя по запаху, что-то вкусненькое».

— «Это ле гебьер бургиньон» — остро взглянув на меня, ответил маркиз. Не обнаружив признаков неудовольствия или насмешки, он немного расслабился и с интересом посмотрел поверх моей головы на детей, нетерпеливо дергающих свою тетку, все еще сохраняющую интересный оттенок зеленого цвета, еще более заметный на фоне прижатого к носу платка. Графит с графом выглядели статуями, олицетворяющими величие их госпожи, но судя по этой неподвижности, они явно были не в восторге от запахов, раздававшихся от столов. Если пони и не могли похвастаться развитым вкусом из-за той грубой пищи, которую они спокойно могли прожевать, то тоже самое можно было бы сказать и о грифонах, лишь поменяв при этом запах на вкус. Птицеголовые химеры, как и многие пернатые, не могли похвастаться хоть сколь-нибудь развитым обонянием, поэтому пони учуяли первыми новый запах и, как водится, не нашли хоть сколько-нибудь привлекательным – разве что я и близнецы, возбужденно чирикавшие что-то при виде широких подносов, проплывавших все мимо и мимо, к вящему разочарованию все громче шумевших детей.

— «Дети, потише. Иначе отправитесь спать», — одернула я юных хищников, скрывавшихся под маской самых обычных пегасят. – «Дождитесь своей очереди. Вон, поглядите и поучитесь, как стойко ждет коронного блюда вечера тетя Грасс».

— «Скраппи… Ты с ума сошла…» — едва слышно прошипела кобылка, по самые брови зарываясь в надушенный платок.

— «Вы и вправду рискнете отведать?» — удивился маркиз. Увидев три обращенных к нему кивка, два из которых просто лучились энтузиазмом, он неуверенно пощелкал, в очередной раз подзывая слугу, и вскоре перед нами появился новый сервиз из небольших, аккуратных тарелочек, изящных трехзубых вилок и большого овального клоша^[16], под крышкой которого, в художественном беспорядке, были свалены продолговатые кусочки темно-бурого, почти черного мяса, с изысканной небрежностью политого горячим молочным соусом, чей запах заставил меня издать тихий, полный наслаждения стон.

— «Возможно, наш повар сможет предложить вам более изысканные, и любимые пони блю…» — не дожидаясь конца длинной фразы, призывающей меня не дурить и изобразить из себя примерную пони, я ухватила лежащую рядом вилку и с удивившей грифонов сноровкой подцепила первый кусок. – «Ох. Прозит Мальцайт — приятного аппетита».

— «Ммммм…» — прожевав, я остановилась и, прикрыв глаза, позволила себе вспомнить вкус недурно приготовленного мяса, казалось бы, прочно забытый со времен нашего с Древним появления в этом мире, после чего кивнула детям, нетерпеливо и раздраженно постукивавшим копытцами по столу. Без разрешения соваться в тарелки они не рисковали, за время нашего похода усвоив, что раздражение матери можно вызвать не просто каверзами и проделками, а банальным непослушанием, что заканчивалось воспитательными действиями, зачастую, приходившимися прямиком на непоседливые детские крупы. И пускай та же Берри обычно чихать хотела на материнские просьбы и увещевания, иногда я замечала, что они словно чувствовали мое настроение, зная, когда время шуток проходило, и внешне спокойная, внутри я превращалась в глыбу камня и льда. На этот раз дети дождались моего разрешения и под строгим, но любящим взглядом матери, скривившись, потянулись за вилочками, четко уловив мой настрой устроить показательную головомойку каждому, кто решит опозориться на всю страну. Впрочем, распробовав мягкое, волокнистое мясо, они быстро забыли о моем существовании и под растерянное, испуганное кудахтанье Грасс навалились на предложенное угощение, быстро вымазав в соусе свои крошечные носы.

— «Здорово!» — вздохнув, поделилась я с сидевшим рядом маркизом. Увидев, как мы уплетаем предложенное угощение, он присоединился к нашей трапезе, с обязательным в таких случаях пресыщенным видом вяло трогая содержимое тарелки. Поведя глазами по сторонам, я с сожалением поняла, что мне вряд ли удастся изобразить подобную высокую культуру еды, на мой взгляд, больше похожую на плохую игру, и решив не кривляться, отдалась еде с энергией прервавшей диету толстухи. – «Если бы не название, то я бы решила, что это бефстроганов – такие тонкие полосочки тушеного мяса, нарезанные поперек волокон».

— «Что ж, вы почти угадали. Это традиционное грифонье блюдо из тушеного в вине мяса, название которого переводится как «дичь по-бургиньи», в честь кантона, который первый начал его готовить», — благосклонно покивал мне хозяин замка и города, лично подливая красное вино в мой широкогорлый бокал. – «Вы продолжаете удивлять меня все больше и больше, мисс Раг. Да и не только меня».

Поведя глазами по сторонам, я заметила, что многие гости насытились и покинув свои места, отправились прогуливаться по парку, то и дело поглядывая в сторону нашего стола. При этом дамы прикрывались веером, а клювастые господа склонялись друг к другу, перешептываясь о чем-то, вроде бы не предназначенном для чужих ушей, но в то же время, известном каждому. Эти сценки вновь показались мне кусочком какой-то игры, больше похожей на повторяющееся раз за разом представление, в котором приглашенные, день за днем, играют выученные и давно уже опостылевшие роли, пытаясь привнести в них что-то новое в мелочах, но не в силах сойти с предначертанного режиссером пути. Демонстративное перешептывание, демонстративные жесты, демонстративные мысли, мелькающие в круглых глазах – на миг, я ощутила себя мухой, попавшую в паутину из света, бьющего через закрывшееся окно, за которым лежал бесконечный мир, на который отныне я могла лишь глядеть, но не выбраться из обрыдлой круговерти. Нет, конечно, не все так считали, и я уверена в том, что многие именно это существование и считали «настоящей» жизнью, полагая балы, приемы, салоны и публичные мероприятия той самой «ярмаркой тщеславия», к которой полагалось ползти, обламывая копыта и крылья. Но почему-то, раз за разом, перед моим внутренним взором вставал чадящий ад горящей горы, на которую падало мое распластавшееся в полете тело. Тяжесть мужа у меня на спине и горячие струйки крови из его ран, хрустящей корочкой застывавшей на шерсти. Первая прогулка с жеребятами по нашему городку, пробывшими почти год в личном карцере величиной с дом. Ядро и послание Древних. Безумная гонка по зимнему тракту и вонь хрустящего на морозе платья. Тишина громадного колодца и звезды тысяч душ, блестящих в его глубине. Настоящая жизнь и тот суррогат, который эти знатные грифоны и пони по ошибке принимали за нее, перепутав с обычным существованием – я вдруг отчетливо поняла, что во мне нет ничего, что роднило бы меня с ними, словно между мной и гостями этого вечера вдруг выросла неизмеримо огромная стеклянная стена. Я словно смотрела на экран телевизора или талантливо нарисованную картину, размытыми пятнами краски обозначающую столь же размытые души, желания и мечты. Удачный брак или постылое замужество. Падение цен на аккредитивы и повышение доходности мануфактур, в которые когда-то вложилась семья или род. Колебания курса стоимости металла, угля и драгоценных камней. Еженедельные дерби и ставки на их исход. Что из этого волновало бы тех, кто видел, как волны тумана скрывают уходящих в дозор легионеров? Кто видел океанские волны, с шуршанием целующие пляжи чужих берегов? Кто знал на запах и вкус самый воздух, пробуя его в разных частях этой и соседней страны? Задумавшись об этом, я неторопливо потягивала вино, скользя взглядом по приглашенным, и все острее ощущая свое одиночество в этой толпе – и наверное, именно поэтому я не заметила приближения молодого, хорошо одетого господина, в этот самый момент недобро уставившись на графа, уж слишком внимательно и задумчиво разглядывавшего моих детей. Наевшиеся близнецы раздулись как клопики и только сыто икали, вяло отбрыкиваясь от отобранного у Грасс носового платка, проходившегося по их сонным мордашкам. Налопавшись на дармовщинку, они клевали носами, и даже очередной залп фейерверка не возбудил в них былого интереса, хотя я заметила, как заблестели глаза Берри при виде двери, из которой выносили пузатые бумажные ракеты.

После этого мне стало понятно, что спокойствия ни мне, ни хозяевам замка, можно было не ждать.

Однако от попытки просверлить взглядом дырку в высокородном теле меня отвлек присеменивший слуга, с апломбом поставивший перед нами поднос, на котором красовался массивный вертел с нанизанными на него кусками бурого, почти черного мяса, поджаристая корочка которого еще шипела, исходя каплями стекавшего по ней жира.

— «Комплемент от повара!» — торжественно провозгласил он, заставив сидевшего рядом маркиза нахмуриться, хотя я и не понимала, отчего вдруг насторожился грифон.

— «Правда? И что же это? Shahlyk?»

— «Это антрекоте бордолез», — поклонился слуга, обтянутыми белыми перчатками лапами подавая мне новую салфетку. Признаюсь, на мой скромный взгляд, пахло просто одуряюще, и даже проскочившее по задворкам памяти воспоминание о том страшном дне, когда я увидела приподнесенное одним грифоном огромное блюдо, не умерило мой аппетит. Часть хищника, доставшаяся мне от Древнего, взбунтовалась от долгого воздержания и ярилась, требуя пищи. Требуя накормить зверя внутри. – «Мне было сказано, что оно приготовлено специально для вас».

— «Вы хотели сказать «медалье», любезнейший?» — отчего-то голос сидевшего рядом хозяина замка полностью заледенел, и он даже попытался остановить меня, сделав предостерегающий жест, но не успел, ведь к тому времени я уже пережевывала первый кусок. – «Потрудитесь еще раз позвать месье Летава. Я хочу узнать, что еще задумал мой управляющий, не посоветовавшись со мной».

— «Какая-то дичь?» — хмыкнула я, протягивая копыто за хрустким кусочком поджаренного багета. Хотя, на мой взгляд, тут бы не помешал еще один бокал хорошего вина. – «Хотя перца и чеснока многовато. Благодарю вас, маркиз. Действительно, неплохо».

— «О, ваше сиятельство должно быть знает, что это очень сложно» — с хрустом стянув с вертела еще один кусок, я начала жевать медленнее, вслушиваясь в ощущения на своем языке. Судя по всему, это было какое-то мелкое животное, вроде кролика, но жестковатое мясо его говорило о том, что выросло оно совсем не в вольере или садке. – «На самом деле, его передал мне один юный господин, сказав, что шеф-повар лично…»

Поперхнувшись на полуслове, я отпрянула прочь, едва успев увернуться от лапы маркиза, попытавшейся выдернуть вертел из моих копыт. Навстречу ему уже летела нога графа, как и хозяин замка, вскочившего в попытке ухватить свою долю еды. Но угощение было предназначено для меня, поэтому я предостерегающе зарычала и быстро-быстро принялась набивать рот этим импровизированным шашлыком, срывая зубами сочащиеся жиром и соусом куски.

— «Эй! Это мое!» — пробубнила я с набитым ртом, когда когтистая лапа и большое копыто одновременно вырвали из моей хватки шампур, вместе с ним едва не выдрав и зубы, которыми я вцепилась в последний кусок. – «Ой! Ай! Да осторожнее, вы! Это мне подарили, а не вам!»

— «Осторожнее! Не прикасайтесь!» — напряженно проговорил грифон, отбрасывая на поднос вертел с остатками налипшего на него мяса. – «Пожалуйста, присядьте вот тут. Сейчас вам принесут носилки».

— «О чем это вы?» — глядя на поднявшуюся вокруг чехарду, забегавших, словно мыши, слуг и взволнованных гостей, вытягивавших шеи в попытке узнать, что же вдруг интересного случилось во время этого скучного и постного вечера. – «Маркиз, с вами все в порядке?»

— «О, абсолютно, мисс Раг», — жестко и быстро проговорил грифон, делая лихорадочные жесты прислуге, бросившейся к нам с салфетками, полотенцами и сервировочным столиком на колесах. Позади уже топтался Графит, зачем-то тыкавший мне под спину подушкой, в то время как граф Оактаунский внимательно оглядывал недоеденный мною кусок. – «Присядьте, прошу вас. Дорогие гости, пожалуйста, разойдитесь – нам нужен воздух!»

— «Так дышите. В чем проблема-то?» — уже немного испуганно заявила я, ошарашенная поднявшейся на ровном месте кутерьмой. Бросившиеся к нашему столу гости плотной толпой обступили нас, еще больше подогревая тем мою паранойю, вышедшую на рабочий режим. – «Графит! Эта толпа меня пугает! Дай мне хоть ножик какой-нибудь! Да что с вами вообще такое произошло?!»

— «Боюсь, мадам, вас отравили», — негромко ответил маркиз, со скорбным видом указывая на остатки шашлыка, которые с отвращением отбросил на поднос Кайлэн, зорким взглядом оглядывая собравшихся вокруг нас приглашенных, словно уже подозревая кого-то из них. – «Нужно срочно сделать промывание и извержение вод, и мой личный медик к вашим услугам».

— «Странно, а я ничего не чувствую», — удивилась я, стараясь не шлепать похолодевшими от страха губами. Яд! Не кинжал убийцы, не подстроенная дуэль, а яд! Почему я забыла об этом? – «А вы точно уверены в этом?».

— «О, да», — вздохнул маркиз, коротко взглянув на сурово нахмурившегося графа. – «Никто не заправляет мясо под винным уксусом чесноком и перцем одновременно. Это попытка скрыть тонкий привкус чаумаса – яда, добавленного в твердую пищу, и чаумурки – яда, добавленного в вино. Отравленному кажется, что это перец вызвал изжогу, но на самом деле его часы сочтены».

— «Прошу прощения, но я и вправду не знаю таких особенностей вашей культуры, маркиз», — пробормотала я, лихорадочно прислушиваясь к своим ощущениям. Увы, а может, и к счастью, кроме чувства общей сытости я не ощущала ничего – разве что желания выпить, причем чего-нибудь крепкого. – «Слушайте, а у вас нет такого обычая, который позволял бы приговоренному к смерти исполнить его последнее желание?»

— «Это было бы моим долгом хозяина, чья честь была оскорблена столь ужасным событием, произошедшем в его доме».

— «Что ж, если меня собрались хоронить…» — предсказанные ощущения, говорящие о том, что я собиралась откинуть копыта, по-прежнему не наступали, и я несколько приободрилась. В конце концов, это могла быть и чья-то мерзкая шутка, которой кто-нибудь из недоброжелателей союза Эквестрии и Друнгхара решил развлечь поддерживавшую маркиза знать, побаловав их зрелищем обосравшегося от страха посла. — «Тогда я хочу выпить. Желательно того Шинье-ле-Роз, которое мы пили недавно».

— «Вы уверены, мисс?» — несколько удивленно поглядел на меня грифон, в то время как лапищи мужа, крепко стиснули мои плечи. – «Это несколько необычно… И где там этот бездельник?!»

— «Никаких лекарей!» — проклятье, этот яд должен был бы уже начать действовать, но никакой боли в животе, никаких позывов на рвоту или двоения в глазах не возникало. Но кто знает, какую дрянь убийца мог подмешать мне в еду и каковы были ее симптомы? Я ощущала лишь легкое жжение на языке, сообщенное большим количеством перца, да усиливающееся желание нажраться, чтобы наконец прекратилось это тягостное ожидание неминуемого конца. – «Маркиз, я не дворянка, и слава богиням. Но я представляю Эквестрию и не желаю, чтобы надо мной хлопотали, словно над переевшим жеребенком! Поэтому я хочу, чтобы мы с вами вернулись за стол и продолжили этот банкет. Понимаете? Даже если и впрямь мне подсыпали что-то в еду, то помогите мне хотя бы сохранить свою честь, до конца служа своей стране и принцессам!»

— «Вы… Очень смелая пони, мисс Раг», — помедлив, покачал головой длинноклювый грифон. По его знаку слуги принялись очищать столы, расставляя новые тарелочки для десертов, великолепной вереницей потянувшихся из дверей. Увидев взмах хозяина, певун вновь засвистел что-то громкое и унылое, понемногу выходя на рабочие децибелы, а гости нехотя потянулись к столам, вовсю обсуждая разразившийся скандал. – «Дорогие гости! Произошедшее оказалось лишь скверной шуткой, поэтому не стоит волноваться. Я, маркиз Жако де Клюни де ла Пиза-Друнгхар, и посол Эквестрийский Скраппи Раг, приглашаем вас присоединиться к нам за великолепным десертом и решить, достоин ли осуждения тот, кто затеял эту глупую выходку! Ваше здоровье, дамы и господа!»

«А он умеет держать удар», — подумала я, глядя, с каким величавым апломбом маркиз обходит гостей, выслушивая щебетавших какие-то глупости дам и о чем-то негромко переговариваясь с господами. Кажется, подобное было для них не в новинку, но все же выбило из колеи, добавив изрядную долю перца в протекавший до этого пресный и скучный прием. К моменту его возвращения перед нами уже красовалось несколько бутылок, и под взволнованными взглядами родственников Жако де Клюни лично наполнил мой первый бокал.

— «Скраппи! Что ты делаешь?!» — испуганно прошептала Грасс, прижимая к себе сонно помаргивавших глазами детей. В отличие от окружающих, они казались совершенно спокойными и только зевали, не понимая, отчего вокруг закрутилась какая-то чехарда. Впрочем, все интересное быстро закончилось, их полоумную мамку еще не скрутили и даже не отобрали ее любимую гадость, поэтому детям вновь стало скучно. – «Тебе срочно нужно к врачу!»

— «Если это яд, то уже поздно. Да даже если и так, мы не имеем права опозориться и начать паниковать!» — тихо прошипела я, единым махом вливая в себя весь бокал целиком. – «А если это чья-то милая шутка? Представь, что скажут про эквестрийцев все эти благородные господа! Нет, я должна рискнуть, Грасс. Плохо, что я забыла об этом риске. Но я надеюсь, что это станет мне уроком».

— «А если нет?!».

— «Отвезете мое тело домой. Только не отдавайте принцессам, если не сложно. Похороните в Понивилле, под кустом чайных роз», — мрачно фыркнула я, приобнимая крылом задрожавшую пони. – «Да не дергайся, Грасс. Все хорошо. Скорее всего, это шутка».

— «Правда?» — шмыгнула носом та, дрожа у меня под крылом. Я вдруг поняла, как испугана была земнопони, испугана непритворно, в отличие от нескольких знатных дам, решивших напомнить о себе окружающим с помощью липовых обмороков, сообщавших о их тонкой душевной организации.

— «Уверена. Поэтому не волнуйся. Но вот еду для себя и жеребят готовь пока сама. Хорошо? Кто знает, что этим шутникам еще в голову придет».

Тем временем в зале наметилась новая сценка. Все это время наблюдавший за мной де Кастельмор, казалось, о чем-то крепко задумался, когда я не только не начала истерить, в панике требуя доктора или прилюдно пытаясь промыть себе брюхо, но и вернулась за стол, с самым издевательским видом салютуя полным бокалом любопытным гостям, не сводящим с меня глаз в попытке понять, как я буду реагировать на этот вызов. Приняв какое-то решение и побродив между столами, он лихо выдул початую бутылку вина, подхваченную у разносившего напитки слуги, после чего захрипел, выпучив глаза и схватившись за шею, а затем шатающейся походкой посеменил между столов, пугая окружающих широко разинутым клювом. Еще не отошедшие от первого потрясения, гости начали вскакивать со своих мест, но отравленный уже добрался до верхнего яруса, где стоял наш стол для почетных гостей, и обессиленно повис на плечах у захлопавшего глазами юного грифона, все еще стоявшего возле одного из ближайших столов. Мне показалось, что мой взгляд уже не раз и не два натыкался на него за время этого приема, как во время танца-выхода, так и во время ужина, но это могло быть и простым совпадением.

— «Вы… Отравили меня… Шевалье…» — тяжело дыша, прохрипел де Кастельмор, при каждом выдохе и кашле обильно заплевывая рожу растерявшегося грифона летевшими из клюва каплями вина. – «Как вы могли быть… столь бессердечны? Как ваша лапа… поднялась… на своего… соотечественника? Как вы могли… нарушить… кодекс и закон…»

Поникнув главой, он без сил повис на растерянно бормотавшем что-то молодчике, но я увидела, как его глаз приоткрылся и, подмигнув, вполне себе зорко взглянул на меня.

— «Это было не смешно, де Мури!» — строго попенял ему маркиз, когда грифон отлепился наконец от своей жертвы и, выкатив покрытую перьями грудь, принялся кланяться неуверенно засмеявшимся гостям, вновь пародируя напыщенные жесты забытого всеми певца. Тем временем к правителю города подкрался очередной слуга, или советник, или кем там еще мог быть этот чересчур упитанный птицекот, чьи габариты едва-едва не дотягивали до определения «толстый». Одетый в неброский коричневый сюртук с белым жабо, он передвигался слегка вразвалку, но достаточно быстро, заставив меня обратить свое внимание на эту переваливающуюся рысцу. Стрельнув в мою сторону умными, стального цвета глазами, он склонил воробьиную голову к своему хозяину и что-то забормотал, время от времени сверяясь с записной книжкой, выглядевшей совсем крошечной в его полных лапах.

— «Как вы себя чувствуете, мисс Раг?»

— «Пока еще отвратительно трезвой», — осторожно ответила я, зорко глядя за тем, чтобы маркиз не забывал подливать мне вино из своей удивительной бутылки вулканического стекла. – «А в мои планы не входило умирать юной и трезвой».

— «Вот как?»

— «Я еще помню поколение, чьим девизом был «Живи быстро, умирай молодым!». Думаю, перед лицом неминуемой гибели эта глупость такой уж глупостью быть перестает».

— «Что ж, вижу, что если вы и не погибнете, чего бы мне очень не хотелось, то уж точно осуществите вторую часть планов».

— «Де Кастельмор сказал, что у вас обширный подвал. Быть может, нам переместиться туда, чтобы не травмировать гостей неаппетитным зрелищем, когда все начнется?»

— «Что ж, в вашем состоянии склонность к меланхолии и мрачным шуткам понятна и объяснима», — хмыкнул хозяин замка, настойчивым взмахом лапы подзывая к себе того молодого грифона, которого уже успел порядком помять и обслюнявить де Кастельмор. – «Но прежде я бы хотел спросить, не знакомы ли вы с этим шевалье?»

— «Впервые вижу. А вот видел ли он раньше меня – это уже вопрос дискутабельный».

— «Действительно… Я не сразу об этом подумал», — признал грифон, без малейшей приязни разглядывая молодчика, гордо, но все же с не укрывшейся от нашего взгляда нервозностью задравшего клюв к небесам. – «Пожалуй, если все обойдется, тогда я должен буду признать, что все произошедшее явно пошло вам на пользу, раз вы способны выдавать столь глубокие мысли. Между прочим, я все еще настаиваю на том, чтобы вы воспользовались моим личным лейб-медикусом».

— «Если почувствую себя плохо – будет уже поздно. А пока мне хорошо – зачем тогда врач?»

— «Скраппи, тебе нужно остановиться», — прошептал мне на ухо голос Графита. Покосившись, я уткнулась носом в щеку мужа, державшего голову рядом со мной, словно разглядывая что-то из-за моего плеча. Вот такие вот обычаи ходят в высшем свете, Твайлайт, и строгий этикет требует, чтобы даже супруги делали вид, что не общаются друг с другом, а просто случайно оказались поблизости от какого-либо предмета в один и тот же момент. Глупо? Расскажи это Рарити, если я не вернусь – узнаешь много интересного о собственном плебейском происхождении, дорогуша.

— «Я не собираюсь умирать трезвой и молодой!» — сердито выдохнув, сообщила я мужу, крепко прижимая к себе бутылку, сцапанную со стола, за что удостоилась крепкого поглаживания по загривку, намекнувшего мне, что если я выживу, то расплата будет суровой. – «И чем же я могу быть полезна вашему гостю?»

— «Я очень хотел бы понять, что может связывать вас и этого грифона», — задумчиво ответил де Клюни. В его голосе не было обычно великосветской вежливости или приязни, когда он смотрел на все больше нервничавшего соотечественника. – «Представьтесь, прошу».

— «Ваше сиятельство…» — стоявший перед нами молодой грифон был одет не так вычурно, как остальные гости, сюртук имел не самого броского цвета, но сохранял приличествующую обществу кипень кружевов на обшлагах и груди, громче украшений заявлявшую о том, что и он родился в приличном доме, принят в обществе, и кредиторы не шарахаются при его появлении в их дверях. «Прилично одетый молодой грифон», как описало бы его общество, шушукающееся по углам парка, найдя себе развлечение в лицезрении важных особ, настроенных творить суд и расправу. – «Позвольте мне представиться – шевалье де Воню, младший сын баронессы Агельды де Воню, прославившейся героической защитой башни Ле Труа, третьей по счету от центральных ворот Грифуса».

— «Приятно видеть вас на нашем вечере, шевалье», — уже открыто нахмурился маркиз де Клюни. Несмотря на светский тон, его глаза холодно и предостерегающе смотрели на юного дворянина. – «Однако мой управляющий сообщает, что, по словам слуг, к поварам обращалась некая личность, потребовавшая приготовить отдельное блюдо для нашей почетной гостьи. Та же фигура встречалась слугам и официантам неподалеку от кухни. И вот какое странное дело: по их словам, с этой личностью имеете сходство именно вы».

— «Я крайне признателен вам, ваше сиятельство, за эту возможность познакомиться со столь знаменитой особой, прославившей себя столь славными битвами», — поклонился молодчик. Странно, несмотря на приторный голос, я абсолютно не ощущала симпатии ни в словах, ни во взгляде этого молодого дворянина. – «И как все присутствующие, я был ошарашен, когда узнал о том, что случилось это ужасное покушение. Но я абсолютно не понимаю, при чем здесь я? Кто обвинит меня – слуги?»

— «А что, слуги не считаются свидетелями, или с ними можно не считаться?»

— «Скорее второе», — вздохнул де Клюни. Впрочем, покосившись на меня, он решил немного развить эту тему, то ли просвещая лично меня, то ли просто углядев не самое доброе выражение, промелькнувшее на моей морде. А может быть, просто наслушавшись всяких глупостей о похождениях якобинствующей^[17] кобылы. – «Показания слуг ничего не значат в официальном процессе. Вот если бы против отравителя свидетельствовал кто-нибудь из гостей, или свободный грифон…»

— «Как мило», — буркнула я, начиная понемногу понимать, почему я видела так много стоящих отдельно жилищ, сбивавшихся в небольшие, но многочисленные поселения, из которых состояли лоскутные одеяла горных долин. Бывало, что дома отделяли друг от друга участки земли, занятые под крошечные виноградники, кроличьи загоны, пастбища или рыбьи садки, пронизанные сетью узких, отсыпанных каменной крошкой дорог, зажатых невысокими каменными изгородями. Заключавший скатный договор со своим сеньором, «скатт» мог считаться почти крепостным, в отличие от фральсбондов – «свободных по рождению и в жизни» грифонов, пусть зачастую те и были беднее какого-нибудь слуги из хорошего дома. Стало яснее, почему жившая на отшибе, в полупустой балке, встреченная нами грифонка даже после смерти своего мужа не стала никуда улетать и предпочла свободу пусть и сытой, но все же кабале для себя и детей. Раньше мне казалось, что все это происходило от неуживчивости и гордости, свойственных каждому грифону, но теперь я начинала, наконец, понимать, откуда растут крылья у многих вещей, с которыми я познакомилась в Королевствах. – «Так может быть, это был не он? Не думаю, что кто-то стал бы так глупо подставляться».

— «О, мадам, тут вы ошибаетесь. Даже если у этого молодого грифона, принадлежащего к хорошему роду, и были претензии к вам, кодекс благородного сословия гласит о том, что за содеянное воздается лично, а не наймитским клинком. Это удел неблагородных, пусть даже и выбившихся в верхи, нуворишей, не имеющих на своем экипаже даже зачатков герба, и вынужденных действовать через браво. Но, предвосхищая ваш вопрос, должен заметить, что тоже благородными лапами, с не испорченными низкой работой когтями».

— «Обалдеть у вас тут порядки…» — покачав головой, я ощутила, как выпитое мощным потоком устремилось куда-то между ушей, и с трудом остановив вращение головы, устремившейся куда-то к плечу, заглянула в почти опустошенную моими усилиями бутылку. – «Что ж, даже если это сделал этот мерзавец, то доказательств у вас нет. Ведь так? Значит…»

— «Вы потребуете испытания поединком?»

— «Что? Судебный поединок? Нет, зачем?» — даже несмотря на количество принятого, я насторожилась, живо представив, куда это нас приведет. Окружающее казалось мне какой-то костюмированной вечеринкой, в которой причудливо смешались обычаи разных времен, и при взгляде на собравшихся в зале гостей я вдруг увидела другое время и другой мир, представив, что вот так же, наверное, смотрели на представителей богемы врывавшиеся в дворцовые балы вооруженные революционеры, видевшие перед собой что-то возвышенное, тонкое – и абсолютно оторванное от жизни, изо всех сил цепляющееся за старинные понятия, суждения и нравы, игнорируя стучавшийся в окна изменившийся мир. Что еще придумают эти представители понемногу уходящей элиты, удерживающиеся за старые правила самыми кончиками когтей? Попробуют свести все к судебному поединку, в котором мне предстоит выставить того, кто будет биться вместо меня? Кто это будет – Графит или Кайлэн? Чьей благородной крови захотят испробовать этой ночью представители местной богемы? Каким событием решат пощекотать себе нервы, превратив его в слухи и топливо для салонных обсуждений и пересудов? Я не ощущала никаких изменений, которые говорили бы об отравлении, но даже если я и слопала что-то, медленно убивающее мой организм, то как я могла бы это доказать? Что для меня было бы важнее – прерванная миссия или же жизнь и полное падение в глазах этой знати? Знати, с которой придется считаться, пусть даже запах нафталина и будет немилосердно терзать мой нос. Куда ни кинь – везде я остаюсь проигравшей, и не об этом ли говорил мне граф, когда предупреждал о той тонкой игре, против которой не пойдешь ни с мечом, ни с Легионом. Битва разумов, в которой я заведомо проиграла, еще не покинув свой дом и не выехав из Кантерлота.

Но того ли желала принцесса?

— «Мы же не можем обвинять вашего юного гостя на основании одних лишь слухов. Верно?» — как можно тверже заявила я, отмахиваясь крылом от настойчиво пытавшегося поухаживать за мной мужа. – «Это было бы абсолютно невежливо с нашей стороны. Поэтому я не в претензии, маркиз. Это ваш подданный, в конце концов, и плох тот гость, который в чужом доме начинает пинать хозяйских собак».

— «Что? Я не ослышался?!» — отчего-то не на шутку возбудился этот молодчик. Его приплюснутая сверху соколиная голова с непонятной радостью уставилась на меня, словно я только что провозгласила возрождение права первой ночи и при всех пообещала отдаться лично ему. – «Правильно ли я понимаю, что вы пытались оскорбить меня, фрау?».

— «Я пытаюсь напиться, гарсон. А вы меня отвлекаете», — буркнула я, устав от этой непонятной игры, от которой по моей голове разливалась тупая, ноющая боль, собиравшаяся где-то внутри, за глазами. – «Меня, как вы слышали, пытались отравить, или просто подсыпали слабительного, смеха ради. Поэтому не мешайте даме страдать, хорошо? Спасибо».

— «Нет, я уверен, что слышал, как вы изволили назвать меня псом!» — не унимался де Воню, обратив внимание на Графита. Увидев, куда направлен его взгляд, я заскрипела зубами и потянулась к опустевшей бутылке, решив разнести ее об голову этого соколенка. С этой породой летающих существ я познакомилась на примере пегасов своего Легиона, и ненавидела их ограниченность, вкупе с возбудимостью и гиперактивностью, доставлявшей мне немало хлопот. – «Господа! Господа, вы тоже это слышали? Или, быть может, вы изволите заявить, что я лгу?»

— «Покиньте нас, де Воню!» — несмотря на строгий тон маркиза, тот не тронулся с места и, положив лапу на короткий и узкий меч, бывший таким же элементом одежды для благородного грифона, как галстук или камзол, вызывающе разглядывал сидевших за столом пони. – «Или я прикажу вас вывести».

— «Вы не имеете права задерживать меня, ваше сиятельство! Как благородный ваза, я имею право требовать у оскорбившего меня ответа на свой вопрос!»

— «И какого же ответа вы хотели бы услышать?» — с ленцой поинтересовался Кайлэн, впервые с начала этого званого ужина отвлекаясь от каких-то распушившихся куриц, в совершенно возмутительном количестве вившихся вокруг умного, образованного и галантного жеребца, несмотря на свой необычный облик успевшего закружить в вихре вальса не одну пернатую птицекошку. – «Думаю, у вас должна быть веская причина надоедать даме, столь героически старающейся побороть один яд другим, да еще и мешая нам наблюдать за этим увлекательнейшим процессом. В противном случае, мне решительно непонятно, отчего вы навязываете нам свое присутствие, отвлекая от ставок на то, что случиться раньше – кончится ли у нашего дорогого хозяина вино или же лопнет эта очаровательная кобылка».

Собравшись ответить что-то столь же непонятно-высокопарное и оскорбительное, я обнаружила, что мой язык пытается завязаться узелком, поэтому отклонилась на заботливо подставленные мужем подушки и, прикрываясь крылом, запустила в графа пустой бутылкой из-под Гран Крю.

— «Я расцениваю это как оскорбление!» — громко свистнул молодчик, вновь привлекая к нам внимание остальных гостей. – «Я требую удовлетворения! Немедленно!»

— «В другое время и в другом месте, месье нахал», — усмехнулся Кайлэн, в белозубой усмешке демонстрируя аккуратные, небольшие клыки. – «Мне, графу Кайлэну Оактаунскому, отчитываться перед залетным грифоньим дворянчиком? Фи! Это даже не смешно».

— «Покиньте нас, шевалье! Немедленно!» — загремел, поднимаясь, маркиз – «Или познаете другую сторону моего гостеприимства!»

— «Вы не имеете права меня задерживать!»

— «Вы так считаете, юноша?» — повернув голову, я заметила, куда устремил свой взгляд высокородный грифон, заметив быстро идущего к нам маэстро, поспешающего зов своего сеньора. – «Тогда я не имею права задерживать и шевалье де Кастельмора. Вы меня понимаете, милейший?»

— «Месье, мне показалось, что вы меня звали», — не останавливаясь, с ходу заявил большой черный грифон, возвышаясь над своим соотечественником. По случаю приема он принарядился, но после того, как великосветская пьянка начала набирать обороты, он скинул богатый камзол, оставшись в черном, расшитом серебряной нитью колете и своей излюбленной белоснежной шемизе, как обычно, расстегнутой едва ли не до пупа. – «Разве нет? Тогда почему вы так громко разговаривали, если не желали обратиться ко мне?»

— «Я не желал вашего присутствия, месье».

— «Ах, так вы говорите, что я нагло вру?» — тотчас же обрадовался грифон, заставив меня усмехнуться от вида ошарашенного скандалиста, в попытке унять охватившее его волнение ухватившегося за свой клюв. – «И не в мой ли адрес вы грызете свой коготь?! Да вы просто записной грубиян, шевалье, и с позволения нашего дорогого маркиза, я желаю узнать, какого цвета у вас кровь!»

— «Господа! Я запрещаю дуэли!» — внушительно произнес маркиз. Голос де Клюни разнесся по всему саду, перекрыв даже поперхнувшегося от неожиданности певца, только-только взявшего самую высокую ноту, от которой зазвенели и покрылись сеткой трещин бокалы на наших столах. – «В этот день мы приветствуем эквестрийского посла, как и мы все, с оружием в лапах отстаивавшую честь и интересы своего сюзерена. Но конфликт окончен, и в этот день мы провозгласили начало новой эры сотрудничества и процветания, поэтому я запрещаю ссоры и дуэли, какими бы обидными ни показались бы обращенные к вам слова! Поэтому я поднимаю этот бокал за мир и процветание, дамы и господа!»

— «За мир и процветание!» — откликнулись гости, и даже я, неловко поднявшись, отсалютовала всем полной бутылкой, которую уже откупорил понятливый слуга. Звон бокалов, которыми не просто соприкоснулись, а еще и обменивались обрадовавшиеся разрешившемуся конфликту приглашенные, смешался с невнятным бормотанием двух грифонов, когда на радость всем присутствующим и с повелительного жеста маркиза затеявшие ссору дворяне чокнулись и обменялись бокалами, после чего обнялись, шепча друг другу какие-то гадости, наверняка обещая выпотрошить друг друга на следующий день. Взмахнув своей чашей, я попыталась было присосаться к такому удобному горлышку, но вспомнив о достоинстве посла, опрокинула бутылку в широкую чашку, так вовремя оказавшуюся рядом со мной. Кажется, там еще были какие-то пирожные или бисквиты, но я решила, что совет маркиза не так уж и плох, решив совместить приятное с полезным, на глазах удивленных родственников слопав оставшиеся в ней сладости, разбухшие от вина^[18]. Отдавшие должное ужину, гости понемногу покидали столы, отправляясь гулять по дорожкам небольшого висячего сада, разбитого на большой высоте, и даже мне пришлось покинуть свое нагретое место, отправившись бродить вместе с маркизом среди гостей, то и дело раскланиваясь и раскланиваясь с приглашенными. Кто знает, чем бы закончилось мое свободное плавание, если бы не хозяин замка, вместе с де Кастельмором составлявшим мою компанию на протяжении оставшегося вечера, точно ввязалась бы в какую-нибудь ссору. Но увы, или к счастью, их опека не оставляла мне ничего другого, как переговариваться с сочувственно и лицемерно желавшими мне крепиться гостями, любоваться фейерверками, на которые не поскупился маркиз, и слушать бухтение говорливых грифонов, пытавшихся развеселить меня забавными случаями из историй, описывавших курьезы, случавшиеся на балах. Я была благодарна им за то, что они не давали мне задумываться, погружаясь в себя, чтобы исследовать ту темноту, что скапливалась где-то внутри, под моей шкурой, и глядя на белые брызги сгоравших ракет над нашими головами, я думала, что вселенная, возможно, стала хоть немного более приличным местом, в котором явно не место тому камню и льду, в который понемногу превращалась сама, вновь и вновь ощущая, как я возвращаюсь к своему месту, которое, похоже, мне определила судьба, в очередной раз ставя перед бегущей куда-то темной водой.

Поэтому я, не глядя, подхватывала проплывавшие мимо бокалы, не обращая внимания на сначала удивленные, а затем и обеспокоенные морды грифонов — и пила, и пила, и пила, пытаясь заглушить оглушающую пустоту, расползавшуюся у меня внутри.

---

Утро добрым не бывает. Эту максиму я в полной мере ощутила на своей голове, гудевшей словно пустой котел, по которому грохотали ложками голодные жеребята. В моем же случае, они еще и попрыгали на ней, но так и не заставили меня подняться, оставив валяться до полудня в полумраке покоев. Камин не горел, и в комнате понемногу скапливалась холодная сырость, заставившая меня продрать наконец глаза и жалобно захрипеть в бесплодной попытке привлечь внимание к своему бедственному состоянию. Похоже, меня все-таки отравили, и моя самонадеянность сыграла со мной злую шутку, оставив во власти смятых, пропитанных потом и влагой, заскорузлых простыней – одинокую, беспомощную и всеми покинутую в старой комнате огромного замка, в которую уже много лет никто, по-видимому, не заходил. Сухой рот напоминал филиал самой засушливой пустыни, в которой какая-то сволочь устроила образцовую помойку, а голова пульсировала надоедливой, тянущей болью, радостно отстукивавшей в такт разухабистой песенке, которую в приснившемся мне сне пел голос маэстро, сидевшего на краю огромной тарелки с паштетом.

«Банки — это полезный предмет:

Ставишь на спину — болезней как нет.

Ставишь на вымя — плюсуешь размер,

Ставишь на член — всех подруг поимел.

В общем, полезная, классная штука,

Но впредь тебе, Скраппи, злая наука:

Если растишь на ногах волося –

Банки, глупышка, трогать нельзя!»

Этот бред, сопровождаемый чем-то похожим на гитарные переборы, долбил изнутри в мой череп, сопровождаясь вспышками ярких огней, превращавших полусон-полуявь в какую-то фантасмагорическую феерию идиотизма, грохотавшую под сводами моей черепушки до тех пор, пока моя нога, слепо шарившая по прикроватному столику, не нащупала забытый там кем-то кувшин, заботливо прикрытый тканой салфеткой, на которой лежала пара здоровенных пилюль. Круглые белые камушки отправились под кровать, а содержимое кувшина – по назначению, в жадно прильнувший к его носику рот. Справедливо рассудив, что коварный план отравителей не удался, я решила проигнорировать таблетки, наверняка начиненные мышьяком или стрихнином, но даже если бы подстраховавшийся коварный отравитель коварно оставил в кувшине еще что-нибудь ядовитое или просто мочу, то думаю, я все равно бы его выпила, не в силах противиться животворящему ощущению влаги, скользящей по жадно лакавшей ее языку. 

Жаль, но шести пинт замечательной, вкуснющей, прохладной воды было явно мало, хотя мне стало немного полегче, и я решила попробовать встать. Наполовину скатившись, наполовину свалившись, наполовину рухнув на пол, я кое-как доползла до двери. На мои жалобные хрипы, призывающие принести умирающей хоть стаканчик воды, равнодушное общество не отреагировало, да и был ли кто-нибудь здесь, еще предстояло понять. Поэтому пришлось подниматься на ноги – хотя бы на задние! – которыми я и потолкала вперед свою тушку, роющую носом пол в поисках хотя бы капельки влаги, которая охладила мое горящее жаром нутро.

Увы, в коридорах было пусто. Через окна все так же падал рассеянный свет множества огней погруженного в вечные сумерки города, не позволяя понять, сколько же лет я провалялась в отключке. Несмотря на прохладу ковра и сквознячки, охлаждавшие мое одервеневшее от долгой неподвижности тело, мне срочно требовалась вода – много воды! – и желательно самую большую зубную щетку с самым ядреным зубным порошком, который только можно было найти, и который смог бы вывести изо рта запах много лет не чистившихся конюшен.

Впрочем, совершенно безжизненными коридоры замка назвать было нельзя, и где-то далеко-далеко впереди, на одном из перекрестков, я заметила проходящую прислугу, а из-за одной из дверей мне вдруг послышался веселый детский смех. Увы, не успела я протянуть вперед ногу, замешкавшись всего на секунду для того, чтобы порыться в памяти в поисках самого громкого и страдальческого стона, который смогла бы изобразить, как равнодушные и жестокосердные птицекошки ушли по своим делам, заставив меня обессиленно уткнуться носом в ковровую дорожку. Что ж, после этого мой выбор сократился до одного-единственного решения, и собрав себя в компактную, расползающуюся, пятнистую кучку, я потащила себя в сторону двери, за которой мне послышались чьи-то веселые голоса.

Ведь если пони или грифоны веселятся, то есть надежда, что они проникнуться сочувствием и симпатией к бедной кобылке, и может быть, даже чего-нибудь ей нальют. Правда?

Как это часто бывает, реальность чихать хотела на все мои надежды и планы. Но в этот день она решила сделать это особенно грубо, и вместо веселой компании, отмечающей что-нибудь веселое чем-нибудь вкусным и алкогольным, моим глазам предстала картина, которую я вижу как вживую даже спустя много лет. Моим изумленным глазам предстал вольготно развалившийся на оттоманке^[19] Кайлэн – облаченный в домашний халат, бриджи и белую шемизу с небольшим галстуком-жабо, жеребец напоминал английского дворянина, расслабляющегося после обязательного пятичасового чая на балконе своей индийской резиденции недалеко от Нью Дели. Для пущей достоверности не хватало лишь пробкового шлема, тросточки и бьющего из окна яркого света – но их эффективно заменяли мои жеребята, с радостным визгом и щебетом скакавшие по снисходительно ухмылявшемуся жеребцу.

Всклокоченные, веселые и абсолютно серые жеребята.

Панический визг замер у меня в груди, натолкнувшись на сжавшееся от ужаса горло. Амулеты! Амулеты, снятые, лежали на столике рядом с диваном! Паника, какой я не помнила до сих пор, обрушилась на меня грохочущим водопадом, начисто вымывая последние остатки разума, оставляя после себя одни лишь инстинкты и дикий полувизг-полукрик, раздавшийся в моей голове. Он звучал и звучал, одной безумной, нескончаемой нотой терзая нервы, натянутые, словно струна, когда я прыгнула вперед. Из положения лежа, без подготовки, перенеся весь вес на спину, выгнувшуюся дугой, я рванулась вперед и вверх, на высоте прыжка раскрывая распахнувшиеся во всю ширь крылья, и оттуда обрушиваясь вниз, на резко повернувшегося ко мне фестрала. Увидев несущуюся на него мать, он подхватил висевшую на нем Берри, с рычанием пытавшуюся откусить кусочек побольше от задранного вверх крыла, и мягко толкнул ее к сидевшему в ногах брату, зачем-то пытавшемуся ободрать его хвост. Большего сделать граф не успел, но стоило мне ухватиться за так удобно торчавшую вверх конечность, как он мгновенно отдал мне расслабившееся крыло и вместе со мною скатился с дивана.

Да, он был куда худощавее и ниже Графита, но спустя несколько секунд я смогла убедиться, что рост и вес не всегда имеют значение, особенно в тех случаях, когда нет времени на красивые битвы, и драка попросту переходит в партер. Особо и не сопротивляясь, он позволил мне вцепиться зубами в свое крыло, после чего, увлекаемый инерцией пролетевшего мимо тела, перекатился вслед за мной и лихим кувырком оказался сверху, прижав к ковру мою взвывшую от ужаса и ярости тушку. Тут уже мне небо живо показалось с овчинку, когда копыта жеребца неожиданно сильно заломили мои расправившиеся крылья, которыми я попыталась приподнять себя над полом, и, завернув их почти к самым ушам каким-то болевым приемом, вновь ткнули меня носом в ковер.

— «Какая милая встреча», — раздался у меня над ухом ненавистный, издевательский голос высокородного мерзавца. – «Ты уже проснулась, или опять не в себе?»

— «У… Убью! Свол…»

— «Я попросил бы тебя выбирать выражения. Ведь рядом находятся дети», — заметил фестрал, вновь ткнув меня носом в ковер, заглушивший мое рычание, с которым я попыталась освободить свои крылья. Увы, каждое мое движение отдавалось болью в растянутых мышцах и сухожилиях, изо всех сил протестовавших против подобных, не предусмотренных анатомией поз.

— «Не смей… К ним… Прикасаться…» — упоминания о детях, заставило меня вцепиться зубами в мягкий и густой ворс, забывая о тянущей боли в плечах и лопатках, забывая о весе навалившегося сверху негодяя, о собственной слабости и воображаемых немощах. Все, что имело значение в этот момент – это дети, чьи головки, словно шляпки грибов, появились над подлокотниками дивана, с интересом и легкой долей испуга глядевших на эту странную борьбу.

— «И почему же? У тебя есть на них какие-то особые права?» — голос Кайлэна стал строже, лишившись последних ноток показного барского благодушия, которые он демонстрировал окружающим вместе с маской скучающего искателя приключений. – «И раз уж нам выпал столь удобный случай поговорить о них предельно откровенно, наедине, то я хотел бы знать, где именно ты встретилась с ними и с их родителями. И уж если я говорю об откровенности…»

Продолжение фразы мне подсказало крыло, более чем прозрачным намеком вновь обозначившее движение куда-то к затылку.

— «Это мои дети, дебила кусок!»

— «Серьезно?» — хватка на моих плечах ни на секунду не ослабевала, не давая даже вздохнуть, а не то что подумать о сопротивлении. Конечно, она не захватывала все части тела, подобно практикуемому опытными гвардейцами и легионерами «полету стрижа», но и без фиксации крыльев и передних ног была достаточно эффективной, чтобы держать в узде любого пегаса. – «Ты на полном серьезе пытаешься меня убедить, что у какой-то там сталлионградской пегаски, жертвы «научного» эксперимента этих немытых деревенщин, не так давно вылезших из столь любезной им грязи, родились потомки древнего, забытого всеми народа? Ты хотя бы представляешь, каков шанс на это у той, кто первая в своем земнопоньском роду получила всего лишь гены летающего народа, не говоря уже о драгоценнейшем генетическом наследии настоящих, истинных фестралов? Ах, да, с кем я говорю… Ты вообще наверняка не представляешь себе даже значение этих слов».

— «Убью!»

— «Ты безумно приятная собеседница, но все же – вернемся к моим вопросам».

— «Покалечу!» — глядя на детей, выдохнула я. Вначале удивленные, они без страха глядели на Кайлэна, словно не ощущая той угрозы, которую нес самому их существованию, всей их жизни оказавшийся столь пронырливым жеребец, непонятно каким образом втершийся в доверие к Луне. Как он умудрился снять цепочки, которые реагировали на копыта принцесс, мои и самих жеребят, чтобы последние могли от них освободиться, не давая превратиться в зацепившиеся за что-то удавки, я собиралась выяснить позже, а пока могла лишь смотреть в глаза своим детям, которых так неосторожно, так небрежно оставила наедине с подобравшимся так близко врагом. И этот взгляд придавал мне силы начать приподниматься, когда я, застонав от боли в затрещавших плечах, начала выпрямлять сведенные судорогой ноги, глядя на испуганно пискнувших жеребят, спрятавшихся за подлокотником оттоманки, откуда виднелись лишь их растрепавшиеся гривы, прижатые ушки и перепуганные глаза. Боль в скованном теле накладывалась на боль в заломленных крыльях и, закручиваясь разрушительным смерчем, переплавлялась в темную злобу, пульсирующую черными тенями в уголках глаз. Ненависть дала мне возможность не забыть о боли, но принять ее как должное, как расплату, и чем сильнее она становилась, тем быстрее я поднималась и тем страшнее я собиралась поставить точку в этом затянувшемся знакомстве.

К примеру, для начала, переломать тварюге все кости, одну за другой.

Увы или к счастью, каким-то образом, этот мерзавец уловил мой настрой. А может, он вообще отличался развитым чувством самосохранения, поэтому успел довольно ловко скатиться с меня за секунду до того, как я перевернулась на спину, и, словно кот, выписал в воздухе презабавнейшее сальто вбок, спасаясь от моих задних ног, выстреливших в оказавшийся беззащитным живот жеребца. Мои копыта лишь скользнули по его крупу, посылая на середину комнаты, а ощутившие облегчение крылья предательски распахнулись, распялив меня, словно бабочку, на ковре. Зарычав от злости, я попыталась подняться и, словно парализованная черепаха, похромала к диванчику, постаравшись загородить его от предателя, взволнованно расхаживавшего возле камина.

— «Ты всерьез собираешься сражаться? Со мной?» — для чего-то уточнил граф, словно все еще сомневаясь, что кто-то может поднять копыто на его ухоженную шкуру. Увидев зажатую в моих копытах табуретку, он только покачал головой, но тотчас же подобрался, когда я двинулась к нему с твердой мыслью забить ему одну из ножек по самые гланды. – «Как это мило».

— «Убью! Любого, кто тронет моих жеребят!»

— «А ты в этом уверена?»

— «Я их выносила!» — табуретка глухо ухнула, разрывая ножками непокорный воздух, пройдя почти над самой головой успевшего отшатнуться жеребца.

— «Ох, не верю! Уж слишком часто вы стараетесь сделать своих собственных, отдаваясь этой задаче в любой удобный момент!»

— «Мы делаем это для удовольствия, мудила!»

— «Ну, допустим…»

— «Я их родила!» — следующий замах взъерошил гриву на темечке графа, глухо прошуршав по кисточкам на ушах. – «И я порву любого, кто решит назвать их чудовищами! Понял?!».

— «Чудовищами?» — в голосе фестрала прорезалось настоящее, не показное возмущение, когда при следующем моем замахе он перехватил проносившуюся мимо табуретку, рывком за ножку заставив меня потерять равновесие и сделать шаг в сторону. – «Что ты можешь понимать, несчастная? Они прекрасны!»

— «Они! Мои! Дети!» — прорычала я, гвоздя зажатым в копытах предметом мебели, словно большим молотком. Увы, случившееся не прошло для меня бесследно, и каждый последующий мой взмах был слабее и медленнее предыдущего. В конце концов, графу надоело отступать и, дождавшись очередного моего неуклюжего взмаха, он просто вырвал у меня табуреточку, пинком отправив ее в весело затрещавший камин, взметнувшееся пламя которого было встречено веселыми воплями с галерки.

Похоже, успокоившиеся дети решили, что мама и дядя играют в какую-то веселую игру, в которую взрослые снова забыли их пригласить.

— «Да уже вижу…» — кривенько усмехнулся жеребец, глядя на повисших у меня на ногах жеребят. Схватившись за нечесаные космы, свисавшие с моей головы, Берри неуклюже пыталась забраться ко мне на спину, в то время как Санни призывно свистел, обняв мою ногу и требовательно заглядывая в глаза, поглядывая на оставшиеся в комнате табуретки. Похоже, сама того не желая, я вновь подала им идею по поводу того, как еще можно разгромить покои замка, но на этот раз я не была уверена, что моих средств хватит на то, чтобы возместить принцессам сожженные элементы кантерлотского гарнитура на полторы тысячи персон. – «Но даже если и так, даже если предположить, что случилось чудо — ты хотя бы понимаешь ответственность, которая лежит на твоих плечах?».

— «Это ты говоришь мне, матери?!»

— «Я знавал матерей, отказывавшихся от своих детей из-за родильных горячек. Из-за испуга и боли, сопровождающих роды. Из-за осознания ответственности, свалившейся на них вместе с ребенком», — строго произнес граф. Как так получалось, что каждый раз, обижая меня, окружающие начинали читать мне нотации, и каждый раз, почему-то, виноватой во всем произошедшем оказывалась именно я? – «А уж если у жеребенка вдруг оказывались мохнатые ушки или странные, чуть светящиеся глаза…»

— «Нечего по было шляться по великосветским шлюхам, кретин!»

— «Я бы их так не назвал».

— «Мать не может отказаться от жеребенка. Иначе это не мать!» — тяжело дыша, прорычала я, трясущимися от навалившейся усталости крыльями убрать за спину уворачивавшихся жеребят, словно белки, прыгавших вокруг меня и по мне, заставляя чувствовать себя старым деревом, выросшим на школьном дворе.

— «Либо ты неисправимая идеалистка, либо просто не знаешь жизни. Но не важно. И что же ты думаешь делать теперь?» — поинтересовался у меня граф. «Когда я знаю твою тайну», - слышалось в его словах, и это вновь заставило меня потянуться за чем-нибудь тяжелым. – «Ты хотя бы представляешь, что будет, если о них узнает Мать Ночи?»

Не знаю, какое из его слов заставило мое копыто замереть, не дотянувшись до ближайшей табуретки. Возможно, дело было в том древнем титуле, которым он поименовал удочерившую меня прекрасную кобылицу, который я слышала лишь от нее самой, да в книге, которую когда-то показывала мне Пинки. Но думаю, что виною тому был тот кратковременный ступор, в который я впала, когда поняла, что именно предложил мне этот странный слуга Госпожи.

И имел ли он вообще к ней какое-то отношение?

«Кто же он такой? Почему противопоставляет себя той, кому обязан преданно служить?» — пронеслась в голове паническая мысль, заставив ухватить крыльями недовольно запищавших детей. – «Она говорила о нем как о ценном активе – но не могло случиться такого, что радость от признания высшим светом пересилила врожденную осторожность, заставив не слишком пристально вглядываться в скрытое внутри? Или же она просила меня саму оценить ее? Что там говорила мать по поводу этого умника? Ох, память! Снова память! Помню какие-то мелочи, но не способна запомнить самого главного! Ну и что же мне теперь делать?»

— «Я вижу, что представляешь», — расценив мое испуганное молчание по-своему, тонко ухмыльнулся граф, вновь возвращая на рожу благостную, барственную полуулыбку. – «Что ж, значит, это не очередная интрига вернувшейся Матери Ночи. И это значит, что ты открываешься для меня с совершенно другой стороны. Поэтому я прошу прощения за то, что невольно напугал вас, действуя жестко, отбросив этикет. Но в свое оправдание могу лишь сказать, что я не представлял, в каких стесненных обстоятельствах вы находитесь – ты, и твои дети, вынужденные скрывать свою сущность от той, что способна взглядом пронзить до самых глубин души. Но кто же сделал эти чудесные вещицы?»

— «Ме-мелоди… Дрим», — сухими губами прошептала я. Так значит, он и сам вынужден что-то скрывать от Госпожи, судя по прозвучавшим намекам? Но что же тогда… — «Бабушка мужа…»

— «Наверняка, единорог», — утвердительно покивал жеребец, подходя к столику возле дивана. Закачавшись на его копыте, амулеты укоризненно сверкнули в мою сторону гранями черных камней, вставленных в нелепую, аляповатую золотую оправу, больше подошедшую бы выбившимся из низов нуворишам Мэйнхеттена, нежели принцу и принцессе, принятых в Королевский Дом. Но главную свою роль они выполняли, надежно скрывая под жирным слоем намеренно грубо отлитого золота тонкую, изящную, берущую за сердце своим совершенством работу Луны, дополнившую своей силой магию черных камней, заключенных в серебряные оправы. – «Что ж, такое возможно. Не забывайте, что и я воспитывался в одном из единорожьих родов, и прекрасно осведомлен, какие магические секреты и какой магический потенциал ревностно хранит каждое знатное семейство. Что ж, держите, и я надеюсь, что они послужат вам так же хорошо, как и прежде».

— «Почему?» — увидев, что отдавший мне амулеты жеребец направился к выходу из покоев, выдохнула я самый важный для себя в тот момент вопрос. – «Почему ты не…»

— «Почему я не вытаращил глаза и не начал кричать о том, что немедленно, не сходя с этого места, я обязан сообщить об этом Госпоже, после чего рвануть к ней, теряя по дороге подковы?» — словно ожидая этого вопроса, повернулся ко мне фестрал. На его морде по-прежнему красовалась маска высокородного бездельника, изволившего занимать себя путешествием, но в глазах притаилось что-то еще, чего я не видела раньше. – «А почему ты, юная леди, присвоившая себе звание Первой Ученицы, Голоса-в-Ночи, считаешь, что я должен таскать для кого бы то ни было каштаны, выхватывая их копытами из огня? Почему должен бездумно повиноваться, превращаясь в слепое орудие, проводник чьей-то воли?»

— «Потому что ты поклялся…»

— «Я поклялся служить своему сюзерену. Верховному сюзерену, можешь назвать это так», — за бесшабашной ухмылкой сверкнули белые зубы, клыки которых уже не казались карикатурной данью отжившей традиции. – «Но запомни, юная мать, что вместе с правами всегда приходят обязанности, и это относится, в том числе, и к оммажу, в котором у сеньора не меньше обязанностей по отношению к своему вассалу. Подумай над этим – ведь мы отправляемся в самое сердце земель народа, который придумал все то, что ты зазубрила, не понимая до конца самой сущности отношений между вассалом и его сюзереном. Впрочем, то, что ты хотя бы сделала это, уже говорит об определенном потенциале, пусть даже его и нелегко разглядеть. Хотел бы я посмотреть на твоих родителей...»

— «У меня их нет!» — огрызнулась я, выбитая из колеи этим бессистемным, на первый взгляд, разговором, слова в котором сыпались как камушки — не предугадать, в какую сторону полетит каждый из них. И что бы я ни сказала, что бы ни возразила, каждая моя фраза приводила к тому, что я все больше и больше чувствовала себя виноватой, натыкаясь на отповеди и нравоучения.

— «У всех есть родители. Даже у сталлионградских пегасов!» — ну, что я говорила про нравоучение?

— «Ох, мне кажется, отведенное нам время прошло?» — вновь прервал мои мысли жеребец, заставив набычиться от осознания факта, что вместо разговора вновь получилась лекция, во время которой мне попросту не дали даже открыть рот. – «Боюсь, что мы заболтались, а ведь нас ждет совет, на котором маркиз хотел прояснить некоторые моменты, которые могут сказаться на всех наших дальнейших планах. Поэтому у тебя есть всего лишь полчаса на то, чтобы привести себя в порядок и продемонстрировать хотя бы видимость понимания задачи эквестрийского посла, направляющегося на встречу с самим королем».

— «Я сама знаю, что мне делать!» — как можно ошибиться хотя бы в этом, одной простой фразой потребовав у собеседника не лезть, и заниматься своими делами? Увы, мне тотчас же продемонстрировали, как можно словесно выпороть даже за простое, казалось бы, замечание.

— «Как вчера, когда тебя чуть было не отравили?» — с изощреннейшим сарказмом поинтересовался Кайлэн, поднимая свой хвост. Оказывается, воспользовавшийся нашей перепалкой Санни умудрился улизнуть, и теперь самозабвенно болтался на хвосте графа, изо всех сил пытаясь надергать из него побольше волос. — «Между прочим, ты ничего, случайно, не теряла?»

Покосившись на жеребца озорным светящимся глазом, малыш задергал задними ногами, и даже предупреждающее шипение, в стиле Ночной Стражи, не произвело впечатления на маленького охламона, задорно, не разжимая зубов, прошипевшего что-то в ответ.

— «Как интересно… И кто же научил тебя таким словам?» — поднеся к морде Санни, строго поинтересовался Кайлэн. Не знаю, для чего он решил поиграть с ребенком в игру, но я ни на секунду не усомнилась, что следующие его слова должны были предназначаться именно мне, вновь, как всегда, обвинив именно меня во всех бедах и несчастьях этого мира только потому, что я просто стояла неподалеку. — «Впрочем, основы воспитания закладываются родителями с самых юных лет, поэтому думаю, что нет ничего удивительного в твоем богатом для жеребенка столь нежного возраста лексиконе — учитывая, кто именно заявляет, что она твоя мать».

Огорошив меня этой сентенцией, граф вежливо кивнул, придерживаясь этикета, помахал кончиком крыла засмеявшимся ребятишкам и величаво удалился, оставляя меня наедине с детьми, в весьма растрепанных чувствах.