Стальные крылья: Огнем и Железом

Глава 15: "Огонь, вода..." - часть 6

Лежа в холодной темноте, я долго всхлипывала, уткнувшись в мокрую ткань. Напряжение, накапливавшееся последние дни, наконец выплеснулось из меня, солеными дорожками сбегая по мокрым щекам. Конечно, они не могли погибнуть, ведь я помнила темноту, в которую рванулся извивавшийся монстр, помнила, как билось о стены длинное тело — вспомнила и резкий, хрустящий удар, после которого не было уже ничего, лишь бесконечные, жирные шлепки невидимых волн, вышвырнувших меня на каменный берег… Пещеры? Подземной реки? Лишенная зрения, я не могла бы наверняка утверждать, куда же именно я попала, куда вывел меня длинный лаз. Это вполне могла быть какая-то подземная пещера, убежище чудища, куда то забилось, чтобы тихо издохнуть, как это делают смертельно раненные животные от начала времен. Это могла быть и просто полость в заполненных водой переходах, в которую вышвырнуло мое тело, ударом какого-нибудь препятствия сметенное со спины червяка. Я могла оказаться где угодно, и представить себе любое развитие событий, оставляя без ответа главный вопрос – что же делать дальше? Сидеть ли мне тут, лелея призрачную надежду на спасение, или же попытаться выбраться самой? Чем дальше я размышляла, прикидывая варианты, тем больше начинала болеть голова, словно специально давая почувствовать, что планирование и аналитика – не самые сильные стороны моей беспокойной натуры.

А может быть, просто пытаясь обратить внимание на продолговатую шишку на лбу, набухавшую под вымокшей челкой.

Наконец, успокоившись и наплакавшись всласть, я с трудом поднялась с промокших насквозь одеял. Становилось все холоднее, а едва ощутимый, но от этого не менее холодный сквозняк заставлял мои ноги дрожать, словно у записной выпивохи. Конечно, пропасть в этом месте вряд ли получилось бы героически, или хотя бы не бесцельно, но делать это простуженной и зареванной? Думаю, это был бы не тот исход моей короткой, но насыщенной событиями жизни, с которым я могла бы смириться, или хотя бы одобрить, по примеру принцесс.

Почему-то я была уверена, что угрозу своей бесконечной жизни они расценили бы как еще одну тему для глубокого, всестороннего обдумывания, и уж точно не стали бы сидеть среди мокрых тряпок, по примеру своего глупого пятнистого посла.

«Успокоилась?».

— «Ага…» — буркнула я. Мой голос прозвучал до ужаса гнусаво, в отличие от участливого голоска Найтингейл – «Нужно идти, иначе замерзнем».

«Я решила не торопить. Тебе нужно было поплакать» — понимающе откликнулся голос в моей голове. Что ж, кто как не кобыла могла бы понять мое состояние в тот момент? – «Но теперь нужно куда-то идти».

— «Ну и куда же?» — пошарив крыльями по сторонам, я поняла, что попросту потерялась, сделав всего два или три шага в сторону от выброшенных на берег вещей. Но паника улеглась, не успев появиться, когда сдав назад, я почувствовала, как наступила на уже знакомую кучу мокрой материи – «И как же мне это нести?».

«Лучше воды набери, и оставь все мокрое. На таком холоде ты только простудишься, если будешь укрываться промокшим тряпьем, а без ветра оно быстро покроется плесенью. Хочешь спать под грибным одеялом?».

— «Воздержусь!» — передернулась я, вспомнив ту странную фигуру, уходившую от нас в темноту. Что это было? Какая неведомая сила заставила умершего встать, и отправиться в путь? Оглянувшись по сторонам, словно и впрямь ожидая увидеть в кромешной темноте чьи-то светящиеся глаза, я вздрогнула, и отбросила мокрые тряпки. Подумав, оставила котелок, в моем положении вполне сгодившийся в качестве фляги, а на шею повесила перевязь с мечом, и выловленную сумку. Воду я зачерпнула не поскупившись, почти до краев — для надежности, да и просто чтобы придать вес своему импровизированному орудию, которым, при должной сноровке, можно было неплохо настучать кому-нибудь по голове, что неоднократно демонстрировали некоторые особо вспыльчивые дежурные по кухне, обнаруживая в тарелках остатки еды. Взяв в зубы почти не искусанную никем рукоятку, я осторожно двинулась в сторону сквозняка, шаркая по полу копытами, то и дело натыкавшимися на трещины и неровности каменного пола. К счастью, крупных дыр мне не встретилось, и спустя всего лишь пару минут я оказалась в каком-то проходе, радостно сжавшим мои широко расставленные крылья. Если это и был ход червя, а не какая-нибудь трещина, то его размеры внушали уважение – пожалуй, он был не намного меньше того, что убила я на склонах Грифуса, получив на память колючий воротник из странной серой шерсти.

Откуда у червяков могла вырасти шерсть, я просто не представляла.

Похоже, это все-таки был чей-то лаз, и несмотря на полную темноту, я ощущала, как он петлял в теле горы, поворачивая то туда, то сюда, словно следуя вдоль естественных трещин или разломов. За долгое время стены его стали почти гладкими, и я ужаснулась, представив, сколько времени потребовалось этому существу для того, чтобы стесать твердый камень своими хитиновыми боками.

«Не слишком долго. Всего поколение, или два» — просветила меня Найтингейл. Идти в темноте было скучно и утомительно – приходилось ощупывать каждый метр перед собой, чтобы сделать всего несколько робких шагов, опасливо шаря перед собою развернутыми крыльями – «Эти тоннели – «тропы червей», идут вдоль естественных линий разломов камней. Как правило, они пролегают по стыкам пород, там, где камень встречается с рудами и минералами, и следуют за ними, поэтому куда приведет та или иная тропа, известно лишь после того, как кто-то по ней пройдет».

— «Или проползет».

«Это нужно чувствовать – едва заметную дрожь камня, едва заметное изменение воздуха, или эха. То, что предупредит тебя об опасности. Убережет во мраке. Не превратит в добычу».

— «Наверное, ты много знала об этом» — пространство петляло, время от времени прерываясь то трещиной, то камнями, через которые приходилось перелезать. Крылья то и дело нащупывали трещины, то узкие, то широкие, похожие на ответвления, и лишь по неровным их краям я понимала, что это не перекресток, а лишь беспощадное время, крошащее даже незыблемую скалу. Влажный и холодный, воздух понемногу теплел, и я с благодарностью вспомнила совет своей воображаемой подруги, когда остановилась напиться, смочив в затхлой воде пересохший от напряжения рот.

«Не пей слишком много. Как можно больше оставь. Кто знает, сколько еще нам идти» - посоветовала Найтингейл. Словно почувствовав мое напряжение, она почти не язвила, словно стараясь не отвлекать меня от путешествия сквозь темноту – «Что бы ты без меня делала…».

— «Действительно. Наверняка ты знаешь много об этих местах» — утолив жажду, я облегченно вздохнула, и поправив на шее болтавшуюся сумку, вновь двинулась вперед, ощупывая стены и пол вытянутыми крыльями, длина которых, для разнообразия, как нельзя лучше подходила к такому перемещению на ощупь – «Ну, я имею в виду, где еще жить ночным пони, как не в пещерах? Хотя в книге ты была изображена в облачном доме. Или дворце».

«Действительно?» — что ж, похоже, я накаркала, и в голосе невидимой собеседницы появилась первая желчь – «Ну и на что же была похожа Трехногая?».

— «Ты была красивой. Очень красивой. И грустной» — этот честный ответ заставил Найтингейл замолчать. Голос ее прервался, надолго оставив меня одну в темноте, наедине со своим хриплым дыханием, прерываемым лишь стуком копыт по камням, плеском воды в котелке, да шуршанием перьев, скользящих по стенам и полу. Тропа червя понемногу начала забирать вверх, отчего мне приходилось переносить весь вес на передние ноги, через какое-то время начавшие дрожать от усталости и напряжения. Глухо позванивавшие экзопротезы на них не помогали, заставляя растрачивать силы на преодоление едва заметной, но все же ощутимой инерции шестеренок и тяг. Споткнувшись раз, затем другой, я покачнулась, и едва не грохнулась на пол, когда правое крыло внезапно провалилось в пустоту.

— «В жопу. Привал!».

«Не сиди на тропе. Кто знает, когда придется с нее убегать» — вернувшийся голос древней фестралки был непривычно глухим – «Где-то тут был пролом – обследуй его. Вдруг мы поместимся в этой щели?».

— «А если там кто-то есть?».

«А ты зевни» - посоветовала невидимая собеседница, заставив меня скептически приподнять бровь. Жаль, что этого никто не увидел бы в темноте – «Ну же, попробуй. От тебя не убудет».

— «Ну, ладно…» — широко открыв рот, я втянула в себя воздух, и на высоте вдоха, не удержавшись, и вправду зевнула, ощутив накатившую усталость. Эх, разъелась я, привыкнув столоваться у всяких маркизов и графов! Всего-то несколько часов марша – и уже утомилась, как новичок. Или же это были минуты? В темноте ощущение времени быстро стиралось, оставляя меня в неведении, сколько же футов, миль или лиг я прошла – «Ну, зевнула. И что же?».

«Ничего. Чуда не вышло, хотя я и надеялась. Но что поделать – нельзя требовать всего и сразу от столь сырого материала».

— «Я уже высохла, между прочим!».

«Тогда обследуй эту трещину, и постарайся отдохнуть» — фыркнула Найтингейл. Ее голос вновь пришел в норму, заставив меня едва ли не с облегчением вслушиваться в звенящие иронией, слегка грассирующие пассажи под сводами своей черепушки – «Главное, не храпи слишком сильно, чтобы не привлечь внимание любопытных обитателей здешних мест».

— «Аааа… Тут кто-то есть?».

«А ты и вправду думала, что одна шатаешься по этим тоннелям?» — вздохнула древняя кобыла, всем своим голосом давая понять, как она устала отвечать на тупые вопросы, тупее которых вряд ли бы кто-то смог придумать и нарочно – «Поверь, тут много кто есть. Даже слишком много для одной глупой черно-белой головки. Поэтому полезай в щель, и на всякий случай, обследуй ее хорошенько. Не хотелось бы делить ее с кем-то другим».

— «А что, если…».

«Тогда просто вышвырнешь его наружу» - остановившись, я поставила на пол котел, с опаской протягивая вперед крылья – «Или убежишь, если вдруг хозяин окажется слишком большим. Ну, что же ты встала? Вперед!».

Подбадриваемая столь оптимистичным советом, я снова нащупала края разлома, и осторожностью двинулась внутрь. Глупо? Пожалуй – кто знает, что ждало меня в глубине, а общая с Древним память, как всегда, услужливо подбросила сценки из одного старого фильма, в котором путешественников в неизведанную глубину океана, в пещере, поджидали такие же дыры, хозяева которых были очень рады закуске, забредшей на огонек^[31]. К сожалению или счастью, в этой дыре было пусто, и лишь едва слышный стук удалявшихся лапок дал мне понять, что ее прежние жильцы были совершенно не рады прибытию нового постояльца.

И судя по тому, что доносились они со стен и потолка, я не была уверена, какому виду существ они принадлежали.

«Нужно отдохнуть» — наставительно заметила Найтингейл, заметив, что я лежу, тупо глядя в темноту. Даже закрывая глаза, я видела перед собою лишь черноту, изредка расцвечивавшуюся разноцветными кругами, когда я слишком сильно зажмуривалась, желая убедиться, что все еще не слепа, что это лишь отсутствие света. Голос в моей голове был прав, и вокруг теплилась жизнь — осторожная, почти неслышная из-за звука шагов, она скрывалась во мраке, с топотом и шорохом двигаясь между камней. Лишившись возможности видеть, я поневоле начала прислушиваться, и время от времени вздрагивала, когда что-нибудь крупное, уверенно и неторопливо, шуршало по длинному лазу червя, оставляя за собой полосу из секунд тишины, через какое-то время сменявшихся возобновившимся перестуком чьих-то многочисленных лап, писком сталкивавшегося хитина, и изредка – хрустом добычи, попавшейся в чей-то рот. Я ощущала себя призраком, оказавшимся в мире живых, но отделенных от него черной завесой, из-за которой могла слышать – но не видеть, и это заставляло меня нервничать, до боли в глазах вглядываясь в непроглядную темноту.

«Тебе нужно поспать. Эта щель недостаточно широкая для того, кто мог бы представлять для тебя серьезную угрозу».

— «А если…» — мой голос был тих, почти неотличимый от стука перекатывавшихся камней.

«Ратлеры, пожалуй, тут не водятся, они боятся воды» — задумчиво принялась перечислять Найтингейл тоном гурмана, с затаенным нетерпением разглядывавшего возвращавшиеся в порт рыбачьи баркасы, везущие свежий улов – «На границе воды и сухого камня ожидать стоит кланкеров, криперов, криттеров…».

— «А еще скейтеров и пранкстеров?» — не удержавшись, фыркнула я, но тут же притихла, услышав, как далеко разнесся этот звук – «Извини. Названия странные».

«Зато очень конкретные. Обращайся, когда тебя начнут есть – я обязательно подскажу, кто именно это делает. Сможешь вдоволь насмеяться».

— «Теперь я точно не усну. Спасибо большое».

«А придется. Кто знает, куда мы придем?» — вздохнула Найтингейл. Голос ее был тих, подобно шороху крови в моей голове, накладывавшемуся на шуршание подземной жизни, кипевшей вокруг нас. Права она была, или нет, но я не слышала, чтобы шаги бегавших по тоннелю существ приближались, ограничиваясь секундной заминкой возле входа в трещину, после чего их обладатели деловито бежали себе прочь, не рискуя исследовать логово усталой пятнистой пегаски – «Спи. Тут не должно быть крупных врагов».

— «Ты уверена?».

«Конечно» - усмехнулся голос древней фестралки. Таким же покровительственным тоном я говорила с детьми, укладывая их спать и уверяя, что под кроваткой не скрывался бабайка – «Тут ты в безопасности… Относительной, конечно же – как и все под землей».

— «О, да? И почему же ты так уверена?» — пробормотала я. Глаза горели все сильнее и сильнее, словно кто-то невидимый намазал их клеем, сыпанув, для верности, пару фунтов жгучего перца.

«Потому что тебя еще не съели, моя глупая, пятнистая пони».

Путешествие в темноте – что может быть хуже? Только когда во время этого путешествия заканчивается вода. Как и предупреждала Найтингейл, камень вокруг становился теплее, воздух – суше, а вода исчезала все быстрей и быстрей. Приходилось экономить, лишь едва смачивая рот, но увы, затхлая влага понемногу испарялась из котелка, оставляя на дне вонючий осадок ила. Движение по прогрызенному червями коридору становилось все более оживленным, и впервые мне пришлось убегать, сунув нос в щель, из которой высунулось что-то твердое и длинное, до крови оцарапав мне нос. Подозреваю, что лишь вовремя отдернутая голова не позволила обладателю убежища откусить мне ее здоровенными жвалами, рисовавшимися у меня в воображении всю дорогу, которую я проделала с удручающей поспешностью, в конце концов, навернувшись, и чудом не расплескав остатки неприятно вонявшей воды.

«Что-то движется прямо на нас».

— «Слышу» — я понемногу училась предчувствовать неприятные встречи, и пытаться забиться в любую попавшуюся щель, иногда пинками требуя от постояльца подвинуться, а иногда – и выкидывая его на мороз с помощью покрытых сталью копыт и меча, если представитель местной фауны был чересчур агрессивен, или склонен к единоличному домовладению, пытаясь выставить нежданного сквоттера^[32] вон. Жестоко? Увы, жить мне хотелось больше, чем размышлять о раненных чувствах какого-нибудь насекомого, с поспешностью убегавшего, уползавшего или улетавшего в темноту – прочь от очередного червя, с шорохом ввинчивавшегося в пространство тоннеля. Наивно полагая, что эти существа, подобно земляным червям, передвигаются неторопливо, рывками, сокращая и вытягивая части длинного тела, я едва успела спрятаться в очень узкую щель, с трудом уместив в нее и себя, и свой груз, прежде чем мимо, со скрежетом крошащегося камня, просвистело что-то длинное и тяжелое, обдав меня ветром, словно железнодорожный состав. Как оказалось, черви наловчились носиться по прогрызенным коридорам не хуже иных поездов, вращаясь в них словно винты, и моя первая встреча вполне могла оказаться бы и последней, если бы…

Впрочем, ты и сама знаешь, почему это произошло!

— «Воды почти не осталось» — грустно вздохнула я, ощупывая губами лужицу вонючей жижи на дне котелка. Первая встреча с червем существенно подорвала мои запасы, ведь в узкую щель пришлось забираться как можно быстрее, и делить ее вместе с накренившейся емкостью для воды, обильно выплеснувшей содержимое мне на грудь и живот. Обидно? А что делать – жить хотелось больше чем пить, и в правильности этого решения я смогла убедиться, ощущая, как всего в нескольких дюймах от меня, со скрежетом проходятся кольца хитина, стачивавшие камень в мелкую пыль – «Если ход не приведет к водоему…».

«Держись» - посоветовала Найтингейл. Уже не рискуя подкалывать, она пыталась найти слова ободрения – и не могла, вместе со мной, слепо бредя по наполненному живностью тоннелю – «Просто… Просто держись. Ты сильная, я знаю. Моя кровь не может быть иной».

— «Не такая сильная, как ты» — вздохнув, я опустилась на пол. Очередная трещина, похожая на след от выбитой из стены пирамиды, куда смогла уместиться и я, и весь мой нехитрый скарб. Идти становилось все тяжелее, остановки – все дольше, и даже отдых не приносил облегчения, превращаясь в короткое, горячечное забытье, наполненное видениями о воде. О капельках влаги, о водопадах и весенних ручьях. О темной воде, в которой плавали креветки и раки, и от которой я так презрительно воротила свой нос – «И уж совсем не такая красивая».

«Глупости. Это я-то была красивой? А эти ужасные лунюшки? Просто какой-то кошмар! Они не сводились ничем – ни притираниями, ни лекарствами, ни магией».

— «Лу-что?».

«Лунюшки. Это как веснушки, но только наоборот. Вся морда была в них – и нос, и щеки, и даже на лбу они были. Ужасно!».

— «А по-моему, очень мило» — хихикнула я, едва раздвигая потрескавшиеся от сухости губы – «У Берри такие же есть. Очень милые. С ними она в сто раз красивее. И ты – тоже, если гравюры не врут».

«Пффф! Принцесса Луна говорила то же самое!».

— «Значит, это правда».

«Хмпф! Лучше сумку проверь!» — сердито оборвала меня выдуманная знакомая, явно не желая продолжать этот разговор – «Долго ты ее будешь на себе таскать, словно ценность какую? Давно бы уже выпотрошила, и выкинула – по крайней мере, быстрее будешь идти».

— «А куда?» — вздохнула я. Двигаться не хотелось, но через силу, через не могу, я потянулась копытом в сторону сумки, двигаясь выщелкнувшимся когтем по ходу ремня. Как оказалось, даже я смогла научиться пользоваться ими как собственными лапами за то время, пока провела в темноте. Опыт – великая штука, что ни говори – «Как долго бродить еще по этим червиным кишкам в надежде, что где-нибудь найдется выход? Я ведь могла пройти мимо него, в двух шагах, просто не увидев какое-нибудь ответвление, или уступ».

«Просто… Просто не теряй надежду. Прошу».

— «Я стараюсь» — перехваченным горлом прохрипела я. Слез не было, как не было пота и прочих жидкостей, уже давно всосавшихся в пересохшее тело. Прямоугольная и увесистая, сумка давно оттоптала мне шею – интересно, и что было в ней? – «Забавно… Я тут вспомнила один фильм… Спасшийся в катастрофе почтальон оказался на необитаемом острове, и прожил там целых пять лет. Превозмогал, выживал, построил себе плот, на котором едва не погиб в океане – и в результате, добрался до остальных. Все это время ему помогала посылка, которую он хранил, надеясь когда-нибудь добраться до адресата. Таким вот он был ответственным почтальоном, что даже попав на землю, к сородичам, все же доставил ее по назначению»^[33].

«Как интересно» - судя по тону, моей собеседницы, это было абсолютно не так. Ну и плевать.

— «Интересно тебе будет знать, что все это время, в этой сраной коробке, находился спутниковый телефон. Ну, это такая штучка, которая в любой момент, из любого места, позволяла позвать на помощь, или просто поговорить с кем-нибудь почти в любой точке мира. Смешно».

«И он ею не воспользовался?!» — поневоле захваченная неожиданной концовкой, пораженно выдохнула у меня в голове Найтингейл – «Какая глупость! Прожить год, имея в копытах средство к своему спасению, и ни разу им не воспользоваться!».

— «Ну, он просто не знал о ней. А коробку не открывал, поскольку боялся разочарования, которое бы убило его, будь там просто письмо, помада или дамские трусики» — на ощупь распотрошив свою сумку, я разочарованно вздохнула, уронив голову на сухой и пыльный пол – «Вот. Видишь, о чем я говорю? Это сумка Твайлайт, которую она передала мне через принцессу. Вот эти листы – это отчет, и еще какие-то документы. Куча отсыревшей бумаги, которую даже нечем зажечь. Ах, да – еще какая-то книжка, куча обломанных перьев… Ночнушка – даже не знаю, зачем я ее сюда запихнула? Еще что-то… Не могу понять в темноте. Но точно нет фонаря, свечи или фляги, поэтому пошло оно все в jopu! Где лежало – пусть там и лежит!».

Ответа не последовало, только неслышно бежали секунды, вторя своим бегом шороху невидимых лапок, доносившемуся из хода червя.

— «Может, я просто хожу по кругу» — пробормотала я, ощущая под подбородком обшитый материей, твердый картон. Как я и ожидала, Твайлайт не нашла ничего лучше, чем подбросить мне что-нибудь почитать. Интересно, и что это было? Какая-нибудь увлекательная в своей унылости брошюра с правилами этикета? Или описания славных деяний дипломатов, от древности до наших дней? А может, просто детская книжка, чтобы было что почитать детям перед сном? От мыслей о детских глазах, глядевших на меня через пламя костра и сверкавших, как звезды на раскинувшемся над нами небе, мне захотелось завыть… Но не сильно, ведь сил на эмоции уже не было. Они уходили, оставляя место лишь тяжелому отупению, крадущемуся ко мне из темноты – «Надеюсь, меня по ним и опознают».

Ответа не последовало.

— «В любом случае, это была глупая затея» — закрыв глаза, я подцепила когтем с десяток страниц, приподнимая покрытую тканью обложку. Экзопротезы передавали и ощущения – но очень скомкано и невнятно, словно через каучуковый медицинский накопытник, поэтому я могла лишь предположить, что это была какая-то ткань, а не шкурка какой-нибудь девственницы, например. Кто знает, что могло найтись в закромах у Твайлайт или Луны, по словам Селестии, приложившей копыта к этой посылке? Снова вздохнув, я зажмурилась, не желая, чтобы привычные уже разноцветные всполохи в глазах проходили, и еще долго разглядывала переливы желтого и голубого, бегавшие под моими веками. Еще немного, еще чуть-чуть – и они пропадут, снова оставив меня в кромешной мгле.

Однако на этот раз свет не исчезал.

«Странно».

«Открывай глаза! Быстрее!».

— «Ну, ладно. Если тебе это очень надо» — буркнула я. Открывать что-либо уже категорически не хотелось, и только странный тон Найтингейл заставил меня слегка приподнять горящие огнем веки…

— «Мать твою!» — скрипнула я, отдергивая голову от пучка голубоватого света, ножом резанувшего по глазам. Потребовалось несколько долгих минут, чтобы я смогла приоткрыть их, разглядывая из-под ресниц распахнувшуюся книгу, страницы которой покрывала светящаяся вязь из слов — «Что… Это… Такое?».

«Книга. Со светящимися буквами» — произнесла Капитан Очевидность. Мне казалось, что я слышу, как тонкие черные губы раздвигаются в сардонической усмешке, обнажая аккуратные клыки – «Так что ты там говорила про глупого почтальона, пять лет прожившего с билетом домой в кармане?».

Если бы я могла провалиться от глупости под землю, то поверь, Твайлайт, я бы именно так и поступила.

— «Но как…».

«Специальные чернила, плюс магия, а также много-много усидчивости и магических сил» — знающим тоном просветила меня Найтингейл. Несмотря на все зазнайство, мне показалось, что она с таким же любопытством и надеждой глядит на ровные, каллиграфически выведенные строчки, каждая буковка в которых являлась произведением искусства – «Цвет и сила свечения зависели от мастерства. Когда-то иметь такую книгу считалось вопросом престижа, а библиотеку могли собрать только очень богатые и влиятельные существа. У меня было целых десять!».

— «Наверняка тебе завидовали все, кто об этом знал» — хмыкнула я. Отчего-то на душе потеплело, когда я почувствовала едва сдерживаемую гордость и желание похвастаться в голосе вечно надменной, демонстрирующий ум, опыт и старшинство, древней фестралки – словно отблеск былого, настоящей жизни, проскочивший в нарисованных глазах старого портрета – «Эта вот светится ярко, и цвет красивый, серебряный».

«Эта была написана кем-то из окружения самой Матери Ночи. Не исключено, что и одной из ее учениц».

— «Правда? А мне показалось, что даже ею самой…» — проскрипела я, сунув нос в книгу. Прошло достаточно времени перед тем, как я смогла поднести ее к морде, не ощущая боли в затылке, дымившегося от яркого света, выжигавшего мой череп прямо через глаза – «Почерк похож, как ни крути».

«Невозможно!» - задохнулась моя собеседница, вновь проявляя недюжинную силу чувств. Интересно, и что ее так вдохновило? Неужели этот вот этот вот томик? Красивый, не спорю, но все документы, выходившие из-под пера матери, являлись образчиками каллиграфии, в отличие от уверенного, красивого, но все же достаточно пресного почерка тетки, за тысячу лет привыкнувшей выводившей буквы не задумываясь, словно автоматон – «Тогда эта книга была бы бесценной! Ее ни за что бы не отдали в этот поход, да еще и тебе!».

— «А вроде бы почерк ее» — не желая сдаваться, из простой кобыльей вредности проворчала я, переворачивая страницы. «Буквица о наукъ ко разумънiю и читанiю пони письма»… Похоже, они действительно решили вывести меня из себя, обе сразу – «Нет, ты это видишь, а? Это точно она! Так изысканно издеваться может только Принцесса Ночи! Еще и яйцеголовую подружку свою подписала поиздеваться над бедной, голодной, подыхающей от обезвоживания пони!».

«Ты никогда не задумывалась над тем, что твоя жизнь однажды закончится в виде темного, обгорелого пятна на полу?».

— «По крайней мере, это будет быстро!» — рыкнула я, вскакивая на ноги, и принимаясь лихорадочно собирать свои вещи. Много времени это не заняло, и вскоре я уже навьючивала на себя сумки, не желая ни секунды дольше необходимого оставаться в этом узилище – «А перед смертью я еще и иск им вчиню – за моральный ущерб!».

«Глупость какая».

— «Будешь смеяться, но его рассмотрят! Вон, помню, какой-то грифон едва всю Эквестрию не засудил из-за древней ошибки в документообороте!».

«Не торопись. Что-то…».

— «Мне уже надоело валандаться тут, среди этих камней!» — схватив зубами раскрытую книгу, я с презрением оглядела небольшую щель, врезавшуюся в монолитную скалу. На мое удивление, серые скалы, которые окружали нас все время в пути, сменились на плотный, желто-серый камень, сильно напоминающий песчаник, но как он мог оказаться на такой глубине, было выше моего разумения. Впрочем, эта мысль занимала меня совсем недолго, и остановившись ровно настолько, чтобы хватило времени собрать вещи и примотать раскрытую книгу к груди оторванным от сумки ремнем и перевязью меча, я храбро ступила на испещренный спиралевидными углублениями камень тоннеля. В холодном, серебристо-синем свете, исходившем от книги, он казался шершавым, необработанным бетоном, покрытым трещинами и сколами, в каждой из которых теплилась невиданная прежде мной жизнь, радостно вылезшая поприветствовать столь редкий в этих местах свет. Опасливо косясь на самые разные усики, щупальца и ноги, торчавшие из каждой щели, я почувствовала, как шерсть поднимается у меня на загривке при мысли о том, сколько у меня было возможностей стать в темноте чьим-то обедом. Впрочем – эта опасность существовала и теперь.

«Берегись!» — предупреждающий крик раздался у меня в голове одновременно с чем-то длинным и гибким, выстелившим из темноты. Обернувшийся вокруг моей шеи ус резко дернул, и если бы не закованные в металл ноги, когтями вцепившиеся в длинный отросток, моя шея точно высыпалась бы в трусы. Рассчитывая на один ловкий рывок, обладатель отростка наверняка не ожидал, что жертва не только начнет сопротивляться, но и рванет в сторону его убежища, чтобы кряхтя и цепляясь за длинный, гибкий жгут, попытаться вытащить его из узкой щели. Ставший добычей охотник не собирался сдаваться, и если бы не слепивший его свет, успел бы выколоть мне глаза заостренными кончиками передних ног, свистевших в миллиметрах от моей головы. Озлившись, я вытащила Фрегорах, и обрубила тварюге все выступавшие части тела, после чего, приникнув к стене, принялась вбивать меч-спату в хрустевшее хитином тело, забившееся в глубокую щель.

«Хватит. Хватит уже» — неодобрительно пробурчала Найтингейл, когда я отошла наконец от щели, от ушей до копыт перемазавшись в чем-то зеленом. Трясясь от злости и чего-то, подозрительно напоминавшего страх, я не ответила, и снова бросилась к черневшему отверстию, напоследок рубанув мечом по едва обозначившемуся движению тела, медленно вываливавшегося из щели – по частям. Сама того не осознавая, я буквально напластала обитателя этого укрытия сочащимися ликвором кусками, и еще долго оглядывалась на удалявшуюся трещину – не покажется ли из нее очередной длинный ус. Судя по количеству остатков панцирей, вместе с прочим мусором вывалившегося из укрытия обитателя подземелья, охота его была довольно удачной, и лишь непредвиденное обстоятельство в виде напуганной пегаски поставило точку в жизни обладателя острых лап и неуемного аппетита – «Успокойся. Ты ведешь себя…».

— «Непрофессионально, да?» — выдохнула я, с трудом попадая в ножны мечом. Удобный, с острым концом, он мог и колоть и рубить, обладая при этом средней длиной, за что мечи подобного типа так полюбились пегасам. Предпочитая быстрые сшибки накоротке, они пытались подобрать оружие под любого противника, и если для простых ваза, облаченных в дублеты с кольчужными вставками, хватало накопытников и сабатонов, то с более-менее приличной броней возникали закономерные сложности, преодолеть которые мог только меч. Универсального оружия не существовало, и кое-кто, сгоряча, даже предлагал использовать в деле грифоньи и сталлионградские сабли, но признаться, я слабо представляла, как поведут они себя против одоспешенного противника.

«Ты испугалась» — попеняла мне Найтингейл, хотя в ее голосе я не заметила былого отторжения, столь часто звучавшего в голосе давно умершей фестралки – «Ты запаниковала. Ты бросилась прямо в логово хищного зверя, и скажу прямо, тебе бы не поздоровилось, если бы их было двое».

— «Возможно» — выдохнула я, дрожащей ногой вытирая несуществующую испарину с абсолютно сухого лба, припорошенного мелкой пылью, скрипящей на зубах – «Но я действовала без раздумий, без сомнений и колебаний. И не одна лишь я – именно об этом говорила та капитан, приходившая к нам с проверкой. Все мы. Участившиеся случаи домашнего и общественного насилия, пьянство… Эти конфликты оставили на нас свой след, и иногда, мне кажется что мы просто бешеные собаки, которых гуманнее попросту убить, чем позволять нам мучиться дальше, и мучить других».

«Ты просто не понимаешь того, кто ты такая».

— «Ох, вот только не нужно этих мозгопромывочных лозунгов!» — ощетинилась я. Зародившийся где-то впереди ветерок заставил меня ускорить шаги, по уже появившейся привычке раскинув крылья в поисках трещин на стенах – «Никогда не любила этот лозунг «Найди себя», придуманный бездельниками от психологии!».

«Потому что он не правильный. Зачем себя искать?» – искренне удивилась моя собеседница. Легкие, едва заметные, порывы усилились, предваряя приближение очередного «мясного поезда»^[34]. Да, я уже узнала, что это такое, Твайлайт, и нет, тебе я этого не расскажу, чтобы ты не разорилась на таблетках от бессонницы и стресса – «Глупые пони, все переврали. «Познай, и прими себя» — и все станет проще. Ты та, кто ты есть. С осознания этой истины начинается настоящая, полноценная жизнь. Что ты делала раньше, какую жизнь вела до того, как начала создавать свой отряд? Была ли ты при этом счастлива?».

— «Ну…» — работать ногами пришлось гораздо быстрее. Коридор шел с легким уклоном вниз, откуда накатывались порывы теплого ветра, несущего с собой странные, непривычные запахи, дать которым названия я так и не смогла. Как назло, ребристые стены тоннеля были почти монолитны, а в немногочисленных трещинках могла бы спрятаться разве что крайне исхудавшая мышь – «Мне предлагали реабилитацию, которая позволила бы отказаться от любых форм насилия при решении вопросов как в личной, так и в общественной жизни. Сестры волками смотрят на то, как я воспитываю детей, а начальство молча терпит мое воспитание легионеров. Нет, конечно, в Обители нас воспитывали точно так же, но всем известно, что это место настоящего ужаса, и те, кто туда отправляются по своей воле – пони конченные, которым просто нечего терять…».

«Вот-вот. В тебе есть стержень из стали, который в тебя заложили – но выковала и придала ему форму уже ты сама. Ты познала насилие, и поставила его себе на службу, но не во зло, а во благо других. Как можно требовать от воина «отказаться от любых форм насилия», и при этом требовать, чтобы он по-прежнему защищал остальных? Требовать, чтобы он умирал за кого-то, кто считает его навыки, его умения требующим искоренения злом? Это настолько грязное лицемерие, что те, кто высказывает подобные мысли, недостойны ни защиты, ни свободы! Натаскать скрибба на защиту своего поселения, после чего измучить, выбивая из него агрессивность? Поистине, это не укладывается в голове!».

— «Твои слова – да пони б в уши!» — столь странная отповедь поставила меня в тупик. Примерно такой же я разглядела, когда уже собиралась запаниковать, ощущая удушающие волны страха, сравнимые с громким шорохом приближающегося червяка, чье зловонное дыхание усиливалось вместе с каждым рывком ввинчивавшегося в тоннель кольчатого тела. Ответвление тоннеля казалось неровным, черным провалом в прыгающем серебряном свете, но я без раздумий нырнула в него, спасаясь от длинной и жирной туши, с каким-то мерзким, влажным шорохом обозначившей свое присутствие почти перед самым моим носом – «Не важно. Едва успела!».

И в самом деле, это не было преувеличением. Спустя несколько секунд, здоровенная туша червя, занимавшая пространство тоннеля, величаво ввернулась в поворот. От кольцевых пластин, громко шуршащих по стенам, расходились волны жара, но я ощутила пробежавший по ребрам мороз, когда поняла, что же именно мне напоминал этот шум. Этот шорох, бывший неизбывным спутником моих бесконечных кошмаров. Двигаясь неторопливо, червь понемногу втягивался в уходящий вверх тоннель, и казалось, что вот-вот покажется его хвост…

Но нет — внезапно, шуршание прервалось.

— «Нииипоняла…».

«Что-то не так».

— «Дискорд раздери эту тварь!» — в отчаянии зарычала я пересохшим горлом, ощущая, как голос проходится по нему, как наждак. Небольшая, похожая на пирамиду пещерка моментально показалась мне склепом, в котором останутся лежать мои кости, обтянутые высохшей, пергаментной шкурой. Некстати вспомнились соляные шахты под Зеркалом Мира, и останки тех, кто нашел там свой последний приют – «Какого хрена он вообще остановился?!».

«Я знаю не больше твоего, милочка. Но думаю, рано или поздно он уйдет» — в голосе Найтингейл не чувствовалось особенной уверенности. Но что нам оставалось делать? Только ждать, и именно в этом была моя самая насущная проблема, ведь…

— «Я потеряла котел» — оглянувшись, прошептала я, рванувшись сначала к одной стене, затем к другой, словно испуганная лошадка. Увы, никакие метания помочь мне теперь не могли – забывшись, и полностью отдавшись испугу и злобе во время борьбы с насекомым удильщиком подземелья, я совершенно забыла про выпущенную изо рта рукоятку котла, и лишь оказавшись взаперти, в узкой, клиновидной расщелине, ощутила весь ужас положения, в котором я оказалась – «Котел! С водой!».

«Ох. Но ведь… Ох» — только и смог прошептать голос в моей голове. Ужас ненадолго придал мне сил, но ни удары копытами, ни ковыряние мечом не принесли никакого успеха – толстая чешуя, буквально покрытая толстой коркой спрессованного песка, лишь равнодушно скрипела под напором спаты и стальных накопытников – «Не дергайся. Не истери. Я думаю».

— «Я тоже!» — в последний раз рванувшись на бок червяка, перегораживающий мне выход, я ударилась плечом о неподвижные кольца и отлетев, очутилась на сухом, шершавом полу, рассыпав по стенам россыпь лучей, исходивших из примотанной к груди книжки. Застонав, я не спешила подниматься, ощущая накатывающее отчаяние, густо замешанное на чувстве непонимания – я не могла до конца понять, что вообще делаю тут, в этом подземном царстве камня, трещин, и непонятных проходов, прогрызенных и отполированных самыми настоящими червяками. Гигантские черви, ползающие в песках необъятной пустыни, вырабатывая кислород и продлевающий жизнь наркотик? В это я бы поверила. Огромные червеобразные монстры с десятком щупалец вместо языка, бросающиеся на любую вибрацию в поисках добычи и жертвы? Я лично завалила парочку этих сраных грабоидов!^[35] Но защищающие свою добычу животные, прогрызающие вековые скалы словно газон, и шатающиеся под землей подобно дождевым червякам, перенося туда и сюда поглощенные вещества и минералы? Эта мысль почему-то казалась мне по-настоящему дикой, будто пустое место под елкой в канун Согревающего Очага, и мне понадобилось немало времени, чтобы свыкнуться с пониманием того, что… Что…

«Что ты не принадлежишь к доминирующему виду?» — понятливо хмыкнуло в голове. Видя, что я немного успокоилась, и уже не собираюсь бросаться на стены укрытия, голос Найтингейл снова наполнился привычной язвительностью – «Какое крушение надежд! Какой удар по самомнению! И ты собираешься утверждать, что не достойна уготованной тебе судьбы?».

— «Какой еще судьбы?» — простонала я, прижимаясь затылком к полу в попытке унять зараждающуюся где-то под сводом черепа, тянущую головную боль – «Сдохнуть в этом подземелье?».

«Только если ты решишь, что так будет лучше».

— «Пожалуй, нет».

«Поразительное здравомыслие. Неужели ты вдруг перестала бояться?».

— «А разве я боялась?» — искренне удивилась я, с нарастающей неприязнью разглядывая загораживающий вход бок червя. На расстоянии он казался неотличимым от окружающей нас породы, и мне вдруг стало неуютно от мысли, мимо скольких чудовищ я умудрилась пройти в темноте – «Ну, то есть, я боялась, но не за себя».

«А за кого же?».

— «За семью. За детей и Графита. За то, что не смогу сделать все правильно, как полагалось послу. Но за себя – нет, я не боялась».

«Правда? И почему?».

— «Потому, что я достойна того, что произошло и произойдет» — подумав, призналась я. Хотелось пошутить, или отмолчаться, но в этой угнетающей темноте мне хотелось, чтобы хотя бы мое бормотание разгоняло могильную тишину, гоня прочь мысли о миллионах тонн камня, среди которых затерялась крошечная пятнистая кобылка – «Однажды я пытала грифонов огнем – и в один темный день обнаружила себя в распахнутом жерле печи. Я убивала грифонов – и много раз умирала сама. Хуже того – я хоронила погибших, в то время как сама оставалась цела там, где погибали те, кто был гораздо достойнее меня. Все в этом мире возвращается к нам, и ты, наверное, даже не представляешь, как это справедливо. Это то слово, которое я долго искала и то, чего не было в прошлой жизни – справедливости, высшей справедливости в абсолютном понимании этого слова. То, что обещали и обещают все религии, сколько бы их ни было на свете».

«Конечно. И олицетворением этого была моя жизнь» — ядовито прошипело у меня в голове. Кажется, своими философствованиями я случайно задела больное место древней фестралки, и теперь с раскаянием ощутила излившуюся на меня злобу и боль – «Верная служба, израненное тело и потрепанная душа – все это было принесено в жертву. И что же меня ждало? Во что я превратилась?!».

По гроту разлилась недобрая тишина.

— «Ох. Прости. Прости, я…» — не зная, что сказать, я прикрыла копытами глаза, пытаясь укрыться от затопивших меня бессильной злости, переходящей в черное, как ночь, ощущение безнадежности. Я видела всего пару гравюр, но даже они не смогли бы передать неземную красоту молодой фестралки, жившей когда-то под полной и чистой луной. Той, кого когда-то называли Голосом-в-Ночи. Под чьим предводительством воины пони защищали свой дом… И чью память безжалостно вымарывали из истории, оставляя лишь сказочный облик коварной и жуткой Трехногой, именем которой пугали доверчивых жеребят – «Прости, пожалуйста. Просто… Может быть, ты расскажешь, почему же, на самом деле, ты пошла против принцесс? Вдруг и я попаду в ту же ловушку?».

«Ты уже попала в нее, глупая» - помолчав, ответила Найтингейл. Голос ее был глух и невыразителен, словно царапающий горло песок – «И лишь звезды знают, удастся ли мне выцарапать тебя из нее».

Наступила тишина. Несмотря на все мои попытки извиниться, голос в моей голове замолчал. В конце концов, я почувствовала себя крайне глупо, когда представила себя со стороны, и надувшись, плюхнулась на холодный пол, решив скоротать время за чтением. Что? Глупо? Вот только не говори, пожалуйста, Твайли, что ты не рассчитывала на то, что я все же засуну в эту твою книжицу свой любопытный бежевый нос! В конце концов, ты подбросила мне книгу, а не фонарик, и при всей своей неполноценности, я все же смогла хотя бы немного расшифровать те загадочные письмена, которые пони выдавали за староэквестрийский язык. Взявший многое от логографического древнегрифоньего, он красиво, напевно звучал, по словам принцесс, тая в себе больше глубокого смысла, нежели современный его вариант, но вот система письменности на нем, по моему скромному мнению, никуда не годилась. Нет, конечно же, выучить идеограммы, из которых она состояла, было не слишком сложно, как и их сочетания, но если значки «копыто» и «ветер» складывались в очевидное «бег», то вот отсутствие у авторов желания хоть как-нибудь отделять их друг от друга приводило к тому, что любая строка превращалась в самый настоящий ребус, ведь добавляя к расшифрованному значению еще одну пару или тройку идущих следом значков, можно было получить как описание утренней пробежки, так и вызвать из Тартара пару достаточно злобных существ. В общем, предоставленная сама себе, я погрузилась в хитросплетение загадочных пиктограмм, дав отдых усталому телу, всеми силами пытаясь выбросить из головы окружавшие меня безмолвие и темноту. Скользя слипавшимися глазами по серебрящимся строчкам, я погружалась в их свет, уже не различая, где заканчиваются сухие ребусы на староэквестрийском Твайлайт, и начинаются дополняющие их каллиграфические комментарии Луны, серебристыми извивами волн опоясывающие вековой гранит научных выкладок ученой единорожки. Признаться, я мало что поняла из прочитанного, все ниже и ниже склоняясь над текстом, и буквально ощущая на своих губах дыхание двух аликорнов, не так давно, точно так же, склонявшихся над пустыми страницами, чтобы вместе, содружно, заполнить их перлами мудрости, недоступных простой и глупой пегаске, умудрившейся вновь заблудиться в себе, не говоря уже о каких-то там бесконечных и мрачных горах…

«Просыпайся!» — всхрапнув, я заполошно вскочила… И сразу же рухнула обратно, когда подогнувшиеся передние ноги отозвались волнами колючих мурашек, уронив меня обратно на пол – «Отлежала? О, звездные бури! Да как ты вообще дожила до своих лет?!».

— «Да я просто моргнула!» — перехваченным со сна горлом, прохрипела я. Признаваться, что попросту отрубилась, словно затраханный жизнью ветеран или принцесса на очередном бесконечном приеме, категорически не хотелось, хотя перед кем тут было скрываться, объяснить не смогла бы я и сама – «А что случилось? Пожар? Горим?».

«К нам гости!».

— «Аааа…» — поведя слипающимися глазами по сторонам, я не заметила ничего подозрительного, и глухо застонала, поняв, что зудящий от жажды рот теперь будет моим спутником до самого конца, каким бы ни был итог. На первый взгляд, вокруг ничего не изменилось: все так же серел камень стен, все так же преграждали мне путь шершавые кольца огромного тела, и только горка камней возле выхода точно была чем-то новым – как и чьи-то суставчатые пальцы, лихорадочно двигавшиеся в кучке каменной крошки, образовавшейся между краем трещины и боком червя. Цепляясь за стену и кольца огромного тела, они пытались протиснуться в почти незаметную щель, в которую вряд ли вошел бы и меч, чтобы поскорее добраться до вкусной, аппетитной, хотя и отощавшей пегаски, с недоброй миной пошаркавшей в сторону претендента на ночной перекус с не самыми добрыми намерениями.

«Думаешь, это разумно?» — поинтересовался голос в моей голове, когда я подошла к скребущим камень отросткам, и ухватила их стальными пирамидками когтей. Оставалось лишь сжать их, с хрустом ломая серый хитин, и…

Но стоило ли это делать?

— «Не знаю» — поколебавшись, призналась я, держась за испуганно замершие отростки – то ли лапы, то ли пальцы, то ли щупальца, которыми их обладатель собирался надругаться над беззащитной кобылкой. Казалось, можно было поступить так, как проще; так, как советовали разум и тело, еще помнившее недавнюю встречу с гибким жгутом, едва не вывернувшим наизнанку весь позвоночник. Сожми когтистую лапу – кто узнает о том, что произошло в темноте?

— «Я буду знать» — тихонько вздохнула я, вспомнив темное море, и одинокую фигуру, плывущую по поверхности черной воды. Поудобнее перехватив задергавшиеся хитиновые отростки, я крякнула – и потянула, вытаскивая их вместе с хозяином на свет, словно пробку из старой бутылки – «Я буду помнить. И я хочу стать лучше».

«Ох, какая же ты…» — в голосе Найтингейл послышалось раздажение, но вместе с тем я услышала и странное одобрение, похожее на поглаживание по голове – «Непосредственная. Наивная. Глупая. Странная, в общем. И за это тебя любят».

— «Серьезно?» — поправляя покосившуюся от резкого движения книгу, примотанную к груди, я обернулась, на всякий случай, положив копыто на рукоять Фрегораха. Или Фрегараха – как я ни билась, но так и не могла запомнить, как же правильно звучал тот дифтонг в его имени на старогрифоньем, «œ» или «æ». После воссоединения он не лез ко мне под копыто, не пытался, как раньше, сподвигнуть к удалой резне, а тихо и незаметно висел на перевязи, словно самый обычный подарок, который я должна была отвезти грифоньему королю. Впрочем, я нисколько не обольщалась на его счет, помня свирепую кровожадность этого оружия – «Даже не знаю, возможно ли это. Но не важно – главное сейчас, что это вообще за хрень?».

«Ох. Не может быть… Это скрибб!».

— «Скрибб?».

«Да. Скрибб» - отброшенный прочь, пришелец оказался не слишком большим. Размером со среднюю таксу, он оказался вполне себе насекомым, напоминая гибрид мокрицы и муравья. От первой он взял находящие друг на друга крупные сегменты членистого тела, от второго – здоровенную головогрудь, с расположенной на ней щелью здоровенного рта, делившего ее практически пополам. Четыре пары ног с заостренными кончиками-коготками, три пары шипов, торчавших по бокам головы, и полное отсутствие каких-либо видимых органов чувств – существо было похоже на… На самое себя, и несмотря на рассеянный свет от распахнутой книжки, я была уверена в том, что не видела подобных ему ни в памяти Древнего, ни на картинках – «Какой милашка! Смотри, сейчас он откроет свой рот…».

— «Милашка?!» — выдохнула я, прыжком отскакивая прочь от распахнувшего хлебальник недомуравья, голова которого при этом разделилась практически пополам, словно надрезанный батон хлеба – «Да blyad, это не рот, это пасть!».

«Какая ты нервная, милочка» — насмешливо укорил меня голос Найтингейл. В отличие от меня, она не испытывала ни малейшего беспокойства по поводу этого существа, хотя еще не так давно то и дело предупреждала меня держаться настороже, высматривая бесчисленных монстров, только и ждущих, как бы полакомиться глупой понятинкой, по глупости забредшей в их тоннели – «Почеши ему брюшко. Только осторожно, не задень дыхальца, они этого не любят. Видишь? Видишь, как он улыбается?».

— «Ну… Не знаю…» — Создание и в самом деле задергало брюшком, по пластинкам которого неуверенно прошлось мое копыто, и издало серию потрескивающих звуков, похожих на пластмассовое хихиканье, ощерив здоровенную пасть, уголки которой разьехались в гротескной ухмылке — «А он… Забавный».

«Я знала, что они тебе понравятся!» — с какой-то гордостью и теплотой заявила Найтингейл, заставив меня недоуменно покоситься на подземного чудика. Получив свою долю поглаживаний, во время которых, по совету моей подсказчицы, я старалась не дотрагиваться до узких отверстий, расположенных по краям хитиновых коробочек-сегментов, этот восьминогий ходун важно навернул по пещерке пару кругов, словно оглядывая свою добычу, после чего остановился у меня под носом, и задрав слепую голову, снова распахнул огромную и абсолютно беззубую пасть, принимаясь колотить по полу последним сегментом туловища, подозрительно похожим на коротенький, жирный хвост - «Видишь? Ты ему тоже понравилась».

— «Ну ахренеть! Я, кстати, уже понимаю, к чему это все приведет. Сова, перевертыш, теперь вот это… Ты хоть понимаешь, что Графит меня скоро из дома выставит, вместе со всем моим гребаным зоопарком?».

«А разве тебе кто-нибудь говорил о том, что его непременно нужно взять с собой?» — хитро усмехнулась фестралка у меня в голове, заставив звонко стукнуть себя копытом по лбу. Обрадовавшийся последовавшей на его пантомиму реакции, скрибб снова принялся барабанить брюшком по полу, периодически издавая звуки перекатывающегося пластмассового коробчонка – «Это ты сама предложила, заметь, а не я. Но да, раньше их приручали и разводили на грибных фермах, где они защищали грибницу от насекомых и грызунов, давая при этом свое молочко».

— «Стоп. Молоко?!» — кажется, мой лимит удивления начал стремительно иссякать, и не удержавшись, я даже не заметила, как схватила затрещавшее существо, вертя его туда и сюда в поисках чего-либо, хотя бы отдаленно напоминавшего вымя – «Ты что, издеваешься, что ли?».

«Глупая. Молочко, а не молоко!» — фыркнула древняя язва, всем своим голосом намекая на скудность мыслительных способностей той, в чьей голове ей не повезло оказаться – «Молочко, или скриббовое желе – это ценный алхимический ингридиент, который используется в любом деле, от кузнечного до ахимического. Только довольные жизнью скриббы выделяют это волшебное желе, придающее необыкновенные свойства даже самым обыкновенным вещам. В необработанном виде оно похоже на мягкое желе или воск, и пахнет достаточно специфично, и чтобы его собрать приходилось еженедельно устраивать этим чудикам чистку, деревянными скребками вычищая лоснившиеся от воска пластины. Если этого не делать, то они могли запаршиветь и даже погибнуть, если отложения желе перекрывали дыхальца, поэтому уход за скриббом был первым уроком для юных фестралов, с детства приучая их к труду и ответственности за свои действия. Конечно же, они часто забывали о предупреждениях и наставлениях взрослых и, как ты понимаешь… В общем, пословица о том, что «В жизни любого фестрала был мертвый скрибб», родилась не на пустом месте».

— «И наверное, это было правильно» — вздохнув, я выпустила недовольно перебиравшее ножками существо. Оказавшись на полу, оно недовольно хрустнуло, расправляя порядком помятые лапки – какими же тонкими и хрупкими казались теперь мне они! – и поводив безглазой головой, вновь принялось бродить по пещерке, постукивая брюшком по полу – «Это знакомило с ответственностью. С жизнью и смертью. С тем, что в твоих копытах может оказаться чья-нибудь жизнь. Надеюсь, что принцессы воспитают моих детей лучше, чем это делала я».

«А ты уже махнула на все крылом?» — ядовито поинтересовалась древняя фестралка в моей голове, заставив меня грустно вздохнуть. Как было объяснить ей то, во что скатилась моя жизнь? Как рассказать про мысли, крутившиеся в моей голове во время беспокойного сна, больше похожего на болезненное забытье? Уснув прямо на книге, я присоединилась к изображенным на титульном листе жеребятам, льнувшим к большой крылорогой фигуре, лишенной ясно опознаваемых черт – в отличие от них, я пыталась приблизиться к скрывавшемуся за ярким, режущим глаза светом существу, но не смогла, и робея, разглядывала окружающие нас цветы, с ревнивой надеждой прислушиваясь к раздававшимся за спиной голосам в надежде на то, что и меня однажды заметят, и позовут на этот праздник жизни, приглашая присоединиться к восторженным детским голосам. Но надежда сменялась печалью, и хотя я знала, что приближающийся ко мне голос готов принять меня такой, какая я была – израненной, покрытой грязью и кровью, сочившейся из сочленений странного, грубого, массивного доспеха, столь неуместно и страшно выглядевшего среди этих нежных цветов – я не должна была, не имела права на доброту, звучавшую в этом голосе, и все ниже опускала голову, уже не слыша, но ощущая приближавшиеся шаги. Я старалась спрятаться внутрь себя, ощущая отвращение к своему виду, к содержимому, ставшему сутью, видимой всем; к тому, чем я стану – и чем боялась я стать, ощущая роковую неизбежность этого, словно посланный свыше наказ. Стыд – вот что разъедало мне душу, что заставляло не отвечать на обращенные ко мне слова, вздрагивая и опуская все ниже голову, прячась среди цветов, отгораживаясь от мира упрямо выгнутой спинкой, на которой топорщились находящие друг на друга пластины побитого, погрызенного панциря — толстых, как список моих грехов. Сталь, шипы и когти – чем я стала и стану? Кровавая полоса, похожая на полуторный меч, протянулась по земле от бронированного, потрескавшегося от ударов копыта, впитываясь в жирный грунт. Земля примет все, и пролитая кровь скоро станет травой – но сможет ли она переварить сковавшую меня сталь? Я не была достойной той милости, того сочувствия и той дружбы, которое могли предложить мне голоса приближавшихся существ – но почему же от этого так хотелось завыть? Как могла объяснить я трагедию падавших лепестков, столь грубо срываемых с разноцветных соцветий, хлеставших меня по ногам? Не выдержав разъедавшего душу стыда, я бросилась прочь, сквозь бурю взметнувшихся лепестков – они хотели остановить, объяснить, пожалеть… И я просыпалась, вновь и вновь грубо вырванная из объятий ведения, от которого я хотела бежать, и в котором хотела остаться, с извращенным сладострастием погружаясь в мучения, положенные моей изорванной, надорванной душе.

— «Ты не понимаешь…».

«А ты – ты себя понимаешь?» - сердито рыкнула на меня Найтингейл, заставив удивленно поднять голову, отводя глаза от шебуршившегося передо мной существа – «У тебя есть все, чего только может желать пони в этой стране! Тебе доверили ответственное дело! Тебя поддержали во всем, позволив распоряжаться доступными тебе возможностями по своему усмотрению! А ты – что сделала ты? Свернула с прямой тропинки, по собственной глупости заблудившись в болоте, но вместо того, чтобы из него вылезать, ты просто села задом в трясину, и имеешь наглость себя же жалеть! Тебе что, уже простейшего дела нельзя поручить, не выслушав при этом навозную кучу нытья и самооправданий?!».

— «Эй! Заткнись! Я делаю…».

«Даааа? И что же ты делаешь? Что?!» — не на шутку завелась древняя фестралка. Голос ее стал жестким и злым, тараторя в моей голове с такой скоростью, что начал сливаться в один неприятный, сердитый мышиный писк – «Вместо пышного посольства решила ехать чуть ли не икогнито, без охраны!».

— «У меня есть полсотни пони…».

«А нужно было взять сто! Тысячу! Но допустим, что этого хватит. А почему ты не полетела обычным путем, через каньоны? Не хотела толкаться среди черни, да? Почему ты не отправилась по воздуху? Почему не вернулась, когда узнала, что Комбра в осаде, а остальные водные пути опасны, как никогда?».

— «Маркиз сказал что все пути перекрыты…».

«Но ты решила, что прорвешься – так почему ты все еще здесь?».

— «Если ты не заметила…».

«Я заметила многое, и еще больше того, за что лично выпорола бы любую из своих подчиненных, разжаловав их в рядовые! Сидишь тут, наматывая сопли на ногу – «Ах, какая я вся бедная-несчастная! Что же мне делать?» — при том, что не так давно била себя в грудь, крича окружающим, что сама со всем разберешься! Так почему ты еще здесь, а не в Грифусе, или куда ты еще там задумала лететь со всем этим балаганом? Почему сидишь в какой-то дыре? Почему жалеешь себя, пока червь ползет к твоей ферме, желая полакомиться испуганными скриббами?».

— «Я не… Стоп. Чего?» — оторопела я, опуская поднявшуюся ногу, которой головилась ударить себя по голове в надежде выключить злобно свистящей в ней голос – «При чем тут вообще они?».

«Черви жрут скриббов, а наши фермы были для них как банкет. Запах воска и грибов напоминал приглашение к столу, и если им удавалось дорваться до угощения, печален был закономерный итог, поэтому многие фестралы предпочитали погибнуть, но не допустить до наших городов и поселений этих алчных чудовищ. Засунув переднюю часть тела в грибные тоннели, черви могли по нескольку дней жрать и переваривать свою добычу, неторопливо высирая останки – как думаешь, каково было видеть это нашим глазам? Мать Ночи научила нас биться с этими существами, научила отбивать наших скриббов, наши грибы и наших детей, сделав нас стражами, что стоят между миром живых и загадочными существами, таящимися в темноте – и что же я вижу в одной из потомков? Рохлю! Слюнтяйку! Размазню! Недостойную милостей, которыми ее одарили – и не способную защитить ни себя, ни партнера, ни свое потомство!».

— «Довольно!».

«Что, правда глаза колет?!».

— «Врешь! Я готова любого порвать за детей!» — вскочив, просипела я пересохшим ртом, дико глядя на шершавую стену из окаменевшей плоти, перекрывавшей мне выход из трещины – «Я даже была готова пойти против принцесс, узнай я о том, что они задумали отобрать у меня малышей! Но если со мною что-то случится…».

«Ты потащила их сюда, и ты за них отвечаешь! Неужели ты столь слаба, что готова сдаться, потащив за собой всех, кого привела сюда, под землю? Неужели ты слаба настолько, что бросишь доверившихся тебе пони, коим нет числа?».

— «Эй, я теперь не их командир! Селестия сама сказала об этом!».

«Серьезно? И почему же? Потому что так решили принцессы? А мнения соратников ты не спрашивала? Что ты там орала этому несчастному грифоненку о долге перед своими бойцами? А о своем долге ты вспомнила?».

— «Но это же…» — опустив голову, я посмотрела на обутые в сталь копыта. Еще не поломанные, не потрескавшиеся, но уже измазанные в грязи и пыли. Что обещала я тем, кого приглашала к себе в Легион? Где были гарантии того, что мое слово было бы словом принцессы? На свитках, в приказах, в уставе – или же в моих собственных словах? Принцесса сказала свое слово – но распоряжалась им я, став воплощением сказанного. И в самом деле – как я могла вдруг взять, и плюнуть на все, что обещала, что делала и чем по праву гордилась вместе с теми, кто претворял это в жизнь? Просто уйти – и сгинуть тут, в темной глубине, вместе с глупыми насекомыми?

«Что, начинаешь понимать?» — все еще зло, но уже спокойнее откликнулась Найтингейл, не скрывая, что подслушивает мои мысли – «Ты все еще боишься осознать, что стала величиной в этом мире, и пытаешься вести себя словно глупый подросток, страшась признать, что ты уже не жеребенок. Что утешение нужно не тебе – но другим. Что ты имеешь право на… На многое, скажем так. Ты прикоснулась к божественной мощи, ты впитала в себя частицу ее. Так возьми то, что по праву твое!».

— «Но…» — было страшно. Страшно за самые мысли о подобных желаниях. Липкий, обессиливающий страх накатывался при одной только мысли о книге, на которую падал мой взгляд. Пожелать того, что было написано на серебристых страницах, похожих на мягкий, сверкающий металл было страшно и я не знала, откуда брался этот непонятный, выматывающий душу страх. Тогда, в том кошмаре, я не ощущала соприкосновения с чем-то величественным, с чем-то бесконечным, с настоящим океаном живой энергии, и после разговора с принцессой прекрасно понимала, почему. Видение, в которое погрузила меня сила Луны, было всего лишь видением, в котором я лишь желала – и по желанию моему приходили ко мне на помощь те силы, о которых я лишь слышала, и которые лишь воображала. Даже связанным с магией от рождения жеребятам требовались недюжинные силы и долгие тренировки прежде, чем у них получалось пропускать энергию нового мира через свой рог, создавая пока еще простенькие, едва заметные заклинания, силой своего разума связывая проходящие через нервную систему энергетические потоки в тугие узелки. Что же было говорить обо мне – глупой пегаске, лишь во сне, в полубреду узнавшей, почувствовавшей лишь слабый намек на то могущество, что носили в себе представители рогатого племени пони? Даже у самых слабых и бесталанных из них была возможность контролировать магию на самом базовом уровне, описанной Твайлайт как система «взгляд-образ-мысль» — не о ней ли тогда говорил тот кентурион? Посмотри на объект, осознай связанный с ним образ, и кристаллизуй получившуюся мысль, обдумав и осознав ее до конца – казалось бы, как это просто звучит. Но даже это было недоступно одной глупой, пятнистой…

«Бутылка» — мысль пришла резко, как молния, заставив передернуться все мое тело. Казалось, она зрела внутри очень и очень давно, словно нарыв, и наконец, прорвалась вспышкой боли, словно кипяток, окатившей мой мозг – «Бутылка. Я видела ее. Я представила себе… Что я представляла? Кажется, это была очередная выходка Берри… Каверза! Проказа! И я подумала, что не собираюсь напиваться!».

«Ааааа, кажется, кто-то начал понимать?» — вкрадчиво прошептал в мое ухо знакомый голос. Казалось, я даже слышала звук, с которым невидимый язычок проходился по острым, соразмерным клыкам, приподнимавшим черные губы. Издевательски-сочувствующий, он переместился в другое ухо, продолжая изгаляться над моими мыслительными потугами – «Кажется, до кого-то наконец-то дошло?».

— «Ты… Ты хоть понимаешь, что будет, если хоть кто-нибудь узнает об этом?» — передернувшись от нахлынувшего страха, пробормотала я, бездумно глядя на скрибба, вновь попытавшегося закопаться под неподвижного червяка. Сложно было сказать, пытался ли он прорваться к сородичам, или просто убежать подальше от глупой кобылы, имеющей нехорошую привычку разговаривать, ссориться и мириться с самой собой, но действовал он довольно прытко, несмотря на внешнюю хрупкость насекомого организма – «Ты хоть понимаешь, что будет, если об этом узнают они?!».

«И что же?».

— «А ты представь!» — страх никуда не ушел. Он притаился, присоединившись к множеству страхов, таившихся у меня внутри на месте разнесенного в клочья бункера из железобетона, который я возвела над памятью о прошедших годах. О том, что случилось. О том, что было сделано, сказано, и умерло вместе со мной. Но пока — он отступил, вытесняемый беспокойством за близких, знакомых и всех, кто доверился мне, решив пройти свою судьбу бок о бок с пятнистой кобылкой – «Сейчас я для них не опасна – просто наконечник копья, повешенный за веревочку над дверью, чтобы стучал в колокольчик. Напоминание о былом. Но если они заподозрят… Если они узнают…».

«А как?» — соблазнительные слова сами ложились мне в мозг, удобно устраиваясь на уже готовых местах точно львиный прайд, вернувшийся с удачной охоты. Я даже не пыталась их гнать, ощущая, что буду выглядеть попросту глупо перед самой собой – «Мы находимся под землей, среди камней и воды, и до поверхности – неисчислимые лиги пути. Кто узнает, если мы вдруг попробуем просто надкусить запретный плод? Плод, который они сберегают лишь для себя самих».

— «Никто» — подумав, прошептала я, переводя взгляд на ровные строчки каллиграфически выписанных букв. Для чего мне подсунули этот букварь для юных единорогов? Поиздеваться? Напомнить о том, что за мною следят? Или же просто намекнуть на то, что о моих детях есть кому позаботиться, судя по этой милой картинке? Но с этим я собиралась справиться и сама! Так что же пугало меня до медвежьей болезни, противясь тому, чтобы попробовать – и обратиться к той силе, что войдя однажды в мой разум, оставила в нем неисчезающий след?

«Никто. По крайней мере, я никому ничего не скажу, если и ты не расскажешь» — рассмеялся, пошутил голосок у меня в голове. Убедив меня в своей правоте, он вновь подобрел, сменив гнев на милость – «Я рада, что ты вспомнила о детях. Нельзя позволить, чтобы кто-нибудь их у тебя отобрал».

— «Она … Она говорила мне, что никто не имеет права вмешиваться в дела моего табуна!» — выдохнула я, судорожно сжимая пирамидки когтей, с сухим треском впившиеся в казавшийся монолитным, неразрушимым камень пола. Сухая пыль повисла в воздухе, скрипучей пудрой оседая на языке и пересохших губах. Каждое движение яростно нагревало стонавшее тело, яростно требовавшее воды, хоть какой-нибудь влаги, а нагревавшаяся голова пульсировала в такт ударам скакавшего сердца – «Никто! Даже принцессы! И я готова устроить хоть табун, хоть hrenov blyadushnik, но никому не отдать ни мужа, ни детей!».

«Вот это дух!» - довольно взревело у меня внутри, когда я с трудом двинулась в сторону окаменевшего бока чудовища, преграждавшего мне путь. Глупый червяк… Подобравшись к огромной пластине, я вынула из ножен Фрегарах, и ухватившись за край громадного хитинового кольца, запустила пирамидки когтей прямо в стык между пластинами, ощущая, как раскручиваются хитроумные шестеренки, приводя в движение систему штоков и тяг. Как дрожит, подаваясь, окаменелая, покрытая отложениями и каменным крошевом плоть. Как расходятся, приподнимаясь, пластины, и вздрагивает огромное тело, пытаясь освободиться от острого шипа, вонзающегося в обнажившиеся мягкие ткани, скрытые под непробиваемой, казалось, броней. Дернувшись раз, и другой, чудовище недовольно зашевелилось, пытаясь отползти и перевернуться, но каждый раз, замедляясь, оно ощущало, как остервенело впивается сталь в мягкие бока и подбрюшье – и снова увеличивало ход. Вместе с пылью и грязью, в пещерку ввалился уже знакомый мне скрибб, недовольно скрипевший и дергавший всеми восемью лапками в попытке перевернуться обратно на брюшко – если бы не мое копыто, вовремя выдернувшее его из хрустящей каменной волны, поднятой проползающей тушей, этого муравья быстро размазало бы о стену.

— «Никто не посмеет отобрать у меня детей. Мужа. Легион» — ощущая, вновь как начинаю заводиться, скрипнула зубами я, до боли сжимая челюсти при мысли о Трэйле, плетущем свои интриги, и снова нацелившемся на тех, кто шел со мной в бой – поймет ли он намек, оставленный в его кабинете? Или же решит идти до конца? Как легко было разрушить в тот миг все то, что пестовала я годами, просто запретив объединять кентурии, из-за потерь и ранений лишившиеся большей части бойцов – и я была уверена в том, что он не пройдет мимо такой замечательной возможности. Но теперь я была готова спросить с него кровью, а для этого…

Для этого нужно было как-то прогнать то огромное, длинное тело, что пыхтя, уползало от меня через тоннель. Злобно ощерившись, я рубанула по комку хлещущих щупалец, отворачиваясь от дурно пахнущих брызг, окативших меня с головой, и едва успела подхватить рванувшегося вперед скрибба, явно решившего закончить свои безрадостные дни в пасти чудовищного червяка.

— «Ты-то куда прешься, членистоногий?!» — рыкнула я на возмущенно заскрипевшую что-то муравьемокрицу, едва не угодившую в одно из отвратительно розовых щупалец, шарящих по пещерке подобно крысиным хвостам. Длинные усики-вибриссы на кончиках каждого предвкушающе задрожали, когда их хозяин нащупал в трещине наши тела, и остановился для короткого перекуса – «Скрип, место! Не беси меня, гад!».

«Оу, ты уже дала ему имя?» — умилился голос противной обитательницы в моей голове. Ощерившись, я лишь мотнула головой, и еще дальше отступила от входа в трещину, спасаясь от круглой пасти, обозначившейся в трепещущем свете магической книги, болтавшейся у меня на груди. Что ж, я могла поздравить себя со своим последним прижизненным предположением, ведь у этого обитателя подземных глубин и в самом деле было много, очень много зубов, глядевших на меня из гостеприимно распахнутой диафрагмы, похожей на растянутый анус – «Как мило! А что будем делать теперь?».

— «Это ты мне скажи!» — едва успев упаковать муравьишку под крыло, я бросилась в одну сторону, затем в другую, и едва успела выскочить из пещерки, когда в нее буквально выстрелил тошнотворный зеленый комок разворачивавшихся щупалец, с влажным, мясистым звуком заполнивших мое убежище. Убежать в тоннеле от охотящегося червя было практически нереально – это я поняла и сама, даже без негодующего стрекотания, раздававшегося у меня из-под крыла, поэтому решила повернуться, и встретить судьбу так, как призывала других. Так, как ждали от меня те, кого я посылала на бой, и кого вела за собой. Но даже сейчас мне трудно признаться в том, что весь этот пафос, все эти возвышенные слова прятали за собой самый обыкновенный страх – и усталость от этого страха. Я устала бояться, устала ждать смерти от слабости и обезвоживания; устала от пульсирующей боли в разрывающейся голове, и каких-то ужасных словах, что шептала мне на ухо Найтингейл. Я знала, что даже с помощью Фрегораха не смогу ни обрубить поворачивавшиеся ко мне щупальца, буквально выскоблившие пропитавшуюся моим запахом трещину, ни противостоять потянувшемуся мне навстречу червю – ни даже сдвинуть с места огромную тушу, если вдруг, каким-нибудь подленьким образом, мне бы удалось его завалить, или попросту отогнать. Я устала бояться всего вокруг, ощущая лишь прикосновение времени и чужой, навязываемой мне воли, хотя бы раз в жизни решив сделать то, что хотела именно я. Поддаться своим желаниям – глупым, сиюминутным, опасным, не ощущая груз ответственности, несколько лет назад взвалившейся на спину и плечи глупой одиннадцатилетней пегаски. Да, она успела повзрослеть – но ей казалось, что состариться, превратившись в бледную тень самой себя.

Не так ли ощущала себя прекрасная древняя фестралка, каждый раз глядя на себя в зеркало, и замечая потерю еще одной частицы души?

Но тут, в темноте, вдали от внимательных взглядов солнца, звезд и луны, вдали от обязательств и приличий, этикета и норм морали, могла ли я пожелать чего-то такого, на что не решилась бы среди прочих разумных существ? Могла ли я просто почувствовать жажду – и утолить ее из любого источника, не обращая внимания на последствия своих действий? Могла ли я ощутить желание забрать чью-то жизнь не пытаясь представить себе ощущения своей жертвы; не примеривая на себя ее чувства и страх? Могла ли я ощутить себя той, кто движим по жизни лишь собственными желаниями?

Пожалуй, что нет.

«Ну же! Ты уже почти поняла…».

— «Нет» — зарычала я, пытаясь отбросить липкие мысли. Коварные, черные, они были похожи на деготь, смолой растекаясь у меня в голове, призывая отбросить возмущенно копошившегося под крылом муравьишку, одним лишь движением когтей сломав ему тонкие лапы. Призывавших меня поднять над головой Фрегорах, и с вызывающим криком броситься на закупоривавшего тоннель червя, обрубив ему мерзкие щупальца. Призывавших отступить в темноту подземных тоннелей, превратившись в неслышимый ужас, охотящийся в темноте.

Но я не собиралась давать им волю. Я просто хотела пройти.

— «Проооооочь…» — прохрипела я, глядя на двинувшуюся в мою сторону тушу. Тугой клубок щупалец на ее обтекаемой морде раздвинулся, тошнотворно распялившись по бокам тупорылой головы, продемонстрировав в центре него непристойно корчившуюся, круглую пасть. Тупые, длинные зубы, похожие на зубья экскаваторного ковша, приглашающе блеснули во мраке – «Прочь, тварь!».

Отход в сторону, и удар. Свистнувший Фрегорах не подвел, на всю длину вонзаясь в прошелестевший мимо тентакль – но даже его было недостаточно, чтобы полностью перерубить толстый отросток.

— «Прочь, тварь!» — упрямо наклонив голову, я глядела на двинувшуюся вперед тушу из-под насупленных бровей, спасая глаза от брызг вонючего ихора, бивших из раненных щупалец – «Убирайся! Уползай в свое логово!».

Говорят, что глаза – это зеркало души. У ползущего мне на встречу червя не было глаз, а скорее всего – и души.

— «Прррррочь!» — звериный рык родился в моей груди, когда я отступила на несколько шагов назад, избегая удара отростков, пытавшихся меня поймать и утащить в зашамкавшую пасть. Меч крутнулся, выписывая уже привычные восьмерки мулине – безыскусные, бывшие уделом новичков, но каждое восходящиее и нисходящее его движение сопровождалось потряхиванием, с которым удовлетворенно шипевшее оружие разрезало мерзкую плоть – «Пррррочь, тварь!».

Наверное, так ведут себя все дети, еще не зная того, что такое страх смерти. Еще не зная, что такое смерть. Не ощущая ее зловонного дыхания, вырывавшегося из отвратно кривившегося сфинктера пасти.

«Здоровенный провал с бугристыми, складчатыми краями, похожий на увенчанный гроздьями геморроидальных узлов, воспалившийся анус — для чего ему эти крепкие, обточенные штыри длинных, желтоватых зубов?».

Выпустив из-под крыла настойчиво скребущегося в мой бок скрибба, я отбросила его прочь. Беги, малыш – твоя судьба никак не связана с моей. Беги, спасайся, и проживи этот день, хотя бы и такой вот ценой, которую заплатит пришелица из надземного мира.

«Эта пасть… Эти зубы… Почему при взгляде на них я вижу лишь что-то чужеродное? Не животное, как в том удильщике из темноты, или в воинственно застрекотавшем насекомом, едва не попавшем под очередной удар порядком прореженных щупалец наступавшего на меня гиганта? Почему при виде него я ощущаю терзающий меня голод – не жажду! – от которого рот наполняется вязким и кислым подобием слюны? Почему я вижу себя, нажравшуюся от пуза во время праздника в лагере грифоньего клана Кимакен?».

Отступив еще на несколько шагов, я вдруг почувствовала злость. Не ярость, не гнев или еще какое-нибудь возвышенное, благородное чувство. Внутри меня же заскворчала, зашипела и вспыхнула самая обыкновенная злость. Это было чувство несправедливой обиды. Это было чувство усталости от насилия над собой, творившегося день за днем. Это было чувство горячее, как кипяток, опаливший мои внутренности, и десятками острых игл вонзившееся в выгнувшийся позвоночник, медленно передвигаясь по хрустнувшим позвонкам.

«Так ты решил заступить мне дорогу?! Тогда, тварь, я пройду прямо сквозь тебя!».

Глупая, детская мысль. Глупая, детская обида на окружающий мир, на непонимание взрослых, на ошибки и неудачи нашла тот объект, на который можно выплеснуть свою злость. Она уже катилась по позвоночнику, узлом заплетая задние ноги, и заставляя выворачиваться из суставов распахнувшиеся крылья. Теперь она не обессиливала, а только питала трясущую меня ярость, и ничего в тот момент я не желала так яростно, так самозабвенно, как выплеснуть разъедавшую, опалявшую меня горечь на первое, что подвернулось мне на пути. Что заставило меня мучиться. Что заставило отступать. Каждый сделанный шаг назад разъярял меня больше и больше, заставляя тащить по спине бесконечную ленту острых, трехгранных игл, вонзавшихся в дергавшийся позвоночник, нарывом из пламенеющей боли скапливаясь в области лба.

— «ВОН!» — короткий рык, словно выстрел – и обжигающий глаза свет. Удар по голове такой силы, что едва не отбросил меня на пол. Оглушительное гудение, наложившееся на невыносимый для слуха визг. Рывок раскаленного воздуха, промчавшегося по моей морде, спалившего гриву, и слизнувшего с тела всю шерсть. Ощущение лютого голода, рожденного запахом жареной плоти. На этот раз я не поддавалась, я терпела, и вновь, как когда-то, в темноте огромного зала из отполированной до зеркального блеска стали, выжигала себя, отдавая все то тепло, что накопилось за несколько месяцев после войны. За время, когда я позволила себе быть счастливой, наивно позабыв и думать о том, кому за это выставят счет. Взгляд, образ и рожденная ими мысль стали материей, яростным светом – и страхом, рожденным прикосновением к чему-то запретному, к чему-то огромному…

К чему-то, что рождалось внутри, словно росток, проклюнувшийся навстречу огромному миру.

---

Лежать, покачиваясь в импровизированных носилках, было чрезвычайно удобно. Возможно, любители понежиться на перинах или в кроватях, или покойных банкетках, стоящих возле гудящего камелька, могли бы обфыркать мое заявление, но поверь, Твайли, что после тех дней или часов, проведенных в холодной, душной, сухой темноте, даже простроченное полотнище, висящее между боками двух мускулистых пегасов из избранной сотни Легата, казалось мне мягким, словно объятья матери и надежным, словно спина никогда не существовавшего отца.

Как я попала к ним? Подробно описать произошедшее я не смогла бы, даже будь в моем распоряжении все время мира. Много лет после я не понимала, что же произошло со мной в тех тоннелях, и если бы не твои исследования, Твайлайт, то вряд ли когда-нибудь и поняла. Знали ли об этом старшие принцессы? Наверное, знали. Но как всегда, предпочли не делиться ни с кем своим всезнанием. А пока достаточно будет сказать, что моя голова и мое тело разделились на два противоборствующих лагеря, старательно гадя друг другу во всем, чем только можно.

Куда и зачем я могла идти, было выше моего понимания. Каждое движение было похоже на кипяток, бурливший под иссохшей, скрипевшей кожей. Каждый шаг причинял горячую, обжигающую боль, призывая меня опуститься на такой надежный, такой мягкий каменный пол, забываясь в тяжелом, оглушающем сне. Тяжесть, тянувшая мою шею к земле, с каждым шагом становилась все нестерпимее. Но каждый раз, когда я пыталась остановиться, что-то более сильное толкало меня вперед, заставляя делать очередной шаг, волоча за собой падавшее и вновь поднимавшееся тело. Злости не было – она ушла, а вместо нее пришло новое чувство.

Бесконечного, необоримого голода.

Сколько я шла вперед? Сколько бродила по темным тоннелям, спотыкаясь, падая и вставая на дрожащие ноги? Чувство времени потерялось вместе со светом, совокупно с ним распадаясь на отдельные лучи, скользившие по каменным стенам. Образы и картинки выпрыгивали передо мной – пугающие и вселяющие надежду, печальные и заставляющие улыбаться пересохшим, перекосившимся ртом. Опаленная шкурка была покрыта толстым слоем чего-то хрустящего, высохшего, и пахнувшего огромным чудовищем. Этот запах я уже знала, я его ненавидела, и возненавидела еще больше, проталкиваясь по какому-то мясному тоннелю, со стоном обдирая бока о длинные, затупленные зубья, торчавшие из шкворчащих, истекающих соком и покрытых поджаристой корочкой стен. Прикосновения их к обожженной шкурке на лбу заставило меня застонать, и лишь спустя какое-то время я снова пришла в себя для того, чтобы ощутить тяжесть выломанных из останков костяных костылей, торчавших у меня из-под крыльев. Какие-то голоса раздавались вокруг – обвиняющие, настаивающие, успокаивающие, они лезли мне в уши и мозг, заставляя со стоном кататься по полу, пытаясь стряхнуть с себя невидимые грибы, чьи споры уже проникли в мою нервную систему, подчиняя себе умиравшее тело. Непристойное и ужасное в своей извращенной неправильности, перед моими глазами мелькало тело гриба, проросшего прямо сквозь органы встреченного нами когда-то пони – умершего и ожившего по воле светящихся паразитических организмов, заставляя меня ползти, обламывая копыта о камни. Хотелось лечь и умереть, но я заставляла себя подниматься, и снова тащиться вперед, хрипя и стеная, словно посаженная на диету, розовая хрюшка Пинки Пай. В какой-то момент мне показалось, что я окончательно сошла с ума от жажды и лютого голода, заставлявшего мою челюсть конвульсивно подергиваться от звуков, раздававшихся со всех сторон. Чей-то шепот, наставления, и даже торжественные голоса, шипевшие что-то из темноты – все они буквально сводили с ума, и кажется, целую вечность спустя, когда жар потрескивавших от жара тоннелей сменился вязкой, болезненной тишиной, в мое сознание хлынули знакомые звуки ударов по камню, издаваемые тяжелыми накопытниками, лупивших по стенам пещеры.

— «Ничего не слышу. Тебе не кажется?».

— «Я точно слышал стон! Вот за этой стеной!».

— «Это уже третий раз за сегодня. Я все понимаю, но это вековая порода, скала, и мы не можем бросаться на каждый шум».

Мелкое, стрекочущее существо выскочило у меня перед носом, и смешно подпрыгивая, защелкало, разевая здоровенную пасть. Наверняка оно было вкусным, и я уже представляла себе, как разрываю на куски членистое тело, каждый из пяти сегментов которого, я была уверена, состоял из белесого, похожего на креветку волокнистого мяса. Даже цвет и фактура всего его тела напоминали упитанного кальмара, но каждый раз, когда я протягивала к нему обутые в сталь копыта, гадкий мокрицеподобный муравьиновидный паукан с противным скрипом отскакивал, издавая бесившие меня пластмассовые звуки, подозрительно похожие на хихиканье, вынуждая брести вслед за ним в тщетной надежде на то, что проворное насекомое как-нибудь само упадет и издохнет, избавив меня от необходимости гоняться за ним в темноте.

— «Я тоже кое-что слышал. Кажется, местные обитатели охотятся друг за другом».

— «Вот, видите, сэр? Как я и говорила. Не отчаивайтесь – мы через многое прошли вместе с ней, и если она жива, мы ее отыщем. Или, что более вероятно, она отыщет нас сама».

Постанывая, я упала на каменный пол. Дышать, моргать, двигаться и даже думать было больно – но еще больнее было знать, что твое же собственное сознание издевается над тобой, даря тебе ложную надежду. Какова была вероятность, что хоть кто-то отыщет меня в этих подгорных глубинах, куда я спускалась, ощущая, как все суше и жарче становится воздух? Единственное, что не давало мне лечь и уснуть, превратившись в высушенную, окаменевшую мумию, это все нараставшее чувство лютого голода, вгрызавшегося в мои ребра и мозг. Каждых шаг ощущался как пытка, сдавливавшая мои ноги горячим металлом, каждый вздох походил на попытку засунуть голову в жерло печи – но я была уверена в том, что рано или поздно мне попадется хоть кто-то, хоть что-то, что сможет утолить терзающий меня голод, давая силы продолжить бесконечный спуск в глубины земли. Наконец, я просто свалилась, не выдержав крутого подьема, в который превратился до того ровный, казалось бы, пол, проехавшись закрытой металлом грудью по острой гальке, с шорохом отправившей меня обратно к изгибу тоннеля, по которому, шатаясь, я брела уже несколько тысяч бесконечных шагов.

— «Я слышу что-то. Кто-то идет».

— «Топот лапок… Это скрибб. Следом ползет охотник – кажется, абракк. Или нагльфар – слышите этот скрежет? Готовьте оружие, и приготовьтесь бежать – вам с ним не справиться».

— «Это те черви? Здесь? Не может быть!».

— «Да, странно. И очень опасно. Если она попалась одному из них…».

Подняв переднюю ногу, я вытянула ее вперед, и уцепившись за камень, потянула себя вперед. «Еще немного… Еще чуть-чуть…». Каждое движение было подчинено одной-единственной цели – добраться до выхода из этого лабиринта. Где-то там, впереди, наверняка была вода, которую я была готова слизывать с пола и стен, грызя зубами самый камень в попытке добраться до живительной влаги – но сухой ветер, дувший мне в спину, нес с собой лишь горячие выдохи недр, доносящиеся из оставшихся где-то позади тоннелей. Как давно я шаталась в этой горячей темноте? Зарычав, я подтягивалась и ползла, словно передавленная гадюка, постепенно приближаясь к какому-то светлому пятну, маячившему далеко впереди. Свет усиливался, маня меня раздававшимися где-то впереди голосами, и я едва не расплакалась от обиды и злости, когда это свечение, пусть даже и существовавшее лишь в моей голове, заслонил проклятый восьминогий гаденыш, вновь заколотивший по усыпанному галькой полу своим толстым, противным хвостом.

Я пообещала себе, что буду есть его медленно, обсасывая каждую лапку.

— «Приготовьтесь уходить. Судя по звукам, оно огромно».

— «Ничего себе скрежет! А может…».

— «Не вздумайте. Помните, что случилось у стен Грифуса? В этом тоннеле его не одолеть».

— «Я не уйду!» — голоса были знакомы. Знакомым был и звук стали, покидающей ножны, отозвавшись в довольно завибрировавшем мече, скрипящем по гальке где-то под животом. Фрегорах рвался в бой, но моих сил хватало лишь на то, чтобы сипя, выбрасывать вперед ноги, цепляясь пирамидками острых когтей за камни и трещины ненадежного пола, круто уходящего вверх. Все вокруг казалось пронизанным узкими ходами и дырами, словно хороший кусок филлидельфийского сыра, и где-то впереди я слышала голоса, о которых грезила все то время, пока шаталась в подземных тоннелях. Пусть даже это было иллюзией, рожденной отказывающим мозгом – я многое бы дала за то, чтобы еще раз увидеть Графита, чей голос я различила бы среди шума беснующейся толпы. Главное, продержаться еще немного. Еще чуть-чуть. Еще несколько последних рывков…

— «Если тут прополз нагльфар, значит уже никого живого мы здесь не отыщем. Нам нужно вернуться на перекресток. Это территориальные существа, и далеко за нами он не пойдет».

— «Нет! Она не могла сдаться. Она не могла погибнуть» — твердо ответил негромкий голос супруга, в котором мне послышалась пугающая одержимость – «Она не могла так просто попасть на обед какому-то громадному червяку!».

— «Не… Дождетесь…» — прохрипела я, вываливаясь из прохода под потолком, на гребне лавины из мелких, хрустящих камней, выкатившись в центр небольшой пещеры, в которой сходилось множество самых разнообразных тоннелей. Наверное, даже если бы я хотела, то не смогла бы обставить свое появление еще более эффектно – «Это я… Еще… Нассу… На ваши могилки!».

Наверное, нужно было бы сказать что-то еще. Что-нибудь доброе, героическое или возвышенное. Но в тот момент я смогла лишь выдохнуть то, что крутилось у меня на языке при виде этой «команды спасателей», после чего, с чувством выполненного долга, погрузилась в полузабытье, реагируя лишь недовольным постаныванием на все, что творили с моей обессиленной тушкой.

— «Это она».

— «Я должен убедиться».

— «Ну, ты же слышал, что она прохрипела перед тем, как упасть» – смех. Это Кавити, иронично похлопывающая крылом нависавшую надо мною фигуру. Графит – я узнала его, почувствовав его запах, и протянув непослушное копыто, ухватилась за его ногу, прижимаясь к ней изодранной щекой – «Вот у вас семья, а! Кобылу свою не узнал!».

Муж уже не ответил. Я видела его в гневе, видела исходящего злобой от ревности, видела испуганного во время начавшихся родов, и во время тяжелой простуды у сына. Но всего второй раз в жизни я видела его плачущим – беззвучно и некрасиво, как плачут не умеющие плакать сильные жеребцы. Мне хотелось потянуться к нему, утешить, пообещать больше никогда-никогда, ни за что больше… Но не успев и подумать об этом, я ощутила, как на мои слипавшиеся глаза опустились чьи-то жесткие губы – и больше не ощущала уже ничего.

— «Я больше не могу обучаться».

Голоса. Кто-то негромко беседовал где-то рядом, и открывать глаза быстро перехотелось. Мысли текли расслабленно, но при этом я уже не ощущала той безумной неправильности во всем организме, от которой, казалось, хотелось завыть, и попросту выброситься из первого же попавшегося окошка. Жар прошел, и вновь напитавшееся водой тело приятно гудело, напоминая о произошедшем лишь саднящими ссадинами, покрывавшими мою потрепанную шкурку, да остренькой болью, поселившейся где-то во лбу.

— «И чем же, позволь узнать, вызвано это решение?» — этот голос я тоже узнала. Кайлэн Оактаунский, собственной надутой персоной. Вокруг были еще пони, чьи голоса, дыхание и запахи я ощущала неподалеку, но они не вмешивались в разговор — «Я же вижу в тебе потенциал, путь даже и…».

— «И что? Пусть даже я просто пегас, а не весельчак из высшего общества, или вшивый прихлебатель, прошедший испытания?! Пусть даже семейный жеребец, у которого есть счастье, о котором он все время забывает?!».

— «Прошу прощения, виконт» – раздался шорох, который показался мне звуком поднимавшегося тела. Граф то ли встал, чтобы вежливо поклониться… То ли чтобы обнять вскипевшего жеребца – «Эта ремарка была крайней невежливостью с моей стороны. Извиняет меня лишь то, что я говорил от чистого сердца, и ни в коем случае не желал вас обидеть. Я не успел верно облечь свои мысли в слова, и хотел бы продолжить так, как считаю правильным, сказав: «Пусть даже ваши таланты пока еще подобны неограненному самоцвету». Но если вы настолько обижены, что решите порвать со мной всяческие сношения…».

«Какие это еще «сношения», позвольте узнать?!» — недобро нахмурилась я, ощущая волну холодных мурашек, пробежавшихся по спине – «Чем вообще тут были заняты эти двое, пока я героически боролась за жизнь?!».

— «Я принимаю ваши извинения, граф» — после недолгого молчания ответил Графит. Кажется, он тоже встал и поклонился, отчего уголки моих губ непроизвольно поползли к самым ушам. Нет, они действительно считали, что это нормально, или просто блюли этикет? – «После ваших слов я нисколько на вас не обижен, и не хотел бы разрывать сложившиеся между нами доверительные отношения. Прошу вас по-прежнему обращаться ко мне на ты».

— «Тогда я хотел бы узнать, почему ты не хочешь продолжать обучение».

— «Я узнал от вас многое, и даже боюсь себе представить, откуда вы знаете столько всего, что не известно даже в Обители. Но вчера я понял, что уже не принадлежу самому себе».

— «А кому же, позвольте полюбопытствовать? Неужели принцессам?».

— «Ей» — снова шорох, и большое копыто неожиданно осторожно прошлось по моим волосам и щеке. Словно бульдозерный ковш, едва заметно тронувший беззащитную плоть – «Жене. Детям. Я помню, что она… То есть, не совсем она, он это не важно… Она сказала: «Для того, чтобы что-то по-настоящему полюбить, нужно однажды понять, что можешь это потерять». Или как-то так – я не помню дословно».

— «Очень глубокая мысль. И очень точная» — вздохнув, согласился фестрал.

— «Я едва не потерял ее. Снова» — глухо продолжил Графит – «Даже когда был уверен, что под моим надзором, под присмотром, она не сможет ничего учудить. И я почти потерял ее. Поэтому я не могу больше отвлекаться на самосовершенствование».

— «Тогда ты вряд ли долго протянешь на этом посту. Принцесса не терпит леность и нерасторопность. Это не синекура, вроде отъевшихся стражников из дворца».

— «Вы наговариваете на них, граф. Пусть не на всех, но те, о ком вы говорите – это парадная ширма для знати. Настоящая стража дворца — это вымуштрованные профессионалы, после той Королевской свадьбы готовые дать отпор любому врагу».

— «Даже тебе? Или мне?».

— «Даже мне».

— «Что ж, любопытно» — вздохнув, согласился жеребец, заставив меня навострить ушки в попытке узнать, о чем еще могут болтать наедине эти двое. Уж слишком сблизились муж и этот загадочный риттер, столь стремительно и неожиданно оказавшийся при дворе, и слишком загадочные дела они обсуждали, поэтому я не простила бы себе, если бы не попыталась подслушать хоть что-нибудь интересненькое, во что можно было бы сунуть свой любопытный бежевый нос – «Впрочем, не мне одному».

— «Простите?».

— «Да-да. Кое-кому здесь не менее интересно происходящее. Не так ли, юная мисс?».

— «Эй, ну я же кобылка!» — сонным голосом отозвалась я, решив демонстративно обидеться, и передумав открывать слипающиеся глаза. Лежать под двумя одеялами было тепло и уютно, и пониматься куда-то было категорически лень, поэтому я просто улыбнулась, ощутив прикосновение знакомых губ, не преминув тотчас же ухватить зубами бородку, так заманчиво болтавшуюся у меня перед носом – «И вообще, вы опять меня в инвалиды записали? Решили оформить мое отстранение от должности как почетную отставку по состоянию здоровья? Не дождетесь! Я еще здоровее всех живых!».

— «Безусловно. Особенно когда укусила подошедшую к тебе Кавити» — фыркнул Графит, аккуратно высвобождаясь из моих зубов, чтобы через миг, оказаться в моих объятьях. Несмотря на все мои попытки притянуть его и прижаться как можно крепче к мощному, хотя и давно не мытому телу, он осторожничал, стараясь не наваливаться на меня сверху, будто на хрупкую вазу – «А потом слопала и выпила все, что смогла найти среди наших запасов. Милая, ты можешь думать что хочешь, но мы возвращаемся. Я не могу рисковать ни тобой, ни детьми».

— «И наплевать на повеление принцесс?» — помолчав, негромко поинтересовалась я. Каждый раз, когда я вспоминала про оставшиеся позади тоннели, про темноту, про тяжелый груз, что тащила я за собой – каждый раз меня наполняло чувство огромной ответственности, порожденное словами голоса в моей голове. Права, тысячу раз права была Найтингейл, чей шепот я слышала, как самое себя – разве я настолько бесполезна, что не смогла бы выполнить даже такое простое задание, как поездка в соседние королевства? Пусть на пути нашем встали сами горы, я не могла, не имела права свернуть со своего пути, наплевав на обещания, которые всего лишь месяц назад дала старшей принцессе.

Я просто устала быть бесполезной.

— «Они отправили посольство, а не вооруженный отряд для борьбы с чудовищами!».

— «Тут я вынужден согласиться с виконтом» — негромко произнес граф, не обращая внимания на недовольно дернувшуюся шкуру Графита, короткой судорогой на боках отреагировавшую на столь нелюбимое тем упоминание его бывшего титула, от которого он старательно открещивался – «Боюсь, что все складывается против этого посольства. Заблокированные дороги, монстры на подземных путях, исчезающие жители и целые поселения, назревающий бунт… В этих условиях посольство теряет свой смысл, а может, даже станет той искрой, что приведет к рокошу – выступлению знати против короля».

— «А если Гриндофту нужна моя помощь? Что, если он ждет от Эквестрии подтверждения достигнутых договоренностей? Дискорд их всех раздери – что, если он сам нуждается в любом верном грифоне или пони, которые смогут ему помочь, если знать решит сковырнуть с трона нового короля?!».

— «Все пути в Грифус заблокированы. Под землей пробудилась Голодная Мгла, и горы отрезаны от Короны. Королевства распадаются, и ничто не в силах остановить этот процесс».

— «И это вы все узнали за те сутки, пока меня не было?» — съехидничала я, неприязненно царапнув взглядом графа. Как и остальные он накинул на себя гамбезон, вооружившись непонятным устройством, похожим на турнирное копье, чей наконечник, без предупреждения, переходил в раструб-вемплейт, длина рукояти которого подстраивалась под нужды владельца. Именно к нему и прикипел мой взгляд, разбудив воспоминания о поездке на беснующемся червяке – «Лихо. Разведка поставлена что надо. Еще бы придумать, как нам в Грифус добраться – и вообще было бы хорошо».

— «Тебя не было семь дней» — поглаживая мою голову, поправил меня Графит – «Семь долгих дней, за которые мы добрались в Люгенсброден на двух оставшихся кноррах, забив их пассажирами с остальных лодок, которые попали под удар того чудища. Там мы оставили Грасс и детей. Потом мы вернулись – и вот уже несколько дней искали тебя».

— «Так, стоп. Не хочу показаться старым евреем, даже на смертном одре интересующимся, кто будет открывать лавку, но… Вы оставили детей одних? В незнакомом поселении или городишке?!» — возмущенно заверещала я, пропустив мимо ушей пассаж про неделю отсутствия. Ерунда, обсчитались. С кем не бывает от расстройства – «Да о чем вы вообще думали, а?!!».

— «Мы думали о тебе» — без рисовки ответил муж, и я заткнулась, почувствовав, чего далось ему это спокойствие – «Тем более, что они там не одни. С ними Рэйн, и я думаю, ты представляешь, чего нам стоило уговорить его остаться с нашими малышами. Он угомонился только после того, как мы сказали ему, что если он отправится с нами, в его же интересах было бы, чтобы мы тебя не нашли, иначе, когда ты узнаешь о том, что он бросил Санни и Берри одних – он крупно пожалеет, что не пропал вместо тебя. Странно, но кажется, это его проняло».

— «Хмпф!».

— «Пожалуйста, не фыркай. И знай, что твое посольство окончено, и это обсуждению не подлежит» — твердо заявил супруг, решительно заткнув мой рот коротким поцелуем, заставив усмехнуться окружавших нас пони, жавшихся к шипевшей жаровне с горячими камнями, согревавшими холодеющий воздух, порывы которого уже доносили до нас затхлую сырость подземных рек – «Ты не забыла о том, что теперь тебе предстоит позаботиться не только о себе самой?».

— «Ой-ой-ой! А не слишком ли вы спешите, сээээр?» — ехидно осведомилась я, невольно покраснев при виде десятков ушей, повернувшихся в нашу сторону при первых же звуках затевавшейся семейной разборки, не говоря уже о таких интереснейших новостях по поводу жизни начальства – «И почему это вы решили, что сделали все для того, чтобы надеяться на подобный итог?».

Что ж, иногда и я могла выражаться как леди, чего явно не ожидали удивленные подобным словесным кружевам господа.

— «Кажется, кое-кто сомневается в моей прилежности и энтузиазме?» — радостно удивился Графит, заставив меня стукнуть себя копытом по лбу. Впрочем, это была плохая идея, тотчас же отозвавшаяся болью в израненной шкурке. Несмотря на то, что сама я не считала ссадины и ушибы хоть сколь-либо серьезными повреждениями, было одно местечко, которое я старательно прятала от себя и остальных – как бы двусмысленно это ни звучало, ты, развратная фиолетовая заучка! Гематома на лбу превратилась в плотную, болезненную шишку, которая никак не хотела сходить, вынуждая меня прятать ее под остатками сгоревшей челки – я ощущала, что таймер, когда-то тикавший у меня внутри, вновь начал свой неумолимый отсчет, но теперь я была уверена, что все будет отвратительнее и страшнее. Кто знает, к каким последствиям приведет отказ от той мощи, частицу которой влили в меня когда-то царственные аликорны? Какими ужасными осложнениями для организма обернется отсуствие магии, внезапно пробежавшейся по всем клеточкам тела, словно электрический разряд? Природа не терпит пустоты, и на ее месте всегда начинается разрастание тканей, быстро переходящее в опухоли, рост которых не всегда может предотвратвратить даже такая продвинутая в магическом и алхимическом деле медицина, как эквестрийская. При мысли о жутком куске зловонного мяса, понемногу, по одной клеточке, разрастающегося у меня в голове, мне хотелось кричать, и лишь усилием воли я сдерживала себя, стараясь как можно ласковее и беспечнее улыбаться, отвечая на ласковое прикосновение губ своего жеребца. Быть может, мне сохранили жизнь и по этой причине? Было бы глупо для любого исследователя не узнать до конца, каковы будут последствия проведенного эксперимента, растянутого на несколько сотен лет.

— «Кое-кто сомневается в том, что все так хорошо, как кажется, Стар» — послышался из-за спины Графита знакомый мне голос, заставивший меня в удивлении поперхнуться ответом, которым я собиралась отшить своего воспламенившегося охламона. Повернув голову, я заметила знакомую белую гриву и серую шерсть, вкупе с двумя мечами, торчавшими из-за плеча земнопони, не оставивших мне сомнений в том, кто явился по мою душу вместе с остальными участниками этого злосчастного посольства – «Под землей не бывает чудесных спасений, и опасаться нужно всего. Я ожидал большего от ближайшего сподвижника Принцессы Ночи».

— «О, да это Равикс!» — усмехнулась я, приподнимая голову, и поворачиваясь на бок. Удобно устроившись в кольце обнимавших меня ног, я бросила внимательный взгляд на серого жеребца, сидевшего неподалеку от жаровни – «А чего именно от него ты ожидал? И как вообще тут оказался?».

— «Случайно» — не удостаивая меня взглядом, буркнул тот, по-прежнему внимательно глядя на Графита – «К несчастью для некоторых. Удивлена?».

— «Не знаю даже. Ты же охотник на монстров, а тут их оказалось немало. Поэтому, наверное, нет. Что ж, моя очередь спрашивать – ты за спайнкреббса сколько берешь?».

— «Дешевле, чем за перевертыша».

— «Ты охотишься и на них?» – я постаралась, чтобы мой голос звучал как можно беспечнее.

— «На чудовищ. Любых чудовищ» — уже не скрываясь, взглянул на меня загадочный земнопони – «Не всегда убивая, конечно же. Иногда у них хватает мозгов, чтобы убраться самим, прекращая терзать ни в чем не повинных существ. Таких я не преследую – мой кодекс запрещает убивать и калечить разумных».

Мне решительно перестало нравиться направление в котором зашел наш разговор. Уж слишком жирные намеки делал этот жеребец, раз уловить их смогла даже такая не слишком умная кобылка, как я.

— «Хорошо, что ты не считаешь эквестрийские газеты. Если верить этим писакам, то я настоящий монстр» — хмыкнула я, попытавшись перевести все в шутку – «И дромады. И грифоны. И…».

— «А животные?».

— «А что с ними?» — покосившись на Кавити, вскинула бровки домиком я – «Боятся, как всегда. В доме даже мышей и тараканов не водится, хотя Кабанидзе и делает вид, что это его личная заслуга. Но жрать при этом в три горла никогда не забывает, проглот пернатый».

— «Скучаешь по нему?» — словно между прочим, осведомился муж.

— «Скорее беспокоюсь за тех олухов, которыми поставила его командовать» — вздохнув, решила обьясниться я, только теперь заметив внимательные взгляды своих спутников, скрестившихся на моей вольготно расположившейся тушке. Похоже, все эти вопросы и намеки были не просто так, и я поежилась под одеялом, вспомнив зеленоватые коконы под потолком подземной каверны – «Я оставила его за главного, но ты сам подумай, что может накомандовать этот птах? Нет, Кабанидзе – лишь символ, дымовая завеса, флажок на древке копья. На самом деле, я дала шанс самим провинившимся, дав им возможность убедить даже не меня, а всех нас в том, что они по-прежнему достойны стоять с нами в одном строю. В том, что когда придет час, мы сможем уверенно положиться на каждого из них, как на самих себя. И именно для этого я оставила с ними самую обычную, хотя и смышленую птаху – ведь за все, что они сделают и не сделают, держать ответ им придется самим. Перед своими соратниками, конечно же, ведь командуют эти проштрафившиеся жеребцы и кобылы исключительно сами собой».

— «Хитро» — помолчав, первым нарушил опустившуюся на пещерку тишину муж. Опустив голову, он уткнулся носом в мою макушку, вороша дыханием спутанную гриву – «Узнаю ученицу своей Госпожи. Это она, Равикс».

— «От нее пахнет перевертышами».

— «Это она!» — вдруг рявкнул Графит, заставив вздрогнуть от неожиданности окружавших нас пони. Я заметила, что большинство из них машинально схватилось за оружие прежде, чем начало разбираться в том, что же именно произошло, заставив меня коротко улыбнуться. Было видно, что опыт прошедших конфликтов был усвоен уже не разумом, но на уровне тела, каждой клеточкой помнившего влажные, холодные леса межграничья, и высасывающие силу пески южного континента – «И пока она не начнет шипеть и светиться зеленым, я буду считать ее своей Скраппи Раг. Хотя, если это все же обман… Кое-кто очень пожалеет, что решился исполнить повеление своей королевы!».

— «Кажется, я слышу недоверие в чьем-то голосе?» — решив обидеться, попробовала было выступить я, но дергаться было откровенно лень, и я лишь недовольно повозилась в коконе из одеял, поудобнее устраиваясь в кольце обнимавших меня ног супруга – «Слушай, Равикс, ты можешь меня подозревать – в конце концов, ты охотник на всяких чудовищ, и много их видел. Ребята из кентурии Рэйна могут меня подозревать – это их работа, в конце концов. Но прошу – не пытайся вбить клин между мной и моим мужем. Он – моя душа. Легион – мое тело. Дети – мое сердце, и именно ради них я ползла, обламывая копыта, пытаясь выбраться из этой горячей бездны. Ради них – и еще одной важной цели. И если остальные не обратят на это внимания, или стерпят, то я – не прощу и отберу у тебя вон тот грифоний меч, которым отрежу тебе все, до чего смогу дотянуться!».

— «От тебя пахнет перевертышами» — повторил земнопони. Он ни разу не пошевелился, но я ощущала, как быстро он приготовился двигаться, оказываясь на ногах раньше меня.

— «Я плохо помню то, что происходило в тех тоннелях» — призналась я, слепо глядя в потолок. Перед моими глазами вновь появились бесконечные ветвящиеся переходы, часть из которых представляла собою трещины и каверны, один вид которых говорил о том, что образовались они очень давно, и почти не посещались живыми. Всплыли в памяти и тоннели, пещеры и столь узкие лазы, что я искренне боялась не вылезти из них, попросту застряв там, между сходящимися стенами очередной трещины, в которую протискивалась, обдирая укрытую металлом холку о вековую скалу. Я вспомнила… Но кое о чем говорить я просто не решилась, укрыв эти воспоминания в глубине своей памяти, на краю безобразной воронки, с торчавшими из нее остатками железобетонных конструкций, оставшихся от возведенного мною бункера, разорванного изнутри – «Возможно, что все это лишь бред моего сознания, истощенного от голода и обезвоживания. Но было еще кое-что, кроме всех вас, что заставляло меня держаться».

— «Долг, мэм?».

— «Да. Долг» — кивнула я, посмотрев на внимательно разглядывавшего меня Графита. Что видел он своими светящимися драконьими глазами? – «То, о чем предпочитают не распространяться министры. О чем шепчутся клерки. Что лежит тяжким грузом на плечах принцесс, которые знают все. Она поделилась этим со мной, дав на кратчайший, самый крошечный миг почувствовать часть этой тяжести, и я всерьез задумалась о том, чтобы вздернуться, или вскрыть себе вены. Воспоминание об этом давит меня не хуже этих проклятых гор, и я собираюсь сдохнуть, но выполнить свой долг перед принцессой, ведь от этого зависит благополучие всех, кто остался дома».

— «Мы с вами, мэм!» — подбоченилась задиристая пегаска, горделиво поглядывая на сослуживцев – «Ведь именно этому нас и учили. «Выполни, или умри!» — ведь так?».

— «Нет, Кавити. Не в этот раз» — вздохнув, я тяжело поглядела на Равикса, оценивающе оглядывавшего нас своими желтыми глазами. Казалось, они взблескивали ярче обычного, переходя с одного пони на другого, словно в его глазах находились искусственные хрусталики – «На этот раз это будет «Умри – но сделай!», ведь смерть – не оправдание для неудачи».

— «Но разве так может быть?» — выпучилась на меня задиристая кобыла.

— «Может» — помолчав, призналась я, вспомнив встречу у озера из расплавленного камня. Черный, ноздреватый, он отражался адскими вспышками в глазах говорившего со мной существа. Моего Вергилия^[36]. Того, кто указал мне путь из мрачных глубин. Того, кто бросил подсказку, как кость…

Того, кто предложил то, что не смогла бы дать мне Селестия.

— «Помнишь, что я говорила тем новобранцам перед отлетом? Это была не цветастая фигура речи, Кавити. Мы должны сделать все, чтобы грифоны больше не угрожали нашей стране. И именно поэтому принцесса не дала мне никаких указаний. Именно поэтому мы не едем на поезде, поплевывая в окошко в ожидании торжественной встречи, с цветами и толпами. Именно поэтому мы должны попасть в Грифоньи Королевства и понять, что же можно сделать для этого. Не говорить, не тратить время на интриганов и болтунов, или приемы с балами – с этим справится и предыдущее посольство. Мы должны помочь здоровым силам победить – и вылечить заболевшее тело. Иначе…».

— «Иначе что? Рухнут горы? Небо упадет на землю?» — впервые с момента моего короткого спича, поинтересовался серый жеребец. Все это время он просидел с непроницаемым выражением морды, слушая мои излияния – «Решить все вопросы, накопившиеся за тысячу лет одним-единственным визитом… Не много ли ты на себя берешь?».

— «Что навалили – то и везу!» — огрызнулась я, вновь откидываясь на спину, и дергая нависавшую надо мной бороду Графита – «И вообще, Равикс, ты чего ко мне прицепился? Раз мимо шел – вот и иди себе мимо, не отсвечивай! У тебя своя дорога, у нас своя. Или решил долги отдать?».

— «Меня попросили тебя найти, поэтому тот долг можно считать оплаченным» — неприятно ухмыльнулся земнопони, намекающе поглаживая копытом рукоять полуторного меча, лежавшего у него на спине.

— «Вот еще! Это я вас нашла!» — фыркнув, я снова дернула за козлиную бороду мужа, довольно удачно изобразив звук сливного бачка, вызвав смех окружавших нас пони – «Так что облом, белогривый, облом. Кто не успел – тот опоздал, поэтому придется еще что-нибудь придумать, чтобы тебя поэксплуатировать».

— «О, Легат это может».

— «Легат это обязана» — буркнула я, прижимаясь щекою к тяжелой ноге, опустившейся мне на грудь. После произошедшего я стала спать гораздо дольше, чем позволяла себе все эти годы, и чувствовала себя донельзя странно из-за того, что происходило это не где-нибудь, а в походе, с самого начала пошедшего наперекосяк – «А то вы без меня вообще мхом покроетесь, от безделья. Вон, даже вас самих пришлось искать, когда надоело ждать, пока вы меня наконец-то спасете!».

---

Поход продолжался.

Несмотря на мои опасения, полусотня Рэйна восприняла абсолютно спокойно заявление о моей грядущей отставке. «Тебя же еще не отстранили, верно?» — поинтересовался спокойный как танк жеребец. На голове его я заметила довольно миленькую бисерную ленту для волос, стянувшую его гриву в длинный, кудрявый хвост, посверкивающий речными жемчужинами приятного розоватого цвета, явно говорившую о том, что у него все сложилось отлично с этой пернатой дворянкой – «Значит, ты все еще наш командир. Будто сама не помнишь, сколько раз ты пыталась уйти сама, и сколько раз тебя отстраняли. Не переживай, все вернется на круги своя. Я уверен. Мы все уверены в этом».

Возможно, он был и прав. А может ему, как и остальным нашим подчиненным, просто хотелось думать так, а не иначе, ведь в любом другом случае, привычный для них мир становился достаточно неуютным местечком.

Наше возвращение затянулось на два долгих дня. Почему на два? Да потому что кое-кто, задремавший у меня под бочком, пока я пишу эти строки требовал, чтобы меня несли на носилках всю дорогу до города – причем медленно, не торопясь, и не сильно тряся их содержимое. Под конец, я натурально взбесилась, но отойдя немного от потрясения, вызванного моим исчезновением, и последующим эффектным возвращением, Графит снова включил режим строгого мужа, и после того, как я, задрав нос, отшагала полдня наравне со всеми, живо пристроил меня к котелку, под тщательно скрываемые усмешки подчиненных торжественно вручив мне овощи, воду, и здоровенный черпак. Конечно же, я сорвалась, и пошвыряв все вышеперечисленное в котел, отправилась выяснять отношения, и кто же в конце концов, главный в этой семье…

В общем, суп вышел не то чтобы совсем несъедобный, а сидеть на попе не морщась я смогла уже буквально через несколько дней.

Несмотря на тот легкий, и даже легкомысленный тон, которым написаны эти страницы, путь наш отнюдь не был устлан конфетти и лепестками цветов, летящих под наши копыта. Прорвавшись через хитросплетения коридоров, мы вышли к широкому каналу, вдоль которого шла удобная набережная с ровной мостовой из каменных плит, мгновенно заставивших меня вспомнить об улицах Кантерлота и монументальном плаце наших казарм, где и нарвались на самую настоящую засаду, и если бы не чутье Кайлэна, то непременно оказались бы в темной воде, куда нас попыталось сгрести здоровенное, сучковатое дерево, словно лапа, высунувшееся из воды. Ветки его еще только заскребли по поверхности темных плит, как он толчком отбросил меня в сторону, принимая на себя удар наполовину сгнивших ветвей, крикнув что-то взлетевшим в воздух пегасам. Блуждание по тоннелям многому научило не только меня, но и всех, кто отправился со мною в это долгое путешествие, поэтому вылезших из воды зубастых лягушкоподобных существ ждал неприятный сюрприз в виде мечей и накопытников, которыми щедро отоваривали их порхавшие над темным каналом пегасы. Сердито рыкнув, Графит ухватил за ноги двух самых буйных земноводных, размахивавших примитивными копьями, и несмотря на костяные наконечники, впившиеся в плечи и шею, от души приложил их о их же бревно, на котором те стояли, словно командующие эскадрой адмиралы. Еще раз стукнув о дерево мотавшиеся в его лапах жертвы произвола глупых копытных существ, он настороженно зыркнул в мою сторону, и лишь убедившись, что я все еще стою в стороне, глупо хлопая глазами, обрушился на прочую перепончатоногую братию, с булькающими горловыми звуками выскакивавшую из воды.

— «Кавити, меч».

— «Мэм?» — я медленно повернула голову, и не моргая, посмотрела на стоявшую рядом кобылу, прикрывавшую меня своим боком от творившейся на набережной потасовки – «Мэм, мне кажется, что они уже заканчивают… Вот, видите? Эти жабомордые уже попрыгали в воду, и…».

Я продолжала молча смотреть на свою подчиненную, в этот самый момент, решившую перестать быть таковой с той же неизбежной определенностью, что и несущийся на скалы корабль. Похоже, муженек решил подстраховаться, и проинструктировал всех, до кого успел дотянуться, решив спеленать меня по всем четырем ногам – однако то, что на это согласилась одна из тех, кто должна была стать одной из сотни моих доверенных пони, почему-то ударило меня еще сильнее, чем хозяйские замашки Графита, и лишь спустя десяток секунд я поняла, что раздавшийся неприятный скрип исходил от моих же, судорожно сжатых, зубов.

— «Мэм…» — уже не зная, что сказать еще, пробормотала кобыла, кидая быстрые взгляды на реку, над которой носились крылатые фигуры, резко снижавшиеся к самой поверхности черной воды, и ударом копыт отправлявшие на дно чересчур самонадеянных земноводных. Наконец, убедившись, что на помощь ей явно никто не спешил, она умоляюще поглядела на меня, после чего, поколебавшись, протянула рукоять своей эспады – «Мэм, мы не хотим снова вас потерять!».

— «И потому решили оставить без оружия, в темноте?» — быть может, это было неверно. Быть может, все стоило, как раньше, свести к шутке, но в этот момент сама темнота всколыхнулась вокруг, и заглянула мне в душу, ледяным дыханием стылой, пахнущей тиной воды напоминая о том, как хрупка та тонкая грань, что зовем мы реальностью, не понимая, что видим лишь тонкий слой серебристой глазури, скрывавший под собою реальное положение вещей. Оружие резко дернулось, и со свистом распоров влажный воздух, звонко шлепнуло по щеке и ноздрям прянувшей кобылы, в самый последний момент повернувшись к ней плоской своей стороной – «И поэтому ты решила не подчиниться старшему по званию?».

— «Но ликтор…».

— «Ликтор – твой Легат?».

— «Мэм… Никак нет, мэм!» — открыв рот для какого-то объяснения, пегаска бросила взгляд на мою морду, бугрившуюся от перекатывавшихся по ней желваков, и тотчас же вытянулась во фрунт, впрочем, не сумев скрыть одну из ног, дернувшуюся к ножнам со здоровенным ножом, непонятно для какой надобности примотанным к левому плечу – «Согласно уставу, я подчиняюсь только непосредственному начальству, и старшим по званию офицерам Легиона!».

— «Правда?».

— «Клянусь честью, мэм!» — ее нога все еще лежала на ножнах, в миллиметре от рукояти ножа – «Но мой долг – защищать вас, мэм, а без моего оружия делать это будет сложно, если не невозможно. Именно поэтому я заколебалась. Со всем уважением, мэм».

— «И именно поэтому ты еще жива» — ее морда была такой же неподвижной, как и моя. Стоя обманчиво неподвижно, с раздувавшимися от бушующих внутри эмоций ноздрями, со шрамами на душах и телах – наверное, мы были похожи, как бывают похожи совершенно разные близнецы, решившие расцепиться, и отделиться один от другого. Даже пролегшая по ее морде и щеке алая полоса чем-то напоминала тот шрам, что уродовал мою правую переднюю ногу – «Именно поэтому ты не стала первой из нас, кто остался в этих тоннелях. В тех тоннелях, куда я никогда больше не вернусь, даже под страхом смерти. Неподчинение старшему по званию в бою – думаю, ты знаешь, чем это карается?».

— «Трибуналом».

— «Или смертью» — она могла выхватить нож за секунду, за доли секунды. Рэйн подобрал неплохую команду из тех, кто умел убивать. Не научился этому, а вспомнил, как объяснял он когда-то мне парадокс, заставлявший бывших лавочников, фермеров и художников влезать в тяжелую стальную броню, и на удивление даже самому себе, без особых терзаний втыкать пару футов заточенной стали в кого-то, кому не повезло оказаться в тот день против них. «Многие уже рождаются убийцами, Раг. Просто они живут, не зная об этом, и проживают свою жизнь под светом богини, даже не догадываясь об этом. Но если приходит война, и в их копыта попадает оружие – вот тогда-то правда и выходит на свет, превращая скромного учителя истории в сталлионградского комиссара, словно рожденного для боя; а простую кобылку, добропорядочную мать и жену – в легендарного командира, одно появление которой заставляет воинов стекаться под ее знамена». Помню, мы посмеялись с ним над столь цветистой метафорой, но теперь, глядя в искрившиеся от злости глаза стоявшей рядом кобылы, я поняла, что розовый пегас совсем-совсем не шутил, нарочито веселым тоном рассказывая мне эту историю, словно байку – «Видимо, не все дочитали до конца тот тяжелый раздел, дойдя до самого интересного пункта».

— «А вы никогда о нем и не говорили. Даже теоретически» — копыто кобылы оказалось на рукояти ножа. Интересно, собирался ли мой розовогривый начальник хранителей тела брать ее в свой отряд? Или все же счел бесперспективной за буйный нрав и тяжелый характер? Шум на реке стихал, и я непроизвольно дернула ухом в сторону парапета, за которым послышался особенно громкий плеск. Но нет, это было всего лишь дерево, которое, поднатужившись, наши здоровяки швырнули в воду, вслед плывущим по ним лягушачьим телам – «Будете отрицать? Или рассказывать о нашей совместной службе?».

«Ах, вот оно что…».

— «Не собираюсь» — фыркнула я, ощущая, как напрягается бабка правой ноги, нацеливая острие эспады на бок пегаски. Я знала, что от удара справа она увернется – вон, как напряглись мышцы на шее, но была уверена, что смогу ее удивить режущим, с потягом, обратным размашистым ударом. Главное, не дать перевести схватку в партер, где ее нож быстро наделал бы дырок в моем не защищенном броней теле – «Но и кормить вас больше не намерена. Вы и так уже нажрались до отвала, как пирующие на падали мухи. Так что начинай, мухокрылая, начинай, и не тяни. Твои дружки тебе не помогут – я скорее сама зарежусь, чем снова окажусь в ваших коконах, но перед этим – я оттяпаю тебе все, до чего смогу дотянуться».

— «Мэм?» — раздавшийся сзади голос заставил меня рвануться вперед и в сторону, резким ударом заставив Кавити отшатнуться, убираясь с дороги. Прыжок, поворот на задней левой – и вот, я уже стояла спиной к стене тоннеля, прижав эспаду рукоятью к груди. Эту стойку я подсмотрела у графа, решившего, что его периодические экзерцисы с Графитом останутся незамеченными одной любопытной пегаской, страдающей от безделья во время долгого пути. Возвращавшаяся на набережную стая с недоумением глядела на всю эту сцену, и мне стало немного легче от того, что большая часть крылатых легионеров, схватившись за оружие, начала озираться по сторонам в поисках скрытой угрозы, заставившей нервничать их командира. Подлетевший ко мне Графит уже было нахмурился, бросив в сторону воинственной пегаски суровый, многообещающий взгляд, но тут же исполнил в воздухе сальто, спасаясь от свистнувшего перед носом оружия, и с недоумением уставился на меня.

— «Таааак, и что это все значит?».

— «Это ты мне расскажи, перепончатокрылый!».

— «Сэр, кажется, она опять не в себе» — наябедничала Кавити, не выпуская ножа из копыт, одним из которых она провела по пострадавшей щеке. Судя по брошенному мне взгляду, этот удар мне будут припоминать очень и очень долго – «Кажется, она считает, что оказалась среди перевертышей».

— «Я месяц прожила в одной палате с перевертышем, и узнаю ваше зловоние по одному только вашему виду!» — рыкнула я какую-то пафосную глупость. Произнести эти слова было тяжело, но даже видя недоумение и первые признаки обиды на морде Графита, я все же пересилила себя, и продолжила этот маленький кобылий скандальчик, всем своим кобыльим нутром ощущая, что в наших с ним отношениях пришло время для небольшого, но очень важного разговора – «Решили, что сможете заманить меня в свое гнездо, и снова устраивать диверсии, разрушая страну изнутри? Тогда тут вы и останетесь, с этими жабами-переростками!».

— «Скраппи, да что ты такое говоришь?» — попытался было воззвать к моему разуму муж, но вновь отшатнулся, спасаясь от кончика длинного меча, просвистевшего очень близко от шеи – «Ты сама веришь в то, что несешь?».

— «И почему ты решила затеять этот разговор именно сейчас?» — добавил Кайлэн, по своей привычке, неслышно нарисовавшийся рядом. Третий жеребец в этой дружной стае эксплуататоров и шовинистов попросту вытянул свой полуторный меч, и занял позицию слева, заставляя меня распылять внимание на три фронта разом – «Не раньше, и не позже. Подумай сама – ведь у нас гораздо больше оснований считать, что мы обманулись, и стали жертвой обмана».

— «Ага, не вышло нажраться от пуза?» — как можно обиднее скривилась я, бросая на Равикса предупреждающий взгляд. Зная о быстроте, с которой тот орудовал своим оружием, я не сомневалась, что любой мой удар будет отбит, а эспада – выбита из захвата, поэтому пересилила себя, и подмигнула ему, призывая не вмешиваться в семейную ссору. Не знаю, понял ли он этот намек, но кажется, слегка расслабился, прекратив приближаться ко мне едва заметными скользящими шажками – «Злость и горечь брошенной, потерявшейся кобылки тоже подойдут?».

— «Я не верю, что ты на самом деле так думаешь» — потряс головой муж, снова двинувшись ко мне, пока не уперся нагрудником в меч, неприятно скрипнувший по металлу – «Моя Скраппи доверяет тем, кого знает, и она говорила, что отдаст жизнь за тех, кто ей дорог!».

— «Да что ты говоришь!» — не выдержав заорала я в морду отшатнувшемуся жеребцу, за спиной которого неловко переминались легионеры, не зная, что им делать, и кого поддержать. Несколько двинулись в мою сторону, но были остановлены Кавити, и судя по нахмуренным рожам, скоро там должна была вспыхнуть настоящая потасовка, с применением довольно острых предметов – «Мой Графит никогда бы не бросил меня в темноте, без оружия! Мой муж никогда бы не запретил мне защищать себя и тех, кто мне дорог! Он…».

Оружие в моем копыте дрогнуло, когда жеребец надвинулся на меня, словно темная скала. Его рот упрямо изогнулся, когда меч со скрежетом соскользнул с грудного лепестка брони, и с едва слышным шорохом срезал шерсть на плече, рассекая скрывавшуюся под нею плоть. Отступая все дальше и дальше, я наконец уткнулась спиною в стену тоннеля, и все-таки отбросила в сторону оружие, по которому уже бежала струйка алой крови, после чего тотчас же отказалась в кольце сильных ног, прижавших меня к прикрытой бронею груди, на которой тихо заплакала, уткнувшись в пахнувшую металлом, черную шерсть.

— «Как же с тобой все-таки трудно, Хомячок. Как с тобой все-таки трудно…» — прогудел муж.