Стальные крылья: Огнем и Железом

Глава 16-5:"...и медные трубы".

Темнота. Это была темнота того рода, что кажется сном. Окутанная туманом зловонных испарений, поднимавшихся от кипящих еще луж, она сгущалась все больше, чем дальше я спускалась под землю, по уходящему почти вертикально ходу Червя. Спустившись вниз, я нашла время тому, чтобы вновь поразиться, насколько огромным было это страшное существо. Тоннель походил на огромную пещеру, уходившую в темноту, и если вертикальная шахта выхода была освещена кипящим от гнева светом луны, жидкой ртутью падавшим с высоты подобно волнующейся вуали, то здесь, на глубине, царила непроглядная тьма, лишь кое-где освещенная лужами кипящего камня. Пантерманитная смесь отработала как должно, к вящей радости грифоньих алхимиков, пустившихся от радости в пляс, когда над холмами этой горной долины взметнулся в небо ослепительно-белый фонтан искр, спустя короткое время превратившийся в белоснежное, плюющееся искрами пламя. Похожее на лаву, текучее вещество мгновенно распространилась по громаде заметавшегося Червя, но ни метания из стороны в сторону, ни даже удары, разносившие в клочья холмы, ни попытки соскоблить разъедавшую плоть алхимическую смесь не приносили успеха. Казалось, что все, чего касались белые искры, само начинало гореть, и сама земля вокруг разверзнутого зева прохода, из которого поднялась громада последнего чудища Тьмы, вскоре начала плавиться и оплывать не хуже поджариваемого пластилина.

Прогресс и магия столкнулись в тот день в грандиознейший битве – и это был день, когда пал Орзуммат, последний из великих червей.

Тьма не была тишиной. Ее нарушало бульканье луж расплавившейся земли, темно-бардовыми опухолями испещрявших пол, стены и потолок; шуршание и гулкие хлопки, с которыми падала с потолка обваливающаяся земля, сыпавшаяся из стен разваливающегося хода. Идущий сквозь землю и камень, он вел меня все дальше во тьму – к последней встрече для одного из нас.

Пантерманит. Эта смесь из алхимических веществ и металлов, способная гореть при температуре более шести тысяч градусов по местной температурной шкале, впервые применялась вне металлургических цехов и лабораторий. И если в первых ее прототипы использовались по крупицам, для экстренной сварки крупных металлоконструкций, то вышедшая из когтей грифоньих алхимиков «усовершенствованная» шихта, по их заверениям, была самой карой Хрурта, способной прожечь все что угодно на свете – включая непробиваемую природную броню непередаваемо огромного существа.

— «И чем оно нам поможет?» – с сомнением произнесла я, глядя на флакон. Спрятанный внутри него порошок, скрывавшийся за закаленным стеклом, перетянутым каркасом из обрезиненной стали, был похож на очень мелкую пыль или пудру неприятного бурого цвета, переливающейся на свету всеми оттенками зеленого – «Я имею в виду, такое количество порошка. Когда мы разрабатывали этот план, мы рассчитывали на большее».

— «Юная дама!» — поправив на голове большие, лишенные оправы очки, больше похожие на настоящие лупы, прилетевший из Грифуса профессор был явно возмущен, и настроен на долгий научный диспут, во время которого можно было растоптать в пух и прах лохматую, упакованную в доспехи пегаску с неприятным, одичалым взглядом черных глаз – «Да будет вам известно…».

— «Вы эту сволочь видели?» — прижавшись грудью к груди чересчур умного птицельва, негромко, но веско проговорила я, прерывая намечающийся спор. Как был прав Старик, когда говорил, что иной шепот послышнее всякого крика бывает – «Думаю, что нет. Поэтому не представляете, какого размера чудовище нам предстоит завалить. Мы будем играть роль жертвы, приманивая к себе эту тварь, но нам нужно хоть что-нибудь, что мы могли бы противопоставить этому существу!  Я могла бы забросить хоть десять таких вот бутылок в его вонючую пасть – а что дальше? Кинуть туда же факелом, или зажигалкой? Или пропитанный селитрой шнур к нему примотать?».

— «Пффф! Какая вопиющая безграмотность!» — ну вот, что я говорила про научный диспут или лекцию? – «Разработанная нами в условиях жесточайшей нехватки времени, пантерманитная смесь не загорится так, как нужно, даже если вы ткнете в нее факелом! Для этого необходим специальный запал, который состоит из специально подобранной смеси металлов…».

— «Вы хотите сказать, что мы должны поджечь негорючий порошок, ударив по нему железякой? Сэры, кажется, этот алхимик сломался! Несите другого!».

— «Не просто безграмотность, а безграмотность воинствующая – вот что погубит наши народы!» — презрительно щелкнул клювом грифон, потрясая крючковатым пальцем у меня перед носом, вынуждая отшатнуться, спасаясь от длинного когтя – «Да будет вам известно, юная дама, что многие металлы исключительно хорошо горят, а уж будучи усовершенствованными с помощью алхимической и магической науки, они будут способны прожечь самые неразрушимые горы, и воспламенить небеса!».

— «Да вы просто поэт, мой дорогой профессор» — громко втянув воздух изуродованным краем рта, ехидно хмыкнула я, подбрасывая на копыте позвякивавший флакон – «Но я повторяюсь – нам вряд ли поможет такое количество вашей смеси. И чем вообще ее поджигать?».

— «Я пришлю вам инструкцию, в которой способен разобраться даже дикарь из южных лесов» — задрав клюв, обладатель шикарной профессорской мантии развернулся, и направился прочь под ироничными взглядами всех, кто присутствовал с нами в комнате – «Через несколько дней прибудет караван из повозок с пантерманитом, который следует сюда со всеми предосторожностями. Запал будет изготовлен мною в течение дня. И да, специально для вас, я оформлю инструкцию исключительно в детских картинках!».

Вот так мы и стали обладателями нескольких тонн вещества, в силу которого смогли поверить лишь после небольшой демонстрации, полностью уничтожившей халберд проигравшего этот спор, и оттого начавшего пить маркиза одной из марок. Закаленная сталь, напоенная магией и алхимией, оплыла и потекла через десять секунд, превратившись в сверкающую лужу, с жутким треском и жаром сгоревшую в фонтанирующем искрами белом огне. Жар был такой, что нам пришлось отойти, и еще долго, с изумлением таращиться на настоящий кратер, образовавшийся на месте камня, и лежащего на нем топора – конечно, уже после того, как белое пламя углубилось в проплавленную им землю, и уже не пыталось выжечь наши глаза. Казалось, оно питалось всем, на что попадало, и даже почва, даже сам камень превратились в булькающее озерцо магмы, или как там еще называлась эта расплавленная материя. Подумав, я представила, что могла натворить всего одна-единственная трубка, раскуренная рядом с любым из фургонов – и перенесла нашу стоянку подальше, на другую сторону горной гряды, из-за гребня которой, периодически, настороженно высовывалась голова выставленного Рэйном дозорного, с подозрением таращившегося на оставшийся в долине караван алхимиков.

И судя по тому, что вскоре к нам присоединились и остальные грифоны, эта мысль пришла в голову не мне одной.

— «Он клюнул! Клюнул!» — заорала я, кувыркаясь в клубах холодного, докучливого дождя со снегом, больше похожего на водную взвесь, заполнившую небо. Внизу, под нами, между холмов, из земли вырастала громадная туша Пожирателя. Он пришел, пробив себе путь через толщу земли, фонтаном выброшенную в небо, и если бы не мой предупреждающий крик, заставивший остальных заполошно рвануться в сторону облаков, загодя установленных пегасами над холмами, история тридцати смельчаков, выбранных судьбою и авгурами для битвы с Пожирателем, закончилась бы эффектно, но очень печально. План был достаточно примитивен, и сложен одновременно: пока часть из кружащих над Орзумматом бойцов должна была отвлекать заманенное в ловушку чудовище, оставшиеся должны были спустить с тормозов приготовленные на вершинах холмов фургоны, отправив их по заранее проделанным дорожкам в долину, где рассыпавшийся пантерманит образовал бы целое поле огня. Вроде бы не слишком сложно, но попробуй представить, как заставить работать слаженно тридцать бойцов, заставив их действовать одновременно, как один механизм, при этом отбиваясь от сотен ужасных созданий, рванувшихся из-под земли. На этот раз Пожиратель привел с собой тех, кто сумел отрастить себе крылья, и воздух наполнился странными черными тенями, плоскими, состоящими из крыльев и одной лишь единственной пасти с бессчетным количеством зубов. Бесшумно рванувшись из пробитой Червем дыры, они быстро, но грациозно скользили в ночи, закрыв своими крыльями само небо, и тут бы нашему плану и пришел зарантированный звиздец, если бы не Графит и Кайлэн. Зубастые пасти вдруг засветились, задергались, когда через сотни зубов их пробились лучи, будто лезвия, прорезавшие летающих скатов насквозь, заставляя кружиться и падать, распадаясь на исчезающие в лунном свете кусочки. Можешь мне не верить, Твайлайт, но в ту ночь я вновь ощутила, каким плотным, осязаемым, физически ощущаемым может быть свет луны, белоснежным, кипящим от гнева глазом глядевшей с облитого ее светом неба. Казалось какой-то громадный матовый купол накрыл целый мир, заставляя само небо светиться блеклым светом, похожим на цвет жирного, в желтизну, молока – он подавлял, заставляя расступаться под крыльями воздух, давил на спину и грудь, посылая к серебрившейся подо мною земле, и мне стоило больших трудов удержаться на крыле, юркнув в тень возвышавшегося над нами чудовища.

В ту ночь у меня была своя, достаточно специфическая задача.

— «Пантерманит не сможет загореться без запала» — сообщил мне закутанный в плотную робу грифон, протягивая покрытый бронзовыми накладками сундучок, похожий на вывернутую наизнанку шарманку. Через многочисленные прорези на его стенках выступали не поместившиеся внутри массивные шестерни и виднелись металлические потроха, а сходство со странным механическим инструментом лишь усиливалось от вида двух раструбов, короткого и длинного, не говоря уже о большой красной кнопке и изогнутом рычаге – «Вот, видите? Вам необходимо поместить запальный кристалл в широкую боковую воронку, после чего произвести от десяти до пятнадцати вращательных движений, держа устройство строго вертикально, и стараясь, по возможности, его не трясти. Затем, направив узкий раструб на самое большое скопление пантерманита, необходимо нажать на окрашенное красным цветом спусковое устройство до характерного щелчка. Глаза при этом нужно держать плотно закрытыми, и пользоваться затемненными гогглами. Это совсем не сложные манипуляции, и справиться с ними сможете даже вы».

— «Погодите-ка, профессор. Если перевести это на эквестрийский язык, то она должна будет все это бросать, вертеть и нажимать в воздухе? С закрытыми глазами? Когда вокруг будет неизвестно сколько чудовищ?» — напряженно поинтересовался Графит, глядя сверху вниз на грифона, неодобрительно поглядевшего на него через свои здоровенные очки – «Дорогая, кажется, хоть этот ученый летает, перьев у него явно совсем не хватает».

Это была большая красная кнопка. Что она могла выпустить – импульс энергии? Магический луч? А может, она распахнула бы дверь в неведомое?

— «Прекрати таращиться на нее, Скраппи» — сурово буркнул муж, заметив мой нездоровый интерес к прибору. Но эта кнопка… Она была такая большая, красная и блестящая, понимаешь, Твайлайт? Как я могла её не нажать? И как я должна была это сделать? Медленно и красиво, исполненная грацией в каждом движении? Ударить с размаху, словно герой? Сделать это передними копытами в прыжке? Вряд ли ты поймешь мое состояние, Твайли, но впервые мне дали возможность нажать на кнопку, детонирующую тонны взрывчатки, способной отправить на луну целую гору, и выжечь столько же в глубину!

И это приводило меня в какой-то экстатический ступор.

— «Возможны проблемы?» — осторожно осведомился клювастый ученый, с подозрением уставившийся на мою тушку, зачарованно глядевшую на этот замечательный в своей жуткости предмет – «Думаете, она точно запомнила мои инструкции?».

— «Боюсь, вы только что распахнули дверь в Тартар, профессор» — вздохнув, Графит потащил меня крылом к своему боку — «Ох, Скраппи. Тебе нужно меньше задумываться о кнопках, и нажатии на них, Хомячок».

— «Клюнул! Да так, что склевал!» — курлыкнул один из риттеров. Кажется, это был Клермон де Грасси, судя по роскошной шляпе, которую он водружал себе на нос даже во сне. Червь раскачивался, небоскребом возвышаясь в центре долины, и грифон продолжил свой лихорадочный лет, ведущий его к одному из фургонов. Мы не пытались их как-нибудь маскировать, ведь мы сражались не с армией или собранным кем-то войском, а с хитрыми, злобными, отвратительными существами, ведомыми темной волей, но лишенными собственного интеллекта. Жрать, охотиться и убивать, приходя из темноты – вот и все, на что они были способны. И поэтому подлежали эрадикации – полному и безоговорочному искоренению. Это словечко, с моей легкой подачи, прочно вошло в наш лексикон, и это было то, что мы делали все эти месяцы – уничтожали, искореняя самые большие стаи этих существ. Несмотря на способность собираться в большие группы под предводительством самого злобного и здорового чудовища, они так и не поняли до конца, как именно мы с ними боролись – у них не было логовищ, не было детенышей, они не рождались, а появлялись на свет, словно овеществленные кусочки наших кошмаров, превратившихся в один бесконечный, наполненный ужасом сон. И мы боролись с этим кошмаром так, как умели – уничтожали его везде, где могли. Странно, но я научилась находить в этом странное умиротворение – враг был известен, и он не вызывал других чувств, кроме как отвращения и брезгливой ненависти, которую мы утоляли, сотнями забивая эти порождения мрака.

В конце концов, это и было делом кадровой армии – уничтожить противника до конца.

Труднее всего оказалось переломить самих себя, свою природу, натуру, перенося поле битвы на территорию врага. Чтобы понять это, нам предстояло узнать горечь поражений, гоняясь за порождениями Тьмы так, словно они были обычным врагом, и лишь когда мы смогли перерасти свою косность, перестав придерживаться старых способов ведения боя, тогда мы начали теснить эту мразь, расправляясь с нею везде, где только могли отыскать. За этими словами скрывались неочевидные, но, как в последствии оказалось, очень правильные решения, для которых требовалось немало мужества, ведь в начале мы твердо знали, что темная шахта, уходящая в глубины земли, по умолчанию считается логовом врага, лезть в которое сродни самоубийству. Но как только мы поняли, что это логово является для запертых в нем смертельной ловушкой – произошел какой-то раскол, разрыв в нашем сознании, похожий на вскрывшийся, освободившийся от гноя нарыв. Да, это будет, наверное, хвастовством, но я помнила тот разговор с охотниками на чудовищ, и когда первая, проведенная по моему сценарию осада плодившей монстров шахты закончилась настоящей победой, мы все ощутили какой-то перелом, произошедший внутри. Это было чувство освобождения, небывалой легкости, когда мы стояли там, у устья ствола, и глядели друг на друга – перепачканные в саже и копоти от сгоревшего керосина, с обожженным волосом и пером, в изодранных, исцарапанных доспехах, но при этом видя огонь, разгоравшийся в наших глазах. Известие о рядовой, как в последствии оказалось, операции, огнем разносилось по войску, и мне пришлось засесть (к вящей радости Графита и Рэйна) за лихорадочное написание методических рекомендаций, которые клювастые риттеры, не чинясь, переписывали друг у друга, отряжая на это всех способных к переводу с эквестрийского на грифоний бойцов. И успехи не заставили себя ждать – всего за три месяца мы отбросили этих тварей, выковыривая их из каждой трещины, каждой шахты и каждой пещеры, в мрачные глубины которых летело все, что было способно гореть. Это была тактика выжженного подземелья, если можно было так ее описать, когда найденное укрывище Тьмы заливалось самыми разнообразными горючими смесями, спешно изготавливаемыми каждым алхимиком каждой марки или кантона, после чего туда отправлялись отряды зачистки. Густой дым, раньше считавшийся помехой, мы приспособили для поиска всех выходов на поверхность, которые обкладывались и, в свою очередь, заливались жидким огнем, вслед за которым катились металлические шипастые полусферы, за которыми, как за передвижными таранами, в бой шла тяжелая, закованная в латы пехота.

Увы, как я и предполагала, мое новшество быстро перестало быть таковым, и уже спустя полгода с момента моего отбытия из захваченного Грифуса грифоны успели исследовать, повторить, а потом и творчески переосмыслить мои самострелы, сделав свой собственный кракинен – тот же арбалет, но с накладным механическим устройством, которым полагалось натягивать тетиву. Моя хитрая мысль о разнице между лапами и ногами все же сыграла свою роль, поэтому там, где пони мог взвести самострел одним лишь движением массивного рычага, грифонам приходилось накладывать на арбалет какую-то механическую мясорубку, и энергично крутить складную рукоять, натягивая проволочную тетиву. Впрочем, сила выстрела кракиненов была изрядной, и я несколько прибалдела, когда увидела их усиленные варианты, устанавливавшиеся на повозки. Силы удара такой стрелы хватало, чтобы пробить пони в кольчужном, а иногда и латном доспехе, да и на самых жирных чудовищ охотиться с ними стало не в пример легче, поэтому я лишь пожала плечами, перехватив взгляд мрачно взиравшего на них Рэйна, и в бою с Пожирателем приняло участие немало этих летучих стрелометов, по старой памяти Древнего, обозванных мною скорпионами. И это была еще одна сложность – вовремя притащить к месту битвы достаточное количество войск, чтобы не спугнуть тварь, и в то же время не опоздать, когда все уже будет закончено.

Ты же не подумала, Твайли, что я и в самом деле устрою из этой охоты какое-то риттерское единоборство с драконом, на радость любителям превозмогания и древних риттерских саг?

Когда-нибудь я расскажу подробнее про эту кровавую ночь. Про Тридцать, бившихся как один. Про войско грифонов и пони, сошедшихся в той долине под Талосом, что потом назвали Погибель Червя. Про безумную битву, в которой тонкие линии наших порядков держали напор из волн черных тел, стремившихся вырваться из ловушки. Про тридцатку отважных героев, что бились с громадой Пожирателя, сдерживая напор чудовища. Про храбрых северян, под предводительством Тэйла и Лонгхорна взгромоздивших курганы трупов, на которых они стояли подобно героям прошлого, отбиваясь от наседавших врагов. Про опытных полководцев грифоньего короля, проделавших весь путь до долины с часами в лапах, отсчитывая каждый взмах крыла. Про сгинувших в ночи воинах Принцессы Ночи, о которых никто не узнает, и не расскажет историю битв в темноте – каким кошмарам, каким ужасам противостояли они, ушедшие в сторону Талоса? И я была единственной, скорчившейся на остатках разодранного облака, оглушенная несмолкаемым воплем, похожим на трубные крики страдающего кита. Сколько прошло времени, прежде чем я воздела себя на дрожащие ноги, и медленно полетела вперед? Сколько времени прошло прежде, чем я смогла добраться до первого перевернутого фургона, отбиваясь от налетающих на меня теней неизвестных существ? И как долго я, облепленная грызущими, мотавшими меня тварями, вращала эту мельницу, прежде чем из раструба посыпались первые искры, упавшие на рассыпавшийся, истоптанный порошок?

Из огня я смогла выбраться только чудом. Оглушительный треск разорвал пространство наполненной шумом сражения ночи, взметнувшись к небу фонтаном ослепительных искр. Громадный фейерверк, шутиха, бенгальский огонь – все эти слова меркли перед величием воспламенившегося пантерманита. Ему не страшна была сырость и грязь, ведь пока хотя бы несколько крупинок лежали неподалеку друг от друга, он был готов загореться, воспламениться, взорваться, сгорая не сразу, но по частям. Вначале сгорели металлы, взрывною реакцией воспламенения отбрасывая прочь всех, кто имел глупость находиться неподалеку – и это спасло многим жизнь, когда прогоревшие вещества, вступившие в реакцию с измельченным кристаллом запала, запустили основную реакцию странных, неведомых алхимических ингредиентов. Я не знала, что именно могли напихать туда клювокрылые химики-маги, но пытаясь прикрыться от ослепительно белых фонтанов из искр, понемногу уступающих место белому, а затем и алому пламени, охватившему тушу Червя, почему-то недобро подумала, что такое вот наукоблудство не рождается на пустом месте, и зреет в головах и лабораториях несколько месяцев, или лет. Как знать, не являлось ли оно одним из секретных планов Гриндофта, как не успевшие ударить по нам, но показавшие себя очень неплохо против чудовищ флешетты? Я решила чуть позже и очень вдумчиво обсудить этот вопрос с королем, а в ту ночь взмыла в воздух, когда давящий голос чудовища в моей голове сменился воплем ужаса и боли, добавив к нему свой кровожадный рык, с которым я стряхнула болтавшиеся на мне тени, и ринулась в бой.

 И лишь спустя несколько часов смогла рухнуть на обуглившуюся, спекшуюся до корки землю.

«Я иду туда. Одна».

«Нет!».

«Мы должны закончить то, что начали! Ради будущего! Ради наших детей!».

«Она была бы гораздо убедительнее, если бы не сказала это с ухмылкой убийцы. Или мясника».

Тьма сгущалась по мере того, как расплавленные лужи бурлящего камня оставались позади, уступая место темноте и дыму, стелившемуся под осыпающимся потолком. Прогорклый запах горелой плоти становился все сильнее, летя мне на встречу мимо осклизлых кусков кипящего жира, пристывшего к обломкам невероятно толстых пластин, бывших когда-то непробиваемой броней чудовищного создания.

«Это ты…».

Голос из темноты раздался где-то у меня над плечом, заставив выхватить Шепот Червя. Пробуждаясь, огромный камень в рикассо уже привычно окутал лезвие неприятно гудевшим алым светом, осветивших измазанные в странной субстанции стены, широким, неприятно хлюпающим под ногами следом уходившую в темноту.

«Голод. Голод вновь поглощает мой разум» — на этот раз я поняла, откуда раздался тот голос, в такт которому разгорался и затухал камень в мече – «Все силы уходят на то, чтобы просто думать».

— «Время смерти, тварь!» — зарычав, я рванулась вперед, но не пробежала и пятидесяти футов, как была вынуждена остановиться, и начать пробираться между огромными кусками обугленной, окровавленной плоти. Их становилось все больше и больше, а булькавший, вонявший гарью жир постепенно сменился кровавыми ошметками, содранными о камни, выступающие из стен – «Время платить за все!».

«Время» - голос был слаб и спокоен, подарив мне неприятное ощущение, всплывшее в нашей общей памяти с Древним. Так говорили умирающие в той фазе шока, когда лихорадочный выброс гормонов подавлял панику и боль, даря странное, беспокоящее умиротворение – «Да, время. Это оно?».

— «Да! Это оно! Это…» — ощущение нарастающей злобы заставляло вибрировать мое тело, содрогавшееся каждой клеточкой, каждой мышцей от желания наброситься и зубами рвать этого монстра, что принес так много зла. Глашатай Тьмы, ее посланник, он должен был умереть, и хоть я еще не решила, как же именно собиралась расчленить громадную тварь, но поневоле остановилась, выставив перед собою лезвие гудящего меча, когда ветер рванул мне навстречу, неся с собой запах протухшей крови и что-то, что я не смогла бы верно описать  – «Это… Твою ж мать!».

Страдание, обретшее плоть – так назвала бы я эту картину. Закупорив весь тоннель, передо мною ворочалась громадная туша содрогающейся, кровоточащей плоти. Еще не выбеленные временем, желтоватые кости вытянутого черепа были облеплены бугристой прослойкой чего-то желтого, похожего на ошметки жира, свисавшего с них на разорванных пленках мышечных фасций^[15]
. Я не знала, применимо ли к этим червеобразным анатомия других существ, но в тот момент я остановилась, и отступила, не в силах выносить запах боли и крови, едва не сбивший меня с ног.

«Ты меня слышишь?».

Что же мне было делать? Я задалась этим вопросом впервые с тех пор, как узнала об этом чудовище. Этом монстре, что преследовал меня во сне и наяву. Опущенный меч вдруг показался мне абсолютно бесполезным, напомнив о словах, сказанных когда-то белоснежной принцессой. Что мне было делать с этой грудой окровавленной плоти, ворочавшейся в темноте?

— «Я… слышу тебя» — выдохнула я. Огонь, что мы сотворили, проел все наружные покровы сегментарного тела, обнажив вскипевшие, слипшиеся подлежащие ткани и кости – откуда они могли быть у червей? Но я видела их в неярком и злом алом свете меча, усиливающемся и притухающем в такт биению огромного сердца – «Зачем… Чего ты… Твою ж мать!».

Ярость ушла, растворяясь в бессильной злобе – мелочной и докучливой, словно камень в почке. Мы сварили живьем эту тварь, и теперь, стоя перед страдающей грудой плоти, бывшей когда-то живым существом, пусть и выползшим из самой Тьмы, я задумалась над тем, где же проходит та грань, что отделяет приговор от насилия, возмездие от садизма.

«Я… Я больше не вижу тебя» — прошептал голос из камня. Чего он хотел от меня? Почему не говорил раньше, терзая мою голову заунывными напевами? Почему просто не умер, дав мне возможность увидеть дело своих копыт? То, что я сделала, пылая праведным гневом. Содрогающаяся, расползающаяся плоть с влажными звуками отпадала от тела, которому предстояла мучительная агония – долгая, как количество его жертв.

«Значит, это все? Нам пора расставаться?» - почему этот голос звучал так спокойно, так мягко? Будто прощаясь, существо обращалось ко мне, словно принимая судьбу – «Больше не будет голода? Не будет боли?».

— «Больше… не будет» — меч упал на жирную землю, покрытую слизью и кусками отвалившейся плоти. О чем говорила та проклятая черепаха? Об этом чудовище я должна была позаботиться? Но почему? По какому праву? Ведь я же…

«Спасибо. Мои последние часы прошли с тобой» — агония могла длиться вечно. Лишенный пола, голос был очень спокоен, но я содрогнулась от той надежды, что мне почудилась в нем. Этот монстр, это чудовище из кошмаров, терзавшее целую страну — оно преследовало меня, сводя с ума эти долгие месяцы, и для чего? Оно шло ко мне, надеясь на избавление? Но почему? Почему именно ко мне? – «Больше нет боли. Нет голода. Только покой».

— «Да. Будет только покой» — Ответа не было, да и кто бы мог его дать? Почему мы должны делать то, или иное, повинуясь долгу, или всемогущей судьбе? Почему я не прислушалась к словам этой древней тортилы? Ведь если бы я сделала это, если бы хоть немного подумала — даже этому монстру не пришлось бы умирать так страшно, так грязно, в мучениях извиваясь от боли, которую было не утолить. Он взывал ко мне, пытался докричаться из невообразимой дали, надеясь на избавление от той Тьмы, которую я считала его хозяйкой. Запертый внутри собственного разума, он был изгнан, а потом заточен в темнице там, куда был изгнан, и оттуда пытался дозваться меня, но вместо избавления был казнен — мучительно, страшно. В этот миг я не задумывалась о том, почему именно я была нужна этому монстру — все внутри, все что осталось во мне от Древнего, протестовало против того, во что я превратилась. Вместо того, чтобы подумать и разобраться в происходящем, я с радостью назначила себе врага, и торжествующе бросилась за ним в погоню. Горячие дорожки бежали у меня по щекам, когда я отбросила шепчущую железяку. Она была бесполезна для того, что я должна была сделать, но как же больно было дойти до конца для того, чтобы почувствовать собственную вину в произошедшем! Где же тот древний разум и дух, что помогал мне все эти годы? Куда исчез, оставив меня наедине со своей природой — не принадлежащей ни тому, ни этому миру? Медленно наклонив разрывающуюся от боли голову, я зажмурилась – и решилась, делая то, что должна была сделать много дней, или лет назад, ощущая уже почти привычную боль, рванувшуюся по позвоночнику к ямке, оставшейся где-то на лбу.

— «Спи. Теперь останется только покой».

---

Это утро было… странным.

Да, именно этим словом, как и многие другие свои пробуждения, я могла бы описать то ощущение, с которым я проснулась в тот день. Возможно, я повторяюсь, раз за разом отмечая этот факт в своих дневниках, но в тот миг, это чувство показалось мне очень важным, раз я запомнила его, и сохранила на этих испачканных чернилами листах. Общее самочувствие было, признаться, не слишком хорошим, и я решила назло всему не открывать слипшиеся глаза, поглубже засунув нос под одеяло, отдаваясь гулявшей по телу неге, понемногу переросшей в легкий озноб. Просыпавшийся организм протестовал, не желая выбираться из объятий нагретой перины, поэтому я решила не обращать внимания на утреннее солнце, самым возмутительным образом пускавшее солнечные зайчики мне прямо в глаза, и продолжить свой прерванный сон, похожий на асфальтовую ловушку, наполненную липкой, непередаваемой темнотой. Впрочем, кое-что мешало столь сладостному времяпровождению, и я негодующе задергала шеей, пытаясь понять, для чего нужно было наматывать на нее этот холодный поводок.

«И вообще, для чего меня было сажать на привязь в постели? Попахивает какими-то странными играми, которые предпочитает одна моя знакомая-модельер».

Увы или к счастью, это был не ошейник. Моему затуманенному взгляду предстала длинная резиновая трубочка капельницы, идущая от шеи к стеклянному фильтру-дозатору, а затем – к уже знакомым мне круглым емкостям со светящимся содержимым, похожим на елочные шары. Хорошенькие такие шарики, объемом не менее пинты, они облепили изогнутое дерево штатива, отбрасывая блики разноцветного света на резные столбики лишенной балдахина кровати. История сделала полный круг, и замкнув кольцо, вновь привела меня в эти покои, которые я, втихомолку, почему-то привыкла считать своими. Хотя какие они были «мои»? Мне позволяли здесь находиться лишь из-за странной сентиментальности повелительниц, казалось, испытывавших какую-то непонятную ностальгию по тем временам, когда в эту комнату забилось непонятное черноглазое существо, лишь отдаленно напоминавшее нормального пони. Ощущение раскаяния, словно муть, поднялось где-то внутри, потащив вместе с собою привычную уже рвоту, которая сопровождала мои пробуждения вот уже полгода. Конечно, теперь она беспокоила меня реже, но видимо, в это прекрасное зимнее утро что-нибудь да должно было испортить мне настроение, поэтому я не стала дожидаться предсказуемого финала, а бочком-бочком, словно дряхлая бабка, поползла в туалет, волоча за собою намотанный на хвост резиновый поводок. Солидно поскрипывая большими обрезиненными колесами, штатив капельницы последовал за мной, и намекающе подтолкнул в сторону фаянсового изделия, которое я обняла, приступив к ежеутреннему общению с принцессами. Его белые, расписанные прихотливыми синими линиями формы, дарили не только прохладу моему горячему, взмокшему лбу, но и так, между делом, любезно сообщали что сей предмет туалетного гарнитура был изготовлен факторией Массета Абаксена, что в марке Руаннэ-де-Пиньон.

И даже не пытайся задумываться о том, как я умудрилась разглядеть эту надпись, расположенную не в самом легкодоступном месте, Твайлайт.

В какой-то момент я было решила продолжить свои банные процедуры, и раз ничего достойного извергнуть из себя не удалось, то можно было бы хотя бы умыться, чтобы даром столько чистой воды не терять, но… У подкравшегося сзади мужа имелись свои взгляды на гигиену, поэтому следующие несколько минут я вновь провела не самым лучшим образом, болтаясь над белой эмалью, в которую, словно в трубу, издала серию громких и угрожающих звуков.

— «Дорогая, сколько раз говорить тебе — из унитазов не пить!» — попенял мне супруг, когда я закончила попытки расколоть фаянсовый предмет обихода силой трубного рева. Поддерживая меня одной ногой под грудь, другой он придерживал мои дрожащие лапки, уже потянувшиеся к нависающей надо мной шее мужа, после чего даже подождал, дав мне умыться. Хотя до кровати мы добрались шатаясь, словно парочка пьяных, и если я после утреннего купания в туалете чувствовала себя гораздо бодрее, то состояние Графита заставило меня насторожиться – уж слишком неторопливо и как-то очень аккуратно он переставлял свои ноги, да и его хриплое дыхание совершенно не пришлось мне по вкусу.

— «А ты… А мне вообще не нравится твой кашель!» — огрызнулась я после того, как меня, не церемонясь, забросили в постель, присоседив рядышком катавшийся следом держатель примитивной инъекционной системы. Ощущение иглы, кусочком холодной стали засевшей у меня в одной из вен шеи, не раз и не два заставляло мурашки табунами пробегать по спине, поэтому я была рада отвлечься на что-то, что заставило бы меня забыть о побулькивавших растворах – «Что случилось, Графит?».

— «Рановато решил погеройствовать, отстояв у трона Госпожи целый прием» — криво усмехнулся муженек, но не прекословя полез на постель, повинуясь похлопывавшему по одеялу копыту, и лишь терпеливо вздохнул, когда это самое одеяло укрыло его едва ли не до носа – «И вообще, я не кашлял. С чего ты вообще это взяла?».

— «Серьезно?» — мое копыто, ткнувшее жеребца под ребра, заставило того поперхнуться, а после и вправду закашляться – «Действительно, и почему я так решила?».

— «Скраппс, так не честно. Все вы, врачи, маньяки и вредители» — даже такая незначительная с виду нагрузка оставила после себя ощущение слабости, поэтому я решила побаловать себя, и остаться этим утром в постели. Почему, спросишь меня ты, я не стала орать, возмущаться и докапываться до причины появления меня в этих покоях, равно как и наличия капельницы, висевшей над нашими головами? Что ж, Твайли, когда-то я поступила бы именно так, но теперь… Что-то внутри изменилось, или это я начала понемногу взрослеть, как говорили Гриндофт и Найтингейл, но вместо того, чтобы устраивать всем веселое утро, я мирно лежала, высунув из-под одеяла лишь уши и хвост, вместе с мужем разглядывая забавные шарики с разноцветным содержимым, перетекающим из одной сферы в другую по мере их опустошения. Эдакая детская игрушка для недетских болезней, похожая на лава-лампу или ночник, побудивший меня к осторожным расспросам – «Ой! Скраппи!».

— «Что случилось?!» — всполошилась я, глядя на морщившегося муженька. Ведь знала, ведь чувствовала, что нельзя ему было отказываться от лечения в госпитале!

— «Уй!».

— «Да что?!».

— «У тебя копыта холодные» — на полном серьезе заявил мне супруг, заставив замереть с глупо разинутой варежкой – «Нет, Скраппс, я серьезно. Почему у всех кобыл такие холодные ноги, а? Вы их что, специально в тазике со льдом держите перед тем, как улечься в постель?».

— «Ах ты…» — не выдержав, я залепила Графиту звонкий подзатыльник, после чего рухнула обратно в постель, бросив поверх одеяла дрожащие от испуга и раздражения ноги – «Так значит, у всех кобыл, да? Ну и кого ты еще нашел, с холодными ногами?».

— «Ээээээ… Ну… Так говорят?» — неуверенно промямлил супруг. Поняв, что вновь ляпнул что-то не то, он тут же попытался замять свою ошибку, и подкатившись ко мне под бочок, принялся покусывать мое раздраженно дергающееся ухо – «Но твои ноги – самые холодные! То есть, замечательные. Честное слово!».

«Убила бы идиота, с его шуточками!» — шмыгнув носом, подумала я, смаргивая появившиеся в глазах слезы. Столь резкий переход от одного чувства к другому подозрительно совпал с очередным победным взбульком, знаменовавшим опорожнение очередного стеклянного флакона – «Но ведь мой дурак. Куда он без меня денется? Грязью ведь зарастет, или какой-нибудь хищнице попадется, вроде Найт Шейд. Жалко его, дурака».

— «Скраппи. Скрааааппииии…» — прогудел муж, пожевывая губами мое ухо, иногда проходя по его краю кончиками острых зубов, заставляя мою задницу рефлекторно сжиматься в крошечный кулачок – «Хомячок! Ну не сердись! Я что-то не то сказал? Тогда виноват, и безоговорочно признаю свою вину. Ну, не дуйся, ладно? И не сопи».

— «А что еще мне не делать?» — сдаться вот так просто? Ха-ха! Это не какое-нибудь сражение, или королевский турнир. Это семейная жизнь, подруга, и я не собиралась просто так отступать, просто позволив присесть себе на уши – «Может, не обращать внимания на шепотки?».

— «Эй, ты помнишь, что я тебе говорил по этому поводу?» — когда над тобой нависает сотня с лишним фунтов мышц, упакованных в черную шкуру, это внушает. Аккуратно, но непреклонно устроившись надо мной, муж притиснул меня к постели, вдавив в расступившуюся под нами перину, после чего принялся таращиться глаза в глаза своими светящимися гляделками – «Я обещал, что ничего такого себе не позволю. Ведь так? А ты мне обещала, что никогда не дашь мне повода для подозрений».

— «Ага. Но ты же откуда-то про ноги узнал?!».

— «Скраппи…».

— «Что?».

— «Скраааппииии…».

— «Что?!» — не отвечая, Графит внимательно разглядывал меня, заставив вначале нахмуриться, затем засопеть, а потом и вовсе попытаться отвернуться, пряча забегавшие глаза.

— «Помнишь, что говорил об этом Кайлэн?».

— «Это кто же такой?» — насмешливо поинтересовалась я, мгновенно вспомнив про остановку в одном шикарном замке, располагавшемся на вершине горы. Мы отдыхали, ожидая подвоза провианта и осадного парка, и расслаблялись как умели. Я, например, просто шаталась по замку, и в какой-то момент, ноги сами принесли меня к гостевому крылу, где располагались двери в покои, оккупированные нашим высокородным спутником, не пожелавшим оставить нас в самое интересное время.

«О, ваша милость! Вы так галантны!» — услышала я кобылий голос из-за двери. Ноги сами остановились, и я вся превратилась в слух – «Как вы находите мои достоинства? Ох, я уверена, еще никто не был таким внимательным и любопытным!».

«Боюсь, что пока еще не нашел. Но я не собираюсь останавливаться, и намерен завершить свои поиски безоговорочной победой первооткрывателя» — с обворожительной ленцой произнес знакомый голос, от которого сам собою зашевелился мой хвост, заставив сердито насупиться, и топнуть копытом, когда из-за дверей раздался дружный смех сразу нескольких дам, одна из которых, я была уверена, приходилась супругой хозяину замка. Конечно, сейчас этот мерзавец скажет, что еще не нашел, потом — что нашел, но не уверен, и требуется дополнительный поиск для вдумчивой проверки находок... Мысленно обругав себя, я отлипла от замочной скважины, в которую вдруг заглянул чей-то светящийся глаз, и громко топая, удалилась по коридору, мечтая провалиться сквозь землю от смущения.

— «Тот, который прошелся по Грифоньим Королевствам словно Буши – по новому пополнению в Легионе?» — насмешка попала в цель, и супруг воинственно засопел. В то время как граф отдыхал, развлекался и отправлялся на «охоту» за созданиями Тьмы, каждый раз ввязываясь в рискованные авантюры, Графиту пришлось тянуть на себе лямку почти что строевой скотинки, вместе с Медоу и Фроликом неся свет луны в захваченные Тьмой земли – «Ну просто не представляю, о ком может идти речь!».

— «А помнишь, что говорили по этому поводу грифоны?» — выложил свой козырь на стол муженек, заставив меня сердито засопеть, отводя в сторону глаза — «Каждый хороший муж должен быть немного слепым, а каждая хорошая жена должна быть немного глухой, когда дело касается пересуд и семейной жизни».

— «Ничего не помню. И вообще, я писать хочу!» — выцарапавшись из-под супруга, я резво потопала обратно в ванную комнату, понуждаемая к встрече с изделием грифоньих мастеров напомнившим о себе мочевым пузырем. Громко хлопнув дверью, прищемившей задолбавший меня резиновый поводок, я взгромоздилась на фаянсовый трон (холодно!) и закинув на специальную полочку хвост, задумалась под успокаивающие журчащие звуки. Конечно же я знала, о чем говорил муж, ведь мотавшийся с нами по королевствам граф проводил время в свое удовольствие, оказывая при этом внимание не только знатным дамам, вешавшимся на него, словно гроздья, но и не брезгуя простыми служаночками из тех, что посимпатичнее, не обделяя своим вниманием даже замужних дворянок, истосковавшихся по вниманию достойного кавалера. Графит же вкалывал словно проклятый, одержимо носясь в небесах, и вместе с остальными двумя ликторами Ночной Стражи, словно скальпелем вскрывая тучи и облака, заливал светом кипящего лунного света долины, куда мы вытесняли чудовищ из Тьмы. Самые жуткие, самые сильные и большие шли в первых рядах, и когда-то нам даже казалось, что наш освободительный поход закончится не начавшись… Но мы выстояли. Мы отбились, в пятидневном сражении у Грозовой Вершины – города, стоявшего в Кальтеракской долине – завалив трупами монстров целое ущелье. Здесь уже были бесполезны придуманные мною, и творчески переосмысленные грифонами орудия для расчистки подземных тоннелей, созданные из тех вагонеток, что так заинтересовали меня после битвы за Грифус. Их каркасы послужили хорошей основой для айзенштернов – «железных звезд», как назвали грифоны эти шипастые железные полусферы, соединенные валом и дышлом для более удобного толкания их вперед. Словно горнопроходческие машины, они катились впереди наступающих будто щиты, и мало какие чудовища могли устоять перед напором толкающих их земнопони. Да, я сама была не просто удивлена, а едва не устроила форменную истерику, когда увидела этих трудяг, облаченных в толстые гамбезоны – но все обошлось миром, ведь это были добровольцы, давно живущие среди грифонов, и в трудный час, вставшие плечом к плечу с коренными жителями горных земель. Их крепким ногам оказались по силам любые чудовища, бросавшиеся из темноты на катившиеся шипастые полусферы, с утешающим хрустом давившие кости и панцири благодаря наполнявшим их внутренности камням и воде. Это была уже моя идея, и если бы я решила оформить на все свои идеи патенты, то очень скоро стала бы весьма уважаемой персоной в кругах богатеев, как пошутил однажды Кайлэн. Впрочем, в этой шутке мне почудилась едва заметная нотка предупреждения, если не угрозы, но волноваться по этому поводу даже не стоило – ни тогда, ни сейчас.

«Хотя Варанд Грозовое Перо и Тардрек Северный Волк считали по-другому» — вздохнув, я поглядела в окошко, любуясь танцующими в солнечном свете снежинками. За окном было празднично, солнечно, но мне почему-то хотелось любоваться всем этим издали, через покрытое разводами инея оконное стекло – «Эти главнокомандующие уделяли большое значение логистике, сумев убедить в ее значимости даже меня. Такие разные, грифон и северный земнопони, оба они считали снабжение и доставку бойцов в нужное время и в нужное место приоритетней, чем любые тренировки, любая слаженность и мобильность отрядов. Я смогла убедиться в их правоте, поучаствовав не в грабежах и партизанских налетах, а в настоящей, полноценной войне, где я совершила столько ошибок, которые стоили жизни и здоровья стольким живым существам… А затем долгая полугодичная операция по очищению земель от скверны. Это ведь была настоящая операция, а не война…».

Кажется, я вновь задумалась, и лишь когда задница начала примерзать к фаянсовому ободку, все же вылезла из своего убежища, мазнув недобрым взглядом по притаившемуся возле двери штативу. Вырывать из себя иглу, накрепко удерживаемую под шкурой резиновой же повязкой я не решилась, поэтому вернулась в комнату в слегка воинственном расположении духа, с удивлением обнаружив там нового постояльца.

По крайней мере, я бы хотела видеть ее в этом качестве, несмотря ни на что.

— «Скра… То есть, мэм!» — рванувшись ко мне, Нэттл резко затормозила, и стрельнув глазами в сторону устроившегося в кресле Графита, попыталась принять вид бодрого подчиненного, явившегося на доклад к командиру – «Я так рада вас видеть! Как вы себя чувствуете, мэм?».

— «Лучше, чем я того заслуживаю, Блуми» — скованно улыбнувшись, я вновь попыталась наскоро прикрыть мордочку растрепавшейся гривой, но копыто рыжей пегаски остановило мою ногу, убирая лохматившиеся пряди с изуродованной щеки и скулы – «Эй, я еще не умылась, и не накрасилась. Не нужно видеть меня… такой».

— «Да, она всегда смущается» — бросив взгляд на мужа, я увидела, что он с нескрываемым облегчением отложил в сторону какой-то порядком потрепанный свиток. Интересно, и почему на его морде наблюдалось такое виноватое выражение при взгляде на эту туалетную бумажку? – «И да, она теперь выглядит вот так. Поэтому у вас еще есть время подумать… То есть, у тебя — если все сложится хорошо». 

«Так, стоп. О чем это они?». 

— «И что бы это все означало?» — задумчиво произнесла я, с подозрением глядя на чересчур смущенного мужа, и взволнованную рыжую пегаску. Кажется, они опять что-то задумали и то, что эти двое сговорились, заставило мой хвост плотно влипнуть в ягодицы. С такой оппозицией  меня упекут в какую-нибудь больничку раньше, чем я успею вякнуть «Будет исполнено, Госпожа!». Ну, или «Тетушка, благослови!», если следовать последним просьбам одной белоснежной принцессы — «Что это вы тут еще задумали, хитрые задницы? Отвечать! Не сметь держать Легата в неведении!».

— «Конечно же. Как ты говоришь, вот как только — так сразу» — усмехнулся Графит когда я, не удержавшись, зевнула, демонстрируя восходящему солнцу широко разинутую пасть. Ну, хотя бы не такую щербатую, как полгода назад, хотя крививший мордочку шрам наверняка выглядел гораздо страшнее — «Мы разговаривали о будущем, Скраппи».

— «Ну и о чьем же?» — накатывавшая слабость подталкивала забраться обратно в постель, в ее темную теплоту, откуда разглядывать окно с разводами инея, серебрившегося на стекле. Даже мысли о том, что могут натворить без меня распоясавшиеся за полгода легионеры совершенно не возбуждала. Эх, вот так вот и выглядит старость.

— «О твоем. О моем. И...».

— «И о моем» — наконец, решившись, выступила вперед Нэттл. На этом почему-то ее запал закончился, и она смутилась, переведя взгляд на окно, затем опустив его в пол, после чего натужно рассмеялась — «Ох, богини! Я даже не представляла, что буду чувствовать себя так глупо!».

— «Почему?» — в постель хотелось все больше, поэтому я не удержалась, и присела на ее край, похлопав по одеялу копытом — «Так, мистер! А вы почему тут расселись под самым окном, на сквозняке? А ну, марш в кровать! Быстро! Иначе я не поленюсь и отцеплю эту трубочку, но тогда вы узнаете, что такое катетеризация мочевого пузыря без анестезии и смазочных средств!».

«Ох. Я, пожалуй, пойду» — заторопилась вдруг Нэттл, когда Графит с облегчением выбрался из кресла, опасливо поглядывая на свисающую со штатива резиновую трубку инъекционной системы. Ее длина вполне могла внушить уважение даже слону. Уйти рыжая не успела, и мой хвост перехватил ее по дороге, заворачивая к той же кровати, куда уже успел плюхнуться муж, ныряя под одеяло, отчего перина возмущенно вздохнула, подбрасывая меня, словно батут.

— «Тебя это тоже касается, Блуми» — буркнула я, вновь похлопав копытом по одеялу рядом с собой. Дождавшись, пока она опасливо присядет на самый краешек, я вздохнула, и оглянулась на свиток — «Слушай, ты же знаешь, что я тупая и уродливая пони, поэтому не всегда понимаю намеки, а иногда и обращенную ко мне речь».

 - «Или просто прикидываешься глупышкой. Я ставлю на это» — иронично усмехнулся муж, но быстро спрятал нос под одеяло, в демонстративной покорности прижимая уши к голове.

— «Я поддерживаю. И ты не уродливая!» — возмутилась следом пегаска, и почему-то не отвела взгляд, когда я зыркнула на нее, намеренно повернувшись изуродованной частью морды — «У тебя просто ПТСР. Нам об этом врачи все уши прожужжали, пока тебя не было. Вон, даже Стрэйпс научилась принимать себя такой, какая она есть, а у нее шрам побольше твоего будет».

«Прикрытый гривой, на шее. Но да, он был достаточно велик для того, чтобы она чувствовала себя неуютно среди других пони».

— «Я тоже научилась принимать себя такой, какая я теперь есть» — горько квакнула я, хоть и стараясь, чтобы мой голос звучал ровно и чуточку насмешливо, как и полагалось зрелой кобылке — «Но в любом случае, запрыгивай сюда, и объясни, что вообще происходит. По собственному опыту скажу, что смена обстановки — это как раз то, что нужно. Вряд ли у нас что-то получится, если мы усядемся по углам, и будем с неловкостью смотреть друг на друга».

— «Вот, видишь? Как я и говорил, самокритичность возведенная в абсолют» — видя, что Графит не собирается протестовать, Нэттл уселась поудобнее, хотя и косилась на меня время от времени испуганным глазом. Признаюсь, я нашла это очень милым — «Хотя теперь меня будет долго мучить вопрос, как ты применяла эти знания в Грифусе, во время долгих бесед с королем».

— «Да, у вас очень… необычный… табун» — несмело улыбнулась рыжая кобылка, когда голова мужа едва успела скрыться под одеялом, спасаясь от просвистевшего над нею крыла. Но все же это была слишком слабенькая преграда, поэтому вскоре оттуда донеслось приглушенное ойканье, когда мое копыто ткнуло супруга под ребра, после чего намекающе покатало под одеялом кое-что еще — «Поэтому я пришла к вам, чтобы узнать… Чтобы спросить… Примите вы меня, или нет».

Выпалив это, она выдохнула, и уткнулась взглядом в ковер, словно пытаясь разгадать в его рисунке что-то важное для себя, и ответы о смысле жизни для всех остальных в комнате. Насколько же нелегко было этой кобылке в свои двадцать восемь идти на поклон к молодым? Что заставило ее с таким жаром ухватиться за брошенные мною неосторожные слова? Жизнь, полная холодного отчуждения, которую она вела после изгнания из табуна — я видела ее повсюду в ее пустой квартирке, похожей на закулисье театра — окончательно сломила ее, заставив искать убежища в нашей крошечной, по меркам пегасов, семье? Или же она увидела что-то еще, что подарило ей надежду на то, что она не просто седьмая подруга на ночь, за что-то выброшенная из компании крылатых лошадок, боровшихся за внимание своего жеребца, а все еще может быть красивой, любимой и желанной? Как и предупреждала меня мать, я вступала на зыбкую почву неисследованных пока земель, и поэтому колебалась, не зная, как именно мне поступить. Что мне будет очень больно, если вдруг мною воспользуются, и оттеснят от Графита, чтобы потом, вертясь перед ним день за днем, деятельным примером показать, что такое настоящая жена.

— «Я просто не знаю, как правильно поступить, Блуми» — при этих словах она вздрогнула, и заерзав, начала слезать с кровати. Но мое копыто вовремя отловило ее за хвост, и настойчиво потянуло обратно — «Эй, это был не отказ. Ты предлагаешь табун, как я поняла? Табунение? Я правильно это произнесла?»

— «Д-да...» — от той надежды, которую я увидела в глядевших на меня зеленых глазах, я ощутила, как что-то горячее ущипнуло мой шрам, скатившись по изуродованной щеке. Безмолвная мольба и безумная надежда, скрывающаяся за простыми словами. Нельзя было дальше молчать, ведь я чувствовала эту трещину, бегущую по кости — нажми или подержи еще хоть миг, и сломается, разлетаясь на сотни осколков, пробивая окровавленную плоть.

— «Я просто не знаю, как это делается. И поэтому чувствую себя очень неловко» — вместо гладких, убеждающих, прочувственных слов я выдавливала из себя какие-то рубленные обломки фраз, с надеждой посмотрев на Графита, высунувшегося из-под одеяла узнать, не пролетела ли мимо гроза  — «Я не хочу обидеть тебя, понимаешь? И не знаю, как это лучше сказать».

— «Она и вправду говорит то, что думает» — пробасил муж, когда я с надеждой посмотрела на него. Быстрый обмен взглядами — вопросительный у обоих, а затем жарко согласный кобылий, и удовлетворенный жеребцовый, от которого у меня вздрогнули и зачесались копыта набить кому-то его мерзкую, шовинистскую, жеребцовую морду — «Ладно, раз уж я был единственным из нас двоих, кто успел посмотреть этот свиток, то… Блуми Нэттл, мы принимаем тебя, и приглашаем присоединиться к нашему табуну как равноправного партнера!»

— «Как равноп… Правда?!» — интересно, как еще можно было относиться к члену своей семьи, пусть и такой необычной, я просто не представляла, и видимо, это отразилась у меня на морде — «Я готова даже быть временной подругой табуна, пока не докажу...».

— «Блуми, что ты хочешь мне доказать?» — наконец, решившись, и получив молчаливое согласие мужа (Удивительно, не правда ли, Твайлайт? Ухххх, жеребцы! Зла на них не хватает!), я обняла подругу крылом, притягивая к себе под бочок — «Мы бились в лесах и снегах, я ломала тебе челюсть, я совратила тебя — но ты все же хочешь жить рядом с такой сумасшедшей и агрессивной пегаской? Я готова принять тебя всю, до конца, как я и говорила тебе во время нашей встречи, когда мы по-настоящему узнали друг друга, но точно ли этого хочешь ты? Я ведь на самом деле совсем не подарок...».

— «Да, я хочу быть рядом с тобой!» — упрямо вздернула нос рыжая, не удержавшись, и стрельнув глазами в Графита, темной фигурой нависавшего над нашими спинами — «Ты же знаешь, наверное, что меня выгнали из табуна? Они были неплохими пони, но я хотела доказать своему табуну, что достойна их признания, поэтому выкладывалась на сто двадцать процентов. Я была дурой, просто дурой, и из-за моей глупости случилась трагедия. Они ничего не говорили, но я чувствовала, как изменилось их отношение, что они винили меня… А потом я поняла, что в табуне больше не было места для меня. Мы поговорили, это был спокойный разговор, но они… Я...».

— «Шшшш, Блуми. Все хорошо» — прижав копыто к ее губам, я поцеловала раздувавшиеся ноздри пегаски. Так выглядело очищение — настоящее очищение, о котором лишь говорили священники всех конфессий, но никогда не видели его на самом деле — и я не собиралась прерывать этот поток лихорадочно льющихся слов, пока он не иссяк, оставив кобылу сидеть, словно опустевшую, лишенную наполняющей ее мякоти шкурку от персика. Это было то очищение, которое могло сломать, но я решила, что оно должно стать распахнутым окном, в которое врывается свежий весенний ветер, зовя распахнуть крылья, и отправиться в полет — «Спасибо, что рассказала нам это. И поверь, никто не собирается тебя осуждать».

— «Мы примем тебя такой, какая ты есть, Блуми» — пробасил за моею спиною Графит, обнимая нас своими кожистыми крыльями. Я невольно ухмыльнулась, заметив, с каким интересом поглядела на эти нежные кожистые перепонки пегаска, вырываясь из оцепенения, вызванного вывернутой наизнанку душой. Осторожно поглядев на меня, словно спрашивая разрешения, она аккуратно притронулась губами к черной коже, покрытой росчерками сереющих шрамов — «И если Скраппи не против, то и я рад видеть тебя в нашей семье. Или правильнее теперь называть ее табуном?».

— «Табун. Настоящий табун» — тихо вздохнула пегаска. Вдруг, всполошившись, она спрыгнула с постели, и зачем-то низко склонилась передо мной в позе подчинения, приличествующей разве что кланяющимся перед принцессой — «Клянусь, я буду послушной и верной...».

— «Эй, Нэттл, у нас такое как-то не практикуется» — хохотнул муж. После всего сказанного он как-то подозрительно быстро освоился, и уже по-хозяйски потянул свою новую жертву обратно в постель — «Скраппи ничего не знает об этом, да и я вырос в единорожьей семье...».

— «Не может быть?!».

— «Может-может. Поэтому мы лишены знаний о таком культурном пласте наших предков. Поэтому тебе придется мириться с тем, что понадобится нас учить всему, словно жеребят».

«Надо же, как мы начали выражаться! Неужели и мне так легко пустить пыль в глаза?». 

— «А может, просто напишем свои правила?» — я прилегла рядом с Блуми, и провела сгибом крыла ее по спине. Графит, по привычке (случайно ли?) устроил ее у себя на животе, как любил делать со мной, где она и замерла напряженным комочком из шерсти, перьев и алых волос, еще не зная, как ей поступать в присутствии первой (и до этого времени единственной) жены — «Нет, я понимаю, что мудрость веков это штука полезная, и эти табунные обычаи и правила возникали и прошли испытания за много веков, но...».

— «О, у тебя теперь будет достаточно времени для того, чтобы их прочитать и даже выучить» — как-то очень непонятно погрозился мне муж, и не думая соскребать с себя расслабившуюся Нэттл. Поняв, что никто не собирается гнать ее или ревновать, она с облегчением выдохнула, и буквально растеклась по жеребцу, заставив меня намекающе фыркнуть при виде подозрительного бугорка, появившегося под одеялом — «Надеюсь, что ты не передумаешь, пожив в нашем сумасшедшем семействе. Или теперь уже табуне? В общем, дамы, как я уже говорил, если вам будет нужна начинка между двумя жаркими, рыже-пятнистыми булочками — то я к вашим услугам».

— «Что-то ты очень развеселился, дорогой!» — прищурилась я на жеребца, стараясь игнорировать шерсть на загривке, вставшую дыбом от раздавшегося рядом счастливого кобыльего вздоха — «Кажется, сейчас кое-кто огребет!».

— «А я всегда говорил, что мне нравятся рыженькие» — на этот раз уклониться он не успел, и я с удовольствием настучала ему сгибом крыла по макушке, пока не вбила по самые ноздри под одеяло — «Ай! Ой! Вот, видишь, Блуми? Тебе разок только челюсть потрогали, а меня истязают вот так каждый день».

— «У нас и вправду будет очень странный табун» — рыжая пегаска все еще нервничала, переводя взгляд с меня на супруга, и я вдруг подумала, как бы выглядела наша свадьба, доведись нам отпраздновать ее заново, втроем. Эту идею стоило бы обдумать и наверное, даже воплотить ее в жизнь, приурочив к чьему-нибудь дню рождения — ее или Графита. О своем я не задумывалась, ведь этим словом меня приветствовали принцессы вот уже несколько раз, когда вытаскивали меня из разжимавшихся лап смерти, а в последний раз вообще достав из-за грани неведомого — «Скраппи, скажи… Ты не против?».

— «Против чего?».

— «Ну… Того, что я так ворвалась в вашу жизнь, и...».

— «Я просто счастлива, Блуми» — улыбнувшись, я потянулась вперед, и с удовольствием прикоснулась губами к мягким губам рыжей кобылы, заметив, что она почему-то не вздрогнула, и не отшатнулась от моего прикосновения — «Я чувствую, что изменилась, и если раньше я ощущала себя наполненной холодной, голодной темнотой, то теперь ощущаю себя полной жара и света, и хочу поделиться им с кем-то хорошим, и очень красивым. С тем, кто захочет стать частью нашей семьи. И я собираюсь заботиться о своей семье до последнего вздоха».

— «Как долго я ждала тебя» — прошептала пегаска, прижимая к себе мою протестующе пискнувшую тушку, ощутившую, как натянулся раздражавший все мое существо резиновый поводок. С ним я собиралась разобраться в первую очередь, когда закончатся эти обнимашки с укачиванием на груди, отчего я чувствовала себя каким-то жеребенком — «Но теперь я не жалею о прошлом. Я бы прошла все еще раз, чтобы только в конце встретить тебя. Вас вместе».

— «Жеребятам она тоже понравилась».

— «Они зовут меня тетей Бум» — кобыла вновь очаровательно покраснела — «Двойня здоровых и крепких малышей. Ты просто молодец, Скраппи».

— «Быть может, ты сама справишься не хуже» — выпростав из-под одеяла крылья, супруг игриво шлепнул ими по задницам лежавших рядом кобыл. Мы синхронно вздрогнули — Блуми от счастья, а я… Улыбаясь, и стараясь не превращать улыбку в оскал, я заставила себя растоптать бурю злости и яда, взорвавшуюся в болезненно трепыхнувшемся сердце. Это было ожидаемо, это было логичным, и это было то, чего ждала любая кобыла от своего жеребца… Но для меня это стало сплошной неожиданностью — «Да, дамы, я должен думать наперед, как любой жеребец в табуне».

— «Это произойдет только если ты согласишься» — раздался шепот у моего уха, когда я подняла глаза, натолкнувшись на все понимающий взгляд. Она была старше и опытнее, и уже была в табуне — большой семье, в которой почти не бывает интимных секретов, а все кобылы могут предсказать месячные или течку сестер-по-табуну с точностью до дня. Мне пришлось моргнуть не раз и не два, прежде чем я освободилась от чар, ощущая, что буквально тону в этих ярко-зеленых глазах — «И только когда ты будешь готова. Я не собиралась посягать на лидерство...».

— «Ты слишком умная, Блуми, и слишком многое понимаешь» — буркнула я, с клацающим звуком прикусив украшение-гвоздик с сияющим камушком, сверкавшим в ее правой ноздре — «Я смотрю, уже пора убивать».

— «Зачем?» — опешила она.

— «А был такой обычай у моих предков. Если умный — значит, старый. Раз старый — значит, бесполезный. Следовательно, по древнему покону, нужно вывести в лес, и там оставить на ночь. Просто они жили, не так ли?».

— «Скраппи шутит» — увидев, как прянули уши его новой подруги, попытался натужно рассмеяться Графит, хотя я и не услышала привычной уверенности в его голосе — «Ээээ… Правда ведь, дорогая?».

— «Не обращай внимания на мой юмор, Блум» — грустно улыбнувшись, я потянула ее к себе за украшение носа, и резко его отпустив, звонко чмокнула в губы ошарашенную кобылу — «Когда-нибудь ты многое узнаешь обо мне и о моих детях, и я клянусь тебе тем, что горит у меня в душе — я хотела бы прожить всю свою жизнь, ощущая тебя рядом с собой, рядом с Графитом. Частью своей семьи. Да, я ощутила злобу и ревность, но я уничтожила их, разорвала, и прости, что тебя так напугала — это были всего лишь остатки той дряни, которая подняла голову у меня в душе. Ну, я же просто глупая кобылка, правда? Но я уничтожила их, поверь, и теперь вот думаю, каким прекрасным будет твой жеребенок. Может, и не один. И я уверена, что у них будут зеленые глаза, как у мамы».

— «Клянусь тебе в верности, Скраппи Раг!» — слезы хлынули из глаз, в которые я смотрела и которые описывала, не отдавая себе в том отчет. Лишь спустя какое-то время в смогла вспомнить, и перенести на бумагу эти слова, а тогда я смущенно гладила по спине обнимавшую меня пегаску, глядя на грустно улыбавшегося мне мужа, постаравшегося незаметно промокнуть одеялом глаза — «Все что мое — твое!».

— «И все что мое — твое. Наше» — согласилась я, вместе с нею вновь оказываясь прижатой к большой черной груди. Между прочим… — «Так, дорогой, а кто вообще разрешил тебе снять повязку?».

— «Так уже почти не болит!».

— «А он… то есть, Графит… Можно я буду называть его так? Он ранен?».

— «А как же тебе его еще называть?» — удивилась я, с сомнением глядя на разлохматившийся по краям пластырь, не очень надежно сидевший на выбритой когда-то проплешине, зарастающей свежей шкурой — «Да, это ранение, и… Стоп! Блуми! Я же совсем забыла сказать, что у нашей семьи есть враги. Дохрена врагов, я бы сказала».

— «И почти половину из них ты уже извела» — сварливо заметил супруг. Я понимала, каким ударом по его жеребцовой гордости было полученное ранение, и главное, чем — обычной отверткой, хоть и заточенной до немыслимой остроты!

— «Но оставшиеся опасны. Опаснее всего, что мы видели, поэтому мы поймем, если ты решишь передумать».

— «Тогда им конец, мэм» — да, зря я сказала пегаске, да еще и подвизавшийся на военной стезе, про врагов. Похоже, что для Нэттл это оказалось не предостережением, а гласом боевого рожка, зовущего в головокружительное сражение — «Легат Легиона и принцепс-кентурион не справятся с какими-то грифонами? Не смешите мои подковы!».

— «Нет, Блум, это пони» — вздохнула я в ответ на недоуменный взгляд рыжей, после чего потрогала губами место, где находился послеоперационный шрам. Как и любое колотое ранение, заживала рана плохо и долго, поэтому я извелась в попытках затолкать любимого в госпиталь, где у нас был пока открыт неограниченный лечебный кредит — «Но такие, что грифоны сами убегали и прятались, не желая иметь с ними ничего общего. Помнишь налет на наш лагерь, в котором чуть не погибла Квик Фикс? Их рук… то есть копыт дело. А эти странные метательные устройства в Грифусе? Тоже они. Какая-то изображающая меня самозванка, старавшаяся подгадить как можно сильнее нашей стране? Думаю, можно даже не рассказывать, кто это сделал. Не говоря уже о том происшествии в замке Ириса, пять лет назад. А уж про знатных, богатых и знаменитых и говорить не приходится — ты же видела, стадами приходят, лишь бы меня оплевать».

— «Да, вот так вот мы и живем» — вздохнул муж, недовольно морщась от ощущения моего вдумчивого осмотра. Само собой, для любого врача это были бы лишь дилетантские ощупывания шкуры, но я постаралась убедиться хотя бы в отсутствии внешних признаков воспаления, и все равно положила себе запихнуть его в госпиталь Крылатых Целителей.

Кто знает, как быстро нас вышвырнут оттуда, когда узнают, что меня разжаловали, и превратили в обыкновенного секретаря?

— «Все равно я не отступлюсь!» — твердо заявила пегаска, пристально поглядев в начале на меня, затем на мужа, словно стремясь убедиться, что мы достаточно серьезно отнесемся к ее словам — «Я ведь тоже не какая-то там вертихвостка, и если у моего табуна появились враги, то им самим придется бояться. А знаменитые… Знаешь — плевать. Не была я во дворце, на приемах, и еще столько же лет без них проживу».

— «Боюсь, без этого не получится» — хитро прищурился муж, дернув ухом в сторону двери, откуда мне почудились звуки подозрительной суеты — «Знаешь, Нэттл, у нас еще будет время пообщаться, и тебе придется узнать кое-что забавное о нашей семье, а теперь табуне».

— «И что же может быть еще удивительнее чем то, что я услышала?» — хмыкнула та с уже узнаваемой прежней ехидцей — «Осталось только принцессам войти в эту дверь, чтобы я поверила, что все это безумный сон».

— «Ну, например, этот незапланированный, но не слишком неожиданный визит» — ухмыльнулся Графит, после чего соскочил с постели, вытягиваясь по струнке возле нее.

— «Ва… Ваши Высочества!» — едва ли не подпрыгнув, выдохнула Нэттл, после чего кубарем вылетела из постели, и склонилась до пола в глубоком поклоне. Глаза ее сияли, словно она увидела какое-то чудо, и мне пришлось напомнить себе, что это для одной пятнистой пегаски увидеть кого-нибудь из диархов было явлением обыденным, а в последнее время и нежелательным. Для остальных сестры были тем, кем и должны были быть – живыми богинями, ходящими среди своего народа и заботившимися о нем. Пришлось поддержать эту инициативу, и преклонить свою выю под благосклонным взглядом принцесс, которым они провожали до самого выхода пятившуюся в поклоне пегаску. В отличие от Селестии, Луна выглядела по-настоящему уставшей, сонно щурясь на меня набрякшими, блестевшими от недосыпа глазами. Ее грива вновь укоротилась почти на треть, и уже не колыхалась на невидимом глазу магическом ветерке а блестела, словно умащенная маслом, походя на какие-то экзотические доспехи. Впрочем, на ее реакцию это никак не повлияло, и мне оставалось лишь тихо вздохнуть, когда облако темно-синей магии окутало мою тушку, шустро рванувшуюся под кровать, водружая ее под заботливо откинутое муженьком одеяло, чтоб ему икалось до Дня Согревающего Очага. Еще раз вздохнуть меня заставили приторно-кроткие взгляды двух аликорнов, сине-белыми статуями заслуженной кары нависшие над моею постелью, обещая всем своим видом вдумчивый и подробнейший разбор действий одной пятнистой кандидатки на ссылку в рудный карьер. И уж совсем пригорюниться заставили фигуры врача и парочки дюжих санитаров с носилками, мелькнувшие в закрывшимися за Графитом дверьми.

— «Итак, дочь моя…» — несмотря на изможденный вид, голос Луны не изменился, и я, содрогнувшись, нырнула под одеяло, выставив из-под него лишь испуганно раздувавшийся нос. Уж больно предвкушающие нотки мне почудились в нем – «Как день прошел твой? Как твое здоровье? И как спалось тебе все эти долгие три дня?».

Кажется, мир снова решил сделать невообразимый кульбит, и рухнуть на мою несчастную голову, скрывшуюся под одеялом по самые кончики глупых ушей.

_______________________