← Глава 17: "Тайны уходящего года" - часть 3 Глава 17: "Тайны уходящего года" - часть 5 →

Стальные крылья: Огнем и Железом

Глава 17: "Тайны уходящего года" - часть 4

Конечно же, сразу уехать или улететь в Мейнхеттен мы не смогли. Почему «конечно»? Да потому, что я прекрасно знала, что так просто это сделать нельзя, и даже не из-за статуса улетающей, решившей инкогнито прокатиться по своему государству, а из-за множества дел, в курс которых принцессе пришлось вводить свою сестру и еще одну приближенную, при виде меня демонстрирующую все признаки страха. Чем же я заслужила подобное отношение со стороны Саншайн Буггсон, вот уже несколько лет служившей точной копией своей повелительницы, представить мне было сложно – я почти не сталкивалась с нею нос к носу, изредка пересекаясь с ней на каких-нибудь церемониях, и каждый раз, стоя у подножия трона, старательно делала вид, что не замечаю некоторой неправильности во всем облике белоснежной «принцессы», милостиво кивавшей гостям. Памятуя о просьбе Селестии, я ничем не выдавала того, что могла различать эту парочку, и старательно избегала личных контактов с этой пони, обремененной семьей и детьми, но почему-то Саншайн решила, что бояться меня гораздо правильнее, чем платить мне той же монетой, поэтому мне оставалось только вздыхать, и покидать покои отдыхающего аликорна каждый раз, когда слышала уже набившее оскомину «Скраппи, если тебя не затруднит, не могла бы ты…», самой находя себе какое-нибудь дело, пока собиравшаяся отлучиться принцесса инструктировала своего двойника.

Впрочем, я не собиралась жаловаться на это, ведь у меня самой дел было невпроворот. Убедить Графита и Нэттл в том, что я должна отлучиться, было непросто, но если первому я шепнула на ушко про особый приказ двух повелительниц, то со второй было все проще и сложнее одновременно. Узнав о моем скором отъезде в Бастион, она воспылала желанием устроить нам что-то вроде медового месяца, поэтому мне пришлось постараться и пролить семь потов прежде, чем я смогла убедить ее остаться, да еще и не обидев при этом. И для того мне пришлось поступиться еще одной частичкой себя, еще одной частью привычного мне уклада, культуры и собственной жизни, обратив ее внимание на муженька, без кобыльего присмотра вновь принявшегося чудить, и попытавшегося вернуться на службу.

— «Он еще слишком слаб для того, чтобы шипеть на недовольных, бить по головам несогласных, и зыркать из тени на всех, кто вздумает плохо говорить о принцессе» — втолковывала я расстроенной рыжей пегаске. Несмотря на обманчивую мягкость тона, которым мне было сделано предложение об этой поездке, я прекрасно понимала, что слово «вдвоем» не допускало иных разночтений, особенно в устах повелительницы нашей страны, поэтому даже если бы захотела, то вряд ли смогла бы прихватить с собой свою новую сестру-по-табуну, как называли пегасы такое положение в семейных группах этих крылатых лошадок. Впрочем, мне все же удалось найти аргументы, которые оказались сильнее желания окунуться в столь желанную, давно лелеемую семейную жизнь, лично для меня напоминающую помесь какого-то разнузданного студенческого общежития и коммунальной квартиры.

Впрочем, после той первой ночи втроем, она вдруг начала казаться мне не такой уж и непривлекательной, Твайли.

— «Нужно занять чем-нибудь нашего красавца, Блум» — втолковывала я попытавшейся было разобидеться на меня пегаске, попутно пытаясь придумать, откуда мне взять чемодан, и хоть какие-нибудь сменные вещи, не говоря уже о деньгах на эту поездку. В моем воображении рисовался богатый выезд, комфортабельный спальный вагон, и моя сжимающаяся задница, когда я пыталась понять, откуда на это все можно было взять денег – «Проникающее ранение грудной клетки – штука опасная, поэтому все его взбрыки по поводу службы и розыска наших врагов нужно жестко пресекать. Но так, чтобы он думал, что это его собственное решение. Я просто ума не приложу, кому бы это поручить…».

— «Надеюсь, это была ирония?».

— «Естественно. А то кое-кто забыла, как била себя пяткой в грудь, утверждая что будет голосом здравого смысла в этом табуне».

— «Ну, что касается Графита, то думаю, я постараюсь справиться с тем, чтобы отвлечь его от разных глупостей» — скабрезно ухмыльнулась рыжая, хотя я видела, как на ее морде на миг нарисовалось тщательно скрываемое беспокойство, рожденное воспоминанием о той единственной ночи – «Ээээ… А ты уверена, что его так тяжело ранили?».

— «Уверена. И те, кто это сделал, очень опасны, Блуми. Причем это даже не пони, представь себе, поэтому будь предельно осторожна с незнакомцами. А этому Моу я лично сердце вырежу, столовой ложкой!».

— «Ээээ… А почему столовой?» — на секунду подвисла пегаска.

— «Потому что она тупая, и так будет гораздо больнее!» — злобно рявкнула я, вспомнив про этого дохлого мерзавца, уж слишком профессионально работающего остро заточенной отверткой — «Из-за этих тварей я уже пять лет мотаюсь по окружающим странам! Детей — и тех вижу раз в полгода-год!».

— «Но они же...».

— «Принц и принцесса?» — горькой иронии в моем голосе хватило бы на десятерых.

— «Да! Это же было во всех газетах!» — непонятно чему обрадовалась рыжуха, хотя была гораздо старше меня, и наверное, умнее — «Помню, мы все так тебе завидовали!».

— «А теперь ты сама можешь увидеть, как на самом деле обстоят дела» — вздохнула я.

— «Не так, как мне казалось».

— «Вот именно. Поэтому я надеюсь на тебя, Блуми. В конце-то концов, кто будет с твоими сидеть, когда ты отправишься на дежурство?» — покивала я мгновенно вспыхнувшей от упоминания о давно лелеемом, забытом, и казалось, несбыточном счастье рыжухе.

В общем, мне удалось припахать своих близких к очередному Очень Важному Делу, оставив Графита поправляться под наблюдением Нэттл, а ее – узнать получше того, кто порядком напугал ее в постели своими размерами, габаритами и темпераментом. Вот уж не знала, что пегаски могут быть такими трусихами – особенно в свете всех разговоров и книг, выставляющих этих летучих лошадок просто какими-то крылатыми кроликами, накачанными афродизиаком до самых ушей. Поэтому я решила, что это возможность отойти в сторону и немного понаблюдать и обдумать все то, что я успела натворить за все это время, поэтому постаралась пропустить задумчивые вздохи и хмыканье Нэттл мимо ушей, и дав себе обещание по возвращении устроить ей романтический ужин, после чего долго и вдумчиво стребовать свое, не делясь при этом с другими, упорхнула в казармы, где попыталась понять, что же именно мне было необходимо доделать до того, как здесь воцарится мой преемник, который об этом скорее всего уже знал.

Впрочем, как и всегда, жизнь внесла свои коррективы в мои взбалмошные планы.

— «Смир-рна!».

Раскатистый рев легионера раскатился по плацу казарм, заставив особенно нервных особей летучих кишок захлопать крыльями в готовности сорваться со своих насестов под крышами и на стенах – «Легат! Отдельная Штрафная кентурия построена! В наличии по списку пятьдесят бойцов, присутствует пятьдесят! Больных, раненых, заключенных под стражу, назначенных в наряды нет! Оружие — согласно уставу!».

— «Принято, декан» — хмыкнув, я обошла шагнувшего назад в строй легионера (мне почему-то претила странная практика римских офицеров шляться сбоку от своего подразделения), после чего с интересом оглядела порядком пообтрепавшихся штрафников. Тех, кого я оставила на месяц, а на деле, заставив промариноваться тут целых полгода, пока развлекалась в горах. Судя по всему, количество залетчиков только увеличилось, а без моего личного приказа распустить их никто не рискнул, но меня удивило даже не это, а то, что по прошествии полугода старожилы кентурии выбились в ней на командные посты, и даже неказистый на вид единорог, шесть месяцев назад способный лишь что-то бормотать себе под нос, выработал настоящий командный голос, заставивший занервничать даже обитающих тут голубей – «Ну, а ты что скажешь, кентурион Кабанидзе?».

В строю послышались смешки.

— «Понятно» — вначале не поверивший, а затем обрадовавшийся моему возвращению птиц был удивительно игрив, и в знак своего дружеского ко мне расположения дважды клюнул меня за ухо, бормоча себе под нос какую-то совиную чепуху. Возможно, этому способствовала моя обезображенная рожа, возникшая перед ним во время переваривания сытного обеда, которому тот предавался на жердочке, с которой было удобно наблюдать за пыхтящей на плацу полусотней – а может, дело было в копыте, которое я дала обнюхать попробовавшему было разораться сычу. После мягкого поглаживания последним тот моментально признал вернувшуюся кобылку, и мог только растроганно пыхтеть, не в силах излить всю свою любовь и преданность к злобно глядевшей на него хозяйке, а также вздохнуть или пукнуть, когда моя нога сжала его разожравшуюся тушу, едва не выдавив, словно тюбик белкового крема. Быстро вспомнив тяжелое хозяйское копыто, он вспомнил и необходимость втягивать брюхо, выпячивать грудь, и сердито орать на легионеров, чем теперь и занимался, с беспокойством попрыгивая у меня по спине и голове.

— «Что ж, сэры, я еще не заглядывала в канализацию душевой, но если верить словам ваших товарищей, вы потрудились на совесть. И это для меня было лучшей рекомендацией! Не выискивание с лупой мусора или кусочков говна по казармам, и не отчеты офицеров – только слова тех, кто встал бы с вами в одном строю, послужили мерилом ответственности и прилежания, с которыми вы подошли к поставленной перед вами задаче. Вы не ныли, вы делали все, что могли, и даже узнав, что срок увеличен в шесть раз по не зависящим ни от меня, ни от вас причинам, остались верны своему долгу».

«Да уж, могу представить себе их рожи, когда пришло известие о моем исчезновении» — подумала я, неторопливо обходя пять десятков построившихся пони, и замечая краем глаза заинтересованные глаза, таращившиеся на нас со всех сторон, из-за каждого угла и из каждого окна казарм – «Но даже тут они нашли себе дело, как я погляжу. Что ж, это радует. Значит, запущенная нами машина начала работать сама, нуждаясь не в разгоне, но в управлении, и это греет душу, что б их всех! Будет, что оставить после себя Хаю».

— «И поэтому штраф с вас снят. Каждый из вас восстанавливается в звании, или сохраняет полученное в этой кентурии» — а вот этого явно никто не ожидал. Что ж, теперь в некоторых кентуриях будет чуть больше представителей младшего начальствующего состава, резерв которых был необходим словно воздух в военное время из-за частой ротации раненых командиров, и это заставило меня задуматься об еще одном пункте заметок, которые я составляла для того, кому собиралась передать свои дела – «Из-за растянувшегося в шесть раз срока штрафа, записи о нем не только не будут изъяты из ваших личных дел, но снабжены пометкой об обстоятельствах произошедшего, с моей личной подписью! Отныне ваш штраф погашен, жалование восстановлено, так что можете гордиться, бабуинчики мои непарнокопытные – вы были первыми, основателями, так сказать, новых «штрафных» кентурий!».

— «Вива Эквестрия! Вива Легион!» — еще не понимая до конца сказанного, вновь завопил единорог, подавая остальным знак слитно разинуть пасти, издавая совершенно не музыкальный рев, от которого задрожали стекла находившихся за стеною домов. Интересно, цены на окружающую казармы недвижимость уже упали, или мне стоило почаще устраивать тут строевые учения сразу нескольких сотен бойцов? То, что некоторые даже запомнили мой прикол времен большого парада грело душу, поэтому мне оставалось только ободряюще кивать пробегающим мимо бойцам. Еще больше меня позабавило то, что ломанулись они не за пожитками, а в канцелярию, поэтому мне оставалось лишь хихикать, представляя себе очередь, которая должна была выстроиться к столам. Что ж, все верно — штраф снят, деньги ждут, как ждет и не отгулянный отпуск. Посмотрим, что они отчудят на этот раз…

— «Мэм, у нас проблема» — заявил мне Кнот, стоило мне подняться по лестнице на третий этаж основного корпуса казарм. По пути, я заметила странные сколы на ступенях, но опустив глаза на большие колеса его тележки сразу же поняла, что оставило эти отметины. Похоже, что кентурион не позволял себе залеживаться, и втаскивал себя по лестнице сам, отказываясь от помощи крылатых товарищей – «Этот меч. Со всем уважением, мэм, но я знал, что это случится».

— «Пострадавшие?» — негромко спросила я, глядя на старый паркет. Ссохшиеся, трескучие, посеревшие до белизны планки его в одном месте были темнее, чем остальные, и мне не пришло в голову задавать глупых вопросов о том, почему это произошло.

— «Двое. Глубокая рана плеча у одного, и пара резаных ран у второй» — увидев, как мои брови столкнулись у меня на переносице, экс-тубицен поспешно покачал головой – «Он просто упал им под ноги, мэм».

— «Просто упал?!».

— «Это видели все. Ну, то есть они видели, что никто к мечу не подходил» — я постаралась оставаться как можно более спокойной, но кажется, все же выдала себя шумом воздуха, вырвавшимся из раздувшихся от злости ноздрей, поэтому речь Кнота стала быстрой и рваной, словно сам земнопони был как-то причастен к произошедшему – «Они просто шли мимо, вон в ту сторону. Я как раз повернул голову в сторону лестницы, а к остальным они были повернуты другим боком. Видите? Вдруг раздался шум. Я быстро развернулся и увидел, как меч выпал из ящика, в полете развалив декану Кактусу плечо, и от удара об пол подпрыгнул, дважды резанув кентуриона Ститч по ногам. Они даже не поняли, что произошло, и несколько секунд стояли вот тут, оглядываясь, пока из них кровища брызгала».

— «То есть, меч упал сам?».

— «Да, мэм. Некоторые могут это подтвердить – они в тот миг смотрели в эту сторону, и все видели» — оглянувшись, я поняла, что весь зал с тревогой прислушивался к нашим словам. В ответ на мой взгляд несколько легионеров закивали, с явной опаской и каким-то отвращением глядя на меч, спокойно висевший на своем месте, в футляре, прикрепленном к дощатой стене – «Мы его телекинезом обратно повесили, и не прикасались, как вы и сказали».

— «Понятно…» — что ж, я не верила во всю эту магию, алхимию и прочие силы, которыми ушедшее человечество, в силу своей биологии, почти всю историю своей цивилизации не могло управлять. Не от Старика ли я заразилась этим упорным, воинствующим, упорно-бараньим отрицанием очевидного? А может, именно это тупорылое отрицание очевидного позволяло мне еще не сойти с ума от культурного шока, порожденного столкновением с магией? Я боялась ее, в чем могла признаться открыто, а одной из стадий страха было, как я помнила, отрицание – как способ защититься от постоянного ужаса… Что ж, я могла отрицать что угодно и делать вид, что магии не существует, но лишь до той поры, пока это касалось лично меня, а не тех, о ком я должна была заботиться. Я сама притащила эту опасную штуку в казармы, и Кнот был прав, сотню раз прав, когда предупреждал меня о последствиях. Я не вняла ему – и вот каков был итог. Обойдя обвисшее на древке знамя, я по привычке коснулась его сгибом крыла, после чего цапнула лежавшее в футляре чудовище, насмешливо сверкнувшее мне в глаза алой искоркой заключенного в камне света.

— «Ну, и что это было?».

Глухо рявкнув, меч зажегся, заставив любопытствующих попятиться от раскатившегося по помещению хриплого гудения, напомнившего мне звук неисправной электропроводки.

«Твоя душа станет пищей для мрака».

«Ах вот, значит как…».

Не меняя выражения морды, я размахнулась, и обрушила меч на стену, оставив на ней опаленную зарубку. И еще раз. И еще.

— «Никто…».

Удар.

— «Не смеет…».

Еще один.

— «Мне…».

И еще.

— «Хамить!».

Гудение стало злее, но я не отступала, и в очередной раз шарахнув мечом о стену, просто сунула копыто во всполохи алого цвета, наступив ногой на лезвие заставив то выгнуться, и задрожать.

— «Здесь командую только я. Только я решаю кому жить, а кому умереть» — ломающимся от злобы голосом сообщила я притихшему оружию. Рычание его стало тише, а бесновавшийся на клинке алый огонь почти потух, трусливо отпрянув от стоявшего на нем копыта – «И если инструмент не делает свою работу, если он проявляет непочтительность – он становится бесполезен. А знаешь, как мы поступаем с опасными, и бесполезными инструментами, тварь?».

Нога усилила нажим, и я почти чувствовала, как начинают потрескивать и рваться связи между обточенными кристаллами, из которых состояло это чудо-оружие. Чудо, которого испугался даже его создатель, подсунув мне этот своенравный и злой инструмент, созданный из безумия, злобы, и отвращения ко всему вокруг. Я не собиралась бороться, не собиралась подчинять своей воле это мерзкое создание грифоньей алхимии и неизвестных сил мрака, сконцентрировавшихся в тяжело бившемся камне цвета кипящей артериальной крови – я просто собиралась уничтожить его, если оно окажется мне не пригодно.

— «Ты бросаешь мне вызов, тварь?!».

И кажется, это и сломило первый бунт этого меча. Хриплый рев и треск пламени потух, трусливо спрятавшись в притухший кристалл, и повинуясь встряхнувшему рукоять копыту, оно вновь вспыхнуло, напитывая алым цветом темно-серую сталь. Мне не пришлось даже проводить ногою по лезвию, как делали это грифоны и пони, когда зажигали напоенное алхимией и магией оружие – достаточно было требовательной встряски, чтобы зал вновь огласило тревожное гудение, напоминающее поющие высоковольтные провода. Злобно шипя что-то внутри моей головы, оружие подчинилось, но кажется, именно тогда я поняла, что мне придется быть с ним сильной, и вечно бороться за право главенствовать в этом тандеме. Подержав Шепот еще немного, я закрепила за собой поле боя, после чего очередным небрежным жестом погасила трусливо фыркнувший меч, и буквально зашвырнула его обратно в коробку на стене.

— «Похоже, ты был прав, Кнот. Нужно убрать его отсюда» — вздохнула я, не обращая внимания на умоляющие глаза коричневой земонопи, отчаянно старавшейся делать вид, что она работает за своим столом, и совершенно не интересуется всем, что происходит возле поста №1 – «Этот мерзкое оружие не сможет прожить без того, чтобы оттяпать кому-нибудь пару конечностей просто для смеха. Может, убрать его в арсенал?».

— «Мне не кажется это хорошей идеей, командир. Там ведь постоянно кто-то толчется, оружие требует обслуживания и ротации, чтобы не залеживалось без дела. Да и дежурные могут не устоять перед соблазном – и обязательно что-нибудь да случится».

— «Тогда повесить в моем кабинете? Хотя да, теперь у меня не будет никакого кабинета… Но знаешь, повесить его над головой Хая кажется мне отличным намеком. Как мыслишь?».

— «Да, это было бы забавно, мэм» — хрюкнул от сдерживаемого смеха Кнот, после чего повернул голову к разноглазой кобылке, попытавшейся как можно незаметнее подкрасться к нам с тыла, отчаянно моргая своими разноцветными глазами – «Гастат, а у тебя какое тут дело?».

— «Мэм! Разрешите… Мэм пожалуйста – разрешите мне охранять это оружие!».

— «Легионер-гастат Аша Синс, ты опять не надела шлем на тренировку?» — мрачно пошутила я, впрочем, и не надеясь, что этот тонкий легионерский юмор будет понятен кому-нибудь, кроме своих – «Только ударом по голове я могу объяснить это странное желание лишиться какой-нибудь части тела. Ты видела, на что это оружие способно?».

— «Да, мэм! То есть нет, мэм! Но ведь это не просто оружие, правда? Может быть, ему просто нужно дать имя, чтобы оно стало не вредить, а помогать? Согласно концепции поликристаллической анизотропии это может создать сегнетомагический гистерезис между поименовавшей его персоной и психомагической матрицей оружия…».

— «…нивелируя аккумулирующиеся возмущения, приводящие к спонтанным проявлениям особенностей конкретного носителя матрицы» — вздохнула я, игнорируя удивленные глаза остальных, явно не ожидавших таких умных слов от легата, привычная речь которой обычно состояла из нецензурных конструкций, изредка разбавленных предлогами и междометиями – «Что? Я тупая пони, но разговаривать на бюрократическом языке я умела еще до рождения всех, кто тут находится, ясно?».

— «Но это строгие научные определения, мэм!».

— «Как и бюрократический язык, созданные для того, чтобы засрать мозг оппоненту» — фыркнула я, крылом притягивая к себе запальчиво возразившую мне земнопони, после чего в упор поглядела ей в глаза, заставив уже привычно для меня вздрогнуть, и опустить взгляд, чтобы не встречаться с моими жуткими черными гляделками – «Хочешь пример? Атомы состоят из ядра и электронов, вращающихся по его орбите. Иногда, в силу тех или иных причин, электрон пропадает, и это явление физики называют просто – дырка. Дырка от электрона. Был, и вдруг пропал. Так вот – никому, насколько я помню, так и не пришла в голову идея обозвать это явление как-нибудь по-заумно-научному, вроде «темпоральная форамен-аномалия», что переводится просто как «внезапно возникшее отверстие»! Поэтому каждый раз, когда я слышу кучу слишком умных слов там, где можно обойтись двумя-тремя простыми выражениями, то я начинаю справедливо подозревать, что меня хотят кинуть, пробросить, слягнуть, или говоря попросту – nayebat. Ясно?».

— «Ээээ… Да, мэм».

— «Отлично. Поэтому, гастат, запомните, а лучше запишите эти простые, но в то же время очень меткие и мудрые слова».

— «Конечно, мэм».

— «А у оружия уже есть имя — Шепот Червя. Это имя оно получило во время боя у престола короля грифонов Гриндофта Третьего» — я ответила на еще не заданный вопрос просто для того, чтобы сократить неизбежное появление оного – «И чем это должно нам помочь?».

— «Прааааавда?!» — казалось, от изумления земнопони собралась выпрыгнуть из собственных глаз – «Тогда конечно же! Все понятно! Тон-конвертированные волны…».

— «Она всегда такая» — сообщил мне Кнот, даже не пытаясь перекричать вновь хлынувший поток информации. И как только вмещалось столько умных слов в одну простую коричневую кобылку? – «Стоит только произнести что-то про усиленную магией или алхимией вещь, то считай, ты обречен выслушать про эту вещь все, начиная от металла, из которой ее ковали, до советов по лучшему использованию».

— «Значит, она спец по использованию всяких магических штук?».

— «Только в теории» — хмыкнул тубицен. Попятившись, он поднял копыто, и не глядя, заткнул им слишком широко распахнувшийся рот земнопони, поперхнувшейся на полуслове. В ответ из зала раздались многочисленные смешки – «Единственным ее достижением пока является то, что она ничем не зарезалась, и не убилась. И вечно лезет к этому чудовищу, даже ночью. Мне уже надоело ее от этого оружия отгонять».

— «Может, тогда оставить их наедине, где-нибудь возле лазарета?» — хмыкнув, предложила я.

— «Жалко. Все же безобидная яйцеголовая, как Фикс» — при упоминании о возвратившейся единорожки кентурион помрачнел – «Командир, мне кажется, вам стоит зайти к ней. После всего что случилось она… стала другой. Если вы понимаете, о чем я».

— «Понимаю. Зайду» — при упоминании Квикки мои мысли приняли новое направление, заставив поглядеть на притихшую кобылку, все так же стоявшую с кляпом из копыта во рту. При виде моего взгляда ее уши быстро прижались к голове, предчувствуя что-то недоброе от начальства – «А эту, я думаю, можно будет в инженерную контубернию определить. Я помню, подписывала перед отлетом документ о расширении ее до кентурии, если не ошибаюсь. Надо бы к ним кентурионом того толкового лейтенанта из Гвардии определить – он вроде неплохо справился с такими же яйцеголовыми толстожопами из Дербишира во время осады».

— «Сделаем, мэм» — вот за что мне нравился наш Легион, так это за то, от чего передергивало остальных настоящих военных, знавших о строгом порядке подчиненности и командной вертикали. Среди легионеров она была настолько размыта, что представляла собою скорее решетку с достаточно разветвленной взаимосвязью отдельных элементов, поэтому мой совет был воспринят как приказ, и никому из окружающих меня пони не пришло в голову поинтересоваться, почему я не отдала этот приказ заместителю, которая, в свою очередь переадресовала его своему бенефикарию, тот спустил бы его вниз, по цепочке, пока он не дошел бы до канцелярии… В общем, в Легионе такие дела решались быстро, практически на лету, и я была уверена, что спустя какое-то время мне останется лишь завизировать задним числом приказ, который напишет наш покалеченный кентурион, и который без опаски и возражений подмахнет канцелярия. Да, это оставляло широкий простор для разного рода хитростей и ухищрений, но как я уже говорила, каждое подразделение обладало хоть и небольшой, но своего рода автономией в решении внутренних вопросов, и я уже писала, что не собиралась вмешиваться в рутинную работу тех пони, которым доверяла – впрочем, не забывая время от времени контролировать этот процесс, дабы тех не занесло, куда не нужно.

— «Вот и отлично. Ты все поняла, легионер-гастат Синс?».

— «Фа, мым!».

— «Отлично. Пока у нашего главного инженера дел не слишком много, ты продолжишь числиться в канцелярии, но представиться ей ты все же должна. А когда подтянешь физическую подготовку и выйдешь в полноправные легионеры, то на постоянной основе туда определим, вместе с должностью специалиста. У тебя слишком много мозгов для того, чтобы здесь бумажки перекладывать. Ясно?».

— «Фа, мым!».

— «Вот и отлично» — я вздохнула, и ободряюще похлопала крылом хмурящегося чему-то тубицена – «Не грусти, Кнот. Я обещала, и я приложу все силы к тому, чтобы Фикс начала работу над этими протезами как можно быстрее».

— «Я подожду сколько нужно, мэм. Пусть хоть вообще ими не занимается – главное, чтобы она сама…» — он запнулся и неловко отвел глаза, словно смущаясь своего порыва, заставившего меня добродушно усмехнуться. Похоже, он и вправду не шутил, когда обещал присматривать за этой кобылкой, даже не смотря на полученное ранение – «Но ей и правда нужна ваша помощь, мэм».

— «Сделаю все, что в моих силах» — кивнув, я протянула крыло, ударом махового пера сбрасывая футляр с настенных крючков. Помня полученную только что выволочку, меч даже не вздумал выпадать из-под распахнувшейся крышки, только глухо и предостерегающе стукнув о дерево изнутри, будто призывая меня не расслабляться – «Его я все-таки в арсенал определю. Пускай там его Аша и Фикс изучают, сколько им влезет, а если уж вскроются этим чудовищем, то там же и прикопаем, попросту комнату кирпичом заложив. Будут у нас собственные, настоящие привидения. Здорово я придумала, правда?».

— «Очень… ээээ… находчиво, мэм» — преданно затряс головой неходячий кентурион, старательно пялясь поверх моей головы.

Фикс я нашла в Цистерне – так пока решили назвать это огромное помещение размером с трехэтажный дом, которое откопала наконец другая часть «добровольцев» из штрафной кентурии, размеры которой за этот год то увеличивались, то уменьшались в зависимости от количества накосячивших легионеров. Выстроившись перед входом, они завистливо поглядывали на порхавших неподалеку охранничков из Соколиной, гордо махавших крыльями в новых доспехах пурпурного цвета – я частенько дразнила их, называя этот цвет «розовым», чтобы сбить с пегасов прорезавшуюся было спесь. Однако протестовать никто не решился, и я прошлась вокруг выстроившихся пони два круга, проделав их в полном молчании, нарушаемом разве что довольным курлыканьем Кабанидзе. Вновь оккупировав мою голову, он торжественно восседал на ней, гордо выпятив грудь и бурча мне на ухо какие-то совиные глупости, в суть которых я даже не собиралась вникать. Пару раз кивнув под охреневающими взглядами подчиненных, я не поленилась заглянуть в подвал душевой, после чего вновь долго смотрела на провинившихся, но наконец, все же кивнула.

— «Принимаю» — раздавшийся слитный выдох едва не сдул с моей головы возмущенно заоравшего что-то птица – «Штраф снят. Но я надеюсь, что больше мне не придется, как полгода назад, придумывать для кого-то из вас наказание. А если кто-то подумал, что это было несправедливым… Что ж, обратитесь к своим товарищам из кентурии Рэйна – они расскажут вам, сколько из них уже никогда не смогут вернуться назад».

Мне оставалось лишь надеяться на то, что это станет для них хорошим уроком. Впрочем, за полгода они смогли не только вычистить полузатопленное помещение размером с трехэтажный дом, но и осушить его, отдраить камень стен, почти выведя стойко въевшийся запах канализации и мыльной пены, превратив его во временный склад. Именно там я и нашла шоколадную единорожку, сидевшую на штабеле ящиков, как пророк на древней горе, бессмысленно глядя наверх, на идеально круглое отверстие, забранное наспех сколоченными досками люка.

И наше маленькое воссоединение показало, что проблема была так глубока, как я и предполагала.

— «Скраппи, я не хочу… Я не хочу так жить. Понимаешь?».

— «Да. Понимаю».

Что ж, этого следовало ожидать. Сидя на каких-то пилюлях, и без того достаточно легкомысленная единорожка превращалась в поистине странное существо, но теперь, когда я увидела ее в тот миг, когда действие препаратов начинало понемногу спадать, я видела тот надлом, что произошел в ней после того страшного ночного боя. Я действительно знала, я видела в общей памяти с Древним, как предки этих забавных четвероногих созданий терзались от осознания, что их жизнь все больше и больше зависит он пригоршни принимаемых лекарств, и я поневоле представляла, каким ударом, должно быть, это стало для этой юной кобылки – осознание собственной ущербности, неполноценности, слегка исправляемой пилюлями, превращающими ее в хихикающего дурачка. Но увы, на поле боя единороги могли оказать только первую помощь, и к тому моменту, как раненных успевали доставить в госпиталь, врачам оставалось лишь минимизировать нанесенный ущерб, и бороться с последствиями произошедшего, как это произошло с Квик Фикс.

– «Я представляю, что ты чувствуешь».

— «Неужели?».

— «Да. И лучше тебе об этом не знать» — поневоле мой голос лязгнул капканом стальных челюстей, от которого дернулась шоколадная единорожка – «О том, что я видела. Что я знаю. Что я чувствовала, как и все вы. Как я переживала гибель каждого пони, ранение каждого легионера, как я… Как я оказалась в психушке, когда мой разум потух, переполненный вашей болью, болью за вас. Как я влупила в стену тем нейрохирургом, схватив его за глотку, когда он попытался вякнуть что-то о том, что я подбросила в его отделение неоперабельного больного, когда можно спасти сотни других. Ты представляешь себе, кем бы ты осталась, послушайся мы его, и просто оставь тебя там, на каталочке, возле стенки?».

— «Это было бы ужасно» — передернулась та, по-видимому, представив себе нарисованную мною картину – «Но…».

— «Но мы выходили тебя. Мы нашли средства. Мы оплатили работу всех врачей, до которых смогли дотянуться, и помогли всем, кому только смогли» — глухо продолжила я, глядя на потолок, с которого падали косые лучи яркого зимнего солнца, в которых серебрились снежинки, падавшие через щели между досками люка – «А теперь это оказалось никому не нужным. Ты не хочешь и не можешь так жить, и я чувствую, как мой разум не может осознать, что же мне со всем этим делать. С одной стороны, где-то внутри начинает кипеть возмущение, и из этого кипятка поднимает голову злобная мысль, как змея. Знаешь, как она звучит? «А мы для нее старались! Отрывали от себя то, что могло пойти для других!» — эта ядовитая мысль, и я готова ее уничтожить. А другая половинка души помнит о том, что такое «украденный рай» — и как я могу настаивать на том, что сделала для тебя что-то, если оказанная мною помощь не просто тебе не помогла, а превратила эту подаренную «жизнь» в настоящий Тартар? Если твоя жизнь – это мучение, день за днем? Как я могу настаивать на том, чтобы ты ее продолжала?».

Ее голова опустилась на мое плечо, и не было разницы, от чего намокала на нем шерсть – от упавших на нее слезинок, или от тонких иголок падавшего на мои веки снега.

— «Это страшно, Квикки – страшно знать, что выхода нет. И мне снова хочется броситься в тот громадный колодец, или оседлать безумствующего червя, бросившись в черный пролом, чтобы навсегда избавиться от этого страха. Снова повеситься. Снова нажраться таблеток. Снова… Снова попытаться умереть. Скинуть с себя это бремя».

— «Кажется, психологи не так говорили со мной и теми, кто говорил такие плохие мысли» — пробубнила, шмыгая носом, Фикс.

— «Мне все равно. Я, в конце концов, не психолог. Знаешь, сколько раз я пыталась покончить с собой? Не просто трусливо и мерзко, выставив на обозрение окружающих свой раздувшийся, синюшный, обосранный и обоссаный труп, а просто исчезнуть в ночи, не доставляя никому неудобств? Но каждый раз меня оттаскивали от края этой бездны. Каждый раз мне показывали, что мои терзания – это все ерунда, как и вечная боль, поселившаяся в теле. Все эти шрамы, ожоги и травмы… Я напоминаю самой себе старый изрубленный поникен, на котором жизнь отрабатывает удары. У меня забрали даже таблетки – от них я бредила, видела всякое, слышала разное и орала как сумасшедшая по ночам, погружаясь в очередной кошмар. Но они позволяли мне забыться, они позволяли забыть! Но теперь, без них, я помню. И вернулась боль, которая была когда-то, пусть и слабее. Моя морда изуродована, болят и отекают по утрам ноги, меня рвет, а недавно меня засунули в госпиталь, когда я чуть не сдохла прямо в королевском дворце. И я не знаю, чем могу тебе помочь, понимаешь? Мне кажется, что все, что я могла бы тебе сказать, будет попросту слащавым враньем, поэтому я не утешаю тебя, не говорю тебе сладкую ложь, а просто делюсь с тобою своими проблемами – мелкими, по сравнению с твоею бедой. И как я могла бы учить тебя справляться с твоей болью, если не могу справиться со своей?».

— «Ох, богини…» — только и смогла прошептать Квикки, вцепившись мне в плечи.

— «Скоро это все закончится, Квик. Я чувствую» — не открывая глаз, прошептала я, укрывая ее своим огромным, бесполезным крылом. Нахлынувшая меланхолия была столь сильна, что при малейшей попытке даже подумать о том, чтобы сказать ей что-нибудь ободряющее, мой язык сам собой присыхал к небу. В ней я вдруг увидела себя – такую же сломленную, такую же искалеченную, и такую же не способную придумать себе цель в жизни. Цель для того, чтобы жить. Это пугало меня, но в то же время наполняло какой-то светлой грустью, густо замешанной на постыдной слабости, и эта слабость не давала мне произнести положенные в этом случае фальшивые сочувственные слова – «Я могла бы рассказать тебе, что мы все за тебя переживаем. Что есть один любящий тебя жеребец, который извелся при виде твоих страданий, и он хочет отдать все, что у него есть – даже надежду на то, чтобы когда-нибудь вновь встать на ноги! – ради того, чтобы ты вновь могла радоваться каждому дню. Я могла бы сказать о той радости и удивлении, которое испытали врачи, когда ты смогла поправиться за эти полгода. О том, что Пистаччио не отходила от тебя все это время, и пока мы ехали в Кантерлот».

— «Да, она… Она очень странная пони. Мне хотелось бы познакомиться с нею поближе».

— «Поэтому мы приехали вместе, и теперь дело только за тобой. Лечение еще не закончено, и мы будем искать дальше. Мы не бросаем своих, и постараемся найти то, что сможет унять твою боль. Но если все это бессмысленно… Я скажу тебе только одно – Небесные Луга существуют. Я видела их, пусть и мельком, когда меня замучали недалеко от Мейнхеттена, в подвале, решив препарировать живьем. И я найду тебя там, обещаю, какое решение бы ты ни приняла. Каков бы ни был итог. Это будет мой последний долг, как командира для каждого из вас».

Слово было сказано.

— «Ты знаешь… Ты очень плохой психолог, Скраппи» — шмыгая носом, как хвативший хапку наркоман, заявила через какое-то время рогатая кобылка – «Просто ужасный».

— «Я знаю. И я знаю, что должна убеждать тебя не делать того, не думать об этом… Но я не хочу тебе лгать. Не после того, как своими копытами, на своей спине несла тебя к нашим медикам. Я тоже не раз подходила к этой черте, и однажды даже переступила через нее – но смогла вернуться. Знаешь, благодаря кому? Тем, кто был с нами когда-то, и с кем мы связаны крепче, чем с теми, кого считаем самыми близкими и любимыми пони. Семья, дети, родители – это все очень важные слова, но оказавшись там, за чертой, я поняла что над всем этим стоит боевое братство. Все те, с кем ты стояла плечом к плечу, бок к боку, крылом к крылу перед неминуемой гибелью. С кем ты пролила свою кровь. И теперь, когда я подхожу и касаюсь стены наших казарм, на которой пони пишут имена павших братьев и сестер по оружию, я вижу их – протягивающих копыта, чтобы дотронуться до меня через эту прозрачную стену. И я слышу, как они говорят мне: «Мы пали ради того, чтобы вы могли жить!» — как я могу предать их после этого? Как можно наплевать на их память? И я понимаю, что вся моя боль – это просто какая-то жалость к самой себе. И живу дальше».

— «Я… никогда не думала об этом… вот так» — запинаясь, пробормотала шоколадная единорожка, проводя копытом по лбу. Мое ухо дрогнуло, когда я услышала появившиеся в ее голосе нотки слабого интереса – «А что за таблетки тебе давали?».

— «Не знаю. Они пахли хвоей, и были липкими, как смола» — пожав плечами, я ощутила, как начинаю дрожать от холода, прокравшегося под понемногу намокавшую шерсть – «Я называла их iriski. Были такие конфеты из моего детства».

— «Неужели такие же невкусные?».

— «Нет. Такие же липкие, и если ты их неаккуратно жевала, то вполне могла расстаться с зубом. Или двумя».

— «Странное у тебя было детство…» — погрузившись в уже давно не навещавшую меня меланхолию, я не сразу обратила внимание на сарказм, прозвучавший в голосе единорожки – «Но меня тоже ими кормили, этими «исками». Мне кажется, Скраппи, что у их создателей или кривые копыта, или они за что-то не любят всех больных. Ну, я имею в виду, что настолько ужасный состав нужно было постараться придумать. Мне всегда казалось, что я могла бы… Могла… Оу. Оу-оу-оу».

— «Могла бы что? Не трогать их?».

Не отвечая, единорожка вскочила, и пошла вдоль стены, цокая копытами по парапету.

— «Я часто думала, что могла бы улучшить рецепт» — обойдя по кругу широкий зев осушенного бассейна, где когда-то скапливались отходы, оседая на дно из выливавшейся в канализацию воды, наконец заявила она – «Но мне никто не разрешал подходить к госпитальной аптеке, и я сама не была уверена в том, что не перепутаю что-нибудь – так плохо мне было. Но теперь я думаю, что могла бы сделать что-нибудь».

— «Знаешь, Квикк, а ты точно уверена в этом?» — без особенного интереса ответила я, стараясь не выдавать голосом своей заинтересованности, и в то же время как можно яснее давая почувствовать это затормозившей рядом кобылке – «Потому что когда я привезла тебя сюда, в Кантерлот, ты была безумнее попугая, обдолбавшегося кукурузными лилиями. Что, если ты вдруг смешаешь что-то не так?».

— «Оу!».

— «Что еще?» — наконец открывая глаза, сварливо поинтересовалась я, уставившись на вытаращившуюся на меня единорожку – «Я тут жалею себя и свою никчемную жизнь, а ты прыгаешь вокруг со своим ойканьем!».

— «Свободные основания, Скраппи».

— «Чего?».

— «Свободные основания, лежащие в основе химической формулы! Я думаю, что могу улучшить этот рецепт!» — воспламенилась, как когда-то, Фикс, наворачивая круги по гигантской цистерне – «Но нет, для этого придется отказаться от лекарств, чтобы сохранить ясность мысли…».

— «Боли будут настолько сильными, что приведут тебя на грань безумия, как сказала мне врач».

— «Значит, нужно уменьшить дозу!» — вновь оказавшись передо мной, она схватила меня за плечи, и попыталась потрясти, но вместо этого, только задергалась сама из-за разницы в весе. Все-таки немало, наверное, я набрала, раз почти не двинулась с места даже от такой встряски. Или же это она была еще настолько слаба? – «Я буду терпеть, обещаю! Я подожду сколько нужно, но необходимо расчистить это место, чтобы я смогла начать свои эксперименты!».

— «Погоди. Здесь?».

— «Это самое удобное место. Толстые стены, купольная форма и заглубленность помещения…» — она остановилась и приложила копыто к голове. Кажется, светлый промежуток между дозами лекарств подходил к концу, и ей вновь необходимо было превращаться в хихикающую дурочку, чтобы не выть, катаясь по полу, от разрывающей голову боли, стальными когтями впивавшуюся в мозг – «Скраппи, я побегу, запишу все, что нужно, пока я это помню. Потом, когда снова смогу думать, я снова напишу, хорошо? Только сделай все, что будет нужно! Я обещаю, я смогу! Ты мне веришь?».

— «Что ж, я тебе верю, Квикки» — сделав над собою усилие, я поглядела на нее исподлобья, гадая, сможет ли она продержаться на этой мечте достаточно долго, чтобы я смогла придумать что-то еще – «Мы тебе верим, начальник Инженерной кентурии Легиона. Но и ты нас не подведи. Не сделай наши усилия бесполезными, и не спусти свою жизнь в унитаз. Обещаешь?».

— «Не подведу! Обещаю!» — поцокав на выход, крикнула она, пытаясь при этом не морщиться на ходу – «Ведь я сама заинтересована в этом рецепте, правда? А когда я его усовершенствую – то обязательно поделюсь с тобой!».

— «Договорились» — буркнула я, прекрасно осознавая, что мне не светит этот эксперимент. Ведь я дала кое-кому обещание, а обещания следовало выполнять. Поэтому оставалось лишь надеяться, что Квикки удастся этот эксперимент, и он не станет последним для некогда жизнерадостной и веселой единорожки.

И я поклялась себе, что сделаю все возможное для того, чтобы найти возможность помочь ей – как и всем, кто был покалечен по моей, лишь моей вине.

Сборы, хлопоты, беготня – они преследовали меня каждый раз, когда я пыталась отправиться куда-либо, и каждый раз все происходящее напоминало пожар в курятнике. Конечно, это не касалось службы, ведь при передислокациях всегда царит своя особенная атмосфера, эдакая тихая армейская паника, растянутая во времени, когда навьючившие на себя мешки легионеры кентуриями и контубернями носятся с места на место, теряя свое оружие, поклажу и командиров, и вновь находя их в самых разнообразных местах под нескончаемый ор деканов, кентурионов и принцепсов, от которых разбегались все те, кому не посчастливилось оказаться на вокзале, пристани или воздушном порту. Мои сборы мало отличались от всего вышеописанного – внезапно для всех, в этот ясный и зимний денек, когда дела заканчиваются, а оставшиеся откладываются на начало следующего года, канцелярия обнаружила, что потеряла какой-то важный отчет. «Ну и что же?» — спросите вы, совершенно справедливо предполагая, что до весны еще далеко, а наша спасаемая богинями Эквестрия – это вам не какой-то там Сталлионград, и аграрная неторопливость буквально пронизывает все вокруг. Пока этот отчет еще понадобится, пока начнут его искать, пока найдут и примерно накажут всех сопричастных… Но беда была в том, что отчет предназначался принцессам. Обеим принцессам. И канцелярия, на беду, была Королевской, а значит кто-то должен был исправлять ситуацию. Кто-то быстрый на подъем, исполнительный, а еще – не обремененный особенными заботами.

Ну, и угадайте, на кого пал выбор мисс Инквелл?

В глазах окружающих все выглядело не просто естественно – это было поистине справедливо, что бывшая фаворитка одной из принцесс, абсолютно зарвавшееся и нелюбимое никем создание, зазнайка, пьяница и просто мерзкая (да еще и пятнистая!) пони, от чьей уродливой морды шарахаются даже уличные коты, проведет время не в праздничном Кантерлоте, а мотаясь между Мейнхеттеном и столицей в поисках груды важных бумаг. В общем, разработанная секретарем принцессы легенда не подвела – остальной секретариат ходил с озабоченными мордами, горничные с писком выбегали из дверей моих покоев, топоча по коридорам словно вспугнутые мыши, коридорные таскали туда и сюда чемоданы, подчиняясь капризному голосу задолбавшей всех кобылы, срывающей свое неудовольствие на всех, кто попадался ей под копыто…

И во всей этой кутерьме абсолютно никто не заметил скромную горничную-пегаску, сопровождавшую до вокзала наконец-то убравшуюся скандалистку.

— «Ты несправедлива к себе» — укорила меня принцесса, баюкая в копытах большую глиняную кружку с логотипом железнодорожной компании. Вагон-ресторан был небольшим, не слишком уютным, на мой скромный взгляд, как и весь этот поезд, буквально кричавший о том, что его создатели если и слышали про Сталлионград, то явно от родственников, или читая в газетах. Слишком много ярких цветов, слишком много абсолютно ненужных излишеств в формах напоминали рисунок жеребенка, живо напомнив мне мейнхеттенские паровые машины, разрисованные аляповатыми рисунками, изображавшими цветочки и птиц. Примерно на том же уровне остановилось развитие дизайнерской мысли в одной исчезнувшей стране, в которой успел еще пожить мой симбионт, и я ощущала, что он-то точно нашел бы в окружающем нас сочетании желтого, зеленого и красного цветов что-то до боли родное. Мне же все происходящее подарило небольшую мигрень, лечить которую я решила едой, в отличие от окружающего пространства, оказавшейся довольно неплохой, поэтому вскоре я пришла в благодушное настроение, избавившись от горячки экстренных сборов, призванных прикрыть настоящую виновницу всего переполоха, сидевшую передо мной – «Разве ты не заметила, как стали глядеть на тебя пони?».

— «Вот именно, глядеть» — поморщилась я, стараясь изгнать из головы провожающие меня взгляды. И если во дворце это было понятно и даже привычно, то видеть их на улицах никакого желания не вызывало – «Никогда не замечали, а теперь таращатся, словно ожидают, что я на них наброшусь, и загрызу».

— «Боюсь, что бремя известности оказалось посильнее всех тех испытаний, что выпали на твою долю» — мягко улыбнулась моя собеседница, глядя в большое окно. Забросив свои вещи на склад, мы отсыпались, только к вечеру выбравшись на небольшой перекус, и теперь любовались долинами, залитыми багрянцем заходящего зимнего солнца, словно стремясь убежать от наступающей темноты. Щелкнув, зажглись расположенные под потолком керосиновые лампы, и я передернулась от неуютного ощущения, захватившего все мое существо при виде темных провалов окон – «Ты стала знаменитостью, Скраппи, и тебе придется разобраться с этой ношей, не дав ей себя раздавить. А глядели они на тебя с удивлением, ведь пони видели разницу между тем, что писали о тебе в газетах и тем, какая ты на самом деле».

— «Но…».

— «Мне жаль, что за всеми этими испытаниями, через которые тебе пришлось пройти, ты разучилась доверять окружающим тебя пони» — отвлекаясь от созерцания темноты за окном, Селестия, а теперь Санни Скайз, дотронулась до моего копыта, заставляя поднять глаза от кружки с мятно-ягодным настоем. Вроде бы не по сезону напиток, но мятные листья нашлись, частенько их пони использовали для того, чтобы заснуть быстро, не ворочаясь с боку на бок – «И мне по-настоящему больно, что в каждом ты видишь лишь насильника или жертву».

— «Да нет… Я просто…» — с неловкостью пробормотала я, стараясь не встречаться с лавандовыми глазами сидевшей напротив белой пегаски – «Ну, может быть. Немного».

— «Пони начали узнавать тебя на улицах, Скраппи. И они еще не знают, как к тебе относиться» — хорошо сидеть вот так, в тишине, под перестук колес. Еще лучше – возвратившись в купе, где усесться на не слишком удобных диванчиках, обшитых грубой, добротной материей, и задернув шторки на окне, почитать что-нибудь перед сном. Да, пони не знали, как ко мне относиться, поэтому я не винила их ни в чем – я винила себя. Я знала о том, что делала много того, что делать не стоило, и я желала лишь одного – чтобы все это было не напрасным. Что бы делая то, что другим не под силу, я не потеряла свою путеводную нить, по которой собиралась пройти. Тот путь, который видела во время полета над железной дорогой, вьющейся между холмов и бескрайних полей.

— «Что мучает тебя, Скраппи?» — заняться этим вечером документами мне было не суждено. Даже спрятанные между листов документов из канцелярии и прикрытые ее папкой, они так и остались в тот вечер не разобранными, когда сидевшая напротив розовогривая пегаска положила небольшое, аккуратное копыто на мою ногу, мягким, но решительным жестом отодвигая в сторону снабженный выжженным на нем вензелем картон – «Прости, если покажусь тебе слишком навязчивой, но это может видеть каждый. А нам понадобится все наше здравомыслие и уверенность в собственных силах для того, чтобы все прошло хорошо».

— «И еще магия. Наверное» — вздохнула я, откладывая отчеты по Бастиону, которые сгребла в свою сумку не глядя, просто бухнув всю стопку, за время моего отсутствия скопившуюся на столе – «Конечно не мне, ведь я снова буду играть роль ширмы и дымовой завесы, пока умные пони разбираются с проблемами. Я не жалуюсь – в конце концов, у меня нет ни образования, ни опыта жизни в этом мире, поэтому я вполне довольна тем, что могу помогать остальным так, как умею. Просто иногда грустно и тревожно от того, что я не в состоянии сделать что-то большее».

— «О, но ты делаешь» — доверительно обратилась ко мне Скайз. Так я решила называть принцессу в этой поездке, как вслух, так и про себя, чтобы приучиться к ее новому облику и имени, и не выдать ее ненароком окружающим пони. Легко шагнув с дивана, она пересела ко мне, расположившись чересчур близко для того, чтобы я могла чувствовать себя спокойно – «И поверь, в этой поездке ты – самое главное звено».

— «Ага» — несмотря на мурашки, вновь проскакавшие у меня по спине, я как могла постаралась не вздрогнуть при виде той пластики, той грации, которую не смогла скрыть сидевшая рядом кобыла. Каждое движение ее ноги было точным, вроде бы неторопливым, но ей понадобилось всего пара секунд, чтобы оказаться рядом со мной. Такого владения собственным телом я еще не видела ни у одного пони, и разве что лучшие фехтовальщики Грифоньих Королевств могли продемонстрировать что-то подобное во время боя. А еще – леди де Армуаз, обладавшая грацией и силой большой кошки могла бы, наверное, посоперничать с принцессой по части отточенности движений, но я сомневалась, что даже у нее это получилось бы столь же естественно, столь же красиво… И столь же пугающе для меня – «Баннер на копейном древке. Забавно, я ведь так злилась, когда поняла, на что стала похожа около года назад. Даже разосра… разругалась со своими офицерами. Но потом приняла это. Поэтому сделаю все, что смогу».

— «Боюсь, ты недооцениваешь свои силы, Скраппи» — вздохнула белая пегаска, отодвигая подальше папку с документами, оказавшуюся опасно близко у края стола. Интересно, как долго она сможет высидеть тут, в тишине отдельного купе, под уютный перестук колес, прежде чем вновь отправится в вагон-ресторан, чтобы усесться в уголке, и с чашкой в копытах наблюдать за пассажирами, живущими своими собственными жизнями. За пони, а не за цифрами на бумаге с отчетами о ситуации в стране. Не знаю, почему мне пришла в голову эта мысль, но я была уверена, что так бы и поступила на ее месте, отчего уголки моих губ дрогнули, и потянулись к ушам – «И дело тут совсем не в магии. Как ты думаешь, почему в сказаниях и легендах старые, но хитроумные единороги всегда добиваются цели, выступая в роли наставников, придворных магов, или просто волшебников, встреченных героями по пути?».

— «А в чем разница между волшебником и магом?».

— «Примерна такая же, как между свободной воительницей и гвардейцем. И та, и другая используют доспехи и сталь, но, как ты понимаешь, разница в самом образе их действий различается кардинально. Маг – это профессионал своего дела, в то время как волшебник более разносторонен, и если первый берет свое умением, знанием, словно уважаемый мастер, то волшебник больше похож на старого профессора, и может быть даже самоучкой, чья сила быть может и не в знании, но в опыте и в житейской мудрости, не говоря уже о незашоренности взгляда. По крайней мере, так их описывает история. Это очень интересная тема для разговора, и я думаю, вам будет о чем поговорить с Твайлайт после нашего возвращения. Но вернемся к нашим единорогам».

— «Ладно. Тогда, быть может, у них силы уже не те, чтобы с молодыми соревноваться?».

— «Что ж, давай рассмотрим такой вариант. Сила важна, и этого никто не сможет отрицать. Но еще важнее опыт и ум. Вот, гляди!» — дверь в купе закрылась, а с керосинового фонаря над нашими головами слетел и улегся на столик матерчатый абажур, обнажая закрытую колбу, похожую на вытянутую трубку, внутри которой, возле трепетавшего в потоке воздуха лепестка огня, появилась прозрачная фигурка пони – «Кажется, он попал в неприятности. Не находишь? Что ему делать, если он оказался, к примеру, в пасти дракона?».

— «Ну… Убегать. Или противодействовать» — я прежде никогда не видела так близко столь простую, «бытовую» магию, поэтому не выдержав, встала задними ногами на диван, чтобы как можно ближе рассмотреть это маленькое чудо. Впрочем, отвлекаться не стоило, и налюбовавшись полупрозрачной фигуркой, свитой из едва заметных струек непонятно откуда взявшегося там дыма, я честно попыталась подумать, что же мог сделать в этом случае единорог. Вариант с пегасом и земнопони, как я сразу же догадалась, не обсуждался, ведь в этом случае итог был, как говорится, закономерен – «Поставить щит, например. Я видела, как этой магией они отбивали целые скалы, брошенные в нас».

— «Да, так бы поступил сильный и уверенный в себе единорог. Допустим, он ставит стандартный щит – тот, которым можно прикрыться мгновенно, и который похож на полупрозрачный пузырь. Но вот беда — он ограничен доступным ему количеством магии, и пытаясь противостоять всему сразу, слишком многим факторами одновременно, он исчерпает все свои силы, и тогда…».

Фигурка вспыхнула и развеялась, растворившись в потоке воздуха, проходящего через колбу.

— «Понятно. А умный?».

— «Умный или опытный понял бы, с чем столкнулся» — вздохнула сменившая облик принцесса, и за этим вздохом мне почудилась целая история, древняя как этот мир. Возможно, даже развернувшаяся когда-то у нее на глазах – «Что такое драконья пасть, Скраппи? Давай разложим ее на составляющие, и предположим, что это пламя, челюсти и зубы. Иначе говоря – жар, давление, пронзание, верно? Каждой из этих сил можно сопротивляться с помощью магии, и по отдельности это делать легче, чем всему на свете одновременно. Значит, используя базовое Рифейское плетение мы формируем с помощью него ледяную сферу. Почему?».

— «Ну, потому что сила может исходить из единорога во все стороны одновременно, как излучение? Или защищаться лучше со всех сторон?» — взбодрившись, решила поумничать я, но быстро сдулась, увидев смешинки, мелькнувшие в лавандовых глазах – «Ладно-ладно, я тупая. Но вообще, сфера идеально противостоит давлению, это раз. А пронзание, это… Это давление чего-то острого, давление на одну-единственную точку!».

— «Молодец. Действительно, пронзание – это давление и острота. Видишь, как всего одной вязью мы противостоим сразу двум воздействующим на нас силам из трех? А Рифейское плетение является основой для всех стихийных щитов, нам лишь понадобится плести начальные такты со сдвигом, чтобы первым получился глиф холода, и не прилагая больших усилий, мы получаем защиту от огнедышащей пасти дракона».

— «Просто зная, что нам грозит» — прошептала я, глядя на танцующий огонек.

— «Да, Скраппи, все правильно. Поэтому не изображай из себя глупенькую пони, договорились?» — улыбнулась белая пегаска, и от ее грубоватой похвалы я вдруг почувствовала, как мои губы едва не разъехались до ушей – «Вот ты и познакомилась с базовым навыком того, как действует прикладное прорицание — сиречь знание того, что тебе предстоит. Как я и говорила, без опыта, мудрости и знаний прорицатель может лишь навредить себе и окружающим, и именно такими являются все «пророки», появляющиеся в смутные времена. Без знаний, без опыта, но имея в себе скрытые, или просто недоразвившиеся, не выпестованные силы, они пугают всех вокруг, не в силах выразить словами то, что воспринял их мятущийся разум, скатываясь к жутким пророчествам и малопонятным стихам».

— «А я всегда говорила, что пророчества должны быть четкими и понятными, иначе это ерунда и бред обкурившегося шизофреника!».

— «Что ж, это сложная материя, моя дорогая» — я лишь вздохнула, усаживаясь на диван, прекрасно понимая, что за этими обманчиво уклончивыми словами скрывался четкий посыл не лезть не в свое понячье дело, поэтому решила сосредоточиться на разговоре, еще не понимая, что именно так выглядело то самое настоящее обучение, о котором я когда-то просила принцесс – «И именно поэтому Эквестрия славна своими могучими риттерами, столь уважаемыми во всех странах, куда ступала их нога. Как и маги, они могут противостоять многим в одиночку, и добиваться своей цели. Ты должна научиться мыслить не только цельными образами, но и раскладывать их на категории, разбивая проблему на составляющие, ведь с частями справиться легче, чем с целым, верно? Или чем более опытен и умен единорог, тем быстрее он может это делать, локализуя возникающую проблему, и препарируя силой своего разума, выискивать пути ее решения. Конечно, три обозначенные нами силы из приведенного мною примера – это лишь базис, минимум для хорошего единорога, а умные маги оперируют множеством категорий, противостоя обрушивающимся на них невзгодам. Как, ты думаешь, нашему народу удалось не просто выстоять в окружении других видов, куда более приспособленных изначально к доминированию над остальными, но и возвыситься среди прочих существ, однажды ступивших на землю этого мира?».

«Ядро. Приветственное послание, оставленное Создателями!» — это был намек, или просто уверенность в том, что я пойму недосказанность слов принцессы? И я поняла, что скрывалось за ее словами, вновь возвращающими меня в заставленный кофейными чашками закуток, в столе которого скрывалась папка с индексом «scrPPY Rg». Она тоже видела это послание – но что, если она видела его целиком?

— «Старсвирл Бородатый. Это был волшебник потрясающей силы, знаний и мудрости, и он творил чудеса, оперируя в уме десятками категорий одновременно. Я всегда восхищалась его стремительным разумом, который он так ловко скрывал под обликом добродушного и слегка чудаковатого деда».

Что ж, теперь мне стало понятно, что повлияло на становление одной принцессы.

— «Запомни, Скраппи, что решение проблемы «в лоб» остается лишь тогда, когда не осталось ничего иного. И ты должна учиться раскладывать возникающие перед тобою препятствия на составляющие…».

— «Ну, эт я могу. Эт я умею. На две, три, а при хорошем оружии – на сколько угодно частей могу расчленить!» — не удержавшись, пошутила я, и лишь потом сообразила, что забылась, и позволила себе перебить говорившую со мною принцессу, речь которой звучала как раз с той долей отмеренной строгости, которая отличает дающих нам задания учителей.

— «Несомненно, и в каком-то смысле, это довольно полезное умение» — я ожидала недовольного взгляда или движения, а может быть, просто пропущенных слов мимо ушей, но точно не была готова к добродушной, но довольно двусмысленной усмешке, словно моя шутка была не только понята, но и в какой-то мере оценена. Будто она напомнила принцессе о чем-то давно забытом, и эта мысль вместе с воспоминанием об увиденных когда-то на этом белоснежном теле доспехов, заставила меня задумчиво почесать копытом за ухом – «Но теперь тебе предстоит делать это в уме. Научись раскладывать проблему на составляющие; пойми, как использовать каждую или как противодействовать им. Научись этому – и вскоре ты поймешь, что не останется для тебя ни армии, ни страны, ни существа, которому ты не могла бы дать достойный отпор».

— «Да уж. Была бы я еще умной пони…».

— «А что тебе еще остается?» — коварно усмехаясь, делано удивилась принцесса – «Ведь это необходимо не мне, как ты подумала. Это ты делаешь для тех, кого поведешь за собой. Ты уже научилась заботиться о них, и душевная боль от потерь едва не сломила тебя – но она и распрямила, закалила, сделав той, кто ты есть. Так прими этот дар, научившись заботиться и о себе!».

Прибытие на Мейнеттенский вокзал было для меня не менее впечатляющим, чем предыдущие. Уезжая из этого города, я быстро отвыкала от улиц-каньонов, стоящих впритирку огромных домов, грохот неумолкающего эха ударов копыт, многократно отражающегося от стен, брусчатки мостовой – все это обрушивалось на меня каждый раз словно удар океанской волны, заставляя голову кружиться, а сердце сжиматься от страха, словно перед ударом летящей на тебя океанской волны. Многочисленные очереди и толпы спешащих куда-то пони обрушились на нас подобно прибою, а гомон и грохот копыт не могли перебить громкие выкрики торговцев знаменитыми мейнхеттенскими сенбургерами и хот-догами с самой разнообразной начинкой. Впрочем, нам не пришлось сильно страдать от давки внутри вокзала, ведь несмотря на неудовольствие, на секунду отразившееся на морде розовогривой пегаски, даже она не могла не признать, что выбираться из толпы, окружавшей вокзал как на земле, так и в воздухе, было гораздо проще, когда впереди и позади тебя рассекает парочка не самых маленьких пегасов в необычной, угрожающе выглядящей броне фиолетового цвета. В утешение надувшей губки принцессе я обнаружила на одной из улиц тележку продавца этого бессменного мейнхеттенского фастфуда, и вскоре приплясывавшая от нетерпения Санни Скайз смотрела, как большие копыта земнопони ловко забрасывают на подогретые булочки отварную морковь, обильно посыпая ее желтыми специями, вареными кукурузными зернами, и укрывают шапкой из двух соусов.

— «Какая прелесть!» — просияла Скайз, до того с плохо скрываемым недоверием поглядывающая на не первой свежести полотенце, о которые продавец вытер покрытые снегом копыта. Осторожно попробовав, а затем и буквально проглотив первый хот-дог, она потребовала добавки, увлеченно выслушав целую лекцию об этой еде от добродушно посмеивавшегося здоровяка, чей акцент вдруг напомнил мне о Маккриди. Не меньший восторг у нее вызвали и корн-доги, представлявшие собой запеченную в тесте кукурузу на палочке с начинкой из соуса с расплавленным сыром – «И очень вкусно, даже несмотря на то, что их продают вот так вот, на улице!».

— «Может быть, наши копыта и не самые чистые, но эй – еще никто не отравился мейнхеттенским хот-догом!» — гордо фыркнул жеребец, толкнув перед собою тележку-мармит, внутри которой булькала горячая вода, позволяя держать теплыми как товар, так и самого продавца за счет крошечной печки, ароматный древесный дымок из которой странным образом придавал дополнительный шарм вкусу этой уличной еды – «Да, мэм, цех лоточников Мейнхеттена следит за своей репутацией. Видите этот значок? Вы можете обделаться в любом ресторане, вы уж простите, но если вы попали на самое дно, в самый заляганный закоулок, а ваше брюхо бурчит от голода – смело подходите к самой обшарпанной тележке, и вас накормят самой достойной жратвой в Большой Подкове!».

— «А он прав» — хмыкнула я, когда мы решили снова встать на крыло, но по просьбе (а вернее, по требовательному взмаху) моей спутницы снова опустились на землю. Похоже, принцесса решила своими глазами увидеть происходящее в ее городе, и мы снова слились с толпой, меся копытами уличный снег – «Я еще не слышала, чтобы кто-то пожаловался на пищевое отравление после этой еды. Может, они и вправду следят за ее качеством, а может, это какая-то земнопоньская магия…».

— «Не исключено» — односложно ответила та. Отдалившись на несколько кварталов от вокзала, я заметила, что мы движемся по спирали, описывая все большие круги, и с каждым из них настроение Скайз понемногу менялось, от лучезарно-довольного до настороженного, с которым она разглядывала окружающие нас улицы и пони, сновавших по ним – «Скраппи, ты ничего не замечаешь? Того, что выбивалось бы из образа, сохранившегося в твоей памяти полгода назад?».

— «Да нет, вроде бы…» — я отвлеклась от разглядывания светящихся вывесок, чей свет казался еще более ярким и одновременно более размытым из-за падавшего снежка, и огляделась вокруг, стараясь увидеть что-нибудь необычное или опасное. Увидев, как я закрутила головой, шедший позади декан в пурпурных доспехах настороженно фыркнул, заставив бегущих за нами пони шарахнуться от этого гулкого звука, на который быстро отреагировал его идущий чуть сбоку товарищ – «Хотя да, замечаю. Стало больше плакатов».

— «Я тоже их заметила. И давно» — остановившись возле поворота в переулок, принцесса прошлась вперед, внимательно разглядывая переполненные баки с отходами, издававшие отвратительный смрад и нахмурила бровки, когда один из приставленных ко мне дуболомов с топотом рухнул чуть впереди, отсекая нас от возможной угрозы, которая могла таиться в темном проходе между стен домов – «Скраппи, ты же слышала мою просьбу?».

— «Да, ва… Санни. Я помню» — проглотив едва не вырвавшиеся из меня при виде нахмурившейся повелительницы слова, закивала я, но тут же пожала плечами, не чувствуя за собою никакой вины – «Я должна была оказаться тут официально, чтобы все смотрели только на меня. Поэтому прибытие Легата Легиона, пусть и готовящегося к отставке, должно быть обставлено соответственно. Если бы я приехала одна, то меня вновь обвинили бы в шпионаже, и эта козлина Армед Фур снова послала бы за мной своих дуболомов, чтобы из вредности упечь меня в каталажку на пару дней. А толкущиеся рядом ребята из Отдельной Соколиной кентурии Легиона безо всяких разговоров и документов дают понять всем заинтересованным пони и просто любопытствующим: прибыл официальный представитель вооруженных сил, и если есть какие-то вопросы, то решаться они будут официально. И смотреть будут все на меня, а не на то, кто там меня сопровождает. Тем более, что все уже привыкли, что возле командующей Легионом всегда много разных пони толчется».

— «Что ж, узнаю школу моей дорогой сестрицы» — коротко улыбнулась одними губами принцесса. Остановившись возле высокой, в шесть этажей, кирпичной стены кондоминиума^[10], она внимательнейшим образом разглядывала потертый плакат «Оказывайте помощь! Покупайте купоны и облигации лотереи в пользу бедных и пострадавших от несправедливого режима и тирании!». Где-то под ним притаились оборванные и слабо читабельные рекламные проспекты, призывавшие пони вносить свои деньги в паевые фонды с самыми странными, порой даже не слишком благозвучными названиями. И это заставило внутри меня проклюнуться первые ростки озабоченности – «А что ты думаешь об этом?».

— «Я такого раньше не видела» — помотав головой, я тоже принялась изучать эти плотные куски дешевой бумаги со стершейся краской, буквально водя носом по холодному кирпичу, отмечая чуть смазанную краску линий (порядком потрепанная форма для печати?), бывшие когда-то яркими недешевые краски (не жалели битов?), и даже полустертые номера, неприятно царапнувшие сознание четырехзначными цифрами – «Тысячи выпустили и расклеили. Потратились. Работали на износ».

— «Выходит…».

— «Выходит, это не спонтанная акция. Не глас недовольных. А запланированное действо».

— «Выходит» — голос пегаски стал сух и насторожен, и я заметила, как она облизала вдруг пересохшие губы, несмотря на приличный морозец, к вечеру начавший пощипывать наши носы. Выбравшись из вонючей подворотни, мы уже другими глазами посмотрели на окружающий нас город, замечая то, на что не падал до этого наш взгляд. И если принцесса в первую очередь смотрела на фигуры в оборванных попонах и рваных плащах, мрачными тенями передвигавшиеся в переулках; на тачки и крошечные повозки, которые толкали перед собою мрачные, насупленные пони, одетые в намотанные на тело лохмотья, то мой взгляд цеплялся за околачивавшиеся на перекрестках фигуры, просто глазеющие на толпу. На слишком часто встречавшихся нам бодрых жеребцов и кобыл, выглядевших крайне занятыми и крайне опасными – по крайней мере, в глазах обывателей, с опаской расступавшихся перед ними.

Мне даже стало интересно, попробуют ли они бортануть кого-нибудь из моих сопровождающих, с ленивым интересом поглядывавших на этих умников в примечательных жилетах, на каждом из которых болтался профсоюзный значок. Но нет – пока не решались, сворачивая в последний момент с брезгливым видом, словно боясь испачкаться, или наступить на кучу отбросов.

— «Этот жеребенок… Он жаловался что очень неудачливый, и ему никогда не достается еда из бесплатных раздач» — негромко поведала мне принцесса. Проведя какое-то время среди нищих, скапливавшихся в привокзальных переулках, она поминутно оглядывалась, идя вслед за мною по улицам в сторону центрального парка. Там, среди укрытых снегом деревьев, на льду замерзшего озера был разбит большой каток, и мы присели на лавочку, чтобы разобраться в увиденном прежде, чем идти в отель – «Скраппи, даже жеребята оказываются среди тех, кто остался без крова и пищи. Но как же такое могло произойти?».

— «Я не знаю. Еще полгода назад тут было хоть и беспокойно, но все же ничего такого, что мы видели. Конечно, нищих не толпы, как могло бы показаться – они просто собираются возле бочек с огнем, чтобы согреться. Но mat vsahu tak – я еще не видела… Нет, видела одного бездомного, но это было в Кантерлоте, и это был «профессиональный бродяжка», как назвала его судья, приехавший откуда-то из Мустангрии. Но чтобы их стало так много, что они попадались на глаза… Нет, решительно не понимаю. Хотя…».

— «Быть может, их никто не замечал, пока обездоленных пони не стало слишком много? Или же не хотели замечать?» — голос белой пегаски на секунду подернулся инеем, и я вдруг заметила, что на ней уже нет ее шапочки с помпоном, теперь наверняка красовавшейся на том неудачливом малыше, и это заставило меня передернуться при мысли о том, какие организационные выводы будут сделаны из увиденного – «Быть может, вся та благостная Эквестрия, в которой я жила последние сотни лет, существовала лишь в моем воображении, рожденная успокаивающими докладами моих министров?».

— «Или же все случилось очень быстро» — глядя на какого-то чудака, бредущего по тропинкам с едва различимым плакатом, которым он время от времени размахивал – «Помню, год с чем-то назад, когда мы только построили Бастион, местные силы правопорядка жаловались на сумасшедших, часто доставляющих им массу проблем».

— «Ты считаешь, что эти пони похожи на сумасшедших?» — обернулась ко мне Скайз. Ее голос вдруг резанул меня словно бритва, заставив вздрогнуть даже околачивавшихся за лавочкой дуболомов, передернувшихся под своими доспехами. Увидев, как я отпрянула прочь, она совладала с собой, и отрицательно покачала головой – «Погляди на того пони с плакатом, Скраппи. Вот он идет, погруженный в свой внутренний мир, и ему нет дела до того, что мы считаем «объективной реальностью». У него свой взгляд на жизнь, свои заботы и хлопоты, свои страхи, о которых он пытается нам рассказать. Но мы не видим, не слышим его потому, что смотрим на мир по-другому. Но те пони… Нет, они не страдают от психических расстройств. Здесь творится что-то иное».

— «Значит, это очередной передел мира» — вздохнула я, вспоминая наш разговор перед отъездом в Грифус – «Период быстрого становления капитала, когда быстрые и инициативные успевают захапать все, оставляя прочих ни с чем. Период первоначального накопления, как его называли тогда».

— «Перелом веков» — негромко произнесла скрывавшаяся под маской пегаски принцесса, глядя на гирлянды фонариков, натянутых над замерзшим прудом, на льду которого важно скользили, или лихо крутились четвероногие любители коньков – «Что-то уходит, и что-то приходит. Когда-то я могла предсказать, как будут развиваться города, населенные разными видами пони. Еще недавно знала, что думают и как поведут себя те, кто считал себя достойным поспорить со мной на политическом поприще. А теперь – я сижу здесь, в холодном парке города, ставшего вдруг абсолютно чужим, и страшусь заглянуть в будущее. Странно, правда?».

— «Это не странно. Это нормально… Санни» — сдернув с себя шарф, заботливо повязанный мне на шею, я неловко принялась накручивать его на изящную шею кобылы, исподволь делая страшные глаза своим подчиненным, уже приплясывавшим от пощипывавшего их под всем этим железом морозца – «Что-то абсолютно новое. Знаешь, я это часто испытывала на себе».

— «Серьезно?».

— «Конечно» — честно ответила я, увлекая поднявшуюся вслед за мною пегаску к выходу из парка. Это был чужой город, ставший вдруг недобрым и мрачным местом для всех, кто знал его когда-то залитым ярким светом; местом, где предприимчивые и стремящиеся в будущее воплощали свои мечты. Но тяжелое сопение за нашими спинами и ритмичные хлопки больших копыт вселяли в меня уверенность в том, что любой, кто задумает доставить нам неприятности, дважды подумает прежде, чем выскочить на тропинку. Хотя, признаюсь честно, волновалась я отнюдь не за себя – «Я знаю это чувство, когда нет сил ни на что, и остается только сидеть, глядя в одну точку, и мысленно вопрошая себя «Где я ошиблась?». Такое часто случалось со мною в штабе, когда пришедшие вечером данные наносились на карты и оформлялись рапортами, а утром я смотрела на них, и понимала, что вижу что-то абсолютно иное. Что-то, что я представляла себе совершенно другим. И тогда накатывал страх – я думала, что потеряла связь с реальностью, и жила в своем, выдуманном мире, и теперь предстояло расплатиться за это жизнями преданных нам бойцов».

— «И как же ты поборола этот страх?» — улицы этого города были прямыми, словно все местные архитекторы остановились на изучении прямого угла, разительно отличаясь тем самым от Кантерлота. Желтоватый свет огней на высоких столбах вдоль широких авеню не серебрился на снегу, а делал его похожим на рыхлый и влажный песок, истоптанный сотнями, тысячами копыт – «Как ты справилась с этим?».

— «А я не поборола. Не справилась» — странно, но я поняла, что она спрашивала меня искренне, не задавая задание, словно Луна. Тысячелетняя принцесса, вдруг оказавшаяся подхваченной волной нового времени, стремительно и неожиданно ускорившего свой бег, спрашивала глупую, побитую жизнью пегаску, и почему-то это наполнило меня неожиданной для самой меня теплотой, заставив ответить честно – «И я знаю, что каждый раз, когда увижу бессмыслицу в донесениях и на картах, то буду страдать, буду глядеть в одну точку, изображая напряженную работу мысли, а на самом деле, тихоньку трястись от ужаса. Ведь если ты не понимаешь, что делает твой противник – то значит, ты теряешь контроль над ситуацией».

— «И нужно узнать, что задумали враги».

— «Ну, это для умных пони» — хмыкнула я, подходя к нависавшему над тротуаром тенту, зеленая ткань которого была украшена белыми цифрами «32». Те же цифры были и номером дома, в котором располагался отель Вудкок, где нам были заказаны номера. Я не имела представления, что означало это забавное слово^[11], быть может, являвшееся лишь фантазией владельца заведения, но оценила неброский уют холла этой восьмиэтажной гостиницы, выполненный в кантерлотском стиле – с деревянными панелями из грубого дерева на стенах, простенькими коврами на полу, заглушавшими наши шаги, и латунными решетчатыми дверями лифта, управлявшегося ловким портье – «Я просто оставляла на кого-нибудь весь этот бардак, после чего просто исчезала с отрядом опытных бойцов, и делала странные вещи, от которых потом и саму оторопь брала. А потом оказывалось, что пока враг колотился башкой в нашу оборону, у Легиона образовывался плацдарм для удара во вражеский тыл или фланг. Мы назвали эту тактику «Молот и Наковальня», но я чаще всего задумывалась о том, что хороший и опытный полководец не должен был в эту ситуацию вообще попадать».

— «Что ж, это и вправду что-то мне напоминает» — подумав, качнула головой пегаска, со стуком стряхивая с копыт мокрый снег. Навстречу уже спешил управляющий, или кем был этот пони в черном сюртуке, и пока я махала крылышком своим сопровождающим, прощаясь с ними до следующего дня, двое портье уже потащили тележки с доставленным в отель багажом вслед за идущей в сторону лифта кобылой. Солидно пророкотали сдвижные решетки, со стуком вцепились в зубья друг другу блестевшие от смазки шестерни, и лифт унес нас на пятый этаж, где нам уже были заказаны комнаты – небольшие, не идущие ни в какое сравнение даже с теми покоями, которые я все еще занимала в кантерлотском дворце. Несмотря на первый взгляд, Вудкок производил впечатление здания, которое сменило несколько владельцев, и каждый из них привносил в него что-то новое, соответствующее времени или моде. Наши комнаты, как и все на этаже, были похожи на поиски чего-то нового тем, кто устал от сложных линий и тяжеловесной отделки столичного стиля, скатившись в пусть и не выглядевший дешевым, но все же какой-то минимализм, остановившись в шаге от откровенного примитивизма. Ковролин с жестким ворсом, полутораспальные постели с низкими спинками черного дерева и отсутствующими столбиками или, упаси принцессы, балдахином; обилие соломенно-желтого, бежевого или белого цвета — все вокруг стремилось к какой-то стерильности в красках, формах и настроении, разом напомнив мне прочно вошедшие когда-то в моду «евроремонты», превращавшие квартиры в какие-то офисные помещения, наспех переделанные под жилье. Это место действительно было предназначено для остановок в поездках, а не жилья, что меня удивило, но раз уж заботливая мисс Инквелл выбрала его для нашего проживания, то и жаловаться я не собиралась. Вещи для поездки, кстати, тоже выбирала она, и пока я обеспечивала должный антураж происходящему, маскируя подмену принцессы ее двойником, сумки и чемоданы были наполнены и отправлены на вокзал, откуда прибыли вперед нас, как это было заведено у прагматичных эквестрийцев. Услуга эта стоила не слишком дорого, обеспечивая желающих подзаработать поденной работой, и узнав о ней, я уже не удивлялась, увидев, как ты, Твайли, путешествуешь по всей стране налегке.

«Не самый плохой способ отправиться куда-либо, признаться» — подумала я, накидывая на себя забавную розовую ночнушку. При виде кружевных рукавов этого платья для сна у меня было задергался глаз, но в номере было, как любили Мейнхеттенцы, достаточно прохладно, поэтому, побурчав, я все же натянула на себя оказавшуюся достаточно теплой ткань, после чего нырнула под одеяло, и выключив свет, еще долго смотрела в окно, любуясь снежинками, мерцающими в свете фонарей. Кивнув на прощание, принцесса удалилась в свою комнату, и даже такая неумная пони как я поняла, что в эту ночь она останется одна, наедине со своими мыслями, и моя навязчивая компания будет только вредна. Ей предстояла нелегкая ночь, но завтра я собиралась сделать все, что было в моих силах, чтобы взять на себя хоть немного той тяжести, что опустилась на плечи ошарашенной происходящим принцессы.

«Я подумаю об этом завтра» — решила я, закрывая слипающиеся глаза, и привычно нащупав успокаивающую тяжесть под соседней подушкой – «Завтра будет новый день, а у меня достаточно контактов среди тех, кто смог бы мне объяснить, что происходит в этом городе, пока меня нет».

Переулок с несколькими фонарями. Конус света под ними не разгонял, а казалось, еще больше подчеркивал темноту, сквозь которую пробивались бледно-желтые, мертвенные огни мегаполиса. Голубая единорожка с белой гривой в прозрачном платье с кружевами, которое можно было назвать только «вульгарным». Неискреняя улыбка: «Хочешь увидеть трюк? Двадцать битов». Я молчала, не зная, что сказать, и неискренняя улыбка задрожала – «Я имела в виду… пятнадцать?». Весь ее вид вызывал лишь жалость. «Двенадцать битов? Пожалуйста?».

Что произошло? Где я оказалась? Это был сон, но в этом сне я ощущала то же, что когда-то ощутила в разговоре с Соей Бриз – темнота, подсвеченная болезненно-желтым светом огней большого города. Неумолчный грохот тысяч копыт, перемешивающих с грязью плохо убранный снег. Ощущение безнадежности, глядевшее на нас из давно не мытых, запылившихся окон небольшого отеля. Злые слова угрюмого жеребца, не отрываясь, глядевшего на что-то мерцающее, скрытое от нас невысоким стендом с комнатными ключами. Стыд на морде единорожки, услышавшей слова про просроченную оплату. Крошечная комната, похожая на столетиями неубиравшуюся гримерку старого артиста, и попытка изобразить какой-то стриптиз, похожий на неубедительные кривляния.

«Так тебе… нравится то, что ты видишь?» — я не знала, зачем я здесь была. Что это было за место? Почему я лежала в постели с этой кобылой, гладя ее всклокоченную гриву, и ощущая не приятное возбуждение, а лишь грусть и отвращение ко всему – к этому темному миру, к этим заплесневелым стенам, а главное – к самой себе, позволившей ей произнести «Мне жаль… Я не стою и одной монеты…». Чувство ужаса, безнадежности наполняло меня до краев. Хотелось убежать, хотелось забыть и никогда не встречаться ни с ней, ни с этой комнатой, ни с этим местом – но все, что я могла, это лежать, глядя на потолок с обвалившейся штукатуркой, слушая приближавшиеся шаги жеребца. Я считала их, словно овец, в обратном порядке, и когда прозвучал последний – вскинулась, с всхлипом втягивая в себя воздух едва заметного сквознячка, рванувшегося от приоткрывшейся двери.

— «Мэм? Мэм, все в порядке?» — вместо дежурного из грязного, дешевого отеля, в двери показалась голова усталой, но порядком обеспокоенной горничной – «Я проходила мимо и услышала, как вы стонали… У вас все хорошо?».

Долгая пауза стала почти неприличной, и дверь открылась, ослепив меня потоками света, отразившемся на лезвии меча. В отличие от меня, оно не дрожало – ну, и в отличие от горничной, вздрогнувшей и попятившейся назад.

— «Простите. Просто плохой сон» — прохрипела я пересохшим горлом, опуская оружие. Оно же должно было скрываться на самом дне чемодана — когда я успела засунуть его под подушку, да еще и вытащить, реагируя на раздавшийся стук? – «Вы не могли бы принести мне снотворного и немного воды?».

— «Может, будет лучше, если я…» — кажется, я порядком ее испугала. Это понимание пришло вместе с осознанием того, что я сама положила Фрегорах под подушку, вот уже год не в силах заснуть без успокаивающей тяжести своего меча. Одного из мечей.

— «Пять лет Эквестрийского Легиона, мэм» — сквозь ужас, сковавший душу от жуткого сна, пробились ростки стыда. Хотя до двери было достаточно далеко, я не должна была тыкать мечом в сторону этой пони, пусть даже тело само отреагировало на предполагаемую угрозу, сделав все за меня – «Плохие воспоминания, резкий звук… Простите, что напугала».

— «Хорошо, мэм. Я принесу вам мятного настоя. Это лучшее средство для сна, и я уверена, что у нас найдется то, что вам нужно» — я с облегчением увидела, как кобылка успокоилась, и перевела дух. Интересно, и часто такое случается? Судя по всему, не впервые, если можно было судить по ее реакции. Но испугалась она чего-то другого… Надо выяснить, чего именно. Неужели ее уже обижали постояльцы?

— «Но я должна напомнить, что оружие проносить в отель запрещено, и мне придется проинформировать гвардейцев обо всем случившимся. Ради вашей безопасности, мэм».

— «Хорошо. Как скажете» — свет щелкнувшего ночника разогнал темноту. Не было ни стен с отваливавшимися обоями, ни удушливого запаха мускуса и плесени, ни истлевших плакатов, жутко глядевших прямо в душу в свете мигающих вывесок за окном. Широкая кровать с мягким бельем ничем не напоминала узкую койку, пропахшую семенем и потом, а вернувшаяся горничная быстро и профессионально расправила скомканное белье, пока я пыталась хотя бы немного привести себя в норму, сунув в уборной голову под струю холодной воды.

Богини, хвалу вам возносим за ваше милосердие и доступный водопровод!

— «Надеюсь, что не слишком сильно вас испугала» — повинилась я перед кобылкой, с явной опаской обходившей лежавший на прикроватном столике меч. Хорошо еще, что мне не пришло в дурную голову засунуть под подушку Шепот, остававшийся в запечатанном и снабженном всеми возможными предупреждающими надписями футляре, похороненном на самом дне нашего багажа. Вот это был бы сюрприз так сюрприз!

— «Я надеюсь, что это больше не повториться, мэм».

— «И часто у вас такое происходит?» — испуг коснулся глаз кобылки, заставив меня нахмуриться – «Неужели настолько часто?».

— «Мэм, я должна идти. Если вам больше ничего не нужно…».

— «Нет. Разве что успокаивающее».

— «Я оставлю его на прикроватном столике, мэм».

Кивнув, я снова бросилась на постель, искренне желая, чтобы занавески были толще, как гардины в покоях королевского дворца, не пропуская мертвящий свет неоновых вывесок. Или это был не неон? Какую технологию, какую магию использовали пони для создания таких вот светящихся рекламных проспектов? И почему меня так пугали темные окна, на которые я старалась не смотреть? «Становишься неврастеничкой, Скраппи» — попеняла я себе, но все же закуталась в одеяло. Мне очень хотелось пойти туда, в соседнюю комнату – этого требовало что-то внутри меня, призывая постучаться в закрытую дверь. Но разум твердил свое, и я понимала, что так будет лучше – не навязываться, словно патока или жвачка, но прийти на помощь в подходящий момент. Предложить свою помощь, когда она действительно будет нужна.

«Но темная комната, одиночество, и мертвый свет из окна – я должна быть там» — протестовало что-то внутри, когда я мелкими глотками пила холодящий рот настой из мяты и меда. Одна часть меня толкала вперед, другая требовала оставаться на месте, и занятая борьбой между этими двумя крайностями, я не заметила, как уснула, погрузившись в темный океан, наполненный шорохом песка.

Бесконечного океана черного песка, из которого поднимались облитые лунным светом скалы, формой своею напоминавшие кости древних существ.

Утро выдалось на удивление неплохим. Собранный пегасами снеговой фронт устроил над окружающими город полями образцовый снегопад, во время которого досталось и Большой Подкове. Убаюканная тихим шорохом снега, чья пелена скрыла от меня город и приглушила его резкие звуки, я продрыхла едва ли не до полудня, с трудом разлепив глаза, когда чье-то копыто резко отдернуло штору.

— «Доброе утро, мэм!».

— «Я ненавижу утро. Долой Селестию! Луна — лучшая принцесса!» — не открывая глаз, простонала я, закапываясь поглубже в подушки. В отличие от тех, что остались в покоях замка, эти казались какими-то жидкими, словно супчик из Гриффонстоуна. А вот горничная оказалась лакеем, или как еще можно было назвать этого гостиничного служащего, вместо нее открывавшего окна, впуская в номер возмутительно много света, резанувшего меня по глазам – «А где…».

— «Не знаем, мэм» — если бы не эта поспешность, я бы и внимания не обратила на смену персонала. Отдежурила пони и домой пошла – не будет же она дожидаться, пока сонливая постоялица глаза соизволит продрать. Но этот торопливый ответ на вопрос, еще не до конца оформившийся даже в моей голове, заставил меня высунуть нос из подушек, подслеповато щурясь на работника отеля – «Мы с утра заступили на службу. Кофею, ванну горячую не желаете?».

— «Думаю, обойдусь» — буркнула я, решительно вылезая из постели… И столь же решительно запрыгивая обратно, с жалобным повизгиванием тряся копытами, соприкоснувшимися с отвратительно холодным ковром. В общем, на то, чтобы выцарапать себя из постели, у меня ушло не менее получаса, но я все же привела себя в порядок, и наконец убралась из номера, позволив незнакомым мне до того пони заниматься его уборкой. Принцессы в отеле уже не было – судя по оставленной мне записке, она отправилась прогуляться, причем без какого-либо надзора со стороны моих охламонов, уже скучавших у входа в отель на радость многочисленным прохожим и любопытным уличным жеребятам, любовавшихся эдакой диковинкой. Поэтому мне оставалось только придерживаться своей части плана, и начать совершать что-нибудь эдакое, что заставило бы окружающих смотреть только в мою сторону, обеспечив принцессе свободу маневра, и возможность самостоятельно понять, как же на самом деле тут обстояли дела. Горничную, что приносила мне снотворное, и отказалась отвечать на вопросы, я тоже встретила – но направлявшуюся к выходу и с чемоданом, что только добавило новых вопросов.

— «Мисс, вы что же, уходите?» — не нужно было обладать проницательностью аликорна, чтобы понять, что именно происходит. Да, ее уволили всего за полдня, и я могла поставить свой зуб против тухлой картофелины, что дело не обошлось без этой попытки ночного разговора. Кобыла отмолчалась, но я решила не оставлять это дело без должного внимания, и решительно двинулась в сторону лифта, отмахнувшись от заглянувших в двери хранителей моего тела.

У меня были и другие поводы для беспокойства, одним из которых стало понимание, что мой приезд уже не является тайной для заинтересовавшихся этим вопросом пони.

— «И чем же я могу вам помочь?» — развел копытами не примечательный бурый земнопони, в чей кабинет я вломилась с настойчивостью и энергией взявшего след сенбернара. Вслед за мной в него проскользнули и двое помощников управляющего, как про себя обозвала я этих шкафообразных жеребца и кобылу, морды которых не позволяли упрекнуть своих хозяев в наличии ярко выраженного интеллекта. Впрочем, это легко компенсировалось размерами и массой этих созданий, и я мимоходом подумала, что была бы не прочь увидеть такие вот шкафчики в Первой кентурии любой из легионерских когорт – «Все ваши пожелания смогут выполнить служащие отеля, мисс, а работа с персоналом является не вашей обязанностью, а моей».

— «Ага. У меня уже есть одно» — быстро-быстро закивала я, всем своим видом демонстрируя радость от столь внимательного ко мне отношения – «Я встретила горничную, дежурившую на моем этаже – кажется, она покидала работу с таким видом, что делала это в последний раз. Мне почему-то кажется, что это произошло из-за меня, поэтому я хотела бы принести свои самые искренние извинения отелю… И попросить, чтобы ее не увольняли из-за меня».

— «Это необычная просьба. Мы обязательно ее рассмотрим» — вежливо ответил жеребец, хотя его голос звучал столь напряженно, что я буквально почувствовала, как он буквально удерживал себя от приказа вышвырнуть меня за дверь – «Но знаете, мисс, я уже много лет работаю управляющим Вудкока, и еще никто не мог сказать, что я допустил вопиющую ошибку. Особенно в работе с персоналом. Поэтому не беспокойтесь, мы разобрались с возникшей ситуацией, и сделали определенные выводы. Вы довольны?».

— «Не совсем» — почесав за ухом, призналась я, делая вид что не слышу, как зашуршали жилетки на сменивших позы пони у меня за спиной – «Хотя впечатлена, как меня вежливо послали».

– «Шеф, кажется, вы захотите поговорить с этой пони вежливо» – с сомнением произнес один из громил, когда рот сидевшего напротив жеребца превратился в узкую линию, словно вырезанную ножом. Его напарница, матерая кобылища без особых признаков интеллекта, только катала шары мышц по плечам, явно дожидаясь одного только знака, чтобы выбрыкать меня за дверь.

– «Правда? И почему это?» — раздраженно поинтересовался озабоченный чем-то управляющий, отбрасывая в сторону записку, которую до моего прихода очень пристально изучал.

– «Так, в газетах писали… Всякое. Вот про них».

— «А у тебя, значит, есть время еще и газеты читать?».

— «Ага. Я всего лишь Легат Эквестрийского Легиона — в отставке, конечно же – но этот бычара прав, и про меня впрямь любят пописать все, кому не лень» – решив не ломать шпионскую трагикомедию, доверительно сообщила я этой троице. В конце концов, для наведения шороха на этих заснеженных улицах репутации лучшей, чем одна из самых скандальных столичных кобыл, было попросту не найти и то, что меня уже опознали, делало эту задачу гораздо проще – «Я зашла сюда не для того, чтобы вмешиваться в ваш бизнес и указывать вам как обращаться с персоналом. Просто я привыкла за время службы к простым правилам, одно из которых гласило: «После – значит, по причине того», и поэтому чувствую себя неловко перед той пони за то, что с ней случилось после разговора со мной. А я не люблю чувствовать себя неловко, понимаете? Я провела год за границей Эквестрии, и после отставки хочу проехаться и поглядеть, где осесть, и растить своих детей. Хотя меня настойчиво сманивают к себе грифоны, и даже подарили особнячок – небольшой, с половину этого отеля, но в слишком тихом и уютном месте, чтобы я могла себя чувствовать там хорошо и нескучно».

Судя по приторно-сочувствующим мордам, мое беспардонное вранье произвело на них впечатление. Я знала, что все сказанное дойдет до кого нужно, поэтому подумала, что было бы неплохо информировать умников из этого Д.Н.А. о своих планах. Зачем? Да потому что без них тут явно не обошлось, Твайли, и я прекрасно представляла себе еще по прошлому посещению обожаемой тобою Большой Подковы то, кто тут на самом деле заправляет всеми делами. И уж если весь город решил отложиться от трона, по сути, объявив о своем недоверии власти диархов, то даже не стоило сомневаться в том, что во всем происходящем неминуемо замешаны очень и очень серьезные пони.

От одного только воспоминания о Колхейне мороз продирал у меня по спине.

— «Уверяю вас, это было всего лишь совпадение» — поморщился управляющий, сердито поглядев на виновато потупившихся подручных – «Кажется, эта горничная разбила дорогую вазу. Очень дорогую. И теперь она у нас не работает».

«Ну да, конечно же. Неплохой аргумент».

— «Понимаю. Но хотите на чистоту, мистер? Тут происходит какая-то ерунда, и на моих глазах обижают ни в чем не виноватую пони только потому, что она оказалась ко мне добра. И вы хотите, чтобы я осталась безучастной?».

— «Просто такова жизнь, мэм. Если кричать и шуметь слишком громко, можно побеспокоить серьезных пони» – вздохнул управляющий, глядя на меня безразличным взглядом, так похожим на тот взгляд жеребца из моего сна. Смирившегося с окружающим его кошмаром, и старающимся его не замечать – «Это не мы такие, мэм – жизнь такая. Нужно понять правила игры…».

— «Эту фразу, про жизнь, сказали мне в прошлый раз очень серьезные пони. Даже два раза» — тихо, и очень зло произнесла я, лишь огромным усилием воли не дав себе грохнуть копытами по столу. Почему-то мне показалось, что от этого нехитрого действия он попросту разлетится, или развалится на куски – «В том числе и жившие здесь, не говоря уже о правителе Пизы-Друнгхара. Я заставила их всех изменить свое мнение. Помните, чем закончилось это здесь, в Мейнхеттене?».

— «И чем же?».

— «Мне построили Бастион» — скривилась я, обнажив свои мелкие зубки. Кажется, воротилы отошли от первого впечатления, и решили, что теперь они предусмотрели все? Что ж, я собиралась убедить их в обратном – «Увы, во второй раз возникло некоторое… недопонимание. В результате чего, совершенно случайно, едва не случилось несчастье с одним бывшим «очень серьезным пони». Но в третий раз я уже не буду столь всепрощающей и милосердной, и если принцессы, по доброте своей, могут и простить, то я – не прощу. И не забуду. Припомню все, что было до того, прибавив и все остальное. Не пожадничаю, и сдерживаться не стану».

— «Я… подумаю над вашими словами» — помолчав, медленно произнес управляющий. Его копыта бесцельно двигались по столу, каждый раз отдергиваясь от четвертинки листа, словно эта записка жгла ему ноги – «Возможно, эта ваза и в самом деле не была такой уж ценной…».

— «Спасибо!» — протянув передние ноги, я схватила копытами копыто жеребца, и с энтузиазмом его потрясла, заставив худощавого земнопони задергаться в моей хватке, словно куклу с оборванными веревочками – «Я знала, что у вас доброе сердце! Месяцы скитаний, лишений и сотни истребленных чудовищ научили меня одному – только мы делаем жизнь такой, какой она является, и если мы будем добрее друг к другу, то никому не придется страдать!».

— «Да… Не страдать… Это было бы хорошо» — пробормотал жеребец, пытаясь собрать в кучку разбегающиеся после встряски глаза. Увидев такую реакцию своего патрона, подпирающая дверь парочка сочла за лучшее выпроводить меня из кабинета максимально вежливо, а уж увидев добродушные рожи двух легионеров, поджидавших меня у дверей, быстро сориентировалась, и вообще перестала отсвечивать на горизонте, столкнувшись с улыбающейся рожей сиреневой пегаски. Проводив глазами растворившихся в отеле пони, Госсип гордо выпятила грудь, словно токующий голубь, и отправилась вслед за мной, держась гораздо ближе, чем сопровождавшие меня вчера легионеры. В ответ, я могла только вздохнуть, ведь вместе с обязанностями, которые я постаралась сделать как можно труднее, дабы не превращать эту кентурию в очередных преторианцев-мамелюков-гвардейцев, бок о бок шли и права – право знать объект своего охранения лучше, чем остальные; общаться свободнее, чем с прочими офицерами. Высказывать свое мнение. Быть эдаким членом небольшого элитного клуба, пусть даже и на правах младших членов без права голоса. Посмотреть, во что выльется это начинание, и не заложила ли я своими же копытами большущую мину под все свои начинания, давало возможность лишь время, а пока я решила не вмешиваться и посмотреть, воспримут ли товарищи по оружию это как почетную обязанность, или возможность стать лучшими из лучших. Судя по виду некоторых, что прошли со мной эту полугодовую поездку, пока получалась смесь из первого и второго хотя, влетев в Бастион, я быстро обнаружила, что и остальные пегасы приняли меня тепло, как вернувшуюся из отлучки мать. Наверняка этому поспособствовали и деятели из Соколиной кентурии, щеголявшие перед пернатыми сородичами своей обновой. Угрожающий вид этих угловатых доспехов, выкрашенных каким-то придурком в царственный пурпур, привел пегасью стаю в нездоровый ажиотаж, и пробираясь на последний этаж, в свой бывший кабинет, в котором я и была-то, признаться, всего три или четыре раза, я слышала многочисленные шепотки, со скоростью ветра разлетавшиеся по огромному зданию мейнхеттенских казарм Легиона.

— «И вот представьте, мы уже думали, что ее огромный червь сожрал, или еще какой-нибудь монстр размером с дракона, а она вываливается такая из дыры в потолке, и хрипит: «Я сама приду нассать на ваши могилы!». Мы просто охренели!» — услышала я голос Кавити, заставивший меня вспомнить о недовольстве принцессы. Нет, чисто технически мы все же путешествовали вдвоем, ну а то, что я «случайно» отправила половину кентурии Рэйна в Мейнхеттен днем ранее, было бы ей абсолютно не интересно. Впрочем, дальнейшие слова рассказчика заглушил громкий хохот, больше похожий на рев, поэтому я пригнула голову, и быстрее заработала ногами, без стука проскользнув в кабинет своего заместителя.

По крайней мере, я прилагала все усилия к тому, чтобы так и произошло.

— «Привет, Хай!» — жизнерадостно осклабилась я, глядя на поднявшегося из-за стола жеребца. За эти полгода образ соломенношкурого пегаса начал размываться у меня в памяти, и увидев его после долгой отлучки, я вновь поразилась тому, насколько он повзрослел. Черты его стали жесткими, слегка огрубевшими, делая его похожим на Желли, сбросившего десяток лет. Но больше всего мне не понравились его глаза, смотревшие на меня с каким-то насторожившим меня недоверием. Так смотрят на пьяноватого отца, ввалившегося домой поздно ночью, и меня настолько ошарашило это сравнение, пришедшее мне на ум, что прошла пара долгих минут, прежде чем я сообразила, что все это время мы молча смотрели друг на друга.

— «Здравствуй, Скраппи».

— «Здравствуй» — мое настроение вспыхнуло и погасло, как свеча на ветру. Уж слишком официальным был этот тон, и слишком спокоен был пегас, вставший из-за стола – «Надеюсь, я не слишком невовремя?».

— «Нет, ты ничему не помешала. Тренировки идут, пегасы возвращаются в строй, и сейчас численность стаи достигла трех четвертей от номинальной. Хотя эти перьеголовые в новой броне заставили щебетать о себе весь Бастион. Я не просил о какой-либо охране».

— «Так вы сами ее мне подсунули» — развела крыльями я, совершенно сбитая с толку подобным холодным приемом – «А потом было решено, что полторы сотни бездельников нам не нужно, и теперь каждого высшего офицера Легиона будет сопровождать по крайней мере один боец из Соколиной кентурии».

— «Решено…» — столь же холодно проговорил жеребец, словно пробуя это слово на вкус. Обойдя стол, он прошелся вдоль сдвижной стеклянной двери, глядя сквозь квадраты покрытых инеем стекол на снег, сыпавшийся на укрытые белой пеленою поля – «И кто же это решил? Ты? Или Рэйн?».

— «Коллегиально, blyad» — теперь и мой голос стал холоден, как кусочки льда, покрывающие перила балкона – «Еще какие животрепещущие вопросы по этому поводу у тебя есть?».

Пегас промолчал, так же спокойно глядя на меня, словно на какого-то незнакомого пони. Вопрос о том, зачем же я прилетела, так и не прозвучал, но он повис между нами в воздухе, словно морозная дымка, затянувшая холодное стекло. В чем я ошиблась, и что сделала не так, заслужив подобный прием? Быть может, оторвалась от жизни, и возгордилась, сбросив свои обязанности на остальных, и в первую очередь, на своего заместителя? Но разве чувствовала я гордость за все, что случилось за эти годы? Или дело было в чем-то другом? Быть может, улетевшие в Мейнхеттен решили, что я зарвалась, и достигнув желаемого, попросту бросила их? Но почему тогда никто ничего не сказал мне об этом? Помнится, прошлой зимой недостатка в желающих сообщить мне о допущенных ошибках вроде бы не наблюдалось – так почему сейчас окружающие смотрели на меня как-то буднично, без особенного интереса, и кажется, даже с легким удивлением от того, что я все еще здесь?

«А может, они и в самом деле не понимают, чего хочет от них зарвавшаяся фаворитка? Публично лишенная звания и должности, она все еще носится вокруг и брыкается, кувыркается, интригует, пытаясь вернуть ускользающее влияние, просыпающееся между копытами подобно черному песку. И хуже всего, что все видят это глубокое нравственное падение, как обозвал этот процесс один черный мерзавец – но получается, что он оказался все-таки прав… Но почему? Почему все вокруг правы, кроме меня?!».

Пришедшие в голову мысли были похожи на снег. Накапливающийся исподволь, незаметно, он все больше и больше давил на меня, неподъемной тяжестью сгибая плечи и голову, саму клонившуюся к полу.

— «В любом случае, теперь можешь делать с ними все, что захочешь» — я постаралась вспомнить, для чего явилась сюда – и не смогла. Копыто само нащупало сумку на боку, из которой на стол полетел свернутый в трубку приказ, над которым я корпела бессонными ночами, стараясь предусмотреть любые лазейки для всяких идиотов, которые попытаются обойти на повороте соломенношкурого жеребца. Печати были подлинными – принцесса дала мне карт-бланш в вопросе выбора своего приемника, и я не собиралась откладывать это дело в долгий ящик, поэтому золотые подковки и печати из толстого алого сургуча намекали любому желающему поинтриговать, что назначение подтверждено королевской канцелярией, а это не тот орган, с документами из которого стоит шутить.

— «Я еще не Легат» — спокойно заметил Хай, бросив короткий взгляд на свернутый трубочкой документ. Куда больше его внимание привлек легатский шлем, который я притащила из Кантерлота, и не швырнула, как очень хотелось, а осторожно устроила на углу большого стола.

— «Да. Еще не легат. Пока лишь исполняющий обязанности до вступления в эту должность, после окончания зимних праздников» — мои дела в Бастионе подходили к концу, и этим я подводила под всеми прожитыми годами жирную черту. Ту, что отделит меня от всего, что произошло за эти пять лет – «А после этого уже будешь решать сам. Над тобой будут стоять только командор и принцессы, и только ты будешь выбирать, куда повести Легион».

— «Я не просил об этом» — твердо ответил Винд, словно уже давно репетировал эти слова в ответ на все, что могла бы ему произнести при передаче звания и должности – «Я никогда не просил об этом, и даже то, что случилось во время войны, я сделал лишь заботясь об окружающих, и о тебе».

— «Вот поэтому ты и станешь следующим Легатом Легиона» — на шутки не осталось дыхания, когда на мою грудь легла тяжелая и мягкая лапа, пробуя болезненно трепыхнувшееся сердце кончиками острых когтей. Мы разговаривали как абсолютно чужие друг другу пони, но я даже и не догадывалась, что можно так быстро стать ими всего лишь за полгода разлуки – «Поэтому я и не собиралась вставать у тебя на пути. Отошла в сторону, чтобы народ привык думать о тебе как о командире».

— «Ты улетела за славой и почестями!» — вдруг, развернувшись, выпалил Хай. Словно прорвался какой-то гнойник, давно зревший внутри моего друга, в одночасье превратившегося в чужого мне пони, глядевшего на меня свысока – «Ты бросила все, и вернулась обратно! Без нас!».

— «Да? Тогда смотри!» — я рывком отбросила в сторону гриву и оскалилась, повернувшись левой щекой, не пытаясь избежать отвратительно изменившегося голоса, рожденного оттянутым уголком рта. Наверное, где-то внутри я тоже ждала одного только слова, чтобы выплеснуть на него все то, что копилось за все это время – «Полюбуйся на славу! Погляди на почести! Изуродована, использована, и вышвырнута за ненадобностью, как не соответствующая моменту! Хочешь, хоть сейчас тебе такое сообразим?!».

- «Ты отослала меня…».

— «Я послала тебя в Мейнхеттен как командующего частью Легиона! Большей частью на тот момент! И сделала это, чтобы спасти от очередных кадровых перестановок! Чтобы спасти от интриг, которыми все это время занимался теперь уже твой фрументарий, спасая задницы всех от того же Аналитического Отдела! Я отослала тебя, чтобы дать время почти половине Легиона привыкнуть воспринимать тебя как лидера! Я рвала жопу для того, чтобы отстоять тебя как своего преемника! Я послала nakher самих принцесс – и ради чего?! Ради упреков в том, что я, видите ли, улетела – причем по приказу принцесс! Ах, прости, дорогой друг – из Глубин Гравора, с котелком в зубах, где плещется лужица тухлой воды, было трудно послать тебе весточку, blyad!».

— «А все оставшееся время?».

— «А все оставшееся время я провела в госпиталях. У грифонов, в тюремном госпитале, и в Кантерлоте – когда чуть не сдохла в очередной раз, после долгого приема! Я мечтала дать тебе отпуск, дать возможность пожить мирной, спокойной жизнью со своим табуном, а в итоге… Да, все было бессмысленно. Принцессам оказались не нужны спасенные Грифоньи Королевства, тебе оказались не нужны эти полгода – все мои усилия можно было спустить в навозную яму. А знаешь что, Хай? Давай бросим это дело, а? Оставайся на посту примипила, дождись назначения нового командира, и спокойно выполняй приказы. Я уже знаю, кто это будет, и поверь, знатно поржу, когда это произойдет!».

— «Ты не права…».

— «Может, и не права. Но я просто устала быть не правой» — резко развернувшись, я злобно прогрохотала копытами к двери, по привычке печатая каждый шаг, и рывком распахнув стеклянную дверь на секунду остановилась, оцарапав взглядом пегаса, из голоса которого ушли отчуждение и холод. Кажется, он собирался что-то сказать или объяснить, но поперхнулся и вздрогнул, напоровшись на мой взгляд, кипевший от возмущения и несправедливой обиды – «Особенно когда все, что я делаю и чем жертвую, оказывается никому nakher ненужным!».

От грохота захлопнувшейся двери грустно звякнули треснувшие стекла, а с потолочных балок посыпался снег, словно прахом покрывая замерших на внешней галерее легионеров.

¹↑ [10] Кондоминиум (кондо) – здание, управляющими и собственниками которого являются проживающие в нем жильцы.

²↑ Вальдшнеп. Небольшая бурая птица с длинным клювом, питающаяся дождевыми червями.

[11]

Искусство живое

Midipon's Group

Обоюдоострый меч

Свет во тьме

Уминотаврённый

Уровни абсурда

Флаттершай против!

Исповеди

Оккулат.

Миниатюры по TES'y.

Стальные крылья: Огнем и Железом

Глава 17: "Тайны уходящего года" - часть 4