Стальные крылья: Огнем и Железом

Глава 18 - "Найди свой путь" - часть 1

«Она была странной. Очень странной. Нет, я не про ее командование говорю – все, кто создал Легион были странными. Может, поэтому им это все и удалось. Но Первый Легат была страннее всех. Она могла отдавать очень жесткие приказы – по-настоящему жесткие, я имею в виду, за которые в мирное время светила неизбежная каторга – и в то же время долго бродить по стенкам какого-нибудь крошечного шлюза для лодок, спускаясь в воду, и лежа на какой-нибудь доске, часами разглядывать дверцы, поросшие речной травой. То есть, я имею в виду, на что там можно было смотреть? Камни, поросшие мхом, застоявшаяся вода, лягушки – такого добра и в Эквестрии навалом, в любой деревне и городке. Но она лежала, смотрела на них, причем часами. Представляете? А колеса? Огромные водяные колеса, которые эти придурковатые Прополи строили в своих оазисах – она разглядывала их как какие-нибудь штуки в музее. Ходила по мосткам, вглядывалась в эти скрипучие штуки, а потом обняла одну из подпорок, закрыла глаза и слушала шум, треск и скрипы деревянных частей этих махин. А мы стояли неподалеку, и сохраняли бдительность, чтобы никому не пришло в голову ее потревожить. Не, я не жалуюсь – мы же были Соколиной кентурией, лучшей среди лучших, и это была наша работа и наш долг. Но знаете что? После вот таких вот прогулок и разглядывания обычных вещей, она возвращалась в штаб, и мы знали, что теперь очередному племени придется держаться за свои полосатые жопы, если вы понимаете, что я имею в виду. То есть, Дискорд ее раздери, я не знаю, что она видела там, в этих самых камнях, траве и деревяшках, но после этого она словно составляла в своей голове представление о том, как противник живет, воюет и как он вообще будет думать. Будто она залезала в головы врагов. Охренеть можно было! Винд и последующие Легаты и близко не выделывали таких вот странных и жутких штук.

Но мы все понимали, что если сами не знаем, о чем думает наш командир, то враги уж точно говорили такие друг другу: «Эй! Что вообще делает эта психованная кобыла?!». И они уже проигрывали Легиону, даже не догадываясь об этом».

«Мантикора. Даже не дикая, а одомашненная кем-то из богатеньких столичных идиотов. Кажется – ну, кошка. Ну, большая. Любой сильный единорог или ловкий пегас живо ей хвост-то открутят. Лежит себе, никого не трогает, на солнышке греется, да лапу вылизывает – изредка только когти взблеснут. Сородичи такой на каждой помойке обретаются. Но вот стоит только в ее глаза паскудные посмотреть, как сразу же понимаешь – живой добычей питается тварь. К кровушке свежей привычна. И не одомашненная она, а просто охотиться лень, когда хозяйки кормят от пуза. А вот теперь ее для чего-то спустили с крепкого поводка, и лишь хозяйки ее представляют, в кого вонзятся эти жуткие когти и ядовитое жало. Пусть среди наших ребят селестианских праведников вряд ли найдется, но глядя в эти буркала черные, неживые, понимаешь, что рядом с ней даже самые безбашенные «деловые» из Д.Н.А. – просто какие-то всепрощающие монашки из селестианских общин. Эта паскуда сожрет, и жрать будет кроваво, ярость свою удовольствуя. Так, что остальные обмочатся и обосрутся. Примером сделает для остальных, аки зверь рыкающий, чтобы боялись. Поверь старику, сынок, я многое видел, и от своего папаши, да будет ему зеленой трава на Небесных Лугах, сам о таких пони наслышан. Редко они на земле появляются, но уж если явились — то неспроста. Значит, нужно им что-то, и если встретишь его, то уничтожь такого, или с дороги его отступи. Но, как написано в книгах старых, не дано простым пони такое чудовище уничтожить, ибо отправлены они в мир волею аликорнов и не успокоятся, пока цели своей не достигнут. И потому мы будем делать то, что обещано было, что бы там остальные умники ни говорили. Д.Н.О. слабости не прощает, но не прощает оно и глупости а потому и вы, по примеру моему, будете тихо сидеть. Курочка по зернышку клюет, и сыта – она и зиму перезимует, и цыплят выведет. А остальные пусть бросаются на эту тварюгу, и дохнут от мерзких когтей».

---

Это была, наверное, самая спокойная зима за все время моей недолгой жизни. Конечно же тот год, что я провела в отпуске для ухода за жеребятами, как и всякая приличная мать, я не забыла, но в памяти всплывают лишь мои малыши, ухаживать за которыми я только училась под присмотром Бабули и двух приходящих нянек, скрывающих свою истинную суть – и кошмары, которыми была заполнена каждая ночь. Кошмары, от которых я просыпалась от собственного крика. Кошмары, с которыми так и не смогла справиться медицина нового мира. И с которыми я была принуждена встретиться один на один, повинуясь несгибаемой воле принцесс. Поэтому никаким отдыхом в тот год и не пахло, но теперь подросшие дети уже не требовали столько внимания, сколько новорожденные, поэтому на эти два или три месяца, показавшиеся мне практически бесконечными, я была предоставлена сама себе. Но под этими словами я не имела в виду, что меня оставили в покое…

Просто принцессы не давали мне никаких поручений.

Да, это прозвучит странно для любого, кто будет читать эти дневники. И я, оглядываясь назад, видела лишь бесконечный бег по лезвию меча. Длительные командировки и бесконечные разъезды. Походы, сражения, дым из ушей и редкие встречи с родственниками и детьми, уже забывавшими твой вид. Вид, который каждый раз менялся, неуловимо для меня самой, и очень заметно для окружающих. Не зря, ох не зря Графит предложил мне начать наш семейный фотоальбом, ведь только на этих допотопных фотокарточках, изготавливаемых из стекла, слюды или даже металла я могла видеть, как изменилась с течением лет. Как стало более крепким и подтянутым тело, как раздались шея и грудь на зависть любому мирному жеребцу, как вытянулись ноги – я стала похожей на какого-то подростка, уже перешагнувшего грань созревания, но все еще сохраняющего в себе черты легкой, приятной глазу подростковой нескладности, заставлявшей меня смущенно краснеть, отводя от зеркала взгляд. Куда делся тот уютный пятнистый медвежонок, которым я себя ощущала? Кобыла, что в нем отражалась, была лишь маской, приросшей к телу за год, которую я отчаянно хотела сорвать с себя, вновь став той глупенькой, мелкой кобылкой, на которую покровительственно посматривали жеребцы, и заинтересованно поглядывали кобылы. Рано появившиеся морщинки в уголках строго глядевших глаз, похожих на чернослив или неживые, стеклянные пуговицы, говорили отнюдь не о веселом нраве или нескончаемом смехе, а извилистый шрам, перекосивший левую половину морды, навечно исказил ее в неприятной, сардонической усмешке. Множество других усеивали мое тело, ведя на нем летопись поражений и побед, свершений во имя чего-то или кого-то, но я не посмела бы жаловаться ни на один, ведь в том, что я их получала, была и моя вина. И каждый из них был той меткой, которая позволяла мне помнить, не позволяла забыть, как бы я того ни хотела, глотая пилюли, облатки и порошки, чей хвойный запах преследовал меня каждый раз, когда я приезжала в наш маленький городок. Казалось бы, чего было проще — поддаться этому пряному, горько-кислому запаху летнего леса, напоенного ароматами хвои и свежей смолы, раз за разом возникающему то под кроватью, куда я заглядывала в поисках брошенных когда-то веревок от транспортной сбруи, то тоненьким сквознячком, сочащимся из-за приоткрытой двери, то вдруг пропитывающему все банные принадлежности в нашем подвале. Я держалась, ведь я обещала, но… Но как же было сложно не только держаться, но и не иметь возможности поделиться этим ни с кем!

— «Прости…».

Открыв глаза, я вглядывалась в себя, не сразу осознав, что гляжу в светящиеся глаза мужа, нависающие надо мной.

— «Опять плохой сон?».

— «Тот же самый» — я вспомнила ощущение удушья, поежилась. Говорят, это было нормальным для беременных, и советовали спать на боку – «Я не знаю, что это было, но знаешь, если таким образом он хочет напомнить о себе или сказать, что меня не винит, то он был не самым умным существом еще при жизни».

Конечно же, я соврала. Говорить правду легко и приятно, но есть такая правда, которая отравит не хуже, чем иная ложь. Рассказывать о вновь начавшихся кошмарах я не рискнула – эти странные, жуткие сны не касались меня напрямую – они были о ком-то другом, выставляя меня безмолвным зрителем происходящего что, впрочем, не делало его менее жутким. И каждый раз эти сценки ужасов предваряло удушье, с которым я выкапывалась из черного песка, возносимая к воздуху, к жизни огромным извивающимся телом, на чьих пластинах я долго лежала, судорожно переводя дух. С каждым сном окружающее меня пространство кошмара проступало из серой туманной пелены, становясь все более и более подробным, обретая плоть внутри моей головы. Это было место бесконечной черной пустыни под неведомыми небесами, где царила вечная ночь. Где серый мрамор источенных ветром скал вырастал из антрацитово-черного песка, чешуйки которого были меньше чем самая маленькая песчинка, а в воздухе медленно плыли громадные камни, бывшие когда-то частью чего-то невообразимо огромного. Эти обломки, размерами иногда превосходящие королевский дворец, медленно плыли, покачиваясь, над черными барханами, освещенными полной луной, либо бешено неслись по одним лишь им ведомым орбитам, с тяжелым гулом раздвигая неохотно расступавшийся перед ними воздух. Единство движения и покоя полнилось едва различимыми фигурами каких-то существ, бесшумно скользящими во мраке вечной ночи – облитые бело-желтым светом, похожим на жирное молоко, они бродили по черным барханам, скользили в черном песке, и ни один из силуэтов я не могла бы назвать знакомым. Две, четыре, шесть и больше лап; крылья и шерсть, голая кожа и чешуя – паноптикум странных созданий, каждое из которых не откладывалось в памяти а оставалось все той же размытой тенью, блекнувшей и исчезавшей, как только я открывала глаза. Я не боялась – по крайней мере, пока лежала на жестких, высохших до твердости камня кольцах огромного тела, будто ледокол, раздвигающего шелестящий черный песок. Да, страх придет потом, когда я буду вглядываться в белый, болезненный диск луны, погружаясь в неминуемые кошмары, но…

Но радовало уже то, что я хотя бы не орала, как раньше, от ужаса по ночам.

Нельзя сказать, что я осталась совсем без работы, но да – ее стало меньше, и в приемной принцессы я появлялась не чаще двух раз в неделю и лишь для того, чтобы оставить на своем бывшем столе документы, накопившиеся за остальные рабочие дни. Теперь он был занят вернувшейся из декрета единорожкой, воспринявшей подобное покушение на «ее» место в штыки, поэтому наше общение не задалось с самого начала, сведясь к демонстративному игнорированию друг друга, что в целом лично меня вполне удовлетворяло – я не собиралась конкурировать с кем-то за внимание повелительниц, поэтому восприняла свое выселение очень спокойно, вместе с подаренной на прощание коробкой конфет переселившись в один из больших общих залов, где однажды уже побывала, когда пыталась собрать необходимые документы для отправлявшегося в Грифус посольства. Гигантские, во все стены, шкафы; ряды столов с лампами под зелеными абажурами, огромная картина с сельскими пасторалями, высоченные стрельчатые окна и неистребимое зеленое сукно – признаюсь, мне понравилось мое новое рабочее место и понемногу я даже начала замечать, что мне уже не так отчаянно хочется вырваться из круговерти шуршащих бумаг, возвращаясь на тренировочную площадку, где меня ждал огромный тренировочный меч.

Страна понемногу выцарапывалась из кризиса, оказавшегося больше политическим, чем реальными проблемами в экономике или финансах. Громыхнувшая на всю страну, «Мэйнхеттенская история» все больше представлялась практически попыткой переворота, в самый последний момент предотвращенной вооруженными силами, вернувшимися с грифоньей войны. Странным образом это даже добавило очков Легиону, несмотря на по-прежнему неохотное упоминание в прессе страны – как бы ни старались «свободные и независимые» борзописцы, их потуги лишь усиливали курсирующие в обществе шепотки о том, что «раз говорят поменьше – значит, так приказали, а значит, что власти что-то скрывают!», и такую рекламу было уже не перебить всякими статейками разной степени злобности, по уже устоявшейся привычке оплевывавшими Легион. Но именно из-за этих слухов в наши казармы и перли те толпы молодых и не очень четвероногих обывателей «со взором горящим», решивших пополнить наши ряды, приобщившись к чему-то таинственному, загадочному, с грозным видом маячившему за спинами правительниц, благосклонно взирающих на свой народ – и из-за этого, вместо положенного им отпуска, все принцепс-кентурионы были разбросаны по стране, мотаясь между Кантерлотом, Мэйнхеттеном и Каладаном, сколачивая аморфную, рыхлую, необученную массу в какое-то подобие легионеров. И именно поэтому я снова перебралась из Понивилля, днюя и ночуя в казармах, сама мотаясь между Канатной и дворцовым комплексом, лично доставляя в канцелярию оформленные документы, лишь раз в неделю вырываясь домой. Графит, как и я, отсутствовал по неделям, лишь изредка залетая проведать семью, которую с видимым удовольствием называл табуном, посмеиваясь над моим раздраженным ворчанием о наглых, грязных, порочных и сластолюбивых… В общем, жизнь шла своим чередом, и я впервые почувствовала себя не камнем, летящим над темной водой а какой-нибудь лодкой, тихо и мирно догнивающей на берегу. Жизнь была вокруг меня, я была частью жизни – но что-то остановилось внутри, заставляя меня все отчетливее понимать, что я получила то, на что надеялась, о чем просила…

Но оказалось, что я нашла свой персональный украденный рай.

Никаких приказов, никаких «просьб» от диархов, которые были приравненны в эквестрийском обществе к тем же самым приказам, никаких многочасовых бдений у нижней ступеньки тронного возвышения – не о том ли я мечтала? И почему тогда внутри меня все сильнее затягивалась пружина подспудного беспокойства, когда я получила, пусть и отчасти, все то, о чем грезила, мечтая вырваться из бесконечной круговерти своей недолгой пока еще жизни? Принцессы милостиво улыбались мне, встречая у себя на пути – но точно так же улыбались или благосклонно кивали они и всем остальным, все сильнее укрепляя внутри меня осознание принадлежности к общей массе четвероногих подданных, из которых я выделялась бы разве что цветом шкурки. Этот опыт нес в себе какой-то урок, наверняка нес, но даже все проклопанные сроки сдачи докладов, о которых мне говорила Селестия перед каждым отбытием в Грифус или Камелу, никак не отразились на мне, заставив еще больше увериться в мысли о том, что я наконец-то исполнила свою роль и теперь могла жить дальше так, как хотела.

Но почему это порождало внутри что-то, похожее на холодный и липкий страх?

Этот страх я перебарывала работой, в котрую старалась погрузиться с головой. Это помогало, и вскоре я лишь изредка вспоминала о тех чувствах, которые порождал у меня каждый визит во дворец. Страх притупился и быстро прошел, уступив место легкой грусти о том, что ушло, и даже на страницах этого дневника я могу без утайки сказать, что никогда не посмела и думать о том, что меня обманули или использовали – теперь эти мысли, не раз и не два приходившие в голову раньше, казались мне просто постыдными, каждый раз напоминая о том, сколько же дали мне принцессы. Сколько радости, тревог и забот я пережила за эти нелегкие годы и какой неблагодарной мерзавкой я все же была, имея наглость стонать, протестовать, плакать и требовать что-то у повелительниц, вынужденных возиться с надоедливой пятнистой дурочкой. И надо отдать им должное, я ощущала какую-то правильность в том, как проходило наше расставание – без сцен, без слез и показательных обнимашек – мы просто отдалялись друг от друга, и такое расставание, медленное и наполненное светлой грустью, казалось мне самым правильным, самым честным и самым спокойным из тех, что я могла бы себе вообразить. Я исполнила свою роль и несмотря на иcчерпанную полезность, не была выброшена за ненадобностью на мороз и имела необходимое время для того, чтобы приспособиться к новой жизни, избрав для себя другую стезю. Какую? Я пока еще не решила, но уже перебросилась парочкой намеков с Фансипантсом о том, что нам было о чем пошептаться, ведь именно с него я собиралась начать свой проект, о котором думала и когда-то мечтала, впервые подняв в воздух целый фургон. Что ж, думаю, служба доставки оказалась бы мне по плечу, и в мыслях уже рисовалась целая транспортная компания, занимающаяся как логистикой, так и доставкой живого груза отдельным крылатым такси. Планы, конечно же, были наполеоновские – а какие, простите, они еще могли быть у юной кобылки? – но в целом, как мне казалось, были вполне осуществимыми, особенно после операции «Цитадель». В конце концов, организация небольшой компании после командования фронтом и штурмом города-горы не казалось делом таким пугающим и невозможным, и даже мысли вновь прикорнувшего Старика о конкурентах уже не пугали, а вызывали усмешку и желание хрустнуть суставами, представляя себе способы решения этих проблем.  В конце концов, я собиралась начать это дело не совсем уж с чистого листа и была почти уверена в том, что найду в Дерпи и Динки единомышленников, когда опишу им открывающиеся нам перспективы.

Вот в таких вот размышлениях о превращении Понивилля в Нью-Васюки, шахматно-логистическую столицу мира, и проходили мои дни. Нет, не в мечтаниях, конечно же – те занимали мою голову во время полетов, которыми они были наполнены. Кроме них, конечно же, были и иные заботы, одной из которых были незаконченные дела с вооруженными силами нашей страны. То положение, в котором я оказалась год назад, вынужденная проворачивать все то, что предложила во время совещаний в штабе командора, не могло пройти совсем уж бесследно, и мне пришлось поднапрячься, корявым и нечитаемым почерком заполняя страницы доклада о прошедшей войне. Делом это было нужным, даже очень, поэтому я и не подумала манкировать своими обязанностями временного командующего одного из фронтов, и честно собирала всю необходимую информацию о преимуществах и недостатках нашего вооружения, нашей тактики и использования самострелов, которым я уделила едва ли не большую часть своей писанины. Конечно же, долго они не продержатся – не после успокаивающего письма, которое я получила от Гриндофта-младшего, в котором тот осторожно намекал на решение проблемы с металлом, не выдержавшим взаимодействия с напоенными магией камнями. Если я правильно его поняла, для производства таких сложных сплавов требовалась не только грифонья алхимия но и магия, что делало грифонов и пони еще нужнее друг другу, и это заставляло меня раз за разом задумываться, а не было ли и тут каких-нибудь долгоиграющих планов, рожденных несколько столетий назад в чьей-то многомудрой, украшенной царственной диадемой голове. Но как бы там ни было, извлечь уроки из произошедшего было необходимо, поэтому в один зимний денек, под шорох по-кантерлотски пунктуально начавшегося снегопада, я появилась в грибообразном здании Генерального Штаба, сжимая под крылом картонную папочку с докладом. В отличие от прошлых своих посещений любых совещаний, за исключением приглашений принцесс, в этот раз я пришла не просто заранее, а слишком рано, поскольку мне предстояло впервые в своей жизни делать самый настоящий доклад, на самом настоящем совещании, перед самыми настоящими боевыми офицерами, прошедшими не только последнюю войну с грифонами, но и череду более мелких конфликтов, много десятилетий тлеющих на границах страны. Их уже не получалось просто послать по матушке как штабных, да и причин для этого у меня не было – прошедшие через то же самое, что выпало на долю мне и тем, кто шел за мной все эти годы, они требовали к себе соответствующего отношения, и я не просто так неделю корпела над этим докладом, издергав себя, канцелярию, не говоря уже о собственном штабе, переехавшем в здание Генерального. Впрочем, до этой череды кабинетов я так и не добралась, застряв на полдороге в кафетерии, где от нервозности и всяческого расстройства чувств приводила себя в норму слабеньким сидром, наклюкавшись до того, что с трудом подняла себя на ноги, когда расположенные под самым потолком большие часы громко пробили полдень. Так что в назначенный зал я вошла уже порядком навеселе и, естественно, чебурахнулась возле трибуны, споткнувшись о коварно подвернувшуюся под ноги ступеньку, на глазах всего собравшегося офицерства собрав носом нарядный ковер.

— «Нет, вы видели?» – с трудом поднимаясь на трибуну, с возмущением заявила я, стараясь не встречаться глазами с тяжелым взглядом командора Шилда – «Эти гражданские пони считают нас, военных, дискордовыми психами и ушибленными на всю голову! Но при этом они же сами упорно продолжают строить везде, где только можно, лестницы без перил! Хоть из двух ступенек, но обязательно где-нибудь сделают! И после этого они называют нас сумасшедшими?!».

По залу прокатилась волна смеха.

— «Что ж, леди и джентльпони, мне нужно сделать вам доклад. О чем – не знаю, я его съела. Или скурила. Не важно. Вы и сами все знаете, потому что были там, а кто не был – тому рассказали. Поэтому буду краткой – войну мы… не проиграли. И даже взяли Грифус. Правда, сразу же и отдали, но это не важно, потому что грифоны напишут, что мы вообще в него не вошли, а просто попрыгали где-то под стенами. Главное мы сделали, а остальное пусть будет на совести наших потомков».

Взгляд командора стал напоминать его замечательный молот, которым тот показательно размазывал королевскую стражу во время штурма дворца грифоньего короля, а теперь нацелился на мою пятнистую тушку.

— «Впрочем, у меня есть, о чем можно было бы рассказать. Например, о манипулярной тактике» — обернувшись, я поглядела на огромную доску, способную поспорить размерами с небольшим спортивным полем, затем на листочки бумаги с набросками, после чего с самым жалобным видом уставилась на ближайшего офицера, сидевшего за длинным столом президиума — «Эммм… Вы мне не поможете, коллега? Ну пожалуйста! Скраппижалуйста!».

— «Капитан, будьте так добры, и помогите… нам всем» — со вздохом и многозначительной паузой пробурчал командор, в очередной раз бросив на меня тяжелый, как гробовая плита, взгляд – «Иначе мы провозимся до самого вечера и кто знает, что тут нарисует бывший Легат».

— «Спасибо. Вы просто не представляете, как мне хотелось тут поньский член нарисовать!» — поднявшись, единорог смерил меня строгим взглядом стальных глаз, но внешне спокойно подхватил протянутые лист и мелок, начав переносить на доску нехитрые каракули – «Итак, перед вами нехитрая манипулярное построение, известное земнопони прошлого как «шатрандж», по названию настольной игры…».

Много конечно я написать не успела, но все же выписанные для памяти тезисы помогали сосредоточиться. Нервозность понемногу проходила, когда я все глубже погружалась в дебри доклада, вызывая в памяти то, что видела собственными глазами, чему была не просто свидетелем а участником, и участником деятельным, вовлеченным в происходящее. Мой доклад, скорее всего, был ужасен, в нем было мало сухих цифр, мало умных слов и статистических данных – все это я заменила своими воспоминаниями, своими мыслями, не стыдясь признаваться в ошибках, о которых говорила с болью и горечью, прилюдно бичуя самое себя не из какой-то извращенной тяги к публичному покаянию, а желая предотвратить те же ошибки, которые могут совершить те, кто будет командовать после меня. Но почему-то, подняв глаза, я споткнулась на полуслове, увидев, как лихорадочно записывают все, что я говорила, все эти пони – скрипя карандашами и перьями, шипением подзывая бегавших туда и сюда адъютантов, разносивших пачки серой бумаги, они старательно записывали мои слова, словно в них и в самом деле было что-то новое для этих прожженных офицеров, побывавших во многих боях. Мой доклад о использовании самострелов, включая короткие, но емкие цитаты приноровившихся к ним сослуживцев, породил негромкую, но оживленную и довольно долгую дискуссию в зале, которую я посчитала успехом, если о таковом можно было судить по вдохновленным рожам пегасов и земнопони, открывшим для себя возможность потягаться с единорогами в нанесении тяжких телесных повреждений врагам издалека, не утруждая себя беготней и размахиванием тяжелыми железяками. Не знаю, что по этому поводу думали единороги, но тот же Вайт Шилд эти восторги не поддержал, хотя папочку с обещанным когда-то докладом все-таки принял. А вот рассказ о тактике разорванного строя породил бурную дискуссию, и тут уже мне пришлось попотеть, ужом выворачиваясь из ловушек, в которые меня пытались загнать знатоки стратегии и тактики, задававшие глупой пятнистой пегаске разные каверзные вопросы.

— «Древний? Наверное. Неустойчив против монолитного строя? Быть может. Но во время войны грифоны наглядно показали нам, что может сделать обладающий крыльями враг с большими баталиями типа фаланги или, не приведи богини, рассыпным строем – второй они просто вырежут по одному, и весь фронт просто рассыпется, поэтому я ненавижу эту беготню одной большой, сраной толпой. Ну а квадратные колонны попросту облетались, заставляя растягивать строй для отражения атак с фланга и тыла, после чего в их центр, с воздуха, врубались тяжелые риттеры, начиная разгром изнутри».

— «И вы нашли, что этому противопоставить?».

— «Угу. Мы придумали тактику, которую вы видете у меня за спиной, на доске» — я не глядя ткнула копытом куда-то назад, понадеявшись, что не промахнулась по такой огромной зеленой штуковине, занимавшей едва ли не всю стену немаленького зала – «Построение сотнями, в шахматном порядке. Для чего? Ну, во-первых, ими легче маневрировать. Во-вторых, если враг заходит во фланг одной кентурии, ей на помощь приходят как минимум две соседних…».

— «А если враг пошлет еще больше войск?».

— «Тогда командующий направляет туда же еще одну, затем еще одну, и еще» — вздохнула я, хмыкнув при мысли о том, что нечто такое мы и проворачивали тогда, на равнине перед огромным городом-горой – «В результате враг все время сталкивается с превосходящими его силами и вынужден либо отступать, либо стягивать в это место все больше и больше резервов…».

— «…формируя главный узел сражения» — закончил вместо меня задумавшийся о чем-то майор. Судя по карандашу, зашуршавшему по грубой бумаге, что-то из всего вышесказанного его неподдельно заинтересовало – «Это приемлемо. Имея в распоряжении достаточно вымуштрованных гвардейцев, обученных этой тактике, я бы не побоялся и против грифоньих риттеров встать».

— «Так значит, старая тактика совершенно теперь бесполезна?» — ехидно осведомился кто-то справа, из-за стола президиума. Похоже, вызванный моим докладом ажиотаж не всем пришелся по вкусу, и меня решили попросту осадить, указав мое место. Но кажется, они попросту не учли того, что пусть и слабенький, сидр наконец-то взбурлил, мягкой яблочной волной подхватывая мою голову и унося ее куда-то прочь, вдаль от уже вовсю самовольно болтавшего языка.

— «А что в ней хорошего? Колонна, как и любой земнопони, очень хороша в лобовой атаке и защите, но имеет слабый тыл и фланги. При наступлении растягивается, может быть разорвана, став крайне уязвимой для завершающего удара, не говоря уже о метательных снарядах типа камней или болтов самострелов. И вообще, это строй для всяких жопотрахов – стоят, понимаешь, и под хвосты друг другу смотрят!».

По залу прокатились смешки, не ставшие хохотом лишь из-за намекающего стука большого копыта, которым командор призвал окружающих его офицеров не слишком-то веселиться, а меня – сворачиваться и отваливать уже наконец прочь из-за трибуны.

— «А рассыпной строй, который я видела у этих риттеров и их отрядов? Да эта толпа мудаков и есть одно большое слабое место! Да, с ними сложно бороться метателям камней или стрелкам с самострелами, но напоровшись на любой грамотный строй они дохнут десятками, наматывая кишки на копья и мечи! Ни нормальной атаки, ни грамотной защиты – это говнище придумано дерьмоедами для говнотрахов, а в Легионе таких просто анально казнят!».

Смех стал громче, и уже не утихал. На одном из балконов я заметила Блю Дэйза и Берил, пробравшихся на это важное совещание в качестве представителей штаба Легиона. Единорог был задумчив, в то время как о морду единорожки, сидевшей с разинутым ртом, можно было спички без труда зажигать.

— «А с манипулярной тактикой приходится повозиться, выстраивая систему командования на поле боя. Но зато кентуриями можно маневрировать почти без ограничений, устраивая в нужный момент противнику похохотать — причем там, где нужно тебе, а не ему, в нужный момент формируя хоть линию, хоть колонну, хоть каре!».

— «А если эта линия разорвется?».

— «А если линия разорвется – кентурион разорвет тебе очко! Поэтому строй кентурии нерушим!» — воспаряя на парах алкоголя, рявкнула я, подкрепив свои слова грохотом копыта, обрушившегося на жалобно хрустнувшую трибуну, затыкая ехидно подвякивавшего что-то говоруна – «Большие щиты-скутумы не дадут врагу закидать легионеров чем-нибудь острым, формируя «черепаху», а пегасы найдут и выдерут в жопу любителей покидаться говном. Они же свяжут боем противника, пока к нему дошагают кентурии, стянувшиеся в коробочку из щитов, после чего устроят им полный жоппентрахен унд защекодристунг. Легиону вообще похер, идти в атаку или стоять в защите! Во имя Эквестрии, принцесс и народа!».

Рявкнув последнюю фразу, я еще какое-то время боролась с желанием снять с кого-нибудь накопытник, чтобы грозно постучать им по трибуне, пообещав познакомить всех присутствующих с матерью какого-то Кузьмы, но все же решила ограничиться грозным сопением, с которым обвела сидевших в зале глазами, словно и в самом деле пытаясь найти среди них несогласных с последним утверждением. Несогласных, конечно же, не нашлось, хотя гуляющее по залу веселье улеглось не сразу, даже несмотря на суровые взгляды Вайт Шилда, которыми тот обводил не в меру развеселившихся подчиненных. Но всему приходит конец, как пришел конец и поднятому мною смеху – пусть смеялись надо мной, наверняка втихомолку называя пятнистым клоуном или другими обидными, казалось бы, словами, но я чувствовала, что смогла поделиться чем-то с этими суровыми жеребцами и кобылами, на спинах которых и держалась наша страна. Я уходила, уступая место другим, и это понимание преодолело легкий дурман алкоголя, заставив по-новому посмотреть на свои деяния и поступки. Кто-то однажды сказал мне, что даже принцессы не должны бояться сложить с себя достоинство и величие повелительниц понячьего рода, чтобы развеселить свой народ – так чем была хуже я, простая пегаска, отработанный материал, собрание запчастей, лишь милостью повелительниц еще коптящая небо этого чистого мира? Огромный зал с амфитеатром уходящих под потолок трибун был залит светом яркого зимнего солнца, чьи лучи, казалось, манили меня распахнуть свои крылья, и унестись вслед за зимним ветром, улыбаясь покалывающим морду снежинкам. Это ощущение казалось настолько реальным, что я не сразу заметила успокоившихся офицеров, и лишь глупо ухмыльнулась какому-то майору, уже несколько минут докапывающегося до меня с каким-то вопросом.

Интересно, он и в самом деле хотел получить на него ответ, или просто пытался обратить на себя внимание командора?

— «Что? Да, никакой преемственности рангов у Гвардии и Легиона» — наконец сообразив, чего от меня хотят, набычилась я. Заданный вопрос вернул меня в ту реальность, где царила бюрократия, пусть и военная, отчего погожий зимний денек потускнел, словно солнце, вместе с моим настроением, скрылось за тучей – «В новой редакции устава, уже отправившегося для ознакомления командору и Их Высочествам закреплено, что Легион является отдельным родом войск, и вместе с Гвардией, подчиняется непосредственно командору и Их Высочествам. Для лучшего понимания я скажу, что даже перевод из Легиона и в Легион можно осуществить лишь через увольнение. Думаю, так будет яснее».

— «Вы решили перед уходом напрочь отделить его от Гвардии? Зачем?» — несмотря на некоторую вызывающую формулировку, спрашивавший майор казалось и в самом деле хотел понять, а не подколоть меня.

— «Чтобы никому не пришла в голову идея покомандовать им, словно заштатным гарнизоном. Поэтому любой офицер, не входящий в состав легиона и пришедший со стороны, может получить только звание Трибуна Латиклавия, и иметь лишь совещательный голос при выработке приказов» — дернула щекой я, с неприятным, хлюпающим звуком втянув в себя воздух через покореженную часть рта – «Что ж, жеребцы и кобылки, давайте говорить напрямую – Легион создавался для нападения».

На этот раз в зале поднялся не смех, а негромкий пока еще шум.

— «Да-да. Тут нет журналистов, и если никто из присутствующих не сидит на довольствии у богатых владельцев газет, то сказанное так и останется для нашего с вами общего внутреннего употребления. Поэтому предлагаю называть вещи своими именами, не играясь словами и не путая самих себя. Легион задумывался и создавался как род войск для жесткого превентивного удара, захвата и удержания плацдарма, а также контроля захваченных территорий. Для быстрого ответа на возникающие угрозы — для максимально жесткого и быстрого ответа. Никаких пленных, никаких переговоров, никаких долгих осад. Развертывание, подготовка, штурм, захват, удержание. Вот и все. Прибывающая Гвардия разбирается с произошедшим».

— «И подчищает за вами?».

— «Нет. Решает, что делать дальше, основываясь на инструкциях» — вздохнув, я устремила глаза на другого говоруна. Кажется, штабные и тыловые вояки тоже решили урвать часть пирога, куснув уходящего командира скандального подразделения – «Мы дважды ходили на север, дважды были в Лесной Стране и накопили кое-какой опыт по пассификации недружественных областей. Но по-настоящему Легиону удалось развернуться, когда мы занимались своими прямыми обязанностями, и под копытоводством Глиммерлайта Туска устроили настоящую воздушную войну, за месяц приведя к покорности существенную часть тех диких земель».

«Вот так. Пусть теперь попробует еще намекнуть о моей самодеятельности вразрез с поступившим приказом – сразу к Туску пошлю. Пущай с ним и бодаются!».

— «Про это вы тоже собираетесь книгу написать? Как про предыдущие похождения Легиона?» — ехидно осведомилась одна из декорированных кобыл, сидевшая рядышком с командором. Забавно, я была уверена, что раньше с ней не встречалась, хотя то, что она была единорогом, вполне могло это объяснить.

— «Книгу? Ах, эту книгу…» — вздохнув, я потерла щеку сгибом крыла – «Отвратительная писанина. Сюжет странный. Герои истеричные, и с кого списана эта пятерка – вообще не представляю, а если бы знала, то устроила бы такое… Но нет, собаки сутулые, не признаются».

— «Не одобряете?» — усмехнулся сидевший в первых рядах капитан.

— «Когда дошла до эпизода сражения, где вся кентурия «бросилась вперед, на врага», у меня чуть припадок не случился» — вздохнула я, мысленно шаря по закромам в попытке понять, о чем мы вообще говорим, не пора ли закругляться, и как прекрасен зимний денек за окном, миллионами оконьков играющийся на пушистых снежинках, облепивших окно. Вот бы подняться в воздух, и чебурахнуться в глубокий сугроб, повалявшись в хрустящем снегу! – «Поэтому если и читать этот опус, то только как завуалированную инструкцию о том, как делать не нужно. Я не ограничиваю никого в проявлении их лучших качеств, а за полезные знания и умения в Легионе идет дополнительная прибавка к жалованию, но если я найду этого рогатого умника, наваявшего эту книжонку, то крепко пожму его шею. И подержусь, для верности, десяток минут».

Прокатившийся по залу смех заставил меня вспомнить о пунше, попутно удивившись вывертам моего сознания. Кажется, мозги окончательно решили пойти вразнос и то, что я осознавала все происходящее, только добавляло происходящему сюрреализма, заставляя меня ощущать себя героем какого-то странного рассказа, или артхаусного кино. Хотя в принципе, только зарождающийся кинематограф этого мира сам по себе был сплошным артхаусом…

— «Так, еще вопросы есть?» — потряся головой, решившей существовать отдельно от тела, без моего деятельного участия, поинтересовалась я у переговаривающейся о чем-то аудитории – «Тогда я пошла. Больше докладывать мне особенно нечего, на любые вопросы ответят наши представители в генштабе или канцелярии нового командующего… И вообще, я устала и писать хочу».

— «Тогда поблагодарим экс-легата Эквестрийского Легиона за эту минутку искрометного кобыльего юмора, и отправим ее по назначению» — вздохнул командор, проводив меня тяжелым, как плита, взглядом – «А теперь давайте заслушаем доклад капитана Софта о применении новых шлемов из Кристальной Империи с защитой глаз от снежной слепоты».

---

— «Итак, как все прошло?».

— «Вроде бы неплохо» — спустившись с лестницы в гулкий холл, я предъявила на выходе пропуск вдумчиво исследовавшему его единорогу, после чего двинулась навстречу Блуми, дожидавшейся меня возле дверей – «Никто не свистел, не кидал гнилыми яблоками и помидорами. Так что можно сказать, публика была в восторге».

— «Ну, ты хотя бы не пела?».

— «Сказала, что только дуэтом умею, поэтому в следующий раз, и только с тобой» — перешучиваясь, мы вышли на улицу, и я вдруг вновь почувствовала, до чего же это странно – идти вот так, не беспокоясь о том что завтра, быть может, в поход; о том, что могут натворить без тебя твои подчиненные, какие расходы вдруг могут возникнуть, и где на все это денег взять. Не изводить себя мыслями о том, что будет дальше, какие тревоги и беды принесет новый день. Не думать о лекарствах, кошмарах, безумии и всем том, что я видела. Быть уверенной в завтрашнем дне. Не чувствовать себя связанной, словно прикованной цепью, к громадному неповоротливому кораблю. С удовольствием давить копытами поскрипывающий снежок, пригласить куда-нибудь Блуми, приготовиться к приезду Графита и беспокоиться лишь о том, что такого вкусненького можно сделать к семейному ужину, где соберемся мы все – муж, дети, подруга, и…

И…

— «Интересно, а Графит умеет? Может быть, попробуем втроем?» — не знаю, о чем там она подумала, но очень мило при этом покраснела под мое скабрезное хихиканье — «Скраппи?».

 «И что я могу им приготовить кроме кусков плоти, прихваченных огнем?».

Я вдруг поняла, что не могу остановиться, а смех превратился в какое-то судорожное всхлипывание.

— «Ох. Так, иди сюда!» — быстрее меня сообразив почему-то в чем дело, кобыла ухватила меня за шею и крепко прижала к себе, уткнув носом в воротник красного шерстяного пальто, в котором завяз и пропал тихий вой, в который превратилось мой то ли смех, то ли плач. Удерживая меня крылом, она бормотала мне что-то успокаивающее на ухо, понемногу уводя от гранитных ступеней крыльца и любопытных взглядов прохожих. Наконец, когда мои плечи перестали вздрагивать, я смогла оторваться от порядком пожеванного, как оказалось воротника, обнаружив себя на одной из заботливо очищенных от снега лавочек, расставленных у пузатых стен грибообразного здания генерального штаба и озадачилась, почему Ник оставил их здесь, возле режимного, казалось бы, объекта. Но эта мысль занимала меня недолго, быстро сменившись смущением и стыдом. Истерика – а это была небольшая, но настоящая истерика – и у кого? У меня? У той, что видела такое, от чего блевали и самые крепкие духом и телом? Кто уже не раз была на грани, и даже перешагивала за ту самую грань? У той, что…

— «Ну вот, полегчало?» — сунув мне в копыта платок, Блуми с каким-то непонятным интересом и не особенно-то и скрываемой иронией уставилась на меня – «Ну и ну! А мы все думали, когда же у нашего несгибаемого командира проснется хоть что-то понячье?».

— «Не издевайся, а?» — не выдержав, я опустила глаза, комкая в копытах мгновенно промокшую ткань, заметив краем глаза изящный рисунок в форме ее метки – «Прости. Говорила же, что не стоило ко мне привязываться. Я еще та дура».

— «Да-да-да… А я же тебе говорила, что под железной броней скрывается самое мягкое сердце».

— «Это ты меня еще не видела до того, как я в лечебнице оказалась» — шмыгнув носом, я вернула Нэттл платок, и покосилась по стороном в поиске тех, кто стал свидетелем моего позора – «Сама себя боюсь иногда. Даже не представляю, что это было…».

— «О, ц вашего позволения, я уверена, что могла бы развеять ваше недоумение» — раздавшийся позади меня голос заставил рыжую пегаску мгновенно ощетиниться, непроизвольно заставив лапнуть себя по плечу как ее, так и меня при виде целой шайки грифонов, разглядывавших нас с видом куриц, узревших аппетитного червяка. Ни одного из них я не знала, а вот возглавлявшую их грифонку отлично помнила, поэтому пыхтя, полезла со скамейки, чтобы поприветствовать столь известную личность – «Леди Раг, рада приветствовать вац».

— «Леди д`Армуаз» — буркнула я, отвесив той вежливый ответный поклон. Было очень неловко от осознания того, что столь позорную сцену видела не только мой партнер по табуну, но и наши недавние враги, в глазах которых читалось высокомерие пополам с неприкрытым презрением – «Чем мы обязаны?».

— «О, случайности, конечно же. Счастливой, как мне кажеца» — при близком общении акцент в голосе грифонки был заметен гораздо больше, чем в тот раз, когда мы виделись едва ли не мельком, при дворе, или во время наших редких встреч, если можно так назвать те короткие совещания, на которых мы обсуждали предстоящие битвы с порождениями Голодной Мглы – «Его Величество препоручил моим заботам этих молодых гоцпод, обязав тех неленно отцлужить эквестрийцкой принцессе не менее трех лет.

«Заложники? «Дань кровью», как в старину, о которой говорил Гриндофт? Ого!».

— «Ну да. Чтобы шпионить за нами» — буркнула Блуми, неприязненно разглядывая грифонов с таким видом, словно была готова наброситься на них и сожрать, аки буйный дикарь.

— «О, я вижу, вы решили поцледовать моему совету, и завели себе помощницу?» — хмыкнула риттер грифоньих королевств, глядя по-прежнему лишь на меня, в то время как у ее подопечных перья дыбом встали от столь вопиющего нарушения канонов общения среди высокородных господ – «Жаль, что в наше время найти хорошую цлужанку становиться все труднее. Цлишком невоцпитанной стала нынешняя молодежь».

— «Да, я помню о вашем совете. Но теперь, я думаю, мне не понадобится даже секретарь» — прижав к себе крылом рыжую пегаску, дернувшуюся вперед с явным намерением объяснить высокородной даме все, что свободные пегасы думают о грифонах вообще и ее собственном возрасте, манерах, при этом не особо стесняясь в выражениях, я ухмыльнулась в ответ, причем намеренно обезображенной частью мордочки – «А Блуми… Она – моя особенная пони, как говорим мы, эквестрийцы. Если вы понимаете, о чем я говорю».

— «О, даже так?» — несмотря на дрогнувший отчего-то голос, манеры этой высокородной химеры оставались наилучшими, и отвешенный ею поклон был не слишком глубоким, лишь чуть большим, чем просто кивком головы. Поклон тому, в чьем статусе еще не уверен – «Тогда вы могли бы представить ее нам, леди Раг?».

— «Почту за честь. Леди д`Армуаз, позвольте представить вам Блуми Нэттл – эквестрийского офицера, принцепс-кентуриона Третьей когорты Эквестрийского Легиона, и мою особенную пони. Блуми Нэттл, перед тобой леди Лове де Вутон де Армуаз, риттер Грифоньих Королевств, пожизненный и несменяемый Оберстер Фельдгауптгриффе, одна из Тридцати героев, победивших Великого Пожирателя Орзуммата…».

— «И просто путешественница, желавшая увидеть весь мир и побывать там, где еще не ступала лапа грифона» — подхватила мои слова та, уже прямо взглянув на сердито нахмурившуюся кобылу. Вот так  — несмотря на чужую страну, несмотря на новый век, сословные различия остаются глубокой частью культуры наших народов, и принадлежа к знати, она имела право требовать, чтобы я представила ей свою подругу, а не просто познакомила их. Но теперь, когда формальности были соблюдены, она вполне могла снизойти до общения с простыми смертными, вроде нас – «Благодарю вас, леди Раг. Приятно вновь увидеть одну из тех, с кем мы сражались против чудовищ из бездны. И вдвойне приятно увидеть вас со цтоль приятной на вид подругой, да процтится мне отхождение от законов изящной словецности...».

— «Угу. Она тоже очень рада» — мое настроение, и без того расшатанное столь резким пинком под дых, начало окончательно портиться – «Леди де Армуаз, было очень приятно вас видеть. Ваша красота, обаяние и доблесть по-прежнему не знают себе равных. Чем мы еще можем вам помочь?».

Красноречивый и открыто грубый посыл не заметил бы только глухой, и даже Блуми немного опешила от почти прозвучавшего «Мы вам так рады, что валите уже нахрен отсюда!», и неуверенно провела хвостом по моей задней ноге.

— «Да, могли бы» — по-прежнему спокойно ответила совоголовая химера, делано не обращая внимания на негодующее шипение высокородного стада у себя за спиной – «Я давно не была в Кантерлоте, леди Раг. Не соблаговолите ли вновь познакомить меня с ним? Признаюсь, меня увлекает возможность увидеть столицу блистательных аликорнов глазами той, что была их посланником, и при этом безо всякого страха вышла на бой ц этим чудовищем, Орзумматом».

Кажется, это была какая-то шпилька в сторону молодых офицеров, часть которых буквально передернуло от какого-то намека, скрытого в ее словах. Впрочем, я была немного занята тем, чтобы отодрать свой хвост у себя от ягодиц, в которые тот влип при виде головы подруги, медленно повернувшейся и поглядевшей мне прямо в глаза.

— «Ты – билась – с огромным – чудовищем?» — медленно, слово за словом произнесла та, после чего решительно взглянула на ожидавшую моего решения грифонку – «Леди Армуаз, мы согласны! Ведь тут, оказывается, есть то, о чем я, почему-то, не знаю!».

— «Эээээ… Я просто рядышком пролетала… То есть, постояла…» — пискнула я.

— «О, безусловно. Все помнят, как вы использовали то устройство, чтобы воспламенить алхимический порошок…» — отметив что-то про себя, прокурлыкала эта рыселапая полукурица, в голосе которой мне послышались смех и ирония, смешавшиеся воедино – «А как вы смело рванулись в ту громадную нору, когда у остальных не было ни сил, ни возможности догонять убегающего монстра, чтобы своим благородным копытом нанести ему последний, смертельный удар…».

— «Тогда мы просто обязаны помочь леди Армуаз, и стать ее проводниками» — промурлыкала подруга таким голоском, что мне тотчас же захотелось забиться куда-нибудь глубоко-глубоко. И что-бы никто не знал, где это место – «Чтобы я наконец-то узнала все-все подробности этой захватывающей истории!».

— «Что ж, значит, решено!» — как и полагается высокородной леди, де Армуаз сделала вид, что решительно не замечает рычания, в который под конец превратился голос рыжей пегаски, в то время как ее пятнистая подруга зачем-то поглядывает на скопившейся рядом с лавкой сугроб.

— «Опять за меня все решили» — нахохлившись, я сама недобро зыркнула на этих двух спевшихся крылатых самок, после чего перевела взгляд на стайку грифонов у одной из них за спиной. Отутюженные, режущиеся на складках кители, какие-то ордена или медали, аксельбанты, и даже шлемы на головах, не говоря уже о парадных горжетах^[1] – просто образцовые представители будущей армии Грифуса – «Хорошо. Согласна. Но в эскорте я не нуждаюсь!».

— «Что ж, да будет так» — сохранив ничем не возмутимое спокойствие голоса, грифонка развернулась, и показательно разведя крыльями, милостиво кивнула выкормышам королевского гнезда. Естественно, те сразу поняли, что от них нагло пытаются избавиться и уже протестующе клекотали.

«Так, я не поняла – тут что, кому-то череп жмет?».

— «Итак, джентельгрифы! Вы все знаете, кто я. Если нет, то пусть те, кто знают, объяснят остальным, я подожду» — выйдя вперед, я насупилась, и раскинула крылья, словно оперная примадонна, ожидающая шквала оваций – «Да-да, Мясник Дарккроушаттена, Легат Легиона и Убийца Короля. И все эти титулы говорят лишь об одном – с такой охраной вы можете быть спокойными за леди д`Армуаз, ведь меньше, чем на королей или громадных чудовищ, я уже не охочусь. Сами понимаете, по статусу теперь не положено. Согласны? Тогда всем аревуар, арфидерзейн… И не пытайтесь расчесывать мне нервы! Ферштейн?!».

Не знаю, что из моей небольшой, но достаточно экспрессивной речи они поняли, но еще пару минут мне пришлось созерцать несколько пар очень круглых грифоньих глаз разной степени охреневания. Попытки воззвать к разуму их предводительницы тоже ни к чему не привели, их патрон была непреклонна, и спустя пять или десять минут вежливого, но оживленного торга, мы наконец-то остались одни, и пошагали по улочкам города, выбрав направление практически наугад.

— «О, наконец-то!» — убедившись в том, что молодые грифоньи офицеры все-таки убрались, воскликнула де Армуаз. Остановившись, она потянулась, заставив проходивших по улочке жеребцов и некоторых кобыл мгновенно прикипеть глазами к своему телу, лишь наполовину прикрытому строгим мундиром – «Прошу прощения, дамы, но вы процто не представляете, какой докучливой может быть эта мелочная опека! И уж точно не можете цебе представить, как я рада, что избавилась от этих… Ан херде вон кретинс! Клянусь Хруртом, его криметтен, ходензак унд Квастен ауф дем шванз, я просто растерзаю следующих недорослей благородных семейств, которых Ландсраад захочет посадить мне на шею!».

— «Что она говорит?» — тихо прошептала Блуми. Очутившись рядом с этой большой птицекошкой, она несколько утихомирилась и уже не рисковала так смело переть на грифонку, предпочитая отгородиться от той моим боком.

— «Ругается. Говорит…».

— «Говорит, что клянется подмышками Хрурта, его мошонкой и кисточкой на хвосте, что сделает то, что пообещала!» — фыркнула грифонка, покосившись на тихонько ржанувшую Блуми. В исполнении этой совоокой дамы, чьи подведенные черным глаза казались экзотическим украшением древнеегипетских жриц, это выглядело загадочно и немного пугающе – «Это звучит смешно для вас, не так ли?».

— «Просто мне показалось, что я услышала Скраппи – так знакомо все это прозвучало, вот и все» — прищурилась в ответ та.

— «О, что ж, тогда вы прощены, юная леди!» — хлестнувший по воздуху хвост успокоился, а голос грифоньего риттера вновь стал спокойным и мягким. Возможно, она и вправду решила не обострять отношения с самого начала, а может тому поспособствовал мой острый, в стиле матери, «Только попробуй мне тут клювом щелкнуть!» взгляд, который я бросила на свою нежданную попутчицу, не поворачивая головы – «Прошу простить мне мою несдержанность. Единцтвенное, что может меня извинить, это то положение, в котором я оказалась поцле этой войны. Официальный предцтавитель Грифуса в Эквестрии и дурацкая должностишка при дворе короля – это отнюдь не то, на что я рацчитывала, знаете ли!».

— «И вы так свободно об этом говорите?».

— «А кому же я еще могу об этом цказать? Придворным интриганкам или салонным жеманницам, чтобы уже через неделю или две надо мной хохотал весь двор?» — удивилась вопросу Блуми грифонка, вместе с нами останавливаясь на крошечной площади, где сходилось сразу несколько дорог. Замерзший фонтан, увенчанный какой-то фигурой, почти терялся в укрывшем его снегу, а зимний холод гнал домой возвращавшихся жителей Кантерлота, спешивших вернуться в тепло и уют домашнего очага – «Нет-нет. Таким можно поделиться лишь с тем, кто тебя поймет – например, с одной из Тридцати, поклявшихся отдать жизнь ради остальных… Но давайте же познакомимся цнова. Леди Лове де Вутон де Армуаз, к вашим услугам, моя дорогая. Как вы уже знаете, я следую стезею Хрурта Воинствующего. А кто же вы?».

— «Блуми… Блуми Нэттл» — неловко склонив голову, пробормотала рыжуха, бросив на меня полный беспомощности взгляд. Всю свою жизнь она стремилась попасть в высшее общество но, по воле судьбы оказавшись рядом с ним, начала понимать, что изнутри оно выглядит совершенно иначе и лихих гвардейских ухваток, равно как и построенной по последней моде одежды, совсем недостаточно для того, чтобы стать в нем своей – «Я… офицер. Офицер Легиона. И подруга Скраппи. То есть, мисс Раг. То есть…».

— «Очень приятно, моя дорогая. Друзья столь выдающейся пегаски, как опоясанный риттер леди Раг – мои друзья».

— «Дамы, вы закончили?» — вздохнув полной грудью, я выдохнула холодный воздух через задрожавшие от нетерпения ноздри, выдав громкий, раздраженную храп – «Блуми, это де Вутон, или де Армуаз. Де, ясно? Это скучные заморочки, которые непременно нужно знать, чтобы ненароком никого не обидеть, поэтому просто запомни, хорошо? Д`Армуаз, это Блуми Нэттл. Просто Нэттл, понятно? Отлично! А теперь, когда мы снова перезнакомились, и я избавила вас от вашей свиты из соглядатаев и просто навязанных вам идиотов – я и в самом деле могу вам помочь чем-то еще? Что-то внутри меня сомневается, что вам уж так необходим экскурсовод».

— «Да, вы всегда были умнее, чем изо всех сил пытались казатца, леди Раг» — помолчав, вздохнула большая птицекошка. Ее клюв слегка пощелкивал, когда она произносила слова, порождая забавный, и в чем-то даже милый акцент – «Мне и в самом деле нет необходимости в чичероне^[2], ведь я уже не раз была в Эквестрии, и… О, это и вправду Коктейл Амбрелла?».

— «Что, простите?» — удивилась я, глядя на Блуми.

— «Да, это она. Коллекция 96 года, последняя» — не без гордости похвасталась подруга, которой, как оказалось, и предназначался этот вопрос. Даже став принцепс-кентурионом, а может, и благодаря этому, она не изменила своим привычкам модницы всея Легиона, и по случаю выходного была одета в прекрасное розовое пальто тонкой шерсти и однотонную с ним шапочку-ролик, на мой взгляд неотличимую от кубанки. Вот уж не знаю, каким образом ей удавалось выбивать время для одного выходного в неделю, но крепко подозревала что Хай, таким образом, смог добиться двух целей разом, и меня держа под присмотром, и не испортив отношения с Лауд Стомп, которая Нэттл органически не переваривала, пусть и старалась демонстрировать это перед остальными не слишком явно, все еще опасаясь конфликта лично со мной – «Неужели этого модельера знают даже в Грифоньих Королевствах?».

— «Ах, только по нацлышке» — вздохнула та, заставив меня удивленно поглядеть на эту несгибаемую даму, риттера, «последнюю воительницу галантного века», вздыхавшую, словно юная кобылка, над какими-то там нарядами, пусть даже выглядевшими настолько хорошо. Мне вот, например, моей курточки хватало на любой день и час – «Зато ее талантам приписывают тот случай, в котором находится юная пассия короля, а это не то, что может проигнорировать любая уважающая себя дама».

Признаться, я не поняла половины из сказанного, и не удержавшись, покраснела, когда заподозрила, что только что услышала сплетню о любовных похождениях молодившегося фон Гриндофта.

— «Ну… Да. Он еще грифон хоть куда. Ну, в смысле, вы понимаете…» — я заткнулась и под дружные смешки пробормотала что-то невнятное, засунув нос в воротник.

— «И откуда же ты это успела узнать?» — поддела меня рыжая язва, но дождавшись лишь затравленного рычания, вновь обратила внимание на свою новую знакомую – «Ладно, узнаем. Допрос с пристрастием, как говорит наш общий, хм, партнер. А я, между прочим, знаю, где можно поискать что-нибудь из прошлых коллекций Амбреллы!».

— «Не может быть! Она поклялась, что отошла от дел из-за «безумия, что охватило народы», и теперь принимает только частные заказы, на свое собственное усмотрение» — пассаж про две войны, случившиеся за три последних года, она произнесла с легкой, но тем не менее, заметной иронией – «А впрочем, почему бы и нет — здесь, в ее родном городе. Что ж, это, может быть, и может совершиться. Ведите же, достойная пегаска, и вот вам моя лапа! Знайте же, что если мы найдем искомое, то я готова объявить вас своим новым лучшим другом!».

«Какие пафосные слова. И в то же время пронизанные нотками самоиронии – мне кажется, она не столь уж старомодна, как пыталась казаться в обществе себе подобных. Что ж, нам обеим есть что скрывать, подстраиваясь под окружение» — думала я, вновь шагая за двумя одухотворенными самками, щебетавшими о чем-то своем. День начал клониться к вечеру, но на Проспекте Сестер было светло как днем из-за множества магических фонарей. Яркий свет больших окон магазинов и ресторанов соперничал с блеском повозок, карет и ландо, на которых рассекали те, кто по каким-то причинам не любил, или не мог позволить себе закрытые повозки. Ну и те, кто решительно не понимал, как можно было не выставить себя напоказ, доходя в этом до известной роли гротеска, когда в одной открытой повозке на мягких рессорах, гордо задрав носы к посыпающих их снежинками небесам, покачивалось несколько пони, одетых в модные, но совершенно не соответствующие времени года платья. И каждый раз я останавливалась и долго смотрела на такие вот цепляющие глаз события и персонажей, иногда на несколько долгих минут зависая на каком-нибудь перекрестке, пока все больше довольные знакомством друг с другом грифонка и пегаска потрошили как известные, так и не слишком известные магазины. Я смотрела на пони, смотрела на город, смотрела на изменившийся быт, через него видя новое в культуре, новое в мыслях, новое в целом мире, отпечатывая в своем сознании этот пестрый переходный период, когда старое столкнулось с новым, и отпрянув вначале, уже начало перемешиваться во что-то абсолютно новое, доселе невиданное. Меня не слишком трогали те наряды, которые раскапывали где-то у меня за спиной ударившиеся в шоппинг подруги, но я старательно одобряла все их находки, про себя удивляясь, как быстро нашли друг с другом общий язык те, кто еще год назад, с превеликим усердием, потрошили друг друга. А может, народы еще не зачерствели душой как их создатели, привыкнувшие к лжи, грязи и бесконечной резне? В то время как Блуми, как известная почитательница таких вот местечек, назубок знала теоретическую часть, д`Армуаз оказалась той грифонкой, что дала ей возможность попасть в самые злачные, так сказать, местечки на Проспекте Сестер, в которых обычным пони вполне могли посоветовать найти какой-нибудь другой, менее модный магазин, если те не подкатывали к порогу на собственном потршезе или ландо. А вот с прославленным грифоньим героем такой вот фокус был исключен – когда она считала это уместным, то могла напустить на себя такой важный и спесивый вид, что пробирало даже самых чопорных управляющих бутиками, начинавших уважительно бормотать что-то благосклонно взиравшей на них д`Армуаз. И это была та мысль, которая, понемногу, вытеснила собой остальные, когда я видела перед собой образец того, как можно воздействовать на окружающих не раздуваясь, словно взъерошенный воробей, не бряцая мечом и доспехами, и не угрожая кому-нибудь насилием, физическим или вербальным, а просто побеждая своей силой воли, своим пониманием противостоящего тебе, одним только видом и поведением одерживая верх, иногда даже вовсе без слов. И это вновь возвращало меня мыслями к случившемуся год назад разговору с принцессой, когда она заверила меня, что победа может быть одержана без меча. Что разум сильнее любого оружия, и сам является самым мощным оружием на земле. И мне самой в тот день, на моих глазах, преподавался очень важный урок, оценить который я смогла лишь сейчас, глядя на то, как своими знаниями пользуется профессионал. Не имело значения то, что она была известнейшим риттером, дамой благородных кровей, и если бы не слепая удача, то при наличии хотя бы одного предка по королевской линии, пусть и самого отдаленного, она могла бы всерьез претендовать на Каменный Трон – важно было лишь то, как именно она использовала это происхождение и привитые им манеры, умение держать себя в обществе, и воздействовать на окружающих одной только силой своего самомнения. Или правильнее было бы назвать это пониманием своего места в мире?

«Принцесса Каденза. Глициниевая веранда дворца, и тот урок, который мне преподали» — получалось, что даже сказанные в гневе слова аликорна несли в себе больше мудрости чем все, что я успела прочитать за свою недолгую жизнь и это, признаться, пугало – «Да уж, тут поневоле задумаешься о божественности этих прекрасных, но пугающих существ».

Впрочем, в чем Блуми ничем не уступала своей новой знакомой, так это в чисто кобыльей ловкости и умении вести дела на социальном фронте, как я обозвала для себя то представление, которое они устроили в одном небольшом комиссионном магазинчике, которые они начали потрошить с ловкостью енотов-полоскунов, дорвавшихся до пахучих мусорных баков. Поначалу кривившая клюв, д`Армуаз вскоре сменила гнев на милость по отношению к разного рода бывшим в употреблении тряпкам, особенно когда оказалось что многие из них никогда и не надевались, а были просто возвращены за ненадобностью – в основном из-за изменения линейных пропорций какой-нибудь модницы высшего света, к примеру, наверняка проливавшей немало горьких слез, обновляя свой гардероб. После заверений обалдевшей от такого налета владелицы в том, что все вещи были должным образом обработаны и уж точно не надевались больше, чем один раз, высокородная дама окончательно успокоилась, и вместе с Блуми осматривала ассортимент, изредка благосклонно кивая суетившейся рядом владелице бутика. Это не осталось незамеченным какой-то молодившейся кобылой, ворвавшейся в магазинчик с видом кентуриона, взявшего на копье богатый грифоний бордель – с важным видом потребовав «управляющего этой дыры», она начала скупать все, что казалось ей более-менее пышным, блестящим а главное дорогим, несколько раз выхватив какие-то наряды прямо из-под носа опешивших от такой расторопности, но очень быстро озверевших Блуми и д`Армуаз. По наивности своей я решила, что кое-кого сейчас будут бить, и может быть, даже ногами, но вновь получила урок, когда переглянувшиеся самки вдруг принялись перебирать отброшенную не так давно ими же мягкую рухлядь^[3], негромко нахваливая ее на все лады, и чуть громче, чем следовало бы, сожалея о том, что не могут позволить себе забрать это все. Конечно же, это не укрылось от глаз и ушей благородной покупательницы, и вскоре сопровождавшие ее приказчик и пара помощников уже вовсю бегали от дверей бутика до экипажа, вновь породив у меня непрошеные мысли о собственных подчиненных, деловито обносящих какой-нибудь грифоний фальверк, вынося все те вещи, над которыми так сокрушались две доморощенные интриганки. Загрузив сумками, шляпными картонками и свертками основательно просевший экипаж, обладательница нового гардероба наконец удалилась, гордо задрав нос и похоже, даже не осознавая, какими ироничными взглядами ее провожают через высокие окна бутика.

— «Только не говорите мне, что вы затеяли все это специально!» — пробормотала я, прикрывая копытом глаза при виде парочки довольных морд, после чего пожаловалась стоявшей рядом ошарашенной свалившейся на нее удачей владелице бутика – «Вот за что я люблю иметь дело с жеребцами, а не с кобылами – по крайней мере, от тех понимаешь, чего ожидать».

— «Ага. Особенно от Стил Трэйла» — усмехнулась чему-то Блуми, заворачивая отбитую с боем добычу в грубую бумагу. Нет, ну вот для чего ей было нужно столько вещей, скажите на милость? Их же скоро будет попросту некуда вешать и класть!

— «Вы знаете этого господина?» — словно бы невзначай поинтересовалась де Армуаз. Быть может, мне просто показалось, или ее глаза и в самом деле сверкнули в ярком свете зажегшихся фонарей – «Тогда, быть может, вы и сможете мне услужить, рассказав об этой загадочной личности. Признаться, что даже при Каменном Троне ходят лишь слухи о самом скрытном помощнике Их Высочеств, которого почитают за серое преподобие^[4] правящих принцесс».

— «Можно сказать и так» — не став спорить, я помогла любовнице упаковать ее седельные сумки, часть из которых мне пришлось навьючить себе на спину. Де Армуаз помощь не требовалась – рассмотрев и одобрив свои приобретения, она сделала небрежный жест понятливо закивавшей владелице и вскоре, еще до того как мы вышли из бутика, в дверь перед нами выскочил ее юный помощник, утаскивая на своей спине коробки и свертки прибарахлившейся птицекошки. Удобно, что ни говори, и мне пришлась по душе эта услуга, но все же, по какой-то причине я предпочитала таскать все вещи с собой, не доверяя чужим копытам – «Хотя мне лично кажется, что уже достаточно поздно, а кое-кому завтра на службу…».

— «Послезавтра».

— «Ага. А обновки разложить, осмотреть и примерить? Опять же на целый день закопаешься в них, словно бурундук!» — обвиняюще буркнула я, кнув копытом в наглую рыжую морду, нагрузившуюся словно дромад. Наверняка все жалование спустила на эти тряпочки! Ну и что, что они моднючие, и блестят? Я вот в курточке своей хожу и не сушу голову над тем, что бы надеть…

— «О, тогда я могла бы попросить вас этим вечером отдать мне визит, леди Раг» — задумавшись о чем-то, предложила совиноголовая химера, заставив шерстку на моем загривке встать дыбом от недобрых предчувствий, мурашками пробежавших по спине – «И пригласить к себе, в свою скромную обитель, которая расположена совсем недалеко, на южном склоне… С вашей знакомой, конечно же».

«Ничего себе «скромная» и «недалеко»! Один из районов на юге Кантерлота, место парков и расположенных в них и вокруг них богатых особняков» — подумала я, и уже открыла было рот для того, чтобы отказаться от столь «заманчивого» предложения лезть ночью в грифонье обиталище, где меня наверняка уже ждала вся эта кодла во главе с гербовым королем, готовым торжественно огласить условия и место дуэли, но поглядев в намекающе поигравшие бровками глаза де Армуаз, почему-то не возразила и даже не осведомилась для виду, когда это я успела задолжать ей какой-то визит, больше раздумывая над странным вздохом, который она издала, когда упомянула «знакомую», уверенно рысившую между нами. Та, кажется, ничего не заметила и вполне довольная этим хлопотным днем, бодро рысила между нами тряской, экономной легионерской рысцой, не замечая веса навьюченных на спину покупок, в то время как я буквально извелась от неопределенности и сомнений, всю дорогу обдумывая, как же мне выбраться из организованной на меня западни.

Впрочем, долго мучаться сомнениями мне не пришлось и в особнячке, который снимала грифонка, меня ждала лишь огромная кухня, сделавшая бы честь иному кабачку, горячее вино с пряностями и легкая, ни к чему не обязывающая беседа, во время которой, как мне показалось, она узнала больше, чем я намеревалась рассказать. Впрочем, я уже давно поняла, что не являлась ни дипломатом, ни политиком, ни просто умной пони, поэтому не сильно переживала по этому поводу. В конце концов, о чем таком секретном я могла ей рассказать? Тем временем, вино было вкусным, обстановка вокруг расслабляющей, и даже двухэтажный особнячок, на кухне которого мы обосновались, был очень уютным – с полом, вымощенным отполированной черной брусчаткой; большим очагом, где весело гудел огонь, отражаясь в многочисленных стеклышках широких, во всю стену, окон, через которые можно было увидеть улицу и двигавшуюся по ней толпу, чьи шапки, шляпы, гривы и просто уши терялись в густом зимнем снегу. Он валил, искрясь подобно струям дождя, понемногу засыпая окно, пока мы сидели за широким, ничем не накрытым столом, наслаждаясь теплом и веселой беседой. Конечно же, вначале все было не так – в начале была традиционная гостиная, диванчики, бокалы с чем-то игристым и пара чопорных слуг, обносивших нас напитками с таким важным видом, что мне самой хотелось вскочить и согнуться в поклоне. Сервированный столик размером с легионерский щит, звон хрусталя и скрежет приборов по глади фарфора выбивали из колеи не только меня, но точку в этом затянувшемся испытании поставила попытка разнообразить чопорное поглощение пищи живой музыкой, которую решил наигрывать нам молодой паж, изящно перебиравший когтистыми пальцами по струнам какого-то мягко звучавшего инструмента. К чести де Армуаз, она быстро заметила наши неподвижные морды и неловкие взгляды вокруг, после чего, постояв у камина, почему-то хихикнула и, отослав прочь недоумевающую прислугу, отправилась вместе с нами на первый этаж – туда, где в подсвеченном алым сумраке кухни весело гудел огонь, где с балок свисали подвешенные туда новыми постояльцами кольца настоящей мясной колбасы (грифонка негромко, но искренне рассмеялась, увидев при виде этого натюрморта ошеломление в глазах Блуми, и мой вожделеющий взгляд), где грубые доски широкого, изрезанного ножами стола безо всякой опаски принимали удары деревянных кружек и капли горячего вина, и не было никого, кто испортил бы дружеские посиделки своими важными физиономиями, неодобрительно кривившимися при виде заброшенных на стол задних лап и копыт. Да, высокородная дама, благородный риттер, бессменный командующий разными риттерскими отрядами и прочая, и прочая, и прочая, сама оказалась не прочь посидеть вот так, развалившись на стуле, забросив мощные рысиные лапы на стол и, покачиваясь, посасывать тонкую, похожую на соломинку трубочку с легким фруктовым табаком, тонкая струйка которого поднимала в воздух запах сгорающих цветочных лепестков – «на миг сбросив с себя тяжелые оковы высокого общества», как выразилась грифонка. Несмотря на происхождение, прежде всего она была воином и, расслабившись, показала нам что не чужда и попойкам, и казарменному юморку, но самое главное, точно так же любила тепло — как и все, кто знал леденящий холод стылых доспехов, и когда-либо поднимался в темное небо, совершая очередной марш-бросок.

— «Вы очень зря избегаете слуг, Раг. Они полезны, когда хорошо вышколены и знают все ваши привычки» — выпустив в потолок струйки ароматного дыма из едва видимых у основания клюва ноздрей, заметила мне она, когда речь зашла о той неловкости, которую я ощущала, когда обо мне кто-то заботился и делал за меня то, с чем бы я справилась и сама – «Конечно, воительница должна  уметь позаботиться о себе, иначе это просто лё викенд гурьер^[5], но подумайте, сколько времени бы вы теряли, если бы делали все сами, так?».

— «Я просто не знаю, как это объяснить» — замявшись, я попыталась было структурировать кавардак в своей голове, но не преуспела, и вновь приложилась к кружке с остывающим глинтвейном, вылавливая языком размокшие розовые лепестки – «Мне кажется, что таким образом я их унижаю, а еще, глядя на каждого слугу я думаю, что на его месте могу оказаться и я».

— «Сэ ля ви. Такова наша жизнь» — философски вздохнула грифонка. Повернувшись, она вынула из очага гревшийся над огнем нож и аккуратно, но быстро провела им по большой сырной голове, вызывая к жизни водопад из желтого сыра, полившегося на тарелки – «Что ж, в самом деле, дэгу э кулёр, иль нэ фо па диспюте^[6]. Вместо этого попробуйте замечательный талледжио – лучше всего со свежими булочками, они лучше всего оттенят жар глинтвейна и солоноватый вкус сыра моего родного кантона».

Тут она не ошибалась, и мы решили сполна отдать честь этому угощению. Нет, грифоны и в самом деле понимают толк в кухне наверное больше, чем кто бы то ни было в этом мире. Кому бы еще пришло в голову, кто бы еще догадался есть обыкновенные, казалось бы, блюда, в определенном порядке, позволяя каждому из них открыть и дополнить вкусы других? Вино с пряностями и лепестками цветов, нарочно сохранявшееся теплым возле пылающего очага почти лишилось привкуса спирта, по воле Древнего, ощущавшийся во всем алкогольном, что я пила, заставляя чувствовать себя каким-то биологическим алкотестером, а легкая беседа становилась все более раскрепощенной, поднимая такие темы, на которые, как мне казалось, мы уже давно и прочно, добровольно наложили табу.

— «…а потом я очнулась уже в каком-то сарае, со сломанной челюстью и раскалывающейся головой. И после этого твердо усвоила – в таком состоянии к ней лучше сбоку не заходить. И сзади. И спереди тоже» — разглагольствовала Блуми. По нашему примеру откинувшись назад на опасно наклонившемся стуле и забросив задние ноги на край стола, она вовсю размахивала полупустой кружкой глинтвейна – «Да и вообще, лучше сразу же найти себе какое-нибудь дело, и желательно подальше. А то прибьет, и не заметит».

— «О, даже так?» — добродушно сощурилась на нее де Армуаз, словно пытаясь представить, как можно говорить об этом так спокойно – «Те, кто имел честь биться вместе с леди Раг, описывали ее несколько по-другому. Значит, так вы познакомились?».

— «Не, раньше. Я тогда еще опционом Хая Винда была» — глядеть на раскрасневшуюся от выпитого подругу было весело и приятно, особенно потому, что даже порядком набравшись, она не утратила ни координации, ни связности речи. Вот что значила легионерская школа – «Когда мы впервые встретились, я думала она меня просто сожрет за то, что я выгляжу лучше, чем она. Ага, такой вот вид у нее был. Ну, вы же знаете, как бывает, когда начальником становится кто-то старше и хуже выглядящий, чем ты? Потом была Северная война и взятие Грифуса… Ой, ничего что я так говорю? А то вдруг у вас это называется как-нибудь по-другому?».

— «Все в порядке. Продолжай. Цреди грифонов было много тех, кто отвратился от прошлого короля и его полубезумных деяний» — в отличие от подруги, я заметила, каким нейтральным был этот ответ, не позволявший догадаться о том, что же думает ее собеседница.

— «Ну да. Тот удар, сломанная челюсть, а потом…» — щеки пегаски заалели еще больше – «Потом, спустя какое-то время, мы познакомились совсем-совсем близко».

— «Вот так вот просто? После того, как…» — удивленно вскинула перья-бровки де Армуаз.

— «Ну, если честно, то меня попросту не спросили, хочу я этого, или нет» — на этот раз проняло даже совоокую воительницу, ставшую похожей на эту самую сову. Вытаращенными глазами, наверное – «Знаешь, когда Скраппи чего-то хочет – это просто как ураган. Или огромная волна. Или торнадо. Она просто обрушивается и хватает тебя, хочешь ты того, или нет. А потом…».

Кажется, с выучкой легионеров я все-таки поторопилась.

— «Ки эм бьян шати бьян^[7], да?» — ох, как насторожил меня этот странный взгляд, которым меня окинули! Пока Блуми, не свалившаяся с качающегося стула лишь благодаря моему вовремя подставленному крылу, опустилась на стол и, даже не заметив произошедшего, продолжила рассказывать что-то скабрезное внимательно слушавшему ее кувшину, который она обняла, сидевшая напротив грифонка задумчиво сверлила глазами во мне пару дырочек, решая для себя какой-то вопрос – «И что, вот так вот просто все у пегасов с их личными отношениями?».

— «Нет. Я просто возжелала ее, и взяла для себя. Всю, без остатка» — тут были ножи. Много ножей. Вилки, топорик для колки дров и прочие вещи, необходимые в быту, которые можно было использовать для защиты. Однако сидевшая напротив грифонка не стала шипеть, щелкать клювом, сверкать зраком и вообще, вести себя как образцовый грифон, решивший разнообразить свежей понятиной свое рыбно-мясное меню. Вместо этого она просто сидела и разглядывала меня с Блуми, словно решая для себя какой-то важный вопрос – «Это была весна, леди д`Армуаз. Равноденствие, если это вам скажет о чем-то. И моя первая весна».

«А вот теперь можно начинать действовать».

Но ни ножей, ни топора, ни даже стула – ничего из этого не потребовалось. Грифонка продолжала глядеть на меня и пламя очага, к которому она сидела спиной, делало непроницаемо-черными подведенные глаза, провалами в вечность выделявшиеся на белой маске из перьев. Погасшая трубочка была отложена, огонь в очаге превратился в подернувшиеся пеплом угли, а сновавшие за окном прохожие скрылись за снежной пеленой. Тихо шурша, она скрадывала все звуки, даря необычайный покой, нарушенный лишь кратковременным приходом пажа, закрывшего какие-то заслонки над трубой массивного теплосборника, обогревавшего дом.

— «О, кажется, она все же заснула» — наконец, нарушила молчание де Армуаз. Я? Я лишь коротко улыбнулась, как и всегда, стараясь держаться к ней правой, не покалеченной частью морды – «Надеюсь, все было хорошо?».

— «Конечно, леди…».

— «С твоего позволения, просто Лове».

— «Хорошо. Все было отлично, Лове. Спасибо, что подарила такой вечер, когда можно сидеть и просто молчать, наслаждаясь тишиной и покоем. Я и раньше не любила буйных попоек, предпочитая пить и петь в хорошей компании, а после того как провела почти год в ваших горах, научилась ценить тишину. Представляешь?».

— «И пить» — хмыкнула птицекошка, осторожно высвобождая свою заднюю лапу из объятий рыжей пегаски, которая прижалась к ней щекой, что-то бормоча сквозь сон. Несмотря на то, что на лапах она держалась твердо, как раньше, речь ее была плавной и лишившись щелчков, стала почти неотличимой от эквестрийской. Видимо, попытка не отстать от более молодых кобылок далась ей с трудом – «Мне кажется, или ты самая трезвая из нас после всего выпитого?».

— «Наверное, выпила меньше всех».

— «Два кувшина?» — удивленно покосилась на меня де Армуаз, мягко тормоша мирно сопевшую Блуми – «О, пожалуй, нужно будет куда-нибудь ее перенести».

— «Правда? Не заметила. Значит, хорошо посидели» — я слезла со стула и прошлась, разминаясь, по кухне, старательно не замечая следующего за мной взгляда совоокой воительницы – «В конце концов, это не с де Кастельмором пить «длинным мечом», наперегонки… Эй, Блуми! Подьем, принцепс-кентурион!».

— «Думаю, уже слишком поздно для возвращения, не находишь?» — несмотря на напускные нотки сожаления, голос грифонки расстроенным не казался. Интересно, и почему — «Пожалуй, стоит перенести ее куда-нибудь в гостевую – спать за столом ей не пристало. Как-никак, она твоя подруга, а не слуга».

«Твоя… подруга…».

— «Что ж, веди» — подлезть под забормотавшую в полудреме кобылку труда не составило, и утвердив ее поперек спины, я деловито потопала вслед за вздохнувшей о чем-то де Армуаз – «Она вообще хорошая подруга. Просто личная жизнь не сложилась».

— «А мне показалось, что наоборот».

— «Я имею в виду, до нашей встречи» — я решила не обращать внимания на этот укол. Пока не придет время схватиться за ножи, один из которых я незаметно припрятала под крылом.

— «Тогда понимаю. Но возвращаясь к этому виршеплёту – он что, и тебя под стол уложил?».

— «И меня?» — рассмеявшись, я постаралась скрыть бегавшие глаза, которыми осматривала каждый угол, каждый поворот, каждую ступеньку лестницы, следуя за грифонкой, ведущей меня на второй этаж – «Так значит, ты тоже попалась на его уловку?».

— «Ах, «тоже», значит?» — не осталась в долгу совоокая, останавливаясь возле двери. Заметив, что я не собираюсь бросать свою ношу, она вновь вздохнула, и первой вошла в большую, со вкусом обставленную спальню зажиточной горожанки. Широкое, в мелкое стеклышко, окно; основательная мебель из темного дерева, мягкий ковер и широкая, словно море, кровать, на которой мог разместиться целый десяток вояк – «Думаю, что для пегаски ему пришлось лишь намекнуть на соревнование, и ты была уже готова схватить бокал?».

— «Ага! Значит, все-таки уложил?» — не сдаваясь, я перебросила Блуми на край кровати, едва не засмеявшись при виде гримаски на морде де Армуаз, которую та не смогла скрыть, как и небольшую бутылочку вина, пару бокалов и коробку каких-то конфет, присыпанных розовыми лепестками – «У нас все закончилось тем, что нас рассудил правитель Друнгхара, объявивший почетную ничью, когда мы оба ошиблись в названии дегустируемого вина. А у тебя? Давай, рассказывай! Страсть как люблю узнавать что-нибудь новенькое о тех, кого знаю! Особенно если они сами об этом не говорят».

— «Знаешь… Малюет и сочиняет стихи он гораздо лучше, чем двигает бедрами» — наконец решившись, она присела рядом со мной. Приподняв пальцем мой подбородок, она провела другим по шрамам, кривившим левую щеку и рот. Краем глаза я видела, как большой, янтарного цвета коготь блеснул в неярком свете свечей на трюмо, но не успела даже потянуться к ножу, как он вернулся, неся на своем кончике крем от конфет, которым большая грифонка осторожно мазнула меня по губам – «И уж наверняка лучше, чем работает своим языком».

— «Кажется, это был вызов?» — улыбнулась я, пытаясь вновь повернуться правой, не покалеченной частью морды, но сильная лапа, державшая мой подбородок, вновь удержала меня, заставив глядеть в глаза цвета старого меда. Нагнувшись, грифонка провела своим изогнутым, крючковатым клювом по краю губ и нежно ущипнула за ухо, после чего с негромким смехом отбросила от себя, закидывая прямиком на кровать.

Если бы я не была в таком обалдении от происходящего, то наверняка оценила бы этот меткий и сильный, через треть комнаты, поистине трехочковый бросок.

— «Так значит, вызов, ты говоришь?» — промурчал мне на ухо голос де Армуаз, прыгнувшей вслед за мной, словно огромная кошка. Тяжесть и мягкость, так непохожие на крепкие, подтянутые понячьи тела, заключила меня в свои меховые объятья – «Тогда нам стоит это проверить! И не нужно так коситься на свою «подружку», ты, маленькая провокаторша в пятнышках – она тебе ничем не поможет!».

— «Да что это ты говоришь?!» — раздался у нее за спиной заспанный, но уже недовольный голос той самой подружки – «Да я за Скраппи… Всегда…».

— «Кажется я погорячилась, и оказалась в возмутительном меньшинстве?» — свернувшись вокруг меня словно тяжелое меховое одеяло, леди-риттер тихо фыркнула, когда воспрявшая было Блуми широко, душераздирающе зевнула, неубедительно попытавшись скинуть с себя большую, мягкую лапу, которой ее притянула к себе забавлявшаяся де Армуаз и недовольно завозилась, то ли пытаясь применить какой-то хитрый ногозаворачивающий копытопашный прием, то ли пытаясь укрыться ею вместо одеяла – «И что же теперь мы будем делать?».

— «Что бы ты там не задумала, Лове, меня это уже беспокоит, так и знай!» — заявила я, опасливо поглядывая на какие-то полотняные ремешки, появившиеся из-под подушки этой совоокой химеры.

— «Доверся мне» — тихонько, интимно выдохнула мне на ухо большая птицекошка, глаза которой оказались очень-очень близко ко мне, мерцая таинственным светом впитавшего солнечный свет янтаря, которые с хитрым прищуром скосились на нож, с тяжелым стуком выпавший у меня из-под крыла  — «Ведь на этот вечер у меня была парочка очень хороших идей».

---

 Это утро началось не как остальные, коим я потеряла счет. Солнечный луч, скользнувший по заспанным глазам, пощекотал мой дернувшийся нос, заставив громко, с наслаждением чихнуть, разгоняя воздух спальни — густой и спертый, словно кисель, насыщенный запахом выдохшегося вина, засохшего шоколада, перьев и пота. Взъерошив волосы спутанной черно-белой гривы, он запутался в алых прядях чьего-то хвоста, чтобы выпутавшись из них, на излете, пройтись по вызывающе торчавшей в воздух грифоньей попке, сонно дернувшей длинным, гибким хвостом, обвившим мощные рысиные лапы с неожиданно кокетливыми розовыми подушечками. Разбросанные по комнате платья (мы что, действительно примеряли купленные наряды, или играли в строгую хозяйку бутика, решившую наказать своих манекенщиц?); перевернутые бокалы, лежавшие в подсохших винных лужицах, горка киснущих фруктов…

«Фруктов? Зимой? Ох, моя голова… Ничегошеньки не помню!».

— «Скраппи…» — выдохнул над ухом знакомый голос, и из-под необъятного одеяла, под которым можно было спрятать кентурию в полной выкладке, показалась лохматая голова Блуми, уставившаяся на меня щелочками едва приоткрывшихся глаз – «Уже утро? Какой сейчас час?».

— «Нинаю. А какой сейчас день?».

— «Мондаз» — буркнул кто-то из-под одеяла, дохнув мне в затылок странным запахом птицы – «Ма фои, какие пони все-таки шумные по утрам…».

— «Это вы еще детей не видели, Лове» — гулко вздохнул кто-то четвертый из темных пододеяльных глубин, поддерживая этот ленивый утренний разговор – «Они бы уже давно скакали по нам, требуя есть, играть, гулять и писать – и не обязательно именно в этом порядке».

Видели когда нибудь как три неодетые барышни подскакивают в постели? Первой из-под одеяла вылетела де Армуаз, вжавшись спиною в наваленные у спинки кровати подушки. Затем оттуда же, словно пробка из бутылки, выскочила Блуми, и уже между ними ввинтилась я. После чего мы втроем, с испугом, уставились на пододеяльные недра, в глубине которых иронично светились чьи-то глаза.

— «Кто это?».

— «Ээээ… Графит?!».

— «Медамес, для чего вы притащили сюда этого гарсона?!!».

— «Вы же сами пригласили меня, леди Амбуаз» — три вскрика слились воедино, но быстро утихли при виде угрожающего шевеления складок огромного одеяла. Не удосужившись констатировать очевидное, из-под него показалась большая, лохматая голова, с сонной иронией обозревшая клубок из вцепившихся друг в друга кобыл.

— «Кес ке се?! Я?!!».

— «Конечно же. Я прилетел сюда выяснить, кто посмел похитить мою жену — даже двух жен! — а нашел здесь вас троих, упившихся словно хрюшки. Скраппи и Блуми нацепили на голову те забавные колпачки с перьями и явно собирались делать с вами что-то интересное, очень забавно связав вас веревками со множеством узелков, и разложив на этой вот кровати...».

— «Оххххх!» — грифонка сползла под одеяло и прикрылась подушкой, словно пытаясь сама себя ею придушить.

— «… но при виде меня ваши планы быстро изменились. Меня накормили, и я должен заметить, что обед и в самом деле был просто роскошным, когда тебе прислуживают сразу три прекрасные дамы. Меня попробовали напоить, но почему-то первым хихикать начал не я» — увлеченно продолжил соловьем разливаться супруг, в то время как мы смущенно переглядывались и краснели. В том числе и бравая дама, командующая войсками, почетный риттер и прочая, прочая, прочая, восковица на клюве которой приобрела забавный розовый цвет – «Но я был бы неблагодарной скотиной, если бы не счел себя обязанным такому почету, которым меня окружили, и не постарался бы отплатить за вашу доброту хотя бы тем, что рисковал уснуть от ску… то есть, имел удовольствие оценить пополнение вашего гардероба. Ну, а после меня затащили вот в эту замечательную постель, где заявили, что просто не могут отказать такому замечательному жеребцу, хотя я вроде бы даже не успел ничего предложить...».

— «Ни слова больше! И как это вам удалось меня... нас соблазнить?» — уже гораздо тише, но все еще возмущенно курлыкнула совоокая дама, хотя я видела, с каким смущением она отвела взгляд от простодушно глядевшего на нее мужа, словно случайно устроившего свою голову у нее на животе.

— «Ну, я принес вам свежего сока как раз в тот момент, когда вы спорили, кому спускаться за ним в холодный погребок».

Молчание длилось достаточно долго.

— «Тогда понятно» — решив что то для себя, наконец выдохнула де Армуаз, заставив меня возмущенно всхрапнуть от мысли, что нас можно купить вот так просто, просто почесав пузико в нужный момент – «Но я прошу… Нет, я требую, заклинаю вас, месье, чтобы все случившееся в этом доме осталось в этих стенах!».

— «Ни слова больше, мадам. Мои уста запечатаны, как…» — дальнейшие излияния этого сладкоязыкого мерзавца, принявшегося без стеснения, в моем присутствии, токовать перед очередной развесившей уши самкой прервал звонкий подзатыльник – «Оуч! Милая, ты чего-то хотела?».

— «Твоя милая хотела проснуться!» — зарычала я, снова замахиваясь копытом на голову мужа, понятливо юркнувшую обратно в пододеяльную глубину – «Поэтому кофе в постель, сильвупле!».

— «Скраппи…» — при виде столь скорой расправы Блуми почему-то сжалась в постели, опасливо прошипев мне на ухо – «А это было не слишком? Я имею в виду, если он обидится, и…».

— «Значит, так мне и нужно» — громко ответила я, еще раз стукнув через одеяло по ойкнувшей где-то в ногах бестолковке супруга, на всякий случай горько всхлипнув и безуспешно пытаясь пустить скупую, похмельную слезу – «Буду одна-одинешенька, всеми брошенная, голодная и холодная…».

— «А еще мягкая, теплая и с розовым вымечком» — в попытке подлизаться заурчал кто-то под боком, сгробастав нас троих в свои объятья, последовательно выжимая возмущенный, счастливый и благосклонный вздох не ожидавших такого подруг – «И чем я заслужил такие замечательные выходные?».

— «Ки нэ пуан жалю нэм пуан»^[8] — потягиваясь, сонно пробормотала грифонка, когда мое копыто снова стукнуло в лоб этого мохнатого казанову. Она делала это настолько изящно и демонстративно, что мои глаза поневоле облизали это большое, сильное, гибкое тело, отдельно остановившись на больших передних лапах Лове, покрытых густым белым мехом, так непохожие на обычные птичьи лапы грифонов — «Амур э мор, рьян нэ плю фор^[9]. Но одной любовью сыт не будешь, поэтому я тоже не откажусь от чего-нибудь бодрящего и согревающего. Мерси».

— «Блуми, а ты что будешь?».

— «Оу, дамы, а может быть кто-нибудь принесет что-нибудь освежающего одному страдающему…» — лениво проурчал присоседившийся к нам Графит, но не успел закончить свое контрпредложение, как мигом оказался на полу, когда в его бок уперлось сразу шесть задних ног, в четыре копыта и две лапы выпихнув его из огромной постели – «Оуч! Жизнь жеребца – сплошная боль!».

— «Сидра!».

— «Кофе!».

— «Пунша, месье, сильвупле!».

В общем, утро выдалось очень позитивным, если можно таким строгим словом описать начавшийся день. Его не омрачило даже внезапное осознание того, что двоих из нас ждали в казармах, еще одну – в Генштабе, но выручило то, что четвертый громогласно и гордо объявил, стуча себя копытом в широкую грудь, что этой самой грудью ляжет на амбразуры, но спасет от кар беспощадного начальства прекрасных дам, внезапно пропавших куда-то на целых два дня. В чем это будет выражено я так и не поняла, но на всякий случай смотрела волком на него всю дорогу до кантерлотских казарм Легиона, куда он сопроводил нас, раскланявшись с де Армуаз, благосклонно подарившей ему на память платочек. Впрочем, как оказалось, я была лишь удобным предлогом, когда перед прощанием, муж заявил мне на ушко:

— «Молодчина, Скраппи. Это у тебя удачно получилось, с этим знакомством, очень удачно. Госпожа будет довольна».

Вот так. И никаких объяснений – только кусь за ушко и намекающий шлепок хвостом по нашим попам, не советовавший расслабляться перед следующей нашей кобыльей посиделкой. Похоже, я снова была использована как благовидный предлог, словно ширма, маскируя какие-то загадочные телодвижения подчиненных Госпожи. Впрочем, если это и в самом деле было удачным стечением обстоятельств, а не многоходовой операцией Ночной Стражи, чей статус и поле деятельности с годами становились для меня все более и более непонятными, то и спроса с меня никакого не предвиделось, правда? Успокоив себя такими умозаключениями, я отправила Блуми к ее когорте, наверняка распустившейся и ударившейся во все тяжкие за эти два дня, а сама отправилась на третий этаж второго корпуса, в свою конуру.

 Как я уже писала, все это время мне не пришло ни одного вызова во дворец, ни одного поручения, и даже вступление в должность нового Легата, казалось, было отложено на неопределенный срок. Никто не торопил меня, не теребил приказами, поручениями и наставлениями, в том числе Генеральный Штаб и Аналитический Отдел – последний вообще старательно делал вид, что никакого Легиона не существует, за что я платила ему той же монетой. Поняв, что долго увиливать от судьбы не получится, Хай занялся наконец-то командной работой, под сдержанный смех сослуживцев получив от меня прилюдно легатский шлем с продольным, хищно загнутым гребнем, торжественное похлопывание крылом по плечу и очередную порцию развлечений, которыми я решила разбавить пресную до зубовного скрежета церемонию на плацу. Я громко шмыгала носом, утирала глаза платочком и им же смахивала несуществующие пылинки с алого легатского корзна, вместе со шлемом перешедшего к Хаю – в общем, вела себя как примерная тетушка, собирающая племянников в город на долгий месяц учебы. Так что все прошло достаточно весело и спокойно, без лишнего пафоса и официоза, да и без краткой напутственной речи со щита, лежавшего на головах четверки дюжих легионеров, можно было бы обойтись, но я решила не портить впечатление слишком уж тихой сменой командования, поэтому торжественное построение, алые штандарты легиона и сигнумы кентурий, не говоря уже о многочисленных зрителях, буквально ковром облепивших все дома на Канатной – всего этого было в достатке, поэтому все прошло хорошо, как по мне. Остальным было весело – все ж какое-никакое а развлечение, ведь стоять в торжественном строю пришлось недолго, маршировать – недалеко, а припертые мною бочки с Суперсидром Эпплов окончательно подняли настроение всем сопричастным. Вопиющее нарушение устава? Возможно. Но не каждый день меняется командир, по случаю чего все, кто был с нами все эти годы, должны были получить памятные знаки отличия, по поводу чего развернулась живейшая дискуссия, члены которой до хрипа и брызг из ноздрей бодались, как же должны были выглядеть эти наградные. В общем, все прошло более-менее спокойно и гвардейские патрули, вновь и вновь вызываемые жителями Канатной и Роз, на пятый призыв испуганных обитателей соседних домов попросту не явились, решив что моего личного доклада командующему Шилду будет достаточно для объяснений столь бурных «дискуссий», с точки зрения обывателей, выглядевших как бунт, поджог и массовое смертоубийство одновременно.

Понемногу все приходило в норму – отпущенные в отпуска возвращались, получившие ранения выздоравливали, а жизнь понемногу становилась скучнее. Даже не так – она становилась чем-то, что текло вокруг меня, через меня, но делала это сама, не нуждаясь в регулярном присмотре, проверке и судорожно отыскиваемых решениях. Все понемногу начинало работать как механизм, оставляя меня в окружении двигающихся пружин, вращавшихся в сложном порядке и темпе, оставляя мне роль наблюдателя. Наверное, именно так ощущали себя , переведенные на кабинетную должность отставники, и в этой мысли меня укрепили стопки бумаг у меня на столе, заботливо сложенные там чьими-то заботливыми, мать их, копытами. А как же мои основные обязанности, спросишь ты, Твайли? Да, им я посвящала почти все свое время, но за прошедшие месяцы она превратилась в рутину – Гвардия была выведена из соседствующих с Эквестрией королевств, и теперь мне уже не приходилось корректировать почти на лету логистические цепочки, следить за своевременностью рапортов и разбирать многочисленные кляузы проклятых дебилов, по недомыслию Ее Божественного Высочества все еще наполнявших казармы дворца. Так что раз в несколько дней я вполне успевала заскочить и в казармы своего Легиона, чтобы встретить там кого-нибудь из своих старых товарищей, друзей и знакомых, для чего-то трущегося возле дверей в мой кабинет, занять который не пожелал даже новый Легат.

На этот раз таким посетителем была Черри, радостно ввалившаяся в нашу бывшую обитель.

— «Да, это я посоветовала Хаю не нагружать тебя лишними делами» — бодро процокав в кабинет и приветственно стукнув по тораксу лорики, она прикрыла дверь и только тогда радостно меня обняла. Успокоившись и отоспавшись, она посвятила себя заботам о детях, постоянно приглашая меня в гости в их облачный домик где-то недалеко от Кантерлота, но пока что я, раз за разом, увиливала от этого приглашения, сама не знаю почему. Что-то изменилось внутри, что-то перегорело, и несмотря на все, что связывало меня с Хаем и Черри, я не могла заставить себя войти в их жизнь, даже на миг. Быть может, из-за того, что тогда мне пришлось бы осознать и переосмыслить все то, что случалось когда-то между нами – воспоминания о бунте, о случившемся в Большой Подкове казались мне холодными черными камнями, блестящими в укутанной снегопадом ночи. Я боялась думать об этом, боялась этих воспоминаний и самих мыслей о том, что я думала о произошедшем – и я оставила их, отступилась, не зная, что делать дальше с этими холодными валунами. И именно поэтому меня удивил приход покалеченной пони, чьи уже неработающие крылья вновь скрылись под мягкой и плотной попонкой – «Ты ведь теперь служишь во дворце, а это гораздо важнее, чем выслушивать наших бездельников, или читать все эти бумаги».

— «Значит, можно их скинуть обратно в чулан?».

— «Нет, тебе все же придется их прочесть и завизировать» — усмехнулась вишневоглазая пегаска, зачем-то оглядывая меня с ног до головы – «Помнишь, что случилось почти год назад? Поэтому теперь так просто отмахнуться от дела не выйдет».

— «Ладно-ладно. Так или иначе, вы бы все равно это смахнули на меня. Ну, а ты чего вдруг прискакала? Мы же собирались встретиться послезавтра, по детским магазинам пройтись? Значешь, что Берри два дня назад учудила?».

— «Скраппи, я пришла с рапортом. Вот, подпиши».

— «Рапорт Первому Легату… Это кто вообще?» — озадаченно уставившись на протянутый мне листок, я попыталась понять, о чем вообще идет речь, то опуская глаза на змеившиеся по бумаге буквы, то снова поднимая взгляд на воинственно сморщившуюся подругу – «… прошу ходатайства перед вышестоящим командиром… о переводе на действительную военную службу… в действующую когорту Эквестрийского Легиона… Черри, ты вообще о чем говоришь?!».

— «Первый Легат – это ты. Непосредственный командующий – это Хай» — уверенным тоном хозяйки элитной болонки, пустилась в разъяснения Черри – «А рапорт – мой. Просто подпиши вот здесь, и вот тут. Я даже чернил тебе новых налила, и свежие перышки принесла».

— «Черри, у тебя ж еще полгода гарантированного отпуска есть».

— «Я тоже так думала» — уже не таким бодрым тоном ответила белая кобылка, присаживаясь возле стола. Не рядом, а напротив, как я машинально отметила – «Но когда меня похитили, словно глупую фермерскую дочку с фермы на задворках Мягкого Запада… Я не хочу, чтобы что-то подобное с кем-то случилось! Не хочу, и не могу себе позволить такого! И нет, не нужно мне про психологов говорить! Я уже год как хожу к этим мозгоклюям!».

— «И?».

— «И как видишь, во что я превратилась!» — язвительно фыркнув, она приоткрыла медную, с прозеленью времени чернильницу, похожую на экспонат этнографического музея захолустного городка – «Мы с тобой были в Обители, Скраппи! Ты спасла меня из Камелу! Но вместо того, чтобы стать сильнее, я стала слабой, скандальной и глупой! Но теперь все это в прошлом – я хочу заботиться о своих детях, и о твоих, и чтобы ни одна мразь больше не смогла… Не посмела…».

— «Ну-ну-ну, Черри» — не выдержав, она все-таки разрыдалась, и с благодарностью сунулась мне под крыло, выплакивая в густой пух все то, что накопилось у нее внутри – «Мне кажется, тебе нужно отдохнуть и еще раз все хорошенько обдумать…».

— «У меня было много времени на раздумья на той фабрике, поэтому даже не пытайся меня отговорить!».

— «А что, кстати, с нею случилось?».

— «И перевести разговор тоже не выйдет!» — в последний раз шмыгнув носом, решительная малявка мазнула ногой по глазам, и снова решительно протянула мне свой листочек – «И тянуть не советую – к тебе сегодня еще одна делегация намечается».

— «Делегация? Что еще за делегация?» — не поняла я, поднимая глаза от рапорта, в левом верхнем углу которого уже красовалась размашистая резолюция Хая «Не возражаю». Интересно, он ее оставил сам, добровольно, или под внимательным взглядом своей партнерши, нарисовавшейся в моем воображении со скалкой в копытах? – «Что вы там еще такое задумали, что понадобилась я?».

— «Увидишь!» —   вздернув подбородок, заявила белая зараза, забирая у меня рапорт, который я нехотя подписала. Интересно, а если бы я отказалась, меня бы тоже приголубили чем-нибудь тяжелым по голове? – «Тем более, что это касается не только их».

— «А кого еще? Почему не только их?» — выпучилась я на закрывавшуюся дверь, за которой исчезал торжествующе поднятый хвост – «Кого «их» то, Черри?».

Ответа не последовало, но зато ответ пришел сам, и через пятнадцать минут кабинет наполнился множеством самых разных кобыл, принесших с собой тот тягучий, сытный и странный запах, по которому можно было сказать, что их покачивающаяся походка и увеличение линейных пропорций вызваны отнюдь не перееданием или бездельем. Собравшиеся дамы хоть и несколько скомкано, но все же обстоятельно и с большим напором просветили меня о том, что же именно имела в виду Префект Лагеря, вернувшаяся в Легион. Оказалось, что эти милейшие дамы хотели ни много ни мало, а возвращения боевых и наградных, которые, по их мнению, причитались им наравне с остальными легионерами. Несколько обалдев от такого напора, я довольно долго выслушивала весь этот высокопарный бред по поводу счастья жеребости и высокого предназначения будущего материнства пока наконец не поинтересовалась, за какие такие заслуги и для чего вообще им потребовалось все это счастье. Ну, и самое главное – у кого я должна была его отобрать.

— «Мэм, вы не понимаете…».

— «Да уж куда мне, blyad, Бурн!» — ехидно оскалилась я, устав от этих пузатых разглагольствований, логики в которых было не больше, чем в живописании разнузданных трипов обдолбившихся наркоманов – «Это ж вы скоро станете матерями, а некоторые уже стали – куда мне, blyad, до вас. Вы тут мне целую лекцию прочитали – наверное, надеялись что я просто усну, поэтому раз уж вы так старались, то я вам готова навстречу пойти. Так что давайте уже ваши проскрипционные списки, а я их новому Легату и его офицерам передам, чтобы они это приказом оформили. А то что я одна отдуваться должна?».

— «Простите, мэм, разрешите вопрос?» — незаметно, как ей казалось, потянув за хвост самую говорливую из завалившихся ко мне сослуживцев, другая кобыла решила не гнать вперед задрав хвост, и явно чувствуя какую-то ловушку, осторожненько поинтересовалась – «Какие списки необходимо предоставить Легату Винду?».

«Ну надо же, как аккуратно ступает. Не зря кентурионом назначили».

— «А те самые, в которых обозначены все нехорошие элементы нашего Легиона, у которых нужно что-нибудь изъять, чтобы вам всем это отдать» — нацепив на мордочку самое простецкое выражение, какое смогла, я удивленно развела крыльями, словно и в самом деле удивляясь недогадливости сидящих передо мной ходоков – «Или вы решили, что я золото прячу вот в этом вот ящике стола? Увы, там нет ничего, кроме ключей, бутылочки и зачем-то поселившейся в ней мухи. Поэтому хватит уже шутить над бедной, голодной и всеми покинутой кобылкой – давайте бумаги, а я их уже передам офицерам, которые обсудят это между собой…».

По кабинету прокатился негромкий, но выразительный стон, когда до сидевших в комнатке начало, наконец, доходить, во что они вляпались.

— «… а потом наверняка обсудят с остальными. Нельзя же просто так биты у товарищей отбирать, верно? Нужно под это нормативно-правовую базу какую-нибудь подвести. Но это будет уже не наша головная боль, верно?».

— «Мэм, вы же понимаете, что мы имели в виду совсем не это…».

— «Я понимаю, Соук! Я все, blyad, понимаю!» — не выдержав, вызверилась я, с грохотом обрушивая копыта на стол, отозвавшийся на очередную вспышку уже экс-Легата негодующим хрустом и струйками пыли, вылетевшими из щелей – «Поэтому и не вышвырнула вас отсюда, а какие-то разговоры тут с вами развожу!».

Спор продолжался долго. Конечно, можно было как раньше, наорать и разогнать – но что дальше? Избить их? Ну да, конечно… Некоторые уже попытались было показательно морщиться и хвататься за живот, но напоровшись на мой мгновенно озверевший взгляд быстро сделали вид что съели что-то на завтрак и вообще, их просто неправильно поняли. У нас оказались равно диаметральные взгляды на то, как должна выглядеть социальная справедливость, поэтому спор продолжался довольно долго, окончательно вымотав всех присутствовавших в кабинете. Мои довольно толстые намеки на то, что вон тому строящемуся зданию приюта для малышей, оставшихся без родителей-легионеров, требуются ответственные и чадолюбивые воспитатели, которые смогут заменить им погибших отцов и матерей, остались непонятыми или проигнорированными, в ответ на что я прямо начала интересоваться, за какие это такие заслуги я должна кого-либо из присутствовавших вознаградить? За активную торговлю подхвостьем и решением демографических проблем в масштабе страны? Так в уставе об этом ни слова не говорится! Что-что Легат обещала? Медальку каждой, кто вместо службы будет поросую свиноматку изображать?! Ах, нет… В общем, шла обычная активная торговля, которую решили устроить эти дирижабли на ножках, пузатые облачка, и прочая, и прочая, и прочая. Почему они вдруг решили устроить этот цирк именно сейчас, мне было абсолютно непонятно и я даже не слишком буйствовала, больше сосредоточенная в тот момент на собственном внутреннем мирке, который трещал от противоречивых эмоций и мыслей. То, что я била наотмашь их теми же словами, что говорил мне самой год назад наш бравый инструктор, было забавно и это говорило о том, что все произошедшее было не какой-то ужасной катастрофой, в которой была виновата лишь я, а одним из рабочих моментов, страницей из жизни, которую нужно просто прожить и двигаться дальше, не загоняя себя в пучину отчаяния и самобичевания. Вторым, что пыталось раздвинуть границы этого внутреннего мирка, была переходящая в злость досада, которую я испытывала при мысли о том, что мое личное самопожертвование, самоограничение на грани аскезы осталось никому неизвестным, ненужным а может и попросту глупым. Что мой отказ от полагавшихся денег прошел почти незамеченным, а мое положение, в котором я тогда и сейчас находилась, было попросту проигнорировано. Врать себе – последнее дело, как говорила принцесса и пусть это говорилось по поводу политики и правителей, которых я на дух не переносила, мне вдруг подумалось, что и в жизни этот совет был бы очень хорош. И пусть внешне я крепилась, стараясь прислушиваться к приводимым аргументам, внутри себя я чувствовала, как кровоточат мои десны, пережевывшие осколки разбитого самолюбия, которое я давила, крушила копытом, пытаясь затолкать в самые дальние тайники своей потрепанной души. Так что встреча эта закончилась вничью, и договаривающиеся стороны, выкатив друг другу свои условия и хотелки разошлись на подумать, чему немало способствовали мои налившиеся кровью глаза, с которыми я наконец поинтересовалась, что же именно мне придется ответить принцессе, когда та поинтересуется, сколько боеспособных легионеров я смогу выставить в поле в случае «а если завтра война»? Поняв, что шутки кончились, недовольное стадо выперлось из моего кабинета, оставив в нем сытный запах пота, овса, молока и чего-то, что я бы назвала «неуловимым гормоном жеребости», от которого начинало быстрее биться сердце, а крыльям становилось скучно на положенных им местах.

— «Легат всегда такая злая, когда трезвая. По должности положено, говорят».

— «Ужас! Неужели и Винд будет таким? Я же жеребая, мне нельзя волноваться!».

— «А он вообще не пьет — у него, вместо этого, есть устав. Он ведь тоже из этой ихней Обители Кошмаров, и ему все равно, какая ты – хоть жеребая, хоть поносая, хоть вообще без головы и хвоста».

— «Ужас! А может…».

— «Ну да, тогда она добрая, ага. Только шутить любит очень. А от ее шуточек грифоны с дромадами разбегаются, как тараканы, по всем щелям. Если слышишь, что ветер вдруг стих и птицы петь перестали – срочно прячься, точно тебе говорю. Иначе ты тут долго не прослужишь».

Услышав удаляющиеся голоса, я охренело потрясла головой, услышав такую развернутую характеристику своей скромной персоны. Я даже и не представляла, что крошечное ядро из тех, кто пришел со мной из Обители, обрело какой-то мифический статус и успело обрасти какими-то городскими легендами, понемногу превращаясь в эдаких «отцов-основателей» Легиона, поэтому до самого обеда качала головой, представляя наши силуэты в виде картин, которые могут когда-нибудь появиться в учебниках… Ну, или хотя бы на стенах казарм.