Впервые увидев её/The First Time You See Her
Глава первая: Кантерлот (Шайнинг Армор)
Заметки к главе:
Рядом с ним – легионер, под грубым кварцем.
Он в сражениях империю прославил.
— Бродский, «Письма римскому другу»
Терпеть не могу станции дирижаблей.
«Избыточная продажа билетов» — сказали мне про мой рейс до дома. Спасибо тебе, воздушный транспорт, за то, что познакомил меня с понятием, которое я никогда не смогу осмыслить, даже по прошествии одного (цифрами: 1) миллиона лет. Давайте по порядку: у вас на дирижабле есть сколько-то мест. Вы их считаете. Потом начинаете продавать билеты на эти места. А когда вы продали столько билетов, сколько есть мест, то прекращаете их продавать. Не понимаю, что в этой идее может быть сложного. Но вот такой у нас воздушный транспорт.
Я, наверное, хочу сказать, что станции дирижаблей – это такое крошечное отделение Тартара, в котором обитает процентов на пятьдесят больше вопящих жеребят с простудными заболеваниями и плохой гигиеной копыт, чем в настоящем Тартаре. И то, что мне пришлось сидеть на такой станции и наблюдать, как моя трёхдневная увольнительная медленно и неумолимо усыхает до двухдневной, наводит на мысль о том, что я очень, очень плохо вёл себя в какой-то из прошлых жизней и только сейчас пожинаю воздаяние. Ещё я, пожалуй, хочу сказать, что то, что по мне посреди дороги потопталась принцесса-аликорн, которая, по-видимому, переживала в этот момент полномасштабную королевскую вспышку, – это сущая мелочь в сравнении.
В общем, тот день у меня и так не задался – вот что ещё я хочу сказать. Солнце уже давно зашло к тому времени, как я наконец-то добрался до родного дома, немного пошатываясь под тяжестью вещевого мешка. Мешок я тащил на себе, потому что в голове у меня стоял такой туман, что я вряд ли сумел бы зажечь на роге даже простейшее телекинетическое заклинание. Я был грязный, голодный и вымотался до помрачения рассудка, и вот в такой момент я встретил принцессу Ми Аморе Каденцу во второй раз в жизни.
— П... принцесса Кейденс? — запинаясь, произнёс я, пытаясь примирить между собой картины скрючившейся в переулке маленькой фигуры и чистой величественной девы-аликорна из газет, розовой тени Селестии.
Она поднялась от стены, на которую опиралась. Крылья принцессы возбуждённо подрагивали.
— Что, не ожидал, что я уже выйду? — требовательно спросила она, вышагивая ко мне. — Забыл про время, да? Надоело следить за домом, решил скоротать время с приятелями по страже, думал, что успеешь обратно до того, как я уйду?
— Что? — я потряс головой.
— Скажи ей, — заявила она, наставив на меня кончик копыта и дрожа всем телом, — скажи, что я не позволю так с собой обращаться!
Я выдавил что-то нечленораздельное, потом попытался собраться с мыслями, игнорируя скрутившийся у меня в селезёнке ужасающий призрак надвигающегося дипломатического инцидента, и выдал первые слова, что пришли на ум:
— Вас… Вам нужно сопровождение домой в замок?
— Нет! У меня есть дом! Он не там! И никогда не будет там!
— Ладно, — сказал я, пятясь на безопасное расстояние. — Об этом нужно сообщить, но я вас одну в таком состоянии не оставлю. Просто… пожалуйста, Высочество, давайте вместе дойдём до ближайшей экстренной будки. Нас соединят с дворцом, и мы во всём разберёмся, что бы там ни случилось. Да?
— Нет! — взвизгнула она и, размашисто хлопая крыльями, бросилась из переулка, по дороге сбив меня с ног. Действуя чисто на инстинкте, я быстро перекатился вбок, пытаясь подобрать ноги под себя, но добился лишь того, что младшая из двух принцесс Эквестрии наступила мне прямиком на поясницу, оттолкнулась и взмыла в небо, поднимая пыльные смерчики своими огромными аликорньими крыльями.
И на этом всё кончилось. Принцесса Ми Аморе Каденца исчезла в ночи.
Я поднялся на ноги, отряхнулся, вытащил вещмешок из канавы. Тоскливо взглянул на родительский дом. Моя старенькая кровать и предположительно ожидавший ужин манили меня к себе с почти колдовской силой, как морские пони-сирены в этих старых приключенческих историях, которыми зачитывается моя младшая сестра... и мысль о сестрёнке заодно напомнила мне, что в доме был кое-кто, кого мне хотелось увидеть до невозможности, и тягу это совсем не ослабило. Спина, которая и так была в плохой форме из-за того, что проволокла на себе вещмешок через пол-страны, теперь ещё вдобавок ко всему страдала от полученного крепкого удара. Желудок рокотал словно хищный зверь из джунглей.
Как было бы просто выбросить это из головы, подумал я. Кто-то ведь должен был уже этим заниматься. Должен быть какой-нибудь Отряд по вспышкам аликорнов, который следит за принцессами, когда те начинают выходить из равновесия — а как без этого обойтись, если им приходилось терпеть этот сумасшедший мир тысячу лет или больше, подумал я. Мне это не по чину. Не по жалованию.
— Лягать, — пробормотал я.
Я повернулся хвостом к дому и отправился докладывать.
Вот как оно бывает: простое обращение к стражам порядка оборачивается долгим допросом со стороны неулыбчивого и чёрствого офицера из Национальной гвардии, лучших сил Эквестрии. Составляются отчёты, потом отчёты об этих отчётах, и к тому времени, как тебе объявляют, что больше от тебя ничего не требуется и можно идти, уже далеко за полночь и глаза у тебя слипаются, ноги совсем не держат, и не хотелось бы, чтобы вы подумали, что у меня есть привычка постоянно ворчать о том, на что я не могу повлиять, но в свою защиту скажу, что день у меня был не самый лёгкий. К тому времени, как я дотащился обратно до дома, маленькая Твайли и отец уже спали. Увижу их утром.
Мама, конечно, ещё не ложилась. Она живёт по сумасшедшему режиму.
Я нашёл её ровно там, где и ожидал найти: в её творческой комнате – маленьком загромождённом кабинете, где родились все её шедевры. Я называю их шедеврами, потому что мама от этого улыбается, но мы с ней оба знаем, что я редко уделял им больше одного взгляда, потому что, ну, мне как-то неловко их читать. От того, как она употребляет слова вроде «естество», или «жезл», или «обладание», я чувствую себя крайне неуютно, а уж читать вычурные описания близости между жеребцом и кобылицей, сочинённые вашей же собственной матерью, – это почти так же плохо, как наткнуться на родителей, когда они в самом разгаре, эм, этого самого. Во многих отношениях – даже хуже.
Мама сидела за печатной машинкой, окружив клавиши тёмно-фиолетовым свечением магии. В зубах у неё был легко зажат карандаш, на случай если потребуется внести мелкие правки (мама придирчива, как и я, и не позволит опечатке дожить до рассвета). Всюду вокруг было множество стопок книг в мягком переплёте, а стены были покрыты помещёнными в рамки большими репродукциями обложек её бестселлеров, на каждой из которых красовался мускулистый жеребец из того или иного племени, прижимавший к себе пышнобокую кобылицу, чьё выражение лица неизменно свидетельствовало о том, что она была вот-вот готова, эм, испытать удовольствие прямо на публике. Вот «Ветра Сан-Паломино». Вот «Огни Мёрзлого Севера». Вот книга, практично названная «Её собственный пони». Каждая – «новый роман автора бестселлеров Твайлайт Велвет». В этом вся мама. Всякий раз, когда кто-нибудь упоминает её имя, у меня перед глазами немедленно встаёт эта комната. Отец большую часть времени проводил и проводит у себя на работе, так что он мне в первую очередь представляется по своему вечернему времяпровождению: устроившимся на своей старой мягкой подушке для чтения и потягивающим бренди, уткнув нос в вечерний выпуск «Дейли». А вот мать мне в первую очередь представляется именно здесь.
Она оторвала взгляд от работы, когда заметила меня в тёмном дверном проёме, и её фиолетовая аура исчезла разом с рога и клавиатуры. Мама опустила карандаш в стаканчик, подошла и обняла меня, прижавшись ко мне щекой.
— Шайни, — сказала она, отойдя и осматривая меня с материнской гордостью в глазах. От моей кадетской униформы она всегда принимает мечтательный вид, и почему бы нет? Смотрится очень даже неплохо, пусть я и сам так говорю. — Всё нормально прошло в участке?
— Да, мам, — сказал я, краснея, и мягко положил вещмешок на стул. — Мне толком не сказали, в чём дело, но, не знаю, — я почесал в затылке. — Мне показалось, что принцесса, наверное, просто выпускала пар или что-то вроде этого. Всё с ней будет в порядке. Если контроль за прессой работает в Кантерлоте как надо, то вряд ли это даже в газеты попадёт.
— Хорошо, — сказала она и прошла мимо меня к двери. — Ты идёшь ужинать.
— Спасибо, мам, — ответил я, взвешивая свои различные биологические потребности. — Но, вообще-то, я сейчас официально больше уставший, чем голодный, так что, может, я просто ухвачу немного...
— Ты идёшь ужинать, — повторила мама и скрылась в кухне.
Я послушно двинулся за ней. Никакой сержант по строевой подготовке во всей Эквестрии и в подмётки не годится Твайлайт Велвет.
Полчаса спустя я сидел за столом и передо мной была поставлена тарелка, лишь немного не дотягивающая до супницы. В неё была с горкой наложена запеканка – прекрасное липкое смешение толчёных помидоров, яичной лапши, белого сыра и неопознанных зелёных приправ с гарниром из горячего травяного салата, и от запаха у меня по-бешеному текли слюнки. В столовой Академии подготовки офицеров ничего похожего не найдёшь. Мама отправилась за стаканами и молоком, а я поднял столовые приборы до унизительного розоватой телекинетической аурой и принялся за гору еды. Окна на кухне были открыты и впускали ночной ветерок и вроде бы даже шёпот сверчка, хотя дом и стоит посреди города. Казалось, что весь Кантерлот – это летний дремотный сон.
— Не могу представить, что это такое было с бедняжкой, — сказала мама, разливая молоко по стаканам. — Она прямо перед этим сидела с твоей сестрой. Выглядела совершенно собранной.
— Благородные – всё равно что другой народ, — ответил я, прожёвывая запеканку. — В смысле, кто по-настоящему знает, что творится у них в головах?
— Твой отец благородный. Его вполне можно понять, тебе не кажется?
— Ну, это он, — фыркнул я. — Пони с пожалованными титулами – совсем не то же самое, что старые чистокровные семейства. И он уж точно не аликорн.
— Что да, то да, — сказала мама, сев за стол напротив меня. — Аликорнов, конечно, осталось слишком мало, чтобы можно было по-настоящему делать о них какие-то наблюдения как о народе. Я однажды попробовала свои силы в том, чтобы написать героиню-аликорна в историческом романе, в котором действие происходило очень-очень давно. Ты знал об этом?
— А-а, — неопределённо ответил я, жуя еду.
Об этом я как раз знал. «Дети Арборвитэ» – единственный шедевр в списке работ моей матери, который я прочитал целиком; а потом я прочитал его ещё раз и ещё. А после этого я надел мягкую шляпу с широкими полями, чтобы остаться неузнанным, и купил себе эту книгу в мягкой обложке в магазине на углу, хотя в нашей семейной библиотеке и был вполне пригодный для чтения экземпляр в твёрдом переплёте. Ту книжку в мягкой обложке я держал у себя под матрасом. Сцена, в которой центурион старого Эверфри наконец-то наблюдает, как цветущая юная дева-аликорн с бьющими крылами и рогом, сияющим, как маяк, таинственно поднимается из морской пены, а холодная вода стекает с её гривы и омывает сосцы на животе... н-да. В общем, нехорошо было бы, если бы в семейной книге остались следы того, что я чересчур наслаждался этим отрывком, и да, я понимаю, что его написала моя мать, пожалуйста, не приставайте ко мне с этим, ладно?
Мама продолжала, то ли будучи неосведомлённой о моём, ээ, контакте с «Детьми Арборвитэ», то ли ловко изображая неосведомлённость:
— Как же я тогда билась, чтобы найти информацию. Просто ужасно. Слишком много сведений о том периоде было утрачено, и даже если бы я сумела получить аудиенцию у Её Королевского Высочества, то, подозреваю, и она смогла бы рассказать мне не так-то много. Аликорны – это загадка, вот и всё тут. Кто знает, может быть, мы имеем дело с двумя очень странными представительницами в остальном уравновешенного племени.
Мама улыбнулась, устремив взгляд куда-то вдаль.
— Это ведь был целый народ. Со своей культурой, со своей идентичностью. Некоторые говорят, что тысячу лет назад едва ли не у всего был свой собственный направляющий аликорн: у насекомых, деревьев, рек, погоды. Они управляли всем миром из своего маленького замка в Эверфри, — она пожала плечами, возвращаясь в настоящее. — А теперь у нас остались только небеса и любовь. В конечном счёте могло бы быть и хуже. Тебе уже сказали, куда тебя переводят?
— Ты же знаешь стражу, — ответил я, возблагодарив Селестию в горной выси за смену темы. — Левое копыто не ведает, что делает правое. Обещали, что сообщат к следующей неделе, но у меня от всего этого такое чувство, будто... — я взял на вилку ещё запеканки. — Не знаю.
— Как будто что, милый?
— Как будто вмешался кто-то из начальства, — я наконец-то облёк в слова тот тихий неотвязный требующий внимания голос на задворках мыслей, который до сих пор неплохо служил мне в военной карьере. — Похоже, что я привлёк чьё-то внимание в верхах, и они пытаются придумать, что со мной делать.
— Что ж, я надеюсь, что они будут тщательно подбирать место твоего следующего назначения. Мой жеребчик ещё даже не выпустился из Академии, а его уже называют «героем западного побережья».
Я снова покраснел и опустил голову.
— Это было просто силовое поле, мам. Это я умею. В общем-то, это всё, что я умею.
— Силовое поле, накрывшее весь ванхуверский порт, — сказала мама. — Сам подумай, что могли бы там устроить эти налётчики-грифоны, если бы тебя не оказалось рядом? А теперь ты ещё и помогаешь принцессам на улице.
— Много же я получил с этого благодарности, — ответил я, потирая больную спину. — Уж бессмертная принцесса всеобщей уживчивости должна бы знать, как произвести хорошее впечатление при первой встрече.
— Вообще-то, как я помню, принцесса тебя просто сразила, когда ты впервые с ней повстречался.
Я потряс головой.
— Ты о чём?
Мама улыбнулась, отодвинулась вместе с подушкой от стола и скрылась в гостиной.
— Я хочу тебе кое-что показать, — донёсся её голос. — Сейчас вернусь.
Вслед за этим из нашей гостиной, где вечно царит беспорядок, раздался шум копания в ящиках телекинезом. Я вернулся к еде, приготовившись к долгому ожиданию – мамины поиски всегда затягивались надолго. В этот раз мне хватило времени на то, чтобы доесть тарелку, и я как раз подчищал со дна остатки томатного соуса, когда моё внимание привлекло шевеление на передней лестнице. Сонная, ещё не проснувшаяся фигура в пижаме с уточками медленно спускалась по ступеням, протирая глаза. Моё сердце забилось чаще. Твайли проснулась.
— Шайни! — завидев меня, крикнула моя сестрёнка посреди особо героического зевка и пустилась усталой медленной рысью.
Извините, сейчас объясню. Это Твайлайт Спаркл, неожиданное прибавление в семействе десяток лет спустя. Не знаю, встречались ли вы с ней. Так вот, я поднялся с места, побежал навстречу и прижался к ней шеей в крепком братском объятии, реагируя радостным ржанием на особенный коричный запах сестры. Вот. Вот из-за кого я стремился домой. Может быть, в первую очередь.
— Я без зуба! — объявила Твайли, отстранившись и довольно демонстрируя мне дырку в передних резцах.
— Ух! Как же досталось другому парню! Ничего себе, наверное, была драка!
— Да нет! — с хихиканьем сказала она и обхватила мою шею передними ногами. — Это у меня просто выпал молочный зуб! Я проверила, забрала ли его уже Зубная флаттерпони, но он ещё на месте.
— Она за ним ещё прилетит. Она редко является раньше часа-двух ночи, — я взъерошил сестре фиолетовую гриву с розовой полосой. — Не переживай.
— Переживать? — переспросила Твайли, в возбуждении пристукивая копытом по деревянному паркету. — Я не переживаю! Это же отлично! Я получила ценную информацию о суточном ритме Зубной флаттерпони! Это значительно сужает мой интервал!
— Нашла! — раздался торжествующий мамин голос из гостиной. Она вернулась на кухню, таща за собой в ауре огромный фотоальбом семьи Шайн.
— Фотографии! — крикнула Твайли.
Мама демонстративно сурово нахмурилась.
— А почему это ты не спишь в такой час?
Твайли указала на меня.
— Шайни, — заявила она, и это полностью всё объясняло. — Мы будем смотреть на фотографии? Можно мне посмотреть с вами?
— Если будешь сидеть тихо и пообещаешь себя хорошо и спокойно вести, — сказала мама.
Она без усилий убрала со стола оставшуюся от меня посуду силой мысли, одновременно положила книгу на освободившееся место и принялась листать. Твайлайт села ко мне на подушку и прижалась к моему боку своим маленьким тёплым тельцем. С домом и вправду ничто не сравнится.
— Вот, — сказала мама, наконец-то найдя страницу с нужной фотографией и разворачивая альбом ко мне с сестрой.
Судя по возрасту снимка и представленному на нём, он был сделан на награждении отца орденом Эквестрийской империи, его произведении в рыцари. На изображении доминировала принцесса Кейденс, и, если не считать небольших изменений в причёске, она выглядела совершенно неотличимой от кобылицы, которую я видел в переулке. Скучающей, не такой измождённой, но сами годы её не коснулись. На лице принцессы на фотографии было выражение вялого, напускного добродушия. Она присутствовала на награждении явно не по своей воле, и было видно, что её настроение отнюдь не улучшилось от того, что ей только что сунули в копыта годовалого жеребёнка виновника торжества ради удобной сцены для съёмки.
Маленький синегривый жеребёнок не улыбался – ни искренне, ни фальшиво. В то время как принцесса Кейденс добросовестно позировала на камеру, жеребёнок не мог заставить себя даже посмотреть в объектив. Его широко распахнутые лазурные глаза были устремлены на принцессу и практически сияли внутренним светом. Челюсть у него приотвисла, и хотя разрешения фотографии не хватало, чтобы сказать с уверенностью, но было определённо возможно, что из уголка рта потекла струйка слюны. Я стараюсь не приписывать лишнее таким маленьким детям, но, тем не менее, выражение лица этого жеребёнка выглядело совершенно ясным: перед ним было самое прекрасное создание изо всех, что он видел, и от этого зрелища он был неспособен издать ни звука.
— Кейденс! — с восторгом сказала Твайлайт. — И маленький Шайни!
— Они самые, — подтвердила мама, а у меня на щеках вновь появился багрянец, в третий раз за вечер. — Вот видишь, Шайнинг? Не такое уж плохое первое впечатление. Ты всё плакал и плакал весь вечер, но стоило принцессе взять тебя на копыта, как ты тут же затих и не сводил с неё взгляд. Я думаю, ты уже тогда понял, что она очень важная пони.
Я покачал головой.
— Вряд ли дети могут что-то понимать в таком возрасте.
— Ты удивишься, — сказала мама. — Дети многое знают.
— Кейденс – моя няня, — объяснила Твайли, ведя свой собственный уголок разговора, как это свойственно детям. — Она принцесса.
— Да, я слышал! — сказал я, изучая фотографию и пытаясь представить, что бы я подумал о принцессе Кейденс, будь она просто встречной кобылицей на улице, а не вездесущим символическим лицом королевского кантерлотского правительства. «А она симпатичная» – такой был финальный вердикт. Я решил, что она бы мне, пожалуй, понравилась.
— Когда-нибудь и я буду принцессой, — всё болтала Твайлайт. — И Шайни тоже будет принцем и будет жить далеко-далеко в волшебном замке, и я поеду к нему на поезде.
— Это очень мило, Твайлайт, — сказала мама, поглаживая её по холке. — Как я говорила, я думаю, что дети иногда знают больше, чем нам кажется. Может быть, они обращают больше внимания на окружающий мир, чем мы, или, может быть, мы все до рождения существуем в каком-то всеведущем вселенском единстве, и дети ещё не так далеко ушли от этого, — она неопределённо помахала копытом. — В общем, что-то в этом духе. Не знаю. Я пишу любовные романы, а не духовную литературу.
— Мм, — отозвался я, всё не отводя глаз от фотографии.
Мама поднялась с подушки.
— Ну что, — сказала она, — уже поздно, как вам кажется? Я знаю одну маленькую кобылку, которой пора спать. Завтра у нас большой день – мы пойдём на ярмарку.
— Я не устала! — запротестовала Твайли, широко зевая. — Тут Шайни!
— Ладно тебе, — сказал я и тронул её за кончик носа. — Завтра на меня насмотришься.
Твайлайт нехотя сдалась и позволила матери бережно унести себя наверх. После поцелуя на ночь я остался один с альбомом за кухонным столом.
Под вечернюю песнь сверчка на улице я коснулся копытом розовой кобылицы на фотографии.
Она симпатичная.
Ничего лучшего я не мог выдать в таких обстоятельствах. Принцесса Кейденс присутствовала в жизни Кантерлота, сколько я себя помнил. Нам рассказывали про неё на уроках обществоведения. Она была неизменным зрелищем на парадах, гала и церемониях открытия. Её изображение фигурировало на разнообразных почтовых марках и как минимум одной официальной монете (правда, такого неудобного достоинства, что её почти не было в обиходе). В этом городе от лица принцессы Ми Аморе Каденцы было, в общем-то, не убежать.
И в то же время она оставалась совершенно чужой и незнакомой для меня и для всех нас. Е.К.В. Кейденс была одной из последних в своём роде, а её происхождение было темой бурных обсуждений и оставалось по большей части неизвестным. Господствовала теория, что Е.К.В. Селестия растит из неё какого-то рода наследницу или преемницу, хотя с учётом аликорньих масштабов времени никто не мог сказать, сколько же пройдёт времени до того, как бразды правления полностью перейдут из копыт в копыта. Почти все мы сомневались, что доживём до этого дня. Она была неотъемлемо магическим существом, в большей степени духом, чем плотью, а её продолжительность жизни измерялась столетиями. Она существовала на совершенно ином уровне, чем мы – практически во всех значимых отношениях.
Маленький Шайнинг ничего этого не знал. Он ещё не успел наглядеться на её изображения, не подозревал о её сомнительной и вызывающей беспокойство роли при дворе Селестии и не слышал об обескураживающих особенностях её необычной бессмертной биологии. Маленький Шайнинг видел только то, что было у него прямо перед глазами, и на короткий безумный момент у меня мелькнуло желание, чтобы я мог снова увидеть мир так же, как этот жеребёнок на фотографии. Мне захотелось, чтобы я мог сутки воспринимать Эквестрию, целиком избавившись от прежде составленных понятий.
Потому что...
Потому что тогда я смог бы взглянуть на принцессу Кейденс, где бы я её ни нашёл, и увидеть не пони, которую все знают, и не пони, которую не знает никто. Я увидел бы её сам, совсем как в тот первый вечер так много лет назад.
Потому что тогда я смог бы ещё раз увидеть самую прекрасную кобылицу в мире.
Я потряс головой и вздохнул. Какие только сумасшедшие мысли не лезут в голову от усталости, подумал я. Утром мир будет выглядеть пояснее, никаких сомнений.
Я закрыл альбом, отодвинулся от стола и отправился мыться перед сном.