Впервые увидев её/The First Time You See Her
Глава четвёртая: Редут, меньше веков тому назад, чем раньше (Трежер)
Заметки к главе:
Дева тешит до известного предела —
дальше локтя не пойдешь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
ни объятья невозможны, ни измена!
— Бродский, «Письма римскому другу»
Впервые увидев крошечную принцессу-богиню Редута, Трежер мгновенно, бесповоротно и навсегда влюбился.
То, что его семье вообще позволили взглянуть на принцессу-богиню, было высочайшей честью. Принцесса-богиня оставалась нерушимым секретом города много веков, с тех самых пор, как прибыла туда, и только семьи с близкими связями с Сестринством (особенно те, которые предложили своих дочерей в послушницы, как это случилось с сестрой Трежера Фэнси) рассматривались в качестве кандидатов. Но и среди тех за всё время лишь горстка была выбрана сестринством и удостоилась лицезреть принцессу-богиню на проходившем раз в год празднике Сердец и копыт. Говорили, что любой, кто заглянет в часовню в сердце крепости, а потом проронит хоть слово о том, что видел, за всю жизнь никогда не найдёт себе спутника и будет обречён на жизнь без любви и смерть в одиночестве.
Так что да, к прянику прилагался и кнут. Надёжнее, разумеется, было бы не показывать принцессу-богиню совсем никому. Но Редут больше не был простым укреплённым аббатством. Это был оживлённый городок, пристроившийся в горах Крайнего Северо-Запада, где каждая пони заботилась о каждой, и за сотни лет, прошедшие с тех пор, как Кале Блаженная провозвестила новую эпоху открытости, сёстры стали склоняться к мнению, что будет справедливо, если определённые избранные пони за пределами их ордена будут знать, о ком же именно заботились они все.
У Трежера было заготовлено прошение. Кобылка по имени Безе – мягкая, белая и воздушная, как и подсказывало её имя, – привлекла его внимание пару недель назад. Заигрывания, хихиканье и неловкие подростковые попытки ухаживаний – это всё было хорошо, но Трежера стала утомлять необходимость значительно изменять маршрут пути в их маленькую школу и обратно, чтобы увеличить шансы попасться кобылке на глаза. Хуже того, он был не самым красивым представителем рода пони: шкурка у него была землистого цвета, между передними зубами был смешной зазор, а ещё его мать была ярой сторонницей ухода за волосами в стиле «под горшок». Несмотря на всё это, Трежер был с детской абсолютной уверенностью убеждён в том, что у них с Безе должна быть любовь до гроба, и ему требовалось вмешательство принцессы-богини, чтобы так обязательно и вышло.
Когда его черёд наконец-то пришёл, Трежера отвели в сердце крепости несколько перешёптывающихся монашек в розовых сутанах с капюшонами, попросту пропахших благовониями, воском и пылью. Среди них могла быть и его сестра – Трежеру неоткуда было знать, так это или нет. Действуя с отработанной ритуальной экономией движений, сёстры провели его в крошечный затемнённый проход, заканчивающийся листом посеребрённого стекла за занавесом из бархатного плюша. Они бесшумно потушили все светильники в коридоре, одна из сестёр отдёрнула занавес, и жизнь Трежера навсегда изменилась.
На мягком одеяле из белой овечьей шерсти сидела ухоженная маленькая ярко-розовая кобылка, как раз того возраста, когда жеребята только-только начинают ходить сами по себе. Переливчатый кончик рога едва высовывался из идеально уложенных золотых, фиолетовых и красных локонов, а на боках у неё была пара приглаженных и умасленных пегасьих крыльев. Трежер повидал за свою жизнь несколько единорогов и пегасов, но он ещё никогда не видел жеребёнка, обладающего чертами и тех, и других; но простые детали её биологии бледнели в сравнении с ощущением от кобылки в целом. Она была поразительной. Потрясающей. От её крошечной идеальной красоты захватывало дух. Прошение Трежера застряло у него в горле. Его рот беззвучно шевелился, но не мог произвести ничего более связного, чем бульканье.
Пока у Трежера переписывалось всё представление о жизни, ничего не подозревавшая кобылка играла с кубиками с буквами. Часовня была ярко освещена, а коридор – сравнительно затемнён, и это означало, что изнутри комнаты ничего в коридоре не было видно, так что для кобылки это было всё равно, что если бы вместо двери сегодня было зеркало, ничего большего. Действуя с блаженной целеустремлённостью, она играючи составляла из кубиков слова, слишком длинные и сложные для других детей её внешнего возраста. В настоящий момент она работала над словом «А-Р-Х-Е-И-Ч-Н-Ы-Й». «Ха, — подумала педантично аналитическая часть мозга Трежера – единственная, которая всё ещё работала. — Она его неправильно написала». Только через несколько секунд он смог понять, насколько откровенно нелепой была эта мысль.
Спустя минуту – или целую жизнь – сёстры задёрнули занавес обратно и выпроводили Трежера из коридора. Его прошение к принцессе-богине осталось совершенно невысказанным, но его это совершенно не беспокоило. Теперь всё было иначе. Сам мир был иным.
За семейным праздничным ужином в тот вечер Трежер едва чувствовал вкус еды. Хрустящие начинённые сыром хлебцы, пропитанные маслом и специями, были у него во рту всё равно что сырое зерно. В голове у него словно крутился рой планет – в беспрестанном движении, полных энергии, ищущих, вокруг чего бы им обращаться. Последующая вечеринка оставила такие же размытые впечатления, и пока его сверстники и сверстницы со смехом бегали по праздничному залу и устраивали себе игры, которыми взрослые их эгоистично не позаботились обеспечить, Трежер сидел и с жадным вниманием слушал, как его отец приглушённым голосом рассуждал о войне с грифонами и о том, как она всё более затрудняла приобретение священного гравлакса – основы рациона принцессы-богини со времён Кале Блаженной.
— Маленькая Фэнси прислала нам весточку из крепости, — негромко рассказывал отец Трежера за кружкой овсяного пива. — Пошлины на импорт грифоньей еды всё растут и растут. Скоро, чтобы кормить Её, придётся полагаться на чёрный рынок, а то и дойдёт до того, что сами будем ловить и забивать рыбу.
— Ну и положеньице, — согласился один из друзей отца.
— Кто же замарает себя таким? — спросил другой. — Чтобы вот так вот касаться смерти?
В голове у Трежера раздался звук, словно порвалась резиновая лента.
«Я, — понял Трежер. — Если это поможет принцессе, то я готов».
А потом: «Срубить дерево я могу; а разрубить рыбу – так ли уж это отличается?»
Весь оставшийся вечер Трежер неподвижно сидел, погрузившись в мысли. Вечеринка обтекала его, словно река – скалу.
И вот почему на следующий День Сбора – день, когда все жеребята, достаточно взрослые, чтобы узнать опасность, когда та смотрит им прямо в лицо, отправлялись в лес за вкусными сезонными грибами, растущими в тени узловатых и морщинистых деревьев на утёсах, – Трежер тихонько пробрался в сарай и тайком вынес оттуда в приготовленной для грибов сумке из промасленной ткани топорик, которым помогал семье рубить дрова. Оказавшись в лесу и скрывшись с глаз других пони (включая его напарника по поиску грибов, печально известного своей безответственностью), он срубил себе прут на удочку, выбрался на утёсы, возвышающиеся над огромной гладью синего океана на западе, и стал карабкаться вниз. Сперва это было легко, но чем дальше, тем труднее было найти опору на камнях, скользких от брызг, соли и гуано гнездившихся в утёсах птиц. Трежер не раз опасался за свою жизнь, но двигался дальше. Это была его возможность принести пользу принцессе, и он не собирался выпустить её из копыт.
Оказавшись в безопасности на сглаженных волнами валунах у подножия утёсов, Трежер насадил крошечный квадратик ароматного овечьего сыра на грубый крючок и забросил леску в воду. „Рыбалка“ не числилась среди занятий его народа, но Трежер был вполне начитан и знал, что в Срединных землях далеко на юго-востоке единороги иногда пробовали ловить рыбу для развлечения. А это было то же самое. Трежер просто не планировал бросать улов обратно в воду. Опёршись о сырые камни, он принялся ждать, чтобы наживка сотворила своё волшебство.
Оказалось, что рыбалка – не такое простое занятие, какой она выглядела в книгах. Трежер представлял себе, что ему придётся ждать минут пять, максимум десять, а там рыба схватит сыр и он вытащит её на берег. Но минуты перетекали в часы, волны трепали его самодельные снасти и били их о камни, и его охватывало отчаяние. Что он делал не так? Забрасываешь крючок с наживкой в воду там, где живёт рыба. Рыба ест наживку, заглатывает крючок. Пони вытаскивает крючок и рыбу на берег. Какой же шаг он мог пропустить?
Он уже почти был готов сломать удочку от отчаяния и, признав поражение, вернуться на верх утёса, когда хаотическая механика воды и приливов призвала к жизни необычайно большое волнение, целиком захлестнувшее каменный насест Трежера. Волна вырвала у отчаянно цеплявшегося за край утёса жеребчика удочку и тянула за сумку для грибов, но в конце концов она схлынула, а Трежер, хотя у него и колотилось сердце и он тяжело дышал, остался в безопасности на суше.
Эта волна наверняка была знаком того, что весь его план с самого начала был плохой идеей, и Трежер уже собирался отправится обратно в лес, когда его внимание привлёк какой-то блеск. Вскарабкавшись по камням, он обнаружил, что, в противоположность его ситуации, волна не пощадила другую жизнь. На плоском каменном выступе слабо билась крупная здоровая рыба. Её чешуя была чёрная как агат, а на боку у неё ярко выделялась красная полоса, и, несмотря на все свои старания, рыба никак не могла плюхнуться обратно в воду.
«Судьба мне всё же улыбнулась, — подумал Трежер, пробираясь к выступу. — Ну что, вперёд...»
Трежер взял топорик в зубы. Посмотрел на рыбу.
Рыба смотрела на него. Её движения были уже вялыми и бессильными. Трежер был уверен, что в её глазах не было никаких эмоций. Было совершенно невозможно, чтобы это безмозглое маленькое животное умоляло его о помощи.
Он глубоко вдохнул. Поднял голову.
И заколебался.
«Ну же, Трежер, — подумал он. — Один быстрый взмах. Если бы тебя здесь не было, рыба и так умерла бы от копыт природы. Кто ты такой, чтобы щадить того, кого природа обрекла на убой?»
Прошло ещё несколько секунд.
А потом Трежер с раздражённым ворчанием бросил топорик на землю, бережно взял неудачливую зверушку в копыта и кинул обратно в прибой, постаравшись рассчитать бросок так, чтобы следующая волна не вынесла её обратно на камни. С грустным удовлетворением Трежер смотрел, как рыба встала на плавники, так сказать, и двинулась домой в открытые воды. Он не выполнил свою задачу, но где-то в океане лишняя рыба будет жить дальше, и, несмотря на холод от насквозь промокшей шкурки, от этой мысли ему ненадолго стало тепло.
И тут напал грифон.
Вот только что он был ничем не примечательным пятном тени на фоне утёсов, а в следующий момент превратился в огромного серо-белого желтоглазого зверя с раскрытыми когтями и клювом, которым, казалось, можно было резать железо. Почти опережая взгляд Трежера, грифон спикировал со скал, схватил рыбу, которую спас жеребчик, и унёс обратно к себе на насест.
Трежер знал, что грифоны опасны и, хотя Редут и не входил в Гегемонию, Эквестрия определённо вела с ними войну; не в природе грифонов было отличать одних пони от других, даже тех, кто проживал в отдалённых и нейтральных участках материка. Всем жителям Редута следовало немедленно сообщать об увиденных грифонах в городскую стражу, чтобы там решили вопрос со всей возможной дипломатичностью. Ни при каких обстоятельствах не следовало вступать с ними в контакт, кроме как в случае непосредственной угрозы, которой нельзя было избежать.
Трежер всё это знал. Но, с другой стороны, он был не особенно послушным жеребёнком, и вся эта его затея на берегу шла бы вразрез с желаниями его родителей, если бы он вообще позаботился поставить их в известность о ней. Так что он не стал тихо отмечать присутствие грифона и сообщать о нём властям. Он вступил в контакт, причём так громко, как только позволял его голос.
— Эй! — крикнул он. — Я этой рыбе жизнь спас!
Грифон посмотрел на него и моргнул.
— Рад за тебя, — сказал он. — Я сам такого не планировал, но ты можешь делать как знаешь.
Края поля зрения Трежера стало заволакивать красным.
— А ну брось эту рыбу обратно! — потребовал он.
Пони и грифон скрестили взгляды. Грифон отвёл глаза первым.
— Ладно, ладно, — сказал грифон и лениво швырнул рыбину в воду, где та метнулась прочь и скрылась из вида. — Только ради тебя она получит сутки форы. И только потому, что я знаю, что ты делаешь, и от всей души поддерживаю.
— Откуда тебе знать, что я делаю? — спросил Трежер, про себя задумавшись, не может ли сам этот разговор рассматриваться как измена.
— Я знаю, потому что наблюдаю, — ответил грифон, раскинул огромные крылья и в несколько взмахов опустился на каменный выступ, где стоял Трежер. — Я наблюдаю уже очень, очень давно. Сёстры не подпускают меня близко, но я всегда на краях и выжидаю время.
— Это звучит как-то зловеще, — сказал Трежер и опустил взгляд на топорик. Может быть, если не делать резких движений, он сможет до него дотянуться...
Глубоко в горле грифона раздался булькающий смех.
— Знаю, трудно поверить, но у нас общие цели. Что ты стараешься позаботиться о принцессе, что я стараюсь.
Трежер прищурил глаза.
— Откуда ты знаешь про... это?
Ещё один смех.
— Милый мальчик, я знаю о секрете Редута куда дольше тебя. Собственно, куда дольше, чем ты живёшь на свете, — сказал грифон и протянул ярко-жёлтую лапу. — Аурик. Аурик Перебежчик.
— Трежер, — ответил Трежер, вложил копыто в лапу и позволил Аурику пожать его.
— Искреннее удовольствие. Я всегда рад встрече с теми, кто заботится об интересах маленькой Моей Любви, но, как мне ни жаль, должен сказать, что способностей к рыбалке у тебя нет. Я бы с радостью ловил тебе столько рыбы, сколько потребуется, но остаётся небольшая помеха в виде войны между нашими народами. И, хотя ваш маленький анклав не входит в Гегемонию, а меня давно изгнали из земель грифонов, не стоит, чтобы пошли слухи о наших с тобой частых свиданиях. Нам нужно научить тебя добывать морскую пищу, которая больше подходит к темпераменту вашего народа. Очевидно, это должна быть не рыба.
— Или рыба, или ничего, — возразил Трежер. — Так гласит Завет Кале.
— Завет Кале – кусок гуано, — сказал Аурик. — Сестра Кале была иконоборцем, нестандартно мыслящей пони, которая делала то, что требовалось сделать, и плевать на правила. Свести то, что она делала, в какой-то катехизис – это просто поклювина ей. Кале хохотала бы до упаду, если бы узнала, что вы превратили её отчаянные меры в религиозный канон. И нет, принцессе не обязательно требуется именно рыба. Но она станет крепче от пищи из воды.
Трежер нахмурился. Это совершенно точно была ересь. Целый бурлящий фонтан ереси. Но в речи Аурика звучала непринуждённая уверенность, от которой с ним трудно было спорить.
— А почему ей нужна пища из воды? — настороженно спросил Трежер.
Аурик пожал плечами.
— Полагаю, из-за метафизической биологии, — с этими словами он перелетел к покрытому коркой соли валуну, гладкому от прибоя. — Давным-давно, ещё до того, как она стала принцессой-богиней Редута, маленькая Моя Любовь должна была стать известной как Кристальная принцесса. Кристаллы – нервы этой земли и кровь магии земных пони. В почве Эквестрии их полным-полно, и ваша маленькая принцесса-богиня должна была стать королевой их всех – в том мире, который должен был быть, вместо того, который мы имеем сейчас. Ты знаешь, как появляются на свет большинство кристаллов, маленький Трежер?
Трежер сузил глаза, но ничего не сказал.
— Земля и вода. Как вот эта вот соль. Вода растворяет в себе содержимое земли, а потом высыхает, и остаётся чистое вещество, на которое мы можем любоваться. Ты когда-нибудь видел жеоду, мой маленький пони? Чудесные вещи эти жеоды. А всё, что нужно, чтобы они появились на свет, – это работающие вместе земля и вода. И вот так же нашей принцессе для настоящего счастья нужна пища и из воды, и с земли.
— Ну хорошо, — неуверенно произнёс Трежер. — Но если не рыба, то... водоросли? Или?..
Аурик лениво ткнул когтем в точку во многих метрах от себя.
— Дождись максимального отлива и ныряй в море у основания вон той скалы. Найдёшь там огромную отмель с маленькими коричневыми устрицами – больше, чем принцессе понадобится за всю жизнь. Как и жеоды, они каменистые снаружи и красивые внутри. И у них нет лиц, так что совесть не должна будет тебя мучить. Держи их живыми, пока не начнёшь готовить, обработай паром, выбрось те, которые не откроются, вырежь мясо изнутри, и вуаля, принцесса довольна. Сырыми их тоже можно есть. Вообще говоря, кормить детей сырыми устрицами не полагается, но я подозреваю, что иммунная система аликорнов не чета нашим с тобой, так что тут, скорее всего, не о чем беспокоиться.
— Откуда мне знать, что эти штуки, которые ты описываешь, не ядовитые?
— Попробуй их сам! — крикнул Аурик, воздев лапы к небу. — А ещё лучше – просто доверься мне в том, что я никогда в жизни не причиню вреда этому младенцу, которого держат взаперти вдалеке от меня. У меня есть невыполненные обещания старому-старому другу. Но нет, ты же не можешь поверить мне на слово? Так отдай их сёстрам. Расскажи, где ты их нашёл. Позаботься опустить моё имя. И всё в конечном счёте выйдет как надо.
Трежер забрался на камни повыше, чтобы лучше разглядеть устричную отмель. Волны вроде бы уже утихали, а вода отступала. Сделать, как просил грифон, не должно было быть слишком сложно. Можно будет наполнить сумку для грибов водой, положить туда пару устриц, и пусть сёстры решают. Ну что самое худшее может произойти? Он обернулся к Аурику, чтобы спросить, сколько именно нужно обрабатывать устрицы паром до готовности, но, взглянув на каменистый выступ, огромного седого грифона он там не нашёл, словно его там никогда и не было.
Любопытно. Но, наверное, лишь наверное, не по-опасному любопытно.
Сжав зубы, Трежер начал пробираться по камням к обещанному Ауриком подарку.
— Трежер, она ест рыбу! — шипела Фэнси, единственная знакомая Трежеру пони, бывшая сестрой в обоих смыслах слова. — А конкретно – гравлакс! Это всё есть в Завете!
Трежер вспомнил, что именно Аурик говорил о Завете, но благоразумно придержал язык.
— Они тоже вроде рыбы, Фэнс.
— Нет, — возразила та, опасливо заглядывая к нему в наполненную водой сумку, с которой капало. — Это неровные камешки.
— Если их открыть, то внутри у них рыба, — настаивал Трежер. — Я сам одну попробовал.
— Ты их ел?
— Я должен был убедиться, что их безопасно давать принцессе-богине.
— Трежер, — спросила Фэнси, — что на тебя такое нашло?
Хороший вопрос.
— Я влюбился, — сказал Трежер, немного подумав. — Это такая любовь, когда ты делаешь всякие глупости, чтобы порадовать другую пони. Я знаю, что она никогда не будет моей. Знаю, что когда я состарюсь и поседею, она по-прежнему будет едва вылезшим из пелёнок младенцем. Знаю, что всегда смогу лишь наблюдать за ней издали. Знаю, что она за всю свою жизнь никогда не увидит меня, не узнает, как меня зовут, и даже не будет знать, что я есть на свете. Но я сделаю ради неё что угодно, Фэнси, даже буду рисковать шеей, спускаясь к океану, чтобы добыть еду, которая нужна ей для здоровья. Что угодно. Ради неё.
Фэнси настороженно смотрела на него.
— Ну что ж, — в конце концов сказала она, оглядывая комнату для посещений аббатства в поисках какого-нибудь клинышка. Наконец она достала маленькую стальную открывалку из блюдца с неочищенными грецкими орехами, выставленными сёстрами в качестве угощения. — Я могу показать эти штуки аббатисе. Но даже если мы можем спокойно их есть, между тем, что годится в пищу пони, и тем, что годится в пищу принцессе-богине, – огромная разница.
Фэнси осторожно и боязливо взяла из сумки устрицу и принялась ковыряться в ней открывалкой для грецких орехов.
— Я не говорю, что её рацион никогда не менялся, — продолжала она. — Завет Кале тому свидетельство. Но мы не можем так просто наплевать на заветы, о таком нужно долго и хорошенько поразмыслить. Как минимум, аббатиса потребует какой-нибудь знак...
Фэнси наконец-то сумела поддеть лезвием скорлупу устрицы и открыла её. Глаза Фэнси широко распахнулись. У неё перехватило дыхание.
На мягком молочно-белом ложе из мяса в центре устрицы лежал маленький розовый идеальный шар, поблескивавший в свете комнаты для посещений, как изысканнейший драгоценный камень. В розовом цвете виднелись прожилки, голубые, жёлтые и красные ленты, и они двигались по поверхности, пока Фэнси в восхищении крутила камень туда-сюда. Для Трежера это было очень похоже на воспоминания о роге принцессы-богини в тот день, когда он её впервые увидел, – день, когда течение его жизни навсегда изменилось.
Глаза Фэнси сияли.
— Чта-а-а!.. — тихо произнесла она.
И вот тогда Трежер понял, что всё будет прекрасно.
«Жемчуг» – так назывались эти морские камни. Исключительная редкость и драгоценный предмет вожделения для тех немногих, кто готов был замарать себя прикосновением к смерти, как выражались в Редуте. Жемчужины лишь изредка заносило в экономику пони, и по большей части они были белого цвета. Очень немногие пони видели в своей жизни что-то похожее на изысканные розовые жемчужины Крайнего Северо-Запада, и за те, что Трежер находил, он всегда выручал отличную цену у странствующих торговцев, обслуживавших их крошечное обособленное поселение. Самые лучшие из морских камней, разумеется, приносились в дар аббатству (и, опосредованно, принцессе-богине), но и оставшихся было достаточно, чтобы Трежер стал очень богатым пони по скромным меркам их городка.
Но именно это процветание через много лет стало камнем преткновения между Трежером и остальными пони Редута. В глазах городка не было ничего плохого в том, чтобы сколотить состояние, найдя себе нишу, которую не хотят заполнять другие; но, по мере того как расходились новости, в город стало прибывать всё больше чужаков, а город, хранящий секрет, чужаков не приветствовал. В конце концов дело дошло до переломного момента в виде особенно напряжённого собрания, на котором Трежер, сёстры и старейшины Редута обменялись множеством пылких слов. По его итогам Трежер согласился покинуть город и поискать удачи где-нибудь ещё, но лишь после того, как получил обещание, что сестринство будет присматривать за его источником жемчуга и защищать его от браконьеров.
С целой сумкой морских камней на боку Трежер в конце концов двинулся на юг в портовый город Ванхувер, где обнаружил, что торговцы забирали себе до расстройства высокую посредническую наценку. При помощи магии прямых продаж Трежер обменял свой запас розового жемчуга на вопиюще крупное состояние, которое затем вложил в новые камни. Со временем перед ним открылись все дороги – словно раковины устриц, если использовать особенно подходящее сравнение. Но, несмотря на весь свой мирской успех, Трежер никогда не забывал крошечный город-крепость, в котором он родился, никогда не забывал любовь всей своей жизни, жившую там взаперти от остального мира. И, несмотря на всё своё процветание, Трежер всегда, всегда был один.
А потом совсем из ниоткуда появилась кобылица. Её звали Фэрина, и она держала бистро на первом этаже дома, в котором располагались роскошные апартаменты Трежера. Она была мягкой, тёплой, коричневой, с меткой в виде исходящей паром тарелки с кашей на боку, и она воплощала всё, в чём нуждался Трежер, сам не догадываясь об этом.
— Я знаю, что у тебя есть другая, — однажды сказала она ему, когда он отдыхал, прижавшись головой к её боку, после долгого дня в торговом зале. — Знаю, что ты не будешь, не можешь говорить о ней. Знаю, что вы с ней не женаты, но знаю и то, что она всегда будет в твоём сердце. И это всё, что я о ней знаю.
— Да, — ответил Трежер, купаясь в её тепле.
— Я готова принять всё это, — сказала Фэрина. — Я не требую, чтобы у тебя не было от меня секретов. Я только хочу, чтобы ты ответил мне на один вопрос.
— Какой?
Фэрина покраснела и отвела глаза.
— Есть... найдётся ли... у тебя в сердце место для ещё одной?
Трежер подумал об этом.
— Да, — сказал он.
Они поженились весной, а их первые жеребята появились на свет год спустя, почти день в день. Шли годы, и Фэрина и Трежер стали матриархом и патриархом крупной процветающей семьи, финансовыми титанами северо-западного побережья Эквестрии. Семьдесят лет пролетели как миг – десятки лет, полные множества радостей и немалого числа горестей, а потом опять радостей. Поколения наслаивались на поколения.
На девяносто пятом году жизни Трежер предал свою возлюбленную жену земле.
Следующий год почти весь прошёл в черноте.
А потом Трежер тихонько, не поднимая шума, стал приводить свои дела в порядок. Улаживать пришлось на удивление мало. Торговая империя его семьи уже давно перешла сперва к его старшему сыну, а потом ко внуку, и требовалось лишь распределить остававшиеся у него мирские блага и нанять экипаж для поездки на Крайний Северо-Запад и обратно (Трежер оставался оптимистом до самого конца).
Путешествие в Редут его едва не прикончило. Это было за сотни лет до того, как железные дороги стали чем-то помимо блеска в глазах безумцев, и даже безумцы ещё не осмеливались мечтать о чём-то столь высоком, как современный воздушный транспорт. Трежер подхватил мерзкую простуду после проливного северного дождя, оставившего в воздухе промозглую сырость, от которой не могла защитить даже дорогая карета, и часть пути казалось, что единственный пассажир экипажа едва ли доберётся до пункта своего назначения. И всё же он благополучно прибыл, представился новой настоятельнице аббатства, и та, из уважения к выдающемуся положению Трежера и его хрупкому здоровью, выдала особое позволение, чтобы снова установили зеркальное стекло.
И вот в том же самом коридоре Трежера вели монашки, которые никак не могли быть теми же самыми (даже его сестра Фэнси скончалась несколько лет назад), но тем не менее выглядели и пахли абсолютно неотличимо от тех, что сопровождали его в детстве. Как и в прошлый раз, они потушили все светильники и отдёрнули занавес, и Трежер увидел принцессу-богиню Редута во второй раз в жизни.
На мягком одеяле из белой овечьей шерсти сидела ухоженная маленькая ярко-розовая кобылка, как раз того возраста, когда жеребята только-только начинают ходить сами по себе. Переливчатый кончик рога едва высовывался из её золотых, фиолетовых и красных локонов, а на боках у неё была пара приглаженных и умасленных пегасьих крыльев. Трежер за свою долгую жизнь видел немало единорогов и пегасов, а однажды даже встречался с Селестией Непобедимым Солнцем, солнечной принцессой Кантерлота, обладающей чертами и тех, и других; но простые детали биологии принцессы-богини бледнели в сравнении с ощущением от кобылки в целом. Она была поразительной. Потрясающей. От её крошечной идеальной красоты захватывало дух. Трежер смотрел, как ничего не подозревающая кобылка играла с кубиками с буквами. В настоящий момент она работала над словом «А-Р-Х-А-И-Ч-Н-Ы-Й».
«Ха, — подумал старик. — Она наконец-то научилась писать его правильно».
А потом принцесса-богиня, радостно моргая, поднялась на ноги и подошла к листу стекла, который для неё был зеркалом, а для Трежера – окном. Видя своё отражение, кобылка-аликорн сияюще улыбнулась этой незамысловатой радости, подняла крошечное розовое копыто и с тишайшим звоном приложила к стеклу.
— Не трогайте стекло, — предупредила стоявшая справа от Трежера сестра, когда он приподнял дрожащую ногу. — Принцесса-богиня должна знать как можно меньше об окружающем мире.
— Не... собирался трогать, — сказал Трежер, поднося копыто и держа его в дюйме от стекла. — Просто... поближе.
Полных тридцать секунд Трежер сидел и в последний раз всматривался в любовь всей своей жизни, почти – но не вполне – соприкасаясь с ней копытами.
А потом принцесса Mi Amore di Abbazia Cadenza повернулась и ушла обратно к кубикам с буквами.
Трежер улыбнулся.
«Хватит и этого, — подумал он. — Хватит и этого».