Замок

I

Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Гросери Мерчант, единорог, обнаружил себя в помещении, которое явственно отличалось от комнаты, где он привык находиться в свободное от работы время и где он, как обычно, заснул вчера ночью. Лёжа на спине, он разглядывал расписанный различными картинами потолок, резко контрастировавший с привычным сероватым потолком из его воспоминаний, единственным отличительным признаком которого служили крохотные комочки побелки, свидетельствовавшие о непростительной небрежности маляра. Вероятно, тот полагал, что свидетельство столь преступной халатности останется незамеченным, но Гросери обратил внимание на сгустки в тот же миг, когда при входе поднял голову вверх. Тогда он пообещал себе, что найдёт провинившегося и заставит его привести потолок в приличный вид, но разыскать нерадивого рабочего Гросери так и не удалось, а когда он впервые заночевал на новом месте, то обнаружил, что подсчёт комочков способствует скорому сну.

Гросери испытал смутную тревогу и перевалился на правый бок, взглянув туда, где должен был стоять сундук с будильником на нём. Будильник и впрямь оказался там, где надо, он показывал четверть седьмого, даже больше четверти, где-то ближе к половине, и исправно тикал, сообщая, что в его работе никаких отклонений нет. Но вместо старого, облезшего сундука стоял тщательно отполированный стол из красного дерева, богато блестевший в свете единственного источника освещения — маленького ночника, невесть откуда взявшегося, если по-прежнему судить о помещении, где полулежал Гросери, как о его спальной.

«Ах, что же это такое! — подумал Гросери. — Почему не сработал будильник? Я ведь опоздаю, безнадёжно опоздаю!»

Безусловно, этот факт не преминет отметить старший помощник хозяина, владельца крупнейшей бакалейной лавки в округе, и, безусловно, он спишет опоздание на лёность и склонность к бездельности Гросери, с тем чтобы в очередной раз просить начальника уволить нынешнего младшего помощника и определить на его место своего ставленника и кузена — рассыльного, пони вялого и потому рассчитывавшего в продвижении по службе только на родственные узы.

Запоздало пришедшие тактильные ощущения поведали Гросери, что и постель претерпела существенные изменения, так как вместо тонкого хлопкового одеяла и соломенной подушки он почувствовал приятное касание шёлковой перины и мягкость перьев.

На незнакомых стенах не было даже обоев, и только на одной из них, той, что располагалась напротив кровати, висела картина, изображавшая пони, прогуливающегося в маковом поле, — подробности, увы, тонули в тени. Окон не было, и ночник пришёлся как раз кстати, разгоняя естественную в закрытом пространстве темноту.

Неужели будильник не звонил? С кровати было видно, что он поставлен правильно, на шесть часов; и он, несомненно, звонил. Но как можно было спокойно спать под этот сотрясающий мебель трезвон? Ну, спал-то он неспокойно, но, видимо, крепко. Однако что делать теперь? Быть может, следует сказаться больным? Но это было бы крайне неприятно и показалось бы подозрительным, ибо за пятилетнюю свою службу Гросери ни разу еще не болел. Хозяин, конечно, привел бы лекаря и стал попрекать родителей сыном-лентяем, отводя любые возражения ссылкой на этого врача, по мнению которого все пони на свете совершенно здоровы и только не любят работать. И разве в данном случае он был бы так уж неправ? Ведь Гросери оказался в абсолютно неизвестной комнате, у него не было ни малейших воспоминаний о том, как он тут очутился; к тому же владельцы роскоши, окружавшей сейчас Гросери, наверняка станут задавать неудобные вопросы, на которые у него не имелось ответа. Поэтому он решил для себя, что должен сейчас поспешить на работу, — возможно, если он достигнет лавки быстрее первого покупателя, то хозяин не станет распекать его слишком сильно, — а вечером он придёт сюда для разговора с живущими тут пони и постарается объяснить им, что он не виноват в самовольном проникновении на их территорию.

Вернее всего, это чья-то злая шутка, быть может, даже старшего помощника, желавшего любыми способами опозорить его.

Незнакомая обстановка и боязнь натолкнуться сейчас на хозяев не давали Гросери покоя, и потому он вскочил, быстро, но аккуратно, едва касаясь магией дорогих, несомненно, постельных принадлежностей, привёл ложе, где провёл ночь, в надлежащий вид, и покрутил головой в поисках своей одежды. Она находилась на стуле, стоявшем в дальнем углу и потому практически неразличимом в полумраке комнаты. Гросери оделся и взглянул на подвёдший его будильник.

Скорее всего, старший помощник заколдовал его, так чтобы тот не разбудил его в нужный момент; оставалось неясным, зачем он вообще тут нужен, ведь куда проще было бы лишить Гросери будильника и, следовательно, убрать последний его шанс на пробуждение вовремя.

Гросери в последний раз оглядел комнату, магией схватил будильник — вещь, принадлежащую ему и должную у него остаться, — и подошёл к массивной резной двери, располагавшейся слева от кровати. Он легко толкнул её, и дверь без малейшего скрипа петлиц приоткрылась, показывая, как тщательно владельцы этого дома следят за ним, и укрепляя Гросери во мнении, что попадаться им на глаза сейчас, когда он очень спешит, было бы крайне неразумно.

С другой стороны, у самого порога, стоял маленький, на голову ниже Гросери, дракончик. Так как Гросери распахнул дверь, тому пришлось сделать шаг назад, едва не запутавшись в полах чёрного, свободно и длинно свисавшего праздничного сюртука, в который он был одет. Гросери непроизвольно магией поддержал дракончика и удостоился за этот жест короткого злобного взгляда, который мигом развеял все надежды на благоприятный исход дела; должно быть, его визави принял помощь за демонстрацию снисходительности и подумал, будто Гросери считает его неспособным самостоятельно удержаться на ногах. Гросери приготовился к худшему — к незамедлительному вызову полиции и бесконечно долгому бумажному разбирательству, которое непременно приведёт к его увольнению и торжеству старшего помощника, всё-таки протолкнувшего своего безвольного кузена на тёплое местечко. За ту секунду, пока дракончик открывал рот, Гросери представил лица родителей, которых весть о сыне-взломщике поразит в самое сердце: отец насупит седые брови и презрительно бросит, что не желает более видеть его в своём доме, а мать, несчастная мать, любившая его больше жизни, безудержно зарыдает и, наверное, поклянётся сквозь слёзы, что отправится к знакомому чиновнику, чтобы тот как-то повлиял на решение суда.

Выражение мордочки дракончика вдруг переменилось; только что он выказывал явную озлобленность, как вдруг расцвёл широкой улыбкой. Он ожидающе посмотрел на Гросери, намекая на то, чтобы тот дал ему пройти, и, когда Гросери посторонился, вошёл внутрь и сказал:

— Рад, что вы проснулись. Я признаться, ожидал, что вы будете ещё спать, но, впрочем, то были глупые ожидания, ведь вы пони рабочий, а значит, знаете цену времени. Хорошо, что мы увиделись уже, скажем так, официально, что не может не радовать, ведь приватная обстановка в разговоре с только что проснувшимся и ещё лежащим в постели существенным образом отличается от обстановки деловой, которую любой сколько-нибудь разбирающийся предпочтёт — не побоюсь этих слов! — интимному лепету полусна. Раз вы уже собраны, пора переходить к нашему общему делу; заметьте, я ни словом не коснулся только что случившейся сцены, что вы просто обязаны отнести в мои плюсы. Да, я деликатен и чуток, а эти качества порой спасают в здешних местах ничуть не хуже прилежной службы, хотя, разумеется, лентяев тут не держат. Вы и сами должны бы заметить это по чистоте ваших покоев…

Гросери невежливо перебил его, внутренне ёжась от собственной дерзости:

— Позвольте, господин…

— Ах, вот вам деликатности и не достаёт, замечу я! — воскликнул дракончик. — На вашем месте каждый вёл бы себя тихо и не прерывал столь грубо того, от кого зависят условия проживания. Нет-нет, это не угроза, я далёк от привнесения в службу эмоций, хороший распорядитель не должен руководствоваться посторонним в принятии даже самых незначительных решений, но, сами понимаете, исключить личный фактор практически невозможно… — дракончик резко сменил тему. — О чём это я? Да, меня зовут Спайк. А вы, я подозреваю, Гросери Мерчант, не так ли?

— Да, это я, — кивнул Гросери. — Позвольте, но я тороплюсь, я опаздываю на работу; сегодня же вечером я снова появлюсь у вас и объяснюсь, а пока, прошу вас, не могли бы вы показать мне выход из вашего дома и разъяснить, где он находится?

Господин Спайк громко и заливисто рассмеялся. Он прикрыл мордочку лапками и, всхлипывая, согнулся пополам, показывая Гросери протёртую спину сюртука.

— Позвольте, — произнёс он в перерывах между приступами смеха, — это… в высшей степени невозможно. Я имею в виду, уйти отсюда. Это… какая чушь! Уйти! Вот умора! Ах, уйти!

Гросери занервничал и взглянул на будильник, всё ещё плавающий в облаке магии. Он показывал уже без десяти семь, и времени у Гросери оставалось всё меньше и меньше, совсем скоро он должен быть на месте, а ведь он не знает, где находится. Что, если ему придётся бежать через полгорода? Он сказал:

— Я не знаю, что вызвало у вас такое веселье, но, поверьте, мне не до смеха. Я могу быть уволен, а у меня есть престарелые родители, которые нуждаются во мне и моей работе. А теперь, если вы извините меня, я попытаюсь найти выход сам.

Господин Спайк резко разогнулся и округлившимися глазами посмотрел на Гросери:

— Так вы серьёзно? Вы действительно хотите уйти? Это решительно невозможно, неосуществимо, немыслимо! Вы, должно быть, не в курсе своего текущего положения. Дело состоит в следующем: указом сиятельной принцессы Селестии и блистательной принцессы Луны вы остаётесь здесь, в замке принцессы Твайлайт Спаркл. Предвосхищая ваши дальнейшие вопросы, скажу, что ваше состояние довольно расплывчато из-за отсутствия строгих указаний со стороны благородных принцесс, а потому может быть трактовано в любую сторону; также должен упомянуть, что срок вашего пребывания здесь в указе не обговорён, так что вам желательно набраться терпения, пока Канцелярия принцесс не рассмотрит ваше дело надлежащим образом и не даст ему соответствующий ход. Мой вам совет: привыкайте к этой комнате, вполне возможно, что она окажется вашей надолго.

О какой канцелярии идёт речь? Какой указ? Что за замок? Он что, в чём-то провинился и теперь заключён под стражу? А как же его родители, что будет с ними? Из всего многообразия вопросов, что пришли на ум, Гросери выбрал последний и задал его.

— Не переживайте, — махнул лапой господин Спайк. — О них наверняка позаботились. Канцелярия принцесс всегда тщательно изучает каждый случай и не оставит нуждающихся пони в беде. Правда, я не уверен, сочли ли случай достаточно серьёзным, чтобы предупредить вашего работодателя, если только не он послужил причиной того, что вы тут.

— Значит ли это, что я теперь заключённый? Преступник?

— С чего вы взяли? Поверьте, Канцелярия ведает разными сферами жизни государства, не только судебной отраслью, так что вполне вероятно, что вы удостоились внимания со стороны какой-нибудь высокопоставленной особы или коллектива особ, которые приняли решение выделить вас за, к примеру, усердную работу и наградить. Или вас потребовали к повышению, например на переквалификацию в служащие среднего звена — вы ведь служащий низшего звена, верно? Разумеется, окончательное решение принимается также Канцелярией или же, как в вашем случае, самими принцессами; такое тоже распространено, часть дел сразу же переходит непосредственно к ним; отчасти это зависит от удачи, отчасти — от наличия в Канцелярии сочувствующего вам чиновника.

Идея повышения выглядела логично, ведь Гросери в жизни не совершал никаких преступлений и даже не думал о таковой возможности, но сомнения никак не желали уходить прочь. Быть может, в этой неведомой Канцелярии что-то напутали? Но господин Спайк живо отверг эти опасения:

— Вы просто не представляете себе всю систему рычагов, противовесов и предохранительных клапанов, которыми метафорически снабжена Канцелярия; вероятность ошибки исключена, говорю вам со стопроцентной гарантией. Впрочем, давать вам беспочвенные надежды я не могу — вполне может оказаться так, что вы всё-таки замешаны в каком-либо финансовом заговоре, а сами и не подозреваете об этом. Вы ведь бакалейщик? Младший помощник? Если говорить о преступлении, то вы могли стать посредником для совершения денежных махинаций и даже не подозревать об этом. В пользу этого говорит то обстоятельство, что вас решили выделить и держать отдельно ото всех кандидатов…

Господин Спайк скользнул взглядом по парящему будильнику и охнул:

— Ничего себе! И заболтался же я! Прошу меня простить, меня ожидают в другом месте. Оставайтесь в своей комнате, скоро служанки принесут еду и покажут вам ватерклозет и ванную.

И он стремительно выскочил из покоев Гросери. Дверь он не запер, и её распахнутость дала пищу для размышлений. С одной стороны, господин Спайк ясно дал ему понять, чтобы он ждал служанок. С другой, дверь открыта, а это значит, что его появление без сопровождения в коридоре вряд ли будет наказано; но господин Спайк, несомненно, спешил, а в спешке забывают и о куда более важных вещах. Окончательный конец сомнениям положило то, что господин Спайк едва ли упомянул бы о необходимости оставаться в комнате, не существуй возможность безбоязненно или, по крайней мере, с соблюдением минимальных предосторожностей выйти; это было сугубо его личное распоряжение, тогда как судьба Гросери решалась в куда более высоких инстанциях, что давало некоторое пространство для манёвра. Канцелярия принцесс не потерпит, чтобы господин Спайк, который был всего лишь распорядителем замка и не входил в её состав, единолично управлял всеми передвижениями Гросери, так как его статус был не определён окончательно, и если он окажется не узником, а гостем замка, то суровые ограничения господина Спайка будут выглядеть превышением полномочий.

С такими мыслями Гросери положил будильник на стол и ступил в коридор, так же плохо освещённый, как и его комната, поскольку все светильники, коих хоть и было большое количество, располагались высоко вверху и освещали в основном лишь сходившийся потолок, оставляя стены и пол с лежавшей на нём дорожкой в дымчатой полутьме. В ней сноровисто сновали одетые в серые ливреи пони, то и дело вжимаясь в стену, так как коридор был до неприличия узок и едва позволял разойтись двоим. Около вставшего Гросери тотчас образовался затор, который обещал перейти, если судить по возмущённым голосам, количество которых множилось с огромной скоростью, в настоящую плотину, и Гросери торопливо отступил в комнату, позволяя недовольным служителям замка пройти. Очевидно, здесь не терпели долгих раздумий и нерешительности, требовалось выбрать направление и двигаться по нему; Гросери решил свернуть направо и вторично выбрался в коридор. В этот раз не мешкая, он пошёл, почти побежал по ковровой дорожке, каждый шаг по которой вздымал облачко пыли; она попадала в глаза и дезориентировала, со всех сторон толкались и пихались, к тому же в коридоре стояла духота, и после нескольких минут в такой обстановке Гросери почувствовал недомогание. Поток не ослабевал, напротив, из многочисленных боковых ответвлений в него вливались новые и новые пони; в какой-то миг голова Гросери закружилась, он ощутил слабость в ногах и резко свернул к первой попавшейся двери, ведущей, как оказалось, в другой коридор, столь же заполненный толпой, как и предыдущий. Оставалось удивительным, как Гросери не слышал достаточно громкого топота в своей комнате, что, впрочем, вполне можно было объяснить качественной звукоизоляцией.

Первоначальное желание исследовать замок и, возможно, выйти наружу, чтобы немного подышать свежим воздухом и заодно проверить на прочность предписания указа, сменилось стремлением уйти подальше от толпы, и Гросери суматошно вбегал в первые же попавшиеся двери, оказывался в однотипных забитых ходах и едва сдерживался от того, чтобы упасть в обморок. Нечего было и говорить о том, чтобы остановить кого-нибудь и спросить, как вернуться в свои покои или отыскать выход, спешащие пони лишь отфыркивались и негодующе отмахивались, нередко ударяя соседа, если Гросери пытался придержать их.

В последнюю дверь Гросери буквально ввалился, настолько силён был напор шедших сзади, но, как ни странно, за ним никто не последовал, и он оказался в одиночестве посреди просторного коридора; белоснежные стены украшали аквамариновые вставки с золотыми ободками, мраморные плиты пола сверкали, отражая свет хрустальных люстр, в вышине затерялись открытые окна, от которых вниз шла прохлада. Гросери утёр вспотевший лоб и сделал несколько глубоких вдохов, желая избавиться от последствий расстройства, напоминавшего морскую болезнь. Ему казалось, что помещение слегка качается в такт дыханию, из-за двери слышен рёв кипящих валов, а сам он то приподнимается, то опускается. Гросери постоял минуту, кое-как пригладил гриву, воспользовавшись гигантским зеркалом, тянувшимся по стене вглубь коридора футов на десять, и двинулся вперёд. Эта часть замка казалась необитаемой, и тем удивительнее было то, что если бы Гросери повернул назад, то вновь попал бы в бурное течение замковых служителей. Мрамор сменился паркетом, который гулко отражал шаги, и благодаря этому обстоятельству Гросери услышал, что впереди, за поворотом, кто-то есть. Он убыстрился, завернул за угол и едва не столкнулся с молочного цвета единорожкой примерно его лет, одетой в идеально сидящий на ней чёрный сюртук; из петлицы выглядывала ярко-красная роза, чуть увядшая, но всё равно эффектно выделяющаяся на чёрном и белом. Кобылка подняла глаза, оказавшиеся сапфировыми, от пола и взглянула на Гросери; её мордочка выразила искреннее недоумение, и единорожка отпрянула. Гросери смешался, чувствуя стыд за то, что побеспокоил её и — более того! — чуть в неё не врезался, и сказал:

— Прошу меня простить, госпожа… — Гросери сделал паузу, но кобылка никак не отреагировала, и он продолжил: — Меня зовут Гросери Мерчант. Я вышёл из своей комнаты, а в коридоре была такая толчея, что я не знал, куда себя девать, — лез во все двери и случайно попал к вам. Видите ли, я сам здесь с сегодняшнего утра, какая-то Канцелярия решила, что я должен быть здесь, но я, признаться, понятия не имею, где я и что вообще происходит. Я знаком только с господином Спайком, но он не ввёл меня в курс дела, — вернее, ввёл очень по-своему, ничего толком не объяснив, а только запутав. Быть может, вы проводите меня к крылу для гостей или хотя бы объясните, как туда попасть? Я ведь ровным счётом пока ничего не знаю. — Неожиданно Гросери пришло в голову, что это единорожка могла быть одним из тех кандидатов, о которых вскользь упоминал господин Спайк; разумеется, выглядела она куда более презентабельной, чем Гросери, и этот коридор наводил на мысль о куда более высоком её положении, но ведь не зря господин Спайк отмечал уникальность Гросери, неопределённость его статуса, которая сейчас изучается Канцелярией и в дальнейшем должна, безусловно, исчезнуть. А до тех пор не ясно, за что Гросери поместили в замок, потому давать ему покои, которые предназначены для тех, кто удостоился награды, было бы столь же рискованно, как и помещать его в темницу. — Ещё раз прошу простить меня, но как вас зовут и как вы…

На протяжении речи Гросери единорожка смотрела на него с насмешливой, чего-то ждущей улыбкой, которая под конец переменилась. Кобылка сделала несколько шагов назад, на её мордочке появилось брезгливое удивление сродни тому, которое испытывает хорошая хозяйка, увидев на своей кухне таракана. Кобылка поджала губы и прикрыла глаза, словно её мутило от вида Гросери, она так явственно источала отвращение и пренебрежение, что Гросери невольно отпрянул.

— Если вы… — начал он дрожащим голосом. — Если вам так неприятно моё общество…

Единорожка окаменела; омерзение её достигло такой высоты, что буквально парализовало её. Вдалеке послышался крик:

— Что?!. Что вы… Что вы делаете?!

К ним со всех ног бежал господин Спайк, придерживая длинные полы сюртука, чтобы не запнуться. Он влетел в Гросери и принялся отталкивать его от единорожки, вкладывая в толчки столько силы, не ожидаемой от его маленького тельца, что Гросери едва не упал.

— Убирайтесь отсюда! Вон, вон! — закричал господин Спайк, и Гросери, пребывая в крайнем смятении, повернул прочь, не попрощавшись со странной кобылкой. Краем уха он слышал сбивчивые извинения господина Спайка, а чуть позже его нагнал сам дракончик, вымотанный настолько, что отпустил полы сюртука, в которых тотчас начал путаться.

— Как вы вообще попали сюда?! Как вы посмели заявиться к одной из Советниц и заговорить с ней? Вы понимаете, что вы только что нарушили целый сонм правил законов, по-хорошему вас следовало бы засунуть в тюрьму, ведь вы самый настоящий преступник, отпетый преступник! Ваша наглость не знает границ, вы нарушили мой приказ и вышли из комнаты, но вам мало, — вы вынудили своей бессмысленной болтовнёй тревожиться госпожу Советницу! Знаете, как они чувствительны?! Ох, если она сегодня не заснёт, в том будет только ваша вина, вы, негодный ребёнок, вы, варвар!

— Позвольте, — сказал Гросери, — если я и побеспокоил госпожу Советницу, то я всё равно не пойму степень своей вины, поскольку я ничего не знаю о здешней жизни. А вы, вместо того чтобы помочь мне обустроиться здесь, убежали, отдав мне на прощанье нелепейший приказ сидеть в своей комнате, — будто собаке в конуре. Вы прекрасно знаете, что у вас нет никаких оснований задерживать меня на одном месте, так как я не преступник, а единственной ограничивающей стороной указа является необходимость постоянно пребывать в замке, что я и выполняю со всем старанием. Обо всём остальном и речи быть не может, и если я и нарушил какой-то закон или, подозреваю даже, всего лишь традицию, то это от незнания, которое вы всеми силами стараетесь во мне подпитывать!

Господин Спайк всплеснул лапами.

— И что прикажете с вами делать? Вы не обладаете даже зачатками такта, необходимыми для проживания здесь! А я, а я меж тем старался для вас, добился двух личных служанок, — и ради чего? Ради того кинжала в сердце, что вы вонзили сейчас? Заклинаю, проявите благоразумие и следуйте советам — заметьте, не приказам! — что я вам даю, не лезьте в тонко отлаженный механизм замка своими небрежными копытами.

Они приблизились к той двери, за которой ранее протекал бесчисленный поток пони. Но, когда они вышли, Гросери с удивлением отметил, что от недавнего буйства не осталось и следа, разве что мелькали иногда одиночные слуги. Господин Спайк пошёл впереди, и Гросери не оставалось ничего иного, кроме как последовать за ним, держа дистанцию, на случай если господин Спайк вдруг остановится.

— Я радостью подчинюсь вашим рекомендациям, — сказал Гросери. — Но мне будет проще находиться в рамках, если вы расскажете мне о здешнем устройстве и правилах. К примеру, кто такие госпожи Советницы, которых ни в коем случае нельзя беспокоить?

По выпрямившейся, напрягшейся спине господина Спайка было видно, что он не хотел говорить об этом, но тем не менее он сказал:

— Госпожи Советницы — чиновники, которые по рангу приближаются к доверенным лица принцессы Твайлайт Спарк; они составляют административный круг, который управляет деятельностью местного сектора Канцелярии и который регулирует жизнь всего замка. Теперь вы понимаете, как невоспитанно было ваше поведение? Как глупо было требовать ответа от госпожи Рэрити? Да, именно так зовут ту, чей покой, столь редкий в последнее время из-за навалившейся бумажной работы, связанной с обновлением каталогизации переписки между секторами, вы нарушили. Естественно, она не стала разговаривать с вами, вы просто не имели права услышать от неё хоть одно слово! Было бы безумием предположение, что она, один из высших чиновников, ответит вам. Немыслимое безумие уже то, что вы увидели её… Я надеюсь, она не потеряет аппетит от такого зрелища!

Господин Спайк остановился около одной из дверей, и Гросери осознал, что они пришли. Как ни странно, несмотря на то что они не торопились, по ощущениям времени прошло куда меньше, чем когда Гросери в одиночку изучал замок. Должно быть, это было связано с тем, что господин Спайк куда лучше знал его схему, да и личное восприятие сыграло свою роль, ведь тогда Гросери нездоровилось, а при наличии болезни всегда кажется, что время идёт медленнее.

В покоях Гросери никого не оказалось, лишь горел слабый свет ночника и тускло блестел циферблат будильника, едва угадываемый в полутьме. Господин Спайк переступил с ноги на ногу и бросил нетерпеливый взгляд на дверь, что-то гневно шепча про себя; его короткие пальцы не находили себе места и постоянно загребали воздух, словно отыскивая опору или желая стиснуть что-нибудь, но в конце концов за недостатком предметов они ограничились лишь обшлагами сюртука, отчего поза господина Спайка приобрела скованный, зажатый вид. Уходить он, однако, не спешил, и Гросери, подойдя к постели, спросил:

— Вы чего-то ждёте?

— Да-да, — раздражённо ответил господин Спайк, — я хочу представить вам ваших служанок, но их ещё нет, хотя я давал распоряжение прибыть сюда ещё давно. Не подумайте ничего дурного, они прекрасные служанки, лучшие из всего штата, однако сейчас, видимо, произошло нечто особенное, потому они и задерживаются; уверен, этому инциденту найдётся своевременное и допустимое объяснение, которое они и сообщат нам, так как я не хотел бы, чтобы вы подумали, будто у нас в замке найдётся место безалаберным лентяям. Поверьте, я не меньше вашего заинтересован в том, чтобы вы получили всё причитающееся вам по положению.

Гросери оглядел комнату и, наполовину делясь мыслями по обустройству жилища, наполовину поддерживая разговор, сказал:

— Верно. Первым делом им следует принести сюда пару хороших светильников, потому что эта темнота очень угнетает меня, к тому же, я думаю, моё дело не будет двигаться быстро, так что придётся себя чем-то развлекать — к примеру, чтением, которое было бы совершенно невыносимо при одном ночнике.

Господин Спайк взвился:

— Вы берёте на себя чересчур большую ответственность, подвергая обсуждению деятельность чиновников Канцелярии! Только они могут знать, как долго ваше дело будет обрабатываться среди других дел; конечно, на это могут уйти недели, если не месяцы и годы, так как дел, подобных вашему, десятки тысяч и все они имеют некую отличительную черту, которая позволяла бы им претендовать на первенство в рассмотрении среди сотен тысяч обычных, безынтересных дел. Даже если принять во внимание то, что вашим делом заведуют сами принцессы, вряд ли вы сможете рассчитывать на скорейшее закрытие, ведь их участие означает только то, что дело будет доведено до конца в любом случае, тогда как обычные дела, бывает, замораживают. Но в то же время вы должны учитывать то, что по каким-то далёким от нас причинам, возможно, при переносе вашего дела из одного ведомства в другое, вашу папку могут переложить на самый верх стопки документов, что значительно ускорит её обработку; но столь же легко её могут потерять, и тогда придётся делать запрос в инстанции, где ваше дело фигурировало в последний раз, а эти запросы легко теряются в кипе таких же запросов! Фактически, продвижение вашего дела в равной степени зависит от трудоспособности курирующих чиновников, его сложности и удачи. Но утверждать, что вы здесь надолго, было бы очень самонадеянно; более того, даже если вы останетесь тут надолго, боюсь, вам придётся обойтись одним ночником, потому что иных источников освещения вам не положено по регламенту.

Гросери одним прыжком подскочил к господину Спайку и заставил того непроизвольно отшатнуться; впрочем, господин Спайк поборол секундную слабость и даже сделал шаг вперёд, вынуждая Гросери отойти.

— Попрошу без этих трюков!

— Могу ли я, — спешно сказал Гросери, давя зарождающуюся злость, — ознакомиться с регламентом? По каким вообще причинам мне запретили иметь нормальное освещение?!

— Нормальное освещение — это освещение, которое было вам предписано, — сказал господин Спайк, и его мордочка расплылась в извиняющейся ухмылке. — Если бы вам позволили какое-то другое, вы могли бы возмутиться, и я бы был первым, кто поддержал вас, ведь здесь и впрямь темновато, но, видите ли, вы обязаны довольствоваться таким, а значит, просто не можете сравнивать в отсутствие альтернативы. Регламент же входит в состав указа о вас.

— Могу ли я увидеть сам указ? Прочесть его?

— Конечно, нет! Указ — это чрезвычайно ценный документ, который фактически делает ваше существование в замке возможным. Не будь его, вы бы никогда не попали сюда; в каком-то смысле указ — это и есть вы, ведь он дотошно описывает каждую мелочь, предписываемую вам, регулирует ваше взаимодействие со службами замка и регистрирует вас как живое существо в каталогах. Любая, даже самая незначительная помарка, любое исправление или изменение, включая изучение глазами, способно в корне изменить отношение к вам, поэтому для вашей же безопасности я не имею права давать вам читать его.

Гросери магией схватил господина Спайка за отвороты сюртука и приподнял:

— Он у вас? Указ у вас?

В дверь постучались, и Гросери, испуганный своей вспышкой гнева и её возможными последствиями, отпустил господина Спайка, позволив тому опуститься на пол. Дождавшись разрешения, в комнату вошли две пони, одетые в ветхие, но чистые и кое-где заштопанные замковые униформы. Одна, белоснежная пегаска, своим цветом напомнившая Гросери о госпоже Рэрити, несла на спине поднос с едой, едва не пачкая свою розовую гриву в супе, у второй, тоже пегаски, но тёмно-синей, практически чёрной, из седельных сумок выглядывали корешки книг, буквы на которых полустёрлись и теперь скорее подразумевали позолоту, чем имели её.

— Ах, вот и вы! Не хочу даже знать, почему вы возились так долго, — сказал господин Спайк, явно противореча самому себе. — Всё это пустое. Но теперь, я надеюсь, можно оставить вас наедине, вы друг о друге позаботитесь.

— Простите меня, — сказал Гросери. — Я не хотел… Одна возможность увидеть то, почему меня заперли здесь, чуть не свела меня с ума и лишила всяких приличий.

— Ох, и это тоже пустое, зачем ворошить прошлое, — сказал господин Спайк и повернулся боком, давай пройти служанкам. — Забавно, с чего вы решили, что указ касательно вас, входящий в ваше дело, может каким-то образом оказаться у меня, ведь я не состою в Канцелярии и представления не имею, что там творится. А впрочем, вот… — Он завозился во внутреннем кармане сюртука и извлёк оттуда свёрнутую в свиток бумагу. — Полюбуйтесь. Сургуч, видите? Солнце и луна, личная печать принцесс. Всё законно и в соответствии с порядками… Вскрывать, сами понимаете, нельзя.

Гросери глядел на документ, запачканный по краям в чернилах и изрядно обтрёпанный из-за долгого пребывания в тесном кармане, а потому ни капли не походивший на силу, способную выдернуть пони из его кровати и перенести невесть куда; перевёл взгляд на служанок, снявших свою ношу и благоговейно взиравших на свиток, особенно на печать.

— Зачем вы издеваетесь надо мной? — наконец спросил он.

— Я? Ничуть, ничуть, — бодро ответил господин Спайк и спрятал бумагу обратно, при этом ещё сильнее помяв её, но не выразив ни капли озабоченности этим. — Вы должны понимать, что ваш указ давным-давно в Канцелярии и никак не мог быть у меня. А если он и оказался у меня, то это лишь ваша фантазия, плод вашего воображения, потому что законом запрещено изымать оригинальные документы после начала их обработки, а преступать закон в замке так же невозможно, как, скажем, иметь один имеющий юридическую силу документ в двух разных местах одновременно. Понимаете? Всего доброго.

На прощание господин Спайк зачем-то погрозил служанкам кулаком, после чего покинул покои Гросери.

Как только за ним закрылась дверь, раздался оглушительный грохот, и белая пегаска взмыла под потолок, испуганно причитая. Гросери обернулся и увидел, что поднос с едой, должно быть, расположили неловко, поэтому он опрокинулся на пол, и теперь тот был порядком испачкан. Служанки залились извинениями, они даже пытались целовать Гросери копыта, умоляя простить их, и ему стоило немалых усилий успокоить их, твердя, что он не собирается докладывать об этом промахе или как-то иначе наказывать их. Наконец они более-менее угомонились, и настало время знакомства. Гросери назвал себя.

— Я Санни Скайс, — представилась белая пегаска, утирая последние слёзы.

— Я Никс Латерн, — представилась синяя пегаска. Она вытащила из своей седельной сумки тряпку и осмотрелась в поисках ведра, но его в комнате не оказалась; тогда она убежала за ним, оставив подругу в одиночку утолять любопытство Гросери.

— Мне сказали, что где-то поблизости есть ванная комната, — сказал Гросери, склонив голову набок и рассматривая Санни Скайс; сперва она показалась ему обычной кобылкой, даже дурнушкой в своём нелепом уродливом платье, но едва Санни встала так, чтобы её фигурку полностью озарял ночник, как произошла разительная перемена: розовая грива распушилась, играя пойманными огоньками, глаза живо заблестели, и сами черты мордочки словно преобразились, став куда острее. Эта небольшая вытянутость придала ей изящества, напомнив Гросери породистых аристократок, которых он пару раз видел издалека; сходство невольно заставило его оробеть.

— В-возможно, господин.

— Возможно?

— Я не помню, где она точно располагается, но мы найдём её, обещаю!

Не помнит? Гросери с неудовольствием взглянул на Санни Скайс. Подумать только, не помнит! Вот тебе и хвалёное трудолюбие прислужников замка! Они не потрудились даже выучить его план, что уж говорить о той возможной помощи, на которую Гросери уже начал возлагать определённые надежды, теперь, к несчастью, рухнувшие. Едва ли столь безответственные особы способны оказать ему осознанное содействие, но и тех крох информации, что он получит от них, может хватить, чтобы выстроить примерную линию поведения в замке.

— И это лучшие служанки, которых сыскали! — проворчал Гросери.

Санни Скайс вытаращилась на него, даже не пытаясь скрыть изумление маской приличия.

— Господин изволит шутить? Мы худшие служанки во всём замке. Нас постоянно переводят с одного места на другое, так как на прежнем на нас поступают сплошные жалобы. Одним принцессам известно, почему мы ещё работаем тут...