Colorless

Цепи

— Ну, — Колор хлопнул кружкой по подносу, — потом были небольшие скитания по Империи и территориям между границ, а затем меня поймали на Эквестрийской границе и посадили туда же, где был ваш внук.

— Во дела, — почесав затылок, изрек старый пони.

Земнопони, который должен был быть единорогом, коротко взглянул на своих собеседников. Топси, неспешно похлебывая сидр из очередной кружки и почесывая живот копытом, вспоминал собственные впечатления о Империи из своей молодости, когда посещал своего старого друга Рафа. Этими воспоминаниями он иногда затыкал паузы, давая гостю передохнуть и набраться воли, чтобы снова изливать болезненные воспоминания.

Бричи же, похоже, был очень сильно впечатлён его историей. И если в начале повествования он очень активно комментировал и задавал вопросы типа: “А разве дома грифонов сделаны не из облаков?”, “А кто у них солнце и луну поднимает?” и “Может ли грифон съесть пони?”, то ближе к концу он сидел словно на иголках — ерзал на месте, вытягивал голову в сторону Колора, весь чесался и под самое заключение внезапно очень сильно растрогался, начал хлюпать носом и вытирать постоянно проскальзывающие слезинки, чем очень веселил своего деда.

Но Колор рассказал им не все. Почему-то очень сильно опасаясь критики, он ни слова не обронил про то, как глупо испортил свои отношения с Рокси. Колору казалось, что в данной ситуации припоминать свой запущенный эгоизм было не самой лучшей идеей, да и обстановка в доме этой чудной семейки просто не приняла бы эпизод про то, как пони ублажал свое самолюбие жертвуя своей самой дорогой подругой.

Когда вопросы и еда закончились, Топси собрал остатки на передвижной столик и откатил его на кухню, после чего вернулся к сидящим в зале гостям. Посмотрев на сумерки, застелившие все, что было за окном, он покачал головой и обратился к своим посетителям:

— Ребята, а ночка-то уже глубокая. Смотрите, вон какую тьму Луна сгустила, постаралась, — бирюзовый махнул копытом в сторону лестниц, ведущих на второй этаж. — Вы, поди, устали за сегодня, от самой-то границы на ногах. Давайте-ка на боковую, а завтра и решим, шо ж вам дальше делать. В ногах-то правды нет.

Цель путешествия, в которое ввязался Колор, манила его прямо сейчас откланяться и устремиться дальше в путь, не теряя ни минуты. Но чувствовал он себя на удивление паршиво, да и так быстро покидать дом, забыв об минимальной вежливости, все же было очень и очень не красиво. Да и потом, что-то ему подсказывало, что этот розовый пони все равно либо уговорил его остаться, либо увязался за ним дальше в путь. Кто его знает, этот непредсказуемый розовый ком.

Бричи, утерев последние струйки жидкости, попытавшиеся покинуть его нос, поддерживающие закивал и бодро поскакал в сторону лестницы.

— Ну шо, тогда пойдемте. Внучек, твою комнату я не трогал, все как было, так и осталось, даже тот бардак, что ты там в последний раз устроил, — дед укоризненно усмехнулся. — А тебе, дружок, я комнату своего младшего брата предоставлю. Там может чутка пыльно, но ты не серчай, — сказал Топси, и чуть тише добавил, — просто она ему уже не понадобится. За мной, бойцы.

Поднявшись на второй этаж, Колор увидел четыре двери, ведущие в различные покои жильцов этого дома. Бричи, ураганом пролетев мимо поднимающихся земнопони, распахнул самую первую и с радостным криком “Действительно, даже журналы там же лежат! Спасибо, деда!” ворвался в комнату. Послышался легкий грохот и шум, на который хозяин дома лишь махнул копытом, мол, я бы удивился, если бы было по другому.

Пройдя в самый конец коридора, бирюзовый фермер отпер находящуюся там дверь и копытом пригласил следовавшего за ним земнопони.

Обстановка комнаты, находившейся за ней, была... слишком нормальной для этого дома. Широкая двуспальная кровать. Пара стеллажей для одежды, которые в данный момент пустовали. Дубовый шкаф. Небольшой стол в одном из углов, на котором лежали какие-то старые бумаги, покрытые толстым слоем пыли и крохотная лампа. И большое, просто огромное окно, выходящее на дорогу, ведущую в город.

Топси, стряхнув одеяло с кровати и тем самым подняв просто немыслимое количество пыли в комнате, громко чихнул. Из коридора послышалось веселое “Будь здоров”, на которое он не менее оживленно крикнул “Спасибо” и принялся ловко готовить своему гостью место для сна. Колор было кинулся помогать, но тут же осекся, вспомнив, что телекинез, которым он привык все это делать, сейчас был недоступен, а так ловко орудовать копытами у него, может, и получится (только благодаря “перенятым” навыкам от Детонатора), но и мешать в случае неудачи тоже не хотелось.

— Пха, кха, — откашливался от пыли фермер. — Давно я сюда не заходил. Окошко все же лучше открыть, — с этими словами он настежь распахнул створки окна, пуская в дом теплый ночной ветерок, который стремительно уносил за собой витающую в комнате пыль. — Ну шо, товарищ, вот твое сегодняшнее ложе. Тут, как я уже сказал, немного пыльно, но это дело ща ветер поправит.

— Спасибо вам, мистер Санфлауэр, — слабо ответил Колор. — Вы гостеприимный хозяин.

— Да будет тебе, — отмахнулся бирюзовый. — Элементарное Эквестрийское приветствие, такое же, как и твоя элементарная грифонья вежливость, — старик улыбнулся.

— Хм, есть немного, — подтвердил Колор. Он еще раз провел взглядом по комнате. — Не сочтите за наглость, а кем он был, ваш младший брат? Эта комната выглядит немного не так, как весь остальной дом.

После небольших раздумий, Топси все же заговорил:

— Эх, — дед постучал копытом по дверному косяку, после чего сел на краешек кровати. — Это, конечно, может показаться странным (“Мне у вас уже нечему удивляться”, — пронеслось в голове у Колора), но Пампи был самым талантливым из нас троих. Когда мы были маленькими — я, мой старший брат Карн и младшенький — мы все вместе жили тут, в этом доме. Я почуял тягу к фермерству и, как сам видишь, стал выращивать подсолнухи. Карн, побывав в Империи вместе со мной и Рафом, пристрастился к инженерии и машинам, на которых поднял свое состояние и ща, — Топси почесал за ухом, пытаясь вспомнить, — кажись, где то на западе живет, далеко отсюда. Ну а Пампи — о-о-о, — протянул бирюзовый — он, в отличии от нас двоих, был единорогом, и не хотел думать о чем-то приземном, мирском.

Старик привстал, подошел к столу и достал из кипы лежащих там листов один, после чего продемонстрировал его земнопони. На листе было куча непонятных символов и знаков, но в целом они как-то по-особенному складывались в гармоничный рисунок, изображающий то ли устройство, целиком сплетенное из проводов и кристаллов-транзисторов, то ли головной убор, больше напоминающий обруч. Так же там были изображены пара пегасов, носящих эти обручи, вокруг которых якобы летали разнообразные геометрические фигуры.

— Эти штукенции, как он говорил, должны позволить земным пони, типа нас с тобой, использовать шо-то наподобие магии, которая есть у рогатых, — он приставил копыто ко лбу, изображая рог. — Не, ну ты представь, у нас и вдруг своя магия! О какой был выдумщик! Он столько других вещей понаизобретал нам с братом, что даже в Империи бы лапами развели, если бы увидали! — Топси засмеялся. — Так хотел мне с Карном помочь, хотя мы говорили, что тяжелая работа своими копытами для нас — слаще меда или сидра, он не понимал и упорно пытался придумать эти штуки. Ради этого даже в Эквестрии поступил в какую-то шарашку с такими же мозговитыми, как он. Именно поэтому у него тут всегда был идеальный порядок — ни лишней бумажки, ни грязи или кляксы на столе, — дед задрал голову, пытаясь изобразить своего младшего брата. — “Творческий беспорядок характерен только для тех, кто не способен создать режим в собственной голове”.

Топси вернул запись на ее место и сел обратно.

— Вот такой он был, мой младший брат, — фермер фыркнул и взглянул на своего слушателя. — И ты наверное хочешь спросить, почему “был”?

— Если вы не хотите рассказывать, то не стоит, — тихо сказал Колор.

Бирюзовый пони посмотрел куда-то далеко в окно. Там, в самой глубине, мерцали огни заснувшего города, который заботливо укрывала своими крыльями ночь.

— Младшенький так стремился к этому, что совершенно забыл, насколько опасны бывают игры с природой, — Топси обхватил свои виски копытами. — Он постоянно работал, забывая о сне и отдыхе. Бывало, закрывался на неделю тут и писал, черкал, стучал, все переделывал и переделывал эти клятые обручи. И однажды Пампи настолько заработался, что, испытывая одну из этих штук на себе, он не рассчитал какую-то вещь, которая определяла, насколько сильно они должны воздействовать, — пони постучал по голове, — на мозги. Ну и сварил их себе этими хернями, будь они не ладны.

Топси помрачнел. Колор, испытав неловкость за то, что он попросил рассказать, решил, что пора прекращать злоупотреблять гостеприимством и надо уходить от темы:

— Простите.

— Да ладно, шо уже сделаешь тут, — фермер развел копытами и его лицо вновь приобрело былое выражение. — Хорошо, что Пампи хоть занимаясь любимым делом помер. Познать счастье — самое главное в жизни, вот шо я тебе скажу, — философски закончил дед. — И он так, к слову, тоже считал.

В комнате повисло молчание. Топси бродил по комнате, расставляя старые стулья и всякий другой хлам, освобождая пространство в комнате, а Колор на несколько секунд погрузился в свои мысли, напетые летающим по комнате ветром.

Когда старик уже стоял в пороге, собираясь уходить, земнопони внезапно заговорил:

— Эм, мистер Санфлауэр, можно еще вопрос?

— Валяй, милок, — Топси обернулся.

— Я... правильно ли я поступил, когда ушел из дома? — неуверенно, глотая слова и звуки, спросил Колор.

Бирюзовый пони замолчал. Он задумчиво уставился на него, медленно подбирая слова из своей кладовой жизненного опыта, чтобы дать ответ. Как только Топси сложил их в удовлетворяющий его вариант, он глубоко вздохнул и сел перед коричневым земнопони.

— Я тебе вот шо скажу, Колор, — он серьезно взглянул на него, — как ты уже сказал своим родителям, они выросли в полных, счастливых семьях себе подобных. Я такой же и не могу утверждать или угадать, насколько плохо ты себя ощущал в чужой стране и чужом окружении и как трудно было тебе расти. Также, я не могу решать и оценивать за тебя твои поступки, потому что ты и только ты должен придавать им оттенки, основываясь на этом, — он приложил копыто к его голове, — и, что немаловажно, этом — он мягко ткнул его в то место на груди, где находилось сердце.

Топси встал и вышел из комнаты, прикрыл дверь и оставил щель, в которую просунул свою голову, чтобы договорить:

— Но если ты хочешь знать, то мне кажется, что если бы твои родные хотели бы удержать тебя просто ради того факта, что у них есть сын и твое мнение было бы для них безразлично — они бы никогда не допустили того, чтобы ты узнал, что они — не твои настоящие родители. Спокойной ночи.

Он тихонько прикрыл дверь, оставив Колора наедине с мыслями.

Коричневый земнопони грузно рухнул на кровать, подняв очередное облако пыли. То, что сказал дедушка Бричи, впервые заставило его посмотреть на события по-другому. Идеи и предположения, словно огромный рой параспрайтов, медленно сгущались на его уставшем разуме, собираясь сожрать все его внимание и погрузить в неудержимый поток размышлений и самоанализа.

Ему вспомнились лица его родителей — Кэмиэля, сожалеющего, но покорно принимающего волю своего, пусть и не родного, но сына; Кассандры, с глубоким следом страдания и разрывной боли, которая была готова снести стены и отгрызть лапы собственному мужу, лишь бы удержать неблагодарного пони, который, наплевав на все то, что они сделали, отвернулся от нее. В таком свете Колор выглядел подлецом и просто идиотом, променявший на чужих ему пони свою семью, которая любила и ждала его несмотря ни на что. Болезненный укол, поддевший сердце, тревожно взволновал его помятый рассудок, словно говоря, что он — на правильном пути.

Но внезапно все эти мысли развеяла огромная когтистая лапа монстра, разбуженного тем самым уколом совести. Этим монстром была ненависть, успевшая стать постоянной спутницей пони. В считанные мгновения она разогнала любые светлые начинания, мельком проскальзывающие в его раздумьях, грубо подсовывая ему вопросы, на которые не было ответов: “Спросили ли они, чего хочешь ты?”, “Действительно ли ты был им дорог или же просто был живой игрушкой для этой пары?”, “Предоставляли ли они тебе право самому делать выбор?”. С каждым таким вопросом дамба его залежей злобы открывалась шире и все сильнее топила под каскадом негатива трезвость анализа его поступков. Монстр становился все больше и больше и теперь он воскрешал в его памяти все отрывки из его жизни, когда ему было действительно плохо и тяжело; когда он был практически готов послать все куда подальше и натворить страшных вещей; когда пони понял, что его единственный друг уже не так близко, как хотелось бы...

Занеся в финальном замахе свою ужасную черную лапу, демон усмехнулся. Еще немного и его жертва снова крепко возненавидит все в этом мире, закрывая для себя только-только появившиеся пути для решения своих проблем. Лишь небольшой толчок, чтобы окончательно победить все еще барахтающееся на поверхности океана злобы его разума чувство вины. Лишь...

Но все оборвалось в одну секунду. Монстр испарился, как и рой мыслей, и всему виной — болевая судорога, пробежавшая по всему телу пони, разрушая любые попытки думать.

Его тело ломило и буквально выворачивало наизнанку. В голове начался безостановочный гул, взор затуманился, а копыта, бессильно обмякнув, окончательно отказались выполнять свою работу. Усталость, титаническим грузом взвалившись на пони, подменила растворившиеся в ней ощущения другим, но так же хорошо знакомым Колору — страхом.

Действие магии, позволившей ему украсть облик и память Детонатора, подходило к концу. Единорог пользовался ей всего лишь несколько раз, но и их прекрасно хватило, чтобы понять последствия ее употребления.

У этих чар был свой определенный срок действия, который каждый раз был разным. Он зависел от того, насколько сильно Колор и “пациент” различались в характерах и строении их тел, от желания единорога подольше подержать в себе чужой облик и его текущего физического состояния. После небольшого ритуала, он получал внешность, пропорции, память, способности и небольшой оттенок эмоций источника, делающих пони практически неотличимым от оригинала. Под этим эффектом он получал доступ к огромному количеству возможностей, которые предоставляло его новое тело.

Он мог заставить продержаться эту трансформацию дольше чем надо, если у него хватало сил, но не слишком долго. Вместе с тем, как к владельцу возвращались силы и облик, так и покидали они Колора. Потому что за окончанием отсчета доступного времени наступал возврат к его естественному виду.

Тело и разум единорога начинали отторгать подставные “настройки”, сопровождая этот процесс болезненной агонией или ужасающими плодами разума, запутавшегося в многочисленных воспоминаниях, насильно влитых в него. Словно знающий свое дело маньяк, трансформация с хирургической точностью поражала самые уязвимые участки, выкручивала суставы и дробила его же мышцами кости по всему телу, давая телу в панике начать их заживлять, чтобы потом возобновить пытку с новой силой. Когда объектом обмена был пегас или грифон, то самым болезненным ощущением были крылья, вырывающиеся из под покрова кожи спины или же, наоборот, пытающиеся туда вернуться, обдавая все вокруг каплями крови от рвущихся и тут же зарастающих мышц. Если же это был простой пони, то проблемой становился рог, который старался втянуться в череп, вызывая просто колоссальную боль, подобную тысячи раскаленных игл, впивающихся в мозг.

Но был еще один способ пережить превращение. Сон. В нем Колор практически не чувствовал физических страданий, но тут все ощущения обрушивались уже на его разум, подсовывая в его и так беспокойные сновидения чудовищные, извращенные детали, которые промывали ему мозги почище телесной пытки. В них он не мог бежать или перетерпеть это, ему оставалось лишь испытывать невозможную смесь своих и чужих ощущений, переживая их по несколько сотен раз. Они могли быть различными: от призраков его собственного прошлого до самых ярких, и, как правило, самых тяжелых воспоминаний того, чей облик он забрал. Ментальная казнь могла продолжаться от всего пары часов до суток, но эффект он такого способа был менее изматывающем, чем от попытки перенести все это, будучи в сознании, поэтому единорог как правило выбирал его.

И сейчас, будучи прибитым неподъемной усталостью на кровати, он понимал, что сегодня ночью ему придется пережить это еще раз. Чтобы продержать облик Детонатора еще сутки, у него просто не хватит сил, да и не за чем уже было. Сейчас ему хотелось лишь ненадолго прикрыть глаза, чтобы дать отдых измотанному телу и духу, но тревожное воспоминание, беспорядочно мешающееся из угла в угол его переутомленного сознания не давало этого сделать.

Все его последние “перерождения” сопровождались одним и тем же сном, который отражал не совсем приятные события из его жизни, которые пони всячески пытался забыть. Но они, ведомые метаморфозой, не знающей жалости над бедным пони, уже не раз полностью заменяли его сны, заставляя его на всем их протяжении биться в судорогах и беспомощно вскрикивать, тщетно пытаясь отогнать запечатленное его разумом.

Именно поэтому страх, обвив своими холодными лапами-щупальцами его усталое тело, сумел окончательно сковать Колора в цепи бездействия. Запустив свои ментальные конечности в самую глубину его рассудка и не встретив сопротивления, злая эмоция стала наслаждаться нервозностью свой жертвы, которая, тем не менее, не смогла перебороть подступающую сонливость.

Изнеможенно вздохнув, Колор закрыл глаза. Ему предстоит опять встретиться лицом к лицу с самим собой, хочет он того, или нет.

Он снова должен пережить тот день, когда получил свою метку.