Если кто ловил кого-то

Глава 2

Когда я вернулась в общежитие, там было так пусто и тихо, что я от нечего делать стала громко топать копытами по полу. Все равно я бы никого не потревожила — все до сих пор были на той вечеринке. Мне всегда нравилось, как шаги разносятся по пустому коридору. У получавшегося эха был такой резкий и четкий звук, какой вы даже в ударных инструментах редко услышите. Конечно, это и потому, что оркестры с ударными не играют в похожих на длинные узкие коробки коридорах, но сейчас дело было не в этом. Мне просто нравился звук шагов, даже при том что я уже много раз старалась громко не топать — я прямо ненавижу себя, когда при мысли о ком-нибудь другом, или при занятиях, или стараясь заснуть, или когда-нибудь еще, мне в голову вдруг приходит мысль устроить какой-нибудь бедлам.

Я не удивилась, когда не нашла в комнате своей соседки. Аметист Стар была слишком уж общительной, и я точно знала, что если кто до сих пор и веселился на стадионе, так это точно она.

Зато так у меня наконец появилось время послушать мою новую кассету. Я подошла к книжной полке и сняла оттуда маленькую коробочку. Это была та самая кассета, о которой писала Симфония, моя самая лучшая подруга в Мейнхеттене; она мне как-то написала, что я обязательно должна ее послушать. Хотя я не понимала почему, ведь это была запись троттингемской Филармонии, которая вовсе не была самым лучшим оркестром в мире. Они ставили какие-то адаптации раннего эквестрийского музыкального творчества. Музыку вроде такой я сама ни за что бы не заметила, но я доверяла Симфонии, поэтому как только она прислала мне письмо с требованием немедленно приобрести эту кассету, я ее тут же купила.

Обычно в комнатах общежития слушать музыку просто невозможно. Там даже в ванной не всегда можно было уединиться, а про спальни и говорить нечего — по коридору постоянно шныряют пони, которые, не закрой вы дверь, обязательно зайдут вас проведать, если им вдруг станет скучно. Это особенно видно, если твоя соседка — одна из самых популярных пони в университете. Подружки Аметист все время то выходили то заходили и при этом всегда говорили о всяких дурацких вещах, типа платьев, только что появившихся в магазинах, которые стояли на главной улице, или о том, с кем они будут встречаться на будущих выходных. Этот идиотизм творился здесь все последнее время, поэтому я не могла даже достать кассету из коробки. Я знала, что если бы все-таки попыталась ее послушать, то в конечном счете просто разозлилась бы на всех из-за постоянных прерываний.

С тех пор, как я последний раз брала в копыта свой проигрыватель, прошло очень много времени, и когда я достала его из-под кровати, на нем уже появился тонкий слой пыли. К моей радости, Аметист его не слушала. С чужими вещами она всегда обращалась очень небрежно; ведь сама-то она уже привыкла покупать на деньги родителей замену любой штуки, которую она разломала. Но хотя мой проигрыватель был в этом плане слишком старомодным и простеньким, я не собиралась его менять. Я его купила в Мейнхеттене много недель назад, когда мы с Симфонией стали достаточно взрослыми, чтобы заработать свои собственные деньги и пойти купить какую-нибудь музыку только для нас одних. На одной неделе мы зашли в тот маленький темный магазинчик с пластинками. Продавцом там был один жеребец-зазнайка; тогда ему было столько же, сколько мне сейчас. Он постоянно сидел за своим прилавком, читал книжку, а на клиентов не обращал никакого внимания. В магазине было не так уж много новой и популярной всячины, но зато там имелось столько разной классики, сколько вы только можете себе представить. Когда мы только начинали туда захаживать, ни одна из нас не знала о музыки вообще ничего, но к тому моменту, когда я поехала учиться в Кантерлот, мы уже развили в себе вкусы к хорошим песням. А в тот раз мы просто потратили все наши деньги на кассеты, о большей части которых вообще не слышали. Купили мы их потому что они были дешевыми, ну и еще нас тогда в них что-то привлекло, даже не знаю что. Потом мы пошли ко мне домой и стали их слушать на этом дешевом проигрывателе, который я купила там же. Однажды, когда нам было дико скучно, Симфония написала на внутренней стороне его крышки пару строк из стихотворения, которое она тогда читала. С тех пор мы всегда записывали там всякие такие мелочи, которые казались нам важными. Иногда это были стихи, иногда чьи-нибудь цитаты, а иногда просто наши детские мысли, которые нам в то время казались действительно серьезными. И если уж вы на самом деле хотите знать, то после моего прибытия в Кантерлот, я становилась по-настоящему счастливой только тогда, когда смотрела на наши записи на крышке моего проигрывателя. Вот почему я так радовалась, что Аметист никогда не взяла его в копыта, чтобы потом погнуть его ручку или раздолбать кассету. Она бы, конечно, тут же принялась извиняться, а потом, наверно, купила бы мне модель по-новее. Но даже если бы новый проигрыватель и звучал лучше, слушать его я все равно бы не стала. Не думаю, что Аметист вообще когда-нибудь в своей жизни слышала фразу "близкое сердцу".

Не успела я и две минуты послушать кассету, как в дверь легонько постучали. Я сразу поняла, кто там стоял, потому что единственная пони, которая тоже бы не пошла на вечеринку в честь окончания года, жила прямо за моей стеной. Я вдруг обрадовалась, что слушала кассету в наушниках, хотя знала, что меня это все равно не спасет. Дверь открылась. Я старалась туда не смотреть, но краем глаза все-таки заметила прокрадывающуюся в комнату фиолетовую единорожку.

Во всем университете Твайлайт Спаркл считалась самой жуткой неумехой в плане общения. Но вы не подумайте ничего такого, она не была ужасной пони или что-то в этом роде. Много кто думал, что она была такой, потому что не только по природе своей не любила общаться, но еще и потому что прямо с детства начала изучать магию под руководством самой принцессы Селестии. Не могу сказать, что я была в восторге от ее ученицы — когда Твайлайт все-таки решалась завязать разговор, она выбирала для этого самые худшие моменты; например, когда вы просто хотите посидеть сами с собой и послушать музыку. Но она, по крайней мере, хотя бы пыталась быть вежливой. А такое не про каждого пони в Кантерлоте можно сказать. Наверно, такого нельзя сказать и про большую их часть.

Сразу же зайдя в мою комнату, Твайлайт начала что-то говорить. Я даже наушники с головы стянуть не успела. Вообще, на одну минуту я уже подумала совсем их не снимать и посмотреть, поймет ли она намек, но я не хотела показаться настолько уж грубой. Я все-таки потянула время, осторожно поднимая крышку проигрывателя, и все такое.

— Твайлайт, я вообще не слышу, чего ты там говоришь.

— Ой, извини! — запнулась она. Выглядела она растерянно. Вообще, она всегда выглядела как-то растерянно. Можно даже сказать, что ей во всех ее делах виделись оценочные тесты, которые она должна была раз за разом проходить. Из-за этого каждый раз, когда она в разговоре делала какую-нибудь мелкую глупость, она могла тут же скиснуть.

— Я просто удивлялась, что ты не пошла со всеми на стадион, — сказала она. — Я думала, что только я одна туда не пошла.

Мне показалось, что она это сказала даже с каким-то стыдом. Из-за этого я вдруг разозлилась — и на себя и на нее.

— Мне просто не очень хотелось, — я еще никому не говорила о своем решении уехать из университета насовсем. Даже не собиралась. Если честно, это было вовсе не их дело. И уж Твайлайт Спаркл я бы точно ничего из этого не рассказала. — Я хотела посидеть тут и просто послушать вот эту кассету.

— Ой, я тебя полностью понимаю, — заверила Твайлайт. — Я так долго готовилась к финальным экзаменам, что потом я только и хотела, что потратить хоть немного времени только на саму себя.

— Вот и я так.

Ну, конечно, это было страшное вранье — по крайней мере, в той части про подготовку к экзаменам. Единственный экзамен, к которому я тогда подготовилась, был по музыке, но это мне так понравилось, что я и трудом все это назвать не могла. Учебников по другим предметам я, кажется, вообще не открывала.

Пока Твайлайт все болтала, я снова начала натягивать на голову наушники.

— А что ты слушаешь?

— Просто одну кассету, — сказала я.

— Это понятно, — она вдруг стала бродить по комнате, поглядывая на вещи Аметист, — а какую именно?

— А-а. Ну, это запись троттингемской Филармонии. Один друг из Мейнхеттена мне ее посоветовал.

— Ну и как?

— Первая минута была великолепна, — я не любила острить и все такое, но Твайлайт мои намеки никак не понимала. А если и понимала, то не показывала этого. Она сейчас только и смотрела на вещи моей соседки. Магией она подняла расческу, которая лежала на нашем с Аметист маленьком трюмо. Должна сказать, что расческа была и в самом деле шикарной — серебряная, с вырезанными рисунками и с вставленными сапфирами на задней стороне. Аметист про нее не говорила, потому что никогда не любила рассказывать, какие у нее богатые родители, но я чувствовала, что эта расческа была какой-то их семейной реликвией уже несколько поколений.

— Тебе, наверное, стоит все-таки спросить у Аметист, перед тем как хватать ее вещи, — заметила я.

Я была не в настроении говорить Твайлайт, как нужно себя вести в гостях, но я все-таки еще злилась на нее за то, что она так нагло прервала мой отдых.

Она вдруг удивленно посмотрела на расческу — не так, как если бы она была какой-то сумасшедшей, но если бы вообще не имела понятия о том, что сейчас делает. С ней всегда так было. Она наверняка однажды свалится в какую-нибудь огромную дыру и переломает там себе все копыта, потому что так будет занята изучением звезд, что и не заметит, что прямо перед ее носом. А вообще она должна была стать отличным профессором. Все эти их чудачества уже были при ней.

Я уже в сотый раз собралась натянуть на голову наушники, но тут в комнату ворвалась Аметист. Она влетела в дверь как какой-нибудь ураган. У меня чуть сердце не хватило, честное слово. Наверно, на улице стало еще холоднее. В гриве Аметист еще виднелись несколько снежинок, а холодом от нее разило так, словно она была какой-то сумасшедшей ледяной статуей.

— Святая Селестия, на улице просто какая-то дрянная холодрыга! — вообще, Аметист могла быть довольно грубой, когда хотела.

Она сначала не заметила замершую Твайлайт, поэтому, когда они наконец изумленно уставились друг на друга, я чуть было не захохотала. Аметист сразу же стала по-спокойней.

— Ой, ну-у... Извини, Твайлайт, — сказала она. Никто не хотел вспоминать Селестию, пока рядом крутилась Твайлайт. Она ведь была ее особенной ученицей и все такое.

— Все в порядке, — сказала Твайлайт. Наверно, ей было еще страшнее, ведь минуту назад она без спроса крутила по воздуху вещи Аметист, — я уже все равно ухожу. Мне еще нужно доделать один доклад до каникул.

— Что-то мне кажется, что я ей не нравлюсь, — заметила Аметист, когда Твайлайт ушла.

— А мне кажется, что ей вообще никто не нравится, — сказала я. — Она просто не знает, как это делается. Не обращай внимания.

Аметист подошла к зеркалу, взяла расческу, с которой только что дурачилась Твайлайт, и принялась расчесывать гриву.

— Там метет как черт-те что, — сказала она вроде как самой себе. — У меня вся грива будет мокрой. Слушай, ты собираешься куда-нибудь сегодня вечером?

— Я пока не думала. А что?

— Ну, у меня сегодня ночью вроде как свидание, и если ты будешь тут, то я хочу попросить тебя кое о чем. Тут мне нужно написать сочинение для фортепиано; это мое последнее задание. Я большую часть уже написала, но не могла бы ты просмотреть его, ну и, может, чего-то там изменить? Ну и дописать еще. Должно получиться очень мелодично, но только безо всяких там гармоний и всего такого. И допиши его так, чтобы звучало просто, ну, чтобы было неясно, что это ты его писала.

— Я честно не знаю, что буду вечером делать, — сказала я, потому что последней вещью, которой хотела заниматься, это писать музыкальное сочинение для полного профана в музыке, — ну, наверно, все-таки посмотрю, если будет время.

— Правда? Вот это было бы просто здорово!

Аметист снова уставилась в зеркало, магией начиная доставать из своего шкафа разные украшения, при этом даже на них не глядя. Единороги, если захотят, то со своей магией могут придумать вообще что угодно, но в кантерлотском Университете они только и знали, что таскать предметы по воздуху.

Мне к тому времени совсем расхотелось слушать музыку. Я встала с кровати и принялась ходить по комнате. Заметив, что Аметист выложила на стол ноты своего сочинения, я без особой охоты подошла к ним и стала изучать. Музыка у моей соседки получилась дико банальной, но у меня все-таки были идеи о том, как ее улучшить.

— Так и с кем у тебя свидание? — спросила я. — С кем-то из университета?

— Нет, вообще-то она из Мейнхеттена, — сказала Аметист.

Я немного удивилась, что она идет на свидание с кобылкой. Не то, чтобы однополые отношение тут были в редкость, ведь тут вообще в любом месте кобылок было намного больше, чем жеребцов. Но все-таки тут были и гетеросексуалы, и я, на самом деле, всегда считала, что Аметист одна из них. В прошлом я даже иногда видела ее с жеребцами.

— Может, ты ее даже знаешь. Ее зовут Винил Скретч.

— Что? — я тут же кинула ноты обратно на стол; половина из них свалилась на пол. Аметист посмотрела на меня так, будто я только что через сам стол перепрыгнула или что-то типа того. Я даже не поняла, что чуть ли не прокричала это во весь голос.

— Подожди-ка, так ты ее на самом деле знаешь? Я ведь сейчас просто пошутила.

— Ну да, ну да, я ее знаю. Хотя я ее уже пару лет не видела. Мы раньше были соседями. Но мои родители ее выносить не могли, потому что она была такая шумная и...

— Но она крутая и все такое, а? То есть, у нас сегодня будет что-то типа двойного свидания. Его Лира устроила; она просто хочет выбраться куда-нибудь с одной кобылкой из Понивилля и с собой она хочет взять еще кого-нибудь, кто мог бы болтать без умолку.

Одна моя часть говорила мне, что беспокоиться было не нужно, что Аметист просто хочет так убить вечер. Вот это была еще одна особенность ее жизни — туда не могло пробиться никакое такое чувство типа любви. Вообще, она об этом болтать не любила, но из того, что она мне все-таки рассказывала, я знала, что она редко встречается с одними и теми же пони больше пары раз. То есть, когда она спросила, "крутая" ли Винил, она подразумевала, захочет ли Винил втягиваться после этого вечера дальше в отношения.

— Если она не изменилась, то, конечно, она все такая же ветреная. Она всегда любила компании, и чтобы там замечали ее музыку. А она тебе об этом говорила? Она говорила, как у нее дела?

— Нет, она даже не сказала, что она музыкант. Ну, то есть, я бы могла, конечно, догадаться об этом по ее кьютимарке и все такое, — она вздохнула и снова посмотрелась в зеркало. — Как же так случилось, что в моей жизни оказалось так много музыкантов? — Аметист закончила причесывать свою гриву и стала надевать пальто. — Ну, видимо, я не смогу сдать этот экзамен без тебя.

Хотя голос у нее и был раздраженный, я знала ее достаточно хорошо, чтобы понять, что она шутит.

— Слушай, а ты не могла бы не говорить Винил про меня? — попросила я, хотя и понятия не имела зачем. Ну и конечно Аметист и так бы ей ничего про меня не сказала. Ей было совершенно все равно.

— Хорошо, — сказала она. — Увидимся тогда вечером, если ты еще не будешь дрыхнуть, когда я вернусь.

И Аметист вышла из комнаты. Я села обратно на кровать. Рядом лежал мой проигрыватель, но слушать музыку мне уже не хотелось. На самом деле, мне уже вообще ничего не хотелось делать, но я знала, что хоть что-то делать нужно было, иначе я бы всю ночь провела, раздумывая об Аметист и Винил. Даже если она и не хотела серьезных отношений, это не значило, что между ними ничего не будет. Из того, что Аметист мне говорила про свои свидания, я уже знала, что у нее почти всегда что-то все-таки бывает.

Я встала с кровати и начала ходить по комнате, но никак не могла заставить себя не думать обо всем этом. Я почти не вспоминала про Винил с тех пор, как приехала в Кантерлот, но мысль о том, что прямо сегодня она пойдет на свидание с другой пони, которая не слушала целое лето, как она придумывала буквально абсолютно новый стиль музыки, которая не выбиралась с ней по ночам на крышу дома, чтобы послушать про новые, изобретенные ею только что аккорды, отчего-то выводила меня из себя.

В конце концов, не зная, как еще можно было бы успокоиться, я решила спуститься в кафетерий. Уже подходило время обеда, и я подумала, что если пройдусь под снегопадом, то тогда смогу наконец выкинуть из головы всю эту муру. Хотя мне и не очень-то хотелось есть те отвратительные харчи, которые там выдавали.

Я схватила шарф, который как-то недавно купила. В тот день мне было жутко скучно, а Аметист с Лирой позвали меня пройтись по магазинам. Шарф был из толстой шерсти, с каким-то ярко-красным рисунком. Обычно я не обращала внимания на всякие такие причиндалы. Носила я их только зимой, когда было действительно холодно. Но вот именно в этом шарфе мне что-то очень сильно понравилось, хотя он и был намного ярче тех черных и серых вещей, которые я обычно ношу.

По пути я столкнулась с одной пони по имени Минуэт. Она была одной из немногих пони в университете, с которой мы по-настоящему подружились. Во-первых, она была очень хорошей. Я говорю не про постоянные улыбки или хорошие манеры, хотя все это она тоже умела делать. Хорошей она была потому, что делала все это именно тогда, когда сама хотела. Если она улыбалась, это значило, что ей на самом деле было весело, а с другими она была вежлива, только когда сама считала, что они того заслужили. Если вы вдруг увидите кучу разных богатых пони, собравшихся в одном месте, типа кантерлотского Университета, то там вы увидите еще и кучу липовых улыбок вместе с фальшивой вежливостью. Все это скручивает вас в один миг. Лучше бы мне дали дни, полные самой настоящей грубости и уныния.

Но что мне больше всего нравилось в Минуэт, это широта ее взглядов на кьютимарки и особенные таланты. Серьезно, я еще не встречала ни одного пони с такими мыслями по этому поводу. На ее кьютимарке были песочные часы, и в институте она была лучшей ученицей по математике и физике. Но вместо того, чтобы сразу идти прямо к своей судьбе и пытаться получить работу в какой-нибудь лаборатории по изучению перемещений во времени, она всегда пыталась использовать свои знания как-нибудь совершенно по-другому. Иногда она так делала, чтобы просто подурачиться, как, например, одной ночью, когда мы с ней чистили зубы в ванной, а она вдруг начала читать мне лекцию о том, сколько раз за минуту нужно провести щеткой по каждой стороне челюсти. У нее всегда выходило очень занимательно, и хотя можно было сказать, что ее особенный талант ей самой совсем не интересен, мне казалось, что ее жизнь будет намного красочнее, чем у тех пони, которые думают, будто не существует никакого другого будущего, кроме уже высеченного на их боках.

Еда в кафетерии всегда была ужасной, но в тот день можно было бы подумать, что всех поваров уже списали, хотя учеников в Университете было еще много; они спешили сдать свои последние экзамены до воскресения. Но пока мы болтали с Минуэт, выбирая из нашей порции самые съедобные части, дела казались мне в общем-то неплохими. Я все еще не была в настроении открывать подруге, с какими плохими оценками закончила год, и Аметист с Винил так и не выходили у меня из головы, так что мы в сущности болтали попросту ни о чем, а когда закончили, я даже начала смеяться и чувствовала себя уже намного лучше. Когда мы вышли на улицу, солнце уже зашло, а снег почти перестал идти. Минуэт магией сделала из падающих хлопьев снежок и запустила его в группу выходящих из кафетерия пони. Те засмеялись и тоже принялись делать снежки. Должна признать, что тот момент показался мне на самом деле милым. Всегда есть что-то милое в таких моментах, когда все вокруг веселятся, и ты точно знаешь, что это и вправду веселье, а не просто игра на публику.

Подурачившись немного у кафетерия, мы с Минуэт пошли обратно в свои комнаты, а поскольку за обедом мы так толком и не наелись — и еще потому, что Минуэт, кажется, все-таки заметила, что я чем-то расстроена, хотя была слишком вежливой, чтобы просто меня об этом расспросить, — она предложила поехать в город, найти там какое-нибудь кафе и перекусить, или сходить в кино, или что-нибудь такое. Идея про кино мне не понравилась, но сидеть одной до самого рассвета я не хотела, так что согласилась.

Мы пришли к комнатам, раздобыли там одежду потеплее, и тут мне вдруг пришла в голову мысль спросить у Твайлайт Спаркл, не хочет ли она поехать с нами. Я постучалась к ней в дверь. Там, наверное, с минуту стояла гробовая тишина, потом дверь чуть приоткрылась. Из ее комнаты сейчас же понесло чем-то до жути отвратным.

— Привет, Октавия, — сказала Твайлайт больше с удивлением, чем с настоящим приветствием. Хотя она и жила у меня за стенкой, весь этот год я с ней почти что не пересекалась.

— Привет, Твайлайт. Слушай, мы с Минуэт тут разговаривали насчет того, чтобы поехать в город пообедать. И мы тут решили тебя спросить: не хочешь с нами?

— Ой. Ну, вообще-то я сейчас работаю над рецептами одних зелий, но, думаю, я могу это отложить на потом. А куда мы поедем?

— Без понятия. По дороге выясним.

Твайлайт слегка наморщила лоб. Я снова начала на нее злиться. Не то чтобы я делала ей прямо такое огромное одолжение, пригласив пройтись с нами, или типа того, но могу точно сказать, что информация о том, в какой ресторан мы направляемся, была для нее чуть ли не важнее самой прогулки.

Я не хотела снова начинать злиться на весь белый свет, поскольку после болтовни с Минуэт мне уже стало порядком легче, так что я поспешила взять дело в свои копыта прежде, чем Твайлайт нашла бы повод еще к чему-нибудь привязаться.

— Если мы идем, то нам уже нужно выходить.

— Хорошо, — сказала она, все еще недовольная таким раскладом. — Я только возьму пальто.

Потом мы втроем сели на поезд до города. Обычно мы ходили туда пешком, но сейчас на улице стоял просто дикий холод. В поезде даже Твайлайт стала по-спокойнее себя вести, и когда мы наконец добралась до какого-то ресторана, нам было порядком веселее. Пару недель назад моя бабушка послала мне кое-какие деньги на день рождения, и деньги, надо сказать, немалые, так что я даже угостила всех десертом, после того как мы расправились с основным. Закончив, мы вышли на улицу. С полными животами идти в кино нам не захотелось, поэтому мы, погуляв еще немного около ресторана, поехали обратно в университет.

Как только мы туда вернулись, Твайлайт тут же понеслась проверять свои зелья и смотреть, спит ли до сих пор ее маленький дракончик по имени Спайк. Хотя вечер я провела весело, мысль о том, что мне придется вернуться к себе в комнату и сидеть там в одиночестве, до смерти меня пугала. Я чуть ли не умоляла Минуэт пойти ко мне, чтобы мне было с кем посидеть, но она, наверное, неправильно меня поняла, потому что сказала, что собирается поиграть в какие-то игры на Moondancer или что-то там. Вообще-то, это было не оправдание, потому что это ведь именно она пригласила меня сегодня в город. Решив, что хуже тошного одиночества в пустой комнате может быть только то же одиночество в комнате с толпой пони, которых я почти не знаю, я повернула назад и пошла к себе.