Fimbulvetr

7: Griðungur

— Так ты не Дикарь?

Вопрос остановил прыжок Всеволода как стена. Он взмахнул крыльями и подкатился к копытам конеобразного. Его желание вырвать сердце из-под коричневой шкуры полностью испарилось. Существо больше не выглядело враждебно, и даже не воспользовалось шансом напасть, пока он приходил в себя после падения.

— Так ты и нормально можешь говорить? – поинтересовался он, пытаясь скрыть смущение от того, что он в тот момент окончательно запутался в собственных конечностях.

— Могу немного Старый речь. Школа. Всепони могут. Если не Дикарь, ты Возвратный, да? – понять существо было непросто, грамматика у него хромала на все четыре копыта, и некоторые слова звучали довольно странно, но всё-таки это было куда понятней, чем раньше. Всеволод поднялся с пола и приготовился к долгому разговору.

— Во-первых, я понятия не имею, кто такие «Дикарь» и «Возвратный». Во-вторых… — его вопросы прервал громкий стук в дверь. Инопланетный конь неуверенно на неё покосился, и вдруг сморщился как от зубной боли. Он подцепил одеяло копытом, протянул Всеволоду и махнул в сторону печи. Грифон решил подыграть и запрыгнул в угол, притаившись под одеялом. Конь притворился, что громко зевает и пошаркал к двери.

Гость оказался минотавром. Очень большим и очень мускулистым, ну или, по крайней мере, производящим такое впечатление своими здоровенными ручищами и плечами, едва прошедшими в дверь. Чудище было одето в тяжёлую длинную шубу, почти достающую до земли и прикрывающую его волосатые ноги. На голове у него была шапка, которая была хорошо знакома Всеволоду, но он никак не ожидал увидеть одно из греческих мифических существ в ушанке. Спереди на шапке красовалась кокарда в форме большой красной буквы М. Длинные рога минотавра были украшены двумя большими пробками, одна – ярко-красного цвета, другая – не менее ярко-синего. Смотрелось это всё настолько забавно, что Всеволоду пришлось приложить все силы чтобы не засмеяться. Минотавр вежливо кивнул коню, перед тем как войти в комнату и снять шапку.

— Вершина утра тебе, дражайший Тепловоз! – провозгласил гость, излучая столько фальшивой радости, на сколько вообще способен быкоглавый монстр. Русский у него был получше, чем у коня, Всеволоду почти не пришлось прилагать усилий, чтобы его понять. – Пришёл новый год, и ведомо стало Лабиринту, что желаешь ты внести свою ежегодную лепту в наше благородное начинание! Добро знать, что есть пони, настолько соболезнующие сложностям наших бедных Возвратных сородичей…

Дверь, которую минотавр только что прикрыл, снова грохнула об стену, чуть его не снеся. Ошеломлённый быкоглавец обернулся к проёму, и вид у него при этом был весьма раздражённый. Снаружи, как казалось с точки зрения Всеволода, стояла поросшая бурой шерстью стена. Только когда он заметил висящий на верёвочке рог, он понял, что за дверью стоит тот самый лось, который встретился ему в лесу. Второго рога на месте не было, и мех на широкой груди зверя во многих местах был покрыт запёкшейся кровью. Чтобы заглянуть в комнату, лосю пришлось низко пригнуться, и взгляд, которым он осмотрел находившихся в комнате, был далёк от добродушного и весёлого.

— Макс’са исс Калушатак вип? – рявкнул зверь, засовывая голову в комнату. Остальное просто не пролезло в дверь. – Силама асша’а киса!

— И тебе поздорову, уважаемый Лось, — напряжённо улыбнулся минотавр. – Мне радостно видеть, что ваш род не нарушает наш договор и не вламывается в дома простых пони в поисках Дикарей. А теперь мне бы было ещё радостнее видеть, как ты удалишь себя из нашего присутствия, потому что к тебе у нас дела нет, а между собой – найдётся.

— Калушатак се масакара! Макс’са! Дидсера мок! – не согласился лось, ещё раз пытаясь протиснуться в комнату. Минотавр вздохнул, нахлобучил ушанку на голову и положил ладонь лосю на морду. После этого он просто шагнул наружу, без видимых усилий выталкивая громадную лосиную тушу перед собой. Он аккуратно прикрыл за собой дверь, и следом воздух вздрогнул от его возмущённого рёва. Всеволод не понимал, о чём шла речь, спорщики использовали странный лосиный язык, но где-то посреди пререканий, они бросились в бой. Дом содрогнулся. Инопланетный конь уткнулся мордой в копыто и тихо простонал что-то неразборчивое. Он повернулся к Всеволоду и жестом показал, что вылезать пока не надо, и тихонько заговорил, вздрагивая каждый раз, когда дом получал ещё один удар от бушующей снаружи битвы.

— Извини, малыш. Ты должен удивлён. Ты молод, но должен видеть это. Всё. Я могу не всё объяснить, я не умный городской пони, но я пытаюсь. Никогда не объяснял молодым, знаешь. Ты пришёл из далёкого-далёкого времени. Сотни лет прошло с времени когда ты жил. Не знаю, сколько. Знаю, что последний день, когда ты помнишь себя человек, это день, когда мир сделался праведным. В него пришло магия, и бесстыдные человеки исчезли в пучине времени от Великого Заклятие. Когда человеки искупают грехи, они Возвратные, как ты, благословенные правильный облик. Вы приходите напуган. Вы приходите слабый. Но вы – родня, мы помогаем. Мы слышим весть великой Архив, сияющей за морем и учащей нас пути праведному.

— Будь осторожен, не всепони слышат весть верно. Слуги Лабиринта слышат её иначе. Они… «помогать», но ты не хочешь их помощь. Лось… они не знают слова, они не родня. Они боятся Возврат, они ненавидеть Дикари, и убьют тебя если узнать о тебе. Малыш, прячься когда вернётся Копейник, или я тебя не защищать. Я помогу когда он ушёл.

Всеволоду оставалось только кивнуть. Правда была достаточно тяжела, чтобы пропустить мимо ушей даже «малыша». В конце концов, инопланетный конь действительно был намного крупнее. Слова про «мир, сделавшийся праведным» и «магию» звучали как обычные сектантские бредни, но часть про прошедшие столетия выглядела правдоподобно. Остальным местные наверняка просто попытались объяснить прыжки во времени и превращения. Архив, скорее всего, был пророком какой-то религии, а рёв и насилие за стеной – не больше, не меньше, а самым настоящим религиозным диспутом. Чувствуя, как части головоломки встают на места, грифон немножко расслабился. Да и звуки вежливого спора снаружи уже угасали.

Копейник вернулся в избу без одной из пробок на рогах, подранной шубе, с фингалом под глазом и лосиным рогом под мышкой. Так как лось больше не пытался ввалиться с обыском, Всеволод предположил, что догматы таинственного Лабиринта в этот раз оказались сильнее. Минотавр это с удовольствием подтвердил.

— Хамло рогатое! Нарушение договора, спор с представителем власти, назвал меня коровой! Ничего, больше он так не будет. Тепловоз, что он ныл про то, что ты Дикаря прячешь?

— Да как можно? – удивление в голосе коня было настолько натуральным, что спрятавшийся грифон понял, что кем бы ни были Дикари, они не слишком стремились к сотрудничеству. – У меня шрам от той курицы прошлый год, я знаешь, что с ними не говорить, сам! Была Дикая недалеко, прошлая седьмица. Должно быть, жеребята искала. Мы послали весть, с тех пор не видели.

— Воистину, оленьи жрецы тупеют день ото дня! – вздохнул Копейник. – Завтра они скажут, что у тебя Горыныч в печке спрятан!

Конь и бык дружно заржали, хоть у Тепловоза это и получилось несколько натянуто. Он вытащил из-под кровати большой мешок и бросил его минотавру.

— Тут всё. Надеюсь помочь.

— Лабиринт выражает глубочайшую благодарность за твой вклад в общее дело, добрый гражданин! – улыбнулся Копейник, подбрасывая мешок на ладони. – Если бы только все пони были так надёжны. А теперь, раз уж у тебя нет Горыныча в печке, мне пора прощаться. День только начинается! Меня ждут ещё три деревни, и я уже приятно побеседовал с лосиным палачом! Удачи в убийстве деревьев!

С этими словами минотавр вышел, насвистывая что-то немузыкальное. Тепловоз выждал немножко, чтобы убедиться, что он не вернётся, и запер дверь.

— Выходи, малыш. Он не вернуться в деревня до лета. Он называет это сбор пожертвований. Я называю это грабёж. Кто не жертвует Лабиринту, однажды ночь переселяются в него. Они не переселяются назад. – Большой жеребец вздохнул ещё раз, и, пошарив в печке, вынул оттуда большой горшок. – Малыш, ты голоден. У меня нет мяса, как любите грифоны, это неприлично для пони. Но этого хватит, чтобы ты снова здорово. Боюсь, тут тебе небезопасно. Завтра, до восхода солнце, ты должен уйти. Я объясню дорогу, скажу, кому верить. Но тебе нельзя показывайся в городах до Тулы, и нипони, кроме кого я укажу, должны тебя видеть. Если олени тебя найдут, ты умереть. Если Дикие тебя найдут, ты умереть.

Голос у большого жеребца был суров и мрачен. Всеволоду, выбравшемуся из укрытия и уминавшему гречневую кашу из горшка большой деревянной ложкой, было ясно, что он не верит в его способность добраться до Тулы. Кроме этого, было ясно и то, что выжать из Тепловоза побольше информации не получится, пони и так спотыкался об слова, и явно от этого уставал. Впрочем, один вопрос задать было нужно.

— Почему ты всё время называешь меня малышом? Я знаю, я мельче тебя, но когда ты так делаешь, мне кажется, что мне снова десять!

— Прости меня, малыш, я должен был сначала спросить твой имя, а не оскорблять. – Тепловоз явно очень смутился своей ошибке. – И прости, если я неправильно понял возраст. Я знаю, как тяжко вспоминать как ты был десять, когда ты двенадцать.

— Меня зовут Всеволод, мне тридцать пять лет, — сказал Всеволод, приканчивая кашу. – Извини, я всё съел…

Тут упоминание возраста наконец дошло до его сознания.

— *******.