Паранойя Руне Ховарда
Эпизод второй, непринужденный
Одним прекрасным троттингемским утром, через полгода после обзаведения жильем, я обнаружил себя на узкой, жесткой, короче — чужой постели, с подложенной под голову коробкой из-под пиццы, в обнимку с некрупным жеребцом. Оказалось, я провел ночь на дне рождения. Но это было давно и неправда.
Сладкое потягивание последовало за принудительным пробуждением, и даже «ротоподъем» показался вдруг долгожданным и любимым от мысли: «как же хорошо в Гвардии!». Здесь я почему-то чувствовал себя живым; вероятно, любая смена обстановки поначалу вызывает сильные впечатления. Минуточку…
Секундочку…
Погодите-ка…
Я слышу не привычное сонное бормотание, звуки соскакивающих с коек и напяливающих форму рядовых, да и «ротоподъема»-то, собсна, не было. Перед протертыми в панике глазами – интерьер какого-то сенохранилища… ах да, помню! Только это не отменяет того, что нас должны были поднять. Из ребят кроме меня дрыхнут еще тушки четыре, а снаружи доносится глухо чья-то жизнерадостная речь. Это не в моей голове? Я бы не сильно удивился. Скатываюсь со стога, не заметив, что нога запуталась в покрывале, вспахиваю мордой мягкий чернозем. Признаться, если новая жизнь и столь расчудесна, то вписался я в нее как-то неловко, а ведь хорошее начало – залог успеха. И не говорите мне, что утро и так добрым не бывает, если не служите в Гвардии – что вы об этом знаете? Хотя что-то подсказывает: не знаю пока и я.
Все же удалось выбраться из амбара без тяжелых травм. Яркое оранжевое пятно на горизонте бьет не в бровь, а в глаз, и приходится зажмуриться – ясно, восход, часов пять. Из-под поднятой ноги вижу крытую телегу, запряженную одиноким бурым громилой, что удаляется от усадьбы, а выглядывающий из нее худосочный жеребец не перестает нараспев декламировать в усилитель звука об их прекрасной рыбе семейства иглобрюхих. Это что, коммивояжеры? А кому рыба? Впрочем, им ли не пофигу.
Несколько сослуживцев поздоровались, проходя мимо и пихая в плечо. Один отпустил комментарий со смешком по поводу происходящего, не сильно отличный от моих собственных догадок. Неподалеку, подле подполкана, что-то обсуждающего с парой лейтенантов, стояло ведро с чем-то бултыхающимся внутри. Рыба, наверное? Я позволил себе подойти. У подполкана морда была, как обычно, со смесью напряженной сосредоточенности и невозмутимого неудовлетворения, и под маской этой могло скрываться что угодно. Сдержанные улыбка и смех, впрочем, тоже бывали гостями на ней.
— Ховард.
— Я!
— Я вижу. Иди, спроси у мадам Эпплджек, куда деть это создание. Его впарили вроде как хозяевам фермы, но заплатить пришлось нам.
— Записать это на счет Эпплов, сэр? – подал голос один из лейтенантишек.
— Мы отдали за нее двадцать несчастных битов, Игл. Успокойся. Ховард, ты почему здесь еще?
Я торопливо отдал честь и, ухватив зубами край цинкового ведра, потрусил в усадьбу.
— Честь без головного убора не отдают, Ховард! – донеслось мне вслед.
Усадьба встретила неуютной тишиной, которую почти не могли нарушить отсекаемые дубовой дверью звуки внешнего мира. В гостиной никого не было, и я подумал было, что всезнающий подполкан забыл сказать, что искать мадам следует не в доме, но, движимый любопытством и очередным странным предчувствием, решил проверить. Все равно никакого непотребства я тут творить не собираюсь.
Поднявшись по слегка скрипучей лестнице, я медленно прошел по коридору, лучи света из окна в конце которого казались материальными из-за подсвечиваемой ими летней пыли, лениво парящей в воздухе. Одна из дверей открылась, из проема показалась ЭйДжей. Показалась?
В коридоре никого не было. Я поморгал, хотел потрясти головой, но вовремя вспомнил про ведро.
— Хэй?
Обернувшись на неуверенный оклик, я увидел ее на лестнице. Кобылка в шляпе смотрела с беспокойством.
— Все в поряде? Ты бы это… ведро взял понадежнее.
Взгляд вниз показал все еще более чем крепко зажатое в зубах ведро, из которого на пол медленно, не прекращая, лилась вода, а я стоял и ничего не мог поделать. Оно не было слишком наклонено или что-то вроде этого. Я, еще раз взглянув на кобылку, медленно поставил его на пол, когда воды едва осталось на дне, где конвульсивно билась колючая и круглая, как мяч, рыбешка. На месте, за которое я держал зубами, была округлая щель на смятом металле. Щель от зубов.
— Выглядишь нервным, — ковпони улыбнулась, правда, о выражении ее мордашки я мог бы сказать то же, что она обо мне.
— Я-а не знаю, что… извини… это ничего, что?..
— Не беспокойсь, сахарок. Этому дому приходилось вынести и пострашнее, чем пролитое ведро воды.
— Я сейчас вытру тут все, и…
— Не стоит. Маки обещал прибраться по всему дому, а здесь все равно пол вытирать. Ты скажи, чего хотел, и что там за рыбина?
— Да-а, приезжали тут какие-то, продавали, — я сделал усилие, чтобы выровнять параноидальный голос. — Вот, впарили, не знаю, правда, зачем вам рыба. Начальник просил передать.
— Эхе-хе-х, и правильно, что не знаешь, потому что я – тоже. Мож, Шай отнесу, ей понравится новенькое, потому что я таких отродясь не видала. Лады, пойду, наберу ей воды, бедняге. А тебе спасибо, сахарок. Я-таки осталась на стороне правды.
— А?
— Сказала все-таки народу, что не работает эликсир этот ихний. Хоть он и заставил их поверить в себя, нельзя, думаю, чтоб пони думали, что могут невероятное. Как моя бабуля, когда вздумала сигануть с башни в таз.
Я потер глаза, пытаясь собраться с мыслями.
— Вот как… правильно, ЭйДжей. По крайней мере, теперь те, кто рискнул, знают, что могут больше, чем думали. Все закончилось лучше, чем…
— ХОВАРД!
Знакомый громогласный крик донесся с первого этажа, и я, бегло извинившись, поспешил выполнять долг мимо улыбающейся кобылки.
— Подполковник, сэр, разрешите вопрос, — спросил я, выходя с ребятами из сада ближе к вечеру и нагнав Гэттафа.
— Разрешаю.
— Который был час, когда вы послали меня отнести ведро с рыбой?
— А подумать не суждено? Полдевятого, раз сразу после этого вы пошли работать.
— Но… я могу поклясться, что видел восход перед тем, как выйти к вам и получить распоряжение.
Видеть-то видел, но я очень понадеялся, что яркий свет существовал взаправду, и у начальства после подобного заявления не появится несколько вопросов вкупе с желанием записать меня на внеочередной прием к психиатру.
— Это у Игла спрашивай, он летал узнавать. Я другим занимаюсь.
Мне разницы особой нет, догоняю кучку лейтенантов, что плетутся впереди, столь же уставшие от сидения, сколь мы от работы.
— Лейтенант, сэр, разрешите вопрос.
Единорог и двое пегасов, одним из которых был Игл, криво ухмыльнулись, когда я встрял в их беседу. Удачно, тем не менее, подловив паузу в ней, так что замечание не получу.
— Лейтенант Игл Айд слушает, — язвительно отозвался он. Айд? Что-то знакомое…
— Что за вспышка была на горизонте незадолго перед тем, как была начата работа в саду?
— Местная мастер спорта по магии Твайлайт Спаркл пробовала потревожить солнце. Еще вопросы?
— Нет, сэр.
Вновь присоединяюсь к ребятам, идя уже к реке и привычно отшучиваясь от подколок, следующих за любым действием, что выделяют гвардейца среди остальных. К слову, до этой временной заморочки с восходом я допер, уже пиная яблони. Как и до мысли о том, что невольно перешел на «ты» с Эпплджек, когда разлил воду в ее доме, хоть она и обращалась ко мне так с самого начала, так что, видит Селестия, пусть будет так.
А день этот между делом был последним. Пусть работоспособность любого из нас не могла и претендовать на сравнение с таковой у кобылки в шляпе, сотня жеребцов – не хоть бы что. Однако и нам потребовалось бы дня четыре, если бы не та самая Твайлайт Спаркл, что, наверное, в поисках еще более прикладных тренировок обобрала телекинезом половину плантаций за раз. Поэтому, вновь отмывшись, мы поперли паковать вещички. Однако подполкан, довольный, что удивительно, нашей работой, снизошел до разрешения нам потусить в городке еще пару часов. Что ж, «милость начальника – это магия», и мы здорово провели время, пусть без особо занятных моментов, как это было вчера, зато не только нажравшись, но и познакомившись и неплохо проведя время с местными кобылками, зарубившись при них в хуфрестлинг, а еще повидав такое приметное местечко, как библиотека, вырезанная прямо в стволе не такого уж большого, но определенно толстенного дуба. Кабы я был здесь на вакации, со свободным временем, обязательно заглянул бы туда и провел время, но это не невозможно и я, пожалуй, воплощу это в жизнь позже.
Тем не менее, я предпочел уединенную прогулку торчанию в боулинг-клубе, поэтому в определенный момент покинул братию и медленно пошел по закоулкам к ферме, откуда вскоре предстояло отбывать в родную часть. В городке уже зажгли фонари, хотя огненный закат еще давал достаточно света. Проходя через небольшую площадь с уже опустевшими прилавками, что утром и днем была рынком, я вновь встретил ЭйДжей, что сгружала нераспроданные, видимо, яблоки в телегу. Я вновь намеренно попал в поле ее зрения до того, как поздороваться. Мало ли, не хочет пони разговаривать? Секундочку, я же должен помочь.
— Помочь?
Она спокойно обернулась на голос.
— Хэй, снова ты?
— Ага, я. Вечер добрый, — нет, если что, я буду на «вы». Очень уж она у меня уважение вызывает, ну а кто я такой?
— Добрый. Снова шатаетесь небось? – она усмехнулась.
— Да, кто где. Ребята в боулинг пошли, ну а я не фанат, — подойдя, я присоединился к погрузке бочонков яблок в телегу, хоть и осталось их там две штуки, и те пустые.
— А-а, ну и правильно. Неча время да деньги тратить. Спасибо, кстати. Есть тут у нас такая пегасочка, летает целыми днями да спит на облаках, да она, видать, хоть к карьере себя готовит.
— В Вандерболты небось хочет?
— Ну а то, — она впряглась в телегу, отказавшись от помощи, поэтому я просто подхватил один бочонок, единственный, что был доверху с яблоками, и медленно полетел рядом. – Эй, да ладно тебе, я и так что запряжена, что нет – это тебе не полный обоз.
Я просто улыбнулся, прикрыв глаза. Наверное, обезоруживающе.
— Ну как знаешь. Хэй, эт нелегко, поди, с бочкой да так медленно?
— Таким я на тренировках и занимаюсь.
— Во как. А на скоростях гоняешь, не?
— Нет, скорости значения не придаю. На короткие дистанции у меня и так более чем неплохие результаты.
— Угу. Я погляжу, ты не то чтобы часто в воздухе висел, а? Не всем пегасам это, видать, так уж надо.
— Не всем, конечно. Есть заядлые летуны, есть те, кто от земнопони только крыльями да и отличается. Кто-то боится, кто-то не уверен в себе и отвыкает, кому-то просто пофиг.
— Хе-хе-х, ну, этих-то я понимаю. Хоть это и кровь земнопони за меня говорит, но от высоты и мыслей о ней у меня копыта потеют просто.
— Нам, тащемта, приходилось в академии на воздушном шаре летать, они ведь разрабатывались, в принципе, для военных нужд и поражения целей с воздуха. Это, в общем-то, единорожья работа, а я там был на страховке. — на мордашке ее я увидел неподдельную заинтересованность, чем всю жизнь нечасто меня одаривали знакомые, — Так вот, отстрелялись эти двое свое, потом убавили подачу тепла из талисмана, и начали мы потихоньку снижаться. А пока время есть — до земли-то — ого-го! — мы знать себе любуемся пейзажем. Мне-то не привыкать, но я на этом шаре — приспособлении, собственно, для пони нелетающих — таким себя и представил, без крыльев, машинально так. Ребята говорят, мол, "ляпота!", а я думаю и отвечаю, типа, а знаешь, мне в открытом море как-то более романтично: здесь вроде тоже ты в бесконечном открытом пространстве, но где-то внизу все равно земля, да и статься с шаром ничего не может, если что — приземлимся плавненько, там спрыгнем на подходе к земле, да и страховка есть, а в море — куда ни глянь — вода до самого горизонта! Один ты, и ничего нет. И не смертельно вроде, если за борт вывалишься или потонет судно, да только что делать будешь? В том и злая шутка, что жить тебе недолго останется, и само осознание того, что болтаешься в этой бесконечной массе, а поглубже, под тобой, твари неведомые шныряют — мать честная... хорошо, что это только в голове у меня.
Между тем мы подошли к низкому белому заборчику фермы, полторы сотни метров не доходя до ворот, и взаимным кивком решили притормозить. Тогда Эпплджек распряглась и облокотилась о заборчик, я последовал ее примеру.
— Да-а, брат, фантазия у тебя! Впрочем, мне ли судить, мы пони простые, как грицца, приземленные, хех. Да вот о шарах воздушных ваших: тутошние умельцы давеча штуковину придумали — парашют, что ли? Говорят, и земнопони, и единорог могут сигать откуда-нить свысока спокойно, и ничего им не будет — дескать, как одуванчики приземлятся. Я-то скорей лбом буду яблоки оббивать, чем на такое соглашусь, ну а они отыскали-таки жертву, Берри Панч ее звать, алкоголичка местная. Пообещали ей ящик сидра, — весело тут у них! — Ей, видно, терять нечего, или не соображает. Ну, сиганула она с дирижабля, который аж из Сталлионграда пригоняли — видать, жуть им как хотелось посмотреть, что у нас тут в кои-то веке смастерили. Сиганула, значит, дергает там за кольцо, от которого этот парашют сработать должен — а нифига. Ребята с дирижабля видят, что долго не открывает, ну и, ясное дело, пикирует за ней пегас-подстрахуй. Так он рассказывал, что эта, Берри, когда он уже ее догонял, говорит сама себе так задумчиво: так, мол, с парашютом обманули — посмотрим, как с сидром. Ну скажи, а!
— Вот елки, как послушаешь, так и закиснешь, узнав, как где-то пони живут.
Она приятно рассмеялась своим глубоким голосом, и я не мог не вторить, ведь в добром, непринужденном разговоре и над глупостью посмеяться в радость.
— Ну и как тебе работа на "Сладком яблочке"? — она ухмыльнулась, оценивающе оглядев меня. Наверное, какой-нибудь писатель на моем месте должен был бы сказать, мол, "что-то иное, тем не менее, промелькнуло в ее глазах", но я так не умею, поэтому в ответ неопределенно почесал затылок, возвращая улыбку.
— Да-а, занятное дельце. В смысле, в качестве постоянной деятельности, а вообще я, как любитель спорта, более чем доволен подобным времяпровождением — тем более, когда полезное совмещается с полезным, то есть с возможностью помочь.
— Хе-хе, ну да, кто-то по спортзалам ходит да в зеркало смотрит, а у другого зароботок на жизнь — сплошной спортзал.
— Да, все, как можем, перебиваемся. Должен сказать, я в восторге от истории о том, как вы одна оббили все эти массивы яблонь.
— Только давай без "выканий", окей? Славно. Агась, помешалась я тогда маленько. Та история с Элементами, когда мы с девочками победили Найтмэр Мун, что было незадолго перед тем урожаем, признаться, позитивно сказалась на моей самооценке, и, как оказалось, слишком. Возомнила себя суперпони и, мол, раз я такая честная и надежная, раз пообещала — сделаю. Но видать, не все то — честность, что может делать ее Элемент.
— Брось, пустые обещания — это, конечно, не очень хорошо, но неспособность сделать невозможное — не грех, однако ты, звезды и ураганы, сделала это! А вот не свалиться после этого — и правда грех.
— Пха-ха, ну ты прям захвалил, сахарок. По крайней мере, стараюсь не врать пони, вродь получается — и то славно.
— И правильно. Я и сам в пони что завсегда ценю — доброту да честность, а остальное уладится.
Кто-нибудь, напомните мне, когда я так здорово с кем-то разговаривал?
— Так ты, значит, одна из Элементов? — браво, Ховард. Такое ощущение, что я знакомлюсь с кобылкой в школе, хотя с ЭйДжей мы, вроде, этот этап прошли.
— Ну, вродь того, — рыженькая копнула копытом землю, но не зарделась, — да и Рейнбоу, которая вам тучек тогда натаскала, собсна, тоже.
— А-а, так вот оно что. А то я смотрю, что ребята из полка с ума сходят то от тебя, то от нее — не просто так, думаю! — а вот и оно, — вот тут я заставил ее щеки стать пунцовыми. Это хорошо или плохо с моей стороны?
— Ой, да прям уж с ума сходят...
— Это слабо сказано! Хотя что ты с нас возьмешь: рядовые. Когда не вылазишь месяцами из части, не то, что на кобылу — на грифину засмотришься.
Ее снисходительный смех подтвердил, что, если я и смутил даму, то положение исправил. Молодец, Ховард, возьми с полки пирожок.
— Так, говоришь, пару дней стволы подубасить — ты с удовольствием, а как "постоянная деятельность" — уже "занятно"? — снова добродушная ухмылка, но несколько более... вялая?
— Да я, знаешь, не по рабочей специальности. Учитывая юность в сапогах, да в целой академии, потом не на фермах обычно работают, — я чувствовал себя неловко, и поэтому тупо посмеялся легонько так, чтоб обстановку разрядить, — а разве здесь, на "Яблочке", какие-то проблемы?
— Иногда я думаю об этом, — поняша махнула копытом, с безосходным выражением глядя куда-то вбок, — в основном в особо скучные дни, когда, например, не вижусь с подругами, или встречи с ними ограничиваются дежурными фразами. Тогда я думаю о том, что жизнь моя, по сути — одно бесконечное пинание яблонь, разбавленное различным их приготовлением и другой работой по ферме. Лето за летом, год за годом... всегда одно и то же. Эта рутина не выходит за рамки...
Это было неожиданно, но я как-то сразу нашелся с ответом, пусть и не очень нагруженным смыслом.
— ЭйДжей, в жизни каждого рано или поздно появляются такие мысли, особенно как только устанавливается какая-то стабильность. Многим эта стабильность не по душе, и они либо ищут приключений на свою задницу, либо что-то новое в любимых занятиях, вроде установки спортивных рекордов. Признаю, это редкость, когда мысли эти возникают по поводу занятия, что предписано тебе кьютимаркой и, вроде как, должно быть любимым.
— "В жизни каждого"... разве эта попытка утешить себя — решение проблемы? Да, у меня есть верные, хорошие друзья, классные сестренка и брат, но... Я знаю эти мудрые слова, вроде "цени, что имеешь", но ведь и в опровержение им есть известная истина, что пони хотят большего, чего бы они не получали, и все приедается. Но я никогда не мечтала о невозможном. Просто иногда думаю, что мне нужно... что-то большее.
— Понимаю. В конце-концов, знаком ли пони со всякими мудрыми мыслями или нет, если он размышляет в таком ключе – ему в жизни действительно чего-то не хватает, это не оспорить. У каждого свой потолок, чего достаточно для счастья. Ответ, однако, в общих чертах есть всегда: кто бы там ни говорил, что время лечит, ничего оно не лечит — жизнь меняют только поступки. Если, конечно, пациент не хочет спокойно дождаться момента, когда ему станет просто пофиг, и перебиваться жизнью, которая ему не нравится, до конца своих дней.
— В этом и дело. Я... не могу бросить семью и подвести друзей. Да, мы вместе спасали Эквестрию и делали другие, не менее важные вещи, на нас часто рассчитывают Принцессы, но это ток один конец палки. В то же время мои друзья развиваются, Твай недавно степень магистра защитила или типа того, Рэр становится все более известной пони, делая карьеру, Дэш рано или поздно вступит в Вандерболты, и то же, короче, с Шай и Пинки. Пока я делаю одно и то же. И рано или поздно они обзаведутся семьями, разъедутся по уголкам Эквестрии... Рэр и так, вероятно, не переберется до сих пор в Кантерлот или Мэйнхэттен, в свою среду, только из-за нас пятерых, а Твай не можт вечно быть принцессой, живущей в деревне. Пинки тоже место на реально крупных мероприятиях в этих ваших мегаполисах.
Пока она говорила, я понял, что тут мне и правда будет трудно выдать что-то толковое. Хоть самокопание было одной из наиболее сильных моих сторон, существовали единицы пони, с которыми я по-настоящему говорил на подобные темы. Но оставить кобылку в подавленном состоянии, в которое она, может, не вошла бы сегодня, не будь разговор со мной, я не собираюсь.
— Мы непохожи в этом, Эпплджек... но то, что моя ситуация, возможно, прямо противоположна, не делает меня неподходящим, чтобы дать совет, потому как все обстоит наоборот. В моей жизни нет таких друзей, как у тебя. Прекрасных друзей, я уверен. Я не живу с замечательной, как ты сказала о своей, семьей. То есть, я вообще с таковой не живу. И в моей жизни нет места подвигам, по крайней мере, не было пока, и я не знаю, что преподнесет мне служба... И в то же время у меня, возможно, никогда не возникало проблемных мыслей о том, что дни проходят в рутине, ведь, с одной стороны, жизнь, не лишенная всех моих любимых занятий, меня устраивает, но, как и у тебя, есть другая сторона, и я уже назвал основные ее... недостатки. Долгое время я и не считал их таковыми, даже более того... впрочем, это уже не столь важно. Я одиночка, хоть и не всегда, даже не большую часть жизни был им — просто в определенный момент мой характер начал формироваться в достаточно определенном русле.
Я помолчал и поймал взгляд влажных глаз ЭйДжей, взволнованно глядящей на меня, чувствуя себя героем какого-то рассказа и подумал, что бы мог сказать такой герой. Что-нибудь банальное? А не говорил ли я именно такое уже минут десять?
— Как ты понимаешь, ничья жизнь не может быть полна всего и иметь все грани. Пони, коротающий годы в клубах, шумных компаниях и на вечеринках, мало думает о себе, своей жизни и вообще о том, о чем мы с тобой говорим, в итоге расщепляясь и превращаясь лишь в сумму тех пони, что с ним общаются, а когда он один — его будто и не существует. Пони, обремененная популярностью, вовсе убегает от настоящей себя, становясь той, кого хочет видеть публика и кто публике интересен. Пони у власти рано или поздно всецело отдается ей, превращаясь, в свою очередь, в сумму своих решений и все больше отходя от личной жизни. Конечно, много кто способен совмещать эти жизни с собственными, но, в конечном итоге, любое занятие — попытка убежать от реальности, как игра в куклы. Стремление найти покой. Вот... а теперь подумай, что ли, о таких вариантах и собственной жизни. Я социофоб, всецело отданный себе и своим любимым делам, а у тебя есть чудесные близкие пони, которые никогда не откажутся от тебя, несмотря ни на что. Это большой дар, и жизнь, стоящая, чтобы ее прожить, не говоря уж о возможности делать великие дела для страны.
Рыженькая кобылка выглядела удивленной, слыша всего лишь констатацию реальности. Впрочем, я ни черта не проницательный в плане чужих чувств, так что не берусь утверждать. Я бы не обвинил ее в неспособности адекватно относиться к своей жизни и оценивать то, что дано. Мало кто из нас далеко в этом продвинулся, и ее печаль — лишь одна из многих.
— Я... лягни меня бизон, ты ведь прав, сахарок, как бы это ни было глупо. Я просто... так неловко, прост расквасилась, неспособная посмотреть по сторонам, а ты без тени сомнений открыл мне глаза, как маленькой кобылке.
— Брось. Как я говорил, я имею возможность говорить так лишь потому, что нахожусь на противоположной стороне. Если бы я заныл, мол, на кой так жить, уткнувшись в стол и минимально контактируя с пони, занимаясь хобби и размышлениями, ты точно так же могла бы поставить меня на место. А нытье, поверь, в свое время было одним из ближайших моих спутников.
— Знаешь... мне и вправду не хватало такого разговора. Как бы ни было здорово с моими подругами, я не припомню, чтобы изливала кому-то душу или это делали они. Возможно, я просто глуха к этому?..
— Возможно, что вы с ними действительно таким не занимались. Поверь, многие из года в год так и не переходят некий барьер в доверительных отношениях, даже с лучшими друзьями. К тому же... еще маленький совет: прежде чем изливать душу, убедись, что "сосуд" не протекает.
— Хех... что насчет тебя?
— А что я? Я лишь сторонний пони, который, в крайнем случае, упомянет этот разговор как пример в другом похожем, не уточняя личность собеседника... да ладно, эт я для красного словца! Однако я, видит Селестия, приводил не один пример сегодня, и позволить другим учиться на твоем опыте и ошибках — доброе дело.
— Пожалуй. Такие разговоры, как бы сказать... внатуре вносят счастливые, легкие такие моменты в рутину, заставляя будто вновь почувствовать себя живой.
— У нас в Троттингеме таким пони часто выступает таксист. Ну, который, знаешь, подвозит на специальной крытой карете на заказ, по крупному городу или между ними. Он всегда выслушает и скажет чего-то в напутствие, ведь, знаешь, дорога сплачивает пони. В ней мы раскрепощаемся, ведь пути наши со случайным собеседником зачастую уже никогда не пересекутся.
— Ага, — она шмыгнула носом, улыбнувшись. Надо отдать ей должное, ведь если кобылка не заплакала на таких речах, должно быть, не слаба духом. Я что-то понимаю в пони? — Спасибо тебе, сахарок. Эт правда важно для меня.
— Я, ам... — ну вот, надеюсь, я хоть не покраснел для полноты картины? Всегда запинаюсь, получая благодарность и пытаясь сообразить, какой ответ наиболее отвечает ситуации. — Да ладно, мне ведь тоже приятно. И не стоит, кстати, переживать по поводу места, где живешь... в конце-концов, тот же Мейнхэттен — это когда в любой момент пара жеребчиков могут зайти в твой магазинчик и избить тебя.
— Пха-ха-х, все так серьезно? Здорово, что я в детстве уехала оттуда.
Я кивнул, ловя себя на том, что гляжу на нее, будто старик на внучку, с ласковой такой снисходительностью. Ишь, чего о себе возомнил. Эта кобыла повидала на веку больше, чем тебе предстоит за всю жизнь. А ну, стушуйся, гад!
— Что ж, побежала я, наверн. Домашние наверняка уж поужинали. И... спасибо тебе еще раз, — она мягко ткнула меня в грудь. — Я запомню твои слова. Надеюсь, еще встретимся.
— И я надеюсь. Грудь колесом, хвост пистолетом, ЭйДжей. И не забывай, — сказал я, оборачиваясь, когда мы уже развернулись в разные стороны, — жизнь можно начать с чистого листа, но сам почерк изменить гораздо сложнее.
— Я не забуду... святые вольтъяблоки, — я почувствовал, что она, должно быть, остановилась, и последовал ее примеру, — я ведь так и не узнала, как тебя зовут!
Я улыбнулся, прикрывая глаза.
— Разве это важно, Эпплджек? Один день — одна встреча. Все мы — случайные попутчики, сведенные судьбою для того, чтобы доверить друг другу свои секреты и больше никогда не увидеться. Удачи тебе, — и я взлетел, хлопнув крыльями, расставшись с ней, как герой-фантазер осточертевшей сцены крутого прощания.
Мы вернулись к утру, после ночи тряски на мешках и сна — для кого-то, как всегда, крепкого, для кого-то неуютного, а ко мне пришедшего, когда уже начало светать, часам к четырем. В общем-то, он и не может прийти, если я что-то делаю, а мы играли в блэкджек на одном из нескольких бочонков яблок, подаренных нам в благодарность Эпплами. А после, когда лампадка была погашена, а полуночники, наконец, улеглись на мешки, я, уже сморенный сном, еще успел подумать, чего же теперь не хватает в моей собственной жизни.
Как думаю и теперь, медленно бредя по казарме. Не хватает… будь я пресыщенным всем, что может произойти, я просил бы у судьбы приключений и чего-то из ряда вон выходящего, но поскольку я пока не таков…
— Стой, Ховард!
Я замираю и, выждав зачем-то паузу, оборачиваюсь.
— Куда намылился? Параспрайта тебе под хвост!
Ко мне по унылому зеленому туннелю коридора, будто поезд, встреча с которым уже неминуема, стремительно приближается сержант отделения.
— Домой, — говорю.
— Третье сейчас отрабатывает наступательную тактику вместе со всем взводом, мудачина! Штурм населенного пункта! А на меня повесили твое отсутствие и отослали искаться!
— Но сейчас же…
— Хана тебе после учений!! – это жеребец на полголовы выше меня орет мне прямо в морду, как будто я его пятый раз о чем-то переспросил. Было бы его счастье, что он сержант, однако он сам пообещал веселье после учений, так что бонус, если он не передумает, будет аннулирован. Так и живем.