Нас делит океан

Вступление.

Яркий жёлтый круг козьего сыра мирно зависал в розово-фиолетовом небе Эквестрии Нового Дня. Временно выполняя работу настоящего солнца, которое взяло неделю отгула на посещение конвенции небесных светил, он не мог не отметить, что справляется ничуть не хуже: коробки, полные шумно пищащих солнечных лучей с дольками солнечной радиации в подарок, исправно доставлялись жителям земли.

Поначалу сыр был немного удивлён, когда в облаках нашёл целый завод по производству солнечных лучей, которые на конвейере собирала и упаковывала чуть ли не армия узкоглазых лам в кепках, но он быстро к ним привык.

Порой, когда очередная партия лучей по воздуху слетала вниз к земле, их внезапно перехватывает банда розовых облаков из сахарной ваты. Когда все коробки были разграблены, а лучи украдены, облака возвращались к тому, что любили делать больше всего — поливать землю шоколадным молоком двадцать четыре часа в сутки все семь дней в неделю целый год подряд, изредка капая на мозги жителям суши.

Иногда воистину странные вещи происходят с этими чёртовыми облаками. Когда часы бьют коту по хвосту, знаменуя страшным рёвом о наступлении полудня, пара-другая сладких рейдеров приземляется на землю, чтобы в течении часа перевоплотиться в полноразмерных слонов из сахарной ваты.

Затем они начинают пастись на месте, на котором приземлились, выискивая в невидимой траве вполне видимые сахарные одуванчики. Когда они наедаются вполне видимыми сахарными одуванчиками, они хором прорыгивают алфавит Эквестрии Нового Дня, выпуская изо рта целые стаи мыльных пузырей. Когда их собирается достаточно, все пузыри одновременно взрываются, громким хлопком пугая слонов, которые быстро пускаются наутёк.

Часто их путь лежит через один из лесов Эквестрии Нового Дня, где постоянно проживают говорящие ели. В отличие от говорящих дубов из соседнего леса, которые делились нравоучениями и мудростью вроде секретов полировки желудей, эти деревья навеки вечные застряли в громкой ругани, перепалках и спорах о том, у кого ветви более пышные и кто кому из них больше завидует.

Такой гул из громких забавных голосов пугает слонов ещё сильнее, из-за чего они могут задавить ель-другую. Когда розовые гиганты проносятся сквозь это хвойное собрание ценителей моды, деревья немного расстраиваются и стихают из-за вида кого-то, кто определённо пышнее их, но быстро забываются, когда они убегают вдаль.

К тому времени, когда возобновившийся гул перестаёт быть слышен, слоны добегают до Кантерлота – столицы Эквестрии Нового Дня. В этом городе живут поистине странные создания вроде танцующих польку единорогов из Эквестрии Нового Дня с большими головами, которые в перерывах между танцами пристают с признаниями в любви к пожарным гидрантам. Только надо отметить, что пожарные гидранты почему-то не отвечают им взаимностью. По правде говоря, гидранты совсем им не отвечают, из-за чего единороги расстраиваются, но с надеждой на скорую взаимность возвращаются к польке.

Ещё там живут пегасы из Эквестрии Нового Дня, но они тоже странные. Каждый третий день каждого чётного месяца они собираются на городской площади, где устраивают конкурс по пусканию слюны. Там они разбиваются на команды, из которых половина стоит неподвижно, пялится на свежий покрашенный кусок стены и пускает из широко распахнутых ртов слюну прямо в маленькие ведёрки, в то время как другая половина команд выискивает у них в крыльях блох.

Кто больше напустил слюней, тот и победил. Кончается всё тем, что пойманным блохам наливают бассейн слюней, в который их выпускают поплавать.

Живут жители Кантерлота, который столица Эквестрии Нового Дня, в обычных красивых каменных домах, которые находятся внутри таких же каменных домов, которые тоже находятся внутри таких же каменных домов. Говорят, что так безопаснее в доме жить.

Правда, не во всех таких домах живут жители Эквестрии Нового Дня. В одном из них живёт злой кусок шоколадного торта в цилиндре, который не является жителем Эквестрии Нового Дня, а отделился от неё ещё когда въехал и основал в своём доме своё собственное государство.

Не ясно почему, но торт очень любил кидаться из окна в прохожих вишней, а порой он мог и апельсином в кого-нибудь кинуть, обидно при этом злобно гогоча. Никто не мог понять, считается ли это объявлением войны, но с ним в итоге смирились, потому что за день он мог накидать сотни вишенок и десятки апельсинов, которыми весь Кантерлот питается. Кто ими не питается, тот ест розовых слонов, которые каждый день неудачно падают в ров перед городской стеной.

Так и живут.

Не все, конечно. В замке Кантерлота, который был столицей Эквестрии Нового Дня, жили немного иначе. Там почему-то никто не ел слонов, апельсины и вишни. По правде говоря, там вообще ничего не ели, а всасывали воздух через трубочку для коктейлей. Иногда так выходило, что кто-то проглатывал кого-то, кто плавал в воздухе с аквалангом, но так уже давно не происходило, потому что все теперь уже давно всасывают воздух через трубочку с сеточкой.

Иногда пососать воздух не получалось. То башни замка улетали в космос, который не нравится воздуху, то воздух сам на что-то обижался и уходил, то вообще все трубочки пропадали.

Оказалось, что трубочки воровал какой-то очень странный серый единорог с аккуратно причёсанными бежевыми волосами, который бешено носился по замку, воровал трубочки и мастерил из них ракетные двигатели. Их он потом крепил к высоким башням замка и пытался отправить их к Меркурию.

Но выходит у него пока что так себе, потому что ракеты ловит Марс и забрасывает их обратно. Слуги и гости замка писали гневные письма принцессе Селестии с просьбами наказать вора трубочек для коктейлей, но не знали по какому адресу их отсылать, скатывали письма в трубочки для коктейлей и сосали воздух через них.

А сама принцесса в это время была занята, она заседала в парламенте. Ну, не то чтоб сама заседала, а помогала другому заседать и заседала рядом с ним и не имела времени читать жалобы. Да и читать она не любила, отчего съедала все письма в поле зрения, чтобы прочувствовать записанное на них послание. По той же причине она съела все книги в библиотеке, из-за чего ту переделали в зал собраний, в котором принцесса помогала заседать.

Сам же зал собраний, в аудитории которого за многоуровневыми дуговыми столами сидели парламентарии в виде злой мебели, обивкой своей злобно смотрящие на худого тёмно-зелёного единорога, который в панике держался за коротко стриженную черноволосую голову и просил парламентариев в гневе не кидаться друг другом, своим богатством просто поражал. Пол обит зелёным бархатом, мебель сделана из варёного дуба, высокая трибуна в виде резного стола и высоких кресел, яркие хрустальные люстры освещают зал – помещение не обделено атрибутами для подчёркивания своей важности.

Важнее разве что была уборная, потому всем туда очень надо, но попасть не могут. Потому что заседание. Потому и злые.

Кроме принцессы. У неё ведро есть. Потому и добрая.

 — Пожалуйста, прошу вас! Будьте цивилизованнее! – отчаянно пытался перекричать толпу единорог, пока не получил ругающейся табуреткой прямо по толстым очкам с диоптриями, которую в него запустила злая софа с отломанной ножкой.

 — Получил, зубастик?! – противно смеялась лежавшая на зелёном бархатном полу табуретка, издеваясь над единорогом и его неправильным прикусом челюсти, из-за которого выпирала нижняя губа. — В свои лучшие года я б тебе ещё нос разбила, э-хе-хе!

Единорог смотрел на лежавшие в его копытах разбитые очки, увернулся от рояля, исчезнувшего в стене, и отчаянно крикнул сидевшей на ведре рядом Селестии, которая помогает ему заседать:

 — Ваше Высочество, молю вас, успокойте их! – после чего он поспешил исчезнуть под столом, приметив готовившийся к полёту до него стол.

Принцесса с хитрой мордой посмотрела на аудиторию. Крутанув головой на триста шестьдесят градусов и изрыгнув изо рта на стол мятную трость размером с фонарный столб, которая с металлическим стуком упалаза трибуну на пол, она посмотрела на единорога, тепло ему улыбнулась и сказала обаятельным мужским басом:

 — Для тебя – всё, что угодно, сладенький.

Пересев с ведра на кресло заседателя, она тут же привлекла внимание мгновенно стихших парламентариев. С важной мордой прокашлявшись, она правым копытом провела линию горизонта и вскрикнула на весь зал:

 — Хыннавокниц корёдев мсев!

Секунды тишины – и буря оваций захлестнула зал. Счастливые парламентарии в приступах радости подбрасывали друг друга вверх, почему-то не стремясь друг друга ловить.

 — Йом доран тёдж янем… – удовлетворённо сказала Селестия всё тем же голосом и превратилась в воздушный шарик формы себя, который поторопился долететь до потолка и обречь себя вечно об него биться.

Единорог, заслышав звуки ликования, робко вылез из под стола. Сначала не поверив своим глазам, он почувствовал облегчение от вида счастливой мебели, уже начавшей покидать зал и расходиться в поисках уборных и трубочек.

Рассевшись в кресле заседателя, он медленно вытер пот со своего лба и поблагодарил летающий под потолком шарик за то, что всё обошлось.

Стоило всем покинуть зал, как он почувствовал, что в спинку что-то бьётся.

 — Йоу, братан, не подвинешься? – раздался бас в перемешку с громким хлопаньем за его спиной.

Выглянув, единорог увидел, как застрявший в стене рояль пытался вылезти из неё, но ему мешало высокое кресло.

 — Чо смотришь? – раздражённо спросил рояль, хлопая крышкой, — Не смешно, братан, подвинься! Сейчас струна лопнет, и я нотами прямо в стену уделаюсь, чес-музыкальное!

 — К-конечно! – выпалил единорог, отпрыгивая в кресле от стены.

С немного большим пространством, рояль наконец смог вылезти из стены и с грохотом помчаться с трибуны вслед за последним вышедшим из зала.

 — Спасибо, братан! – громко кинул рояль на выходе и исчез из виду.

Оставшись наедине с самим собой, единорог решил, что хватит с него на сегодня говорящей мебели и всего этого безумия, и встал с кресла, собираясь спускаться с трибуны.

 — Что это – тупое и мокрое? – внезапно услышал он знакомый противный голос за своей спиной.

 — Что, прос…

Не успел единорог на него обернуться, как получил по голове чем-то металлическим, тяжёлым и пахнущим чем-то едким и противным, да так сильно, что у него в глазах свет погас.

 — Твоё лицо, зубастик!

Единорог почувствовал, как у него кружится голова и подкашиваются копыта. Рухнув на бархатный пол, он, булькая, с трудом выдохнул в последний раз и провалился во тьму беспамятства.

Глава 1 "Между нулём и единицей"

Год с лишним назад в Королевском Саду Статуй разломалась статуя Духа Хаоса и Раздора – Дискорда.

В день своего освобождения он хитростью и обманом фактически захватил Эквестрию, заставив её существовать в своём, иррациональном мире, обустроив свою уютную столицу в маленьком городке Понивиль. Начав с него, в самые короткие сроки альтернативная реальность расползлась по стране подобно пламени на бумаге, до неузнаваемости изменяя всех и всё: от бездушных камушков на дороге, превращая их в петарды, до живых существ, заставляя дышащую пламенем кошку в панике искать укрытие при виде летающей полевой мыши.

Пони же было, как оказалось, несколько труднее промыть мозги.

Во время кризиса в Эквестрии часть населения начала бессознательно выполнять серию случайных действий, никак друг с другом не связанных. Не осознавая того, можно было пить чай с юморной говорящей шваброй, на самом деле заливаясь отбеливателем, а потом начать петь пронзительные серенады скромному пауку на чердаке, жонглируя присвистывающими квадратными яблоками, чтобы затем начать поедать мебель в своём доме просто потому что.

Те же, кому повезло больше, осознавая себя как себя, начинали бесцельное перемещение с минимальным взаимодействием с окружающим миром и вредом для себя. В процессе бесцельного брожения от одного дерева к другому можно было разве что поскользнуться на мыльной дорожке или промокнуть под дождём из шоколадного молока.

Благо, Эквестрия была не без героев местного розлива, и вскоре Дискорд относительно быстро оказался там, где ему и было место – в виде декорации в Королевском саду и в виде многочисленных сатирических (нередко оскорбительных) карикатур на себя в газете.

Дух Хаоса ушёл – последствия остались: за считанные часы все больницы страны были заполнены пострадавшими с повреждениями разного вида тяжести.

«Разбил зубы, когда пытался съесть мостовую», «Неудачно приземлился после полёта в невесомости», «Зачем-то съел коробку средства от тараканов», «Жонглировал гирями» — в то время в медицинских анкетах можно было прочесть в лучшем случае нечто подобное.

Шло время.

Переломы срастались, раны заживали, кишечники прочищались, а дома отстраивались вновь, но вскоре начинали проявляться более… тонкие проблемы.

Месяцы спустя после кризиса, когда уже и нельзя было сказать, что некогда тут орудовал Дух Хаоса, у чрезвычайно малой толики населения Эквестрии начали появляться проблемы с психикой.

Проблемы вроде приступов помешательства, паники или беспричинной агрессии объединяла невозможность у больных нормально выспаться.

Как они говорили врачам, их сны были очень реалистичными, яркими, и ты словно бы ощущал свое участие в общем действии, которое могло быть либо страшно безумным, либо безумно страшным.

Постдискордальное ментальное нарушение (или Синдром Дискорда, если сильно упрощённо) – так назвали врачи изменение природы сновидений, сопряжённое с нарушением порядка стадий сна, беспричинной сменой эмоционального состояния и хронической усталостью.

Почти что всё из перечисленного подавлялось или успешно лечилось курсами групповой психотерапии, йоги, а также параллельным приёмом внутрь себя сладких таблеточек с улыбающимися рожицами перед едой. Но по полграмма химии перед завтраком, обедом и ужином, как оказалось, помогали не полностью: пилюля в брюхе никак не влияла на шансы оказаться в безумной реальности внутри своей головы, где за ночь можно было провести в своём сне от пары минут до пары дней.

Проявлялась эта мозговая болячка у мизерной толики единорогов и пегасов, которым в своё время повезло оказаться под полным контролем магии Дискорда.

Ну, у тех, кому ходьба по натянутому меж двух домов воображаемому канату с попутным жонглированием дюжиной ругающихся на ломанном испанском королевских кобр могла показаться неплохой идеей.

Плохо, если вы не любите кобр.

Одним из таких невезучих был Амудай Грин – худой тёмно-зелёный единорог с неправильным нижним прикусом, коротко бритой головой, пышным чёрным хвостом с тёмно-малиновой повязкой у его основания и меткой в виде помятого свёрнутого свитка.

Будучи близоруким, с самого детства он вынужден был ходить в толстенных латунных очках с рассеивающими линзами, приобретая в них забавный и даже смешной вид.

Сверстники тоже так считали, из-за чего школьные свои годы Амудай-жеребёнок провёл в атмосфере регулярной травли и насмешек, усугубляемых завидными творческими успехами одноклассников и тогдашней занятостью родителей новым пополнением в семье – его сестрой Лолой, младшей на три года.

Обиженный и озлобленный единорог быстро замкнулся в себе и за время, проведённое наедине со своими мыслями, пришёл к выводу, что мир жесток и неприветлив к нему и требует от него серьёзных усилий для комфортного существования.

А серьёзные усилия требуют серьёзных знаний.

С той поры перемены и каникулы Амудая проходили в тихом месте с наименьшим шансом встретить своих одноклассников и родных — в школьной библиотеке, где осанка была почти что принесена в жертву непреклонному стремлению стать энциклопедией на копытах.

Со временем Амудай вырос из школьной библиотеки и её книг с историями, где всегда всех ждал хороший конец. Ему требовалось нечто более сложное и применимое, вроде учебников, которые он заполучил в свои копыта в последние годы школы.

Ближе к совершеннолетию знания основ физических взаимодействий и биологического развития живого Амудаю показалось мало, и вскоре он начал выискивать пути более глубокого изучения законов окружающего мира – от посещения открытых конференций до незаконного проникновения в закрытые лаборатории естественных наук. Знания ради умения ему уже давно были не нужны; из-за постоянного ощущения информационного пробела он стремился к ним, не оглядываясь на причины и пути их получения, просто ради того, чтобы знать об окружающем его физическом мире ещё больше, чем знает сейчас.

И так до бесконечности.

Знания, знания, знания – о да, он любил их!

Одержимый бесконечным поиском он ругался с родителями из-за довольно крупных штрафов, ссорился с младшей сестрой из-за небрежного хранения ею её же книг, часто забывал есть и спать, копался в мусоре в поисках новых страниц с новыми знаниями, тратил все свои карманные деньги на свежие выпуски познавательных журналов и даже превратил свою собственную комнату в миниатюрную библиотеку, переехав в тёмный тесный чулан под лестницей.

С паучками!

Похвальные грамоты с научных ярмарок, рекомендации учителей, исчерканный пятёрками табель успеваемости и золотая медаль под конец – малая толика тех сокровищ, которые имел при себе Амудай на выходе из школы, откуда он забрал все свои трофеи и убежал домой, не бросив никому даже сухого «пока».

Вместо этого единорог по пути к себе проворачивал в голове варианты прощальных нелестных речей, которые мог бы произнести, но не стал, как он уверял себя, из-за хорошего воспитания.

Выросший в мрачного и жуткого внешне, с возрастом единорог почувствовал желание не только искать информацию и делать из неё выводы, но и делиться ими с кем-нибудь, постепенно преодолевая свою нелюдимость и замкнутость хотя бы в среде родных. Правда, родители были пони в возрасте и работали копытами половину жизни: мать была кровельщиком, а отец строило воздушные яхты, так что им не было особого дела до высокомудрых речей, даже старшего ребёнка.

Младшая же сестра Лола выросла в артистичную, но беззаботную (и безмозглую) особу с безмерной любовью к животным, и кроме как о пышности цирковых выступлений с ней поговорить не о чем, а малопонятные разговоры с самим собою можно было расценивать как не совсем здоровое состояние.

Сколько можно узнать из записок кровью на мягких стенах психлечебницы? Немного, правда?

Удовлетворять потребность чесать язык и не отрываться от поиска чего-то нового без ущерба чему либо можно было лишь в одном месте – Кантерлотская Академия Наук (КАН). За лето, состоящее из беготни по инстанциям, заполнения тонн бумажек и жёсткого тестового отбора он оказался там, где и хотел – в месте, где есть с кем и о чём поговорить.

Пять счастливых лет, проведённых на кафедре естественных наук окончились эйфорией, когда ему предложили место в отделе биологической кристаллографии (вялотекущее изучение феномена кристальных пони). И всякий раз, когда Амудай садился за будоражащий его воображение микроскоп со свежим образцом ткани, он не без удовольствия говорил про себя, что жизнь удалась целиком и полностью.

Но не тогда, когда его равномерную и спокойную жизнь из обсуждения теорий и гипотез за завтраком, дебатов после обеда и анализа текстов перед ужином нарушил Дискорд, заставив единорога за пару часов в одурманенном состоянии съесть пару хороших образцов, которые отозвались потом неделями поноса и килограммами слабительного.

Вины за съеденные ценности Амудай не испытывал: ему было просто всё равно, но вот злости на статую за причинённые неудобства у него было с избытком. Особенно после малоприятного размышления о своих гастрономических склонностях, ведь даже образец ткани кристального пони, как ни как, — мясо, просто с другим покрытием.

Каннибализм-с?

Дошло даже до того, что во время прогулки одним прекрасным весенним вечером в королевском саду он со всей силы пнул окаменелого Дискорда, причинив ему дискомфорт и трещину на пьедестале. А когда Амудая скрутила стража, он вдобавок на французском языке обозвал его ослом и тухлой редиской, заплатив нехилого размера штраф за своё малодостойное учёного единорога поведение (и причинение глубокой душевной травмы окаменелому злодею).

А стоило ему узнать про свой именитый синдром, как злость толкнула его на более радикальные меры с привлечением кувалды и мешка для мусора, которым не суждено было осуществиться: статуя была перемещена из сада в некое безымянное охраняемое хранилище, далеко за пределами досягаемости мстительного обиженного учёного.

За шесть месяцев жизни с новой болезнью Амудай перепробовал около двух десятков прописанных врачом лекарств, половина из которых была седативными препаратами и транквилизаторами.

Со временем избавившись от сменяющих друг друга приступов грусти и эйфории, Амудай с неудовольствием обнаружил, что ни лекарства, ни медитации, ни магия вуду не помогли ему вытравить осадок Духа Хаоса из своей головы.

И с тех самых давних пор поход в кровать для него был похож на игру в рулетку – может присниться очень странный сон длинной в минуту, а может присниться кошмар длиною в сутки, а то и целых двое.

Позапрошлой ночью Амудай выиграл главный приз: ему приснилось, как он попал на затерянный остров, населённый прямоходящими кексами-пониедами, которые около двух дней охотились за единорогом по всему острову с намерением вкусно приготовить и громко причмокивая сожрать.

Окончилось всё его приготовлением в холодец с фиалками и укропчиком.

Той ночью он поклялся ни разу больше не трогать кексы или фиалки. Особенно кексы с фиалками.

На всякий случай…

Но сегодня он был чуть более везуч.

***

Односекундная тяжёлая боль в темечке плавно растеклась по всему позвоночнику.

Амудай вздрогнул, вдохнул во все лёгкие и резко раскрыл щипавшие от недосыпа глаза.

Круглый дубовый стол, заставленный стопками книг различных расцветок и размеров, усеянный листочками с пометками и схемами стал его верным спутником на эту ночь.

Упираясь копытами в стол, единорог под своеобразный аккомпанемент из хруста позвонков с трудом выпрямился и стал потирать ноющую от длительного пребывания в крючкообразном состоянии спину. Здоровый и крепкий сон – в этом Амудай никогда не был силён, порой по утрам просыпаясь в позах, достойных учебников по гимнастике.

Не одобряя мыльно-размытый вид еле освещаемых кристальным фонарём бумажек и книг, единорог начал на ощупь искать свои очки в латунной оправе, обнаружив их покорно лежащими в сложенном состоянии на художественной энциклопедии: он любил от души посмеяться над образцами творческих потугов, а в ней их более чем достаточно.

Когда жизненно важный для Амудая предмет оказался на его морде, радости открывшемуся виду горы книг не было предела, потому что именно после ночи копошения в текстах самой большой библиотеке мира, — библиотеки Кантерлота! — он чувствовал себя наиумнейшим созданием в мире, пусть и спать в ней было моветоном в научных кругах.

Но дальше книг он ничего не видел, за ними была лишь беспроглядная темнота.

Ни коридоров, ни стеллажей, ни ворчливого смотрителя со зловонным дыханием – всё это словно бы исчезло где-то там, оставив Амудая наедине с тускневшим разряжавшимся фонарём и тишиной столь нерушимой, что он мог даже услышать биение своего сердца. Он мог напомнить потерпевшего кораблекрушение, который ночью на маленьком клочке земли посреди океана остался наедине с тускнеющим костром из ствола и листьев одинокой пальмы.

Единорог за жалобно скрипнувшую ручку поднял металлический фонарь перед собой, зажмурил глаза и прерывистой яркой вспышкой рога зарядил кристалл за стеклянными стенками, начавший исправно светить бледно-голубоватым светом.

Амудай спешно взглянул на циферблат металлических часов на тонком кожаном ремешке, покорно закреплённые на правом копыте – те стрелками показали время 3:25.

Двусторонние книжные шкафы высотою до потолка, наклонные лестницы на колёсиках и светло-фиолетовые ковровые дорожки между ними – всё это предстало усталому взгляду Амудая, стоило фонарю начать светить в полную силу. Такой вид он часто заставал, когда засиживался допоздна и засыпал на раскрытых страницах какой-нибудь заумной книги, столь тяжёлой, что правильным замахом ею можно было бы вбить кого-нибудь в землю.

Вдруг единорога осилило сомнение: а не сон ли это?

Ради проверки реальности на… реальность, он с невозмутимым видом столкнул книгу со стола, после чего подозрительный экземпляр «Краткой хронологии позднего периода краевой индустриализации» подозрительно громко шлёпнулся на подозрительный пол, отозвавшись негромким эхом.

Пронаблюдав за уроненной книгой пару секунд, он выдохнул с облегчением: он проснулся в реальном мире, а не ото сна внутри другого сна, как это часто бывает.

Будь это сон, книга упала бы со стола на потолок и начала ругаться на немецком, изрыгнув толпу танцующих макарену тараканов в сомбреро.

И такое снилось, да…

Но книга даже не думала шевелиться, на полу ей было более чем комфортно.

 — Слава Селестии… — облегчённо на выдохе прошептал Амудай, унимая дрожь в копытах.

Успокоившись, он уже было хотел потянуться за седельной кожаной сумкой, покорно лежавшей под столом, как его резко прервали.

 — Книги на пол не броса-ать! – раздался за спиной сдавленный скрипучий голос, очень недовольный и возмущенный, — И не пускай на них слюни! Иди к себе домой и там занимайся выделением из себя всяких жидкостей.

Амудай испугался от неожиданности, но виду не подал. Невозмутимо обернувшись, он увидел того, кого и рассчитывал увидеть.

Смотритель Бункъер – тот самый ночной сторож, библиотекарь и уборщик в одном флаконе со сгнившими кривыми тёмно-жёлтыми зубами и зловонным дыханием тимбервульфа; великовозрастный седой единорог, так давно ухаживающий за библиотекой, что вокруг него ходят слухи, мол, он застал ещё Старсвирла в его последние годы.

Слабое худое серое тело с морщинистой кожей пряталось под свободным ярко-оранжевым шёлковым одеянием с красной перевязью на животе, которое уже давно выцвело и износилось; тусклые голубые глаза злобно сверлили исподлобья с густыми белыми бровями любого, кто посмел попасться им в поле зрения; и слабые тонкие копыта, порой нервно поглаживающие идеально гладкую макушку головы, местами утыканную свалявшимися неухоженными седыми локонами.

 — А, мистер Boun’Quer! – язвительно поздоровался Амудай, стараясь сохранять спокойствие и покровительственный тон речи. — Словами не передать мою радость видеть вас, безмерно бдительного стража знаний здесь и сейчас на этом самом месте.

 — Грин, – сухо ответил смотритель, медленно подходя к нему, — из всех возможных вонючих и неприятных междукрупий во всей академии, именно здесь и именно сейчас я встретил именно тебя… — остановившись около стола, он с возмущением посмотрел на настил из скомканных исписанных бумажек, на котором стояли неровные стопки бегло прочитанных книг.

Наличие чего-то живого, старшего его самого в несколько десятков раз и пахнущего нафталином заставило учёного почувствовать себя немного неудобно – особенно в тот момент, когда смотритель начал делиться с ним своим благоуханием изо рта.

Непривычный к таким экстремальным запахам нос учёного невольно сморщился, а лицо скривилось в отвратительной гримасе.

 — Рад был обменяться любезностями с вами, мистер Бункъер, — откашливался тёмно-зелёный единорог, отмахиваясь от запаха, — но время уже позднее и я хотел бы пойти домой.

 — Домой? – рот смотрителя расплылся в жуткой гнилозубой издевательской улыбке. — Да ты, вроде, уже чувствуешь себя как дома, разве нет? Вон, смотри какой милый настильчик ты тут себе из бума-ажек сделал! Осталось только себе отходник в углу сделать и расписа-ать себе диету из целлюлозы.

После этих слов старик залился противным хриплым смехом, завершив его лающим кашлем.

 — Спасибо за предложение, конечно, — с «искренней» благодарностью ответил Амудай, — но мой чулан с пауками мне нравится больше.

 — Ну что ж, — с не менее «искренним» сожалением выдохнул смотритель, — пусть тогда будет так… Тогда-а посиди на крупе спокойно, пока я проверю все эти книги. Хочу быть уверенным, что на-а полки они вернутся такими же, какими и были взяты.

 — А сейчас и почему именно у меня?

Смотритель хитро покосился.

 — Вон сколько книг понабрал! Просма-атривал, даю свой рог на отсечение, в спешке небось. Вдруг порвал где, помял, а?

Амудай был искренне возмущён: смотритель Бункъер и раньше причинял ему всяческие мелкие неудобства, но сейчас он либо полностью впал в маразм, либо специально хочет довести его до белого каления своими придирчивыми догадками в самое неподходящее время.

 — Нонсенс! – крикнул тёмно-зелёный единорог, — Я осторожен с книгами как никто другой!

 — Таковы правила, Грин. Я не сниму замок и ты не выйдешь из библиотеки, пока я не проверю все книги, которые ты облапал своими рассадниками грибков, бактерий и прочей дряни!

С этими словами смотритель невозмутимо подхватил магией очередную книгу на инспекцию.

 — Вы про что? Про копыта? –Амудай покосился на них.

 — А у тебя что, есть другие отростки, которые всё хватают, крутят, ла-апают и заражают?

Молодой единорог оскорбился таким откровенным усомнением в его чистоплотности, которую тот старался держать на максимальном уровне, затрачивая на это немало усилий, времени и гигиенических принадлежностей.

 — Я свои копыта мою как минимум четыре раза в день, с мылом и гелем! А когда ВЫ в последний раз хотя бы уши чистили?

Бункъер хрипло расхохотался.

 — Когда тебя ещё не зачали. Столько вытащил – на хорошего размера ста-атую хватило бы!

 — Буэ…

Смотритель расхохотался ещё сильнее, смотря на поморщившегося единорога.

 — И чистить их я, к твоему брезгливому сведению, не собираюсь! Такие заторы знаешь как хорошо глуша-ат звук? Всё вот это вот нытьё, придирки, клоунаду вот эту вот от тех, кто сюда заглядывает…

 — Не стремлюсь, извините – бросил Амудай, еле терпя такой факт антисанитарии.

Старик в который раз противно рассмеялся и медленно, заботливо перевернул страницу тонкой книги в красном переплёте, плавно удерживаемой в воздухе сероватым мерцанием.

Прошла минута, вторая, пятая.

Бункъер не без издевательского усердия проверял одну книгу за другой, ворча из-за мелких пятен по краям страниц или загнутых уголков. А Амудай в свою очередь не раз вспомнил свою бабушку Фарлау, которая тоже любила побрюзжать, но была не в пример чище, опрятней и приятней. Жутко устав за день и желая пойти домой, он головой осел на стол и мечтал о её фирменных печеньках с добавкой из свёрнутых лепестков роз.

Подгоняемый до кучи урчанием в животе, он был готов отдать даже какую-нибудь часть себя, лишь бы убраться подальше от этой чудаковатой развалины с гнилыми зубами.

Хотя запах у этих двоих одинаковый – нафталиновый.

Разве что от бабушки Фарлау пахнет ещё и кремом от геморроя.

 — У-у-у, — внезапно протянул Бункъер с интересом, магией стянув со стола массивную книгу в покрытым лаком тёмном деревянном переплёте, — ты наконец на-ачал читать что-то стоящее! Или ты снова за своё?

 — А? – устало пробубнил Амудай, поднявший голову со стола, — Что, неужели что-то снова вас не устроило?

Бункъер в ответ молча развернул книгу к нему и указывающее потряс ею в воздухе.

 — «Жизнеописание Старсвирла?» — прищурился единорог, поправляя очки – И что с ней не так?

 — С ней? С ней всё более чем норма-ально. А зачем ты её взял?

Амудай прикусил нижнюю губу.

 — Я взял её для своего исследования. Для этого же сюда и ходят, разве нет? – напористо спросил он, — Чтобы брать информацию для своих исследований?

Старый Бункъер магией подхватил пару книг со стола, прицепившись взглядом к их обложкам.

 — «Автоматоника», «Мифы и легенды Эквестрии», — бубня, вычитывал он названия, — «Великие умы Эквестрии»… Эх, а-а я-то надеялся, что ты всё ещё в прошлый ра-аз понял – с досадой произнёс Бункъер, покачивая головой.

 — Понял что? – с вызовом спросил Амудай, — Что так называемый «непререкаемый авторитет» защищает от критики? От проверки временных и исторических несостыковок? Или что к так называемому «эфирному познанию» не должно быть вопросов? Что конкретно, мистер Boun’Quer?!

Смотритель уложил книги на стол и криво улыбнулся, нахмурив брови.

 — О-о-о молодежь! – громко прокряхтел он, — Творите магию и ра-асписываете её по цифрам, пытаетесь трансмутировать её в свои формулы и уравнения, не понима-ая её истинной природы! Вы учитесь на примерах великих, но стоит вам из подгузников вырасти, то сразу стремитесь полить грязью того, на кого ещё вчера-а ровнялись!

Бункъер заметно помрачнел, негодующе качал головой и нервно затрясся.

 — Молодой ты, — сказал старик, — глупый. Не весь мир ра-асписывается цифрами и буква-ами. Познавать можно не только головою, душа тоже может узнать много нового, да-ай ей только влиться в эфирный круговорот мирозда-ания.

Внутри себя Амудай с диким гоготом катался по полу и бегал по стенами, внешне сохраняя надменное спокойствие.

Он был единорогом от точной и прямой науки, а не от мира всякой абстрактной ереси всяких «эфиров» и «спиритизма». Узнать от духов формулу расчёта траектории полёта стального шарика, в хрустальном шаре увидеть микробов и медитацией познавать природу небесных тел – не так в его понимании познавался мир.

-Научить превращать тараканов в редиски, которые нельзя есть – это вот этому нас будут учить всякие «эфиры»?!– вызывающе бросил Амудай, вставая из-за стола.

 — Вся-якое знание полезно, дурень.

 — Выращивать мох на деревьях? Менять цвет яблок? О да, очень полезно! Достойно «величайшего ума Эквестрии», без сомнения!

 — Да ты бре-едишь, малолетний дурак! – злился Бункъер, — Зна-аешь ли ты, сколько воистину великих за-аклятий написал Старсвирл?!

Амудай рассвирепел и сорвался на крик.

 — Единственное, в чём эта старая брюква преуспела, так это в обмане! В обмане и лжи! А его «великий и необъятный» ум был занят лишь размышлениями о том, кому бы вовремя копыта до блеска вылизать да подставиться в нужный час! До этого шарлатана тоже существовали мыслители – настоящие! Они делали записи, вели журналы, писали пояснения и разъясняли свои теории до мельчайших деталей! Экспо Гнилозубый и его порох, Мих фон Геарбах и его паровой двигатель, Сания Виль и её прорывы в элементалистике и многие прочие – все они записывали свои мысли, теории и догадки, все они проводили бессонные ночи в изысканиях и всем им удалось добиться настоящих, поистине великих успехов! А что делал этот жалкий седобородый астроном, который даже считать нормально не умел?! Ездил по приёмам половину своей жизни, делая открытия в областях, в которых толком ничего не понимал! Делал по открытию в неделю, не оставляя ни записей, ни теорий, сгнобив и обокрав поистине талантливых исследователей! И умер в лаврах тех, кого оболгал и обманул!

 — Замолчи! – всхрепел Бункъер, в гневе топнув своим копытами.

Эхо голосов пронеслось по ночным залам библиотеки, оставив парочку в напряжённой тишине, нарушаемой их частым дыханием.

Они смотрели друг на друга взглядами, полными презрения и ненависти, которыми могли бы сжечь друг друга, если могли, уже не в первый раз конфликтуя.

 — Кыш из моей библиотеки, на-аглый вонючий круп! – срываясь на хриплый визг, рявкнул во всё своё горло смотритель, — Прова-аливай, пока я тебя не погна-ал молнями под зад! Я в последний открою тебе дверь и не впущу, пока ты не научишься уважать кого на-адо!

Амудай зло вдохнул носом и быстро собрал свои вещи, отправив в седельную сумку блокноты, перьевую ручку, пару бумажек и ежедневник.

Надев седло на спину, он магией застегнул ремешки, прихватил с собой фонарь со стола и в гордом молчании бодро зацокал между заставленными книжными стеллажами, направляясь к выходу.

 — Я а-аннулирую твой билет, слышишь меня?! – крикнул ему в след Бункъер с издёвкой, — И в ма-агистрат напишу про тебя, наглеца-а!

Единорог в обиде сжал зубы и с грубым французским акцентом тихо прошипел себе под нос:

 — Pour votre annuaire téléphonique sur sa tête est tombé, le vieux navet! (Чтоб тебе телефонный справочник на голову свалился, старая брюква!)