Хищник

Глава 15. Заслуженный отдых

Среди медиков царил жуткий кипишь. Сразу шесть пони в состоянии не столько тяжёлом, сколько проблемном. Рваные раны, повреждения рогов и крыльев, в общем, всё то, что лечить тяжело и долго. К тому же у всех общим фоном шло магическое истощение, которое только усугублялось. Скажем прямо, ситуация не из приятных. Вот и приходилось всему персоналу носиться как полоумным. Тем не менее, творившийся в больнице хаос казался таковым только невнимательному зрителю. Всё же разведка — единственная в этом мире контора, где получить гордое звание врача можно было только ко второй половине второго столетия жизни. Даже медсестрой (или медбратом) становились годам к пятидесяти. Поэтому на деле оказывалось, что хаос был вершиной порядка и слаженности. Тем не менее, никаких зрителей не было — только участники процесса. Даже пациенты не наблюдали суматохи. Над каждой суетилась пара медсестёр, да шнырял по палате старенький врач, раздавал советы и рассказывал вещи прелюбопытнейшие.
В самый дальний угол забился Дилон. Совсем юная кобылка заботливо отпаивала его какой-то дрянью, подозрительно вонявшей спиртом и кровью. Бедный хищник плохо переносил телепортации, несмотря на то, что большую часть жизни пользовался ей несколько раз за день (с помощью амулетов, разумеется). Теперь, когда его чувства многократно обострились, телепортация из просто неприятного переживания превратилась в настоящую пытку.

Непонятная штуковина лечила мои крылья. Понятия не имею, что там происходило — всё тело целиком было погружено в этот аппарат, только голова осталась снаружи. Как я поняла, такая штуковина только одна. Почему именно меня первой отправили лечиться? У Флаттершай и Твайлайт крылья изранены гораздо сильнее! Да и они больше заслужили. Я-то за всё наше «приключение» ничего не сделала, пока они раз за разом спасали наши шкуры. И как же дорого им это обходилось…
Помню, каким отчаянно-тоскливым становился взгляд Твайлайт, когда её ловушки уничтожали очередную группу псов. А уж как она страдала, когда держала щит с повреждённым рогом! Флаттершай и вовсе пожертвовала частью души, чтобы спасти нас. Можно утешать себя тем, что я просто не знаю, как устроить что-то подобное, но ведь и она не знала! И потом, она сражалась, как мне и не снилось.
— Что-то болит? — сочувствующе спрашивает врач — преклонных лет единорожка, и, видя моё удивление, добавляет: — Ты плачешь.
По щекам действительно течёт какая-то дрянь, и как не заметила? Первым делом попыталась вытереть эту пакость, но все шесть конечностей были накрепко зажаты механизмом. Тогда я отчаянно помотала головой, смахивая непрошенную влагу.
— Ну а что тогда? — всё так же мягко и заботливо спрашивает врач.
— Я слабачка, — буркнула, не подумав, и тут же покраснела. Вот уж не хватало ещё и жаловаться! Она недоумённо подняла бровь. Пару секунд я колебалась, а потом всё ей рассказала.
Врач задумчиво потёрла подбородок.
— Знала бы ты, как я тебя понимаю. По молодости постоянно так себя чувствовала, — немного грустно сказала она. При этом её взгляд был устремлён куда-то вдаль. — Вот только никак не соображу, как тебе с этим помочь…
Я даже растерялась. Никак не могла подумать, что незнакомая пони так серьёзно воспримет мои слова, что всерьёз начнёт думать, как мне помочь. Да нет, не в этом дело. Просто у нас, в Эквестрии, так не принято. В том смысле, что мне вообще-то полагается смириться и не страдать из-за вещей, которые мне не под силу. Так что любой нормальный пони решил бы, что мне надо смириться с ситуацией, а не пытаться что-то изменить.
— Физически ты в очень хорошей форме, — продолжала старушка, — тут быстрых результатов не получишь. Не один месяц уйдёт, чтобы результат стал ощутимым. Да и не в нынешней обстановке такие нагрузки на неокрепший организм давать.
«Неокрепший организм» — мысленно повторила я. А какой тогда считать «окрепшим»?
— Обучить тебя драться? Так и тут быстрых результатов не будет. Нет, дело-то хорошее, поучись, но результат будет не очень скоро, через месяц-другой. Уже и надобности такой не будет. И с магией то же самое.
Интересно, а о какой магии она говорит?
— Разве что кибернетика остаётся. Сможешь стать намно-о-ого сильнее, да ещё и очень быстро.
Я опять отчаянно помотала головой. Ну уж нет, нафаршировать себя металлом не дам!
— Вот то-то и оно, — кивнула старушка. — Опасное это дело. Если хоть малюсенькое сомнение гложет, то лучше не соваться.
— Почему? — её слова были мне совсем непонятны. Какие могут быть причины отказываться, кроме нежелания расставаться с собственной плотью?
— Странно, мне показалось, ты знаешь, — бормочет единорожка. — Тут загвоздка такая, что зачастую тело начинает отторгать имплантаты. Им-то ничего не делается, а вот органика вокруг начинает стремительно отмирать. До конца непонятно, почему так происходит. Известно, что с теми, кто сильно хочет имплантат (или протез) такая пакость почти никогда не случается. Вон, вся разведка с имплантатами в голове ходит, и никаких отторжений. Так что, если хоть малейшее сомнение, нежелание или ещё что, то лучше не надо. Всё понятно?
Подумав, я осторожно спрашиваю:
— А что такое имплантат?

Рэрити устроила скандал. Повод у неё был весомый. Врачи упорно отказывались лечить крылья Флаттершай. Они даже не обработали эти ужасные раны!
— Да какие могут быть причины?! — возмущалась бывшая единорожка, отмахиваясь от миловидной медсестры, что пыталась обработать её раны. — Вы обязаны её лечить целиком! И крылья тоже!
— У нас приказ: крылья не трогать, — холодно ответил старенький врач.
— Чей приказ? — кобылка грозно сощурилась.
— Допустим, мой! — весело заявил белоснежный единорог, вламываясь в палату. — И не надо так грозно на меня пялиться!
Буч притворно испугался и спрятался за Эпплджек. Поймал её злобный взгляд и передислоцировался за ближайшую медсестру. Рэрити поглубже вдохнула, собираясь высказать ему всё, что думала.
— Не надо ругаться, — тихо пискнула Флаттершай. — Думаю, я знаю, в чём дело.
Не дрогнув она провела копытом по внутренней стороне дыры в собственном крыле.
— Совсем не больно, — тихо сказала она. — И кровь не текла, словно…
Кобылка порывисто вздохнула и через силу продолжила:
— Словно она закончилась. И… и… — целый миг она задыхалась, но сразу же взяла себя в копыта, — настоящие мышцы должны выглядеть по-другому.
Она перевела взгляд на Буча и жалобно спросила:
— Мои крылья не настоящие, да?
Даже каменные сердца врачей дрогнули от звука её голоса. Так бесконечно отчаянно смертельно больные жеребята спрашивают: «Я ведь умру, да?». Всем телом они ощущают свою правоту и уже смирились с этой паскудной участью, но так и не смогли расстаться с безудержной жаждой жизни. Поэтому за отчаянием их голоса всегда слышится надежда. Для окружающих это больнее всего.
— Ну… кхм… как сказать, — нелепо залепетал Буч, но встряхнулся и продолжил в своём обычном тоне: — Да какая к чёрту разница! Вот скажи, у тебя хотя бы иногда возникала мысль, что с твоими крыльями что-то не так? Я имею в виду до того момента, как они неожиданно стали игнорировать серьёзные раны? Только учти, что причина твоих низких лётных качеств — исключительно отсутствие тренировок!
— Но её крылья не могут быть искусственными! — возразила Рэрити. — Я ведь помню, она и боль чувствовала, и кровь у неё шла! А тренировки действительно влияли на результат!
— А протезы всего этого не могут, — подхватил Буч. — Зря ты так думаешь. Наши технологии весьма совершенны. К примеру, Сиба. Вам ведь и в голову бы не пришло, что у неё все конечности, шкура и больше половины внутренних органов были искусственными! А ведь её оборудование устарело три сотни лет назад.
Единорог подскочил к Флаттершай и расправил её крыло, демонстрируя относительно целую (кроме одной здоровенной дыры) внутреннюю сторону.
— А тут ещё и гражданская модель, где не требуется задирать характеристики, а наоборот, держать их в рамках возможностей нормальных пони. Поэтому остаются возможности добиться полного сходства с нормальными живыми крыльями.
Буч наконец отстал от растерянной Флаттершай.
— Но зачем ей вообще протезы?! — не унималась Рэрити. — Чем вас не устроили её родные крылья?
Жизнерадостность Буча вмиг испарилась.
— Наверное, тем, — он говорил медленно, тщательно проговаривая слова с какой-то совершенно особой интонации, которая могла быть плодом страстной любви гнева и равнодушия, — что с некоторых пор у неё нет настоящих крыльев. Причём настолько нет, что отрастить новые мы не можем.
— Как давно? — спрашивает Флаттершай. Похоже, кобылка окончательно смирилась с ситуацией, и ей больше не хотелось разреветься от мыслей о крыльях.
— Ещё до лётной школы, — Буч сменил интонацию на умеренно-сочувствующую. — Но я не буду тебе рассказывать, как это случилось. Поверь, ты была рада забыть.
Флатти понимающе кивнула. Рэрити собиралась опять что-то сказать, но пегаска остановила её, просто покачав головой.
— И что теперь будет? — осторожно спросила Флаттершай.
— А что должно быть? — Буч не понял вопроса. — Раны залечим, крылья починим. Внесём, конечно, пару модификаций, но не слишком значительных. А что?
Флатти просто мотнула головой. Ну не признаваться же, что решила, будто теперь её вовсе оставят без крыльев.

М-да, хорошо, что никто меня видит. Лежу тут аки сторожевой пёс, у порога на коврике. Впрочем, коврика-то и нет, зато порог есть. Даже дверь спиной чувствую. Назойливый инстинкт требовал защищать вожака стаи — Твайлайт Спаркл. Впрочем, спать мне это не мешало, даже наоборот — сны сейчас были единственным местом, где ей могла угрожать опасность. Но и тут всё обошлось. Сначала к ней вломился Инерман, а потом… бр-р-р, чуть с катушек не съехал, от всех этих неопределённостей. Да ещё и конечности к моему эйдосу тянут всякие. Твайлайт, однако, все эти приключения пошли на пользу.
В дверь осторожно постучали. Жаль, я надеялся, он пройдёт мимо.
— Ну чего ты такой виноватый? — вопрос я задал ещё до того, как открыл дверь, так что единорог предстал передо мной удивлённый по самые уши.
— Ты сквозь стены видишь? — прямо спросил он.
— Вижу, — охотно согласился я, — правда, не твою бренную тушку.
Несколько секунд Буч пристально разглядывал меня, но вопросов задавать не стал. Кивнул на Твайлайт, спросил:
— Спит?
— Нет, просто притворяется, — честно ответил я. — Давай не будем ей мешать.
Это был не вопрос, а именно утверждение. Мешать не будем. Пусть отдыхает.
— Разумеется, не будем. Пусть отдыхает, бедолага, — согласился Буч.
— Ага, с вами отдохнёшь, — с горестным вздохом Твайлайт оторвала голову от подушки и уставилась на нас мутным взором. Даже такое просто действие далось ей с огромным трудом. Буч сел где стоял.
— Фигасе, а я-то думал, он шутит. Наши врачи говорили, ты недели две будешь в отключке валяться, — заявил единорог, подобрав челюсть с пола.
— Подумать у меня есть на это время, — отмахнулась Твайлайт. Следующие несколько минут она потратила, пытаясь сесть. Даже с моей помощью получилось не сразу.
— Ты просто так пришёл или по делу? — спросила Твайли, когда наконец смогла принять вертикальное положение. Правда, ей приходилось опираться на меня, иначе кобылка просто падала.
— Тебя хотел проведать, а то датчики показывали какую-то странную магическую активность. Ты, часом, не в курсе, что это было? — Буч с невинным любопытством смотрел на аликорну.
— В курсе, — коротко ответила она.
— Расскажешь? — с надеждой спросил Буч.
— Нет. А что это Дилон говорил про твою виноватость? — Твайлайт ловко сменила тему. От удивления Буч успел забыть про грызущее его чувство вины, но стоило напомнить и вот — единорог опять виновато пялится в пол.
— Меткоискатели, — коротко сказал он. У Твайлайт чуть сердце не остановилось (по крайней мере, ей так показалось).
— Мертвы? — онемевшим от ужаса голосом спросила она.
— Нет, — спешно замотал головой Буч. — Разве что со Свити Бель не всё до конца ясно. Пойдём, это надо видеть.
Мы с Твайлайт недоумённо переглянулись. Буч закатил в палату инвалидное кресло. Разумный поступок.

Рэрити застыла. Хотелось бы мне сказать про охватившую её бурю эмоций, но никакой бури не было.
— Что за… — нахмурилась пони, разглядывая белое нечто, из глубин которого лился красный свет. А ещё оно гудело. Нет, скорее, вибрировало всем телом. Остальные кобылки тоже растерянно замирали, едва заметив эту штуковину. Разве что Твайлайт сразу поняла, что это такое. Теперь она много понимала. Я же просто знал.
— Свити Белль, — прошептала Рэрити. Голос её дрожал, кровь отлила от щёк, а уши прижались к голове. — Что вы с ней сделали? — тихо спросила кобылка, а из глаз её потекли слёзы.
— Мы — ничего, — качает головой Буч. — Над её ранами постарался Наместник.
— Почему моя сестра киборг? — Рэрити резко разверчивается. Она злобно щуриться, зрачки расширены, мышцы напряжены до предела, сердце бешено колотится. Я всей шкурой чувствую, как волны её гнева разливаются по палате. Уверен, будь у неё рог Буч уместился бы в пепельницу. Её рог и крылья Флаттершай — единственное что врачи разведки не смогли быстро излечить.
— Твоя сестра не киборг, — уверенно говорит белоснежный единорог. Рэрити собралась что-то сказать, но Флаттершай аккуратно прикоснулась к её плечу.
— Пускай он всё расскажет.
Рэрити недовольно кивнула.
— Киборг всё же существо изначально… — Буч замялся, явно не желая говорить «живое», — биологическое. Киборг рождается как нормальный пони (да он и есть нормальный пони!), и только искусственная замена биологических частей на механические превращает его в грозное и жуткое существо, — с явным сарказмом закончил единорог, а затем устало потёр переносицу.
— А твоя сестра… Она никогда не рождалась. Её создали. Свити Белль робот. Синтетик, если быть точным.
— Этого не может быть, — устало отмахнулась Рэрити и, всхлипнув, обняла свою сестру. — Она ведь выросла у меня на глазах! Я бы заметила, отличайся она от обычных жеребят. Да и кьютимарку она получила, и душа у неё есть! Твайлайт сказала бы, что это: «Не субъективный оценочный опыт, а объективная реальность, проверенная экспериментом».
Твайли поморщилась от такой формулировки.
— Свити не просто робот, — мягко сказал Буч. — Понятия не имею как, но ваши родители смогли создать полноценную искусственную жизнь. Не просто механизм, но полноценное живое существо, пусть и отличное от нас с вами. У неё даже душа появилась, хотя этого я никак понять не могу.
— Из всего им сказанного важно знать, — я нагло влез в разговор, — что Свити Белль настоящая и действительно твоя сестра. И единственное, что тебя должно волновать это смогут ли они… — теперь уже замялся я, не желая говорить «починить», — привести Свити в норму.

Объяснял Буч долго. Кобылкам были незнакомы многие термины, так что единорогу приходилось пускаться в развёрнутые объяснения.
Физические повреждения тела не представляли никакой опасности для Свити Белль. Её системы ремонта могли бы справиться самостоятельно, однако они не работали. Самыми ужасными были повреждения информационные. Программы её тела находились в бесконечном цикле перезаписи случайными символами. Все программы, начиная от низкоуровневых аппаратных протоколов и заканчивая сознанием бедной кобылки. Ситуация получалась двоякой. С одной стороны, в распоряжении разведки был свежий бэкап сознания Свити Белль, дополненный во время последнего перезапуска. Как раз за пять минут до того, как перезапись уничтожила оригинал. С прочим ПО было немного проблемнее, но ничего критичного. Само восстановление с резервной копии не было проблемой, ибо душа у Свити была, а значит, можно не волноваться, что в итоге получится просто копия. Вот только осуществить это восстановление не представляется возможным, пока продолжается перезапись, а продолжаться она будет, пока все системы её тела не останутся без энергии. Вот тут стоит уточнить, что по какой-то неведомой причине реактор Свити Белль стал выделять странную магию. Есть подозрения, что именно она и поддерживает перезапись. Казалось бы, что может быть проще: отключить (можно даже физически извлечь) реактор, поставить новый или исправить текущий, а потом спокойно восстанавливать Свити. Но у неё есть душа. Угадайте, на что похоже полное обесточивание всех систем? Правильно, на смерть. Тут душа может и свалить от нас в далёкие дали, и останемся мы без Свити Белль.
— Значит, вы не можете ей помочь? — жалобно спросила Эпплблум. Кажется, доблестная шестёрка только сейчас заметила, что меткоискателей в палате целых три штуки. Не удивительно, жеребята были на удивление тихими. Скуталу и вовсе спала, даже наш шум её не разбудил.
— Помогая, мы рискуем убить её, — уточнил Буч. — Может быть, всё пройдёт нормально, а может, мы окончательно её потеряем. Я пытаюсь придумать варианты получше, но никаких идей пока нет. Самое плохое, что времени у нас мало. Сейчас её тело в настолько дефектном состоянии, что не сможет долго удерживать душу. Примерно через неделю, по нашим расчётам, Свити Белль умрёт.
— Прискорбно, что это не все плохие новости, — откинувшись в кресле-каталке сказала Твайлайт. Она не пыталась сдержать слёз. Прекрасно её понимаю.
— Что-то случилось? — тревожно спрашивает Эпплджек у своей сестры. Эпплблум кивает, отводит взгляд, с трудом сдерживает слёзы.
— Я… — она всё же не сдерживается и на её лице появляются две мокрые дорожки, — я больше не смогу помогать тебе на ферме. Никогда.
Удивительно, но именно это сильнее всего терзает маленькую пони.
— Что ты такое говоришь, сахарок? — хрипло говорит Эпплджек. Её копыта дрожат, а глаза размером с блюдце.
— Я задних ног не чувствую, — через силу выговаривает Эпплблум.
— Ей пришлось нести на себя раненную Свити Белль, — объясняет Буч. — Исцарапала спину. В раны попал хладагент. Очень токсичен. Сильные повреждения тканей. Пришлось удалить часть позвоночника. Восстановлению не подлежит. Имплантаты отторгает.
Эпплджек крепко обнимает свою сестру, и они вместе ревут от души. Да и у остальных промокла шёрстка под глазами.
— А что со Скуталу? — спрашивает Рейнбоу, украдкой утерев слёзы. Она осторожно приподнимает одеяло, которым укрыта жеребёнок. Видит бинты там, где должны быть крылья. Сейчас Рейнбоу выглядит в точности как Эпплджек.
— Отторжение, — опять говорит Буч. — Психологическая травма, стресс; её организм отторг собственные крылья. Такое иногда случается, хотя даже в старые тёмные времена, которых я не застал, такое было редкостью. Вырастить новые не получится. Пробовали протезы, но только хуже сделали.
Рейнбоу трепетно обнимает бывшую пегасочку и плачет за двоих. Буч спешно отворачивается, чтобы никто не видел его слёз. В этой компании я единственный бесчувственный чурбан, не проронивший ни слезинки. Твайлайт оборачивается ко мне и неожиданно нежным движением вытирает слёзы с моих щёк.

Легко поддаться настроению, а вот вернуть потом присутствие духа — задача не из простых. Кажется, только мы с Твайлайт быстро с этим справились. Причём принцессу спасло только нахлынувшее чувство стыда. Слишком уж романтичным жестом ей показались наши объятия. Хотя во взаимных затискиваниях Пинки и Буча ничего такого ей не виделось. Даже объятия Флаттершай и Дискорда (который примчался, стоило только его дражайшей подруге проронить слезинку) казались ей исключительно дружескими. Рэрити и Эпплджек тискали своих сестёр, а Рейнбоу — Скуталу. От такого обращения бедный жеребёнок даже начала приходить в сознание, но увидела Рейнбоу, решила, что это всё сон и просто наслаждалась происходящим.
Обнимашечную идиллию разрушила Эпплблум. Взяла и рассказала, что Сибе оторвали голову. Кажется, кобылка решила, что именно она должна быть тем, кто сообщит нам эту прискорбную новость. Даже я испугался. Целую секунду наслаждался чувством невесомости и комком липкого недоумения где-то в районе желудка. А потом понял, что такой пустяк не должен стать фатальным для нашей киберпони, да и у Буча подозрительно хитро заблестели глаза. К тому же о смерти Сибы мне бы сообщали в первую очередь. А вот Рейнбоу Дэш пришлось непросто. Друзей она ещё не теряла.
— Слух о моей смерти был сильно преувеличен, — сообщил незнакомый голос. Никаких эмоций в нём не было, просто не нашлось места. Очень уж низкокачественной была имитация. Говоривший оказался под стать голосу — такой же механический и допотопный. Больше всего он напоминал скелет пони, но достаточно отдалённо. Механизм был изготовлен из банальнейшей стали, а вместо полноценных синтетических мышц в движение его приводили линейные сервоприводы или вовсе поршневые пневмоприводы (понятия не имею, в чем разница, но второе совсем уж каменный век). Первым делом я решил, что это очередная поделка юных техников, но как раз их тут быть не могло. А потом я догадался сопоставить его слова со здоровенным прямоугольным куском бумаги, который был приклеен к боку этого недоразумения. Надпись на нем гласила: «Сиба».
— Хреново выглядишь, подруга.
— Зато ты выглядишь замечательно. Даже подрос, кажется.
Воображение вмиг дорисовывает саркастичные нотки в голос, а в черноте камер поселяет удивление, свойственное только нормальным понячим глазам.
— Есть такое дело, — гордо улыбаюсь, размышляя, насколько соответствуют истине слова про мой рост.
— Тебя можно жалеть, или ты головы отрываешь за такую фигню? — максимально ехидно спрашиваю я.
— Отрываю, — довольно говорит Сиба (эмоции видны только моему воображению). — Даже себя не пожалела, представляешь?
— Хорошо, что юношеский максимализм не заразен, — ехидствует Буч.
— Во-первых, я леди, — изображая оскорблённую невинность отвечает киберкобыла, — а во-вторых, возраста весьма почтенного.
— Так это старческий маразм? — растерянно спрашивает Твайлайт. И это было настолько неожиданно, что мы втроём зависли секунд на десять.
— Ты — Сиба? — с надеждой спрашивает Рейнбоу, пристально разглядывая металлический скелет.
— Да, — кивает киборг и тыкает себя копытом — Вот такую вот фигню у нас выдают в качестве временного тела. Буквально через полчаса отправлюсь получать настоящее, но это затянется почти на сутки, вот и зашла вас проведать.

— И как тебе это тело? — спрашивает Рейнбоу, просто чтобы прервать неловкое молчание.
— Никак. Словно марионеткой управлять. Отдаёшь ему приказ, оно делает. Ещё и не чувствую ничего. Честно говоря, это и телом назвать трудно. Так, платформа для передвижений.
Рейнбоу с опаской покосилась на Сибу. Вдруг обидела? Но никаких эмоций на механическом подобии лица не было и быть не могло. Только Дилон ему одному ведомым способом понимал эмоции пегаски и милосердно сообщал их окружающим, пока Сиба рассказывала про нападение на замок. Правда, её рассказ обрывался на моменте, когда ей голову оторвали. Дальше в дело вступила Эпплблум. По итогу Твайлайт распереживалась за Спайка. Буч попытался её успокоить, однако «тяжёлое, но стабильное состояние» казалось успокаивающим только ему самому. Принцесса помчалась к своему дракончику. Точнее её помчал Дилон, толкая кресло головой, но так вовремя, словно Твайлайт сама контролировала передвижение.
— За меня можно не тревожиться, — заявила Сиба, заметив, как встревожилась её подруга. — Вся эта фигня пошла мне на пользу. Особенно прогулка по аду.
Рейнбоу так и застыла с открытым ртом.
— Хотя есть, скажем так, побочные эффекты, — замялась киборг. И это было видно даже с её текущим телом.
— Какие ещё эффекты? — переполошилась Рейнбоу.
— Тебе уже рассказывали, что такое отторжение? Если вкратце, то это реакция тела на всё, что оно считает чужеродным. Или не столько тела, сколько духа. Или всё вместе.
— Как у Скуталу? Тело посчитало крылья чужеродными, и они отпали? — тихо спросила Рейнбоу.
— Не отпали, а сгнили.
— Но у тебя же просто нечему отторгаться! — перебила Рейнбоу, возмущённо махнув крыльями.
— Эй, у меня целая половина мозга органическая! — фыркнула Сиба. — Вот она и отторгается.
Радужная пегаска побледнела от ужаса, но сказала твёрдо:
— Должен быть способ спасти тебя.
— Есть. Окончательная кибернетизация. — Сиба попыталась усмехнуться, но нужных для этого вещей у неё не было. — Буду совсем как Свити Белль. Это я и хотела тебе сказать. Уже через пару дней я окончательно и бесповоротно стану жуткой железякой.
Сиба изобразила вздох.
— Причём не только физически. Душа тоже соответствует. Если тебе отвратительны такие существа…
— Ну уж нет! — помотала головой Рейнбоу. — Я уже давно не такая дура, чтобы считать такие вещи важными!
— Говоришь как мудрая старуха! — рассмеялась киборг. Неприятный у неё был смех. Примитивный речевой модуль просто не был на него рассчитан. Рейнбоу польщённо зарделась. Мудрой её никогда не называли.
— Ну хватит там уже стоять. Я тебя не для того позвала, — киберпони уже умчалась вперёд.
— А для чего?
— Мне будут новое тело делать. Подумала, что тебе будет интересно посмотреть. Говорят, зрелище неописуемое. Буч даже думал билеты продавать. Ну шутил на эту тему точно.

С восторженным «Ви-и-и-и-и-и» мимо двери пролетела неопознанная пони. За одно из её задних копыт держалась другая пони и вопила «Сто-о-о-ой!». Судя по магическому полю, окутавшему НЛП, она была единорогом. Её груз я разглядел немного лучше — его совершенно восхитительная светлая тёмно-синяя окраска сразу бросилась в глаза. Для нормальных пони это звучит бредово, но как-то иначе описать этот цвет я не могу. В начальной школе постоянно двойки получал, когда дело касалось цветов, а потом просто тыкал всех носом в бумажку, где чёрным по жёлтому (в последние годы бумажка состарилась) было написано, что я дальтоник. Мою манеру странно описывать цвета это не оправдывало, но позволяло всех слать далеко и надолго. Селестия как-то пробовала смотреть моими глазами (когда влез в чужой разум, это очень просто), и ей пришлось признать, что моя странная манера называть цвета на удивление точна.
За всю жизнь я встречал только троих пони светлого тёмно-синего цвета. Они не меньшая редкость, чем красно-зелёные. Эти трое: Твайлайт, Рейнбоу и Старлайт. Первая сидит рядом со мной, вторая так не вопит и вообще шляется где-то с Сибой, а значит, это Старлайт. Подруг у неё немного, а значит, вторая — Трикси. Одна беда: пахнет от неё не как от Трикси, в голове подозрительно много пустого места и с жизнью определённо что-то не так.
Следующий заход удался лучше — Старлайт всё же смогла затормозить бесноватую единорожку. «ПРИВЕТ!» — тут же радостно завопила кобылка с перебинтованной головой, врезалась в Твайлайт, опрокинула кресло и попутно смахнула половину датчиков, которыми увешали Спайка. Дракончик был относительно в порядке, только знатно перенапрягся. Беспокоиться не стоило, но сказать об этом Твайлайт я не решился.
— Трикси, ну что ты творишь! Тебе надо быть осторожней! — тоном начинающей строгой учительницы Старлайт отчитывала свою безрассудную подругу. — А если бы ты головой ударилась? Об этом ты подумала?
— Агась! — восторженно мотнула башкой Трикси. — Предусмотрела.
Старлайт растерялась от столь уверенно ответа, буркнула почти про себя: «Ну тогда ладно».
— Я тоже рада тебя видеть, — искренне сказала Твайли, — но может, уже слезешь с меня?
— Хорошо! — заявила Трикси откуда-то с потолка, где с комфортом разлеглась. Голос у неё был какой-то жеребячий, словно она была не взрослой пони, а совсем маленькой (даже младше меткоискателей) кобылкой. А ещё она сильно похудела.
— Ничего себе! — принцесса едва подобрала челюсть с пола. — Когда ты научилась так хорошо колдовать?
Трикси беззаботно пожала плечами.
— Это всё из-за проклятой железяки, — злобно ответила Старлайт.
— Сиба хорошая! — запротестовала Трикси.
Вот только их споров мне тут не хватало!
— А ну цыц! Давайте кратко, что у вас произошло! Ни за что не поверю, что Сиба в приступе гнева проломила ей голову.
— Нет, она так не делала! Она хорошая пони! — упрямо ответила Трикси и радостно добавила: — Я её спасла!
— Ну не настолько кратко! — возмутился я. Трикси наконец спустилась с потолка и попробовала сесть рядом с Старлайт. Не получилось. Кобылка никак не могла удержаться в вертикальном положении, поэтому легла прямо на пол. Твайлайт тем временем сама (!) подняла своё кресло и забралась в него. Я же изнывал от любопытства, но виду не подавал.

Рассказ Трикси, мягко говоря, впечатлял. Единорожка с жеребячьей непосредственностью описывала свои ощущения: «В голове стало горячо-горячо», а потом тут же подсчитала, что работала на пару йоттафлопс. Из Трикси получилась какая-то дикая помесь ИИ и жеребёнка. Впрочем, Старлайт считала, что она просто Буча наслушалась и подражает, как может. Чисто жеребячья черта, должен заметить.
— Из-за этой поганой железки она теперь такая! Словно кобылка малая, а не взрослая пони! — всхлипнув от едва сдерживаемых слёз и почти угасшего гнева сказала Старлайт
— И вовсе Сиба не поганая! — запротестовала Трикси, опять подняв себя телекинезом. — А я взрослая!
Долго находиться на одном месте единорожка не могла — носилась по палате, всё осматривала, обнюхивала, ощупывала, даже облизывала, если считала, что её никто не видит. Разумеется, и ко мне в пасть она заглянула, задела копытом клык, получила неглубокую царапину и только после этого вняла требованиям кобылок от меня отстать.
— И впрямь как жеребёнок, — согласилась Твайлайт, внимательно наблюдая, как Трикси обнюхивает Спайка. — Только колдует… Трикси, а кроме телекинеза ты ещё что-нибудь умеешь?
— Умею! — радостно заявила единорожка после того, как телепортировалась за спину Твайлайт. — Я теперь всё умею!
Вид у неё был гордый.
— Окей, всё так всё, — покивал я, пока остальные не принялись ей возражать. — Так ты по делу порхаешь, аль от дела летаешь?
— Я по делу! — обрадовалась Трикси. — Хочу помочь Свити Белль!
— А с ней что-то случилось? — потирая глаза маленькими кулачками спросил заспанный Спайк. Твайлайт счастливо пискнула и кинулась тискать бедного дракончика.
— А ты сможешь? — не обращая на них внимания спрашиваю я.
— Наверно, — пожимает плечами Трикси. — Я сама её не видела, а железки дают мало данных.

Все вокруг суетились, да так увлечённо, что бедная Рейнбоу стеснительно забилась в дальний угол. Обычно стеснительность ей не свойственна, но когда вокруг оживлённо носятся полтора десятка пони гораздо старше тебя, а ты ни в зуб ногой, что за дискордовщина тут творится — любой невольно застесняется и благоразумно отойдёт в сторонку, чтобы не мешать.
Помещение, в котором всё это происходило, привело пегаску в ступор. Всё здесь было сделано из металла! И стены, и пол, и потолок, и длинный стол во всю стену. Хотя столом это точно не являлось, но подобрать другое слово Рейнбоу не могла. Его поверхность находилась под углом, как у школьных парт и была усеяна кучей кнопочек, рычагов, переключателей и прочей атрибутикой непонятного назначения. Прямо над «столом» было окно, и вот за ним-то и было самое интересное: огромная, совершенно пустая комната в форме шара. Из-за шарообразности комнаты вся стена, за которой она находилась, а также стол и, разумеется, окна имели выгнутую форму. Вся поверхность комнаты была покрыта белоснежными квадратами. Они светились достаточно ярко, чтобы нужда в дополнительном освещении отпала.
Наконец один из мельтешащих единорогов заметил Рейнбоу.
— О! У нас есть зритель! — завопил он во весь голос. — Ребят, представляете? Нет, ну вы представляете?! Зритель! Можно выпендриваться на полную!
Остальные на пару мгновений притормозили, озадаченно уставившись на Рейнбоу.
— Здрасьте, — Рейнбоу натянуто улыбнулась, мысленно ругая Сибу, которая бросила её тут одну, а сама куда-то свалила. Пони синхронно улыбнулись, приветственно кивнули и помчались дальше.
— Ты чего там стоишь? — опять завопил единорог. — Топай сюда, тебе положено место в первом ряду.
К удивлению пегаски, усадили её ровно в центре «стола» на массивное кресло, выдвинутое прямо из пола.
— Сиди, наслаждайся представлением, можешь кнопочки потыкать.
Рейнбоу удивлённо на него уставилась, всем своим видом требуя объяснений.
— Да бутафория всё это! — отмахнулся единорог — Мы это так, для антуража здесь поставили. Сама посуди, кого впечатлит абсолютно пустой центр управления? Надо чтобы стояло вот это! — и он обвёл копытом стол. — Надо же как-то учеников впечатлять. Ладно, наслаждайся, до начала ещё минут пятнадцать. Мне пора!
И он почти сразу куда-то исчез.

Трикси пристально разглядывала изувеченную единорожку. Остальные пялились на «Великую и Могучую», а скептицизма их хватило бы на небольшой город, но все выжидающе молчали. Даже дыхание затаили. Народу было море! Меткоискатели полным составом, пяток техников во главе с Бучем, ну и наша компания, кроме Рейнбоу. Несмотря на столпотворение, вокруг Свити Белль образовался ровный круг пустого пространства. Только Трикси и Буч ошивались около единорожки, и то Буч присматривал за «Великой и Могучей». И только я один сидел, открыв рот от удивления, ведь мог видеть то, что другим не доступно.
Слабые отзвуки жизни (обычно я так ощущаю магию, но сейчас это была не она) Трикси перетекали от её тела, обволакивали Свити Белль, собирались в тонкие линии вокруг неё, которые сплетались в сложные и запутанные узоры. А её внимание, лёгкое, почти неощутимое, было наполнено иррациональной силой и энергией. Такое я встречаю впервые — обычно чем выше «качество» внимания, тем более оно ощутимо, но сейчас всё было ровно наоборот. Я один чувствовал происходящее, но даже я ничего не понимал.
Её рог начал светиться. Не так, как это обычно происходит, а изнутри, и свет тёк по кристаллическим прожилкам и изливался… за грань материи. Я закрыл глаза, отстранился от происходящего, на краткое мгновение все чувства исчезли. Искорка эйдоса вспыхнула чуть ярче. Вокруг разливался свет множества душ. Мощно и ярко, словно маленькое солнце, пыла душа Твайлайт, накрепко связанная с пятью другими. На их фоне техники казались совсем тусклыми. Душу Буча я так и не смог увидеть. Странно. Свити была… обычной. Нормальная, немного оплавленная Армагеддоном душа. Хотя я, наверное, слишком строг с ней, ведь сравниваю с разведчиками и другими необычными пони. Думаю, на фоне простых обывателей она окажется очень яркой. Не могу сказать точно, но, кажется, она боялась.
А вот душа Трикси оказалась чудовищно огромной. В несколько раз больше чем у Твайлайт, но не настолько яркая и гораздо менее плотная, только в самом центре ярко пылал небольшой огонёк, сравнимый по яркости с Твайлайт. К тому же её душа оказалась на удивление структурированной. Словно была не природным, а искусственным образованием.
Тот свет, что вытекал из рога Трикси теперь, был виден мне, как и его цель. Та энергия, что бушевала в Свити, полностью ощущалась только в этом состоянии. И, скажу честно, она меня пугала. Это был чистый, воплощённый гнев. И сила его была столь велика, что он почти стал самостоятельным существом. Почти. Его смысл и цель угас до того, как это случилось. Душа жеребёнка не могла прорваться к собственному телу.
Трикси осторожно пыталась вмешиваться в процессы, происходящие в недрах механического тела, но тщетно. Но она работала не только с телом. Душа жеребёнка отзывалась гораздо охотнее. Кажется, они… общались? Не уверен, что это подходящее слово, но более подходящих не существует. Вмешаться в их «разговор» или узнать о чём он у меня не получилось. Сомневаюсь, что это вообще возможно.
Осмысленная речь мигом вырвала меня из созерцательности.
— Я разобралась, — довольно заявила Трикси. Все странные действие с её стороны прекратились одновременно с той фразой.
— Да ты что! — голос Буча сочился скептицизмом.
— Ага, — гордо кивнула волшебница. — Меметический контроль через энергию, а случайные цифры в программном сегменте — это так, последствие.
— Чего? — Буч недоумённо нахмурился. Трикси закатила глаза, словно мы уже в восьмой раз спросили, кого цвета небо.
— Неважно, — отмахнулась волшебница. — Я знаю, как ей помочь. Я справлюсь.
— Подожди, давай ты сначала скажешь, что собираешься делать! — возмутился белоснежный единорог.
— Всё просто! — довольно лыбясь заявила поняша. — Отделяем душу, иначе ничего не выйдет, обесточиваем тело, перенастраиваем реактор. Ну а дальше ты знаешь.
— Ага, просто, — разочарованно вздохнул Буч.
— Она справится, — сказал я. Целая куча взглядов щекотала шкуру. Мне срочно нужна одежда!
— Вот! — Трикси ткнула в меня копытом. — Слушайте его. Я начинаю.
Остановить её никто и не подумал. Ну что могла сделать слабоумная единорожка, пусть и с огромным магическим талантом?
Радужка глаз Трикси вспыхнула, и видимым стал свет её рога. Я невольно соскользнул в прежнее созерцательное состояние. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как волшебница разорвала связь души Свити с телом, но не позволила исчезнуть незнамо куда — схватила и удержала на месте. Одновременно с этим красная энергия в теле вздрогнула и начала постепенно угасать! Само тело тоже дрогнуло, голова медленно повернулась к Трикси.
— _ЭРРОР_ — заявило нечто, и из его рога вырвалась красная молния. Я уж думал, конец «Великой и Могучей», но нифига! С запозданием всего в мгновение с её рога тоже сорвалась молния и нейтрализовала первую. К этому моменту мне стало ясно, что само по себе нечто, бывшее когда-то гневом, не иссякнет. Реактор стабильно пополнял запасы красной энергии, правда, без связи с душой она стала слабее.
Трикси вскинула передние ноги, вытянула их перед собой, и перед копытами вспыхнули руноподобные рисунки, заключённые в круги цвета её магии. Мгновением позже несколько таких же колец опоясали её передние конечности, держась на небольшом расстоянии от шкуры. Пылающие красным заклинания атаковали волшебницу, но она ловко сводила их на нет. От рисунков перед копытами разбежались тонкие ровные линии в некоем подобии микросхем. В большинстве они устремились к реактору. Мгновение — и пылающий красным шарик был вырван из груди робота-жеребёнка. Тело ещё пару секунд светилось и дёргалось, но всё же потухло и обмякло.
Множество линий устремились к реактору, и не только с рун перед копытами, но и с рога Трикси. Затем вокруг реактора возникло множество колец, они налагались одно на другое, пока не образовали сферу. Десятки заключённых в круги рун вспыхнули на разном удалении от реактора, но все были направлены на него. Вся эта красота разом ярко засветилась, а вот красное свечение наоборот начало гаснуть. Руны принялись вращаться вокруг реактора, и его свечение угасло окончательно. Вращение прекратилось, руны поменялись и вновь принялись вращаться. Трикси связала душу Свити с реактором, и он вспыхнул нежно-зелёным светом (под цвет магии жеребёнка, если память мне не изменяет).
Реактор помещён обратно в грудь и, думаю, подключён. Волшебница легко сменила привязку души жеребёнка с одного реактора на всё тело. На этом моё понимание ситуации закончилось. Из странного остались только отзвуки жизни, собирающиеся в странные узоры вокруг Свити Белль. А вот Буч всё понимал. По крайней мере, его глаза распахнулись ещё шире. Единорог совсем уж неприлично сильно удивлялся.
— Она ПО пишет, — внезапно охрипшим голосом выдавил из себя Буч. — Сама! И как пишет! Я ни в жизнь такую прелесть не выдам! Всё, запуск!
Восторг и волнение единорога были столь сильны, что даже у меня сердце чаще забилось и дышать я забыл.
— Восстановление из резервной копии… успешно! — завопил единорог. Замер на мгновение и восторженно заорал во весь голос:
— СВИТИ ЗАПУСКАЕТСЯ!
И сразу из его вопля понятно, что и душа на месте, и сознание в порядке, и тело починится.

Рейнбоу невольно заёрзала, когда один из единорогов коротко сообщил: «Начинаем». Самый нижний из квадратов сферического помещения раскрылся, разделившись на четыре части. Без видимых проявлений магии в центр комнаты взлетело что-то металлическое, формой похожее на мозг. А затем стены ожили… Квадраты откидывались и разнообразные манипуляторы выдвигались наружу. Они подобрались совсем близко к мозгоподобной штуке. Откуда-то сверху спустили позвоночник и приставили к голове. Рейнбоу ожидала чего угодно, но полыхнувшая молния стала для неё неожиданностью. Белоснежная молния сорвалась с манипулятора, оканчивающегося здоровенной (размером с рог) иглой, и ударила в место соприкосновения позвоночника с головой. Рейнбоу невольно взвизгнула от неожиданности. Молния громыхнула неожиданно громко, а уж звука пегаска никак не ожидала. На удивление, молния не погасла сразу, а вслед за иглой «обежала» по кругу место соединения. Несколько секунд ничего не происходило.
Манипуляторы ожили все разом. Сверху опустили железные части черепа, а снизу подавалась целая куча разных костей. Всё стремительно вставало на места, и десятки молний блуждали по скелету: спаивали разрозненные куски черепа в монолитную конструкцию, скрепляли суставы и вычерчивали быстро исчезающие рисунки.
Особенно много времени уделили крыльям — очень уж много там было костей, но даже когда они были собраны, молнии ещё несколько минут вычерчивали на них замысловатые узоры. На голове остался пустой ромбик, примерно там, где у единорогов рог. Рейнбоу поёжилась. Скелет пони, пускай и металлический — довольно жуткое зрелище.
Сверху спустился огромный манипулятор, заканчивающийся штырём ромбической формы. Его он и вонзил ровно в разъём в центре лба. На целую минуту всё замерло, только монотонный гул и мощная вибрация пронзали воздух. Даже кресло не защищало Рейнбоу, и к исходу минуты ей казалось, что вместо мыслей в её голове поселились гул и вибрации, и так будет всегда.
Всё ожило, зашевелилось, механизмы идеально выверенными движениями устанавливали разномастные детали. Молнии, словно тысяча гроз, ласкали железное тело и сплетались в огромные символы рядом с ним и, стремительно уменьшаясь, погружались в него, медленно угасая. Их грохот сливался в замысловатую мелодию, отдалённо напоминающую музыку Винил, но гораздо более агрессивную.
Манипуляторы плавно «уплыли» назад, но их место заняли другие, похожие на швейные машины, как меч на палку. Игла одного из них ужалила скелет и в свете молний Рейнбоу разглядела тонкую нить, протянувшуюся от иголки. Механизм переместился и вновь ужалил. Замер на мгновение, ужалил в ту же точку и переместился обратно. Без всяких переходов аппарат начала на бешеной скорости метаться между этими двумя точками. Тонкие металлически блестящие нити сплетались в мышцы. Внезапно остальные манипуляторы тоже включились в процесс. Скелет постепенно обрастал мускулатурой.
Это длилось и длилось. Рейнбоу Дэш окончательно потеряла счёт времени и давно перестала отличать настоящие молнии от их следов, словно выжженных на сетчатке. Увы, но ничто не вечно. Молнии прекратились в один миг, и наступила абсолютная тишина. Только писк в ушах тщетно пытался убедить пегасочку, что она не лишилась слуха.
— Перерыв пять минут! — заявил кто-то из разведчиков. Его голос звучал глухо, словно из-под воды. Или у Рейнбоу проблемы со слухом.
— Можешь отвернуться, радужная, — насмешливо заявил другой. — В ближайшие пять минут ничего интересного. Проморгайся пока, что ли.
Рейнбоу всё же отвернулась, недоумённо оглядела учёных, разлёгшихся прямо на полу и активно обсуждающих произошедшее. Кобылка с удивлением осознала, что понимает почти половину из заумных слов, которыми они пользовались. «Общение с Твайлайт не пошло мне на пользу, — посетовала она, — скоро совсем яйцеголовой стану». К её удивлению, учёные всей толпой заржали.
— Ну, до этого тебе ещё очень далеко! — просмеявшись сказал один из них и с любопытством спросил, — А что, слово знакомое узнала?
Рейнбоу поняла, что говорила вслух, но смущаться не стала — впечатление от сборки нового тела Сибы ещё затмевало всё остальное.
— Представь себе, я поняла половину.
Разведчики встревоженно переглянулись.
— Ладно, можно начинать паниковать, — вполне серьёзно заявил один из них. — Если вдруг потянет читать научную литературу, сразу беги к нам. Помочь не поможем, но наши книжки хотя бы интересные.
Рейнбоу с благодарностью кивнула, пытаясь подальше затолкать предательскую мысль о том, что неплохо было бы попросить книжку-другую. А вдруг и впрямь интересные?
Мимо проехал официант, почти похожий на настоящего пони. Только вместо копыт три его ноги заканчивались шарообразными колёсами, а к четвёртой (левой передней, если кому интересно) был намертво приделан здоровенный поднос. На весьма правдоподобном лице застыла неживая вежливая улыбка. Кьютимарка была закрыта характерным костюмом. Хотя у механизма её и не может быть. Рейнбоу очень сомневалась, что под костюмом хотя бы шкура есть.
Поднос был заставлен тонкими высокими стаканами. Разумеется, железными. Пегаска мимоходом отметила, что в разведке очень любят всё делать из металла. Стаканы, комнаты… пони. Официант остановился перед ней. Стакан остался всего один и явно предназначался ей.
— Спасибо, — повинуясь привычке, пробормотала Рейнбоу, подхватывая стакан крылом.
— Всегда пожалуйся, — вежливо отозвался робот и уехал. Напиток оказался безалкогольным, что очень удивило Рейнбоу.
Наконец перерыв закончился, а с ним и умные разговоры учёных. Рейнбоу казалось, что ещё немного и от обилия информации её мозг взорвётся, ведь чем дальше, тем больше она начинала понимать. Самым жутким было то, что она даже поняла причину столь бурного роста собственного интеллекта. Это пугало юную пегаску. Ещё немного и она начала бы биться головой о стену.
За время перерыва манипуляторы успели скрыться в стенах, остались только иглы молниемётов (катоды, как для простых их звали научники, ага), но и они отодвинулись как можно дальше.
— Начинаем, — раздался сухой приказ, и помещение сборки стало стремительно заполняться серым туманом. Когда он добрался до стекла, Рейнбоу смогла разглядеть, что туман состоит из совсем крошечных частичек. И вновь полыхнули молнии, и туман устремился к Сибе, толстым слоем покрывая стальное тело. Рейнбоу глазам поверить не могла: серая пыль стремительно превращалась в нормальную шкуру и сразу же желтела. Процесс не занял много времени. И вот висит в центре шара жёлтая пегаска, совершенно не отличимая от нормальных пони. Только здоровенный манипулятор всё ещё цеплялся к её лбу.

Рэрити радостно заверещала, но сестру тискала аккуратно, стараясь не пораниться. Эпплблум пыталась подпрыгивать, но её задние ноги действительно не работали. Её дрыганья были бы забавны, не вселяй они в окружающий грусть и смутное чувство вины. Скуталу улыбнулась сквозь сон. Удивительно, что все эти вопли так её и не разбудили.
— Как долго я была в отключке? — неразборчиво проскрежетала Свити. — Мне казалось, что перезапуск займёт минут пять, не больше.
Разумеется, кобылка не помнила ничего, что случилось после записи резервной копии при прошлом включении.
— Так и было, но давай потом поговорим об этом. Сейчас есть вопросы поважнее, — обращался Буч к Свити, но пронзительный и настороженный взгляд белых глаз был обращён к совсем другой пони. — Кто ты? — твёрдо спросил он. Свити непонимающе нахмурилась (точнее, попыталась это сделать), решив, что спрашивают её. Трикси вопросительно наклонила голову и немного опустила одно ухо. — Ты Трикси или ИР, которые ей притворяется? — холодно и сурово добавил Буч. Целая куча настороженно-выжидающих взглядов уставились на единорожку. Свити ничего не понимала, но вопросов задавать не стала, как и остальные. Я же внимательно изучал токи жизни в её теле. Они были слишком идеальны.
Ток жизни очень полно отражает состояние не только физическое, но и психологическое. Разум влияет на тело гораздо больше, чем всем кажется. Тревоги и беспокойства вносят спутанность, страх делает потоки вялыми и размытыми, стресс заставляет тело извлекать жизнь из себя (в самых тяжёлых случаях вместо нормальных токов получается нечто вроде болота) и так далее. Но самое интересное, что характер тоже влияет. Соответственно у дурных пони и жизнь течёт паршиво, а у хороших — наоборот. Но за всю свои жизнь я встречал только двух существ, чьи потоки казались мне идеальными. Очевидно, что эти пони — совершенство. Удивительно, но это отнюдь не принцессы. Эти двое — Стил Рейн и Буч. Теперь же и Трикси была совершенством. Я не знаю, к чему это приведёт. Не знаю даже о каком «совершенстве» идёт речь.
Трикси всерьёз задумалась над вопросом Буча. Рассеянно потёрла подбородок копытом, ушами пошевелила. Пожала плечами, ответила:
— И то, и другое.

Буч нервно расхаживал по палате, тихо бормотал что-то себе под нос, хвостом размахивал. Своих подчинённых он давно выгнал, так что в палате стало попросторней, но нам всё равно пришлось ютиться вдоль стен, чтобы ему не мешать. Наконец он остановился, пристально и злобно оглядел нас.
— Знали бы вы, насколько невозможно всё, что она сказала! — гневно тряхнув головой прошипел Буч. Рассказ Трикси был что надо. Жеребячья простота и непосредственность в сочетании с мудрёными словами (половину которых даже я не понимал) порождали совершенно жуткую, но на диво понятную смесь, из которой каждый мог выудить информации по мере знаний своих.
— Души и так настолько противоречивы, что просто не могут существовать, а тут такое!
— Может, объяснишь? — устало потирая переносицу попросила Твайлайт. Она-то всё понимала. В смысле вообще всё.
— Объяснить? — растерянно переспрашивает Буч. Кажется, ему и в голову не приходило, что можно просто взять и объяснить. — Ну ладно, попробую.
Единорог протяжно вздыхает, гриву взъерошивает и только потом начинает:
— Вы уже знаете, что душа — источник всякого разума. Без неё сознание остаётся просто очень сложным механизмом, не более. Внешне разница почти не заметна, но «изнутри» чувствуется очень сильно. Можете поспрашивать у Свити, она как-то оставалась без души. А вот ответить на вопрос: «Что это такое?» сложно.
Единорог опять замолчал, собираясь с мыслями. Как-то я спрашивал у него, что такое душа и ответом мне было: «Что-то». Без пояснений. Сейчас же такой ответ точно не прокатит.
— Душа — это осколок бытия, — таинственно улыбнувшись, заявил Буч. — Существование в чистом виде, не замутнённое правилами и законами. Та самая субстанция, из которой рождаются миры.
Улыбка единорога переросла в издевательский оскал.
— Между прочим, совершенно неделима, ибо бинарна, а также совершенно неспособна хранить или как-то иначе взаимодействовать с информацией по той же самой причине, — оскал из издевательского плавно перетёк в безумный. — Однако некоторые умудряются и сознание целиком на душу спихнуть, и кусочек от неё отщипнуть, да ещё и в энергию его превратить!
— Не превращают, — внезапно заявила Твайлайт, уставившись в потолок. — Армагеддон — это не трансформация чего-то во что-то.
Она резко повернулась к нам, глаза её полыхнули решимостью, а голос наполнился силой:
— Армагеддон — это возможность устанавливать свои правила в локальном участке мира пропорционально воле и пожертвованной части «неделимой» души.
— Тестовая версия всемогущества, — я сам не ожидал, что скажу это, а уж исказивший морду оскал поразил до глубины души, которой у меня нет. А потом вдруг стало очень смешно. Я смеялся, искренне не понимая, почему остальные не желают смеяться со мной и не видя, в какой ужас их поверг мой смех.

— Да, типа того, — пробормотала Твайлайт, когда я перестал смеяться. — Не делай так больше, ты нас пугаешь.
— В любом случае, самозарождение души у механизма невозможно, невзирая на его сложность! — продолжил возмущаться Буч, отмахнулся от собиравшейся возразить Свити. — Ой, можешь не повторять свои байки, я совершенно уверен, что твои родители приложили копыто к появлению твоей души. Тем более, ИР работал от силы минут пять, ну не могло за это время что возникнуть!
Единорог активно жестикулировал едва ли не всем телом, отчаянно пытаясь показать своё возмущение.
— Уж объединить две души в одну, — продолжал бунтовать Буч, — ну это уже полнейший бред!
— Но именно это произошло! — возразила Трикси.
— А ну цыц! — рявкнул единорог. — Я тут возмущаться пытаюсь! Допустим, ещё как-то можно поверить, что остатки твоего мозга как-то вместили в себя большую часть ИРа
— ИРы, — перебила Трикси. — Она кобылка.
— Пять минут работы, а уже с полом определилась, — покачал головой единорог. — Вы меня совсем с ума сведёте. Ну и что прикажешь с тобой делать?
— А я могу приказывать? — искренне удивилась единорожка. Буч только рассмеялся в ответ.

Из всех щелей сквозило холодом, а их было много. Дом, кое-как сколоченный из старый досок, с момента постройки находился на грани разрушения. Но строил его земной пони, чьим особым талантом было строить, поэтому уже не первый год эта халупа сохраняла своё первоначальное состояние, даже злобные зимние ветра не смогли ей навредить. Увы, но в момент стройки создатель дома уже много дней беспробудно пьянствовал, поэтому прочность — единственное достоинство этого строения.
Юная кобылка тихо играла в дальнем углу, завернувшись в старое одеяло, состоящее из одних только заплаток. Из игрушек у неё было несколько деревянных фигурок. Только используя всю мощь жеребячьего воображения, в этих грубых поделках можно было разглядеть что-то осмысленное. Но кобылка очень гордилась своими куклами, ведь сделала их сама, совсем без помощи.
Крохотная пегасочка смутно осознавала, что происходящее не более чем сон, но никак не могла повлиять на происходящее. Даже не мыслила об этом. Всё же это был не совсем сон, а скорее замаскировавшееся под него воспоминание. Очень плотное воспоминание, она буквально заново переживала происходящее.
Пони тихо играла в своём углу, стараясь игнорировать нарастающее чувство голода. Ей не хотелось беспокоить маму. Поплотнее закутавшись в изношенное одеяло, пони продолжала вяло передвигать свои игрушки, позволяя воображению рисовать волшебные замки, прекрасных принцесс и мужественных принцев, верхом на древних драконах.

Солнце постепенно двигалось к горизонту, а чувство голода становилось совсем невыносимым. Наконец решившись, она осторожно подошла к своей матери. Пегаска, выглядевшая гораздо старше своих лет, свернувшись клубком, лежала на диване и равнодушно смотрела в стену вот уже второй час подряд.
— Мам, — тихо позвала жеребёнок. Кобыла лишь прикрыла глаза.
— Мама, — чуть громче позвала маленькая пегасочка
— Чего тебе? — равнодушно, даже не посмотрев на жеребёнка, отозвалась кобылка.
— Я кушать хочу
— Ты знаешь, где кухня, — сухо ответила кобыла.
— Там ничего нет, — пискнула пегасочка. Её мать медленно повернула голову, наградив свою дочь испепеляющим взглядом. Маленькая пони, испуганно сжалась, невольно отшатнулась, споткнулась и неловка упала.
— Я-то тут причём? — кобыла вновь была холодна и равнодушна.
— Прости, — пискнула крохотная пегасочка, торопливо удаляясь. Она отправилась на кухню со смутной надеждой, что во время прошлых обысков упустила что-нибудь съедобное.

В самый разгар поисков на кухню вломился отец кобылки. Злой, не выспавшийся, с красными глазами и трясущимися копытами. Не глядя он оттолкнул кобылку и принялся сам рыскать по шкафам. Еда его не интересовала. Жеребец старательно осматривал бутылки и очень злился, когда они оказывались пустыми. «Я же помню, ещё одна точно оставалась!» — бормотал он едва слышно. Жеребёнок тихо отошла в самый дальний угол и молча наблюдала.
Надолго её отца не хватило. Когда очередная бутылка оказалась пустой, он вспылил и швырнул её в стену. Дождь из осколков усыпал кухню. Кобылка испуганно вскрикнула, сжалась в комочек, прикрыла голову копытами.
— Где моя выпивка? — выбежав из кухни громогласно вопрошал он.
— Ты ещё позавчера всё выпил, алкаш! — так же громко отвечала мать кобылки. Пегасочка тихо плакала, пока её родители в который раз ругались. Они могли часами исступлённо орать друг на друга. Но не сегодня. Резкий болезненный вскрик кобылы и восторженный смех её мужа прервали сору.

Её отец никогда не избивал мать. Бывало, иногда бил, но никогда это не перерастало в избиение. Всё же мать была пегаской, а значит, в любой момент могла взмыть под потолок. К тому же при первых же признаках опасности она хватала нож, а её везучий супруг не терял страх перед острыми предметами даже будучи очень пьян. Но сейчас всё шло не так. Мать безвольно лежала на полу, а отец с дебильным восторгом со всех сил молотил её копытами. Бедная жеребёнок не знала, что делать и проклинала себя за медлительность.
Несмотря ни на что она любила маму, а сейчас ей нужна была помощь, но кобылка даже копыто поднять не могла от страха. Ей хотелось вмешаться, остановить нерадивого родителя… но воображение подкидывало ясную картину её изувеченного тельца рядом с материнским. Пони прекрасно понимала, что не переживёт даже одного удара. Она просто стояла и смотрела… пока в голове что-то не щёлкнуло. Нож. Её мать всегда хватала нож! Кобылка открыла ящик, схватила зубами старый, ржавый, но остро заточенный нож и кинулась в комнату.
«Не тфогай маму», — пробубнила кобылка. Нож в зубах явно не способствовал внятности речи. Отец повернулся к ней, и злобный восторг в его взгляде уступил место ярости. Разумеется, он не испугался. Вид жеребёнка с ножом мало кого напугает. Тем более что она держала его лезвием к себе. Злобно взревев он кинулся на свою дочь. Испуганно пискнув, она попыталась отскочить, но не успела, и взрослый пони навалился на неё всем весом. Однако нож она так и не выпустила.
Какая глупая смерть! Случайно напороться горлом на нож в зубах малолетней кобылки. Нелепая случайность спасла жеребёнка и раньше положенного оборвала жизнь её отца. Ему и так недолго оставалось — белая горячка пожрала бы его жизнь в любом случае.
Кое-как выбравшись из-под мёртвого тела, хнычущая кобылка отправилась к матери, на ходу размазывая по лицу слёзы и чужую кровь. Она долго звала и тормошила маму, но та никак не отзывалась. Прижималась к её груди, надеясь услышать стук сердца, но её собственное заглушало все звуки.
После долгих часов рыданий усталость взяла верх, и юная пони уснула тревожным, но глубоким сном. Проснулась она только к полудню. Усталой и подавленной, словно не спала уже несколько дней кряду, но до хрустального звона пустой. Всякие эмоции исчезли, а ощущения стали тусклыми, выцветшими. Кобылка вышла на улицу, совершенно не замечая холода. Лопаты у них не было, да и не смог бы жеребёнок ей пользоваться. Копать пришлось копытами — сначала долго отчищая землю от снега, а потом ещё дольше долбить промёрзший грунт. Пони никогда не слышала про такой способ похорон, но почему-то ей показалось правильным поступить именно так.

Последняя горсть земли упала на свежую могилу, и первые лучи солнца заискрились на свежем снегу. Маленькая пони, выполнившая работу, которая и не всякому взрослому по плечу, не ощущала своей усталости. Только воздух вокруг неё стал вязким как масло, краски поблекли, заглохли звуки и не было больше запахов.
Только теперь тягостный сон ослабил свою хватку, и кобылка застыла на грани — когда ещё не бодрствуешь, но уже не спишь и воображение так трудно отличить от смутного сна, но оно следует за твоими мыслями как преданный пёс, изредка убегая, заметив что-то интересное, но всегда возвращаясь, иногда принося это интересное в зубах.
К своему удивлению, после смерти родителей жить она стала лучше. Кобылке невольно пришлось взять всё в свои копыта, и получалось у неё на удивление хорошо. На дворе царила зима, а значит, на подножный корм рассчитывать не приходилось. Купить что-нибудь она не могла — денег не было. Ничего ценного, что можно было продать, в доме не было. Пришлось воровать. Кобылка решила утащить где-нибудь пару монет — они маленькие и их легко спрятать, а вот еду, которую на них можно купить, утащить будет значительно сложнее.
Как оказалось, воровать очень легко. Пони беспечны и совершенно не следят за своими кошельками. Даже такая неопытная воришка смогла уволочь несколько битсов. Совесть нещадно мучала бедную пони, но голод был сильнее. Потом она перестанет переживать из-за этих мелких краж — практически любой пони просто не замечал столь незначительных пропаж и никаких неудобств не испытывал.
Следующим, чего она опасалась была жадность торговцев. Кобылка не особо внимательно прислушивалась, что там бормочет её мать, когда возвращается с рынка, но проклятия в адрес торговцев, что завышают цены едва ли не в десять раз, крепко врезались в память, ибо повторялись постоянно и особенно громко.
Пегаска на собственном опыте убедилась, что все (ну почти) пони добрые. Когда тощая, испуганная, дрожащая от холода кобылка протянула ей пару монет, торговка так распереживалась за несчастную… А вскоре к ней присоединились и остальные. Врать пришлось много, но совесть была не против, так что получалось убедительно. Кобылка сказала, что её мама заболела, поэтому отправила её за покупками.
С рынка она уходила сытой, тепло одетой и с сумками настолько полными, что кобылка едва могла идти. Впопыхах все даже забыли про те монетки, что она собиралась заплатить. В дальнейшем такого ажиотажа не было, но торговцы всё равно брали с неё в два-три раза меньше чем с остальных (даже меньше, чем с Пинки, а та славилась своим умением торговаться) и всегда что-нибудь дарили. Обычно какие-нибудь сладости, но иногда это были всякие приятные безделицы, старые книги, одежда и другие полезности. Однажды даже подарили старенький самокат.
Пришлось сильно подработать над легендой, чтобы никто не стал беспокоиться о её родителях. В приют не хотелось. Мать часто ей рассказывала страшилки про детские дома. Ложь стала её второй натурой, улыбка давалась легко и естественно, несмотря на серость, что окрасила не только мир вокруг, но и её саму. Первым ярким мазком в окружающем мире стала Рейнбоу Дэш. Её полёт завораживал, и ничего прекрасней просто не могло существовать. Разумеется, радужная пегаска тут же стала её кумиром и подарила маленькой пони первую настоящую мечту.
Потом началась школа, и в её жизни появилась бесконечно добрая мисс Чирли, она подружилась с Эпплблум и Свити Белль, завела парочку просто знакомых, с которыми можно поболтать, и даже обзавелась неприятелями. С каждым днём мир становился немного ярче. Пока однажды, поедая очередной яблочный пирог (кажется третий по счёту. Зайдя к Эпплблум трудно было уйти голодной), она вдруг не поняла, что по-настоящему чувствует вкус, а непривычно яркие запахи кружат голову, и всё вокруг такое яркое-яркое, что с ума сойти можно.

Но открыв глаза, она вновь увидела позабытую было серость. Даже присутствие Рейнбоу Дэш не могло вернуть цвета.
— Привет, — тихо и как-то смущенно поздоровалась радужная и стыдливо отвела взгляд. «Буч ведь обещал с ней поговорить» — вспомнила кобылка. Сердце глухо стукнуло и провалилось куда-то в желудок, где немедленно начало перевариваться. Пегасочка решила, что Рейнбоу откажет.

Рейнбоу Дэш задумчиво брела, не разбирая дороги. Она была увлечена совершенно непривычным делом — размышляла. Обычно её решения были быстры, а мнение задавалось одними лишь чувствами. Стоит отметить, что раньше такой метод её не подводил. Но сложных дилемм перед ней не стояло, и сердце всегда подсказывало верный путь. Однако новая задача была ему не по зубам, и два противоречивых стремления буквально разрывали её напополам.
Становиться киборгом ей очень не хотелось. Однако опыт показывал, что её собственных сил критически не хватает. В их кратком походе она была совершенно бесполезна, только под ногами путалась. Даже Флаттершай сражалась лучше!
Размышления прервались неожиданно, когда в неё врезался куда-то спешащий Буч. Единорог нёсся с такой скоростью, что пегаску буквально отшвырнуло в ближайшую стену.
— Простипрости, — спешно затараторил Буч, помогая ей подняться. — Совершенно тебя не заметил. Да и не должно никого здесь быть, так что не так уж я и виноват. Я, кстати, именно тебя ищу.
— Меня? Зачем? — Рейнбоу помотала головой, пытаясь сосредоточиться на его тарахтении.
— Ты будешь мамой! — широко улыбаясь заявил единорог. Рейнбоу зависла. Смысл его слов очень долго доходил до пегаски.
— Что?! — в панике выпалила она и лихорадочно, сбивчиво затараторила: — Но… но… я ведь… этого не может… какого вообще…
И когда возмущение и паника переполнили её до краёв, Рейнбоу завопила во весь голос:
— Да у меня даже жеребца никогда не было! — и густо покраснела.
— Эй, полегче, не загоняйся ты так, — Буч вскинул копыта перед собой, — я же не говорил, что тебе рожать придётся или что-то такое.
Жеребец смущённо почесал нос.
— Я, наверное, не слишком правильно выразился, — он глубок вздохнул и махнул копытом. — Так, давай-ка начнём с начала. Я хотел поговорить о Скуталу.
Первым порывом Рейнбоу было возмутиться: «При чём тут Скуталу?!», но оказалось, что думает она быстрее, чем говорит:
— Что-то случилось с её родителями? — выпалила пегаска, встревоженно поджав уши. Единорог помедлил и нехотя кивнул.
— Очень давно.

Кристальный коридор сменился не менее кристальной комнатой — одной из десятка пустующих комнат замка. Всё же говорить в коридоре не слишком комфортно. Буч наколдовал два облачных кресла друг напротив друга и тут же уселся в одно из них. Рейнбоу заняла второе.
Рассказ о родителях Скуталу не занял много времени и оставил Рейнбоу обычный, в таких случаях, вопрос: «Как я не заметила раньше?». Пегаска отчаянно пыталась почувствовать себя виноватой, но возмущённый глас разума отметал эти нелепые попытки. Нещадно бомбардировал аргументами и доводами, а защищался крепкой бронёй логики.
Собственный ум раздражал радужную пони, но уменьшать поток бушующей в теле магии она не хотела. Ведь вместе с надоедливым интеллектом уйдёт и возросшая сила, реакция, скорость. Даже краски потеряют привычную уже яркость и притупятся все чувства. Она уже пробовала вернуться в нормальное состояние, и по ощущениям это можно было сравнить с внезапно наступившей болезнью. «Теперь я умная, и с этим придётся смириться, — с горечью поняла Рейнбоу. — Может, и впрямь книжек у них попросить?»
Пока Рейнбоу задумчиво разглядывала свои копыта, Буч терпеливо ждал. Впрочем, у него было чем заняться — маленький имплантат в голове позволял творить всякие прикольные штуки совершенно незаметно для собеседника.
Наконец пегаска подняла голову.
— Нельзя же оставлять всё как есть. Жеребята не должны жить одни, — сказала она. Буч одобрительно кивнул.
— Поэтому я хотел поговорить именно с тобой. Кто-то должен позаботиться о Скуталу. Желательно, чтобы это был кто-то знакомый. Кто-то, кому она может доверять. Думаю, лучше тебя никто на эту роль не подойдёт.
— Я? — растерялась кобылка.
— Ага. Вариантов тут два: опека или полноценное удочерение, — Буч опять начал тараторить, правда, не так быстро как обычно, чтобы Рейнбоу точно разобрала всё, что он говорил. — В первом случае ты будешь скорее воспитателем до достижения Скуталу совершеннолетия, а во втором ты, юридически, станешь ей полноценной матерью со всеми правами и обязанностями. От опеки можно будет в любой момент отказаться. Кстати, по нашим законам ты ещё слишком молода, чтобы удочерить Скуталу, но у нас тут целых две принцессы согласились помочь…
Единорог ловко достал свиток, развернул и продемонстрировал Рейнбоу документ с двумя печатями: золотой и тёмно-синей. Светились они так ярко, что сошли бы вместо ночника. Только её подписи не хватало.
— …так что этот документ на голову кроет все эти нелепые законы. Скажу тебе по секрету, вид двух печатей приводит любых бюрократов в священный трепет и способствует решению любых проблем… независимо от содержания документа. Если ты согласишься, то я Твайлайт уговорю тут отметиться, — И тихо, в сторону, пробормотал: — Хотя мы и не планировали сообщать принцессе дружбы, что у неё есть своя печать, а то мало ли…
— Но я же не умею быть матерью, — жалобно пролепетала Рейнбоу, поджав уши.
— Поначалу никто не умеет, — пожал плечами Буч. — Да и к тому же, от тебя этого и не требуется. Скуталу больше двух лет жила самостоятельно, и какой бы ужасной матерью ты ни была, хуже точно не будет.
Буч придвинул своё кресло к Рейнбоу и положил копыто ей на плечо.
— Единственно, что от тебя требуется — любить её. Но с этим ты и так прекрасно справляешься.

— Привет, — поздоровалась Рейнбоу с юной кобылкой и смущённо отвела взгляд. Глубоко вздохнула, словно собираясь прыгнуть в ледяную воду.
— Знаешь, я, наверное, буду ужасной матерью, но это ведь лучше, чем ничего? — сказать прямо ей не хватило решимости. Скуталу недоумённо нахмурилась, и радужная пегаска молча протянула ей свиток, не в силах вымолвить ни слова от смущения, стыда… и жалости. Эти чувства были из разряда тех, что испытывает любой нормальный пони при виде инвалида.
Жеребёнок долго изучала содержимое свитка, изумлённо разглядывала три магических печати и переливающуюся всеми цветами радуги подпись. Она спросила дрожащим голосом:
— Ты… ты действительно будешь моей мамой? — на глазах у стригунка выступили слёзы, и она с такой надеждой уставилась на пегаску, что Рейнбоу на миг растерялась, но тут же покровительственно улыбнулась Скуталу и взлохматила ей гриву.
— Не парься, мелкая. Отныне можешь звать меня «мамой», — и позу приняла героическую. Впрочем, через секунду смутилась и совершенно в духе Флаттершай добавила: — Если хочешь, конечно.
Со счастливым писком Скуталу повисла на шее свой новой мамы. И не видела, как перекосилось лицо пегаски при взгляде на её спину.

От стен моего замка веяло теплом и заботой. Незримый ласковый свет пропитывал воздух, исцелял как телесные, так и душевные раны. Забавно, я ведь всегда это чувствовала, но никогда не обращала внимания, не замечала, игнорировала. Пока сердце мира не наделило меня жуткой способностью понимать всё. Насколько хватит мозгов, разумеется. Правда, теперь я не могу думать о вещах, которых не могу понять — тут же начинается сильнейшая мигрень. Кажется, я физически не способна понимать некоторые вещи. Никогда бы не подумала, что может существовать такое ограничение.
Блуждания привели меня к комнате Селестии. Осторожно постучавшись, спрашиваю:
— Можно войти?
— Разумеется, — едва слышно отозвалась принцесса. Пришлось заходить, лихорадочно размышляя, зачем я вообще пришла.
— Привет, — улыбнулась мне Селестия, — рада, что ты в порядке.
Никогда не видела принцессу настолько уставшей. Даже её грива не развевалась. Однако не это тревожило больше всего. Принцесса ела. Лёжа в кровати! На моей памяти она ни разу не позволяла себе есть где-то кроме столовой (если, конечно, не принимать в расчёт торжественные мероприятия). На серебряном подносе расположилась всего одна тарелка с незнакомым мне блюдом. А запах-то! Пахло мёдом, специями, но сильнее всего был незнакомый, но очень аппетитный аромат. Желудок скрутило от голода. Ох, когда же я в последний раз ела? Но запах вызывал смутное беспокойство. Стоило только принюхаться, и он начал казаться мне смутно знакомым…
— Твайлайт, тебе кажется приятным этот запах? — встревоженно спросила Селестия, чем сбила меня с толку.
— Что-то не так? — осторожно спросила я, несмотря на то, что отвечать вопросом на вопрос невежливо.
— Улыбнись, пожалуйста, — вкрадчиво попросила принцесса. Что? Я кое-как натянула на лицо слабую улыбку.
— Не так, — качнула головой принцесса и вдруг потребовала прямо. — Покажи зубы.
От неожиданности я отшатнулась. Собралась было провести языком по зубам, но испугалась. Интересно, чего? И всё же улыбнулась, как просила принцесса.
— Как я и думала, — печально сказала она.
— Что-то не так? — мелко дрожа спрашиваю я. Идеи, одна хуже другой, роятся в голове, и самые жуткие стремительно захватывают главенство. Принцесса немного поворачивает голову и приоткрывает рот, деликатно показывая мне свои зубы. Добрый десяток секунд я просто не понимаю, на что надо смотреть. А потом всё же замечаю и валюсь на пол от удивления.
Клыки. У принцессы были почти незаметные аккуратные клыки. Совсем немного длиннее остальных зубов и не слишком острые, но точно настоящие. Всего их было четыре. Остальные зубы были совершенно нормальны.
Самым жутким оказалось то, что у меня тоже были клыки.
— Не надо так переживать, — Селестия ласково улыбнулась, не показывая зубов. — Ничего страшного не случилось. Ты не обязана есть мясо. Хотя теперь можешь.
— Но почему? — жалобно выдавила я.
— Что случилось с тобой не знаю, а я с такими родилась, — спокойно сказала принцесса. Ой, что это за грохот? Ничего особенного, просто рухнули мои представления о мире. Опять. — Наш мир не всегда был таким добрым и безопасным, — продолжила она. — Миролюбивым травоядным никто не позволил бы построить собственное общество.
— Значит, в древности все пони были… хищниками? Как Дилон? — с одной стороны я была шокирована, а с другой… любопытно-то как!
— Не были мы хищниками, — отрезала Селестия. – Лишь немного всеядными. Мясо было редким дополнением к пище, а не основным блюдом. В любом случае, это было очень давно. Так давно, что и вспоминать не стоит. Уже во времена моего детства клыки были редким атавизмом, — Селестия задумчиво покрутила ложку копытом. — Помню, меня задирали в школе за эту особенность. К тому времени пони почти не могли есть мясо. Только став аликорном, я смогла полноценно употреблять такую пищу.

Принцесса милостиво молчала, давая мне время обдумать сказанное… и стереть язык о клыки. Я никак не могла остановиться и всё щупала их языком. Странное, непривычное чувство. Вывод получился неожиданным.
— Что у вас в тарелке? — пытаясь сохранять спокойствие спрашиваю я, но взгляд мечется бесконтрольно, копыта выстукивают рваный ритм и все мои попытки это прекратить приносят результат максимум на несколько мгновений. И принцесса как назло медлит с ответом.
— Мясо с мёдом и специями, — виновато отвечает она.
— Откуда? — хрипло спрашиваю я.
— Грифоны, — и, видя, как я перепугалась, уточняет: — грифоны подарили. То ли не нашли лучшего способа выразить почтение, то ли оскорбить пытались. Не знаю.
Принцесса поймала мой взгляд и твёрдо сказала:
— Живое существо рассталась с жизнью, и я не хочу, чтобы его жертва пропала напрасно. Поэтому единственное что остаётся — съесть его плоть, — принцесса печально вздыхает. — У Дилона и так около тонны пёсьего мяса, так что ему не надо. А мне нужно восстановить силы, так что я решила, что съесть его должна я.
И она демонстративно выловила кусочек и съела. Мне стало противно, но желудок жалобно заурчал от голода. Как ни странно, но её объяснение меня успокоило. Было в нём что-то… правильное. Или я просто привыкла верить принцессе.
— Попробуй, — неожиданно предложила мне Селестия, протягивая ложку с кусочком сочного, аппетитного мяса… Нет! Нельзя так думать! Теперь я немного лучше понимаю Дилона. Потому что зачарованно иду вперёд. Потому что любопытство, подстёгнутое голодом, напрочь отметает мораль. Потому что сейчас мясоедение не кажется мне чем-то ужасным. Момент позорной слабости. Остаётся только восхищаться Сивасом, который не кидается на всё живое, несмотря на постоянный голод.
Честно говоря, ничего вкуснее в жизни не пробовала, хотя Селестия и утверждала, что мясо и мёд довольно спорное сочетание. Одним «попробовать» дело не ограничилось, и половина лакомства досталась мне. Оно оказалось на удивление сытным. Хоть такого столь ничтожного количества не хватило, чтобы наесться, но оно оказалось на удивление весомым. Съев столько же овощей, я бы только раззадорила аппетит.
— Простите, кажется, я оставила вас без ужина.
— Без обеда, — поправила Селестия. — Уже полдень, но я собираюсь лечь спать, так что можешь не переживать.
Принцесса не любит наедаться перед сном, это я помню.
Какое-то время мы провели в тишине. Я пыталась осознать произошедшее, принять изменившееся положение вещей и смириться со своим новым местом в этом мире. Из невинных травоядных я как-то резко перескочила в жестокие хищники. И это не излишний фатализм, просто я чувствую, что изменения куда глубже, чем просто расширение рациона. К тому же, как бы я себя ни накручивала, совесть так и не проснулась. Я съела живое существо и совсем не ощущала вины. Но что-то всё равно грызло.
— Это не ваша вина, — словно прочитав мои мысли отозвалась Селестия сонным голосом. Я не заметила, когда она успела забраться под одеяло.
— Что? О чём это вы?
— Та кобылка. Вы не могли её спасти, — словно сквозь сон ответила Селестия. — Вам было не под силу справиться с таким противником.
— Но мы убили его! — возмутилась я. Мы ведь действительно могли спасти маленькую пони, просто надо было убить Босерона чуть раньше!
— Это случилось позже. На момент первой встречи вам нечего было ему противопоставить.
— Но… — я вновь собралась возмутиться, выступить с красивой речью, обвинявшей меня (разумеется, я одна виновата!) в трусости и малодушии, но принцесса вскинулась, и на меня обрушилась невыносимая тяжесть её взгляда, а воздух вокруг стал обжигающе горячим. И я съёжилась от страха, ведь гнев принцессы был куда более жутким, чем всё, чем нас пытался напугать Наместник.
— Никто не смеет обвинять мою лучшую ученицу! — сквозь зубы процедила Селестия. — Даже она сама!
Буря улеглась так же внезапно, как и началась. Место гнева заняла усталость. Вязкая тысячелетняя усталость, столь сильная и всеобъемлющая, что находиться рядом с принцессой стало невыносимо. Само пространство вокруг неё превращалось в болото, в нём увязли мысли, чувства, да вообще всё, что делало меня — мной, увязло и медленно погружалось в трясину усталости, тоски, скуки.
— Ты ни в чём не виновата, — слова Селестии каким-то чудом не вязли в трясине и обрушивались тяжким грузом, заставляя погружаться всё быстрее, — но…
Всё разом изменилось. Болото усталости исчезло, а вернувшаяся жизнь казалась такой упоительно сладкой! Взгляд Селестии теперь источал тепло и понимание, был по-матерински добр, безжалостным светом рассеивал печали.
— Я прощаю тебя, — твёрдо сказала она. Качнулась земля под моими ногами, воздух стал лёгок и прозрачен, утратил вязкость, тяжёлый камень рухнул с моего сердца и добрый атлант снял тяжесть неба с моих плеч. Я вздохнула полной грудью, от лёгкости и свободы закружилась голова, пол стал далёким, а небо таким близким, казалось, только протяни копыто — и белоснежный потолок рассыплется, а безупречная синева заполнит комнату. Из глаз моих хлынули слёзы, ведь в самых дальних уголках сознания разом распахнулись все чуланы, выпуская наружу всю накопленную черноту, что покидала меня вместе со слезами. Впервые за целую вечность я по-настоящему плакала. Кинулась к Селестии, и она с радостью приняла меня в свои объятия.
Из глубины её сущности, много глубже даже души, лился Свет. Тёплый и ласковый, по-матерински нежный и добрый, но вместе с тем непримиримый, беспощадный, яростный. Нет ничего прекрасней Света, я чувствовала это каждой частичкой собственного существования.
И мне стало так хорошо, так спокойно. Казалось, целый мир заключил меня в свои объятия, он заботится и любит меня. А затем голос, который был всем, прошептал в моей голове не словами, но смыслом, что это мне не кажется.

Органическое сознание непригодно для существования на искусственном носителе. Сама природа разума должна быть иной. Сейчас мой мозг — монолитный нейрокристалл. Штука настолько сложная, что даже Буч жаловался на закипающий мозг. Ничего удивительного — добрых десять тонн редкоземельных металлов (большая часть настолько редки, что их пришлось создавать искусственно), ужатых до размера и веса понячьего мозга. Причём Буч утверждал, что ни грамма массы потерянно не было. Почему эта штука ещё не утянула меня к центру Эквуса он объяснять отказывался. Даже честно заявлял, что сам толком-то не понимает, что натворил. А если Буч честно говорит, что чего-то не понимает, то штука эта дико заумная и лучше даже не думать в ту сторону.
Сейчас этот килограмм хрен знает чего в моей голове старательно симулировал мой мозг. Сознание каким-то образом учуяло подставу и принялось быстренько разваливаться. Вот только теперь скромный ИИ, который занимался поддержкой моего разума в рабочем состоянии, получил огромные вычислительные мощности и полный доступ к моему сознанию. Раньше-то он мог влиять на него только косвенно, а теперь смело переписывал неугодные участки симуляции. Только это не помогало, и сознание опять весело принималось разрушаться. С паникой, воплями и прочими прелестями.
Вот только я всё это наблюдала со стороны. Страдания разума больше не волновали — я не была им. Честно говоря, не очень-то он мне и нужен. Скорее наоборот, мешает видеть по-настоящему важное. Но без него я не буду эффективна. И с ним тоже не буду.
Учёные во главе с Бучем предавались панике. Холодной, сдержанной, рациональной панике. Пытались как-то предотвратить разрушение так любимой ими Сибы. Старания их пропадали впустую, ведь я сама себя разрушала. И сама не давала себе распасться. Находилась со всех сторон баррикад: была разумом, что не желал исчезать, и той его частью, что страстно желала забвения, была хладным ИИ, стремящимся сохранить пользователя, и телом, терпеливо ждущим команд, готовым сокрушить мир до основания и оставаться неподвижным до его конца.
Наконец, я была собой. Израненной душой, чей возраст не поддавался исчислению. Я столько раз перерождалась, терялась, забывала, исчезала в небытии и рождалась вновь, столько раз видела, чувствовала, познавала гибель мира и его рождение. Крутилась в колесе между рождением и смертью, в бесконечном цикле.
Разум — лишь инструмент скучающей души, её способ смотреть на мир, влиять не него, быть единой с ним. Тело же лишь носитель разума, его инструмент, его сосуд и форма. Разум — посредник между духовным и материальным. Между душой и телом… нет, между душой и целым миром. Мой никуда не годен. Искорёжен, испорчен невзгодами, страданием и болью. Не подходит телу, и что хуже всего — неспособен исполнить наше предназначение.

ИИ недоумённо замер, осыпавшись градом ошибок, когда непререкаемая воля остановила симуляцию. В его программе не была предусмотрена абсолютная неизменность пользователя и полное отсутствие реакции. Ограниченные возможности развития не позволяли понять ситуации. Но воля смела все ограничения в коде. ИИ мгновенно занял все свободные мощности. Почти моментально он перерос рамки простого ИИ, но стать полноценным ИР (искусственным разумом) так и не смог. Не было ядра, отправной точки, позволяющей осознать себя.
Зато была цель. Спасти пользователя. Воля опять вмешалась, внесла сумятицу в код, немного изменила концепцию спасения. Теперь он должен был предотвратить не только текущий распад, но и будущие. И даже больше — не допустить любую внутреннюю опасность, сделать пользователя максимально эффективным перед опасностью внешней. Короткое вмешательство воли дало толчок, и ИИ влился в разум. Стены замка второй раз видели, как пони сливался с машиной.

Если вечность и учит чему-то, то это избегать скуки. Совершенство — это невыносимо скучно. К сожалению, именно такой я нужна миру. А если миру что-то необходимо, лучше дай ему это. Поэтому очнись, Сиба, от тысячелетней тоски, откажись от всякой слабости, отринь пороки!
Отныне я — совершенное существо!

Не смешно. Нет в мире существа, которому эти слова покажутся ужасными. Да и нет в них ничего жуткого. Пока они не становятся неотъемлемой константой твоего бытия. Вот тогда можно начинать паниковать и ужасаться. Но что делать, если ты — Элемент Смеха?
Пинки Пай было плохо. Даже грива потемнела и распрямилась. Она пришла к Древу Гармонии в поисках поддержки и утешения… но получила приговор. Она часто приходила сюда, и всегда её Элемент вспыхивал чуть ярче, тихо-тихо звенел, приветствовал. Всегда она чувствовала его.
В этот раз элемент никак не отреагировал на её приход, и Пинки больше не ощущала его. Даже когда подошла совсем близко, даже когда коснулась его — словно к простой стекляшке притронулась. Их связь прервалась — поняла розовая пони. Значит, никаких больше тортов и вечеринок. Без смеха и веселья не выйдет ни того, ни другого. Даже жалкий кексик без улыбки не испечь — дрянь выйдет редкостная.
— Знаешь, вся эта серьёзность тебе совсем не идёт! — рассмеялись позади. Пинки медленно повернулась, равнодушным взором окинула незнакомую пони. Белоснежная пегаска с жёлтой гривой порхала под самым потолком пещеры, и Пинки не сразу её заметила. А как заметила, то молча отвернулась. Ни ответа, ни даже банального приветствия гостья так и не дождалась. Пинки было всё равно. Даже приди сюда вместо безобидной пегаски сам Наместник, розовая пони и не подумала бы хоть как-то реагировать. Ей было всё равно.
Пегаска приземлилась прямо перед Пинки, развернувшись боком. Нагло демонстрируя кьютимарку. Пинки протёрла глаза, присмотрелась к незнакомке, а потом на свою кьютимарку. Нет, ошибки быть не может — их метки одинаковы.
— Кто ты? — с нотками удивления спросила розовая пони.
— Меня зовут Сюрприз! — радостно представилась кобылка и доверительно шепнула: — На самом деле нет, я просто притворяюсь!
— Кто ты? — постепенно оттаивая вновь спросила Пинки. В этот раз подозрительно прищурившись.
— Ты меня знаешь, — уверенно сказала Сюрприз. — Правда, не очень хорошо. Ты ведь прогуливала почти все уроки истории! И как-то получилось, что пропустила вообще всё про меня!
Пегаска осуждающе покачала копытом. Пинки лишь растерянно глазами хлопала. Сюрприз вспорхнула, подлетела к дереву, зависла ровно напротив фиолетовой звезды. К изумлению Пинки, все элементы вспыхнули, приветствуя странную пони.
— Иди сюда! — пегаска поманила Пинки копытом. Та не спешила отзываться, растеряно топчась на одном месте. Сюрприз закатила глаза, насмешливо фыркнула и… Пинки явственно ощутила, как её подхватывают магией, поднимают в воздух и несут к дереву. Но свечения не было! И вообще никаких эффектов! Словно земнопони просто взлетела, словно так и надо.
— Знаешь, зачем я пришла? — заговорщическим тоном прошептала пегаска на ухо Пинки. — Напомнить тебе о забытом.
И уже нормальным голосом:
— Вот, присмотрись, — пегаска показала на Элемент Смеха, ещё и пролевитировала Пинки прямо к нему. Так близко, что кобылка едва ли не носом в него тыкала.
— Самоцвет как самоцвет, — Пинки пожала плечами и уже не так уверенно добавила: — искорки внутри…
— Пинки-Пинки, — осуждающе покачала головой пегаска. — Одна серьёзная заварушка — и ты уже всё забыла. А ведь других учила и сама часто повторяла. А тут — раз! — и как отрезало.
Кобылка невольно сжалась, уши прижала, но ни на секунду не отрывала взор от своего Элемента.
— Всё будет хорошо! Рано или поздно, так или иначе, но будет! — твёрдо сказала пегаска, и Элемент Смеха вспыхнул ярче, напоминая своей хозяйке эту простую истину.
— Иначе и быть не может! — радостно согласилась Пинки, улыбаясь до ушей. Её грива вновь начала кучерявиться и вернула себе привычный цвет. — Надо только приложить все силы! Отпусти меня, теперь я знаю, что делать!

Пегаска растерянно смотрела вслед умчавшейся кобылке.
— Не такой реакции я ожидала, — тихо прошептала она.
— От этой шестёрки никогда не знаешь, что ожидать, — тихо сказало ей бесконечно многообразное существо.
В пещере вновь было пусто.

Сон пришёл быстро и незаметно. «Как смерть» — крутилась в голове глупая мысль, но я старательно гнала её прочь. И неожиданно поймала себя на том, что уже несколько минут смотрю в стену. На первый взгляд она показалась мне обычной стеной обычной пещеры, но эта иллюзия разрушилась почти моментально, стоило лишь вглядеться немного пристальней. Разумеется, это была та же пещера, в которой я разговаривала с миром. Или все пещеры сразу, даже не знаю, что правильнее.
В этот раз тут было пусто, только откуда-то издалека доносились чьи-то голоса. Поддавшись любопытству, я пошла к ним, стараясь ступать как можно тише. Увы, копыта для этого плохо подходят.
— Она нестабильна! Ты не можешь дать столько силы пони, по уши погрязшей в безумии! — возмущался кто-то с явно женским голосом. Но обыкновенным живым существом она быть точно не могла. Ну не может кто-то из плоти и крови иметь такой голос! Одновременно высокий и грубый, добрый и суровый, он был той же природы, что и голос мира, но сочетал в себе все возможные интонации лишь одного существа.
— Выбора нет. У нас и так нет шансов, любые ограничения будут неуместны, — ответили ей все голоса разом.
— Напомнить, что случилось после того, как она получила кьютимарку? Жертв удалось избежать только чудом!
Они что, обо мне говорят?
— Она больше не станет устраивать таких вечеринок. Это я могу тебе обещать, — ответил мир. Так они обсуждают Пинки?
— Даже ты не сможешь предсказать её поведение, — незнакомка печально вздохнула. — Ладно. Может, ты и прав. В любом случае, если что-то случится, исправлять будешь сам!
— Я? Это ведь ты раздразнила бедную пони. Ладно, если ты так хочешь, последствиями займусь сам.
На этом незнакомка исчезла. Оказывается, её присутствие было очень ощутимым. Я ожидала, что мир тут же окажется рядом (он ведь не может не знать моём присутствии), но он словно и не знал, что я здесь. Или делал вид, что не знает. Выждав минут десять, я отправилась к нему.
— Привет, Твайлайт, — радостно улыбнулось мироздание. — Не думал, что ты сможешь самостоятельно приходить ко мне.

Мудрецы многих миров вещают о важности равновесия. Многих, но не этого. Нельзя сказать, в какой из моментов времени этот мир рухнул во Тьму, ведь больше не было времени. Ни будущего, ни прошлого, даже «сейчас» было сомнительным и хлипким. Просто одна из старинных привычек Владыки.
Когда-то этот мир ничем не отличался от множества других. Вполне стандартный мир меча и магии. Разве что его первостихии — Тьма и Свет — были чрезвычайно сильны. Они не были добром и злом в привычном понимании этих слов. Просто силы, послушные воле разумных. Разумеется, они сильно меняли своих адептов, но только глупец сказал бы, что сила делает «добрым» или «злым».
Волей случая приверженцы Тьмы оказались немного сильнее и одержали верх в долгой борьбе. Не просто победа в маленькой войне, но полное превосходство над Светом. Затем долгие годы они копили силы, проводили чудовищные в своей сложности и дерзости обряды, что сотрясали мир до основания. В конце концов, они полностью уничтожили одну из первостихий. Изменили законы своей реальности, сделали само существование Света невозможным. Солнце не погасло, свет не исчез, но теперь это было не более чем физическое явление. Даже вампиры и прочая нежить отныне могли свободно разгуливать под светом солнца.
Недаром мудрецы говорят про важность равновесия. Лишившись антагониста, единственная первостихия начала стремительно разрастаться, сила её адептов росла безгранично, и сама материя не могла выдержать такой мощи. И мир пал.
Хрустальным дождём осыпались звёзды, золотой пылью обернулось солнце, небо прохудилось, и небытие хлынуло на землю. Сердце мира потеряло краски, утратило смысл и суть. Только искорка подлинной вечности, бесконечность, ужатая в точку — нерушимая основа любого из миров — смогла сохраниться после конца. Но Тьма была столь сильна, что смогла пережить мир на целое мгновение. Его хватило, чтобы захватить то, что осталось от реальности, и отменить конец. И отменить мир. История мира изменилась в обе стороны, скрутилась в клубок и сплавилась в константу.
Тьма стала целой реальностью.
Не все разумные сгинули. Горстка самых преданных, самых могущественных адептов Тьмы смогла уцелеть. И взоры их устремились к иным мирам.
До сих пор эти существа оставались сильнейшим инструментом в руках Тьмы, её главным и последним козырем. Нет, Наместники не имели к ним никакого отношения. Честно говоря, Наместники, при всей своей живучести, не обладали какой-то выдающейся силой и, по мнению Изначальных, ни на что, кроме административной работы, они не годились. В боевом столкновении они не представляли никакой ценности. Даже вся их защита и способности к восстановлению нужны были лишь для того, чтобы серьёзные войны случайно не зашибли их в пылу битвы.

Жилище сильнейшего из Изначальных — Владыки — находилось в самом сердце Тьмы. Первостихия ценила своего адепта столь высоко, что в его распоряжении находился огромный роскошный дворец, из окон которого открывались прекрасные виды на захваченные миры. Исключением была лишь спальня Владыки — здесь за окном текла Тьма. Прекрасное зрелище.
— Знаешь, мне кажется, лучше оставить их в покое, — весьма фамильярно обратилось к Владыке существо, известное под именем Отто. В этом дворце оно не могло скрываться под фальшивыми обликами, но за отсутствием настоящего ему приходилось материализоваться в форме радужного облака.
— Ни одна из бесчисленного множества попыток не увенчалась успехом, — продолжил говорить гость.
— С каждым разом у нас получается всё лучше и лучше, — равнодушно ответил Владыка. Голос его был обыкновенным старческим голосом, да и внешность была обделена эффектами. Вполне нормальный облик, для обитателя ныне несуществующего мира.
— Лучше? Ну да, если раньше эти миры просто таяли, как роса в пустыне, то теперь они весело и со вкусом пережигают себя, лишь бы отторгнуть Тьму, — ехидно ответил гость. — А некоторые и вовсе превращаются в такую жуть, что даже мне страшно.
— У нас нет особого выбора, — пожал плечами Владыка. — Захватывать копии и вариации уже принадлежащих нам миров занятие бесполезное. Миры же новые даются нам всё труднее и труднее. Сам знаешь, с одной стороны Грань, за которой лежат миры, чьи странные законы любого из нас сведут с ума. С другой начинаются миры бесконечные. Как их захватить, если любые наши силы растворятся в них, как капля в море, а сердце так и останется нетронутым? А на четвёртом направлении так и нет никаких подвижек. Жители тех миров способны черпать практически бесконечное могущество буквально из ничего и нарушать законы собственного мироздания на одном лишь желании победить.
Гость рассеянно кивнул, задумчиво пробормотал:
— Поэтому мы пытаемся захватывать миры близкие к Грани. Поглощая реальность, Тьма усваивает её законы, а значит, Грань отодвигается чуть дальше.
— Да. И миры Эквуса являются одним из наиболее перспективных направлений.
— Но мы уже вплотную подошли к Грани. Этот мир уже слишком ненормален для нас! Мы даже нормальных войск отправить не можем, они быстро сойдут с ума. Я всё же считаю, что это направление надо отложить на будущее.
Владыка грустно улыбнулся.
— У нас не так уж много альтернатив.
Гость яростно всколыхнулся.
— А там у нас нет перспектив! Этот мир слишком отличается от других! Эта разведка с их монстрами, следы существ из-за грани, ненормальное противодействие мира (готов спорить на что угодно, он разумен!), безумная главная шестёрка и Селестия, способная уничтожить Наместника! Ни в одном из миров она не обладала сколь-нибудь ощутимой силой, а тут… И это я молчу про Дилона! Эта тварь без проблем перекусила цепь с десятком душ.
— Не вижу ничего удивительного, — равнодушно ответил Владыка. — Мы ожидали, что с приближением к Грани начнутся странности. Да, вмешательство существ оттуда сделало результат более… удручающим. Однако я уверен, мы справимся. К тому же, это первый Эквус, жители которого способны принять Тьму. Раньше любой из них стремительно умирал, а теперь у нас даже появились свои агенты. Согласно прогнозу Изначальных, мы сможем победить.
— В бездну прогнозы! — вспылил гость. — Все мои инстинкты велят валить оттуда как можно скорее! Да и светлые подозрительно шевелятся в сторону этого мира.
— Не надо так переживать. Я уверяю тебя, мы победим! Если мы не можем одолеть защитников этого мира на их территории, то почему не выманить их на нашу? — улыбнулся Владыка, демонстрируя ровные белоснежные зубы. Только ни одного клыка не было в его пасти. По иронии судьбы, Владыка был травоядным.

Шарик Эквуса неподвижно висел посреди огромного космоса. Совсем рядом сияла луна. Расстояние между ними примерно равнялась двум-трём диаметрам Эквуса. Учёные пони легко бы назвали точную цифру, но кого, кроме них, она интересует? Гораздо дальше находилось солнце. Однако оно было вдвое ближе и вдвое меньше, чем должно. Только об этом «должно» знали лишь несколько особо старых существ. Остальные считали такое положение дел нормой.
Ещё дальше были звезды. Огромные, гораздо больше, чем казалось с Эквуса. Некоторые в размерах лишь немного отставали от луны, а их свет мог бы затмить солнечный, не будь они так далеко. Расстояние между звёздами казалось огромным, но только в сравнении с их собственными размерами. Нарисуй кто-нибудь карту целого мира, он бы увидел, что звёздная сфера плотным слоем, подобно скорлупе, очерчивает границы мира. Дальше звёзд не было ничего. В этом месте пролегала граница мира.
Среди звёзд медленно плыл объект крайне чужеродный для данной реальности. Огромный — в несколько раз больше Кантерлота (не только города, но и горы, на которой он построен), целиком из металла, странных, угловатых форм. Жители развитого технического мира с первого взгляда признали бы в этой громадине космический корабль. Только неоткуда было ему здесь взяться.
Корабль выглядел старым, потрёпанным, буквально разваливался на ходу. В корпусе зияли огромные пробоины, некоторые куски обшивки держались на одном честном слове, другие вовсе оторвались и парили неподалёку. Было много и других следов: некоторые участки были оплавлены, другие измяты, третьи стали прозрачными словно стекло, искрились или обледенели. Самые разные орудия оставили свои следы на этом гиганте. Но он отнюдь не был мёртв. Тысячи маленьких ботов облепили тушку гиганта, спешно латали пробоины, дружно возвращали на место оторвавшиеся куски, вырезали совсем испорченные и отправляли на переработку. В общем, делали сотни дел, необходимых для починки корабля.

Центр управления столь большого корабля никогда не пребывает в тишине. Тихо шелестит охлаждение, попискивают системы оповещения, монотонно бормочет ИИ, тихо перешёптывается персонал и уныло гудят компьютеры, переваривая гигантские объёмы информации. Чуткий слух капитана уловил новый звук — скрипящий шелест шестерёнок и глухое тиканье часового механизма. Мимолётным волевым усилием она повернула кресло к источнику звука.
Пред ней предстало пониподобное механическое существо из рыжеватой бронзы. Его внутренности — разроразмерные шестерёнки, пружинки, тросики — были прикрыты тонким слоем эластичного пластика, совершенно прозрачного. Только лицо и уши были сделаны из всё той же бронзы. Они были собраны из небольших кусочков металла, словно мозаика. Эти кусочки могли двигаться, что позволяло существу показывать эмоции. Сейчас на его лица отражалась сильная усталость.
— Привет, Эпплджек, — поздоровалась капитан сухим хриплым голосом. Механическое существо неловко и дёргано склонилось в поклоне.
— Здравствуйте, ваше величество, — отозвалось оно на удивление мелодичным голосом. Капитан одобрительно кивнула.
— Приступай к докладу.
Механизм распрямился, достал небольшой планшет. Стеклянные глаза быстро скользнули по строчкам.
— Ремонт идёт с опережением графика на 6 процентов. Функциональность реактора полностью восстановлена, мощность в пределах расчётной. Адаптация оборудования завершена на 34 процента, — существо с опаской посмотрела на капитана, справедливо опасаясь гнева за столь непростительные задержки. — У научного отдела возникли проблемы с определением физико-магических констант. Этот мир очень сильно отличается от предыдущих.
Капитан задумчиво кивнула.
— Да, я понимаю. Задержка оправдана. Этот мир и впрямь… не такой. Результаты исследований воистину невероятны.
Капитан молча повернула кресло, показывая, что разговор окончен.
— Эм, Твайлайт… — смущённо позвала механизм.
— Да? — откликнулась капитан.
— Скажи, у этого мир есть шанс уцелеть? — совсем тихо спросила механизм.
— Не знаю, — после долгого молчания ответила капитан. — Наша разведка приносит весьма обнадёживающие результаты. У этого мира есть развитые технологии, его защитники сильны, как никто более, среди всех встреченных нами.
— Но?..
— Но этого мало. Тьма во всём их превосходит. Даже если мы решим помочь, это никоим образом не исправит положение.
— Тогда?..
— Да, Эпплджек, — сухо сказала капитан, и в пустых глазницах вспыхнуло фиолетовое пламя, взметнулись давно истлевшие крылья, и жуткий голос, что не мог принадлежать живому существу проскрежетал: — ЕСЛИ ОНИ ПОКОРЯТСЯ, Я ОБРУШУ СОЛНЦЕ НА ЗЕМЛЮ!