Пределы отчуждения

Пределы отчуждения

Самая дальняя улица оканчивалась старыми деревянными домами в два этажа. Соседние районы казались тесными из-за сплошной многоэтажной застройки, но здесь, на окраине, ни одна высотка не портила пейзаж доходящих до горизонта лугов. Тёплый августовский ветер волнами пробегал по высокой траве. Одной минуты хватало, чтобы оставшаяся за спиной серая громада города начала казаться лишней на фоне этого зелёного моря. Последние лучи склонившегося к западу солнца отражались в окнах и рисовали на земле мутные прямоугольные лужи. Веранды были пусты, а все окна – плотно зашторены. Никто из местных не выглядывал наружу и не видел бредущую по их улице пони в ковбойской шляпе. А если бы и заметил, то молча проводил бы пристальным взглядом и задёрнул окно плотнее.

Пони почти добралась до конца улицы. Ещё немного, и для неё этот день закончится. Придётся оставить привычные с детства грунтовые дороги и снова мириться с твёрдостью центральных мейнхеттенских мостовых. Зато можно будет выспаться, а во сне – отдохнуть от уговоров открыть дверь и ответить на пару вопросов, от тихого лепета в ответ, от испуганных взглядов и от повторяющегося за каждой дверью зрелища взвинченного пони, который неожиданно для себя перестал доверять окружающим. Ещё две открывшиеся на дюйм двери, и старший следователь Эплджек поймёт, уткнулась ли она в каменную стену или оказалась на краю пропасти.

— Полиция Мейнхеттена! Откройте! — громко и чётко сказала Эплджек, постучав в следующую дверь. Эту фразу она повторила за сегодня столько раз, что каждый новый казался эхом предыдущего.

— Давайте-ка без «откройте»! — моментально ответил хриплый, но высокий старческий голос. — Я ничего такого не сделал, чтобы вы за мной приходили!

Это сейчас, после нескольких дней хождения по домам и квартирам, Эплджек привыкла к таким ответам. Привычка, однако, не заменила собой удивления – слишком сильным был контраст между приветливыми неделю назад жителями большого города и теми, в кого их превратила тревога перед незнакомцами.

— Не за Вами, а к Вам. Нужно кое о чём Вас расспросить.

— Спрашивать можно и через дверь. Почему же от меня требуют её открыть? И почему именно мою? Вам других дверей мало?

Старик попался дотошный. Что ж, иногда проще смириться с излишней въедливостью, чем терять время на пререкания.

— Хорошо, можете не открывать, — ответила Эплджек и тут же перешла к делу. — Вы давно выходили на улицу? Давно общались с соседями? Вы или они видели в окрестностях нездешних пони?

— Обходимся без нездешних. К старикам никто не заглядывает, а молодёжи вокруг мало осталось.

Упрямый собеседник не заметил, как мрачно теперь звучали последние слова.

— А ночью ничего особенного не происходит? — усталая пони поправила шляпу и начала осматривать окрестности. — Шум, крики, чей-нибудь топот?

— А чему тут происходить, на наших-то выселках? Это в центре все носятся как угорелые, а у нас и спешить-то некуда — кругом поля. Так что тихо у нас, что днём, что ночью. Разве что окно в соседском доме ветром то откроет, то закроет, оно и звенит всю ночь. Само не разобьётся – так я выбью. Хозяину до него всё равно никакого дела нет, как я посмотрю.

— Нехорошо соседям окна выбивать, уважаемый, — одёрнула увлечённо рассуждающего деда Эплджек. Её взгляд уже остановился на тёмных окнах здания в конце улицы. Последнего, в двери которого она ещё не постучала.

— А ты поди поймай хозяина да сама ему про меня доложи, раз так. Я-то до него с самых похорон достучаться не могу.

— Похорон? Кого хоронили? Давно?

— Мать его с месяц назад померла. Она у него последняя из родни оставалась, а он даже слова на похоронах не сказал. Так и стоял весь день с каменной мордой. Впрочем, он у неё всегда был необщительный. Такой молчун, что я даже удивляюсь, как он знакомых матери решился позвать.

Эплджек насторожилась.

— С этими знакомыми он тоже не разговаривал? Может, спорил с ними о чём-то или просто жаловался? Не слышали?

— Думаете, я чужие разговоры буду подслушивать? — возмутился старик.

— Чем же Вам ещё заниматься, если на ваших выселках ничего не происходит?

Опросы утомили Эплджек, но теперь её начал утомлять ещё и этот дед.

— Не Ваше дело, уважаемая! Вы приходите ко мне за помощью, а сами начинаете меня обвинять, что я, по-вашему, сую нос в чужую жизнь! Я здесь на хорошем счету, за меня, знаете ли, любой поручиться может, а Вас никто никогда не видел! Что Вы на это скажете?

— Скажу “спасибо за сотрудничество”, — бросила Эплджек, оставляя нервного старика наедине с рассуждениями о том, что совсем недавно пони вели себя куда культурнее. В другой раз она объяснила бы ему, что пони вели себя ещё и сговорчивее, но заметила – сама тоже перегнула палку. Когда дело будет закрыто, надо взять отпуск, съездить в Понивилль, проветрить голову. Она провела на улицах Мейнхеттена достаточно времени, чтобы назвать его знакомым городом, но служба в здешней полиции требовала от неё куда больше, чем приятные понивилльские хлопоты. Вдобавок, ответственность за город выматывала сильнее, чем ответственность за ферму.

Пустой дом стоял поперёк дороги, которая оканчивалась как раз у его крыльца. Под дверьми остальных домов имелась всего одна ступенька, но этот был в полтора раза выше и в два раза шире при тех же двух этажах, заслужив тем самым не только веранду, но и полноценное крыльцо. На нём заслуги брошенного с виду жилища кончались: небольшой газон густо зарос сорняком, краска на стенах в нескольких местах облупилась, выставив напоказ серые проплешины сухих досок, за пыльными стёклами скрывалась такая же пыльная мебель. Одно из окон на верхнем этаже было плотно зашторено. Сумрак, окутавший дом снаружи, внутри превращался в непроглядную темень. Темень придавала окнам вид бездонных провалов, а самому дому – сброшенной раковины гигантского моллюска. Ни одно из стёкол не звенело.

Три дня понадобилось лейтенанту Эплджек на то, чтобы опросить всех своих знакомых информаторов, спуститься во все открытые подвалы и постучаться во все закрытые двери. За те же три дня первый случай успел повториться дважды. Этот район и его округа оказались слишком велики, чтобы прочесать их в один момент. Теперь же у одинокого следователя остался всего один дом, а у вопроса «где же искать причину пропажи трёх не знакомых друг с другом пони?» всего два ответа: здесь и невесть где. Если не повезёт, то правильным окажется второй и три дня будут потрачены впустую. Если не повезёт сильнее, то первый, и Эплджек останется только надеяться, что самоуверенность не выйдет боком.

В конце прошлой недели одна пони не вернулась из университета домой. Обычное дело, казалось бы: в жизни половины кобылок вместе со студенчеством начинается такая пора, когда в их жизни появляется кто-то особенный, и вместе с ним они безо всяких предупреждений исчезают, но через день-другой обязательно возвращаются, радостные и счастливые. Но на этот раз пони пропала одна, и никто из широкого круга её друзей не знал причин. Неизвестность подстегнула слухи, которые тут же разошлись по городу, заставив народ думать о худшем. Два последующих исчезновения убедили горожан, что в слухах было гораздо больше правды, чем хотелось бы. Мейнхеттен не ждал такого поворота событий. Теперь его жители стали куда более осторожными, замкнутыми и подозрительными. Те, кто мог оставаться дома, не выходили никуда. Те, кому всё-таки приходилось переступать порог, держались оживлённых центральных улиц, не забывая, впрочем, регулярно оглядываться и сторониться прохожих. Так продолжится до тех пор, пока город не станет безопасен. До тех пор, пока горожане не убедятся в его безопасности. Портрет виновника их тревог на фоне ростомера в завтрашней газете справился бы с такой задачей, и Эплджек не хотела заставлять газету ждать.

Её с детства воспитывали не входить в чужие дома без стука, ни разу не упомянув заброшенные как исключение. Пони пару секунд постояла на ступенях, собираясь с духом. Копыто твёрдо ударило в дверь один раз, а вместо второго задело только воздух. От первого удара дверь приоткрылась, будто опустелое жилище, заскучавшее от одиночества, зазывало долгожданных гостей. Эплджек ничего не оставалось, как пройти внутрь.

В прихожей стоял серый полумрак, через несколько метров переходивший в чёрную темноту. Висевший под потолком светильник никак не отреагировал на нажатие выключателя. Эплджек выудила из кармана плаща небольшой фонарик, зажала его в зубах и повертела головой из стороны в сторону, выхватывая лучом света участки коридора, дверей и углов. В планировке не было никаких излишеств вроде зала с распашной лестницей вместо прихожей – архитектор распорядился пространством с большей пользой. В прямом коридоре, шедшем в прихожую, с обеих сторон было по двери, ещё одна виднелась в противоположной входу стене. У этой же стены коридор разделялся на два, один из которых, судя по всему, оканчивался лестницей наверх. Эплджек поводила фонариком ещё немного и заметила в слое светлой пыли более тёмные пятна, которые оказались следами чьих-то копыт. Цепочки следов удалялись от прихожей, исчезали за поворотами и возвращались обратно. Эплджек навострила уши.

Осторожно ступая, она подошла к расположившимся друг напротив друга дверям и попыталась их открыть. За одной обнаружилась гостиная с креслами и камином, а за другой – библиотека. И пол, и обстановку комнат покрывала пыль, в которой никто не оставил следов. Эплджек дошла до конца первого коридора и посветила фонариком по сторонам. В стенах были такие же двери, как и рядом с прихожей, а в правом конце длинного коридора, как и ожидалось, уходившая наверх лестница с цепочками следов. О том, что левый коридор уже давно ни для кого не представлял интереса, говорил сплошной пыльный налёт на полу. Она на всякий случай оглянулась. В коридоре, по которому она прошла, было так же пусто, как и до этого. Значит, можно не беспокоиться о внезапном нападении сзади как минимум секунд тридцать. Этого времени хватит, чтобы дойти до лестницы даже на ощупь.

Ей понадобилось меньше, но перед подъёмом она всё равно оглянулась ещё раз. Ни одна ступень не скрипнула под её ногами, и вот луч фонаря уже скользит по стенам второго этажа. Он мало чем отличается от первого – те же стены и двери, только на этот раз одна приоткрыта. Круг света ныряет в щель и устраивает внутри пляску теней. Именно в этой комнате хозяева решили потрудились зашторить окно, так что осматривать её будет интереснее, чем остальные. Пони снова оглянулась, снова прислушалась к тишине и снова глянула сквозь щель. Никого не учуяв, она спокойно толкнула дверь. Та отворилась слишком легко и почти мгновенно распахнулась. Эплджек уже успела приготовиться к громкому удару о стену, как перед ней возник смутный силуэт. Силуэт махнул копытом и фонарик вылетел у неё изо рта, погрузив комнату во мрак. Через миг ей в морду упёрлась тряпка, пропитанная чем-то приторно сладким, а через два её ноги подкосились и темнота перед глазами стала абсолютной.

---

Эплджек очнулась и увидела войлок на стенах. Грубый материал прилегал к поверхности в местах, где были вбиты гвозди, и выдавался крупными буграми во всех остальных. Таким манером обычно обивают стены в лечебницах для тех, кто слишком сильно запутался в себе и не найдёт дорогу назад без посторонней помощи. Хозяин этой комнаты, впрочем, не потрудился покрыть войлок более приятной на ощупь тканью, а пол оставил и вовсе без обивки. Стены были сплошными, только в одной из них виднелось маленькое окошко в самом верху. Видимо, это подвал. На потолке висели шесть ламп, ярко освещая просторную комнату, единственным выходом из которой была дверь в самой дальней от Эплджек стене. Путь до этой двери ползком и со связанными как сейчас ногами показался весьма долгим.

— Как самочувствие? — спросил кто-то из-за спины.

Самым неожиданным для неё стал не вопрос как таковой, а искреннее любопытство в голосе.

— Выспалась, — последовал безразличный ответ.

— Это хорошо. Больше тебе спать не придётся.

Эплджек повернулась на другой бок и увидела в углу верстак с тисками и несколько станков, а перед ними — тощего пони с широко открытыми глазами.

— Что-то ты не похож на того, кто не даст мне уснуть. — Эплджек изобразила разочарование.

Тощий пони на минуту задумался, не отрывая взгляда от неё и ни разу не моргнув. Яркий свет делал мешки под глазами и выпирающие скулы ещё заметнее, придавая его морде отталкивающий вид.

— Зато я не дам тебе выжить. — выдавил он.

— Смелые намерения. Затащить меня в подвал с деревянной дверью, связать простой верёвкой и сторожить в одиночку? Гиблое дело. Не для меня гиблое, разумеется.

Глаза странного пони расширились ещё сильнее, а на морде появилась лёгкая улыбка.

— Наконец-то! Как раз ты и была мне нужна! Подожди, скоро я всё приготовлю.

— Приготовь поесть и ванну. У тебя всё-таки дама в гостях. — кольнула Эплджек ещё раз, но похититель не обратил на это внимания.

Привычным движением копыта он закинул назад грубо остриженную гриву и уткнулся мордой в большой ящик, из которого торчали куски железных прутьев, обрезки стальных листов и прочий лом. Слова Эплджек пролетели мимо него. Не отрывая глаз от копошащейся в углу фигуры с бежевой шкурой и бурой гривой, лежащая на полу пони незаметно пошевелилась. Верёвка была потёрта и её волокна торчали во все стороны, но всё же она крепко охватывала все четыре ноги. За пять минут высвободиться из такого узла не получится. Впрочем, заботливый хозяин, похоже, тоже не закончит свои приготовления в этот срок.

— Меня зовут Твидл Стоун. Я с детства любил резать по дереву. Когда я был маленький, я как-то раз утащил с кухни нож и попробовал заточить карандаш. Ничего не получилось, конечно, да и мать здорово перепугалась, когда увидела, как я играю с ножом.

Эплджек нахмурилась. Твидл выудил из ящика толстую стальную полосу и внимательно к ней присмотрелся.

— Тогда я и понял, что мне такое нравится. Только через пару лет я выпросил у неё настоящий резак, а ради первого станка мне пришлось целыми днями сидеть за учебниками, чтобы хорошо закончить год в школе.

Твидл разглядывал обрезок под одним углом, потом под другим, потом попробовал согнуть и взвесил на одном копыте.

— Никогда не любил учебники, кстати. Не видел смысла сидеть и зубрить то же самое, что тысячи других пони вызубрили до тебя. Ведь можно делать что-то своё, собственное. Вот этими вот копытами. Я вытачивал и вырезал из дерева всё, что приходило в голову. От палочек и кубиков с интересным узором до настоящих скульптур, пусть и небольших. Мать хотела отдать меня в школьный кружок к опытным учителям после того, как я вырезал бюст Селестии. Но потом…

— Ты связал меня, чтобы я не сбежала от твоих историй? — проворчала Эплджек, но Твидл даже не остановился.

— …я стал делать всякую ерунду на продажу и купил себе токарный станок по металлу. Сразу универсальный! Тогда мать и перестала меня уговаривать записаться в кружок, ведь мой станок был лучше школьных!

Эплджек служила в полиции три года – не самый долгий срок. За это время ей довелось пообщаться с мелкими хулиганами, залезшими в долги налётчиками, неспособными на самоконтроль громилами, незамужними, но дорого одетыми кобылками и простыми бездомными. Их повадки были достаточно заметны, а мотивы – в меру очевидны для того, чтобы откалибровать врождённое чутьё. Благодаря этому чутью она почти без ошибок могла разглядеть другого пони насквозь, но Твидл Стоун не вписывался в её мерки. Никто из её знакомцев с другой стороны закона не прерывал подготовку к убийству самозабвенным хвастовством. Пока на ногах верёвка, придётся искать к нему оригинальный подход.

Твидл положил полосу на верстак и взял в зубы молоток. Эплджек воспользовалась его молчанием и спросила:

— Ты уверен, что это мать перестала тебя уговаривать, а не ты перестал слушать?

Твидл поставил на заготовку керн и стал бить по нему, каждый раз сдвигая. Закончив, он тихо положил молоток на место и повернулся к ней. Вместо выпученных глаз на неё смотрел тяжёлый взгляд исподлобья.

— А какая разница? Она всегда мешала мне заниматься любимым делом. Что я забыл в этом кружке? Я видел, кто туда ходит. Как-то раз зашёл в их мастерскую, чтобы посмотреть на оборудование и даже поговорил кое с кем. Рассказал, что хочу заниматься этим всю жизнь. Хочу делать то, что не сможет никто другой. Хочу стать художником по металлу. Хочу творить. Потом показал им пару деревянных фигурок, которые сделал сам. Знаешь, как они посмотрели на меня? С завистью. Они даже не хотели достичь того же, чего и я, но всё равно завидовали мне! Какой в этом смысл? А ещё вместо того, чтобы делиться опытом, они обсуждали Вандерболтов. Вандерболтов! Зачем земным пони Вандреболты? Зачем? Моя мать тоже не знала, но всё равно пыталась заставить меня ходить в этот кружок.

Уже к середине этого монолога Эплджек закрыла глаза и опустила голову на пол.

— Мать оказалась виновата в том, что ребята из кружка тебе не понравились? Ребята из кружка не понравились тебе потому, что у них были свои интересы? Это было давным-давно, но ты всё ещё об этом вспоминаешь? Я тебя умоляю, прекрати ныть.

Твидл подошёл к станку и закрепил полосу под сверлом. После нажал кнопку на боковой стенке, и послышалось едва заметное гудение. Ещё одна кнопка запустила сверло.

— Это моя мать постоянно ныла о том, что я слишком чёрствый. Что мне нужно быть более открытым, иначе я так и проживу всю жизнь один. А вдруг я этого и хочу? Ей такая мысль и в голову не пришла! Однажды вечером я выхожу из мастерской, поднимаюсь к себе, а в моей комнате сидит какая-то кобыла. Вся причёсанная, разодетая. Подходит ко мне, здоровается, начинает рассказывать о себе. Вроде и жмётся, но пытается стрелять глазками и заигрывать. У меня и так хватало дел, но пришлось её слушать. Да кому интересны твои рассказы! Кому интересно, кого ты там играла в школьных постановках!

— И под каким предлогом ты её выгнал? — вяло пробормотала Эплджек, не открывая глаз.

— Сама убежала. Оказалось, надо просто встать на месте и молча смотреть на неё несколько минут без всяких эмоций. Скатертью дорога. И без неё хорошо.

Мастер начал плавно опускать сверло в намеченные керном углубления. Тонкая металлическая стружка вылезала по краям новых отверстий и иногда отлетала в стороны, но сосредоточенный на сверле Твидл не обращал на это внимания.

— Если бы ты её не выгнал, твоя жизнь могла сложиться иначе.

— Да, могла. Свои перспективы стать мастером я променял бы на ухаживания за кобылой, которая в итоге всё равно ушла бы от меня. Думаешь, она сама ко мне напросилась? Уверен, что это мать решила сосватать мне дочь какой-нибудь знакомой. Всё ради того, чтобы показать другим, какие они подруги, и вообще... — Твидл задумался ненадолго. — Она могла бы спросить сначала меня. Знаешь, это не первый случай, когда мать пыталась познакомить меня с кем-то. Может, она и была права, что я одинок, но всегда ошибалась, когда подыскивала мне друзей… Ну да ладно, больше она меня не побеспокоит.

— Твой сосед рассказывал, что она недавно умерла. И если верить его словам, на похоронах ты выглядел совсем не так, как пытаешься выглядеть сейчас.

Твидл не повёл и ухом.

— У тебя просто не всегда получалось найти общий язык с матерью. Да и не только с ней, если вспомнить твои рассказы. Все твои жалобы до смеха мелочны, и ты сам это понимаешь. Ты просто сам вбил себе в голову, что никогда не любил её.

— Тебе-то откуда знать?! — оборвал Эплджек Твидл и с силой крутанул штурвал вверх. Сверло вылетело из заготовки, шпиндель громко звякнул о бабку. Разгорячённый пони выхватил полосу из крепления и сунул в тиски, которые стояли у другой стены.

 — Оттуда, что я общалась с другими пони гораздо больше тебя и хорошо в них разбираюсь. Ты мог бы и не рассказывать мне свои истории про то, что общение у тебя не ладилось – всё это написано на лбу. Мать пыталась сделать из тебя нормального пони, но ты сидел в своём углу и выдумывал причины, почему тебе никто не нужен. Может, ты и убедил себя в том, что в обществе для тебя нет места, но насчёт матери у тебя так ничего и не вышло. Слишком много воспоминаний и слишком мало плохих слов о том, кого ты пытаешься прогнать из памяти. Я умею отличать враньё от искренности и скажу прямо: я тебе не верю.

От удара полоса разломилась в том месте, где было больше всего отверстий, и звякнула по полу. В тисках остался небольшой кусок, изъеденный сверлом.

— Зато я верю себе! После смерти матери у меня наконец-то появились друзья! Но не те, которых выбирала она, а которых заслуживаю я.

— Оу, вот это уже интересно, — тихо произнесла Эплджек, приподняв голову и повернувшись в сторону скрывшегося за полем зрения Твидла. — И почему же ты не научился у них быть более приветливым?

— Потому что я научился у них ненавидеть по-настоящему. Знаешь, ты почти угадала. Я на самом деле хочу забыть мать, просто я захотел этого недавно. Я изменился. Только после её смерти до меня дошло, как упорно она травила мне жизнь. Это друзья объяснили мне, друзья открыли мне глаза, друзья рассказали всё то, чего старательно избегала в разговорах она. Друзья сделали меня настоящим пони. Образцовым. Друзья. Точнее, друг. Один. Остальные нас пока не понимают.

Эплджек порадовалась, что уже научилась контролировать себя. Если бы не выдержка, сама собой появившаяся после регулярных бесед с самыми разными гражданами, она могла бы сорваться и наорать на образцового пони, который посчитал откровением болтовню первого встречного. Разговор понемногу движется, незнакомец раскрывается, его тайны выходят на поверхность, а потому не надо торопить события. Лучше снова опустить на пол тяжёлую от полоумных речей голову и немного отдохнуть.

— Признаюсь, первое время мне было тяжело. Вот мать всегда рядом, а вот её уже нет. Слишком резкое изменение. Будто оказался на другой планете. Слишком резкое. С матерью было невыносимо тошно, а без неё невыносимо грустно. Но кто бы мог подумать, что мне захотят помочь! Мой друг сам постучал ко мне в дверь. Сам подсказал очевидную мысль, до которой я не смог додуматься: возненавидь, чтобы забыть.

— Друг? Сосед сказал, что в этот дом уже давно никто не заходил. Как ты вообще умудряешься жить здесь незаметно? — насторожилась Эплджек.

Но Твидл в очередной раз пропустил её слова мимо ушей. Куда больше его интересовали собственные слова и заготовка в тисках, отверстия в которой образовывали некий контур. Вдоль этого контура от ударов молотка Твидла отламывались куски лишнего металла. Даже после равномерного гула станка шум ударов выделялся громкостью. Такой звон металла можно было принять за звон хлопающего окна, если слушать издалека.

— У меня не получилось забыть, — продолжил он. — Испорченное детство просто так не уйдёт из памяти. Но теперь я знаю, кто именно испортил его. Знаю, что для матери я был куском глины, из которого можно лепить всё, что угодно, и которому не положена собственная личность. Теперь мне легче.

Последний удар молотка оказался самым тяжёлым. Обрезки полетели в тот же большой ящик, в котором лежала железная полоса. Заготовка звякнула, выпав из разжатых тисков.

— Легче, говоришь? Так почему ты всё ещё не вылез из своей скорлупы и не завёл нормальных друзей? Почему ты не выкинул из головы всю ту чушь, которую я слушаю уже целый час? — измождённым голосом спросила Эплджек.

— Чушь? Ты многого не понимаешь, но я тебе объясню. Начну издалека. Посмотри, среди кого ты живёшь. — Твидл сделал пару шагов в её сторону. — Эти пони изо дня в день убеждают окружающих, что всегда поймут, всегда простят и всегда придут на выручку. Они даже нашли себе принцессу дружбы в какой-то деревне. Ну не бред ли? Однако стоило случиться чему-то неожиданному, как их выдуманное мировоззрение зашаталось. Из этого города исчезает всего одна пони в день, а они уже не находят себе места от страха. Сидят по домам, закрывшись на все замки. Если для них все вокруг – друзья, то зачем им замки на дверях? Разве я не прав, что ненавижу их за лицемерие? И я не буду выкидывать моё новое чувство из головы. Оно мне уже нравится.

Твидл отвернулся от Эплджек и принялся закреплять заготовку в зажиме шлифовального станка. По удару кнопки станок загудел, разгоняя грубый диск. Лежащая на полу тяжело вздохнула.

— Если ненависть тебе и вправду нравится, чуши у тебя в голове гораздо больше, чем кажется с первого взгляда. Ты понятия не имеешь, как устроены пони.

— Да ты что! Разве ты за всю жизнь ни разу не задумалась, как легко можно манипулировать лицемерами? Надо только выяснить, в чём именно они врут сами себе, а потом невзначай задать пару противоречивых вопросов. Они сразу начнут метаться, лепетать что-то, а ты наседай на них крепче и начинай стыдить. Да погромче, чтобы другие лицемеры тоже слышали! Это для них самое страшное – когда их раскрывают. Покажи своим ненаглядным пони, что они сами виноваты в том, что от них вот-вот все отвернутся, посмотри на их испуг, почувствуй их бессилие и делай с ними всё что угодно. Они будут прогибаться под тебя, насколько ты этого захочешь. Я с детства хотел, чтобы меня уважали, я пытался делать что-то хорошее ради этого. Но только сейчас я осознал, что простым манипулированием можно добиться большего. Я прекрасно понимаю, как устроены пони. Я прекрасно понимаю, как их напугать. Понимаю настолько хорошо, что их страх уже начинает навевать скуку.

— Скуку? — по спине Эплджек пробежал холодок. — Скольких ещё ты убил?

Она навела на Твидла пристальный взгляд и приготовилась, сама не зная к чему. Шлифовальный круг высекал из железа пучки искр. Твидл наблюдал за ними с довольной улыбкой.

— Скука от качества, а не от количества. Мне попадались только те, кто сразу терял все силы и желание жить. Они зажмуривали глаза вместо того, чтобы следить за моими движениями и ловить удобный для побега момент. Они попискивали вместо того, чтобы молить о пощаде. Я даже никого не связывал, ноги у них подкашивались сами. Они не осознавали, что к утру всё кончится только для них, но не для меня. Что я снова выйду в город, и, возможно, встречу того, кому они рассказывали чушь о вечной дружбе. Слишком примитивные существа. Слишком предсказуемые. Все до одной. Даже боятся примитивно и скучно. Впрочем, глупо считать, что пони настолько одинаковы. Рано или поздно передо мной встанет кто-нибудь, кто просто так не испугается, и я должен подыскать заранее подходящий страх. Вот поэтому мне была нужна такая, как ты.

— Почему я должна тебя бояться, если ты ничего мне не сделаешь? — снисходительным тоном спросила Эплджек. — Последний раз ты пытался общаться с другими пони давным-давно, и ничем хорошим эти попытки не кончились. Ты хотел быть cреди них, но вместо этого перебирал железки в подвале. Боролся с, как тебе казалось, эгоизмом матери. Ты считаешь себя настоящим смельчаком и почти что гением, но почему у тебя никогда не хватало смелости подружиться с первым встречным? Почему не хватило смекалки, чтобы найти с ним общий язык? Ты оборвал жизни трёх беззащитных пони, которые жили среди добра и любви, и даже не представляли, что с ними может такое случится. Ты обвиняешь их в лицемерии и трусости, но с чего ты взял, что сам достаточно твёрд характером? Почему ты решил, что сможешь переломить меня?

Шлифовальный круг перестал ходить вдоль заготовки и Твидл достал из зажима грубо выточенный, но массивный и острый нож.

— Посмотри. Для каждой гостьи я делал новый, но они почти не наблюдали за моими стараниями. — Твидл сделал несколько мелких шагов к Эплджек. — Даже если этот нож успеет затупиться, я сделаю новый. С каждым разом они получаются убедительнее. Кляп во рту и войлок на стенах скроют тебя от чужих ушей. Я узнаю, чего ты боишься. До утра далеко, а ты, в конце концов, связана.

— Уверен?

Колкий взгляд Эплджек сбил лёгкую улыбку с морды Твидла.

— Пока ты стоял уткнувшись в свои железяки, я могла выпутаться из десяти таких узлов. А ты, конечно же, мог сам догадаться, что неправ. Ты так сильно поверил в своё превосходство, что не обратил внимание на элементарные вещи.

Она лежала неподвижно, но больше Твидл не мог сделать ни шагу.

— Я сейчас про то, что с тобой стало после смерти матери. Ты всю жизнь хотел свободы, и наконец-то у тебя появился шанс. Но ты не стал воплощать детские мечты, ты просто обозлился на весь мир. Ты хотел стать художником по металлу? Ну и где твои художества?

Твидл нахмурился и остановился взглядом на ноже.

— Твоя мать купила тебе первый станок, а ты даже не заметил, как она беспокоится о тебе. Она хотела, чтобы у тебя были друзья, чтобы тебе было, о чём с ними поговорить и чем похвастаться. Она хотела, чтобы у тебя было будущее, а у неё – повод для гордости за сына. Но вместо прогулок и знакомств ты каждый день спускался в подвал, чтобы сбежать от жизни. Ты и сейчас бежишь, только теперь ты начал принимать заботу за зло.

— Мне не нужна такая забота! Без матери мне было бы лучше! — крикнул Твидл, срываясь на визг.

— Ты понятия не имеешь, что значит жить без матери, дурень. И больше не смей перебивать меня! — прорычала Эплджек. — Всё, что тебе было нужно – просто поговорить. Представить, на что надеется мать и рассказать ей, как можно было бы поступить лучше. Тебе не нравился школьный кружок? Ей вообще было плевать на кружок! Она хотела, чтобы ты вырос тем пони, который не затеряется среди других и не пропадёт. У тебя была возможность предложить ей своё решение, но ты замкнулся и стал убеждать себя в том, что обойдёшься без общества. Все ваши проблемы мог решить один спокойный и откровенный разговор.

— Но она никогда не слушала меня! — Твидл мелко дрожал, и часть этой дрожи передалась крику.

— Заткнись! Она всё решала за тебя потому, что ты был ни на что не способен. Ты хоть раз попытался решить свои проблемы? Не понравились пони из кружка? Так ищи друзей в другом месте! А лучше – ищи проблему в себе. Ты начал ненавидеть всех не после смерти матери, а задолго до. Ты даже не попытался измениться. Знаешь почему? Тебе нравится жить в скорлупе. Нравится думать, что кругом одна гниль. Твоё желание добиваться чего-то – просто оправдание, чтобы показаться умнее и выше остальных. И не за счёт той пользы, которую ты принёс бы другим пони, а за счёт их унижений.

Твидл сделал шаг назад. Глаза вновь были широко раскрыты, взгляд блуждал из стороны в сторону.

— Но ведь я… Я хотел…

— Уже неважно, чего ты хотел. Пони, которые оказались в этом подвале, жили самой простой жизнью. Пытались собрать вокруг себя тех, кто им нравился и был добр с ними. Решали проблемы в меру сил. Они не были идеальны, но понимали это и надеялись стать хоть капельку лучше к концу своей жизни. Но из-за тебя они успели не всё. Ты навыдумывал кучу всякой чуши, поверил в неё и их дела остались незаконченными. Ты хотел узнать пони получше, но не смог разобраться даже в себе. Ты и есть эгоист, трус и лицемер.

— Не обвиняй меня! Я знал, что делаю! То, что я натворил, ты считаешь отвратительным, но мне это помогло. Я осознал себя, видишь? А после твоих слов я осознал, что этот мир не для меня одного. Я оступился, но всё ещё могу найти своё место среди пони!

— Уже не можешь. Ты променял это место на пару лет любования собой и несколько дней удовольствия от чужих страданий.

— Но мы живём в Эквестрии! Должна же у меня остаться надежда хоть на что-то!

— Тебе остаётся только готовиться. Суд Селестии строг. И не надо так резко менять свои взгляды на жизнь, это ещё никому не помогало. После твоих попыток выторговать прощение ты остаёшься таким же лицемером, только тошнит от тебя сильнее.

Твидл замер. Немного подумал, глянул на Эплджек, покрутил в копытах блестящий кусок металла и схватился за него покрепче. Потом оскалился и сказал:

— Раз твоя страна может принять только одну породу лицемеров, то придётся им обойтись без меня!

После этих слов он вогнал нож себе в горло.

---

Деловые кварталы Мейнхеттена наполнились цокотом копыт несколько часов назад, но для притаившегося в одном из переулков бара день только начался. Эплджек сидела за стойкой, перед ней стоял стакан с водой, а взгляд переходил с редких посетителей на щели между тяжёлыми портьерами на окнах. Щели были достаточно широки, чтобы можно было разглядеть прохожих, и достаточно узки, чтобы не привлекать их внимания. Наконец-то у усталого следователя была возможность расслабиться.

Кому-то бар “Тоффиз” мог приглянуться своим просторным помещением, которое наполнялось только ближе к полуночи. Кому-то — обстановкой, которая не менялась уже много лет и казалась некоторым привычнее домашней. В списке Эплджек этот бар стоял выше остальных потому, что из общительного бармена не приходилось вытягивать все слухи по слову. Пегас Ивнинг Глоу был молод, даже моложе её самой, и пока что ничего не говорило о том, что в его характере появится та опасливость, которая управляет всеми сотрудниками подобных заведений при общении с полицией. Впрочем, сейчас ей нужен был не источник информации, а собеседник.

— Ну, так как закончилось то дело с пропавшими пони? — спросил он, откинув с глаз тёмно-оранжевую гриву.

— В смысле, хорошо или плохо? Оно закончилось, можешь быть уверен. Это единственное, что в нём есть хорошего.

— Раньше ты всегда стремилась прихвастнуть тем, как раскусила что-нибудь, а сейчас просто сидишь и смотришь по сторонам. Эдак я начну думать, что ты тоже полюбила секреты. Что же такое произошло? — участливо сказал пегас, выравнивая бутылки на полках.

— Три пони мертвы. Тот, кто в этом виноват, тоже. Не считаю такой исход поводом похвастаться, и попросила бы тебя не рассказывать об этом всем и каждому. Секреты временами бывают полезны. Кто знает, как отреагируют местные, когда узнают о таком? Таких случаев по всей Эквестрии единицы. Слишком большая и ужасная неожиданность для тех, кто привык к покою. Родственникам жертв, разумеется, мы обо всём сообщим. Уверена, они не будут распространяться. Остаётся ждать, пока этот случай не забудется.

Ивнинг помолчал с минуту, потом осторожно спросил:

— Но… Но ведь такое может повториться, да? Полиция сделает что-нибудь, чтобы это предотвратить?

— Мать того пони оказалась слишком заботливой, а сам он слишком замкнутым. Он не мог объяснить ей, каким путём идёт по жизни, а она не могла приглушить своё желание заботиться и послушать сына. В один момент они настолько запутались друг в друге, что стали почти чужими. Никто из них не хотел никому зла, просто в итоге сын слетел с катушек. Ты просишь предотвратить ошибки, совершённые из лучших побуждений? Не смеши.

— Слетел с катушек? Одного непонимания в семье хватило, чтобы свести пони с ума?

— Чтобы заставить ненавидеть весь мир и подтолкнуть на убийство, одного непонимания, как выяснилось, вполне достаточно. И да, со своим рассудком он распрощался без всяких шансов стать нормальным. Всё рассказывал мне, как к нему приходит какой-то друг, но в доме были следы только одного пони. Эта часть его бредней была самой адекватной.

— Разве рассказы о друзьях не следует проверять отдельно? Они могут существовать на самом деле и оказаться сообщниками, ты же знаешь. В конце концов, следы на полу — не самый убедительный довод, чтобы отказаться от расследования.

— Правильно, но кое-что ты забыл. Этот город я знаю как свои четыре копыта, а тот район на неделе исходила вдоль и поперёк и освежила знания. А ещё ни у кого не получалось меня обмануть. За несколько прошлых дней я поговорила со многими пони, с крайне неприятными в том числе. Возможно, когда-нибудь и они пойдут против закона, наломают дров и охотиться придётся за ними. Я взяла их на заметку. Однако сейчас я могу сказать с уверенностью: тот, кого я встретила в подвале, не мог рассчитывать даже на их компанию. Пожизненное одиночество было его выбором. И узнай об этом выборе другие пони, они бы обрадовались.

— Часто ты работаешь над делом одна? Разве у вас в полиции никого больше нет? — тут Ивнинг прищурился. — Твоё начальство знает, чем ты занимаешься?

— А ты догадливый. Молодец. Мейнхеттен – спокойный город. Достаточно спокойный, чтобы моё начальство размякло и обленилось. Никакой расторопности, ни чутья, ни хватки. Приходится мне постоянно быть начеку и лезть во все тяжкие. Чего не сделаешь ради родни?

— Родни? Но ведь ты живёшь здесь одна.

— Сестра уже совсем большая. Потянуло в большой город, но ещё сама не знает, в какой. Не то в столицу, не то сюда. За Кантерлотом найдётся кому присмотреть, но насчёт Мейнхеттена лучше перестраховаться. И я сделаю всё, чтобы к её приезду тут было как можно спокойнее и безопаснее.

— Ну, раз она совсем большая, — улыбнулся Ивнинг, — то ты знаешь, какое место ей показать в первую очередь. — и гордо взмахнул передними копытами в разные стороны.

— Глоу, я тебя умоляю. — Эплджек по-доброму ухмыльнулась. ­— Что она подумает о городе? В этом баре не знают, что такое сидр.

— Обижаешь! — подмигнул ей Ивнинг. — У нас есть сидр из Кантерлота, из Балтимэра, из Филлидельфии. Отовсюду, где растут яблоки.

— И из Понивилля?

­— Эм… Нет, такого нет. — бармен пожал плечами.

— Я же говорю: в этом баре не знают, что такое сидр. — ответила Эплджек,улыбнулась на прощание и направилась к дверям.

— А Понивилль — это ведь… — одёрнул её Ивнинг.

— Да, мой родной городок. Эпл Блум сейчас там.

— Эплджек, и всё-таки… Ты так крепко любишь родных, так к ним привязана… Разве нельзя было спасти того… который из подвала? Да, он ужасный пони, который натворил много ужасных вещей, но разве он был безнадёжен?

­— Знаешь, Глоу… — она задумчиво склонила голову. — Я бы над этим подумала, будь у меня хоть малейший повод ему доверять. Но он сам отказался от всякого сочувствия и до последнего думал, что прав. Больше скажу, он пытался оправдаться, пытался придать своим преступлениям смысл. Да, он был абсолютно безнадёжен. Я могла отговорить его от самоубийства, но зачем? Оставлять его в живых — гигантский риск.

— Но в Эквестрии есть темницы, из которых не сбежать. Он просидел бы остаток жизни под замком, но родные бы знали, что он жив. — затараторил пегас.

— У него никого не осталось. Мать умерла несколько месяцев назад.

— Вот как… А будь она жива, поставила бы ты себя на её место? Смогла бы перенести смерть собственного сына, да ещё и остаться потом в одиночестве? — сумбурные мысли захлёстывали его.

— Глоу, не будь дурачком. — Эплджек пристально смотрела Ивнингу прямо в глаза. — Повторяю: он опасен. Из любой тюрьмы можно сбежать, а из лечебницы подавно. Перевоспитать таких, как он, тоже никому не удавалось. Надежды, что он изменит себя сам – никакой. И в конце концов… Понимаешь, есть своя родня, а есть чужая. Когда моей что-то угрожает, о чужой я не думаю.

Эплджек вышла и притворила за собой дверь, оставив Ивнинга наедине с пустыми стаканами и угасающим звоном колокольчика. Пегас вздохнул, запрокинул голову и какое-то время разглядывал потолок. Потом вспомнил, что надо бы позвать за стойку напарника, а самому протереть от пыли полки с бутылками и заново вымыть все стаканы. Не то чтобы он плохо следил за вверенным ему хозяйством, но монотонная работа позволяла уйти в размышления, а подумать ему было над чем.