Воспоминания в Вечер Теплого Очага

1. Неслышная поступь тигра

Золотистый свет утреннего солнца скользил по острым заснеженным вершинам Ближнего Ветренного Хребта. Пятна яркого света, приобретавшие особую прелесть на фоне не по-весеннему темного синего, безоблачного неба, заставляли играть тенями и искрами золота, серебра и лазури изрезанные ущельями и трещинами ледников вершины.
Недавно позавтракав в компании своей матери, леди Аврисии, Селестия умиротворенно наблюдала за стаей птиц, сбившихся в стройный клин, и готовящихся броситься в жестокие объятия ледяных горных ветров. Стояла ранняя весна, восхитительно сочетавшая в себе свежую прохладу воздуха и ласковое тепло Солнца. Птицы, остановившиеся в благословенной долине Трех Рек передохнуть, покидали ее, что бы отправиться в свои родные места, где-то на севере. Жаль. Через эту землю держали свой путь птицы с невероятными голосами, прекрасными, как и их яркое оперение. Но им на смену придут другие. Отличаться будет только песня, и это хорошо, ведь цикличность и разнообразие — это первооснова всей жизни, как учили мудрые старые аликорны.
Тихо шумел в отдалении водопад, и гул его возвращался эхом от высоких стен Зала Совета, чей стеклянный купол горел сейчас ослепительным солнечным сиянием, отражая встающее за спиной Селестии светило.
Она любила этот водопад, как, впрочем, и каждый уголок этой долины. Каждый вечер, она засыпала под его приглушенный гул, и каждое утро просыпалась с восходом, чтобы первой увидеть луч солнца, преображающий серую стену падающей воды в захватывающее дух зрелище и буйство красок, кричаще яркое, и при этом невесомо-воздушное.
Ее младшая сестра по имени Луна, совсем еще ребенок, хотя и на 20 лет, то есть в два раза, ее младше, совершенно не разделяла ее восторгов относительно красоты радуг, солнца и сияющих горных вершин. Она была влюблена в ночь, как и их отец, Фенгарион, во многом на нее похожий. Столь же беззаботный и веселый, невысокого роста, но поистине высоких манер, достойных императора. Впрочем, когда в доме не было гостей, он мог превзойти Луну в количестве глупостей и несерьезностей, совершенных за одну минуту. Их имена, Фенгарион и Луна, вполне очевидно указывали на их страсть к ночным светилам, звездам и гипнотизирующей черноте. Часто, сидя бок о бок, они вглядывались в эту жутковатую, на вкус Селестии, бездну, пытаясь разглядеть новые звезды, новые клочки светящихся вуалей, и другие удивительные явления. И каждый раз находили. Луна могла сутки напролет потом тараторить, как заведенная, об удивительных спиралях холодного огня, о красочных прозрачных тканях одеяний неведомых небесных существ. Селестии оставалось лишь кивать в ответ, недоумевая, как можно увидеть столько всего, глядя в черное ничто. Ее взгляду небо свои секреты не раскрывало, даже не смотря на ее имя.
Что было удивительно, ведь имя ее имело непосредственное отношение к небесам. Так уж сложилось среди аликорнов, что имена даются не просто так. Имя дает мудрец из числа Древнейших, чьему взору открыто бесконечное ажурное плетение грядущего. И никто не может оспорить озвученное решение. Равно как и раньше времени понять, что же в действительности означает это имя-предсказание. Древнейшие никогда не делились своими знаниями по запросу, они всегда приходили и уходили и говорили только тогда, когда они считали нужным. Да и поди пристай к такому с расспросами. Селестию передернуло от воспоминания — прямо перед ее носом однажды возник один из этих загадочных аликорнов, прямо из воздуха, окруженный завитками черноты. Даже не бросив взгляд своих клубящихся черным глаз на запутавшуюся в собственных копытах от волнения маленькую девочку, он прошел, в прямом смысле сквозь нее, и, пока Селестия приходила в себя от внезапно нахлынувших смешанных чувств страха, дурных предчувствий и ощущения веса всего мира на своей спине, двинулся по тропинке к залу Совета.
Порыв холодного ветра, налетевший со стороны гор, заставил юную Селестию поежиться. А может быть, это все воспоминания о том моменте? Закрыв глаза, она тряхнула головой, изгоняя этот жуткий образ, и снова окинула взглядом залитую волшебным золотистым светом долину. Красота ее быстро успокоила взволнованное сердце.
И все же, Селестия не переставала гадать, что же означало ее имя. Имя всегда являлось предзнаменованием Метки, и часто, даже не расшифровывая истинное значение имени, можно было предсказать, какую Метку стоит ждать, когда предназначение начнет исполняться. У Селестии же, как и у Луны, единственных двух детей Долины и расы аликорнов на данный момент в целом, Меток еще не было. Они часто представляли себе их образ, делились идеями друг с другом, и подшучивали друг над другом, если идеи были глупыми. У двух сестер были только они сами, никаких сверстников, но нельзя сказать, что бы это их тяготило. Они просто не задумывались об этом. Раса, живущая десятки и сотни тысяч лет, нуждается в пополнении своих рядов очень редко, и поэтому ребенок в сообществе аликорнов, не говоря уж о сразу двоих — это настоящее событие, случающееся раз в тысячелетие. Возможно, именно благодаря этому, Селестия и Луна не чувствовали себя чужими рядом со взрослыми. Они были равными, по согласию обеих сторон. Естественный путь, которым жила Долина уже не поддающееся счету количество лет.
И так же было естественно, что у них было множество своих секретов, и мыслей, которые они предпочитали оставлять исключительно для себя. А потому, ни Селестия, ни Луна даже не пытались поделиться своими соображениями по поводу своего предназначения со взрослыми.
Отбросив все уже обсужденные с сестрой идеи, она снова и снова возвращалась к этому вопросу, сидя на шелковистой траве, под теплым солнцем. Определенно, она любила небо. Горные вершины и ветер в лицо, шумящий в ушах и треплющий длинную гриву. Все свое раннее детство она провела, исследуя Долину и окрестные земли по воздуху, иногда не касаясь твердой земли неделями, питаясь лишь солнечным светом и особой материей облаков и небесных радуг, существовавших только над Долиной, и, говорят, в Вольных Небесах Пегасов. Крайне специфической на вкус, к которому, впрочем, можно привыкнуть. В отличие от капель воды, что составляли основу этих явлений в других землях, они состояли из чего-то иного, природы чего она не знала.
Недели эти она проводила, перелетая от одной вершины к другой, делая многочисленные открытия, потрясающее юное воображение. Будь то высокогорная пещера с волшебным светом грибка на стенах, и звонкими ледяными ручьями, возводящими своим потоком величественные сталактиты, или гнездо орла в расщелине, заполненное серым пухом и таящее в себе пару пятнистых яиц, ожидающих своего часа. Все это было каждый раз в новинку для Селестии, все интересовало молодую первооткрывательницу. Она прожила на этом свете сорок весен, что уже возраст вхождения в серьезность для аликорнов, и практически вечность для остальных обитателей земли, кроме, пожалуй, драконов, но все еще смотрела на мир широко открытыми глазами маленького ребенка с душой поэта. Она не уставала удивляться красоте этого мира, и она дала себе клятву, что сохранит эту восторженность всю свою жизнь. Немыслимо длинную жизнь, с точки зрения тех, кого аликорны называли «смертными». Пони, грифоны, даже драконы — все они были бабочки-однодневки, по сравнению с теми, кто пришел в этот мир первыми. Нет, они не были бессмертными, несчастный случай и даже старость — они все еще угрожали этим могущественным созданиям. Но эти понятия были столь далеки, столь эфемерны, что никто даже не задумывался об этом.
Желая утолить свою жажду исследований, Селестия мечтала повидать мир. За все то время, которое она провела, исследуя окрестности, она ни разу не удалялась от дома дальше, чем на несколько сотен миль — до Дальнего Ветреного Хребта. С не-угасающим энтузиазмом она штурмовала родителей, прося разрешения отправиться в дальнее путешествие, иногда превосходя в настойчивости и детской непосредственности свою сестру. И каждый раз она получала твердый отказ в ответ на просьбу отправиться в земли пони или грифонов. Родители стояли неприступной скалой, парируя ее жалостливые просьбы утверждением, что там слишком опасно даже для взрослого аликорна, и что она еще не готова увидеть, как живет остальной мир. Картина эта, как они говорили, может глубоко ее поразить и навсегда пошатнуть здоровье.
Каждое утро Селестия бросала полный решительности и сомнений взгляд на ледяные зубцы хребта, и каждый раз она в итоге останавливала свое рвение. От безрассудного побега ее предохраняло безоговорочное доверие к родителям, и любовь, глубокая и чистая. Даже если разумом она не могла принять туманных доводов о неведомых опасностях, сердцем она понимала — их беспокойство имеет твердую почву под ногами. И потому, ее часто посещали мысли, что неплохо бы найти способ натренировать себя в магии и физической силе больше, чем позволяли ее учителя, что бы получить возможность действительно постоять за себя.
От легкой полудремы и роящихся в голове мыслей Селестию отвлек скрип двери их маленького летнего домика на берегу быстрого ручья, текущего от водопада. Из темного проема показалась не менее темная голова Луны, чьи взъерошенные голубые волосы представляли собой невероятное подобие разоренного гнезда. Зевая так, будто она собралась проглотить Солнце в небе, Луна, последовательно потягиваясь каждой ногой и крыльями, двинулась к ручью. Похоже, она абсолютно не выспалась, что совершенно неудивительно, для ее образа жизни.
Рухнув на колени передних ног, она с громким плеском сунула голову в ледяной поток. Представив себе ее ощущения, Селестия почувствовала, как у нее сводит мышцы челюсти, будто она съела целый лимон. С пронзительным и жизнерадостным взвизгом, Луна вскочила на ноги, изящно махнула головой, и темная волна длинных мокрых волос блеснула на солнце, разбрасывая искристый дождь из капель. Буквально через долю секунды, она со всех ног бросилась к своей старшей сестре, и с разбегу воткнулась мокрым холодным носом ей в шею. Острый тонкий рог проскочил буквально в волоске от нежного ушка Селестии, и та вся сжалась, а шерсть вдоль спины встала дыбом, то ли от запоздалого страха пораниться, то ли от обжигающего холода на разогретой солнцем шее, от облепивших ее мокрых волос Луны.
Стараясь не вкладывать сил больше чем требуется, Селестия отпихнула сестру копытом. Та, неуклюже взмахнув крыльями, уселась на зад, и радостно улыбнулась, в буквальном смысле до ушей.
— С добрым утром, старушка! Что было на завтрак?
Эта фраза была практически ритуальной, на протяжении последних нескольких лет, с тех пор как Луна в полной мере раскрыла свою страсть к ночным прогулкам с отцом, и потому начала просыпать завтраки с Селестией и матерью. Что же до отца, Селестия не помнила ни одного дня, когда бы он встал раньше полудня, а то и позже. Большинство дней он спал до самого позднего вечера, и потом уходил на всю ночь. Похоже, Луна мечтала так же перейти окончательно в ночную жизнь, но еще совсем молодой организм было невозможно переспорить. После трех часов после полуночи ее неизменно бросало в пучину сна, буквально сшибало с копыт.
Селестия, неопределенно поведя передней ногой, ответила:
— Ммм, ну, сегодня вроде бы были блинчики с черникой. Но все уже съели.
— Как съели?! — возмутилась Луна. Она была известным фанатом черники, и когда дома выходил запас свежих ягод, или варенья — она долго еще не могла в это поверить, заглядывала во все кладовые, но, в итоге, успокаивалась до начала следующего сезона.
— Надо было раньше вставать. Остались вчерашние ванильные сухарики. Или им уже две недели? Никто не ест эту гадость.
— Так нечестно! — обиженным голосом ответила Луна. — Я тоже хочу блинчиков с черникой!
— Ну, сходи к маме, может быть сделает еще.
— Ага, как же, она такая же вредина, как и ты.
Селестия фыркнула с улыбкой. На самом деле, на кухне в их доме было еще много чего вкусного, что можно было бы съесть на завтрак — в том числе и почти полная банка черничного варенья. Но Луне она об этом не сказала. Сама догадается. Луна, тем временем, не дожидаясь ответа на свое обвинение, быстрой трусцой вернулась к дому и нырнула в кухню-веранду.
Послышался радостный возглас. «Ага. Догадалась» — подумала Селестия. Через минуту, из двери выплыл длинный-длинный кусок хлеба, с целой горой источающих сок черничных ягод на нем. Луна выбежала следом, и ее предвкушающую широкую улыбку было видно с разделявшего сестер расстояния.
Добежав до Селестии, Луна вцепилась зубами в бутерброд, уронив целый град ягод на землю. Тряся головой, как собака, она оторвала здоровенный кусок хлеба, и толком не прожевав, затараторила:
— Ты сфыфала, фефоня прыфыфыф, кх, ой. Приезжают пони! Делегация! Королева какая-то там, не знаю. С толпой народа. Чего-то хотят от Совета, я даже представить себе не могу что. Что им тут делать? Мы маленькая долина, а у них там целое... королевство, или не знаю что. Правда, говорят, они совсем беспомощные, у них нет, представляешь, ни рога, ни крыльев! Как они вообще живут? Мне такое даже в кошмаре не приснится! Может они хотят, чтобы мы им приделали рога и крылья? Я вчера приделала крылья зайцу. Так смешно! Он с ума сошел сразу же, начал прыгать сразу под два метра, кусаться, визжать. Ужас. Я ему больно не делала, клянусь! Крылья убрала — он успокоился. Ну, не сразу. Потом тихий сидел, не шевелился. А потом отошел и убежал. Надеюсь с ним все в порядке! Всю ночь волновалась.
— Делегация? Нет, не слышала. — Селестия покачала головой, пытаясь вспомнить, упоминалось ли что-то такое в ее присутствии.
— Ну как же?! Где ты была? Весь город только об этом и говорит! Вчера на Совете открыли письмо, папа рассказывал. Там эти самые пони просили а-у-у... денции. Какое-то дело у них важное, короче. К нам же уже вроде приезжали пегасы, да? Тоже чего-то хотели.
Селестия кивнула. Пегасы действительно приезжали, год или два назад. Сам Базилей пришел, с невероятной помпой, отрядом гвардейцев, все в золоте и пурпуре. Говорил громко, требовал главного. Но у аликорнов нет главных. Есть Древнейшие, но Древнейшие не говорят с мотыльками. Этот базиле пришел от такого отношения в ярость. Рычал и плевался. Гордо улетел, ничего не добившись, и, рисуясь, перешел звуковой барьер над вершиной Пика Радуги. От звукового удара началась лавина, но она не прошла и половины склона — случайному, мимо проходящему аликорну хватило взгляда, что бы остановить снежный поток. Пролетавшие мимо отставшие гвардейцы чуть не уронили щиты и копья от такой демонстрации силы, и припустили с удвоенной скоростью.
— У них то ли война, то ли другой подобный кризис. Ищут поддержки. — сказала Селестия.
Луна недоумевающе взглянула на нее исподлобья, и затолкала в рот остатки бутерброда.
— А что такое война? И к-кризис? — спросила она
— Ну... — Селестия вздохнула, прикидывая, как облечь в понятные сестре слова то, что она читала в десятках и сотнях книг по истории окружавшего их мира. — Это когда все плохо. Когда есть неразрешимый спор, и единственный способ из него выйти — это силой взять свое. Это свойственно смертным расам, увы. Они быстро живут, у них нет времени подумать и договориться.
— О... Кошка отобрала у меня мою плюшевую пони и не отдавала. Ну, я взяла силой. А она мне в ответ когтем по лицу. Ну, помнишь, та царапина. Это и есть война, да?
— Точно. Только там, у них, все куда серьезнее и больше. А кризис — это когда ты увидела что кошка играет с твоей пони, а ты захотела ее обратно и потребовала вернуть. А та не вернула.
— Ясно... Глупости какие, что же они такое там не поделили? А мы здесь причем?
— Не знаю. Возможно, они хотят, что бы мы встали на чью-то сторону.
— А мы встанем? Уж точно не на сторону пегасов, они глупые!
— Нет, нас это совершенно не касается. Все считают, что то, что они делают — это суета и бессмысленная жестокость. И я так считаю. Это их дела, и если мы влезем в них — мы только все испортим.
— Почему?
— Наша сила слишком велика. Одно неверное движение — и наша помощь обернется кошмаром. К тому же, откуда мы знаем, кто достоин помощи, а кто нет?
— Ну как же, есть хорошие, и есть плохие. Злодеи строят козни, хорошие бьют плохих! Поможем хорошим, и все будет здорово! — заявила Луна, таким тоном, будто объясняла прописную истину тупице.
— Жизнь — это не сказки, дурочка. — Селестия ласково улыбнулась наивности своей сестры. — Эта война длится уже не один десяток лет, точнее, десятки лет идет кризис. Иногда то там, то здесь вспыхивают мелкие драки. И все это продолжается и продолжается, без остановки. Уже никто не помнит, из-за чего все началось, но каждый раз все три стороны — земные пони, пегасы и единороги, находят новый повод для конфликта. И все начинается сначала. Проблема в том, что правы все три стороны, но никто не хочет уступать. Нет ни хороших, ни плохих.
— Ну как же! А этот базилей? Он такой глупый, и явно злодей. Он, наверное, все и начал.
— Глупый? Это точно. Но злодей — вряд ли.
— И что же нам делать? — растерянно спросила Луна.
— Ничего, просто жить дальше, и не беспокоиться ни о чем. У нас своя жизнь, у них своя. Ты еще будешь помнить, что сегодня ела на завтрак, а там, за горами, уже забудут, как звали этого базилея. Они быстро живут. Ну, так говорят взрослые.
— Ужас какой — не могу себе это представить. Как это вообще, взять и... забыть? Ну и ладно, и не буду думать, вот еще. Ты будешь их встречать? — Луна кинула взгляд на солнце. — Они должны быть уже через час.
— Конечно. Ни за что не пропущу такое зрелище.
— Ураа! — Луна радостно завопила, и то ли убежала, то ли упорхнула, не поднимаясь высоко от земли, куда-то в сторону западных ворот Долины.
Селестия вздохнула, прислушиваясь к басовитому гулу водопада. После звонкой и громкой речи сестры, уши ее еще долго воспринимали окружающие звуки как ватную тишину. Нельзя сказать, что бы она была так рада приходу гостей в Долину. Аликорнов было мало, а территория их края — огромной. Комфортная тишина и возможность побыть наедине со своими мыслями была неотъемлемой частью их жизни, и любое вмешательство в нее раздражало. Селестия предпочла бы провести весь сегодняшний день, читая очередную книгу из обширной библиотеки при Совете, или даже сочиняя чего-нибудь самостоятельно. Может быть небольшой лирический стих, а может быть целую поэму. В последнее время в ее сердце росло неведомое чувство, заставляющее ее творить. Писать, рисовать, неважно что. Предаваться акту творения как такового — это вызывало в ней невероятное наслаждение. Днями и неделями она размышляла об окружающей ее природе, о характерах ее знакомых, к некоторым из которых ее влекло то же неведомое, смутное чувство, что, похоже, лежало в основе ее жажды творить. Из этих характеров она составляла затем персонажей для своих фантазий, помещала их в необычные условия. Иногда эти размышления ничего не порождали, утихая, или же оказываясь перекрытыми новыми впечатлениями и фантазиями. Иногда же она буквально взлетала в потоке вдохновения, как в потоке горных восходящих ветров. Чувство, которому невозможно сопротивляться, как и ветру, скользящему вдоль склонов гор, способному вознести на небывалые высоты, или переломать крылья.
В такие моменты, Селестия хватала все, что ей могло понадобиться — обычно небольшой деревянный планшет с набором карандашей или кистей с красками, стопку бумаги, и улетала куда-нибудь подальше от обитаемых мест, в один из своих тайных уголков. Например — разогретая солнцем скала, нависающая над лесистыми предгорьями, окруженная двумя быстрыми горными потоками ослепительно бело-голубого цвета. Она любила эту скалу больше всего. На ее вершине был мягкий ковер из сухого мха, а рядом, на склоне из которого она выступала, росли древние раскидистые и перекрученные

ветрами кедры. Возможно, они даже помнят детство ее матери — настолько старыми они казались. Многие дни она провела там одна, не найденная и не потревоженная никем, читая, рисуя, или наблюдая за жизнью небольшого муравейника. Часто забывая о еде и сне. И когда она возвращалась домой, мать каждый раз отчитывала ее за неряшливый вид, за кедровые иголки и смолу в волосах, и голодную слабость. Но никогда за то, что она так долго отсутствовала. Аликорны ценили одиночество больше всего на свете, а Долина была абсолютно безопасна даже для маленькой девочки, еще совсем недавно научившейся летать.
Что ж, похоже, сегодня придется отложить такие планы. Как бы ни сильна была досада от ожидания бессмысленно пропавшего дня, любопытство все равно было сильнее. Окончательно приняв решение, Селестия раскрыла свои крылья и взмыла навстречу небесной синеве. Полет, с самого первого дня, когда она поднялась буквально на пару метров над землей, всегда вызывал у нее ни с чем несравнимый восторг. Казалось бы, незаметный на земле воздух, внезапно становился упругим и даже жестким, и крылья опирались на него, как копыта о твердый камень, когда опускались вниз, и чувствовали подхватывающую, струящуюся силу, когда поднимались для следующего взмаха. Сердце радостно замирало, когда она ловила восходящий поток, позволявший ей расслабиться и парить, легко и непринужденно, и когда она отталкивалась от ветра и неслась вперед, как по невидимому гладкому желобу, разгоняясь до головокружительных скоростей.
Возможно, однажды она научится разгоняться до сверхзвуковых скоростей, которыми так гордятся пегасы. Хотя ни один аликорн, на ее памяти, таким талантом не похвалялся. Впрочем, аликорны вообще мало чем похвалялись — в этом просто не было нужды, равно как и не было благодарных слушателей. Что если она будет первая? Улыбнувшись, она начала взмахивать крыльями энергичнее, становясь самим потоком воздуха, что свистел в ее ушах. Деревья, далеко внизу слились в одно смазанное зеленое марево, а холмы и скалы впереди, неслись навстречу, увеличиваясь в размерах буквально на глазах, и проносились под ней в мгновение ока. На такой скорости она бы достигла ворот в Долину уже через несколько минут, но у нее была еще куча времени, а потому она описала несколько больших кругов над обширными землями центрального поселения, забравшись по спирали еще выше в небо. Так высоко, что земля под ней начала будто изгибаться, и открылись виды далеких земель, лежащих за горными хребтами. Длинные тени гор и холмов резали ландшафт на вытянутые параллельные куски, похожие на шкуру тигра. Селестии однажды довелось видеть тигра. С безопасного расстояния. Страшный зверь, она бы не хотела столкнуться с ним лицом к лицу. Впрочем, в тот же момент она подумала, что он все равно не смог бы сделать ей ничего плохого. Но какие-то древние чувства заставили ее тогда затаиться от страха в ветвях дерева, и, не дыша, ждать, пока он не уйдет.
Вспоминая тот эпизод, Селестия внезапно заметила далеко-далеко на горизонте ряд столбов дыма. Так похожих на те же полосы тигриной шкуры. Она недоуменно прищурила глаза, пытаясь разглядеть получше. И снова ее сердце кольнул тот самый первородный страх. Что-то было не так. Это не простой лесной пожар, явление страшное само по себе, но совершенно невозможное в землях аликорнов, а потому ни разу ранее не виданное Селестией. Судя по расстоянию и плотности дымов, а так же гигантских языков пламени, огонь бушевал там, в масштабах совершенно невозможных, сравнимых разве что только с огнем самого Солнца. Только магия способна была на такое, да и то не всякая, а лишь магия Пустоты. Она изучала ее, на протяжении уже некоторого времени. Мало что понимала, но что отложилось в сознании, так это то, что это магия, которой владеют немногие, и принесли ее в этот мир аликорны. Магия, текущая извне пределов мира, основа мироздания, способная вызывать к жизни чудовищные силы, сокрытые в материи, пространстве и времени. Никто не знал, насколько разрушительной эта сила может быть, так как аликорны даже и не представляли себе, что кому-то придет в голову использовать ее во вред другим. Но по свидетельствам некоторых ученых-единорогов оказалось, что для разрушения она подходит даже лучше, чем для сотворения нового, зарождения жизни и управления пространством и временем.
Селестия зависла на месте, наблюдая за тем, как влекомые ветром клубы дыма и яркие языки пламени танцуют свой жуткий танец. Если не считать этого зрелища, мир выглядел таким мирным и светлым... Оглянувшись, она увидела, что там, далеко внизу, на тонкой ниточке дороги появилась группа черных точек, вынырнув из тени деревьев. Делегация? Они пришли раньше, или Селестия так увлеклась, что не заметила, как пролетел час?
Сложив крылья, она камнем рухнула вниз, и ветер взревел в ее ушах, грозясь вырвать ее роскошную гриву с корнем. Последние несколько метров, она аккуратно спланировала на полностью расправленных крыльях, с удовольствием чувствуя, как тянутся напряженные мышцы под невероятным давлением ветра.
В клубах дорожной пыли она затормозила, прямо перед богато украшенным паланкином, в котором ехала королева пони. Многочисленная свита и гвардейцы с удивлением и ужасом уставились на нее, ястребом рухнувшую с небес, с, очевидно, пугающим выражением лица.
— Селестия... — окликнул ее голос матери из-за спины. — Извинись перед гостями за столь грубое вторжение в церемонию приветствия! Сейчас же!
— О... Простите меня великодушно, дорогие гости. — Селестия низко поклонилась, и быстро, пока никто не заметил, поправила спутавшиеся волосы, свалившиеся водопадом ей на нос. — Я не хотела прерывать этот важный момент... Простите меня королева.
— Ваше извинение принято, юная леди. — величественно ответила королева, выглядывая из паланкина. — Вас что-то тревожит? Лицо, с которым вы явились сюда, способно заставить волноваться камень.
— Я уверена, что ничего особенного. — торопливо ответила мать Селестии. — Дорогая, пожалуйста, иди к своей сестре.
— На... — начала Селестия, но голос ее сорвался. — На самом деле, есть кое-что, о чем я хочу сказать. Но наверно, это может подождать... Если вы возражаете.
Мать нахмурила брови, и хотела уже повторить приказ, теперь уже в более серьезной форме, но королева ответила раньше.
— Я с нетерпением жду, что вы хотели нам рассказать, дитя мое. — королева величественно кивнула, но тут же смешалась, и проговорила с улыбкой: — Впрочем, ты, наверное, старше меня, несмотря на твой юный облик.
— Спасибо, ваше величество! — ответила Селестия, и бросила нервный взгляд себе за спину, где сгрудились старейшины аликорнов, а из-за их спины выглядывала удивленная Луна, неуклюже подпрыгивая на еще не слишком хорошо работающих крыльях. — Дело все в том, что я... Летая высоко в небе, буквально несколько минут назад — я увидела на горизонте дым. И огонь. Очень, очень много дыма и огня! Просто ужас сколько! Там, на западе.
В подтверждение своих слов, она округлила глаза, и ткнула копытом по направлению дороги, по которой пришли пони.
— Дым? — королева вскинула бровь. — Ты уверена, что видела дым на западе?
По рядам свиты пробежался шепот, все заозирались друг на друга, задавая друг-другу один и тот же вопрос — «Они напали? Уже? Я не верю, как они могли!», слившийся в единый встревоженный гул голосов.
— Тишина! — рявкнула королева, поистине королевским голосом. Шепот и причитания стихли, как обрезало. — Приведите древовидца.
Смешавшаяся толпа расступилась, и вперед выступил пожилой пони, с седой клочковатой бородой, увешанный сумками и склянками.
— Жду вашего повеления, Ваше Величество. — глубоко поклонился он.
— Ты уже слышал тревожные вести, что прозвучали здесь. Теперь подтверди их, или опровергни. Обрати свой взгляд к деревьям у столицы.
— Слушаюсь, Ваше Величество.
Старик взял одну баночку, откупорил ее, и выпил залпом чернильно-черную жидкость. Сморщился от очевидно неприятного вкуса. Через мгновение, его глаза начало заволакивать зеленым светящимся туманом. Он закрыл веки и склонил голову, сосредоточившись. Все вокруг напряженно молчали, даже, казалось, птицы на деревьях звучали приглушенно, и как-то неуверенно.
Что-то пошло не так. Древовидец затряс головой, застонал, и вдруг повалился на землю, заходясь в жутком крике. Из-под век полилась кровь, он бился в агонии, поднимая тучи пыли. Сразу несколько пони бросились к нему, попытались его удержать, но он с легкостью отбросил их ударами копыт. С третьей попытки его удалось прижать к земле, подбежавший врач из числа свиты влил ему в рот белую жидкость. Захлебываясь, он проглотил ее, и через несколько секунд судороги сошли на нет, сменившись лишь жалкими подергиваниями. Кровавые слезы продолжали течь рекой, образовав целый ручеек в дорожной пыли. Оглушительный крик сменился на тихий стон, перемежаемый словами «огонь... боль! Огонь, огонь, везде огонь... Ничего не вижу, ничего...». Через несколько минут он затих, и лишь судорожно дышал, подрагивая ногами. Гвардейцы, руководствуясь указаниям врача, бережно отнесли его к фургонам в хвосте колонны.
Жуткая тишина стояла над дорогой. Аликорны переглядывались, обмениваясь удивленными и встревоженными взглядами, а пони смотрели в одну точку перед собой, или стояли, опустив взгляд. Селестия, ощущая мерзкое чувство у себя в животе, нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, глядя то на королеву, то на своих родителей.
Наконец, королева нарушила тишину.
— Похоже, подтвердились наихудшие наши ожидания. Мы пришли сюда, чтобы просить о защите, но мы опоздали. Очевидно, это единороги. Больше никто не способен на такую бессмысленную жестокость. Масштаб разрушений не ясен, но, похоже, роща у ворот города уничтожена полностью. Говоришь, ты видела дымы огромных размеров, дитя мое?
— Д-да, и там было несколько столбов дыма.
— Значит, бесконечные споры и глупые дрязги перешли наконец в войну на уничтожение. Что же мы сделали, что бы заслужить такое? Отказались платить им дань! Клянусь соками земли, они пожалеют. Принесите мне древовидческое зелье. Я хочу найти уцелевшие деревья и посмотреть на это вблизи.
Свита взволновалась, начав наперебой отговаривать свою повелительницу от столь необдуманного шага. Та прервала их грубым окриком.
Когда установилась тишина, и несколько учеников древовидца пошли к королеве с бутылкой зелья, внезапно из ряда аликорнов вышел отец Селестии. Глубоко поклонившись, он обратился к ней:
— Ваше Величество, мы будем счастливы помочь вам увидеть все своими глазами, без лишнего риска. Я, и несколько моих друзей — мы можем поднять ваш паланкин в воздух, и вы сами все увидите.
Мать подошла к нему, и начала шептать ему раздраженно что-то на ухо, но тот лишь решительно отстранил ее копытом. К нему подошли несколько рослых молодых аликорнов, и они выжидающе застыли, глядя на королеву.
Немного подумав, она величественно кивнула, и велела пони-носильщикам передать рукояти аликорнам. Луна, увязавшаяся было за отцом, оказалась быстро оттеснена от паланкина взрослыми, и прибилась к Селестии.
— Я тоже хочу посмотреть! — заявила она, кольнув Селестию рогом в грудь. — Подними меня!
— Даже и не думай. Ты слишком тяжелая.
— Ой, да как же.
— Тренируй крылья, и меньше ешь черничного варенья. — Селестия потрепала копытом голубые волосы Луны, устало улыбнувшись.
Группа аликорнов, вызвавшаяся поднять королеву в небо, тяжело взмахнув крыльями, поднялась в воздух. Паланкин на момент перекосило, и пони хором охнули, не отрывая глаз от своей королевы, но он быстро выровнял свой полет, и начал подниматься все выше и выше.
К сестрам подошла их мать и, постояв молча рядом с ними, сказала:
— Ну, спасибо тебе, леди-торопыга. Ты только что лишила нас нейтралитета. С отцом будет, конечно, разговор отдельный. Но нам теперь так просто не отделаться от помощи им.
— И что же я должна была делать? Это ведь важная новость, они должны были о ней услышать.
Закусив губу, мать задумалась.
— Что ж, действительно. И все равно мы не должны были вмешиваться.
— То есть как, позволить королеве тоже выпить эту гадость и плакать кровью? — возмутилась Луна.
— Это ведь не мы сами вливаем ей в глотку зелье. Она сама хотела его выпить. А теперь, если мой излишне энергичный муж ее уронит — нам обеспечено веселое времяпровождение на десяток поколений этих быстро-живущих малышей.
Мать говорила тихо, чтобы никто не услышал, но несколько стоящим рядом пони повели ухом и дернули хвостами, будто услышали все в подробностях.
— Вот что, дети. Лучше идите домой, нечего вам здесь делать. Мне и другим членам Совета предстоит разбираться со сложной дипломатической ситуацией, а вы, похоже, будете только путаться под ногами.
Сказав это, мать подтолкнула сестер в сторону дома, а сама повернулась к пони:
— Дорогие гости! Пока королева оглядывает горизонт, я осмелюсь предложить вам проследовать за нами, к гостевому корпусу при зале Совета. Там вас будут ждать пища, напитки и отдых. Когда королева вернется, вы все будете приглашены на Совет. Я понимаю ваше волнение и беспокойство, но, я не хочу показаться грубой, заставив вас ждать здесь на жарком солнце и в пыли.
Молча, без каких-либо возражений, пони побрели вслед за гордо вышагивающими аликорнами. Они были глубоко опечалены, и от их грусти, казалось, травы и деревья теряли яркость своей зелени. Возможно, так оно и было на самом деле. Селестия читала, что Пустота наделила земных пони способностью управлять живой природой. Смерть, жизнь, рождение и рост — все это подчинялось их воле. На старых гравюрах она видела изображения столицы страны земных пони. Прекрасный город-лес, где дома живые, растут самостоятельно как обычные деревья, но имеют нужную форму... И если этот огонь на горизонте — это действительно все что осталось от этого великолепия... Селестия почувствовала слезу, скатившуюся по щеке. Странный, жестокий мир. Объяснения этому в книгах она так и не нашла. Войны упоминались в них, и не раз. Но всегда в виде сухих записей о причинах, всегда казавшихся вполне логичными, о датах, не значащих ничего... Были, конечно, еще героические романы, но и они даже близко не показывали то, что сейчас почувствовала Селестия. О какой романтизации может идти речь, когда уничтожается красота, вместе со своими создателями?
Моргнув пару раз, очищая помутившийся взгляд, Селестия отправилась к дому. Нет, она не собиралась отсиживаться там, ожидая новостей о том, чем все закончится. Когда мать зайдет в зал Совета, она попробует пробраться вслед, что бы быть в курсе событий. Главное, проделать это незаметно. А потому она сделала вид, что пошла по тропинке к дому. Стоило группе пони и аликорнов скрыться за пышными кустами, Селестия оглянулась на свою сестру, и, подмигнув ей, бросилась напрямик через заросли.
Ободрав шкуру о многочисленные колючки, оставив несколько перьев на корявых ветках, она наконец продралась с другой стороны. Высунув нос из глухих зарослей, она увидела, как процессия пони заходит в большую пристройку, а ее мать и другие члены совета с тревогой и ожиданием смотрят на небо. Наконец, наверху показалась быстро растущая точка — паланкин возвращался, чтобы опуститься на землю прямо во внутреннем дворе Зала Совета. На Селестию, и даже на с жутким треском продирающуюся сквозь кусты Луну никто не обратил внимание. Как раз рядом возникла ее голова, с рваным листочком, приклеившимся к губе.
— Где будем прятаться? — спросила она, выплюнув листок.
— Можно попробовать залететь на галерею... Там точно никого не будет сегодня. — Селестия неопределенно качнула головой.
— Залетееть... Я не могу. — разочарованно протянула Луна.
— А ты попробуй. Ты же хочешь за мной успеть?
— Хочу, но... Злая ты, неужели даже не поможешь?
— Рано или поздно тебе придется научиться летать. Подходящий шанс, по-моему.
— А если я упаду? Шуму наделаю еще. Не хочу падать.
— Ну, раз не хочешь — значит, и не упадешь. Как, думаешь, я научилась летать? Меня родители позвали на пикник на вершине горы. Думаю, скоро они провернут такое и с тобой. Лучше быть готовой. В общем, давай, не отставай.
Селестия выпуталась из колючих зарослей, оставив пару волосков с хвоста. Луна какое-то время обиженно глядела ей вслед, но потом сдавленно то ли простонав, то ли шепеляво прорычав, побежала следом, расправляя непослушные крылья. К тому времени, старшая сестра уже одним изящным прыжком взмыла на высоту в почти двадцать метров, и, бесшумно опустившись на деревянный настил балкона, нетерпеливо уставилась вниз, на медлящую Луну.
Изобразив на своем лице все градации сомнения и отчаяния, та, наконец, старательно замахала крыльями, заставив траву и кусты вокруг волноваться как воду в море. Оттолкнулась, поднялась немного над землей, судорожно молотя крыльями по воздуху, и тут же неуклюже плюхнулась обратно. Селестия закатила глаза. Похоже, пока она дождется ее, Совет уже закончится, и они так и ничего не узнают. Начав разворачиваться, чтобы выйти на галерею над залом Совета, Селестия услышала сдавленный полушепот-полукрик: «Да подожди же меняя!», и обернулась обратно. Луна, на этот раз гораздо спокойнее и без спешки взмахивала крыльями, поднимаясь с каждым взмахом все выше. Но силы уже оставляли ее. Последние метры она преодолевала с нарастающей паникой в широко распахнутых глазах, задыхаясь и теряя ритм взмахов. Оставалось всего ничего, как крылья ее вдруг напряглись и застыли раскрытыми — сведенные от усталости мышцы не желали больше работать в таком напряженном режиме. Луна начала падать.
Не успев даже пискнуть от страха, она вдруг почувствовала, как воздух вокруг нее затвердел. Сверкающее маленькими яркими искорками облако магии подхватило ее, и бережно перенесло на балкон, и тут же развеялось, возвращая свободу движений и оставляя запах грозовой свежести.
— Ты ешь слишком много черничного варенья, сестрица. — сказала с улыбкой Селестия, утирая пот со лба.
На галерею внутри Зала они вышли вместе, ступая настолько тихо, насколько возможно. Совет шел в самом разгаре. Королева, и ее свита, стояли полукругом перед равным полукругом аликорнов. В воздухе, подобно дыму витало напряжение. Звучал голос королевы, серьезный и полный стали:
— ...положение критическое. То, что я увидела благодаря вашей помощи, похоже, превосходит самые худшие наши ожидания. Единороги перешли в открытое наступление, и они ведут войну на уничтожение. Я не могу представить, что послужило причиной таких действий. Последний дипломатический спор с представителями их стороны закончился скандалом, но едва ли обычный обмен оскорблениями и обвинениями мог привести К ЭТОМУ. Единороги, считая себя высшей расой (очевидно, даже выше пегасов, ведь они считают высшая раса как раз они) требуют от нас наших территорий и пищи, которую мы выращиваем. А еще они обвиняют нас в многочисленных диверсиях на их территории. Якобы, наши агенты применяют неизвестное оружие, уничтожающее растения и животных, путем их замораживания...
Королева выделала голосом слово «замораживания», и холод ее голоса наглядно иллюстрировал заявление. Сделав короткую паузу, она продолжила:
— Но это абсурд! Земные пони не управляют воздухом и температурой — это область магии доступная лишь пегасам. Они делают тоже самое и на нашей территории! Тысячи гектар посевов замерзают за одну ночь! И потом они, как ни в чем не бывало, приходят к нам, и буквально отбирают задарма наши припасы. Так было, по крайней мере, пока мы окончательно не перекрыли все торговые отношения. Они сбивали цены, ссылаясь на недостаточное качество для их возвышенных небесных желудков, требовали компенсаций за ожидание. Ну конечно, пусть жрут свою радугу, или что там у них. Теперь мы не пускаем этих наглецов на нашу территорию, и они решили, что могут заморить нас голодом, и еще сильнее начали морозить посевы. Месяцами наши земли закрыты облаками, со снегом! Летом тоже! Это возмутительно. И на наши протесты и обвинения они отвечают лишь презрительными взглядами со своих облаков!
Но то, что сотворили единороги... У них всегда была в каждой бочке затычка. Всегда влезали в каждое дело, пытались даже установить свою власть на нашей территории просто придя туда, и взяв на себя обязанности полиции. Вы представляете себе такую наглость? Мы прогнали их, и это была страшная битва. И хотя это было давно, они до сих пор считают себя нашими хозяевами.
Откуда мы знаем, что это именно они? Они угрожали нам. Говорили, что у них есть особое, сверхъестественное оружие. Сжигающий

свет. Наши разведчики подтвердили — действительно, в их замках скрыты странные машины, состоящие из линз и катушек медной проволоки. Из тех документов, что удалось добыть, мы узнали, что эти устройства управляют Солнцем. Пришлось несколько раз проверить эти донесения — слишком уж похоже на дезинформацию ради запугивания. Как это вообще возможно? Откуда у них такая сила и такие знания? Осмелюсь предположить... А не почерпнули ли эти знания они от вас?
— Это невозможно. — твердо ответила мать Селестии и Луны, тогда как остальные аликорны тревожно перешептывались за ее спиной. — Мы никогда не делились ни с кем своими магическими знаниями и силой. Но, в тоже время, не могу не признать — управление Солнцем выходит далеко за пределы возможностей единорогов. И, заявляю с должной степенью уверенности, едва ли это подвластно и аликорнам. Эта новость поистине тревожит нас.
— В таком случае, я молю вас о покровительстве и защите! — вскричала королева, опускаясь на передние колени. — Вы должны помочь нам! Я знаю, вы древний и мудрый народ, которому открыт путь добра и справедливости. Отберите у единорогов их неестественное оружие! Пока еще не поздно.
— Мы... подумаем над вашим предложением. Но мы всегда соблюдали нейтралитет. Мы можем предоставить вам убежище в Долине, но мы не имеем права вмешиваться в дела, происходящие за ее пределами.
— Как же так?! Тысячи, миллионы жизней сгорели в огне, и самодовольные дураки управляют энергиями, которых не понимают, все ради ненависти и наживы! Неужели вы не понимаете? Вы должны вмешаться! Вы можете все исправить!
— Да. Мы можем. — подал голос один из старейшин Совета, седой аликорн, проживший на свете, похоже, дольше чем все цивилизации на земле вместе взятые. — Мы можем испепелить единорогов и их чудовищные изобретения, мы можем сдуть воинственных пегасов с их хрупких облачных замков, или свернуть пространство вокруг их воинов, как делают их Мастера Бурь. А вас мы можем превратить в червей и слизняков. Заставить ваших боевых големов пожрать вас самих. Это ведь то, что вы делаете — это ваш дар, который принесла вам Пустота. Земля и жизнь в вашей власти, и о, вы пользуетесь этой властью с превеликим удовольствием. Ставя безумные эксперименты, порождая чудовищ, искажая изначальное Творение. Мы принесли силу Пустоты в этот мир, и мы жалеем об этом с тех самых пор. Лучше бы пусть этот мир жил без магии вообще, развивался, как ему положено. Скорее всего, вы бы тогда даже не обрели бы разум. Щипали бы травку, мирно и счастливо. Но наш род был молод, и мы были полны желания творить. И вот одно наше творение стоит перед нами, требуя от нас уничтожить другое. Это совсем не то, о чем мы мечтали. Но вы уже давно вне нашего контроля. Вы выросли, наши дети, пора покинуть гнездо. И решить ваши проблемы самостоятельно. Таково мое мнение.
Аликорны вокруг согласно закивали, возгласы одобрения пробежали по их рядам. Королева стояла перед ними, дрожа от злости.
— Что ж. Я вижу, вы решили играть в богов. Великомудрых и непогрешимых. Я понимаю. Равно как я понимаю, что нам не добиться согласия. Отлично. Мы уйдем, и мы решим наши проблемы самостоятельно. Смерть тысяч наших соплеменников будет отомщена, я гарантирую это. Я готова пойти на все, ради восстановления справедливости. А вы храните свой возвышенный нейтралитет, пусть будет так. В вашем распоряжении, как-никак, целая вечность. А мы... черви и слизни. У нас нет столько времени. Но если вы вмешаетесь хоть как-то в происходящее, если хоть один аликорн будет замечен на стороне единорогов или пегасов — клянусь печатью Земли на своем копыте — мы выступим и против вас.
С этими словами, королева решительным шагом двинулась из Зала, и свита ее, суетливо путаясь в копытах, проследовала следом.
— Мир определенно встал на покатый склон. Что-то странное я чувствую в ней. — задумчиво сказал отец сестер. — Этот холод. Он сидит в ней, и будто заставляет ее говорить такие вещи. Что-то чужое витает в воздухе.
Мать кивнула, бросив долгий взгляд вслед уходящей свите.