Тень и ночь

XXVII. Когда завеса пала

Когда Старсвирл Бородатый исчез, никого не предупредив и не оставив даже крохотной записки, Селестия и Луна подумали, что он в силу характера и непредсказуемости своего ума самовольно взял себе отпуск. Сомбра оказался прав — Луна получила кьютимарку и взяла на себя контроль ночи, что освобождало единорогов от обязанности управлять её светилом, а Старсвирла — следить за ними, и совершенно закономерно, что он воспользовался полученной свободой. Правящие сёстры решили, что его решением стало присоединиться к Скорпану в странствиях — получив свободу, горгулья в самом расцвете сил по меркам своего вида отправился смотреть мир. Однако, когда спустя год он вернулся, пропавшего мага с ним не было. Более того — он ни в какой момент не присоединялся к нему.

Селестия была уверена, что именно к Скорпану Старсвирл отправился бы в первую очередь — он был настолько очарован горгульей (или, как он тут же моментально поправлялся, «ускользающей в века историей и обычаями вымершего народа»), что изменял своему обычному скептическому отношению к привязанности одного пони к другому и то и дело проговаривался о нём. Но, если великий волшебник не сумел или, что маловероятно, не захотел отыскать своего гривастого знакомого, было ещё пять мест, где он мог показаться. По числу столпов Эквестрии.

Это прозвище закрепилось за тремя кобылами и тремя жеребцами практически сразу: именно с их отважного похода к Кристальному Королевству началось правление аликорнов и началась Эквестрия такой, какой её не стыдно было знать. Их подвиг сполна оправдывал их право на звание столпов страны. Поэтому, как только Селестия отправила вести в их дома, почти моментально пришли ответы, приведшие сестёр в ужас.

Флэш Магнус, Рокхуф, Мидоубрук, Мистмэйн и Сомнамбула так же бесследно исчезли, и до запроса старшей принцессы их друзья, знакомые и соседи тоже пребывали в заблуждении, что они отправились в гости друг к другу или в совместное путешествие. В последний раз их видели, как ни странно, в дворце сестёр, но сами правительницы о визите Столпов были ни сном, ни духом, что тоже необъяснимо. Луна встретила новость, побледнев под синей шерстью.

В её голове всё ещё звучала давящая на сознание песня, которую распевали водящие хоровод на передних ногах пони. И речь шла не о единичном случае, не об одной только сумасшедшей деревеньке из числа тех, что обнаруживали её ночные патрули.

На сей раз сошёл с ума целый город под названием Энитир.

Если мимо пройдёт — говори «повезло»,
Сеять хаос и дрожь — вот его ремесло.

Текст предупреждения они пели, истекая слюной от экстаза. Жуткая песня гудела по улицам, затекая в опустевшие дома: каждый житель вышел на улицу. Даже новорождённые, брошенные в домах, поддавались его зову. Они не кричали от голода или одиночества, они лишь, не моргая, смотрели в сторону раздававшегося пения и хлопали беззубыми ртами, словно стремились присоединиться.

А пока его крик режет тень-тишину,
Да пока не охрип, разгоняя волну.

Бэт-пони взяла оторопь. Даже неразумные крохи оказались заражены безумием; только их физические возможности ограждали их от того, чтобы тоже встать на передние ноги и пойти вслед за взрослыми. А пони шли, не теряя равновесия, не шатаясь и не падая — шли с такой уверенностью, будто всю жизнь подметали землю не хвостами, а гривами. Рано или поздно мозг не выдерживал приливавшей к нему крови, и она через нос сочилась на землю, пунктиром обозначая путь одержимых.

Это те же костры, только меньше огня,
Это те же глаза, только молятся пням,
Это те же слова, только наоборот.

Они не атаковали. Да и от принцессы Луны никогда не было приказа убивать несчастных, напротив — строгий запрет на причинение им вреда, если они не были агрессивными. Эти не были. Эти просто шагали крупами вверх, истекая кровью до тех пор, пока не падали. И тогда их товарищи по несчастью просто шагали по мёртвым телам, не нарушая траекторию ни на дюйм. Всё, что можно было сделать — выдёргивать покойников с дороги, и ночные гвардейцы решили сделать именно это, единственное, что могли, ведь так и не был найден способ приводить таких пони в чувство. Однако первый же труп, свезённый со своего места, потянул за собой жирный след из смешанной с грязью крови — и находящиеся рядом певцы озверели. Они набросились на пытающихся хоть как-то помочь им перепончатокрылых пегасов, словно дикие животные. Их зубы, из-за которых вырывался визгливый рык, что по-прежнему вычерчивал роковую песню, стремились добраться до глоток и смешать кровь бэт-пони с уже покрывавшей землю.

Пегасы, спасая себя, взлетели высоко над обречённым городом. Под серебристым лунным светом зловеще блестел выведенный сошедшими с ума горожанами знак в виде той же звезды, которую их предшественники вырезали у себя на телах. Именно это было тем символом, что они так старательно рисовали собственной кровью в мучительном ритуале, принимая боль за неземной экстаз. И этот символ ни в коем случае нельзя было нарушать или портить.

Бэт-пони не могли улететь. В городе находились жеребята, которых ещё можно было вынести и, возможно, спасти. Гвардейцам принцессы Луны пришлось провести на крышах несколько часов. Шокированное, жуткое молчание нарушалось бесконечным и неустанным повторением не несущих никакой смысловой нагрузки куплетов. Бывалые бесстрашные солдаты дрожали, глядя немигающими светящимися в темноте глазами на то, как один за другим падают мёртвыми пони, не выдержав часов в положении вверх тормашками. Разрывались сердца, переполнялись жидкостью лёгкие, укрывал дорогу узорчатый ковёр разноцветных тел. Бэт-пони, как и прочие случайные наблюдатели до них, не подвергались изменениям психики, не испытывали жажды присоединиться к смертельному хороводу, но происходящее и наблюдаемое так давило на сознание, что ни один из них к утру, когда свалился замертво последний поющий, не был уверен в том, что у него сохранилась адекватность.

Они даже поверили, что стали понимать логику этого места, потому что все разом подумали: спускаться вниз и касаться копытами этой проклятой земли — худшая идея из всех, что может возникнуть. И они заранее знали о том, что каждый из них думает об этом, потому что с неописуемым ужасом осознали: не могло быть иначе, ведь так же, как ни один не мог об этом не подумать, теперь ни один не мог оторваться от крыши, чтобы улететь прочь. У них не осталось никакого другого пути, кроме как вниз. В город.

Ещё никогда прежде тишина не имела такого права зваться мёртвой.

Гвардейцы разбрелись по одиночке, чтобы забрать оставшихся сиротами жеребят. Они должны были пережить эту ночь. Так и было: лежащие ровно там, где их оставили, малыши по-прежнему смотрели в те же точки, куда и смотрели, когда ночные пегасы пролетали патрулем над городом и заметили нечто странное. Жеребята не кричали и не плакали. Но стоило каждому из бэт-пони подойти достаточно близко, как они расхохотались.

Их смех не просто не был младенческим — он не походил вообще ни на какие звуки, что может издавать ведомое живое существо. Злобный, истеричный, он срывался на визг и дребезжащие вопли, а звучал так, будто был усилен гигантскими трубами, чей рёв способен разрушить крепостные стены. Лица жеребят растягивались невозможным образом, отвратительные гримасы уродовали их до неузнаваемости, из голых мягких дёсен выскакивали неровные, будто обломанные клыки, шерсть серела, а глаза выпучивались и наливались кровью.

Бэт-пони обезумели от страха окончательно. Собственным криком ужаса они пытались заглушить этот леденящий душу смех, пока раз за разом вонзали копья в тельца, что хохотали и хохотали до последнего мгновения своей жизни, а затем перестали ограничиваться этим и в завершение бронированными копытами превращали мягкие черепа в кашу.

Ведь, если не сделать этого — мёртвое лицо завершит трансформацию, начатую при жизни, и морда драконикуса посмотрит на тебя весёлыми жёлто-красными глазами. В животном страхе перед тем, что трупы восстанут и пойдут за ними, гвардейцы Луны приложили все усилия к тому, чтобы сжечь город и не оставить от него ни единого здания. Пожар полыхал до самых небес, и бэт-пони сдерживали огонь и направляли его в сердце города не чтобы спасти от пламени соседние, незаражённые поселения, а чтобы стереть с лица земли нарисованный кровью символ во весь город.

Вместо того, чтобы исчезнуть, он запёкся в камень и гордо горел посреди пепелища, когда другие пони прибыли на зов напуганных огнём жителей окрестных городов.

Вернувшись под конвоем дневных пегасов, как преступники, бэт-пони сумели рассказать обо всём до того, как получили нервный срыв, сошли с ума и закончили свои дни в больнице тем же самым образом, что и жители того города — распевая песню в хороводе на передних ногах.

Принцесса Луна не могла винить жителей Эквестрии в том, что они не поверили страшной повести её гвардейцев. Она сама не верила в это до последнего момента, до той минуты, когда лично не увидела страшную их кончину. Тогда она осознала, что её пони не лгали ни в едином слове, но было поздно. Эквестрия уже почитала бэт-пони как безжалостных, сумасшедших убийц, которые скорее присоединятся к безумию заражающихся, чем защитят от него здравомыслящих.

Феномены массового помешательства уже невозможно было держать в секрете. И они становились действительно массовыми. Энитирский инцидент стал началом общественной настороженности и тихой паники.

Селестия и Луна верили, что Старсвирл Бородатый — один из тех пони, что может найти решение, но теперь он бесследно исчез, прихватив с собой остальные столпы Эквестрии… И как будто перестала существовать надежда на ответ, на решение, на спасение. Чётко зная, что исследования мага затрагивали также и вопрос массового безумия, а также то, что в своём дневнике он нередко упоминал дальнейшие планы — даже бытовые вроде покупки репы, на полях основных записей, чтобы не забыть — сёстры решили нарушить личное пространство своего друга, наставника и соратника и прочитать его записи.

Они вошли в его келью и не смогли обнаружить журнал с изображением кьютимарки владельца. Какое бы заклинание сёстры ни применяли для поиска — оно давало осечку, и всё, что им осталось — черновые записи, рассованные по всем углам. Это оказалось задачей ещё более нелёгкой. Старсвирлу, естественно, прекрасно было известно заклинание записи мыслей, поэтому он отнюдь не экономил бумагу и записывал всё, что приходило ему в голову и казалось полезным. Уже потом из этого он выбирал по-настоящему нужное и переносил в дневник, который, разумеется, в самый тяжёлый момент оказался утерян, а черновые записи ему, конечно же, не пришло в голову упорядочить. Результаты его экспериментов, исследований или размышлений были незаурядными, гениальными и оттого интересными, но наблюдать пути их достижения оказалось не так увлекательно и легко, как казалось на первый взгляд — хотя бы потому, что требовалось сперва выстроить в правильном порядке и без этого сложные для понимания записи, сделанные отвратительным почерком и…

В общем, Селестия и Луна быстро поняли, что просто не могут позволить себе проводить сутки над многословными и заумными записями, забросив все дела. А они обе отнюдь не битьём баклуш занимаются. Благодарение звёздам, был Сомбра. Он освободил сестёр от тяжкой обязанности и принялся за разбор и упорядочивание записей Старсвирла самостоятельно, столкнувшись, правда, с ещё одним подводным камнем. Вместе с тем, что единорог обладал терпеливостью и преданностью, он также был на редкость жаден до знаний. Как Сомбра ни старался сосредотачиваться на повестке поисков, его взгляд то и дело цеплялся за какую-то интересную для изучения тему, он бросался отыскивать другие части исследования, и поиск основательно затягивался. Кое-как жеребцу удалось уговорить себя просто откладывать не нужное, но интригующее в сторону, чтобы заняться детальным прочтением потом, и продолжать выискивать нужные зацепки. Спустя восемь дней разбора черновиков и две опухшие и посиневшие от раздаваемых самому себе за слабоволие пощёчин щеки Сомбра, забывший про сон и прочие физиологические потребности, предоставил Селестии и Луне подшивку того, что им было нужно.

Среди всего перебранного хлама (или, по мнению почти забывшего себя за это время единорога, не такого уж и хлама) полезной информации оказалось так мало, что это было и смешно, и обидно, и нелепо. Скудные сведения сообщали о том, что всеми забытый единорог по имени Стигиан решил напомнить о себе по-крупному, похитил те личные вещи столпов Эквестрии, что несли отпечатки их душ, и обратился в существо, которое жаждало высосать из мироздания всю надежду и радость. Если он не мог быть счастливым — никто тоже не будет, так, видимо, он думал.

При этом Старсвирл лишь самыми туманными и метафорическими фразами сообщал о своей судьбе, так и не принеся никакой определённости ни о местонахождении, ни о статусе — жив, мёртв, в коме, потерял память? Неизвестно. Но мир больше не хранил в себе следов ни великого мага, ни его прославленных друзей, и даже в царстве снов не затерялись их души.

— Единственное, что нам осталось, — горько отбросила записи к подножью трона Селестия, — так это какое-то «семя». Где его искать? Что оно делает? Непонятно!

— Нам кажется, — притянула к себе черновики Луна, выравнивая их в аккуратную стопку, — что это — наша главная зацепка. Последнее дело жизни Старсвирла не может быть каким-то пустяком, — она отчаянно обнялась с неряшливыми записями, выдавая, как её внутреннее состояние расходится со спокойным тоном. — Ты знаешь его, Селестия. Он не мог уйти, не решив проблему… или не оставив нам само решение!

Аликорница промолчала. Ей нечего было возразить на это, она тоже знала их друга и наставника, но и ничего позитивного в свете открывшихся событий отыскать не смогла.

— Ваши Высочества! — ворвался в тронный зал один из придворных магов, нарушая депрессивную меланхолию обеих принцесс. — Благодаря легату Лайт Кнайту стало известно кое-что… о-о! — он испуганно затормозил и запоздало поклонился.

— Не медли, — взволнованно потребовала Селестия. — Что вы выяснили и о чём?

— Дело касается Энитирского инцидента…

Единорог сглотнул, судорожно оправив на себе форменную мантию.

— Простите, Ваши Высочества, — вновь поклонился он, — говорить такое непросто.

— Мы приказываем тебе глаголить, — прогремела Луна, — и гарантируем твою безопасность вне зависимости от того, вызовет в нас радость новость или нет.

Селестия не изменила выражения лица, но её взгляд, опустившись на «гонца», подбадривающе потеплел.

— Легат предполагает, — промямлил жеребец, по-прежнему храня нерешительность, — что этот печальный город стоял в точности над заключённым в Тартаре лордом Тиреком.

Его нервно тряхнуло несколько раз, когда молчание затянулось, но поднять взгляд на принцесс было страшно. Луна наконец произнесла:

— Благодарим. Ты можешь идти.

Единорог медленно прошёл к двери и скрылся за ней. Селестия поднялась с места, начав ходить вперёд-назад по ковровой дорожке перед лестницами к тронам.

— Может ли это что-то значить? — гадала она.

— Определённо нет, — хранила невозмутимость Луна. — Подобные инциденты случались и ранее, этот — всего лишь самый крупный. Вряд ли стоит связывать его с Тиреком. Он слаб и беспомощен, тем более — для такого. Ах, если бы только сохранилось хоть одно тело из Энитира! — топнула копытом аликорница и ахнула. — Тел нет, но остались их души! Мы можем написать Аниме, она наверняка провожала их в царство мёртвых.

— И в любой момент может поговорить с кем угодно оттуда, чтобы узнать, как всё было на самом деле! — обрадовалась Селестия. Она не верила в виновность стражей Луны… но не сказать, чтобы высказывала свою позицию публично. Младшая сестра же не обращала на это внимания, особенно — теперь.

Принцессы отправили сообщение в Империю и очень скоро получили ответ. Но Анима обратилась вовсе не к своему Предназначению, чтобы помочь им в расследовании — она открыла Инскриптум, и священная книга показала лишь два серебряных слова: «Завеса пала».

— «Несомненно, это — дело лап драконикуса, что уже готов вернуться в мир и лишь пробует свои силы», — ужасаясь, читала ответ наставницы Луна. — «Но вам, мои дорогие сёстры, придётся справляться с ним в одиночку. Я и Дженезис готовимся к слишком важному событию, чтобы рисковать собой».

Селестия взорвалась.

— Событию?! Событию?! — она загрохотала на весь дворец; её голос сам собой усилился от ярости, а в глазах заплясали настоящие языки пламени. — Наши подданные сходят с ума, весь мир грозится разорваться на части, возвращается враг из начала времён, а они заняты каким-то… мероприятием?!

— Селестия… — растерянно проронила Луна, судорожно наблюдая за мечущейся сестрой. Её белоснежные, всегда ласковые перья распушились до такой степени, что казались острыми и шипастыми лезвиями.

— Драконикус использует пони, как игрушки! Кобыл, жеребцов и жеребят, которые были живыми! Если он так всего лишь тестирует свои силы, что он будет делать, когда уверится в их полноте?!

— Селестия! — её младшая сестра нервно расправила крылья.

— Неужели они не понимают? Неужели им всё равно? Да, тем несчастным уже не помочь, но есть ещё живые! И они боятся! Они надеются на нас, они верят нам, они впервые в жизни по-настоящему верят аликорнам, потому что им больше ничего не остаётся, и при этом мы совершенно не знаем, что делать, а Дженезис и Анима просто… махнули на нас копытами! Какая может быть причина допускать такую жестокость? Или они считают, что существо, способное с одной искры свести с ума целый город, остановит их знаменитая армия? Или их купол, под которым они трусливо отсиживались всё это время и продолжают традицию даже сейчас?!

— Сестра, просим тебя, успокойся!

— Я не могу быть спокойной!

— Мы можем гневаться на наших покровителей и не делать ничего или же начать думать и попытаться спасти Эквестрию, с ними или без них! У нас нет других вариантов!

Это отрезвило Селестию и погасило её праведный гнев, как и языки огня в горящих лавандовых глазах. Она тихо охнула, опуская взгляд и находя смысл в словах сестры. Та сверлила её взглядом настойчиво, но безо всякого осуждения.

— Ты права, Луна, — признала аликорница, обнимая сестру. — Не время для паники. Мы должны что-то придумать.

— Нельзя подключать к борьбе с драконикусом наших подданных, не важно, воины они или нет, — покачала головой младшая из принцесс. — Ты видела, что он может сотворить с их рассудком. Нам придётся справляться самим.

— Значит, нам нужно подготовить надёжное убежище.

Они потратили остаток дня, собирая совет, описывая проблему и вместе с инженерами разрабатывая её решение. К тому моменту, когда Луна вывела на небо ночь, у Эквестрии был план. Но когда над Эквестрией взлетело солнце, несмотря на крепкий сон Селестии, что им управляла, стало понятно, что плана снова не было.

Стражи у покоев старшей принцессы, увидев младшую, приосанились и сурово звякнули оружием в знак приветствия и боевой готовности. В спешке не обратив на них внимания, Луна магией распахнула дверь и лишь ускорила шаг, увидев спокойно спящую сестру. Телекинез сдёрнул с неё одеяло.

— Пожалуйста, скажи нам, — выпалила аликорница, игнорируя сонное ворчание и недовольный взгляд из-под слипшихся ресниц, — что ты обрела могущество, которое позволяет тебе поднимать солнце даже во сне, и очень быстро, и мы порадуемся за тебя. Но в следующий раз, будь добра, не отнимай законные полтора часа окончания у нашей ночи.

— О чём ты говоришь? — пробормотала Селестия, зевая и магией пытаясь нашарить одеяло, а в его отсутствие прикрываясь крылом от режущих сонные глаза лучей.

Слишком ярких лучей, когда она ещё не поднимала солнце.

Сон мигом слетел с неё. Она бросилась к окну. Долгое молчание обволокло неподвижные покои.

— Луна. Пожалуйста, давай это ты скажешь, что обрела могущество, которое позволяет тебе управлять не только луной, но и солнцем.

---

Подходя к тронному залу, сёстры невольно остановились и с удивлением посмотрели на всех собравшихся у его дверей. Пони со вчерашнего совещания насчёт убежища с большими пачками исписанных бумаг в копытах, граждане-просители и даже прислуга — все смотрели на них с надеждой, недоумением и испугом, образовав идеально ровный полукруг пустоты перед входом.

Селестия и Луна переглянулись, но, не теряя королевского величия, прошли внутрь. Чтобы увидеть, что их троны заняты, причём одним существом.

Длинное разнолапое тело протянулось через два трона, в одном утонув соединением коричневого неопределяемого тела и красного драконьего хвоста, а в другое умостившись локтями львиной и орлиной лап. Он держал неправильной формы серую голову, напоминавшую чем-то ослиную, если бы не борода, длинный торчащий клык и ещё ряд искажений, и с вежливым интересом наблюдал за растопырившим крылья перед ним Лайт Кнайтом. Легат держал в зубах меч, стискивая его так, что чуть ли не крошил челюстями зубоять, и не сводил с существа шокированного взгляда.

— Не подходите, Ваши Высочества! — предупреждающе рявкнул он, услышав знакомые шаги за спиной. — Я не знаю, чего ожидать от этого существа!

— Опусти оружие, Лайт, — Селестия не могла поверить в то, что это говорит, но у неё больше не было идей. — И оставь нас.

— Я не могу, — прокряхтел пегас. Принцессы синхронно моргнули, присматриваясь.

Его кьютимарки обрели живой объём. Огненные розы, переливаясь, свешивались с бёдер, и лава лениво капала с их лепестков на светло-серую шерсть, прожигая её и оставляя волдыри на коже. Стебли растущих прямо из тела пегаса цветов обвили его задние ноги и вросли необъяснимым образом в пол, пригвоздив легата к полу и лишив его свободы движений впившимися в плоть шипами. Новые побеги неторопливо обвивали спину и грудь Лайта, и новые шипы на них уже продавливали нетронутые участки на коже.

Селестия ахнула, словно почувствовав эту боль.

— Освободи его! Сейчас же! — зверски посмотрела она на разлегшегося на тронах гостя.

Тот в ужасе ахнул, прикладывая львиную лапу ко рту.

— Солнечная пони, ты приказываешь мне срезать редчайший экземпляр огненных роз? Кощунство! Они нуждаются в охране!

— Из пони не могут расти цветы, ты сделал это каким-то трюком.

— Огненные розы — хищники, моя дорогая, — жёлто-красные глаза плотоядно сверкнули. — Ничего удивительного в том, что они стали символом совершенства и власти. Вместо этого удивительно то, что такая похвальная отметина досталась настолько тщедушному существу!

По щелчку орлиных пальцев розы ускорили свой рост, их побеги начали утолщаться и твердеть, обвивая шею перекосившегося от боли Лайта и демонстративно задирая его голову. Зелёные жгуты, усеянные шипами, окрасились кровью; меч со звоном выпал из конвульсивно задёргавшегося рта. Селестия, не медля, выстрелила из рога тонким шипящим лучом, в мгновение ока прожегшим все растительные путы с правой стороны тела Лайта. Огненные розы полыхнули, и из каждого шипа начали формироваться новые бутоны.

— Ой-ой, — самодовольно ухмыльнулся драконикус, устраиваясь на двух тронах поудобнее. — Похоже, ты их разозлила.

Принцессы бросились к легату, стремительно превращавшемуся в живую клумбу. Он кричал бы, не заберись один из цветов ему в рот и не завари его наглухо своей температурой: случайно прикоснувшись к розе, Луна громко ахнула и отдёрнула обожжённую ногу. Холод, текущий по её телу ещё со времён поцелуя Зимы, быстро облегчил боль, и она вернулась к тому, чтобы помогать сестре разрывать и сдирать побеги с обречённого пегаса.

— Ой-ой, — повторил драконикус с фальшивым участием, — вы делаете только хуже, ну надо же. Кто бы мог подумать.

Сёстры обернулись и разом вздыбили шерсть на загривках: треща расширяющимися телами, розы стремительно выстилали побегами пол и стены, подбираясь к потолку. Скоро весь тронный зал должен был превратиться в теплицу, и это не метафора — огненные розы, цветя, нагревали воздух вокруг себя, а распускались они повсеместно.

Жаль, что у цветов есть существенный недостаток, который они не в силах компенсировать…

Призрачный выдох пронёсся по залу, и внезапно его окутала темнота. Как ни странно, это удивило даже драконикуса. Он вскинулся, садясь только на трон Луны, и зажёг в темноте львиную лапу, нашаривая солнце. Светило, к шоку всем пони снаружи, поболталось по небу из стороны в сторону и вернулось на место, как только узурпатор убедился в его наличии. А затем тьма в помещении обрела совсем аномальный характер, так как не только не пропускала свет снаружи, но и подавляла его внутри: свечение на лапе драконикуса перестало виднеться.

…Цветы не могут жить без фотосинтеза.

Окутавшая тронный зал тень исчезла так стремительно, будто кто-то сдёрнул плотное покрывало. Вместо великолепных хищных цветов пол укрывала высохшая труха, а на стенах с шорохом покачивались вслед за улетевшей куда-то темнотой пустые и ломкие лианы. Лайт рухнул, подняв серую пыль, словно цветы вытянули из него все соки, но он всё же дышал и смотрел норовящими закатиться бирюзовыми глазами.

Мохнатые брови драконикуса сошлись на переносице. Он вскочил на задние конечности, рыча:

— Кто посмел?

Отторгающая свет лужица теней проползла под дверями, перетекла к тронам и выросла, обретая форму, объём и цвет, в надменно смотрящего на превышающее его по росту в несколько раз существо Сомбру. Его дар остался разве что в густой, лохматой гриве, впитавшей в себя всю темень мира.

— Сомбра, — процедил драконикус, ядовито улыбаясь.

— Ты знаешь моё имя? — нахмурился единорог, не теряя, однако, мрачной невозмутимости.

— О да, — улыбка стала шире. — Твой дружок очень много болтал… перед смертью.

Драконикус махнул лапой, в которой до этого ничего не было, но после жеста из-под неё, словно из невидимого рукава, вылетела отрубленная голова.

Сомбра отпрыгнул, чтобы останки не угодили ему в грудь. С тупым стуком часть тела ударилась об пол, прокатилась к серым копытам и застыла на затылке, глядя единорогу в лицо остекленевшими глазами. Покойный застыл на середине трансформации, поэтому одна половина принадлежала чейнджлингу, а вторая — земному пони.

«Вот так просто решилась проблема с Килхолом», — подумал шокированно жеребец, но вслух, подняв на драконикуса взгляд, потребовал:

— Зачем ты убил его?

— А что мне ещё оставалось делать? — искренне удивился в ответ тот. — Всего лишь оказался в нужное время и в нужном месте, а уже заявил, что призвал меня каким-то ритуалом, и давай приказывать! Шут, да и только — перепутать драконикуса с джинном! Приказывать что-то мне, властелину хаоса! Пытаться выдать те пустяковые проверки досягаемости за собственную манипулятивную работу с населением! И я уже упоминал про приказы мне, властелину хаоса?

Дискорд хохотал, буквально сложившись втрое. Луна широко распахнула глаза. Это его смехом, должно быть, разразились жеребята в Энитире.

— О-о-ох, — отдышался драконикус, беззаботно утирая слёзы. — Болтал что-то про культ и поклонение, а я убивал его и думал: «Бывают же среди вас болваны». А потом убил и ещё раз подумал: «Эй, неплохая это идея, с культом и поклонением! Чем ещё отпраздновать своё возвращение?».

Щелчком пальцев Дискорд поднял два трона за своей спиной в воздух, а затем столкнул их друг с другом — и они слились во что-то совершенно не похожее на первоисточники. Чёрный высокий трон с красной подбивкой, украшенный рубинами и костяными рогами, грохнулся на пол под действием гравитации, и от этого удара стены дворца рухнули, словно карты. Селестия удивлённо вскрикнула, обнаружив, что это теперь и были карты, только гигантского размера. Не глядя, драконикус вальяжно опустился на своё место.

— Я люблю веселиться, — поведал он, прищурив глаза и сгорбившись, чтобы нагнуться к стоящим перед ним бессмертным и ничком лежащему смертному. — Травмы детства, знаете ли. Когда попадаешь в лимб, сохраняя сознание, получаешь ненависть к скуке до скончания времён. Игры — это здорово!

Очередной щелчок пальцев — и земля начала бугриться, наливаясь розово-фиолетовым шахматным узором. Пытающиеся выбраться из-под упавших на них карт пони, закричав, поскатывались с выросших холмов в провалившиеся ямы. Селестия и Луна взлетели, телекинезом беря одна Лайта, вторая — Сомбру.

— Прекрати это немедленно! — взревела во всю мощь усилительного заклинания Луна, но осеклась, увидев, как позади Дискорда вздымается туча из готовых к атаке пегасов — дневных и ночных. Она судорожно посмотрела вниз и увидела, как пытаются удержать равновесие на сходящем с ума ландшафте бескрылые воины.

Селестия заметила это тоже.

— Отставить атаку! — приказала она. — Повторяем: не вздумать атаковать! Приказываем вам отвести гражданских в безопасное место!

— Безопасное место?! — расхохотался ещё радостнее Дискорд.

Солдаты, поколебавшись и посмотрев сначала на него, а потом — друг на друга, отдали принцессам честь и в полной растерянности отправились… драться стенка на стенку. На фоне продолжал твориться полный раздрай: облака выстраивались в матерные слова, дома раскалывались надвое, предметы оживали и устраивали забастовки и революции за свои права, животные начинали разговаривать и танцевать, из камней вдруг оказалось возможно извлечь звуки десяти музыкальных инструментов, а пони…

— Я ненавижу тебя!!! — взревел до сих пор висящий неподвижно в телекинезе Селестии Лайт Кнайт. — Чтоб ты сдохла!!! Верните мне мои розы!!!

Его шкура потемнела. Из-за одинаковой спектровой зоны не вполне были понятны изменения его цвета, но при взгляде в глаза всё стало ясно. И дело даже не в загоревшейся там одержимости, не в неприсущей ему ярости и злобе, а в том, что они выцвели, вылиняли…

Посерели.

— Гнида!!! — надрывался он, размахивая копытами в попытке ударить обомлевшую от перемены его отношения Селестию. — Подойди поближе!!! Подлети!!! Бесполезное пятно на ткани мироздания!!! Думаешь, занимаешься чем-то особенным, раз движешь солнце?!

От неожиданности аликорница выронила его, и благодарение всё ещё владевшей им в целом слабости — хлопанья крыльев хватило лишь на то, чтобы безопасно приземлиться, а не на то, чтобы броситься в атаку.

При всём творившемся абсурде в сознании Селестии хотя бы одно должно было остаться неизменным: та любовь и немое обожание, с которыми этот бледно-серый пегас смотрел на неё, благоговение редких прикосновений и неизбывная нежность в каждом слове, которому посчастливилось прозвучать вне формальностей и государственных дел. Теперь, когда это исчезло без следа и извратилось до неузнаваемости… принцесса осознала поистине в полной мере, насколько всё серьёзно.

— Эй, а ты чего? — недовольно осведомился непоседливо свивающийся в кольца Дискорд, подплывая по воздуху к Сомбре. — Изменяйся! — и он надавил тому большим пальцем львиной лапы на затылок, словно там находилась какая-то кнопка. — Ну же! — ещё несколько раз.

— Хватит! — рыкнул Сомбра, раздражённо отталкивая драконикуса из бирюзового телекинетического поля. Он послушно откатился прочь, но с длинным хмыканьем вильнул хвостом и изящно вернулся на место.

— Как интересно, — протянул Дискорд, и Луна утянула жеребца с линии его взгляда, пряча за свою спину. Не то, чтобы это вызвало у Сомбры восторг, но ей так было спокойнее. — Бессмертный, притворяющийся смертным — это ещё можно понять, но такая непоколебимая сила воли… ску-ука, — разом угас драконикус, роняя уши, уголки рта, все лапы и крылья. Порхая их кончиками, он подлетел к трону и подозвал к себе розовое облачко. Оттуда полилось шоколадное молоко, и Дискорд наполнил напитком воздух, как стакан.

«Масштабы, в которых он меняет реальность, ужасают!» — подумал Сомбра. «Это не значит, что мы должны поджать хвост и испугаться», — парировала в телепатическом канале Луна. «Вообще-то, не сказать, чтобы ты так не сделала…» — «Замолчи и дай мне подумать».

— Нечего думать, — вполголоса ответила им обоим Селестия и властно обратилась к Дискорду, игнорируя грязную брань Лайт Кнайта снизу. — Верни всё на свои места. У тебя будет шанс уйти с миром.

— Перестань обращаться ко мне, как к подданному! — брезгливо отмахнулся драконикус и уютнее устроился на троне, возносящемся верхом на шахматном холме. — Обращайся ко мне, как к королю, и тогда, быть может, если ты будешь мне верным вассалом, я пощажу тебя и твой род за те неприятности, которые он мне доставил… — глаза, стекленея, переполнились злобой. — Но не за то, что он истребил весь мой род.

— Невелика потеря, — фыркнул Сомбра. — Посмотри на дизайн облаков — это же просто кошмар. Я бы во льдах закопался, если бы жил в таком мире дольше этих десяти минут.

— Десяти минут? — удивился Дискорд. — На каком языке ты говоришь?

Солнце с комическим грохотом упало куда-то в горизонт, и на его место выскочила луна, погрузив Эквестрию в ночную тьму. На ней проступил циферблат, и стрелки под оглушительное тиканье пошли каждая в свою сторону. Секундная вообще шла вбок, пробуривая себе путь сквозь кратерную поверхность и разрезая проплывавшие мимо светила облака!

— Это последняя капля, — прорычала Луна. — Он не понимает разговоров!

Дождавшись решительного кивка Селестии, аликорница атаковала Дискорда бирюзовым лучом. Драконикус будто бы случайно закрылся шоколадным молоком, и оно расплескалось по холму несоразмерным цунами.

— Ты разлила мою шокола-а-адку-у-у! — зарыдал по-жеребячьи Дискорд, издевательски пародируя типичный капризный плач. Фонтаны его слёз присоединялись к затопляющей всё вокруг шоколадной волне.

— Я могу каламбурить про «всё в шоколаде»? — поинтересовался Сомбра, завороженно глядя на заворачивающуюся под ним воронку.

— Нет! — хором рявкнули сёстры и изо всех сил замахали крыльями, потому что она начала затягивать их. Селестия зажгла рог и материализовала под ними препятствующую падению платформу, но, стоило друзьям опуститься на неё — магическая опора превратилась в клетку… и рухнула в шоколадоворот.

---

Они чуть не умерли. Швыряемые с бешеной силой в густой жиже, заливающей глаза, уши и ноздри, склеивающей копыта и не дающей двинуться, они были заперты в тесной железной клетке и то и дело сталкивались с какими-то другими предметами. У всех троих тела уже через пару минут оказались сплошь покрыты синяками. В завершение всех неприятностей их утянуло вверх, потому что шоколадное море решило пойти на выход и выбрало для победоносного гейзера из себя заброшенный колодец. Заброшенный тесный колодец, в котором клетка застряла самым неудобным боком.

Сомбра, убедившись, что сёстры пострадали не больше, чем он, превратился в тень, вытек наружу и, прыгнув копытами в раскалённый добела песок, принялся телекинезом дёргать клетку туда-сюда в попытке вытащить Селестию и Луну.

— Просто дай нам немного времени, — тяжело дыша, вытащила между прутьев свою корону и водрузила её себе обратно на голову старшая из принцесс, — мы немного оправимся и телепортируемся сами.

— Мне нужно куда-то деть энергию, хорошо? — огрызнулся единорог, продолжая бесполезно тянуть намертво застрявший груз. — Итак, мы бросили вызов, собираясь традиционно надрать круп плохому парню, а в ответ нас просто смыли в унитаз. Подождите, пытаюсь вспомнить более нелепую ситуацию в своей жизни.

— Невероятно, — тряхнула головой Луна, пытаясь выбить шоколадный клей из уха. — Даже в войне с драконами, по крайней мере, под её конец, нам было достаточно появиться, чтобы все тут же бросились бежать, сверкая крыльями! А Дискорд…

— Теперь ты понимаешь, почему я так злилась на отказ Дженезиса и Анимы помогать нам? — угрюмо осведомилась Селестия. — Вряд ли он был бы таким развязным при двух древних аликорнах.

— Ничего себе, как вас сюда занесло?! — раздался голос, чью обладательницу друзья не видели уже очень давно.

Сёстры задрали головы. Рядом с Сомброй стояла Серпент собственной персоной, ничуть не изменившаяся — даже не подросла ни на дюйм. Она с интересом рассматривала клетку на середине колодца, в которой были не привычные голуби или мелкие хищники, а ни много ни мало два аликорна.

— Я определённо хочу знать эту историю, — решительно кивнула аликорница и лёгким телекинетическим движением дёрнула клетку вверх, раскрошив её углами стены колодца. Сомбра широко распахнул глаза, но не стал препятствовать тому, как непринуждённо Серпент вытащила Селестию и Луну. — Итак, я готова слушать. Зачем вы забрались в клетку и прыгнули в колодец среди пустыни? И ладно бы там была вода, хе-хе! Кстати, в чём это вы? — она выстрелила длинным раздвоенным языком, облизнула плечо Селестии и утянула язык обратно. Многозначительно почмокав, полудраконица неверяще наклонила голову набок: — …Шоколад?

Сомбра облокотился на колодец и утомлённо подпёр щеку копытом:

— Я не буду тебе ничего говорить. Сначала сама попробуй воссоздать события с ключевыми словами: пара аликорнов, клетка, колодец в пустыне, шоколад.

Серпент Гланс долго пыталась открыть рот и даже в надежде поднимала копыто, обозначая, что ей в голову пришла какая-то идея, но потом выдохнула:

— Сдаюсь.

Сёстры одна за другой телепортировались из своей тюрьмы и рассказали о том, что древние пророчества оказались правдой. Монстр вернулся из заточения и собирается вернуть одному себе то, что принадлежало целому народу.

— С ума сойти, — протянула Серпент, широко раскрыв глаза от удивления. — Ох, будь отец здесь — он наверняка что-нибудь придумал бы!

— Патрилум? — подняла уши Селестия. — Да, нам бы пригодилась его способность создавать артефакты. Но где он?

Гибрид печально вздохнула, отведя взгляд:

— Он сконструировал свой последний талисман и исчез. Не знаю, куда. Только горько посмеивался всё время и говорил… м-м… как же это было… — она нахмурилась, вспоминая, и процитировала: — «Глупый старик, пытавшийся техномагией обмануть природу. Она обставила тебя на сто ходов вперёд, и твой дар этому миру больше не нужен».

— Они издеваются, — нервно дёрнула крыльями Селестия. — Они могущественны и обладают потрясающими талантами, но вместо того, чтобы сразиться с Дискордом, просто уходят! В каком плане — «дар этому миру больше не нужен»? Мы бы не отказались от какого-нибудь усилителя магии!

— Так он потому и ушёл, что этот усилитель появился, — удивлённо моргнула Серпент.

— Что ты хочешь сказать? — осторожно поинтересовался Сомбра.

— Не сказать, а показать, — аликорница расправила кожисто-пернатые крылья и взлетела. — За мной, вы разберётесь в этом получше меня.

---

Заброшенный колодец оказался на самом краю пустыни, и четвёрке бессмертных пришлось идти совсем недолго, прежде чем перед ними предстал город, сразу открывающийся рядом ярких торговых шатров. Они стали символами страны, в которую занесло эквестрийцев, поэтому возглас Сомбры:

— Седельная Арабия! — никого не удивил. Луна лишь кивнула, осторожно пригибаясь по старой привычке и удивляясь, как спокойно ведёт их вперёд Серпент.

Местные жители, поджарые, высокие, изящные, образцы красоты в понимании эквинных рас, никак на неё не реагировали. Селестия заметила такую терпимость в соседстве с аликорном (если подумать, ещё и не с одним) и поинтересовалась об этом у проводницы.

— А, — хихикнула Серпент Гланс. — Сначала мне пришлось солгать, что я кирин. Потом они раскусили ложь, но не стали ничего предпринимать, потому что я уже вписалась в общество и обрела известность, как хороший ювелир. А со временем моя истинная раса вообще перестала кого-либо волновать.

— На нас это распространяется тоже, — облегчённо подвела итог Луна, расправляя плечи.

— Вы — правительницы Эквестрии, — с шутливой укоризной напомнил Сомбра. — Конечно, распространяется.

— Седельная Арабия намного старше Эквестрии, — вздохнула Селестия, — и слишком горда, чтобы её признать. Они проигнорировали три моих предложения о союзе и лишь на четвёртое, после того, как мы победили драконов, ответили. Отказом вежливым, но оттого не менее надменным.

— Ну, им есть чем гордиться, — пожала плечами Серпент. — Страна с богатой историей и древней культурой, центр математики и астрономии, а теперь, когда нет конкуренции в виде Краккага — и медицины. Эквестрия рядом с ней — голосистая выскочка, аликорны стоят во главе или нет. Без обид, сёстры.

— Есть куда стремиться, — бесцветно ответила Луна и врезалась в слишком резко затормозившую полудраконицу.

— Забыла предупредить, — шепнула она, глядя краем глаза прямо на младшую из принцесс. — Мы находимся в городе с крайне жёстким матриархатом. Сомбре лучше вести себя как можно тише.

— Понял, спорить не буду, — единорог покорно склонил голову таким шутовским манером, что его ирония по отношению к этой задумке была видна невооружённым взглядом. Он пробормотал себе под нос: — Повезло же раз за разом сталкиваться с бешеными кобылами. Не удивлюсь, если твой отец сбежал именно потому, что ему надоело тушеваться.

— Он здесь не жил, — негромко ответила Серпент. — Лишь навещал меня. Ну правда, я уже взрослая кобылка, которая может жить отдельно, и жить весьма неплохо.

— Если это твой дом, — обомлела Селестия, когда они прицельно остановились перед шикарным особняком с бассейном, гравиевыми дорожками и фонтанами за живой изгородью, — мы охотно верим.

Серпент лишь хихикнула и поманила сестёр и Сомбру за собой. Она приветственно кивнула жеребцу-садовнику, что подравнивал один из множества фигурных кустов, и провела гостей внутрь.

— Ещё один бассейн? — с голодом в голосе удивилась Селестия.

— Я люблю воду, — улыбнулась в ответ гибрид. — Всё никак не доберусь сделать подсветку в фонтанах. Вас, я так понимаю, интересует баня? Она в подвале. Идите по лестнице, — нежно-голубые перья указали направление. Гости благодарно кивнули и робко пошли вперёд, оглядываясь на полированные колонны и люстры из цветного стекла.

— Ваш дворец не так шикарно выглядит, — не удержался Сомбра.

— О, тогда можешь остаться здесь жить, раз тебе так нравится, — притворно обиделась Луна.

— Здесь — не останусь, — подхватил её тон единорог. — Найду город попатриархальнее, наберу себе гарем прекрасных гурий, и тогда уже можно будет остаться.

— Как вы можете дурачиться в таком положении? — нервно упрекнула Селестия. — В нашей стране засел Дискорд!

— А если мы сейчас будем изводить себя попусту, когда рядом нет ни его, ни способа выгнать его оттуда, это как-то изменит положение? — подняла бровь Луна, и старшая сестра не нашлась с ответом.

Они разошлись по помещениям бани, которая оказалась украшена так же роскошно, как увиденный ими холл и коридоры — керамической мозаикой с вкраплениями золота и драгоценных камней. Луна завороженно замерла, рассматривая выложенного на стене павлина, и Сомбра лишь усмехнулся, активируя кристаллы нагрева в воде и в воздухе и расставляя тазы и ёмкости с шампунями и маслами.

— Ты прав, — выдохнула аликорница, прикрывая глаза, когда единорог аккуратно полил её тёплой водой. Устремляясь к сливам в плитке на полу, та бледно окрашивалась шоколадным. — В нашем дворце не так красиво.

Словно в подтверждение её словам, самоцветы в стенах мягко загорелись, роняя на пол, стены и пони красивые пятна света. Луна расправила крылья, ложась на мраморную скамью и позволяя Сомбре ухаживать за собой.

— Таков восток, — отозвался единорог, особенно тщательно увлажняя перья кобылки. — Седельная Арабия — страна лёгких тканей, экзотических фруктов, жарких танцев и, конечно же, контрастов. Я жил здесь когда-то, и это был действительно интересный период моей жизни. Архитектура, одежда и драгоценности — лишь внешний лоск, за этим стоят суровые древние законы, разбойничество и авантюризм. Убранство Эквестрии по сравнению со здешним намного проще, но и жить в ней безопаснее и счастливее.

— Ох, кого ты обманываешь, — лукаво улыбнулась Луна, довольно жмурясь от ощущения бережно вспенивающих её гриву и массирующих кожу головы копыт. — Это потому, что в Эквестрии я есть, а в Седельной Арабии меня не было.

Несмотря на шутливый тон, Сомбра серьёзно подтвердил с поцелуем в плечо:

— Именно. Если бы меня никуда не заносило на протяжении моей жизни — это бы значило, что я не стремлюсь попасть туда же, где и ты.

Луне не нужно было слышать от него о любви, чтобы знать об этом. Но каждый раз у неё теплело в груди от осознания того, что она нужна ему, он — ей, а они — друг другу. Аликорница положила голову на передние ноги, полностью расслабляясь и нежась в спокойствии момента, когда единорог отмывал её спину, бока и бёдра от тонкой подсохшей шоколадной корки. В тепле бани она распарилась и теперь сходила легко — даже не требовалась помощь губки. Единорог скользил по стройному сильному телу копытами, и прикосновения эти осмыслялись до странности хорошо. То, как ерошилась мокрая шерсть под его передними ногами, как слегка сминалась кожа от массирующих касаний, как напряжённые мышцы расслаблялись и успокаивались от этой вшитой в привычки ласки — всё погружало Луну в блаженную полудрёму, заставляющую мурлыкать на грани слышимости.

Сомбра уловил состояние любимой и улыбнулся, но они не могли долго нежиться в бане — и он, длинным движением проведя от холки до репицы, убрал от неё копыта и окатил из таза, смывая остатки мыла, с которыми не смогли справиться копыта.

— Спасибо, — промурчала аликорница, садясь на лавке и копытами выжимая гриву, а магией — хвост, чтобы не утяжеляли движения и не мешались. — Теперь моя очередь тебе помогать.

Жеребец внимательно посмотрел на румянец, вызванный вовсе не температурой, которая оставалась комфортной, на то, как раздувались ноздри в глубоком дыхании, и с безмолвной усмешкой усомнился про себя, что дело ограничится помощью. Но как он мог отказаться?

Сомбра уселся на место Луны. Она зачерпнула густое тягучее мыло из деревянной плошки, снаружи украшенной резным орнаментом, и растёрла его копытами. Сомбра закрыл глаза, задирая голову и подставляя лицо льющейся сверху воде — аликорница задействовала магию, чтобы опрокинуть на жеребца один из предусмотрительно наполненных им тазов. Луна села на скамью позади него и начала намыливать его шерсть с шеи, линии подбородка и скулы и ушей, заодно щедро покрывая пеной густую гриву. Глаза единорога были закрыты, но он не мог сдержать улыбку, зная, что аликорница жадно рассматривает его, а движения её копыт могли бы быть намного быстрее, если бы она не желала насладиться текстурой шерсти и рельефом мышц под ними.

Она зарывалась лицом в вороную гриву, целовала его шею за ушами, вдыхала запах влажной шерсти между острыми лопатками — с таким трепетом, будто он был божеством. Тёмные мокрые крылья тепло обняли Сомбру, заключив его в уютный кокон и позволив Луне прижаться к нему теснее, начать непроизвольно, незаметно для самой себя тереться низом живота о серую шерсть.

Единорог и сам не оставался равнодушным к вниманию и ласкам Луны, поэтому, когда она, пропустив копыта под его передними ногами, исследовала широкую мускулистую грудь, мысленно выругался на совершенно естественную реакцию своего тела и на то, как самовольно приоткрылись губы в совершенно наивном, подростковом намёке. Аликорница не пропустила его, полностью ложась на скульптурную спину. Жеребец запрокинул голову сильнее, сладко вздрогнул, ощутив, как здоровое тёплое дыхание опаляет его рот, и принял поцелуй.

Они обменивались лаской медленно, игнорируя любой цейтнот. Луна скользила по единорогу всем телом, нежно массировала шею, плечи, передние ноги и обратно. Кружило голову от одного осязания этих сочных комьев мышц, обёрнутых холёной серой шкурой. Да и не могло быть иначе: Сомбра так доверчиво отзывался на прикосновения, так заметно сбивалось его дыхание, а в шелковистую негу поцелуев вливалась собственническая цепкость укусов, что аликорница без слов и взглядов понимала, насколько желает её тот, кого желала она сама.

Луна хотела ограничиться этим, не хотела заставлять Селестию и Серпент ждать, но тут Сомбра приоткрыл глаза, встречаясь с ней взглядами, впитывая полуночную жажду, что наливала бирюзовую радужку. О, Луна любила его глаза. Она любила каждую его черту, но именно то, как он смотрел, особенно в моменты сладострастия, заставляли её сердце трепетать пойманной птицей. Кровавый взгляд хранил и передавал всё — силу, стальную выдержку, дьявольский ум и властный характер, но лишь для неё эта жёсткость пронизывалась нежностью, преклонением, обожанием. Ни на кого другого Сомбра не смотрел так, как на неё, и она не находила в себе сил — и не хотела — отказать ему во взаимности.

Единорог прерывисто выдохнул в поцелуй, когда умелые копыта обернули налившийся кровью ствол. Луна провела по всей длине, наслаждаясь пульсацией и подрагиванием, накрыла головку, растёрла по ней выделившуюся крупную каплю…

— Луна… — её имя прозвучало так, что вызвало сладкую дрожь по позвоночнику, налившую низ живота жаркой тяжестью. — Любовь моя, остановись. Я овладею тобой и не стану жалеть даже о том, что злоупотребил гостеприимством.

Рубленые быстрые слова лишь выдавали его жажду, а не скрывали её. Луна не стала отвечать, а лишь вернула поцелуй, тут же получив отклик вместе со сдавленным стоном. Её копыта ускорили движения по члену, скручиваясь вокруг головки или подбираясь к мошонке, чтобы сжать её, а затем безошибочно найти чувствительное место прямо за ней. Сомбра задышал часто и хрипло, мелко содрогаясь от ощущений. Вспышкой магии он скинул ласкающие его копыта, но лишь для того, чтобы молниеносно развернуться, схватить аликорницу за плечи и страстно повалить на мрамор, впиваясь в её губы, царапая их острыми зубами и тут же покрывая теми же кусачими поцелуями скулы, шею, грудь.

Напряжённый член плотно и жёстко скользил по вымени Луны, основанием вжимаясь между её налившихся румяным цветом страсти губ, собирая на ствол женственный глянец её смазки при каждой дразнящей, медлительной фрикции, пока впивающиеся в кожу клыки распаляли и томили аликорницу ещё больше. Она постанывала от ласк, выгибалась навстречу, позволяя копытам добраться до оснований своих крыльев, и инстинктивно обвивала узкие крепкие бёдра задними ногами. Перед глазами темнело при воспоминаниях о том, как нестерпимо хорошо было каждый раз, когда она, не контролируя себя, сжимала Сомбру, притягивая ближе к себе, в себя, внутренне боясь, что он оставит её хоть на мгновение без этой текучей страсти, без затапливающего чувства наполненности и принадлежности.

Похоть затуманила разум. Ни один не уловил момент, когда единорог отточенным, мимолётным движением подался назад и скользнул в аликорницу. Обоим больше не было дела до любого явления, кроме чарующего чувства единения, ощущения нежной плоти, обёрнутой вокруг жёсткой, что вбивалась в неё с каждым мгновением быстрее и быстрее. Сомбра запрокинул голову в наслаждении, дыша через открытый рот. Его передние копыта сминали украшенные белыми полумесяцами бёдра, притягивая Луну ближе, но она сама была рада подаваться навстречу, до боли скрещивая задние ноги у него за спиной и кусая одно из своих копыт в тщетной попытке заглушить крики. Потемневшие от вожделения глаза закатывались, чистая грива пропитывалась потом и зачёсывалась о гладкий мрамор; аликорница едва выдерживала напор страсти овладевающего ею жеребца. Она бессвязно и отчаянно, сквозь стоны и всхлипы, умоляла пощадить её, но лишь прижалась теснее и глубоко, грязно поцеловала, когда Сомбра склонился над ней и упёрся в скамью передними ногами в неконтролируемом, развратном желании вбиться в Луну как можно глубже.

Поцелуй не мог заглушить их страсть — стоны, рычание и вскрики встречались в сплетении языков и яростном сминании губ, резонируя и достигая глубин душ, побуждая двигаться быстрее, жаднее, глубже. Луна больно впилась копытами в плечи Сомбры, извиваясь и крича во власти первого оргазма; ощущая бешеное сокращение мышц, что сворачивались вокруг распирающего их члена, жеребец озверел окончательно. Сверхчувствительной от близости экстаза головкой продираясь вглубь, в тесноту жаркого и влажного лона, он испытывал пиковое удовольствие. Сомбра желал растянуть его, удержать себя на грани и насладиться всеми будоражащими переливами ощущений, которые дарила ему его любовь. Бешено, на грани возможностей двигаясь внутри аликорницы, единорог впитывал шёлк её тела, вылизывал и кусал горловую впадину, пьянел от вида её экстаза. Легко изменив угол проникновения, но оставив скорость и глубину прежними, чтобы при каждом движении мокрый от смеси соков ствол полировал набухший клитор, Сомбра понял, что больше не может сдерживаться.

Частый и громкий хлюпающий звук их единения вовсе не помогал продержаться дольше. Краем сознания, тем крошечным уголком, что ещё был способен думать и анализировать, Сомбра понимал, что они предаются соблазну уже слишком долгое время, но ему всё равно было мало. Он никогда не мог насытиться этим восхитительным телом, голосом, что выкрикивал или стонал его имя в пылу соития, густым мускусным ароматом и вкусом её возбуждения — всё это доводило его до головокружения, до безумия, до ломки, рядом с которой не стоит никакая другая зависимость. И сознание, возвращающееся после того, как он бурно кончил в испытавшую второй оргазм аликорницу, непоколебимо твердило, что их время закончилось.

Несколько минут они всё равно лежали, мокрые и вымотавшиеся, переплетённые в объятьях и тяжело дышащие, и никуда не спешили, наслаждаясь отголосками пережитого блаженства. Из поцелуев утекла жадность, сменившись ленной сытостью, копыта не хватали, а лишь осязали оставленные после вспышки следы. Луну клонило в сон; она чувствовала себя одновременно наполненной и опустошённой. Сомбра в любой другой момент непременно отнёс бы её в постель и дал отдохнуть в своих объятьях, сколько ей захочется, касаясь губами гривы и невесомо поглаживая, но здравый смысл и так твердил о том, что они потратили на «мытьё» много больше времени, чем реально требовалось.

— Пора, Луна, — успокаивающе шепнул единорог, поднимая аликорницу и относя её к ближайшему бассейну.

Луна, сонно промычав, умостилась лицом ему в место соединения плеча и шеи и позволила войти вместе с собой в воду. Прохлада приятно обволокла разгорячённую кожу, смывая пот и остужая пыл. Разум и взгляд прояснились. Кобылка смогла открыть глаза, всё ещё слегка косящие, и полупьяно улыбнулась крепко держащему её единорогу.

— Какая же ты красивая. Особенно когда кончишь парочку раз.

---

Что бы Серпент ни показала Селестии — та увлеклась этим настолько, что не обратила внимания на чудовищное опоздание сестры и её мужа. И, едва увидев, что они вошли в домашнюю библиотеку и приблизились к массивному столу в необычной форме шестилистного цветка, аликорница толкнула к ним полупустую книжку с последним схематичным изображением дерева. Из-за стиля рисовки казалось, что оно вырезано из кристалла.

— Вот что имела в виду Серпент! — восторженно воскликнула Селестия. — Патрилум говорил о том, что природа обставила его — он говорил об этом древе!

— А Старсвирл, в свою очередь, писал о семени, которое он и другие Столпы посадили, — мгновенно провёл аналогию Сомбра. Луна, несмотря на холодную ванну, ещё витала в облаках. — Что это за дерево, где нам его искать и что оно делает?

— Древо, — поправила Селестия, — древо Гармонии. Сосредоточение великой исцеляющей и защитной силы, но Патрилум ничего не написал о том, где нашёл его.

— Ох, ну конечно, — закатил глаза единорог.

— Сказал разве что о том, что оно находится в пещере Эквестрии.

— Это существенно сужает круг поисков.

— Хватит ёрничать.

Жеребец лишь вздохнул, рассматривая древо подробнее. Ничего нового усмотреть не удалось, разве что на некоторых его ветвях схематично ютились какие-то заштрихованные спирали, не несущие ничего полезного.

— Это всё, что у тебя есть? — спросила Селестия. — Патрилум больше не оставлял никаких посланий?

— По-моему, нет, — покачала головой Серпент Гланс. — Я оставила всё так, как было до его ухода. Больше ничего про это древо он не писал, но я могу помочь вам. Срочных заказов всё равно нет, а ещё у меня… довольно неплохой нюх, если это сыграет какую-то роль, — смущённо шаркнула копытом по арабскому ковру гибрид.

Эквестрийцы коротко переглянулись.

— Да, — кивнула Луна. — Нам пригодится любая помощь.

— Спасибо, Серпент, — тепло поблагодарила Селестия. — Хоть кто-то из аликорнов не равнодушен к нашей беде.

— Это — беда всего мира, — серьёзно ответила гибрид, левитируя к журналу отца несколько талисманов его изготовления. — Не стоит думать, что он ограничится одной только Эквестрией — он будет играть со всем миром, как только ему надоест эта песочница.

— Скорее уж лужа, — заметил себе под нос Сомбра, закатывая глаза и вспоминая, как поневоле покинутая земля выглядела в последний раз.

Интересно, как она выглядит теперь? Да как угодно, это же Дискорд и его безумие.

Серпент тем временем сделала то, чего никто не ожидал: развернула талисманы, как если бы открывала коробочки, и начала хитрым образом подсоединять их друг к другу. Несколько ловких движений телекинеза — и руны собрались в полый конус, внутри которого переливалась и пульсировала чёрно-голубая спираль.

— Ну вот, — довольно объявила аликорница, поглаживая получившееся устройство копытом. — Теперь не страшно туда идти. Эй, чего это вы? Не знакомы со сборными артефактами? — она уронила на него искру магии, и талисманы компактно сложились в шестигранник.

— Да, не доводилось такое видеть, — проговорила Луна, часто моргая. — Что он делает?

— Этот? Атакует. И очень хорошо — не только нанося урон, но и подавляя естественное сопротивление магии. Отец, — хихикнула Серпент, — сам не знал, что его творения так умеют. Он сказал, что это из-за смешанной крови у меня такое нестандартное мышление. Я могу сделать вам похожие, даже с другими свойствами.

Все сошлись во мнении, что это было бы очень кстати и что глупо отказываться от дополнительной помощи, поэтому Серпент с удивительной ловкостью модифицировала регалии сестёр, вставив в них зачарованные камни или вовсе заменив их чем-то, что на них было очень похоже. Так Селестия раздвинула свои магические горизонты и получила возможность набирать силы от солнечного света, не лишаясь их в его отсутствие, а также использовать тёмную магию, не опасаясь негативных последствий её несовместимости с родным вектором. Луна же лишилась необходимости засыпать для перехода в мир снов и отныне могла делать это непосредственно в сознании, пока обеспечивающие поддержку для такого фокуса арканиевые нити в её нагруднике не перегорят; это позволяло ей также нырять в подпространство и перемещаться из одного места в другое без каких-либо затрат в мгновение ока или не перемещаться вообще, а лишь прятаться таким образом от того или иного воздействия, пусть даже всего на мгновение. А для Сомбры оказался намного полезнее артефакт в виде ободка, который позволял ему сохранять душевную энергию при переходе в теневую форму и совершать активные действия, расходуя магию в обычном режиме без комбинирования с трансфигурацией.

Серпент была в восторге и обещала, что всё будет работать. Сомбра не слишком ей верил.

— Послушай, — вкрадчиво втолковывал он после того, как сёстры уже опробовали новые способности и вдохновились ими, а теперь устроили спарринг где-то на фоне. — Если я действительно сделаю так, как ты говоришь, я свалюсь с выгоранием как минимум на неделю, а сейчас я буду не рад такому отпуску, потому что вряд ли смогу спокойно отлежаться, почитывая записи Старсвирла. К тому же, их наверняка смыло куда-нибудь далеко.

— Просто поверь мне и хватит крутить его на копыте, он не терпит небрежного обращения, — проворчала Серпент, отбирая украшенный красными самоцветами ободок и водружая Сомбре на голову, словно венец или даже корону. — Только не делай этого в моём саду, лучше пойдём в пустыню и разнесём тот колодец, он всё равно никому не нужен.

— Ладно, — с сомнением протянул Сомбра, шагая к выходу из территории особняка. — Но имей в виду: если что — я отлежусь и все фонтаны тебе кристальной пылью забью.

Тем не менее, Серпент не лгала. Когда они пришли в пустыню и Сомбра, выдохнув, превратился в тень, устроил внутри себя ураган и затем добавил в него сгенерированные с нуля острогранные чёрные кристаллы, превратив пространство в мясорубку, от заброшенного колодца остались только неровные обломки да цементная крошка, а единорог как ни в чём не бывало вернулся в облик пони и спрыгнул на песок совершенно невредимым, не уставшим… и даже не вспотевшим.

— Это… — всё ещё не верил единорог, с сомнением глядя на колодезные останки, пока Серпент Гланс, по-драконьи чирикая от восторга, пританцовывала рядом с ним. — Это точно я сделал? Но… — он рассмотрел свои копыта, не несущие никаких следов ран или остаточной чёрной дымки, что жутко сочилась прямо с шерсти, случись перенапрячься, — я же как будто ничего не сделал!

— Потому что так оно и должно работать! Не бесконечно, конечно, но…

Сомбра медленно расплылся в острозубой улыбке от уха до уха и сделал то, что случалось у него крайне редко — в приступе редкой благодарности и радости он сграбастал Серпент в охапку и поцеловал в щеку, которая на ощупь, невзирая на шерстяной покров, оказалась больше похожей на чешую:

— Ох, всетёмные звёзды, прости, что я не верил тебе. Это потрясающе!

— Полегче, друг, я не хочу, чтобы Луна из ревности отправила меня в подпространство, если она нас застанет, — засмеялась Серпент, отодвигая по-жеребячьи счастливого Сомбру крылом. — Ну что ж, теперь у нас определённо есть чем ответить Дискорду на его шалости.

---

Последние талисманы были использованы по назначению: для телепортации в Эквестрию. Они вернулись ночью — по крайней мере, Дискорд сделал так, чтобы была ночь. В первое мгновение друзьям показалось, что они по ошибке переместились на дно океана, но отсутствие воды и возможность дышать лёгкими подсказала, что рыб совершенно не смущает плавать прямо по воздуху, задорно развевающиеся на невидимых течениях водоросли на самом деле — увеличенная раз в тридцать морковная ботва, торчащая прямо из шахматного поля, а крабы — пони, сросшиеся боками и попарными конечностями, не имеющие теперь возможности перемещаться по-другому.

— Не думал, что скажу это, — скривился Сомбра, — и мне совсем не нравится контекст, но… да, это определённо Эквестрия.

Раздался громкий шлепок. Единорог обернулся и подскочил от неожиданности, увидев, что звук создала упавшая Луна — она потеряла равновесие, потому что задняя половина её тела заменилась шикарным рыбьим хвостом. Аликорница пошлёпала модифицированной частью тела о розово-фиолетовую плитку и заклинанием вернула свои задние ноги на место. Вспышка, бирюзовый дым — и у неё их две пары.

— Да что за?! — громко выругалась Луна.

— Муравьишка, — умилилась Серпент, хихикая.

— Не-е, креветка! — отозвался незаметно появившийся у неё за спиной Дискорд и вернул Луне рыбий хвост, присобачив его вместо родного.

— Понисейдон, — припомнил одну из древних религий Сомбра, и его вороная грива забесновалась, приходя в движение и превращаясь в трепещущую тень.

— Верни всё на место! — развернулась к драконикусу Селестия. — И это касается не только нашей сестры, но и всей Эквестрии.

— Ого, как решительно, — Дискорд улёгся животом на что-то невидимое, подпирая передними лапами неправильную голову. Его хвост насмешливо тюкнул аликорницу по белому носу. — А что, если я скажу «нет», а потом скажу «полижи мой зад»?

— Зачем ты это делаешь? — игнорируя грубость, обвела крылом абсурдный пейзаж принцесса. — Мы не станем изгонять тебя обратно, если ты согласишься жить в нашем мире, не изменяя его и не причиняя нашим подданных страданий.

— О, а почему ты решила, что они страдают? — хитро сощурился драконикус. — Может, они наоборот вдруг обрели свободу впервые в своей жизни?

Мимо проплыл Лайт Кнайт, обращённый в подобие акулы-молота. Увидев краем выпученного глаза Селестию, он с рыком оскалил зубы и развернулся к ней. Принцесса попятилась, а Дискорд продолжал, не обращая на одержимого никакого внимания:

— Что, если я скажу тебе, что не прикладывал к твоим подданным ни крупицы фантазии, а лишь снял их оковы и позволил им быть теми, кем они должны были стать с рождения и кем быть хотели в глубине души?

— Ты лжёшь, — прошипела Селестия.

— Ты так уверена в этом? — глумился Дискорд. — Или тебе нравится так думать, потому что тот скучный, жалкий, мелочный мирок был тем, что покорялось тебе и поддавалось управлению? Из него ты могла лепить всё, что тебе нравится, получать уважение за то, что ты абсолютно ничего не делаешь, а попробуй заслужить его теперь! Попробуй заставить уважать себя тех психов, которыми они должны были стать, если бы не твоя диктатура! — он орлиной лапой издевательски повторил жест крыла Селестии. — Сможешь ли ты удержать свою игрушечную власть в условиях нерушимой свободы!

— Ты несёшь чушь! — закричала аликорница. — Твои законы неприменимы к этому миру и несут пони лишь несчастье!

Дискорд длинно хмыкнул и хвостом повернул голову Селестии за подбородок.

Теперь она смотрела на висящего в воздухе Лайта-акулу, раздувающего ноздри и клацающего зубами. Он дрожал от предвкушения, от жажды крови и убийства.

— Этот жеребчик так не считает, — прошептал драконикус. — Он готов кончить от одной только мысли о том, как вонзит клыки в твою шею или перебьёт твой хребет ударом хвоста. Был ли он счастлив до такой степени, ходя за тобой тенью и обожая до дрожи в коленях?

— Да!

— Нет! — отрезал Дискорд, взвиваясь над ней. — Это ты была счастлива получать подобное преклонение! Оно грело твоё тщеславие, которое ты так тщательно и хорошо скрываешь, было бальзамом для твоего самолюбия, больше которого только твоя гордыня! А собиралась ли ты отвечать несчастному взаимностью? Нет! Вовсе нет! Жалкий смертный не достоин коснуться сияющей богини! Он может только почитать её издали, находясь при этом от неё в полкопыта, и приносить жертвы, самой главной из которых является напрасно проживаемая в немой любви жизнь! Но теперь всё по справедливости, Селестия. Теперь ты получаешь ровно то, что заслуживаешь, ровно то, что должна, потому что в моём мире, Селестия, — жёлто-красные глаза плотоядно засверкали, пока рот двигался быстрее, чем произносились слова, — все одинаково хитры и безумны и могут делать всё, что захотят. В этом и есть суть настоящей свободы! Это вы, аликорны, и загубили вместе с моей расой!

Жаркий монолог был прерван выстрелом закрученной в чёрно-голубую спираль антиматерии. Она проплавила в теле Дискорда неровную сквозную дыру, заставив его замереть в шоке и перевести глаза сначала на утекающую из тела отвратительного клетчатого вида магию, а затем — на сурово расправившую крылья Серпент, удерживающую развернувшийся в убийственный конусообразный артефакт шестигранник.

— Слишком много болтаешь, — мрачно сообщила она, а в пустом нутре оружия закручивался новый заряд сокрушительной мощи, наливаясь цветом и свечением. — Тебе здесь не рады. Уходи, пока цел — туда же, откуда пришёл.

Дискорд впервые потерял насмешливое выражение, с натужным рычанием извиваясь в воздухе и закручиваясь в петли. Несколько раз пролетев в проделанную дыру, он резко выпрямился стрункой — и брешь завязалась сама собой. Драконикус с невиданной ранее затравленностью посмотрел на зажегших рога Селестию, Луну и Сомбру, а затем оскалил кривые клыки и свечой взлетел в небо, быстро загребая воздух разномастными крыльями. Венценосные сёстры бесстрашно ринулись за ним, двойной спиралью очерчивая оставляемый им воздушный след.

Солнечные лучи велением старшей превратились в незримые раскалённые лезвия, режущие и снимающие с Дискорда кожу тем больнее, чем быстрее он убегал. Прерывистый вопль боли сотряс небеса — и в атаку на Селестию и Луну полетели любые предметы, находившиеся в пределе досягаемости. Оживая, они выстраивались в неупорядоченные отряды и совершали жестокие нападения, обретая совершенно неожиданные свойства: вилки вдруг учились плеваться кислотой, а картофелины могли взрываться и собираться обратно, заключая части тела аликорниц в абсурдно тяжёлые оковы, тянущие вниз. Последнее испытала на себе Луна, но, полыхнув рогом, на мгновение исчезла, оставив все посторонние предметы там же, где они находились, и молниеносно появилась обратно, но совершенно свободная и тут же вновь бросившаяся в погоню.

Больше не давая сумасшедшим предметам шанса напасть, Сомбра обернулся тенью и разросся так широко, как мог, заодно устремляясь вверх и образуя отрезающую аликорниц и драконикуса от внешнего мира стену. Уничтожая оказавшиеся внутри вещи, единорог не удержался от того, чтобы швырнуть подвернувшийся под одно из теневых щупалец шкаф прямо в оказавшегося слишком неповоротливым, чтобы успеть за Селестией, Лайта, и огреть его по голове. От удара акулообразный пегас сразу сменил род деятельности и стал играть на упавшем под ним шкафу, как на рояле, извлекая, правда, звуки треугольников.

Сомбра не мог не посмеяться над этим, но он не позволял отвлечь себя. Применив несколько ускоряющих заклинаний и обогнав Дискорда, тень сомкнулась над ним потолком и выставила кристальные шипы, на которые драконикус не только насадился на полной скорости, но и вмялся гармошкой с тошнотворным хрустом прессующихся под действием инерции костей.

Капли тёмно-фиолетовой материи, выделяясь из порванных складок расплющенного тела, тут же улетучивались клетчатым дымом. Селестия и Луна хлопали крыльями, держа заклинания на изготовке, и напряжённо наблюдали за слоистой лепёшкой. Медленно из неё вылезла переломанная львиная лапа, взялась за один из кристальных шипов так, чтобы не навредить себе ещё больше, и оттолкнулась. Чавканье, с которым Дискорд стащил своё искорёженное тело с шипов, едва не поспособствовало выворачиванию желудков.

Он не завис в воздухе так непринуждённо, как прежде — резко просел, словно падая, прежде чем снова сумел воспользоваться левитацией.

— Это было очень грубо, — вручную расправляя себя из гармошки, недовольно сообщил он парящим внизу сёстрам.

— Нерушимая свобода, — ядовито откликнулась Селестия, — всё так, как ты и хотел!

Она без предупреждения обрушила на Дискорда ревущий столб пламени, словно само расплавленное тело солнца устремилось в атаку с завитков длиннейшего белого рога. Мощь заклинания подсветила глаза Селестии ярким сиянием, но Дискорд обоими лапами сдержал его, гримасничая от натуги. Его локти отчаянно дрожали, стараясь удержать силу, что была слишком велика для него. Львиная лапа вспыхнула золотом, призывая магию на помощь — и напор воплощённой солнечной ярости начал тесниться обратно к аликорнице, породившей его. Но Луна была рядом. Её собственное заклинание с дребезжащим магическим грохотом врезалось в разрастающийся золотой щит Дискорда, и пульсирующий лунный свет вгрызся в него, разъедая, плавя бреши, через которые плевками проникало пламя Селестии. Его касания были подобны врезанию расплавленного до жидкости металла, и новый рёв боли сотряс небеса, практически раскалывая их децибелами. Боль придала драконикусу сил и свирепости, и он, сдвинув брови над безумно сузившимися глазами, начал теснить обеих сестёр сразу.

И тогда его ударили в спину. Сомбра сосредоточил свою теневую форму в одном месте над занятым противостоянием аликорницам Дискордом, а затем обрушился на него, оплетая щупальцами и стремясь добраться до мозга. Единорог ужаснулся тому, насколько хорошо был защищён разум драконикуса, но лишь усерднее и злее вбуравился в него психическими атаками, стремясь вывести из равновесия, запутать, испугать. Львиная и орлиная лапы задрожали. Дискорд не выдерживал осады по трём фронтам. Поняв, что его песенка вот-вот будет спета, Серпент мрачно ухмыльнулась и нацелила своё грозное оружие между двумя сёстрами.

Раздался выстрел.

Время замедлилось.

Дискорд зевнул, помахав лапой напротив рта.

— Это было зрелищно, — его голос двоился эхом, пока он, разминая спину и заращивая раны, совершенно спокойно отходил по воздуху от держащегося сам по себе щита. Сомбра, подвластный этой остановке времени, отрывисто запорхал за драконикусом, словно был плащом, сотканным из тени. Дискорд оценил обновку, драматично запахиваясь в неё. — Драматично, да, верно. Но быстро становится неинтересным. Ах, вам хочется узнать как я это сделал?

Он ласково посмотрел в глаза Селестии и Луны, распахнувшиеся в шоке. Взгляд — единственное, что теперь было подвластно всем, кроме драконикуса.

— Я — властелин хаоса! — хищно рассёк он воздух напружиненной орлиной лапой. — Скульптор реальности, мастер каждой материи! — он медленно, угрожающе обернулся. — Ваши трюки выглядят жалко. Не больше, чем попытка построить фрегат из обломков гнилого плота.

Он начал спускаться вниз, как по лестнице, причём витой, неторопливо разъясняя:

— Я знаю каждую искру вашей магии. Каждую руну каждой формулы каждого заклинания. Я изучал её, я управлял ей, торча там, за завесой, потому что мне больше нечем было заняться. Я могу владеть чем угодно, если знаю, из чего оно сделано, а уж ваши силы…

Он бережно забрал оружие Серпент с замершим на выходе зарядом из её телекинеза и провёл свободной лапой по драконьему гребню аликорньей гривы. От ужаса зрачки гибрида сжались до размеров булавочных головок, но Дискорд не стал акцентировать на этом внимание. Он поскакал прямо по воздуху обратно наверх.

— …Я изучил досконально. И поэтому могу с полной уверенностью сказать: спасибо за представление. Это было ровно так интересно, как и я представлял.

Драконикус с расползающейся всё дальше кровожадной улыбкой установил артефакт перед своим щитом, направляя его на аликорниц.

— Никак, — прохрипел окончание речи Дискорд и театрально щёлкнул над головой пальцами.

Селестия и Луна успели разлететься в стороны. Серпент Гланс же была прикована к земле.

Она сумела взмахнуть крыльями и отскочить, но заряд артефакта был слишком силён и быстр. Само же оружие оказалось уничтожено в перекрёстном огне — Дискорд поставил его ровно под прицел двух правящих сестёр. Но о нём никто больше не вспоминал и не жалел, потому что его создательница умирала.

— Серпент! — в страхе закричала Селестия, бросаясь вниз. Луна нырнула за ней, и аликорницы, заложив вираж для ускорения, приземлились по обе стороны от гибрида.

Она агонически улыбалась, часто, шумно и резко дыша. Изо рта вырывалась кровь вперемешку с чёрно-голубой блестящей субстанцией, ударившей так сильно, что стала частью её организма. Эти частицы теперь послушно и терпеливо продолжали свою работу, сжигая тело полудраконицы изнутри. Её дни были сочтены.

Её секунды были сочтены.

Селестия и Луна бросали одно лечебное заклинание за другим, но всё было тщетно. Серпент Гланс продолжала судорожно втягивать воздух в лёгкие только за счёт тотального шока, но каждый вдох был для неё пыткой. Всё до последней клетки горело в огне и леденело в бритвенных тисках близкой смерти. Она пыталась что-то сказать, но это было невозможно. Сёстры проиграли битву за жизнь гибрида меньше, чем за полминуты.

Они стояли, поражённые произошедшим, не способные даже прокрутить эти события в памяти. Весь их мир занимал, зациклившись во времени, только один момент — когда глаза Серпент конвульсивно дёргаются, а тело вытягивается вместе с последним хриплым выдохом, растянувшимся до бесконечности. Селестия первой смогла сломленно опуститься на колени перед ним. И тоже ничего не смогла произнести.

Сёстры беспомощно смотрели друг на друга над телом кобылки, которую не смогли уберечь.

— Он ответит за неё.

— Да.

И снова потерянное, жалобное молчание. Вытерев слёзы, Селестия зажгла рог и с неуверенным вопросом посмотрела на сестру. Та не замедлила повторить действие.

Похороны аликорнов драли душу сильнее похорон смертных.

Сёстры расщепляли тело Серпент Гланс, но огни, которые от него оставались, не улетали в небо. И это не было трогательным жестом прощания, огоньки не начинали порхать вокруг аликорниц, нежно касаясь их — нет, они вообще не могли никуда вспорхнуть. Грузно спланировав на шахматный пол, они начали медленно угасать.

— Серпент — аликорн не до конца, — догадалась Селестия, вскидывая взгляд на сестру. — Драконья кровь мешает ей воспарить так, как это получилось у Лета.

Луна молчала несколько секунд, прежде чем тихо и слабо выдавить:

— Но она заслуживает этого, верно?

— Верно, — ещё тише согласилась Селестия и удивлённо подняла уши, когда сестра подхватила тающие огни телекинезом. И понесла их вверх.

Луна всё ещё висела вместо солнца, храня ночь. Луна взлетала к ней, утягивая огоньки за собой; словно чувствуя близость освобождения, они радостно заполыхали вновь и становились тем ярче, чем выше поднималась аликорница. Селестия взволнованно приоткрыла рот, наблюдая с земли. Бирюзовое свечение, окутывающее рог, побелело, и Луна запрокинула голову в видимом усилии. Огни в объятьях её магии, тонко и весело звеня, разгорелись до размеров крохотных солнц. А когда телекинетическое поле исчезло, не упали на землю, а остались в небе новым созвездием, созвездием дракона.

— Ты превратила её в звёзды, — прошептала в чистом восхищении Селестия, и слёзы снова сами собой покатились по её щекам. — Ты дала ей шанс сиять на небе вечно.

Луна не обратила бы внимания на её слова, даже если бы они были сказаны во весь голос ей на ухо, потому что все мысли теперь, в вышине, с которой обозревалась земля, были заняты одним смораживающим внутренности: «Сомбра исчез вместе с Дискордом».

---

— А вот тебя мне изучить не удаётся.

Дискорд перенёсся с единорогом в форме тени на вершину горы и там сбросил с себя «плащ». Почувствовав, что его вернули в нормальное течение времени, Сомбра тут же принял материальное воплощение и разжёг рог для атаки, но что-то в облике драконикуса заставило его погасить магию. Перенеся себе под хвост уже виденный единорогом трон, Дискорд опустился в него и закинул драконью ногу на ту, что принадлежала, предположительно, буйволу.

— Да, ты бессмертен, — продолжал драконикус, — да, владеешь магией, которая не подвластна больше никому в этом мире, да, твой интеллект превосходит среднестатистический здесь в разы, но ничто из этого не объясняет того, почему ты не подчиняешься моему колдовству! — он выглядел возмущённым. — Если не удалось изменить тебя ментально — физический контакт точно должен был сделать своё дело, но нет! Твоя сущность не изменилась, твой характер не подвинулся ни на йоту. В чём. Твой. Секрет?

Сомбра, прикрыв глаза, ухмыльнулся.

— Как именно ты извращаешь пони?

— Мы решили сыграть в двадцать вопросов? — отозвался в той же интонации Дискорд. — Сначала ответь на мой.

— Обязательно. Но после того, как ответишь ты. Я должен знать, от чего мне отталкиваться.

— Не бойся выдать больше, чем нужно! — елейно протянул драконикус. — Если мне будет нужно, я залезу тебе в голову.

— Так почему же, скажи, пожалуйста, ты не сделал так до сих пор? — не уступал в ехидности Сомбра. Он твёрдо добавил: — Тебе придётся ответить на вопрос.

— Я искажаю их воспоминания, — неохотно процедил Дискорд. — Так тонко, что их суть меняется незначительно — я лишь добавляю или убираю детали и меняю само отношение пони к этим событиям, заставляя его забывать истинные реакции. Подменить понятия в растерянном разуме тем, что мне требуется, после этого — проще простого.

— Умно, — бесцветно оценил единорог. — Теперь я отвечу, в чём мой секрет. Моё обещание сильнее твоих чар.

— Какое обещание?

— «Помни». Когда мы с Луной встретились, мы говорили на разных языках, и у нас ушло много времени, чтобы в буквальном смысле слова найти общий, хотя необходимость в этом была совершенно формальная. Потому что мы чувствовали и понимали друг друга совершенно необъяснимым образом. Наша связь, наше понимание были настолько крепкими, что это слово, даже взятое из чужого языка, я понял с первого раза. Она впервые попрощалась со мной именно им и прощалась им же в дальнейшем, но значение имел только тот, самый первый, раз. Значение имел только тот факт, что я понял его без перевода — настолько страстной была её мольба и настолько большим — страх меня потерять. В этом коротком слове уместились тысячи других, оно одно стало красноречивее любой поэмы, ведь она просила помнить её, чтобы мы не знакомились заново, когда она снова меня найдёт. Она умоляла меня запомнить то удивительное, что было между нами, потому что именно это она хотела пронести сквозь века, и она верила, что у неё получится, если я тоже захочу этого. И я хотел. Нас разлучали из раза в раз, но я помнил её и помнил свет, который она несла; я помнил её и помнил, как этот свет сиял ярче от нас двоих. Я помнил о том, как она развеяла моё одиночество и осветила непроглядную ночь. Я помнил о том, как легко и радостно мне с ней было, и я, сравнивая ощущение с пребыванием с другими пони, проникался отвращением ко всем, кроме неё, потому что никто больше не мог даровать мне чего-то даже отдалённо похожего. Я помнил обо всём и больше не был согласен на другое — вот почему ты так бессилен перед задачей изменить меня. Отвернуть меня от Луны — всё равно, что лишить ночь всех её теней.

— Это абсурд, — выплюнул Дискорд. — Слащавая романтическая чушь, которая не выдерживает никакой критики! Столько лет, столько пони, столько дел, столько ролей — у тебя был миллион возможностей, соблазнов и примеров! Ты так давно живёшь на свете, что не помнишь, сколько тебе лет — неужели за эту прорву времени ничто не смогло превзойти глупую жеребячью влюблённость?

— Смогло, — легко улыбнулся Сомбра. — Она превзошла саму себя, превратившись в чувство, перед которым бессильно что угодно. Да, ты прав — прорва лет, прорва пони, прорва ролей, прорва дел. Но с каждым прожитым годом я находил всё больше причин любить её. Моя любовь к ней не тускнела — она только становилась глубже и сложнее. И ты сам убедился, что теперь её не разбить, не уничтожить… и не извратить.

Дискорд прижался к спинке трона идеально выпрямившейся спиной. Его когти со скрежетом впились в подлокотники, лицо задёргалось в презрительном тике.

— Какая ирония, — скрипнул он. — Светлая любовь… в созданиях ночи. Никто не ожидал, что найти её будет настолько трудно, ха?

С быстротой молнии драконикус бросился к Сомбре, вцепляясь орлиными когтями ему в горло.

— Посмотрим, как ярко она сияет, — ненавидяще прошипел Дискорд единорогу в лицо. Сомбра распался в тень и бросился на него, но драконикус захватил неосязаемую материю обоими лапами и, сквозь титаническое сопротивление скрутив её, растворил в воздухе.

---

Тревожный полёт Луны среди крылатых свиней определённо терял весь трагический эффект одиночества, но Селестия не могла не беспокоиться за неё.

— Если что-то и случилось, Сомбра достаточно силён, чтобы за себя постоять! — уговаривала она, крича сестре с земли. — Мы его не найдём, и нам нужен отдых. Луна, спускайся уже, это смешно!

— Совесть не позволяет мне спать, понятно? — обернулась Луна и в очередной раз транслировала с кончика рога поисковую волну. — Я просто не могу спокойно лежать, зная, что Сомбра куда-то исчез посреди этого… бедлама.

— Если ты на лету свалишься от усталости, легче никому не станет, — буркнула Селестия и чудом была услышана. Луна затормозила, мучительно задумавшись, и неуверенно полетела обратно к сестре. — Давай попробуем поспать, вдруг он сам найдёт нас.

На небо издевательски выскочило солнце.

— Это ты правильно сказала, «попробуем».

Селестия нахмурилась и потянулась к дневному светилу своей магией. Натужное выражение проступило у неё на лице, и она резко выдохнула от бессилия:

— Полный бред. Солнце кажется мне… кусочком груши.

Луна вздохнула:

— Похоже, теперь моя очередь творить купол.

Она улеглась на живот высоко подняв голову, и с рога растеклась просторная тёмная полусфера, не пропускающая свет. Селестия робко улыбнулась, заправляя за ухо локон цвета морской волны:

— Прямо как в жеребячестве, да?

— Ты тогда была подростком, — подвинулась аликорница, позволяя сестре забраться внутрь и лечь рядом. Она тихо прошептала, кладя голову на передние ноги: — Быть может, нам удастся найти Сомбру через сон…

Ей снились деревья. Безумное, оглушающее множество деревьев, чьи стволы раскачивались под порывами ветра, преграждая ей путь. Их длинные ветви тянулись в космос, голые макушки касались неба и утопали в густом тумане его выси; натужный треск сгибаемой, но не ломающейся древесины наполнял воздух тревожными неживыми криками. Деревья сплетались корнями, их побеги оплетали ноги Луны, не давая ей сделать ни шагу дальше. Стволы, склоняясь друг к другу под ветром, стремились замереть так, слившись в непроходимую стену. Любой крик заглушался настырным шорохом листвы, и тьма, жидкая тьма окутывала пространство, не давая осмотреться и гася любую вспышку света. Запертая в этом клаустрофобном видении, аликорница начала задыхаться и не могла покинуть лесной ад, пока что-то чёрное не завязало ей глаза неосязаемой тканью.

Она вздрогнула, просыпаясь. На куполе снаружи что-то билось и возилось, стремясь привлечь её внимание. Посмотрев на неспокойно спящую сестру, Луна выдохнула в попытке успокоиться и телепортировалась за границу щита.

Был день. Нельзя было с уверенностью сказать, сколько на самом деле проспали сёстры — время сошло с ума вместе со всем миром. Но тени были такими густыми, словно стоял полдень. Они радостно затанцевали, как только Луна обратила на них внимание, и торопливо, но так, чтобы аликорница точно успела за ними, потекли прочь.

— Сомбра? — позвала кобылка, но ответа не было. Ей пришлось довериться.

Луна полетела за бесплотными проводниками, часто оглядываясь, чтобы запомнить дорогу или вовремя заметить подвох. Вместо ощущения близкой подставы откуда-то взялось чувство защищённости, будто тени каким-то образом позаботились, чтобы им никто не помешал. Местность перестраивалась, как ей вздумается, пони занимались бессмысленными и безумными занятиями, неодушевлённые предметы строили свои цивилизации, день сменялся ночью каждые десять-пятнадцать минут, но тени и доверчиво летящая за ними аликорница оставались неизменными.

Увидев, что тени нырнули в густой лес, Луна затормозила в воздухе.

— Н-ну уж нет, — неровно выкрикнула она в замшелые стволы. — Мы туда не полетим. И не пойдём! Мы, можно сказать, только оттуда.

Тени молчали, но аликорница откуда-то знала, что они остановились и ждут её внутри.

— Мы доверяем своему чутью, — приземлившись, демонстративно топнула копытом Луна. Тени подплыли к ней маленькой густой лужицей и плавно перетекали краями некоторое время, пока не убедились, что аликорница на них смотрит. Затем они стали меняться.

Древняя кристаллопись уже успела выветриться из памяти. Кобылка удивлённо приоткрыла рот, наклоняя голову набок в попытке откопать хоть что-нибудь из забытой грамматики. Почему именно этот яз…

Перед глазами ярким солнечным светом вспыхнул открытый и тёплый берег реки, сырой слипшийся песок и палочка в кровавом телекинезе, неумело вычерчивающая руны.

П
О
М
Н
И

И тени вновь нырнули в чащу. А Луна, набрав воздуха грудь, словно это был океан, бросилась за ними.

Не всегда получалось лететь: стволы росли почти так же плотно, как в её недавнем жутком кошмаре. Аликорница бежала изо всех сил и старалась при этом не провалиться ногой ни в какую нору, чтобы не получить перелом и не застрять здесь. Она невольно обратила внимание на то, что лес выглядит… правильно. Буйволы не танцевали балет, деревья не дискутировали о последнем магическом труде, а лианы из моха и пыли не страдали излишней сексуальной возбудимостью. Это был просто лес, старый и живой, как оплот здравого смысла и естественности среди чокнутого карнавала.

Луна почувствовала себя намного спокойнее, как только это поняла, даже если её сердце колотилось в груди от долгого бега.

Тени замедлились перед тем, как исчезнуть, и аликорница оказалась им благодарна: обрыв явился совершенно неожиданно. Отыскав своих проводников взглядом, Луна спланировала за ними. Послышался пульсирующий перезвон. Его не существовало в реальности — мозг сам дополнял происходящее звуком на основе импульсов, которые передавали каналы рога.

А пространство здесь просто пульсировало магией.

— Сомбра? — негромко позвала аликорница. Тени исчезли, пока она вчитывалась в свои чувства.

Робко и несмело, почти боком она зашагала по подсохшей траве. Луна скоро осмелилась закрыть глаза и позволила чутью вести её, куда нужно, лишь иногда подсматривая, чтобы не споткнуться ни об какой камень или добравшуюся до сюда корягу корня. И с каждым разом вокруг становилось всё светлее, но это явно не было солнцем.

Наконец иллюзорный звон не стал оглушительным, но его уже нельзя было игнорировать или списывать не то, что померещилось. Аликорница открыла глаза и ахнула, распахнув крылья.

Она стояла перед деревом лазурных тонов, словно вырезанном из цельного кристалла. Тёмные корни стелились по каменному полу, а листья, похожие больше на драгоценные подвески, медленно играли на невидимом ветру — том же самом, который развевал своим течением волосы сестёр. Пять разноцветных драгоценных камней венчали самые крупные гранёные ветви. Магия от этого явления была так сильна, что, пропитав растущие рядом цветы, заставила их светиться.

Рисунок не был схематичным. Напротив, он был точным.

— …Древо Гармонии?

Тени не отвечали. Обычные тени не славятся разговорчивостью или подвижностью, если то, что их отбрасывает, не шевелится.