Тень и ночь

IV. Уход

Селестия сдержала своё обещание научить Луну летать, но, не переоценивая свои способности к регенерации и опасаясь того, что рана откроется, делала это с земли и помогала сестре телекинезом, формируя из золотой ауры подобие облака и заставляя Луну хихикать от ощущения, очень похожего на невесомость.

— Воздух — это практически вода, — степенно объясняла аликорница, лёгкими толчками подбрасывая малышку выше, когда она от слабости или неумения опускалась ниже требуемой высоты. — Ты ничего не добьёшься, если будешь просто махать крыльями. Ты должна загребать ими воздух, как при плавании, чтобы двинуться с места.

— Но я не умею плавать!

— Поверь, тебе не захочется учиться в проруби. К тому же, ползать на крыльях ты точно умеешь — попробуй сделать эти движения более размашистыми.

Младшая кобылка, каламбуры или нет, схватывала всё на лету. Сказывались явно пегасьи гены. Уже к моменту, когда Селестия с присущей ей осмотрительностью решилась вернуться к физической активности, Луна уверенно держалась в воздухе и могла медленно закладывать повороты, нерешительно заваливаясь на одно из крыльев. Вся её гордость от собственных успехов тут же скукожилась, когда истощённая заживлением раны сестра одним слитным, грациозным взмахом крыльев оторвалась от земли и действительно поплыла по воздуху, безмолвно зовя за собой Луну.

За Селестией хотелось следовать само по себе. Белоснежный окрас, длинные пушистые перья, неизменно ласковый взгляд — всё это отсылало её облик к полумифическим ангелам, дающим надежду заблудшим душам и оберегающим невинных жеребят. Луна зачарованно следила за её величественным полётом. Божественная царственность, казалось, была стержнем, вокруг которого сформировалось во всём совершенное тело старшей аликорницы, и искрящийся снежным убранством лес создавал для него исключительно подходящий по своей чистоте фон.

Очень плавно в пышную лесную чащу вклинивались жалкие, грубо обломанные стволы. Луна проморгалась, словно в её дивный благоговейный сон вползали прыщавые щупальца кошмара — полосы выжженной земли с почерневшими после пожара пнями. Очнувшись, она сумела оторвать взгляд от по-прежнему слабо сияющей Селестии и начала напряжённо всматриваться.

Пепелище выглядело совершенно заброшенным. На краю, поджав одну из передних лап и подозрительно втягивая морщащимся носом воздух, присела готовая к прыжку в обоих направлениях лиса. Непонятно, выискивала она обгоревшие трупы для своего пиршества или примеривалась к охоте на воронов, занятых тем же самым. Их отрывистая хриплая ругань заставляла вибрировать стылую тишину, а матовый блеск крупных оперённых смолью тел резко выделялся на безжизненной серости льда.

Это был застывший снег, растаявший после того, как огонь выкосил здесь следы обитания пони. Не было намёка не то, что на Сомбру — хоть на кого-то выжившего. Селестия огорчённо опустила брови, поняв, что разжиться едой здесь не получится. Луна мужественно голодала полторы недели до её выздоровления, ограничиваясь, как догадывалась старшая сестра, обгладыванием коры деревьев тут и там, чтобы заглушить резь в животе, но аликорница больше не хотела заставлять малышку терпеть это испытание.

— Можно мне приземлиться? — робко подала та голос. Прошли недели после трагедии, Луна успела смириться с тем, что Сомбру за то время, что она охраняла раненую сестру, утащили бесконечно далеко. Но у неё всё равно не получалось отпустить его. Пусть даже это причинит ей боль — она хочет прикоснуться к тому, что так прочно связано с потерянным другом.

Селестия скользнула взглядом по земле, но ничего опаснее охотящейся лисы найти не смогла и кивнула.

Луна практически спикировала вниз, и аликорница успела испугаться, но малышке повезло, и посадка вышла на зависть мягкой. Тем не менее, она не обратила внимания на свой успех и очертя голову побежала заглядывать в остовы обгоревших домов. У Селестии на миг сжалось сердце при виде лица младшей сестры, на котором смешались два самых беспощадных чувства — надежда и отчаяние. До последнего избегая встречаться с тяжело дышащей Луной взглядами, она опустилась на неслышно зашуршавший под копытами пепел и пошла следом за кобылкой, успевшей добраться до дальних домов поселения. Она долго не выходила из хижины, и аликорница, встревожившись, осмелилась подойти к порогу, чтобы заглянуть внутрь.

Луна уже сидела, оборачиваясь через плечо, будто только и ждала сестру. В её глазах переливались мелкие слезинки, а копыта бережно удерживали перед грудью длинный кусок алой ткани.

Огонь пощадил его, лишь немного подпалив края и закоптив. В остальном находка выглядела практически первозданной.

— Это дом Сомбры, — прошептала аликорночка, изо всех сил стараясь шёпотом скрыть то, как рвётся наружу плач. — Я помню, он выглядывал отсюда, когда мы прилетели… — Луна, отвернувшись, туго прижала ткань к груди. — Значит, эт-то принадлежало ему… И это всё, что от него осталось…

Селестия пригнула увенчанную длинным рогом голову, входя внутрь, и без слов заключила тихо плачущую сестрёнку в объятья. Та прижалась к ней, но лицо спрятала не в шерсти, а в найденном ярком лоскуте.

— Скажи честно, — глубоко дыша от слёз, негромко попросила Луна. — Что с ним стало? Где он?

Аликорница прикусила губу и беспокойно завертела головой, будто надеялась найти решение в скудной закопчёной обстановке, но ослабевший и безнадёжный голосок:

— Только честно… — не позволил ей даже пытаться юлить.

— Я не знаю, — быстро ответила Селестия вполголоса, теснее обнимая Луну крылом. — Он может быть где угодно, если не здесь, но… Луна, мир устроен так, что более сильные существа подчиняют слабых. Страхом, болью или угрозами, — голос аликорницы задрожал, не желая раскрывать сестре тёмную сторону этого мира. Не здесь, не сейчас, не когда она так мала… — …сильные добиваются повиновения, и слабые становятся их вещами. Рабами. В этот раз… пони оказались слабее.

Луна боязливо подняла на сестру глаза. Она страшилась правды, но желала услышать её прямо в лицо.

— Сомбру угнали в рабство, Луна. И я не знаю, куда. Я не знаю, что с ним будет, я не знаю, жив ли он. Я не знаю даже, где его искать, и не знаю… будет ли это… осмысленно.

— Я хотела бы быть с ним, — сдавленно призналась малышка, вытирая копытами нос и глаза, но оберегая испачканную ткань, как драгоценность. — Я хотела бы… жить с ним, как обычные пони, и играть, не таясь… Почему, Селестия? Это всё оттого, что я родилась аликорном?

Слова ослепительно-больно резанули по памяти.

— Почему мне нужно было родиться аликорном?!

Слёзы смешиваются с вымачивающим шерсть ливнем, всхлипы и вой сливаются с рёвом падающих на и без того размытую землю водных масс. Если бы не колоссальный по своей мощи и обильности дождь, удерживающие лавандовое тело копыта уже давно сделались бы багряными.

Селестия закрыла глаза, запрокидывая голову в заново переживаемых страданиях.

— Это нужно для того, чтобы хоть кто-то смог понять боль этого мира, — прошептала аликорница вымученное, затверженное оправдание несправедливому року. — Чтобы кто-нибудь, помня о том, какое горе можно принести ближнему, не допускал того, чтобы оно его достигло. Чтобы кто-нибудь помнил о том, каково это — срывать голос в попытке докричаться о помощи…

Селестия придержала готовый опуститься подбородок сестры кончиком копыта.

— …и не проходил мимо, услышав этот зов.

Малышка молчала несколько долгих минут, лишь медленно моргая, но слёзы уже не выливались из её глаз, держась в ограждении век и ресниц. Наконец Луна совсем по-взрослому взглянула сестре в глаза — по-настоящему, в самую глубину, добираясь до сокровенности души — и почти спокойно спросила:

— Селестия… как долго ты пытаешься добраться до Кристальных Земель?

Аликорница почему-то не смогла выдержать этот разом помудревший, проницательный взгляд. Но она нашла в себе силы ровно ответить:

— Больше четырёхсот лет.

— Это настолько далеко отсюда?

— Если честно, путь можно осилить за год.

Они сидели в молчании долгое время, прежде чем Луна вполголоса, будто стесняясь нарушить тишину, сделала вывод:

— И ты четыреста раз не могла пройти мимо.

— Больше, — рассеянно проронила Селестия, поднимая голову к дырявому потолку хижины. — Намного больше.

— У тебя получалось? — с надеждой посмотрела на неё аликорночка. — Ты же не жалеешь о том, что разворачивалась обратно?

— А что ты чувствуешь, глядя на то, что осталось от этой деревни, несмотря на то, что ты попыталась всех спасти?

Луна даже не задумывалась.

— Что сделала бы это снова.

Селестия подняла уши, не удивившись ответу сестры. Но в следующий момент её тело напряглось.

— Нужно уходить.

— Да.

— Нет, Луна, ты не поняла… — от тихого твёрдого голоса аликорницы веяло тревогой. — Прислушайся.

Малышка послушно напрягла слух, прорезаясь сквозь гробовую тишину. Было слышно даже ленивое движение воздуха и далёкое полумистическое завывание ветра, но больше ничего.

— Куда-то улетели вороны, — ещё тише произнесла Селестия, видя, что младшая сестра не догадывается о происходящем. — Они не насыщаются так быстро и не уносят добычу с собой. Что-то спугнуло их.

— Лиса?.. — неуверенно понадеялась Луна. Аликорница в ответ только подозрительно прищурилась.

— Оставайся здесь.

Селестия осторожно, пригибаясь к снегу, вышла наружу. Она передвигалась полубоком, в любой момент готовая отскочить, взлететь, броситься в галоп. Её сосредоточенные глаза сканировали местность, скользя по шапкам сугробов, руинам хибарок и обломанным стволам. На последнем взгляд аликорницы наконец-то невольно застыл, заставив её напрячься и лихорадочно подумать: «Здесь был пожар, но огонь пожирает деревья, а не ломает и не раскалывает их посередине. Кто же тогда…».

Ответом стала искореженная горбатая фигура, испещрённая сучками и разномастными годовыми кольцами. Древесный волк обозревал пространство под лапами зловещими огнями глаз под густыми лиственными бровями и нюхал снег, не чувствуя себя на охоте уверенно из-за пропитавшего всё запаха гари. Селестия тяжело сглотнула и бесшумно отступила назад, думая, что её светлая окраска — благословение в зимнее время.

— Нужно уходить, — едва слышно сообщила аликорница, вернувшись, — и быстро. Древесные волки вышли на охоту. Нет, брось этот шарф. Нас заметят из-за него.

— Но Селестия! — слезливо мяукнула Луна, прижимая к груди последнее, что осталось от друга. Быстро найдя выход, она скомкала ткань и сунула себе под крыло.

Селестия торопливо кивнула и телекинезом подняла сестру на спину, а при выходе из хижины подняла крылья, чтобы тёмный окрас не выдал их обеих на фоне снежного ландшафта. Аликорницы бросили взгляд на волка. Он оглянулся и открыл поленообразную пасть, приветствуя ещё нескольких особей, что поднимались к нему из-за холма. Кобылка воспользовалась их отвлечением и рысью побежала прочь.

Холкой она ощущала яростные удары испуганного сердца сестры.

— Что они могли нам сделать? — неровно спросила Луна, изо всех сил вцепляясь копытами в лебединую шею.

— Я не знаю способа их уничтожить, — мотнула головой Селестия, не замедляясь. — Как бы я ни старалась разрубить их или взорвать — они каждый раз просто собираются обратно, а то и ломают деревья, чтобы вырастить из щепок новых союзников в стаю. Легче сбежать, чем пытаться с ними подраться.

— А как у них с огнём?

— Вот этим, пожалуй, побить их получится, но ты же не хочешь возвращаться, чтобы посмотреть?

— Ну уж нет, — согласилась Луна, обернувшись, но облегчённо выдохнула, не обнаружив погони.

Селестия остановилась лишь на их стоянке и по крылу позволила сестре скатиться на землю. Несколько минут она приводила в норму дыхание и магией подлечивала начавшие опасно гореть после бега края раны на груди. Малышка всё это время рассматривала унесённый из сгоревшей деревеньки трофей.

— Шарф? — повторила она недавно услышанное название.

— Да, — кивнула аликорница, поднимая ткань телекинезом и завязывая бантик на шее Луны. — И обычно его носят вот так.

— Тепло, — довольно распушилась Луна.

— Обычно его носят вот так, — повторяя, продолжила старшая сестра, — но у нас с тобой будет другой случай.

Селестия магией развязала красивый узел, сняла шарф с шеи аликорночки и обернула вокруг её головы, завязывая затем на манер банданы и в петле ткани пряча торчащий из нежно-голубой чёлки рог.

— Хорошо, что твой рог ещё маленький, — выдохнула аликорница, довольно осматривая свою работу. Луна закружилась с поднятыми кверху глазами, тоже пытаясь посмотреть. — Так мы будем привлекать меньше внимания. Ты же не передумала идти к Кристальным Землям?

— Нет, — помотала головой аликорночка после короткой заминки. — Зато ты будешь привлекать внимание.

— Я раздобуду себе накидку, — пообещала Селестия. — Маленькая пегаска вместе с взрослой единорожкой, конечно, вызовут вопросы, но не столько, сколько было бы к двум аликорнам. Оставайся здесь. Я поищу для нас еды… и, пожалуй, проводника.

— Проводника?

— Да, какого-нибудь пони покрепче, который согласился бы нас проводить. Я пока не могу сражаться, а в пути нам встретится множество опасностей. Лишние копыта никогда не помешают.

Луна боязливо поцокала собственными копытами:

— А он не попытается нам навредить?

— Лучше беспокоиться об опасности, исходящей от одного пони, — вздохнула Селестия, — чем об опасности, исходящей от всего, от чего этот пони будет нас защищать.

— Селестия…

— Да?

— А… может быть такое… ну, вдруг… что он поможет нам найти и спасти Сомбру?

Аликорница опустилась перед Луной на колени, обнимая её крыльями.

— Я обязательно поспрашиваю об этом, обещаю, — прошептала она. — Но может быть такое, что Сомбру угнали в другую сторону. Или вообще мимо всех, кто мог увидеть это…

— А куда ты пойдёшь, чтобы найти помощь? — встрепенулась Луна.

— Далеко, — ответила Селестия. — И не возьму тебя с собой не столько из-за того, что это далеко, сколько из-за того, что… в общем, то, что там творится — не для твоих глаз и ушей.

— Мне больше пятидесяти лет, ты сама сказала, — заупрямилась аликорночка.

— Да, но за всё это время ты видела меньше, чем Сомбра за свои семь-десять лет, — привычным ласковым жестом тронула носик той пером Селестия, заставив её вымученно хихикнуть. Аликорница поднялась на ноги. — Оставайся здесь и жди меня, хорошо? Я обязательно вернусь. Максимум — через два дня. Не забоишься остаться одна так долго?

— Нет. Мама пропадала и дольше.

— Но я не пропаду, — пообещала Селестия и, поцеловав сестру в лоб под шарфом, пошла прочь с последним напутствием: — Спрячься в сросшихся кустах, они защитят тебя от ветра и снега.

— Х-хорошо, — откликнулась Луна, испытав волнение от вида всерьёз оставляющей её сестры. — Возвращайся скорее!

— Не беспокойся.

Аликорночка долго смотрела Селестии вслед. Луна знала, что аликорница обязательно вернётся, но в её душе неизменно возилось беспокойство, что они могут больше не увидеться. Испытывал ли жеребёнок, чей шарф теперь согревал ей голову, те же чувства, что и она сейчас, когда сам отпускал её с сестрой по духу?

При воспоминании о весело и ласково глядящих на неё красных глазах кобылка тихо всхлипнула, впервые за долгое время ощутив одиночество. Она осторожно, стараясь не нарушить форму, сняла импровизированный головной убор, воровато огляделась и ноздрями втянула запах. Она никогда не нюхала, чем пахнет шерсть друга, но была уверена, что точно не гарью. Дымком, серым, как шерсть — возможно, но обоняние от неуловимого аромата точно никогда не щипало.

Луна прижала к груди единственное, что теперь, когда она временно осталась одна, связывало её с одним из двух самых дорогих ей пони. Она скучала и, не давая тоске одержать верх, занимала мысли воспоминаниями. Её разум настойчиво обращался раз за разом к тому моменту, когда Сомбра нашёл Селестию при помощи своей магии.

«А что, если..?» — робко понадеялась Луна и, прикусив губу, попыталась вспомнить, что именно делал жеребёнок.

Она не была властна над тенями, и ей в принципе плохо давалась магия. Селестия говорила, что всё придёт со временем, но сейчас, не в состоянии осознать то заклинание поиска, к которому в своё время прибег Сомбра, Луна готова была захныкать оттого, что этого времени у неё на самом деле нет.

— Я всё равно тебя не забуду, — обняв шарф и зажмурившись, пообещала малышка. — Даже если мы больше никогда не увидимся… я всегда тебя буду помнить. Даже в Кристальных Землях и даже через четыреста лет. И дальше буду помнить. Всегда, понимаешь?

Опалённая красная ткань не ответила.

---

Эквус, служа домом многим пони и другим существам, ежедневно напоминал о своей безжалостности тем или иным способом. Чтобы задержаться в этом мире подольше, нужно было одолеть хотя бы часть бескрайнего материка в жестокой борьбе за выживание, обмануть естественный отбор и любые козни судьбы, но ради чего? Только лишь для того, чтобы на следующий день начать то же самое, только в этом находя стабильность сурового существования? Именно эта мысль давным-давно побудила пони сбиваться в табуны во имя облегчения своей жизни, обретения хоть какой-то иллюзии на спокойствие и защищённость. Семья была тем, что оберегает от бед и внушает ужас недоброжелателям, потому что сокрушить одиночку было легко, но когда против тебя выступает целый клан — лучше бежать и никогда не возвращаться. Поэтому желание редких пони уйти из племени без цели основать собственное встречалось непониманием и насмешками.

Однако существовало олицетворение «пошли вы в Тартар, трусливые невежды» любому неверию в силы одиночки. Одного конкретного одиночки, который так же, как и любой пони, обладал жаждой социального взаимодействия, но при этом не мог долго терпеть при себе одни и те же лица. Эта тяга к полуодиночному существованию, а также хитрая предпринимательская жилка вкупе с пугающе острым умом натолкнули его на мысль построить таверну на пересечении больших торговых дорог.

Караванщики, работорговцы, наёмники и просто путешественники, кочуя от одного места к другому, со смехом рассказывали байки о чудаке, предлагающем порцию наливки — добротной, тем не менее, наливки, и добротную, тем не менее, порцию — за помощь в укреплении своего жилья и возведении к нему пристроек. Затем смех сменялся невольным уважением, когда анекдот дополнялся рассказом о том, как рьяно и мастерски тот пони защищает себя и свою собственность от любых покушений, сколько бы неприятелей ни пыталось на него напасть. Позднее рассказы изменили помощь в строительстве на абсолютно любую помощь в организации работы таверны и снедь, из которой предприниматель стряпал блюда для нового витка обмена.

Успех затеи, взращиваемой и пестуемой этим пони, как собственное дитя, убедил даже самых жестоких шутников, и безымянная таверна, которой, тем не менее, хватало даже этого обобщённого и скупого упоминания, чтобы быть узнанной, стала своему хозяину надёжным и сытым уголком стабильности в буйном мире. Помимо выпивки и еды пони организовал на невиданном доселе втором этаже спальные места, и высокая посещаемость клиентов, превратившаяся в их зависимость от горячего ужина и постели, дала ему возможность устанавливать правила, которые неукоснительно всеми соблюдались: никакой вражды и разборок в стенах заведения по какому бы то ни было поводу и неизменная платежеспособность. Нечего дать взамен — даже не заходи.

По образу и подобию были выстроены и другие таверны в других местах, но эта благодаря толковой организации и легендарному упорству создателя считалась первой, главной, базовой. Удобство, еда и питьё, защищённость, а также выгодное местоположение сделало её постоянным местом обитания разнообразных странствующих наёмников. Даже если выполнение взятого заказа у них заканчивалось в отдалённом месте — возвращались неизменно сюда и дожидались нового задания.

Правило о неприкосновенности любых гостей поддерживалось самими гостями. Столы занимали и пони, и грифоны, и драконы-подростки, и алмазные псы, и диковинные создания из далёких земель, похожие на переросших и обретших разумность животных, невесть как добравшихся до Эквуса. Они не всегда пили вместе, играли в настольные игры или хотя бы разговаривали, но драки здесь бывали разве что пьяные. Тем не менее, существовала отдельная и редчайшая категория гостей, которую с трудом терпели даже флегматичные и безразличные к остальным посетители. Поэтому, когда Селестия, не пригибая головы, скользнула через высокую добротную дверь в пропахшее всеми сортами пота и алкоголя атмосферно-сумрачное помещение, на неё, скрипя от неприязни и отвращения, медленно переползли все взгляды.

— И океан этот непростой, — взахлёб продолжала сидящая спиной к вошедшей рыба с парой ног, — в нём не вода плещется, а тот свет, что с самих звёзд проливается, и этот свет может…

Встревоженная тем, что густой гул приглушённых голосов перестал колебать спёртый воздух, отчего её похлюпывающая речь стала звучать до необычного отчётливо, она повертела головой по сторонам и наконец посмотрела прямиком на аликорницу.

Та старалась подавить изготовившуюся дрожь. Светящиеся, тусклые, круглые, кошачьи — все глаза уставились на неё в тщательно сдерживаемой ненависти, сгущая душное пространство ещё больше. Продираясь сквозь стену предрассудков, боязни и злобы, Селестия подошла к стойке владельца таверны. Тот, как обычно, трудился, перемешивая содержимое перетянутой железными обручами бочки толстой палкой, и морозный аромат зимних ягод смешивался со жгучестью спирта.

— Здравствуй, Килхол, — тихо поздоровалась Селестия, украдкой скашивая глаза на повернувшийся вслед за ней контингент. Пусть и ничего не нарушало теперь тишину таверны, кроме почавкивания наливочного сусла, от дружно пылавшего в ней подозрения не было слышно собственного голоса.

— Давно тебя не было видно, — поднял брови крепкий голубой земной пони. Нутро зимних ягод было густым и смёрзшимся, даже если кинуть их в огонь, но, похоже, перемешивание желейной льдистой массы вообще не вызывало у Килхола затруднений. — Я уже думал, что ты не смогла уйти от аликорноборца.

От упоминания наёмников, показывавших свою специальность целиковыми плащами из пернато-рогатых шкур, Селестию передёрнуло, но она переборола ненависть во имя беспокойства за оставшуюся в одиночестве сестру:

— Меня кто-то пытался найти?

— Пытались, — кивнул земнопони. — Пару недель назад. Но я тебя не выдал, не волнуйся. Мы же друзья.

Аликорница одарила его мрачным взглядом, молчаливо сообщающим, что всё о его дружбе она знает.

— Как думаешь, не мог тот аликорноборец, что меня искал, услышать обо мне вместе с новостью об угнанных грифонами в рабство пони? — вскоре сориентировалась Селестия. У вечно невозмутимого Килхола, которого и аликорны погрознее этого подростка не могли впечатлить, любопытно поднялись уши:

— Мог. Он на это и ориентировался. Похоже, Селестия, тебя нашли, как ты ни пыталась спрятаться.

— Не вижу поводов для веселья.

— Прости-прости. Ты же знаешь, как у меня плохо с состраданием. Но позволь мне попробовать исправить это: где же ты была всё это время, раз не улетела в тёплые края?

— Как раз улетала, — весело прощебетала аликорница, но выдвинула левое плечо, чтобы Килхол обратил внимание на тусклый блеск раны у неё на груди.

— Хорошо отдохнула? — понимающе поинтересовался жеребец.

— Да, камень с души… — рассеянно ответила Селестия. — Килхол, мне нужно что-нибудь, что безопасно для… изнеженного за время отдыха желудка, хороший плащ и надёжный наёмник для охраны.

— Ах, хоть бы раз ко мне пришли просто потому, что соскучились по моей компании! — трагически вздохнул земнопони, прекращая толочь упрямые ягоды. Он оперся запястьем на разделяющую их стойку. — Цену моих услуг ты знаешь, а вот с наёмником договаривайся сама. Интересно, что ты ему предложишь. Кусочек гривы?

— Это ты падок на такую валюту, — сквозь вежливую улыбку скрипнула Селестия. — Так у тебя есть то, о чём я прошу?

— Чтобы чего-нибудь не нашлось у старины Килхола! — всплеснул копытами земной пони и скрылся на кухне. Селестия с деланной непринуждённостью обернулась на напряжённо наблюдавших за ней существ. Каждый из них держал копыто, когти или щупальце на своём оружии. Следили в оба, готовясь нарушить главный закон таверны и распороть ей грудь, если она хотя бы дёрнется слишком резко и неожиданно.

— Только выйди за порог, — угрожающе прошептал чёрный минотавр, глядя аликорнице в глаза, и она поняла, что без телохранителя ей сегодня уходить никак нельзя. — Я разделаюсь с тобой так быстро, что не успеешь крылья раскрыть…

Вдохновлённые смелостью монстра, несколько гостей тоже ощетинились и в открытую взялись за дротики и копытояти кинжалов, но тут с демонстративным радостным:

— Конечно же, ты всегда можешь на меня положиться! — к стойке едва ли не подгарцевал Килхол и положил перед повернувшейся обратно к нему Селестией большой плащ с капюшоном, на спине запачканный кровью, и корзину с нехитрой, но питательной пищей вроде сушёных яблок, овса и силоса.

Следом он, улыбаясь, вытащил нож.

— Приятно иметь с тобой дело, — остриём поманил аликорницу земной пони, и она, шумно сглотнув, покорно положила голову на стойку.

Нож с характерным скрежетом загулял по длинному белому рогу, счищая с него искрящуюся пыль. Собирая летящие магические чешуйки на переднюю ногу, Килхол неискренне восторгался:

— Ты — удивительный аликорн, Селестия. С частицы твоего живого рога пользы больше, чем с целикового мёртвого! К тому же, не так уж часто встретишь нераздербаненный аликорний труп. Ваши тела — чудо, и мне так везёт обладать крохами их могущества, не беря на себя тяжкий грех убийства! Секрет моего успеха, сусло божественного нектара, дар небесный!

Аликорница, больше не в состоянии сдерживаться, скривилась от скребущей голову мигрени. Каждое движение ножа вибрацией отдавалось в многострадальный мозг, от вида соскребаемого ороговевшего слоя, перхотью осыпавшегося на голубую шерсть жеребца, тошнило. Сверлящие спину взгляды существ, ждущих, что Килхол вот-вот сделает резкое движение ножом и отсечёт рог кобылки, дав разрешение на бойню, тоже никак не облегчали положение.

— Ну, вот и всё, — довольно сообщил земной пони. Селестия от облегчения слишком резко вскинула голову, и перед глазами всё закружилось, двоя аккуратно, чтобы не потерять ни крупинки, ссыпающего добытую пыль в глиняную вазу Килхола.

Селестия больше не допускала глупости пользоваться телекинезом после такой процедуры. Она зубами взяла плащ и осторожно накинула его себе на спину, заботясь в основном о том, чтобы тяжёлая грубая ткань спрятала крылья. Повесив корзину себе на переднюю ногу, словно Красный Капюшончик — хотя в её случае скорее Бурый — она повернулась к гостям таверны и громко сообщила:

— Я ищу сильного и смелого жеребца, способного осилить путь до Кристальных Земель и сопроводить нас туда в целости и сохранности. Вознаграждение будет щедрым.

— «Нас»? — визгливо осведомился алмазный пёс с другого конца таверны. Селестия поругала себя за глупость, подумав также, что не ожидала от туповатого существа вроде него такой наблюдательности, и исправилась:

— Меня.

Она не хотела, чтобы кто-нибудь из посетителей бросился рыскать по округе в поисках её сестры. Некоторым даже аликорноборцами быть не нужно, чтобы пожелать себе трофей вроде крылато-рогатой жеребячьей шкурки.

— Чтобы мы защищали монстра вроде тебя? — заклокотал грифон, резко вскочивший из-за стола с луком наготове, но замер, остановленный, очевидно, взглядом Килхола из-за аликорньей спины.

— Нам бы самим от вас защититься, — рыкнул единорог из центра таверны. — Лично убил горящую тварь, палившую деревни от делать нечего!

— Эй, слышь, — больше похожий хихиканьем и дрожью на психа пегас поднял копытом длиннорогий череп, украшавший его шею, словно талисман. — Мне совсем не тяжело будет носить два таких.

«Вот и аликорноборцы, — безрадостно подумала Селестия, поморщившись от продемонстрированной ей кости. — Да осветят небеса твою душу, если ты был благородным аликорном, брат мой».

— Так мы тебе и поверили, — кивнул один из грифонов, гордо и обособленно сидящих в стороне ото всех. — Заманишь в глушь и убьёшь забавы ради. Для вас нет большей радости, чем засунуть рог от глотки до хвоста. Твой вон что-то подозрительно длинным выглядит.

— Его никогда не окропляла кровь, — сдвинула брови аликорница, расправляя плечи.

— Даже если так, вы можете и в камень взглядом обратить! Кровь для этого проливать действительно ни к чему!

«Что за ужасные небылицы», — устало подумала Селестия. Её взгляд лениво прошёлся по плюющимся ядом лицам, вдруг остановившись на совершенно отличающейся от всех гримасе.

Самоуверенная, даже ироничная улыбка хищно прорезывалась на губах молодой и красивой единорожки голубой масти с синими отметинами на ногах, мордочке и ушах. Коротко остриженная грива, лихим гребнем травяного цвета дыбящаяся от холки до лба, совершенно не закрывала лицо, но и сама её обладательница не стремилась скрывать эмоций. Судя по расслабленному взгляду из-под полупрезрительно приспущенных ресниц, она от души наслаждалась происходящим.

— Да, да, да, большой и страшный аликорн, — наконец подала она певучий голос, небрежно поднимаясь с лавки и пружинистым шагом пересекая таверну, чтобы встать перед Селестией. Она смело повернулась к ней спиной, чтобы проверить, все ли взгляды собрала за время своего дефиле. Все. — Аликорн, большой и страшный, который имеет наивность просить покровительства у такого бесполезного стада, как яйценосцы.

— Придержи язык, шмакодявка! — рявкнул богатырского вида земной пони, так ударяя копытом стол, что тот чуть не раскололся даже при всех пройденных испытаниях на прочность. — Мои копыта весят по пуду каждое, но это не помешает им залезть тебе в членососку и навести в ней порядок!

Короткой вспышкой рога, столь неуловимой и быстрой, что привела в ужас даже Селестию, единорожка отправила в полёт ближайший стул, совершенно не обратив внимания на занимающего его дракона и просто сбросив того на пол мимолётным, слаженным движением.

Боковая часть сиденья ударила несдержанного земнопони в край челюсти, сломав пару зубов, но не прекратила вращаться и мало того, что снесла жеребца на пол — ещё и застряла ножками на его плечах, вывернув шею и зафиксировав голову в неудобнейшем положении. Одно движение перекаченных плеч решило судьбу стула, разнеся его на части, но сама успешность манёвра заставила сквернослова ограничиться лишь оскалом прореженных челюстей.

Единорожка самодовольно обвела таверну взглядом, не скрывая вызова в огненно-рыжих глазах, но никто его не принял. Она с хмыканьем гордо вздёрнула подбородок и, высоко поднимая передние ноги, пошла по образовавшемуся после показательного полёта стула коридору, отчётливо говоря:

— Если хочешь, чтобы о деле только говорилось — доверь его жеребцу. Если хочешь, чтобы дело было сделано — доверь его кобыле.

Она обернулась на оторопевшую Селестию, ослепительно улыбнувшись.

— Моё имя — о’Мажине, и я беру это задание, ангел. Но имей в виду, что если мы с тобой не поладим, твои крылышки сгодятся называться так только в качестве блюда.