Шанс
Глава пятнадцатая. Твоя боль - твое убежище
С самого вечера, когда Шайнинг Армор отправил детей в постели, он знал, что сегодня обязательно что-то случится. Он чувствовал, что просто так уезд жены не пройдет, что всё не будет гладко и спокойно, но мог ли единорог сказать о своих сомнениях и так расстроенной Кейденс? Жеребец нервно кусал копыта, после ухода Санбёрста и Халсиен, но старался держаться подобающе. В конце концов, он капитан королевской гвардии. Он должен.
Но чутье не подвело Шайнинг Армора в этот раз. Беспокойный сон прервал громкий и панически частый стук в дверь. Единорог рывком поднялся с кровати, чуть тряхнув синей гривой. Тарабанили не переставая, и лишь когда малиновое пламя обхватило ручку, грохот замолк.
В полоске света, падающего из коридора, стоял взмыленный Шадоу. Его бока часто-часто вздымались и опадали, с них хлопьями стекала пена, то же самое было со ртом. Но это он заметил уже после.
Первое, что бросилось в глаза, была свисающая с темно-серого плеча голова дочери. Она безвольно болталась, а розовая кудряшка чёлки закрывала сомкнутые глаза.
— Отец! — Шадоу влетел в комнату, подбегая к нему. Флёрри, которую он нёс на спине, несколько раз подпрыгнула, оцарапав и так кровоточащий подбородок жеребца рогом. — Помоги!
Не успев даже возмутиться, Шайнинг Армор заметил лужицы крови на полу в коридоре, а теперь уже и в своей комнате. Сердце подскочило до горла, а рог автоматически зажег свет и подхватил бессознательную дочку.
— Что ты с ней сделал?! — собственный голос звучал теперь незнакомо, будто он сорвал его, пока кричал на стражников или сына. — Что случилось?! Откуда кровь?!
— Я, — прежде, чем Шадоу смог что-то произнести, Шайнинг Армор заметил источник. «Селестия милостивая, нет!» Нежно-розовая шерстка между задних копыт дочери побурела, покрылась свалявшимися сосульками. В голове стучало, мозг лихорадочно соображал, — я… я не знаю! Там упал сталактит, я испугался, Флёрри закричала…!
Метнув удивленный взгляд на жеребёнка, принц увидел, что он рыдает. Лицо Шадоу исказила непонятная гримаса то ли сожаления, то ли вины, а затем он взвыл:
— Это я во всём виноват! Я один! Я не должен был уходить! Теперь она погибнет из-за меня!
— А ну-ка успокойся! — прогремел принц, отвешивая юнцу пощёчину. Шадоу всхлипнул, будто раненная собака, но паниковать перестал. Заставив дочь зависнуть в сияющем шаре, Шайнинг Армор подтащил единорога за грудки и прошипел:
— Сейчас жизнь твоей сестры зависит от того, насколько быстро она попадет в больницу. И ты сейчас прекратишь истерить и поможешь мне, ясно?
Мальчишка виновато хлопал глазами, но тут же закивал.
— Отлично, а теперь сиди здесь и жди, пока я не вернусь.
— Я с тобой! — поняв, что отец собирается телепортироваться в больницу вместе с Флёрри, единорог вцепился в его копыто мертвой хваткой. — Я её не брошу!
Раздраженно мотнув головой, Шайнинг Армор сосредоточился. Формируя заклинание, он взглянул на юнца. Тот с умирающей надеждой смотрел на Флёрри, плавающую в поле телекинеза, и в его глазах плескалось отчаянное раскаяние. Боль вытекала оттуда вместе со слезами, и это заставило сурового отца смягчиться. Он крепче обхватил копыто сына, приблизил к себе дочь, а затем малиновая вспышка унесла их в цветной водоворот.
Всё было красным маревом. Шадоу не помнил как выскочил из пещеры, как добрался до замка, проскочил мимо охраны. Осознание реальности вернулось к нему только после отцовской оплеухи, больно разлившись по покрасневшей щеке. До этого в голове билась только одна мысль.
«Бежать, бежать домой немедля».
А теперь, в полубреду сидя в коридоре больничном и глядя на отца, нервно гарцующего возле дверей реанимации, он чувствовал глубочайший стыд и вину. Маленький идиот, на что ты надеялся? Сердце билось, словно пойманная птица, а копыта пронизывал холод. Как единорог не старался согреть их дыханием или растираниями, это не помогало. «Надеюсь, с Флёрри всё будет хорошо…»
Шадоу помнил только, что сильно испугался, вернувшись в нормальное состояние. Да, его неожиданное превращение в статую спасло им жизнь, и они не оказались проткнуты сталактитом, но он ранил аликорна. От боли сестра потеряла сознание, и как бы он не старался дозваться до неё, всё было тщетно.
«Это я во всём виноват. Нужно было остаться дома, тогда бы всё было бы хорошо!»
Синегривый единорог приподнялся на цыпочки и заглянул в круглое отверстие в двери. За ней бегали врачи с капельницами, а где-то внутри этих комнат лежала нежно-розовый аликорн. В её тонкие вены вводили иголки, а врачи старались остановить кровотечение.
Крови тоже было много. Шадоу не знал, какой именно: девственной или другой. По вытянувшимся мордочкам врачей, которым они сдали Флёри, понял, что всё-таки другой. «Это я во всем виноват, я один, Флёрри тут ни причем».
Отец не спрашивал его. Он лишь нервно кусал копыта, иногда садясь на скамейку, но практически всегда наматывал круги. Шадоу чувствовал, что он тоже боится. Что ему до одури хочется кричать от той степени паники, которая охватила его, когда врачи увезли Флёрри на каталке крича про срочную реанимацию. Но жеребец сдерживал себя, оглядываясь на заплаканного единорога, и лишь однажды Шадоу удалось увидеть слезу, скатившуюся по щеке и оставившую серебристую дорожку.
От волнения темно-серый жеребец не мог заснуть, хотя глаза его слипались, а веки наливались тяжестью. Каждый шорох воспринимался как знак того, что идет кто-то из операционной, чтобы сказать самую страшную весть… И каждый раз оба жеребца подскакивали на месте, когда кто-то проходил мимо. Шадоу взглянул на часы: пресвятая Селестия, уже почти утро!
Рассвет забрезжил сквозь кристальное окно, бросая яркие розовые и желтые блики на двух поздних-ранних посетителей. Шайнинг Армор поморщился, когда солнечный луч ударил ему в глаза, Шадоу же просто закрылся копытами, молясь, чтобы Флёрри тоже увидела этот рассвет. Он боялся представить, что будет, если она всё же погибнет. Погибнет от его копыта, от его…
«Я отравил её. Отравил своим семенем».
Голос, звучавший в его голове и повторявший одну и ту же фразу, был похож на его собственный, но он был старше. Намного, может, лет на двадцать старше. Низкий, хрипловатый, похожий на бархат. Но единорог мог чётко представить, как звучит Голос, когда он гневается или ярится. Как начинают «рычать» даже тянущиеся гласные, как бьет по нёбу воздух, вырываясь из лёгких.
А сейчас он звучал горько, убито, а вслед за этим приходили новые видения. Тот аликорн, которого он отравил когда-то… Кем она была? Первой королевой? Но ведь король Сомбра убил её, разве нет? Отравил или как-то ещё, но королева умерла. Что же он сделал с ней? Неужели то же, что Шадоу сделал с Флёрри?
«Она должна жить. Она должна выжить, должна, должна, должна…»
Стук копыт и скрип дверных петель вернули его к жизни. Рядом с отцом стоял усталый хирург, скинувший маску на одно ухо. На его шапочке летали чёрные птицы на голубом поле, а усталые глаза, цвета сердолика, глядели на принцев с сожалением.
— Мы сделали всё, что смогли, ваши высочества, — он пожал плечами.
Внутри у Шадоу что-то оборвалось. На глаза навернулись слёзы, а копыта подогнулись, он чудом устоял. Шайнинг Армор побледнел пуще обычного.
— Её состояние стабильно тяжелое, кровотечение удалось остановить, но оно было слишком обильным, — земной пони потёр глаза, а единороги украдкой вздохнули. — Мы не знаем, когда принцесса Флёрри придет в себя. Может, завтра утром, может, через неделю или две. Её осмотрела гинеколог, но…
— Спасибо, — Шайнинг Армор мотнул головой, сжав зубы. — Куда её повезут теперь?
— Пока будет лежать в реанимации. Потом — посмотрим. Возможно, если её состояние улучшится, то её можно будет отправить домой.
Белый единорог поблагодарил врача ещё раз, а затем кивнул Шадоу. Тот поплёлся за отцом, опустив голову и уши. На выходе из больницы их уже ждали крылатые стражники.
— Отец, я…
— Позже.
В душе царило отчаяние, смешанное с возрожденной надеждой. Флёрри будет жить! Она не умрет! Но в то же время, как скоро она придет в себя? И… захочет ли видеть его, когда проснется?
Осмелится ли он прийти к ней?
— Шадоу, — после долгого молчания голос отца казался осипшим, — за мной.
Ему ничего не оставалось делать, кроме как повиноваться. Глядя под ноги, Шадоу изредка отмечал мельчайшее изменение цвета кристаллов, считал едва заметные швы плиток. Он боялся поднять взгляд, пусть даже и встретить ему суждено было лишь отцовскую спину, но смотреть на белого единорога было невыносимо. Черногривый себя предателем чувствовал, и гниль, в сердце засевшая, изнутри терзала его болезнью ужасной. Резко у двери остановившись, Шайнинг Армор толкнул её головой, придерживая у груди сломанное копыто.
— Проходи.
Было странно думать об этом, но сейчас Шадоу не услышал в голосе отца льда. Он прозвучал устало, горько, но не холодно. Не так как обычно.
Закрыв за собой дверь, отец распахнул шторы, впуская солнечный свет внутрь комнаты. Солнце уже показало свой золотистый бок, а Кристальная Империя сияла всеми цветами радуги.
Сев на резной стул, покрытый бархатной тканью, Шайнинг Армор потёр глаза здоровым копытом и кивнул ему на второй стул.
— Садись. И рассказывай всё. Возможности стереть тебя в порошок у меня пока нет, можешь не бояться. Но если с Флёрри случится что-нибудь ещё…
Шадоу сглотнул. Он зажмурился, стараясь не заплакать снова, но пульсирующая боль в висках заставила его открыть глаза. Так было немного легче.
— Я не знаю с чего начать, — пробормотал единорог, смотря на свои копыта. Жеребец сидел как в воду опущенный, нахохлившись и ссутулившись, уши повисли безжизненно. — Всё так быстро…
— Начни оттуда, где мы с тобой последний раз виделись, — предложил отец, но в голосе его презрение и обида неприкрытая звучали, как Шадоу и боялся. Единорог ещё сильнее сжался.
— Мы договорились сбежать ещё до того, как ты пришел. Я…я хотел остаться, правда. Но я не мог подвести Флёрри. Если бы она пришла к Кристальному Сердцу одна…
— Вас никто не видел у Кристального Сердца, — прервал его Шайнинг Армор. — Каким образом вы оказались рядом? Я спрошу у стражи, как ты вышел из комнаты под их бдительным присмотром.
Лицо Шадоу ещё сильнее исказилось виной. Он провел копытом по лицу, стирая нежелательные слёзы.
— Я не должен был убегать с ней. Я не должен был писать ей эту дурацкую записку…
— С записками разберемся позже, — белый единорог выпрямился. — Объясни мне, какого Дискорда моя дочь оказалась в таком состоянии? Почему у неё кровь хлестала сам знаешь откуда?
Шадоу молчал. Сказать правду было очень стыдно и больно, но побледневшее лицо Флёрри так и маячило перед глазами. Оно тут же менялось на другое лицо, похожее, но незнакомое, и это пугало единорога. Он чувствовал на себе взгляд отца, его осуждение, гнев и презрение, но лгать не мог. Лишь слово лжи на языке являлось, как тотчас челюсть судорогой сводило. Отец терпеливо ждал, чуть тарабаня копытом по подкопытнику.
— Мы целовались, — наконец выдавил черногривый, — а потом… ну… стали единым целым…
Единорог бросил короткий взгляд на отца. Лицо того побагровело от гнева, но он ещё держал себя в копытах.
— И, — Шадоу колебался, рассказывать отцу про видение или нет, — я вдруг что-то почувствовал. В голове, — он помахал копытом возле виска, — кто-то говорил про отравление, а потом Флёрри закричала «Сталактит!» и я, — единорог сглотнул, — превратился в кристалл…
Некоторое время в комнате царила тишина. Не было слышно даже навязчивого «тик-так», преследовавшего единорога в каждой комнате. Единственными звуками были биения сердец и дыхание двух единорогов, одинаково любящих нежно-розовую кобылку, лежащую в реанимации под капельницами.
— То есть, — и снова голос отца ударил по барабанным перепонкам, хотя он и не кричал, — ты не только лишил мою дочь невинности, но и поранил её. Ты хоть представляешь, что ты натворил?
— Мне жаль, — как Шадоу не старался, он не смог сдержать слёз. Они катились по щекам и падали с подбородка, а ломающийся голос продолжал скрипеть. — Мне правда очень жаль! Я виноват в этом, Флёрри…
— Когда она придет в себя, — Шайнинг Армор перебил его, вставая с места, — я сам у неё спрошу об этом. А теперь — убирайся с глаз моих, пока я не превратил тебя заклинанием в кучку пепла.
— Превращай, — мотнул головой единорог. — Я заслужил.
— Вон отсюда, — после секундной паузы ответил принц, а малиновый телекинез подхватил черногривого и вышвырнул за дверь. Чуть не впечатавшись в стену, жеребец отскочил и поглядел на захлопнувшиеся двери. Из-за слёз они стали расплывчатым серым пятном, а мгновением позже перед ним возникла Халсиен, будто из-под земли выросла.
— Вы поступили крайне опрометчиво, ваше высочество, — она протянула ему платок, но единорог лишь отвернулся, оскорблённый такой заботой. — Впрочем, хорошо, что вы не рассказали о часах. Их механизм слишком сложен для вашего отчима, так что вряд ли он способен поймать вас на лжи. Идемте. Вы должны кое-что рассказать.
— Что именно? — Шадоу робко последовал за ней, всё так же склоняя голову к земле. Халсиен подхватила его подбородок и подняла выше, из-за разницы в росте привстав на цыпочки.
— Держите голову высоко. Замок ещё не знает о ваших приключениях, поэтому вам следует вести себя естественно. По-крайней мере, до тех пор, пока фрейлины вашей сестры не увидят отсутствие своей госпожи. А расскажите вы мне видения ваши. Кого вы видели, когда случился приступ, что слышали.
— Хорошо, — буркнул жеребец, отдёргивая голову. Копыто Халсиен показалось на ужас холодным, будто ледяным. Кобылица кивнула, слегка улыбнувшись краешками губ, и пошла вперед. Шадоу еле поспевал за ней.
Спустившись по лестнице, кристальная кобыла прошла мимо стражи, тут же расступившейся, и пригласила пройти в кабинет. Затворив дверь, она развернулась и неожиданно распустила завязанные в узел волосы.
— Ч-что вы делаете? — недоуменно воскликнул принц, невольно ловя себя на мысли, что грива Халсиен оказалась куда красивее, чем он думал. Кобылица улыбнулась, чуть качнув головой, чтобы сбросить прядь волос с лица.
— Ничего, что могло бы угрожать вам, принц. Садитесь, — она махнула копытом, указывая на небольшой диванчик, обитый потрёпанным плюшем. В комнатах профессора почему-то всё было потрёпанным и старым. «Странно, — удивился Шадоу, садясь. — В замке всё блестит новизной, а здесь…»
— Это место существует вне времени, ваше высочество, — Халсиен улыбнулась, а потом на удивление звонко рассмеялась. — Видели бы вы сейчас своё лицо. Как вам такой фокус?
Фигура кобылицы вдруг расплылась в контуре, будто художник нечаянно пролил воду на холст, а затем снова приобрела чёткость, только вот Халсиен стала какой-то не такой. Исчезли еле заметные морщинки под глазами и на лбу, льдистые глаза заблестели голубизной, а пепельные волосы налились густотой и силой.
— Вы стали моложе! — вскричал единорог, не веря своим глазам. Юная кобылка, не старше его самого, хихикнула.
— А вы старше, принц Шадоу. Взгляните в зеркало.
Едва он отвел взгляд от притягательной кобылки, перед ним возникло отражение, обрамлённое в резную раму с четырьмя когтистыми лапами. Сердце вдруг замерло, а в горле застыл крик. Он уже видел это отражение. Уже видел это существо в зеркале, когда был маленьким.
— Нравится? — пони встала, опираясь передними ногами на раму, будто нарочно дразня его изгибами соблазнительного тела. — Это ты, Шадоу. Вернее, эта часть тебя — то, что осталось от его величества. И она хочет вернуться.
— Нет, — единорог сглотнул и замотал головой. — Это всё просто галлюцинация, я просто сплю! Этого не может быть, вы ведь обычная кристальная пони, вы не умеете колдовать, Халсиен! У вас нет магии!
Приподняв одну бровь, Халсиен с разочарованием и презрением посмотрела на него.
— У меня нет магии? Бездарь. Ничему так и не научился.
Зеркало исчезло, а его вдруг окружил зелёный туман. Достигнув его, он превратился в белый, как зимний снег, а глаза перестали видеть. Шадоу понял, что стоит на чем-то скользком, и лишь копытом двинув растянулся на холодном. «Лед», — понял жеребец.
— Что вы видели? — шептал лёд. «Что вы видели?» — вторили ему клубы тумана, забираясь в горло и нос, вползая в уши, вливаясь в душу липким ужасом. Шадоу замотал головой, панически дёргаясь, но стоило ему поднять голову, как он вынужден был зажмуриться — над ним склонялась зеленоглазая тень, а на её плече, озорно перекрестив копыта, сидела Халсиен.
— Говорите, принц, — кобылка прислонилась к тени, погружая в неё копыта. — Что вы видели? Нам очень интересно, так скажите же нам.
— Аликорна! — закричал Шадоу, стоило покрытому струпьями языку коснуться его копыта. — Я видел розового аликорна!
Язык отдернулся, но не оставил его в покое. Бесконечный, всё тянущийся из ощеренной в дегтевых клыках пасти, он окружал его, как удав окружает своих жертв, чтобы затем сомкнуться и задушить.
— Опишите её, — Халсиен улыбнулась, но улыбка эта Шадоу не понравилась. Тень наклонилась к нему ещё ближе.
— Пурпурные локоны, светлеющие к кончикам, густо фиолетовые глаза! — от страха у Шадоу кололо в груди. — Больше я ничего не видел, клянусь!
— Она, — прохрипел низкий голос, и единорог с ужасом осознал, что это говорит Тень. Говорит его голосом. — Он видел её.
— Значит, он готов, — Халсиен растворилась в воздухе, а затем появилась рядом с ним — уже в своем обычном облике. — Вспоминай, Шадоу. Вспоминай.
В горло и лёгкие вдруг влилась вода, а крик потонул в шуме. Дёргая копытами, пытаясь всплыть и достичь кислорода, единорог тонул, а движения сковывали чёрные щупальца. В окружающей тьме проступило светлое пятно. Его несло туда, толкало в спину, а Шадоу упирался как мог. «Нет! Не хочу! Не хочу это вспоминать! Нет! Больно!»
Под ногами оказался твёрдый кристальный пол, а единорог с изумлением узнал немного поменявшуюся спальню родителей. Разве что вещи были совсем чужие, да более старинные. На кровати лежала аликорн, напоминавшая Флёрри, только вот выглядела она неважно. Пурпурные локоны от пота свалялись в сосульки, под глазами залегли глубокие тени, копыта дрожали. Рядом с ней сновали другие кобылки, кто с тряпками, кто с водой, но Шадоу хватило этого, чтобы понять — в комнате вот-вот появится новый член Кристальной Империи.
Но он ошибся.
Королева закричала. Закричала так громко, что у Шадоу заложило уши, и этот крик заставил двери распахнуться, впуская его самого внутрь.
— Кристалла! — выше и старше, черногривый жеребец ринулся к аликорну, подхватывая её копыта. — Держись, любимая, осталось недолго. Ты справишься.
— Сомбра, — аликорн улыбнулась слабо, копытом по лицу его проведя, но боль тут же исказила её лицо. Шадоу стало безумно жаль кобылицу, но он не видел того, как текли слёзы из глаз повитух.
Королева дёрнулась, подскочив на кровати, а затем упала на подушки. Черногривый единорог подхватил её, копытами оглаживая шею и плечи.
— Господин Сомбра, — пробормотала одна из кобылиц, глядя на жеребца, — ваш сын…
— Это мальчик? — единорог метнул взгляд на неё, одаривая улыбкой, но лишь только слёзы замечены были, как радость с его лица сошла. — Что? Что случилось?!
— Сомбра, — голос королевы звучал слабо, с каждой секундой она таяла, как снежинка на её кьюти-марке. — Я не могу. Я умираю.
— Нет! — жеребец, оглянулся на повитух. — Сделайте что-нибудь?
— Мы не можем! — запричитала одна из кобылок. — Малыш в кристалл превратился и лежал неправильно: крупом вперед. Его уже не спасти, если боги нам не помогут.
— Кристалла! — жеребец склонился над королевой, глаза которой почти закрылись. — Нет! Нет, Кристалла, останься со мной, слышишь? Кристалла! Кристалла!
Тело на его копытах обмякло, а вой кобылиц-повитух заложил уши.
— Кристалла, — прошептал тёмно-серый единорог, глотая слёзы, а Шадоу понял, что эти слёзы принадлежат ему. Разбитые осколки, бывшие его сыном, плотью от его плоти, и кровь на копытах — вот и всё, что ему осталось.
А ещё Шадоу почему-то знал, что способность превращаться в кристалл передалась сыну именно от него, а не от матери. «Это я её убил. Моё семя отравило её и уничтожило».
Судорожно подскочив и пытаясь вдохнуть, Шадоу свалился с плюшевой кушетки, на которой лежал, и упал на пол. Светло-голубое копыто помогло ему подняться, осторожно придерживая плечи.
— Теперь вы понимаете, принц?
Шадоу стиснул зубы и выпрямился. Одно он понимал и знал точно. Он не позволит этому повториться.
— Прекрасно понимаю.