Огранённая красота
Глава III
Банкетный зал театра, сейчас почти полностью набитый пони, шумел, гудел и перестраивался. Эплджек бродила глазами по огромному помещению, выискивая среди толпы подругу, попутно вылавливая обрывки речей пони, обсуждающих пьесу.
— Это просто великолепно! Такая точная трактовка молодости и обилия жизненной энергии! Такая синергия всех элементов происходящего!
— Главная героиня, которую сыграла юная мисс Клэрити, вызвала у меня восхищение. Такая молодая, возвышенная. Особенно понравилась её любовная линия с графом, ну это ведь просто восхитительно! И её последний монолог, я сидела в слезах.
— Главная героиня – это тонкая метафора на вечную юность, держащуюся под вредным контролем горделивого эгоизма и устаревших взглядов. Вспомните мать героини. Она ведь…
— Какая-то мегера! Честно скажу, я её ненавидел всю пьесу. Сколько она шла – я столько сидел и ненавидел этого персонажа. Вся из себя такая важная, она всю себя отдаёт этому пустому обществу. Особенно сцена, где она почти выдаёт дочь за старого генерала только из-за статуса последнего! Кошмар.
— Как же нам повезло, что мы всё это прекрасно понимаем и такими не являемся.
— Господа! Эта пьеса – само олицетворение всей сложности взаимоотношений метафизических субстанций межличностных отношения и архетипов во времени. Шедевр!
О чём говорят все эти пони, Эплджек представляла себе смутно и не очень-то хотела в этом копать. Наконец, она приметила подругу, сидящую у самой дальней стены зала, на одном из четырёх вычурных стульев. Одна.
— Ну как тебе пьеса? – Эплджек неспешно подошла ближе и села на соседний стул.
— Рэрити пришлось приложить немало усилий, чтобы в ответ выдать тяжёлый, усталый вздох. Они сидели в не самом освещённом месте зала; голая, кремового цвета стена громоздко нависла над головами двух пони.
— Это был какой-то бред.
Последовало молчание. Эплджек издала тихий смешок, Рэрити ответила тем же. Уже через мгновение они обе искренне смеялись, словно две маленькие кобылки.
— Пойдём, выйдем на балкон. Я хочу немного подышать свежим воздухом.
Ночной прохладный ветерок приятно приласкал их лица, когда они покинули зал и ступили в завораживающую свежесть ночной улицы. Отсюда открывался вид, в основном, на городской парк и на пару улиц культурного района, уже не так поражавшего своим величием, как когда-то. Рэрити слишком хорошо с ним познакомилась, а Эплджек просто было не так интересно.
Шум и гомон набитого зала оказалась по ту сторону балконных дверей, напоминая о себе лишь едва ощутимыми вибрациями в воздухе. В остальном же их окружала мелодия из далёких звуков ещё не совсем уснувшего города и ночной живности. В мыслях, они нарекли этот небольшой балкончик маленьким островком спокойствия, так сильно понадобившемуся обеим.
Рэрити облокотилась на белые перила, опустив взгляд к улочкам внизу. Она сразу заметила статую принцессы Селестии среди деревьев в парке. Ночью её освещали небольшими прожекторами.
— Ух, а шуму то было, — сказала Эплджек, смотря на толпу за стеклом. – Я ехала в Кантерлот на поезде, со мной рядом ехала пара. И кобылка – жена, должно быть – всё рассказывала о том, как её подруги уже посмотрели все пьесы этого режиссёра, как они остались от них в полном восторге, и как им – паре, что со мной ехала – тоже надо обязательно сходить на его новую пьесу. Откуда столько внимания, интересно?
— Трембл Трупер – весьма известный постановщик. Начинал с историй о различных героях, преодолевающих трудности, вроде надвигающейся на город грозовой бури, а сейчас, вот, занялся молодёжными мелодрамами. Раньше он мне нравился, хоть это и было… мимолётно.
— Я, пока тебя искала, столько всего наслышалась об этой постановке. Что это и гениально, и синергия межличностных отношений архетипов, и всё вот это. Может, это дело во мне, но я чего-то здесь не понимаю.
— Не обращай внимания, Эплджек. Эти пони сейчас слишком рады, что раскусили, пусть и простой, но замысел своего любимого автора, и всё сами. Вот увидишь, они будут перемалывать свою гордость ещё как минимум неделю.
Установилось молчание. Эплджек смотрела на окна, за которыми пони обсуждали увиденное, делились наблюдениями, и этим демонстрировали важность своих изысканий. Рэрити же наблюдала за потоками ветра, тревожившего листву парковой растительности. Это занятие она нашла для себя весьма успокаивающим: ей понравилось, как волнами прохладный ночной ветерок пробегает по траве и кронам деревьев, повторяя это раз за разом, так естественно и элегантно.
Она почувствовала, как Эплджек пытается взглядом сверлить толпу по ту сторону стеклянных дверей, чтобы подобрать слова для описания своих ощущений и оправдать своё с этой толпой несогласие. Она поднимала и кривила губы и лоб её хмурился с непривычной регулярностью, будто она пыталась выдавить из себя подходящий набор слов, который бы произвёл впечатление на подругу. Рэрити нашла это забавным.
— «Слишком приторно», — сказала она, прерывая затянувшуюся тишину. – Вот, что ты хочешь сказать. История о молодой девушке, влюбившейся в графа, а консервативная мать заставляет её выйти за того, кого она не любит. Это просто схематичная сказка, рассказанная в том же ключе: слишком приторно.
— Я думаю, понравилась бы эта пьеса Эплблум? Она же вроде как именно для молодёжи, но в то же время, я упорно не представляю, чтобы Эплблум было бы это интересно. Она, знаешь, больше любит какие-нибудь истории, где много действия, где приключения.
— У всех… разное личное, субъективное восприятие тех или иных произведений.
— Ещё раз.
— У всех разные вкусы, Эплджек. Вот. У всех разные вкусы.
Яблочная пони перевела взгляд на подругу, не скрывая удивления. Её губы преобразились в лёгкую иронизирующую ухмылку, которая весьма повеселила Рэрити и сгладила осадок от нарушенного принципа. Единорожка продолжала наблюдать за парком, будто бы медленно погружаясь в транс.
— Но знаешь… а всё-таки, если так совсем уж честно судить, то спектакль то был не так уж и плох.
— Костюмы были хороши, — согласилась Рэрити.
— Точно! Ты в этом как никто другой разбираешься, так что я тебе тут доверяю. Мне понравилось, знаешь, то платье, в котором была Клэрити, в сцене бала.
— То белое, с широким подолом, и вкраплениями бледно-розовых цветов?
— Да-да, оно.
— Оно было словно воздушное. Такая чарующая выкройка, композиция.
— Оно было чем-то похоже на бисквитный торт.
Сравнение подруги очень повеселило Рэрити. Она даже оторвала взгляд от вида с балкона, чтобы достаточно просмеяться. Её смех, благо, нисколько не обидел Эплджек. Это был очень тёплый смех.
Когда она закончила, они так постояли ещё какое-то время. Затем, Эплджек продолжила, осторожно:
— Клэрити вообще хороша была на сцене, да? Я имею ввиду, она была такая… натуральная. Не зря у неё кьютимарка связана с театром. Что скажешь?
Молчание в ответ. Рэрити обратила внимание, что ветер немножко утих и стало значительно тише; недвижимое спокойствие возобладало над городом. А ответа всё не было.
— Рэрити?
— Мне не очень понравились наряды матери. На контрасте с героиней, она всегда была в каких-то тёмных, строгих нарядах, почти полностью закрывающих её тело. Нет, сами наряды неплохи – тут даже спорить не о чем; отличная работа – но просто, вновь, это слишком приторно, слишком прямо, я не вижу в этом какого-то художественного изящества. Вспомни то платье, в котором она приходила к Клэрити, чтобы сообщить о том, что выбрала для неё в мужья генерала.
— Ну, режиссёр решил, что и так сойдёт.
Рэрити вгляделась в центр паркового массива, смотря как бы дальше, за него. Отсутствие ветра продемонстрировало ей одну важную деталь: её привлекало совершенно не то.
— Оно напомнило мне мою собственную последнюю работу. Очень похожее платье.
Создалось ощущение, что разговоры в зале, по ту сторону стеклянных дверей, утихли. Осязаемая, монументальная тишина заполнила собой пространство, давя со всех сторон на кобылок. Эплджек опустила глаза к полу; подняла обратно; вздохнула: ни одной подходящей реплики для Рэрити у неё не нашлось; ничего не приходило в голову.
— Эплджек, — произнесла Рэрити. Она не шевелилась. – Ты никогда не задумывалась, вставая утром с постели, идя в сад, чтобы сбивать яблоки: зачем всё это? Как много смысла в том, что ты делаешь?
— Нет, — ответила та. – От того, сколько яблок я соберу за день, зависит, сколько я их продам, сколько из них будет реализовано, и сколько может испортиться. От этого зависит, насколько хорошо моя семья поест. Ну и прочие расходы.
— Да, — досадно сказала Рэрити. – Ты права. Очень глупо с моей стороны было экстраполировать на тебя свои проблемы. И нетактично. Извини.
— Не за что извиняться, — Эплджек, спустя некоторое время размышлений, взглянула на подругу. – А что… тебя гложут подобные мысли? В последнее время ты выглядишь какой-то вымотанной. Я думала, это из-за работы, но теперь… Всё хорошо, Рэрити?
— Я словно утеряла ощущение какой-то осмысленности недавно, Эплджек. В работе, в общении… в жизни. У меня есть хороший дом, признание, моя дочь – моя замечательная дочь – играет в театре столицы Эквестрии. Я… я успешна, Эплджек. Может, я уже добилась всего, что могла? Может, я теперь просто двигаюсь по инерции своего успеха? В конце же остаётся лишь один вопрос: И что теперь? Я создаю новые платья, процесс чего меня уже не захватывает, как раньше; обществу, в котором я кручусь, нечего мне сказать чего-то нового, утешить. Все последние месяцы я словно тащу на гору огромный камень, а как только достигаю цели, он скатывается обратно. И я вновь иду за ним. Всё повторяется и, кажется, жизнь или пришла в стагнацию, или выбросила меня за борт своего лайнера.
Она тяжело вздохнула, как будто сдавливаемая толщей призрачной воды тяжёлого океана на юге Эквестрии.
— Даже не знаю, что тут сказать, — проговорила яблочная пони.
— Ничего не говори, Эплджек. Мне нравится, как ты слушаешь. Спасибо. Я это ценю.
Ветер совсем пропал, растворился в бесконечном продолжении улиц каменного города. Духота театрального зала непроизвольно начала просачиваться через каменные стены здания; стало немножечко тепло. Звуки неспящего города, кажется, также затерялись где-то в гудящей тишине безрассудного молчания, которое хранил мир вокруг. Две кобылки остались вдвоём, наедине со своими мыслями, просто находя для себя приятной компанию друг друга.
Шум зала ворвался в их островок спокойствия с открытыми балконными дверьми, и ушёл обратно, стоило только им закрыться. Тучный единорог с короткой гривой и пышными русыми усами прошёл вдоль балкона и встал между ними. Закурил.
— Это успех. Вы так не думаете, мисс Рэрити? – сказал Трембл Трупер, обращаясь к белоснежной единорожке.
Она сохранила свою безмолвность в ответ на интерес постановщика. Трембл Трупер сделал несколько затяжек; он выглядел довольным. На контрасте с кобылками – даже слишком довольным.
— Такой успех… да. Не могу не поинтересоваться: как вам Клэрити на сцене? Она так вкладывалась в эту роль: день и ночь, не переставая, репетиции, повторяла текст, прорабатывала своего персонажа День и ночь. Нам порой приходилось настаивать, чтобы она спала. Так она вкладывалась в эту работу. Ваша дочь – невероятный талант, я вам клянусь в этом.
Он сделал ещё затяжку. Дым от сигары клубился в воздухе, белый, блестящий под лунным светом; как переплетение призрачных воспоминаний; что-то, на что можно было смотреть бесконечно. Рэрити не курила, и даже испытывала определённую долю неприязни к этой привычке, но не могла не признать, что зрелище завораживало.
— Она, кстати, надеялась, что вы придёте посмотреть на неё.
Молчание в ответ. Единорожка не двигалась, никак не отрывала взгляд от раскинувшегося парка. Трембл засомневался: а что если она вообще не слышит?
— Она об этом так и говорила? – это сказала Эплджек, чем заставила Трембла резко повернуться к ней.
— Ну… в каком-то роде. Вообще-то она не очень распространялась о семье – что понятно, в свете всех… не важно – но однажды вечером, я зашёл к ней в гримёрку, и она… тогда она спросила, стоит ли приглашать мисс Рэрити. Знаете, он выглядела… очень озабоченной этим вопросом, но я, разумеется, сказал, что это отличная идея! Мне казалось, что это её подбодрит, и, насколько мы можем судить по реакции зрительного зала, подбодрило ещё как! Вы буквально вторая звезда постановки, мисс Рэрити. Я бы хотел, чтобы моя дочь пришла на мою пьесу, но она ещё слишком маленькая. Ей такое пока не интересно.
Рэрити ощутила что-то странное, тяжёлое. Будто оказалась в полном вакууме; актёр, оторванный от декораций, действующий на сцене без освещения. Мгновение, чтобы осмыслить, откуда могло появиться такое чувство. Тишина. Наконец, она заметила: толпа пони, по ту сторону стеклянных дверей, замолчала и вибрации шума от их голосов исчезли вместе с ними. Она обернулась, чтобы установить причину. Огни внутри здания были приглушены, весь зал находился в полумраке. На постаменте, этаком подиуме в форме круга, играла группа классических музыкантов, освещаемых прожекторами на этом самом подиуме. Музыки Рэрити не слышала; она была лишь внутри зала, негромкая, оседавшая на внутренних стенах театра. Снаружи же главенствовала и объяла воздух непробиваемая благословенная тишина; было сложно вздохнуть, но Рэрити справилась. Вернулась к своему занятию; продолжила разглядывать парк.
— Я предвзята в этом отношении, — сказала она. Но, полагаю, вы правы. Насчёт Клэрити. Она превосходная актриса и всегда ею была. Это ведь я отдала её на курсы актёрского мастерства, когда ей стало это интересно.
— В таком случае, мисс Рэрити, мир театра вас благодарит, — Трембл почтительно поклонился. – Такой талант, такая… грация. «Ибо во мне бурлят неистовые чувства; и пламя жизненной энергии горит внутри моей груди. Мы не преклонимся; не сдадимся перед чёрствостью бездушия, прорвём стену заледеневших глыб. И в нашей молодости, как феникс, возродимся…».
— Все остальные великие закончились, и вы цитируете самого себя?
— Как вам этот монолог? Пожалуйста, среди них всех, вашему мнению я доверяю больше всего. Поделитесь.
Рэрити промолчала, в попытках подобрать тактичные слова. Она взглянула в лицо Трембла, но и это не помогло. Нельзя быть слишком грубой
— Я думал, что это может быть немного приторно…
— Да, так и есть. Приторно, — перебила его Рэрити, не дав договорить.
Трембл уже выкурил сигару, но всё равно его рот сейчас был немного приоткрыт, как если бы она находилась ещё там. Тяжёлый вздох; Трембл опёрся на ограждение балкона.
— Почему?
— Всё начинается даже задолго до этого монолога. Главная героиня – весьма плоский персонаж. Она красива, воспитана, да. Ну и что? В своей сути, это лишь идеализированный архетип…
— Но ведь так и было задумано.
— Не перебивайте меня. Она идеальна, хорошо. Но смотреть за ней не интересно. Может быть для подростков, у которых в голове ровно те же идеи и представления, этого и достаточно, чтобы этот пустой сосуд наполнить своей личностью, но уже в следующем году никто не вспомнит как-её-там-звали вашего главного персонажа. Моё мнение: вы слишком увлеклись попытками угодить аудитории. И создали развлечение. На один день, мимолётная сказка. Как и всегда.
Гудящее молчание каменных стен было их сопровождением, пока Трембл Трупер, знаменитый режиссёр и драматург, переваривал сказанное Рэрити. Единорожка тем временем печально нахмурила брови, теряясь в сомнениях: не переборщила ли она?
— «Как и всегда»?
— Мне не следовало этого говорить и так выражаться. Я приношу извинения.
Что её удивило и смутило, так это, как ни странно, такое же удивлённое лицо Трембла. На самом деле, у него было даже более удивлённое лицо.
— Извинения за что?
— Я не хотела и мне не следовало обижать вас и ваше…
Он разразился громким смехом, не дав ей договорить. Рэрити недоумённо переглянулась с Эплджек, но так ничего и не поняла.
— О, Рэрити! Я… я нисколько… я-я вообще не обижаюсь, тем более на вас. Что заставило вас так думать?
— Я… — она была поражена чем-то.
— Рэрити, — он взял её копыта в свои. – Когда я говорю это, я говорю абсолютно откровенно: всё в порядке. Я ценю ваше мнение. Да, не везде согласен, но всё равно благодарен. За всё!
— «Не везде согласен»? – встряла Эплджек, чем обратила на себя внимание обоих. – Она всё верно сказала. На мой – сразу говорю, не самый компетентный – взгляд, это было очень скучно и… сахарно.
— Спасибо и вам за отзыв! – он отпустил Рэрити. – А что, если вы позволите узнать, повлияло на такое ваше впечатление?
— Ну вот, как и сказала моя подруга: героиня не очень.
— Не очень?
— Нет.
— Слишком плоская?
— В яблочко.
Он улыбнулся и, опустив взгляд к полу, словно перенёсся в мыслях куда-то. Эплджек переминалась с копыта на копыто, ожидая, пока он продолжит.
— Я никому этого не говорил, но, во многом, героиню этой пьесы я списал с сестры, — сказал он, подняв голову. – Она тоже была такая… такая волевая, дерзкая. Она помогала мне своей поддержкой долгое время в начале моей карьеры. Я ведь работал в нескольких Мэйнхеттеновских театрах, знаете? Да. Я занимался уборкой сцены, а иногда мне могли доверить вкрутить где-нибудь лампочку. И так около пяти лет, пока Спрингс Стар не уговорила меня самому поставить какой-нибудь спектакль. Мечта, которую я все пять лет вынашивал, знакомясь с театром. Клэрити на неё очень похожа. На Спрингс Стар. Всё удивительно совпало в этот вечер.
Он взглянул на Рэрити, пытаясь ухватить, прочесть поток её мыслей. Единорожка ему показалась удивлённой, и, в какой-то степени, испуганной его реакцией на её извинения. Это его до сих пор забавило.
— Это была история об одиноком грифоне, который, прослышав о замечательном Мэйнхеттене, приезжает в город, но сталкивается с суровой реальностью большого мегаполиса. Довольно грустная, драматическая пьеса с красивым финалом. Я тогда хотел… хотел, наверное, показать какую-то другую сторону привычной жизни, не популярную тогда у масс. Мой персонаж тоже работал за гроши и тоже мечтал о славе, кое-как выживая в этих каменных джунглях. Идея была в том, чтобы продемонстрировать, что в сердце даже такого изгоя, по сути, ничтожества по меркам успешных пони, однако, может быть храбрость в сердце, как и что-то… прекрасное.
— Звучит… — сказала Рэрити, — очень красиво. Почему я никогда не слышала об этой пьесе?
— Публика её освистала. Критики тоже. Да, в ней были объективные проблемы; сейчас, с позиции опыта и профессионализма, я это ясно вижу. Но в основном, мне кажется, сыграло роль то, что тогда были популярны эпосы. Приключенческие истории про бравых героев, сражающихся со злом, но при этом сплочающие всех пони и сеющие любовь и дружбу везде, где появляются. Кстати, популярны они стали не в последнюю очередь благодаря вам, мисс Рэрити, и вам, Эплджек, и вашим друзьям. Я же… долго оправлялся после провала своей первой работы; спасибо моей сестре, она и тогда меня поддерживала. В какой-то момент, признаться, я возненавидел все эти популярные истории, весь жанр, за то, что из-за него всё так обошлось со мной. А потом была постановка Коко Понель в городском парке (за это я вновь благодарю вас, дамы). И… это так на меня повлияло… Более того, я начал замечать, как это влияло и на других пои. Все эти истории о героях, вышедших из обычного народа, собравшихся вместе, помогавших остальным… Всё это вдруг стало так ясно. Эти истории, понял я, объединяли своих зрителей. Говорили с ними на их языке о вещах, которые их тревожат; давали понять, что они не одиноки в своих мыслях. Это был такой своеобразный культурный процесс, который привёл нас к сегодняшней Эквестрии. Моей следующей работой стала пьеса о пегасе, который спасал родной город от надвигающейся бури. Пьеса, которая принесла мне первые восторженные отзывы и признание. Пони искренне полюбили эту историю, то, что она в себе несёт. Как после полюбили и большинство остальных моих работ; как полюбили и меня, а мне… даже не знаю, что ещё нужно.
Он взял передышку в своём рассказе; достал очередную сигару и закурил. Вновь витиеватый дым поднялся над ними и начал перестраиваться в воздухе.
— Возможно, я не самый глубокомысленный деятель театра, это правда. Но мне нравится, когда мои работы находят отклик в пони. Зал оваций, ощущение причастности к чему-то гораздо большему, чем я. Вот, ради чего я работаю в театре. Я здесь в своей тарелке, если хотите, — он сделал затяжку, прокашлялся. – Ну не может, на мой взгляд, важным быть что-то одно, а все при этом говорят про другое. Может быть мои работы мимолётны. А мне нравится. Я люблю каждую из них, и мне нравится ими заниматься. Тем более, что так я могу познакомиться и с удивительными пони. С вами, и вашей дочерью, например, из недавнего.
— Как вы этого добились? – перебила его Рэрити. Трембл недоумённо перевёл на неё внимание. – Как у вас это получается?
— Что получается?
— Так работать. Делать то, что вы делаете, не испытывая при этом чувство… бессмысленности всего. Это только из-за эмоций, из-за общения с другими пони? Есть что-то ещё?
— Ну, я… — он замялся, прежде чем ответить на эти вопросы. – Ну, в общем-то, да. Это всё ради эмоций, ради новых впечатлений. Я даже не знаю. Я просто работаю и всё. Мне комфортно, я даже как-то не задавался подобными вопросами.
Слова эти отпечатались для неё в холодных стенах здания театра. Рэрити разочарованно отвела взгляд от Трембла и вновь постаралась найти что-то среди раскинувшегося перед ней вида с балкона. Стало светлее; музыканты в зале покинули свою импровизированную сцену и пони вновь вернулись к своим разговорам. Рэрити больше не видела смысла оставаться на балконе.
— Пойду, проведаю Клэрити, — сказала она, отходя от перил.
— Он будет очень рада вас видеть.
Рэрити кивнула ему в ответ, и ничего больше. Уже через мгновение она скрылась за стеклянными дверьми, оставив двух пони на балконе совершенно одних.
Дважды услышав в толпе своё имя, она остановилась, стала выискивать среди обилия пони источник направленного лично к ней возгласа. Наконец, несколько пони с очень воодушевлёнными и озабоченными лицами подошли к ней. Одну пегаску из их компании она уже знала.
— Здравствуйте, мисс Рэрити. Вы, наверное, не помините, я…
— Пэппер Спот, журналист «Кантерлотского вестника». Я помню.
— Всё-таки решили выйти в свет? На вас повлияло наше интервью?
— Я здесь только из-за своей дочери. К которой, к слову, я направляюсь прямо сейчас, так что если позволите…
— Ещё всего один вопрос, — они быстро догнали её, вынудив остановиться. – Мистер Трупер уже предложил вам сшить костюмы к его следующей пьесе?
— Что?
— Как мы знаем из достоверного источника, — сказал усатый пони, стоявший справа от журналистки, — мистер Трупер очень рассчитывал на ваше появление. Так он сказал вам о намерении предложить вам работу над костюмами в следующей пьесе?
Рэрити оказалась в замешательстве. К ней вдруг вернулся весь негатив, вся неприязнь к работам Трупера, и самому их автору, которые ему ловко удалось развеять в недавнем разговоре. Злость на Трембла, на саму себя, на этих журналистов на какое-то время охватила всё её естество, искрами отразилась в глазах Рэрити. Злость, которую она, однако, подавила.
— Без комментариев, — сухо сказала она и попыталась пройти мимо.
— Мисс Рэрити, и всё же! Как вам пьеса? Вы ещё будете появляться на таких мероприятиях? Как вы переживаете раз…
— Довольно, мисс, — раздался жёсткий, всепроникающий голос откуда-то со стороны.
Мисс Шэйдлав, ранее одна из самых известных и опытных актрис Кантерлотского театра (ныне – пони, профессионал, играющая сварливых матерей в постановках, уровня творчества Трембла Трупера), предстала перед ними в длинном, тёмно-зелёном платье, с завязанными в строгий пучок покрашенной гривой. Её лицо было словно высечено из камня и своим высокомерным взглядом она сейчас смотрела в их сторону, отчего у Рэрити вдруг возникло желание сжаться до крохотных размеров.
— Оставьте свою добычу в покое; мисс Рэрити не хочет с вами разговаривать. Имейте достоинство, — твёрдо, не в меньшей степени и надменно сказала она, после чего журналисты вокруг Рэрити стыдливо опустили взгляд в пол. – Здесь вполне достаточно тех, кто с радостью поотвечает на ваши дурацкие вопросы. А теперь, кыш!
Им не пришлось повторять дважды, стоит заметить. Они тут же разбежались в разные стороны, растворившись в толпе. Рэрити стояла как вкопанная, ощущая на себе суровый взгляд мисс Шэйдлав.
— Спасибо вам. Даже не знаю, как я могу…
— Просто идите, куда шли, Рэрити. Поверьте, ваши благодарности мне не очень интересны.
Рэрити почтительно кивнула. Сердце в груди колотилось, как бешенное; кровь громким потоком проносилась в висках. Шэйдлав вальяжно ушла обратно, в глубины сплетений театральных проходов, оставив Рэрити стоять посреди зала. Глубоко вздохнув, и ещё немного подождав чего-то, единорожка всё же возобновила свой путь.
Гримёрка Клэрити представляла из себя просторное, формы прямоугольника помещение, вдоль сторон которого растянулся гримёрный стол и вешалки с костюмами; стены, окрашенные в бордовый, освещались яркими лампочками, расставленными вокруг прилегающих к столу зеркал. На полу валялось несколько костюмов и закатившаяся под стол гримёрная бижутерия, которой было полно и на самом столе. Лавандового цвета единорожка, Клэрити, сидела по его центру, и смотрела в собственное отражение, гипнотизируя его, судя по взгляду. Когда дверь открылась, и вошла Рэрити, она также увидела это в зеркале. Даже не оторвала взгляда от его поверхности.
В комнате повисло молчание. Обе единорожки не шевелились, смотря друг на друга через свои отражения.
— Привет, мам.
— Привет, — ответила Рэрити. Банально. – Я-я пришла сказать… ах, ты великолепно играла на сцене, дорогая.
— Спасибо, — она замолчала. Потом решила добавить, — Это было довольно увлекательно. Мне нравится мой персонаж. Мне кажется, наши судьбы во многом схожи.
Рэрити приняла этот выпад. Она осмотрела гримёрку, представляя, как Клэрити готовится к выходу на сцену: накладывает театральный макияж, повторяет текст перед зеркалом; как она перед ним же ждёт, когда дверь откроется, и войдёт Рэрити.
— Так… — начала белоснежная единорожка. – Как твои дела, в целом? Нам так и не доводилось нормально поговорить всё это время.
— Неплохо. Недавно встретилась с одним довольно молодым пони.
— Неужели? – Рэрити заметно оживилась. – Кто он? Я его знаю?
— Нет, — Клэрити развернулась на стуле, лицом к Рэрити. Их взгляды пересеклись. – Он лишь недавно в Кантерлоте – мистер Трембл пригласил его приехать из Мэйнхеттена, чтобы помочь с постановкой.
— О, он тоже актёр?
— Он композитор. Его работу ты слышала в зале, — она остановилась, закусила губу, затем продолжила. – Спасибо, что пришла. Я знаю, ты сейчас не очень любишь посещать подобные мероприятия, но… это было очень важно для меня.
— Дорогая, я бы ни за что такое не пропустила, — Рэрити тепло улыбнулась и сократила дистанцию между ними обеими, присела на соседний стульчик, спиной к зеркалу.
— Как тебе вообще пьеса?
— Актёры играли хорошо, — иронизировала Рэрити. – Костюмы тоже были ничего. И, знаешь, теперь, когда ты это упомянула, музыка и впрямь была чудесной.
— Никаких похвал сценарию? – усмехнулась Клэрити.
— Нет, — забавно ответила белоснежная единорожка.
Из-за того, что она сидела спиной к зеркалу и лампочкам, её лицо было обтянуто тенью. Клэрити ухмыльнулась, глядя на мать, затем повернулась на стуле, к своему отражению, и принялась менять макияж с театрального на более светский.
— Я пыталась убедить его сделать персонажей более сложными, но он был полностью поглощён идеей создавать какой-то символ. И, как видно, не прогадал.
— Мне показалось, он слишком увлёкся пением дифирамб в сторону главной героини. В результате получилась какая-то слишком сахарная и банальная история о, разумеется, прекрасной девушке из высшего общества; идеальной, что аж жуть. Мне так кажется. Разумеется, я могу ошибаться, и…
— Ты можешь?
— Могу. И если что-то не так, я извиняюсь. Я знаю, что ты наверняка в выборе роли руководствовалась…
— Тем, что это Трембл Трупер, — вновь перебила её Клэрити, безразлично, – знаменитый, популярный постановщик, на чью новую пьесу пойдёт пол-Кантерлота, и может среди них найдётся тот, кто предложит мне роль получше. Вот и вся разгадка, мам. Так что не надо здесь извиняться. Тебе это не идёт, и я не хочу, чтобы ты со мной деликатничала.
— Хм. Так всё дело только в этом? Это расчёт? Ты сказала, что тебе понравилась героиня.
— Было занятно её играть, некоторые вещи в ней нашли у меня отклик. Но нет, это не мечта, и я уж точно надеюсь, что не предел моей карьеры. Вот об этом я говорю.
Рэрити с упоением слушала и смотрела на свою дочь. Временами, она была вылитая мать; кровь от крови; такая же женственная и слегка импульсивная. А временами, проявляла поразительную рациональность, какая была у её отца. В детстве, она очень любила проводить с ним время. И Рэрити это всегда казалось милым.
— А как тебе персонаж матери? – Клэрити закончила с макияжем; она словно преобразилась; её лицо стало более броским, глянцевым. Она откинулась на спинку стула, перебросив взгляд на мать.
Рэрити вспомнила, как Шэйдлав пересеклась с ней в зале. Эта пони, как в жизни, так и на сцене, внушала всем, кто смотрел на неё, какой-то трепет перед своей персоной.
— Какого было с ней работать? – спросила Рэрити.
— Я первая спросила.
— Пожалуйста, моё искушение узнать, какая она вне сцены, слишком велико. Нет сил терпеть.
— Ну… в любом случае, я едва ли скажу тебе много. Откуда мне толком знать, как с ней работать? Она редко была на репетициях; если и общалась с кем-то, то отчитывала мистера Трупера, а на меня вообще смотрела, как на официантку придорожного кафе. Но на сцене она смотрится хорошо – этого не отнять.
— Так некоторые пони правы, когда говорят, что Шэйдлав перестала играть, когда начала выбирать подобные роли?
— В ней есть элемент притворства, как мне показалось, — как и её мать, Клэрити также могла отличиться проницательностью. – Но в целом… да, что-то в этом роде. Так как тебе её персонаж? На этот раз ответь прямо.
Рэрити промолчала. Она ощущала на себе выжидающий взгляд дочери, так упорно мучавшей её этим вопросом.
— Я преклоняюсь перед мастерство мисс Шэйдлав, — начала она. – Но на протяжении всей пьесы у меня было острое ощущение фальши; она вся сочилась из её персонажа. Мне кажется, он невозможен. Такое бывает, когда автор не любит героя, как своё дитя, и начинает приписывать ему все свои самые нелюбимые недостатки. Как зритель, я это чувствую. И понимаю, что меня дурят.
— Что-нибудь ещё?
Рэрити соприкоснулась взглядом с взглядом дочери. Немного, они обе помолчали.
— Нет. Это всё.
Клэрити не отводила глаз от матери; никто из них не отводил. Они сидели в полной тишине, среди как будто бы сужавшихся стен.
— Да, она действительно вышла чересчур антагонистом. Впрочем, это не такая уж большая проблема, народу всё равно всё понравилось.
Она вдруг очень дерзко посмотрела на мать.
— Я хочу тебе кое-что показать, — сказала Клэрити.
Она встала и твёрдой походкой направилась к неприглядному дивану, который стоял у самой дальней стены комнаты. С краю гримёрного стола покойно стоял красный небольшой красный чемоданчик; Клэрити с помощью магии левитировала его к себе и закинула на самый центр дивана. Жестом и взглядом, она пригласила Рэрити подойти поближе.
Красный чемоданчик притягательно блестел в свете лампового освещения. Диван под ним был обит в болотного цвета фабричную ткань; на нём был изображён не очень понятный узор, судя по всему, предполагавшийся быть переплетением блеклых цветов и ветвей крыжовника.
На чемоданчик была прикреплена жёлтая бумажка, с оставленным посланием: «Мисс Клэрити, лично в копыта». Всё это выглядело довольно формально, не необычно, но Рэрити всё равно почувствовала, что не хочет заглядывать внутрь.
— Это подарок мне. Недавно прислали, чем, признаться, сильно меня удивили, — сказала Клэрити, магией начиная отпирать замочки. – Оно проделало весь путь досюда, аж из самого Мэйнхетенна. И мне нужен твой взгляд, как эксперта.
Клэрити открыла крышку. Яркое, золотистое и лёгкое платье надменно покоилось на дне красного чемоданчика, с мягкими стенками внутри. Рэрити почувствовала, как кровь прикипает к вискам. Рядом с платьем лежала вторая записка: «Моей дорогой подруге, Клэрити, от…»
— Сэнди Даймонд, — вслух дочитала за неё Клэрити. – Я планирую надеть его сегодня вечером, когда выйду в зал. Что скажешь?
Рэрити всмотрелась в золотистое платье, смотревшее на неё со дня чемоданчика. «Как там было?», подумала она: «Когда ты смотришь в бездну, бездна тоже смотрит в тебя». Вдруг она ощутила на себе дерзкий, вызывающий взгляд дочери, и внезапно осознала, как тускло и темно было в этой комнате. Клэрити теперь никуда не спешила; внимательно следила за реакцией матери, пытаясь разглядеть движение её мысли. И именно в этом ошиблась.
— Оно чудесное, дорогая, — произнесла Рэрити, когда чувства улеглись, и она вернула себе самообладание.
Лицо Клэрити преобразилось в каменное изваяние раздражённости: скулы поднялись, веки сузились губы вплотную припали к челюстям.
— Правда? Я рада, что тебе понравилось. Переживала, что ты не оценишь мой выбор, особенно после того, что написала о тебе Сэнди.
— Дорогая, какими бы ни были наши с Сэнди Даймонд отношения и личные разногласия, я всегда признаю хорошую работу, если её увижу. Кроме того, я всегда уважаю выбор своей дочери.
— Но ты любишь другой тип платьев.
— Дорогая, у всех разные вкусы. Слушай, если ты позволишь, я схожу, проверю как там Эплджек. Бедняжка к этому моменту уже должна на стенку лезть от всех этих скучных светских бесед. Она наверняка в зале, мы будем ждать тебя там.
Она спешно направилась к выходу, минуя разбросанные костюмы и вешалки, расставленные по всей гримёрке. Клэрити сделала несколько шагов вперёд, твёрдо встав на пол.
— «Разные. Вкусы»!? – громко переспросила она, и её слова эхом пронеслись по комнате.
— А? – Рэрити обернулась. – Ну… да. Что тебя смутило?
— Даже не знаю. Может быть то, что я слышу это от той пони, которая, по своим собственным многочисленным признаниям, эту фразу ненавидит!
— Ну, я её не очень люблю, но я всё же могу иногда использовать…
— Тебе так это нравится? – на лице Клэрити отразилось ещё и отчаяние, в довесок ко всему, что на нём уже было. – Ты хоть понимаешь, как… унижаешь меня каждый раз? Может, ты не знаешь; может, ты не видишь, я-я правда уже хочу просто разобраться в этом!
— О чём ты говоришь?
— Всегда! Ты выходишь в общество, ты выходишь к ним и играешь в замечательную пони, которая всегда деликатна, которая в-всегда подбирает нужные слова – ладно! Я понимаю. Но не играй в эту игру со мной, потому что я знаю, кто ты. Я знаю, что за всем этим, знаменитая кутюрье Рэрити – это всего лишь…
Она замолчала.
— Что? – твёрдо спросила Рэрити.
— Всего лишь ты. Надменная и влюблённая в себя. И я устала, да, я устала от твоего снисходительного отношения ко мне.
— Нет никакого снисходительного отношения, Клэрити. Ты вбила себе в голову, что…
— Нету?
— Нет.
— Тогда как тебе идея с платьем. Без раздумий, просто скажи ответ.
— Платье хорошее.
— Идея того, что я выйду в нём на публику, и все увидят это!
Рэрити замолкла, уничижительно смотря на дочь. Та делала то же самое.
— Иди.
— Что?
— Иди, если тебе угодно. Мне всё равно, что об этом подумают, или напишут другие, так что если тебе так этого хочется, то пожалуйста, я не держу тебя.
— О, Селестия, да ты всегда любила это общество, тебе всегда было не всё равно.
— К чему всё это?
— К тому, что я не собираюсь больше терпеть того, как ты врёшь мне в лицо, — Рэрити в ответ на это закатила глаза. – Как врёшь мне, и как врала отцу!
— Что ты вообще несёшь?
— Давай. Наори на меня, мы наконец посмотрим, как ты это делаешь.
— Нет, Клэрити.
— Почему? Потому что ты боишься, что кто-то ещё узнает, какая ты? Я знаю тебя, так что здесь, в стенах этой комнаты, ты можешь не притворяться. Наори на меня.
— Всё вело к этому, так? Это первопричина, да? Эта пьеса, эта… писанина про маленькую, несчастную девочку, которую притесняет её мать – ты к этому вела, так?
— Да. Отчасти, так.
— Я не такая, как твоя мать со сцены. Если хочешь сделать из меня антагониста, чтобы оправдать свои заскоки, то…
— Мои заскоки? Вот! Вот то, о чём я говорила. Ты начинаешь раскрываться, давай продолжать. Обсудим мои заскоки.
— Я проверю, как там Эплджек, — она начала вновь уходить.
— Если ты повернёшься ко мне спиной сейчас, то это всё. Так что или ты остаёшься, и мы решаем это, или уходишь, и мы никогда друг с другом не пересекаемся.
— Ты серьёзно? – Рэрити остановилась, взглянула на Клэрити.
— Ты проницательна. Сама скажи.
Клэрити выглядела слегка подавленной; с этими усталыми глазами, смотревшими на мать. Рэрити почувствовала, как пол проваливается под копытами.
— Я хочу это услышать, мам. Я хочу услышать всё, что хочешь мне сказать, и я готова. Поэтому, давай, выпускай всё это.
Рэрити закрыла глаза, лицо её отразило болезненную печаль, которую она испытывала. Она открыла глаза; её взгляд не был обращён на дочь, но куда-то в сторону. Она покачала головой.
— Нет, — произнесла она. – Прости, но… нет.
— Тогда позволь мне сказать это по-другому: Каждый раз, когда меня спрашивали, те же журналисты, о том, как я отношусь к своей матери, я отвечала, что Рэрити – одна из самых добрых и прекрасных пони, каких я знаю. Если меня спросят сейчас тот же вопрос, я отвечу, что Рэрити – меркантильная кобыла, чьи платья лучше её самой. Только представь заголовки: «Сенсация: Рэрити, знаменитая кутюрье и дизайнер – лицемерная змея, чья последняя работа – кусок навоза». Что ты на это скажешь?
Рэрити промолчала, пожала плечами.
— Не вижу здесь ничего сенсационного.
Она устало направилась к выходу; закрыла за собой дверь. Всеобъемлющая тишина заполонила всю комнату, вынудив Клэрити бессильно сесть на диван.
Рэрити нашла себя на балконе, пытавшейся надышаться свежим воздухом. Эплджек здесь не было; на её поиски она отправится чуть позже. А пока, Рэрити хотела лишь одного – отдохнуть от разговоров, этих бесконечных бесед, которые будто бы разом свалились на неё этим вечером.
Она обнаружила, что была на балконе не одна. Серьёзная кобыла в тёмно-зелёном, строгом платье стояла в стороне от Рэрити, и наблюдала за редкими пони, ходившими внизу по улице.
— Спасибо вам ещё раз, мисс Шэйдлав, — сказала Рэрити, стараясь отвлечься от раздумий.
Она ничего не ответила. Вообще не подала признаков, что хоть что-то слышала. Рэрити это слегка бесило. Она помолчала ещё немного, затем вновь подала голос.
— Спасибо, мисс Шэйдлав.
— Ты говоришь со мной? – надменно сказала кобыла, всё равно не обращая внимания на Рэрити.
— К кому ещё здесь я могла обращаться?
— Не стоит говорить со мной в таком тоне, девочка, — Рэрити открыла для себя, что ей не нравится, когда её называют «девочкой». – Лучше собери свои копыта и пойди на них к этим «высококультурным» пони, а у меня нет настроения быть чьей-либо собеседницей.
Рэрити отвернулась, оставив её в покое, отвернулась в сторону парка, пусть её слова и были для неё неприятны. Она представила себе, как мисс Шэйдлав отчитывает Трембла Трупера на репетициях, препирается с ним в разговорах о роли; пустой и глупой роли, не соответствующей её уровню. Рэрити представила, как Шэйдлав стоит на сцене, зачитывая – не отыгрывая – реплики, пока на неё смотрит толпа слишком много мнящих о себе пони. А она всё продолжает стоять на сцене, не очень-то в этом и заинтересованная.
— Вы раньше были прекрасной актрисой, — сказала Рэрити, продолжая смотреть прямо. – Что же случилось?
— Была прекрасной актрисой? Девочка, не задавайся. Я…
— Были. Не притворяйтесь. Как будто вы были рады работать с Тремблом Трупером.
Шэйдлав развернулась к единорожке, пока та всё ещё смотрела на стоящую в центре парка статую Селестии. Забавно, но от её уничижительного взгляда Рэрити хотелось поднять голову повыше.
— Моя работа касается лишь меня, и поверьте, меня не интересует мнение устаревшей швеи откуда-то из деревни. Как назывался тот посёлок, откуда вы…
— Понивилль, — гордо сказала Рэрити. – Он звался Понивилль, и сейчас в нём находится резиденция принцессы Дружбы, объединившей пол-Эквестрии одной идеей.
— Не надо передо мной кичиться связями, Рэрити.
— О чём вы? Твайлайт сейчас там, а я здесь, и мы не пересекались уже несколько лет. У меня нет повода предъявлять вам мои связи.
— Тогда о чём весь этот разговор?
— Может, я хочу узнать вас, — Рэрити взглянула на неё. – Я действительно швея из провинции, мисс Шэйдлав. Но как будто бы это что-то значило.
Шэйдлав оценивающе оглядела Рэрити с копыт до головы, сурово вынося в голове вердикт. Рэрити на мгновение углядела в ней тот самый, упомянутый Клэрити, элемент притворства, когда некогда великая актриса высокомерно подняла голову, лицом выдав раздражение.
— Спасибо, что отогнали от меня журналистов, — вновь вернулась к первой теме Рэрити. – Это было мило с вашей стороны.
— Напротив, это было жалкое зрелище, — Шэйдлав оперлась на ограду балкона. – Итак, о чём вы хотели меня спросить? Вы же не просто так решили тратить моё время.
— Почему вы продолжаете этим заниматься? – серьёзно спросила Рэрити. – Вам явно не доставляет удовольствия стоять здесь, среди этих пони. Среди вообще каких-либо.
— Почему я делаю то, что является моей работой? – переспросила Шэйдлав. – Рэрити, что вы умеете?
— Простите?
— Вы не выращиваете яблоки, как ваша подруга, вы не отвечаете за страну, не ставите пьес. Что вы делаете целыми днями?
Рэрити пожала плечами.
— Я шью наряды.
— А я играю в театре. У каждого из нас своё место в этом мире.
Рэрити поморщилась, не совсем понимая сказанного. Шэйдлав же казалась ей сейчас чуть более мягкой, чем в начале разговора.
— И всё же… — продолжила Рэрити. – Это ведь уже не приносит тех же чувств, как раньше?
— А вы думаете всё на свете остаётся прежним? Не меняется, ощущается также, как вчера? Я продолжаю этим заниматься, потому что это моя работа. Потому что моя кьютимарка, будь она неладна, связана с театром, и, по существу, ничего кроме того, чтобы красиво быть на сцене, я не умею также хорошо.
— Но ведь это творческая работа. Разве можно хорошо ею заниматься, если не чувствуешь былого желания, эмоций?
— Рэрити, у меня было четыре брака, пятеро детей. Думаете, у меня ещё остались какие-то эмоции? Я хороша в том, что я делаю, и живу неплохо. Я считаю, у меня нет права жаловаться.
Ветерок приятно дунул ей в лицо. Да, Рэрити заметила, что тут вообще вновь есть ветерок, и это её подбодрило. Однако, слова Шэйдлав подействовали на неё совсем противоположным образом; она почувствовала, как с каждым повторным их обдумыванием, всё глубже и глубже скатывается в самые тёмные глубины своей депрессии.
— Спасибо, мисс Шэйдлав, — сказала она, направляя взгляд на собеседницу. – Я, пожалуй, пойду.
— Я тоже была когда-то в вашем возрасте, Рэрити, — произнесла Шэйдлав, смотря на удаляющуюся единорожку. Та остановилась. – Но никому об этом не говорите.
Рэрити почтительно кивнула, уходя.
Зал, несмотря на весьма поздний час, всё ещё был наполнен пони. Кто-то из них общался и терял всего себя в светских беседах, кто-то ходил вдоль накрытых и заставленных угощениями столами, исследуя весь ассортимент; яркие, величественные краски преимущественно белых, с вкраплениями золотистых орнаментов, стен на общей картинке смешивались с пёстрыми нарядами гостей и впечатляющими гривами женской их части; кто-то объявил о начале танцев, и те развернулись в центре зала. Кроме того, это означало, что мероприятию осталось ещё недолго, и оно вот-вот перейдёт к своему логичному завершению.
Рэрити и Эплджек решили не принимать в этом участия. Эплджек очень понравились круассаны, и она не отходила от тарелки с ними практически весь оставшийся вечер. В любом случае, танцы и беседы ей не так интересны. Так что они с Рэрити спокойно стояли у тарелки с круассанами и смотрели на всё со стороны. Что, стоит заметить, их вполне устраивало.
— Как думаешь, Эплблум пошёл бы такой же наряд, как у той вон дамы, — сказала Эплджек с набитым ртом, указывая на одну из гостей, наряженную в винтажное синее платье.
— Я думаю, она бы смотрелась в нём обворожительно.
Эплджек тихонько посмеялась, представив себе эту картину. Рэрити ничего не смогла с собой поделать, кроме как тоже чуть-чуть хихикнуть.
Её позитивный настрой сам собой улетучился, когда она заметила, кто к ним идёт. Трембл Трупер, вместе с Клэрити, улыбчиво направлялся прямо в их сторону, пару раз махая копытом.
— Мисс Рэрити, я рад, что вы ещё не ушли, — сказал он, когда они подошли ближе.
— Сама себе удивляюсь. – сказала Рэрити, отворачиваясь.
— Удивление – вещь хорошая. А, Эплджек, смотрю, вам понравились круассаны. Мне они тоже нравятся.
— Понимаю, — сказала Эплджек, примерно оценив тучность мистера Трупера. Смотря на это, Рэрити не смогла сдержать улыбки.
— Здравствуйте, Эплджек, — Клэрити выглянула из-за Трембла.
— Привет, Клэрити.
— Как вам вечер? Надеюсь, мама ещё не утомила вас своими разговорами о высоком обществе.
Этот укол в свой адрес, Рэрити без удовольствия проглотила, изобразив на лице довольно холодную улыбку. Эплджек увидела это и осторожно ответила:
— Нисколько. Вообще, хороший вечер. И ты на сцене была хороша! Да.
— Спасибо.
— Я рад, что все получают удовольствие. Я так точно! — сказал Трембл Трупер, широко улыбаясь. Он взглянул на Рэрити. – Мисс Рэрити, есть ещё одна вещь, которую, если позволите, я бы хотел с вами…
— Нет.
— Я даже не договорил.
— Да, я заметила. В этом и заключается суть перебиваний, коим я и воспользовалась. Так что нет, мистер Трупер. Что бы это ни было – я сейчас не хочу ничем заниматься.
— Но хотя бы выслушайте.
— Мистер Трупер, что означает слово «нет»?
— Рэрити…
— Не стоит, мистер Трупер, — вмешалась Клэрити. – Моя мама ясно дала понять, что ей нет дела до того, что вы хотели бы ей предложить. Она явно пони не нашего полёта.
— Ты всё ещё хочешь продолжить наш разговор в гримёрке?
— М, о чём ты? Наш разговор был закончен, чего в нём продолжать?
— К-какой разговор? – недоумённо пробормотал Трембл Трупер.
— Тогда я рада, что мы это решили. Как насчёт того, чтобы теперь общаться нормально?
— Серьёзно, что за разговор?
— Не забивайте голову, мистер Трупер, — Эплджек взяла с тарелки круассан. – Это что-то там их личное.
— Мы итак общаемся нормально, разве нет? – продолжала Клэрити. – Мистер Трупер как раз хотел сделать тебе заманчивое предложение, но это ты сразу восприняла всё в штыки, и…
— Я восприняла в штыки? Я просто отказала, максимально деликатно…
— Это было не так уж и деликатно.
— Хорошо, может не так деликатно, как стоило, но я сделала это потому что… у меня нет времени.
— А чем ты занята?
— И желания.
— Что ты делаешь целыми днями? Кроме того, что лежишь в кабинете.
— Девочки, успокойтесь, — вмешалась Эплджек, разводя копыта к обеим единорожкам. – Давайте просто спокойно проведём остаток вечера и… к примеру, насладимся музыкой.
В центре танцующих пар пони, на импровизированном подиуме, стояла группа музыкантов и играла классику. Скрипка, ударные и духовые инструменты гармонично переплетались между собой, рождая прекрасное музыкальное звучание в воздухе, которое разносилось по всему залу.
— Вот, я согласен с мисс Эплджек, — сказал Трембл Трупер.
— Я тоже, — согласилась Рэрити, не отрывая взгляд от дочери.
— В кои то веки, в чём-то мы согласны.
Обе единорожки прекратили глазеть друг на друга; Рэрити устроилась поближе к Эплджек; Клэрити стала выбирать, что можно взять со стола.
— Вот и хорошо, дамы! – начал Трембл Трупер. — Знаете, я думаю, что мы все начали с чего-то не того. Как насчёт…
— Кстати, ты рассказала ему, что думаешь о пьесе?
Рэрити резко повернулась всем телом к дочери, отчего Эплджек едва не подавилась круассаном. Трембл Трупер также подскочил.
— Я думаю, сейчас не лучшее время… — он не успел договорить.
— Ты собираешься теперь весь вечер вести себя так? – сказала Рэрити, обращаясь к дочери, пока та всё выбирала угощения на столе. – Пожалуйста, скажи, чтобы я знала, когда мне стоит уходить, я готова.
— Рэрити, — тревожно проговорила Эплджек.
— Ты можешь уходить хоть сейчас, я тебя не держу.
— Клэрити!
— Дамы, прошу… Умоляю, давайте просто забудем все наши обиды, и, я уверен, тогда улыбка снова засияет на наших – ваших – прекрасных лицах.
— Давай, — продолжала Клэрити. – Скажи ему.
— Я сказала.
— Скажи ему.
— Я сказала! Всё, что я думаю, он уже знает. Всё, как есть.
— Неужели? – Клэрити искоса взглянула на Трембла Трупера.
— Да, это так, — признался тот. – Приторно, сахарно, всё так. И в этом нет ничего плохого; у каждого своё мнение. Я, напротив, даже рад, что мисс Рэрити…
— О, бросьте нести эту чушь, — прервала его Клэрити. Она оторвалась от разглядывания еды. – Допустим. Что она вам сказала? Что сценарий плох; что персонажи ей не понравились; всё вот это вот? Я вас умоляю. Ей не понравилась пьеса, потому что она задевает её чувства…
— Это бред, — вклинилась Рэрити.
— Её непоколебимые чувства о собственной замечательности! Что, мам, тебе особенно не понравилось, ты говоришь? Персонаж матери. Невозможен. Или скорее «неприемлем»? Для тебя. Потому что ты что-то в нём видишь.
— Клэрити.
— Что-то знакомое. Возможно, тебе так не нравится этот персонаж, потому что ты не хочешь признаться, что вы весьма похожи.
— «Похожи»? О, Селестия, о чём ты говоришь? Где? Где мы похожи?
— Так и есть. У вас очень схожая роль.
— Роль!?
— Да, мам, роль! Вы обе так много мните о себе, вам обеим так не всё равно, что там скажут в обществе, одиночки.
— Правда? А как насчёт тебя тогда? М? У тебя какая роль?
— Причём здесь я?
— Какая у тебя роль? Может, ты как главная героиня? Бедная, бедная моя девочка, так сильно она страдает от своей ужасной матери. У меня слёзы наворачиваются.
— Это история о преодолении общественных барьеров. О победе чувств над чёрствостью…
— Вот, точно, правильно! – пытался вмешиваться Трембл Трупер. – Давайте это и обсудим? Пожалуйста!
— И абсолютно ясно, почему она тебе так не понравилась, — закончила Клэрити.
— К чему ты это сейчас?
— Ты стареешь! И твои чувства становятся всё более блеклыми, ты уже не можешь даже нормальные платья делать! О чём вообще тут стоит говорить?
— Ты понятия не имеешь, что несёшь. Ничего у меня не становится более блеклым; чувства со временем становятся сложнее, более комплексными. Ты думаешь, на сцене – это были чувства? Реальные чувства, реальных, думающих пони? Это было совсем базовое их состояние, сплошной примитив!
— Рэрити, ну правда, — Эплджек попыталась успокоить подругу.
— Вот об этом я и говорю. Ты просто не поняла суть пьесы, ты слишком закрылась, чтобы прочувствовать всё её нутро. Видимо, это лишь вопрос времени, когда ты окончательно станешь такой же, как Шэйдлав, такой же бесчувственной.
— Она… — Рэрити замолкла, чтобы чуть-чуть успокоиться. Ей было почти физически больно, она почувствовала, как глаза начинают намокать. – Она не такая, на самом деле. Мы с ней поговорили и…
— Разумеется, ты будешь её оправдывать. Вы, стареющие пони, все одинаковые, все разучились ловить в воздухе то, что раньше вдохновляло и тревожило вас. Стали…
— К чему ты всё это говоришь?
— Стали подобны одиноким гранитным могильным плитам. Лишь оболочкой, наглядной репрезентацией, некогда живших по…
— Мы с твоим отцом любили друг друга, когда разводились.
Молчание среди всех. Гости продолжали танцевать, музыканты играли свои партии, но то было где-то очень далеко. Их звуки не доносились до места, где стояли Рэрити и остальные. Тяжёлое дыхание и эхом проносящееся в голове биение сердца; Рэрити печально смотрела в глаза дочери, которая внезапно потерялась в потоке вариантов слов, стояла с приоткрытым ртом, будто застывшим перед тем, как выдать очередную фразу. Трембл Трупер и Эплджек сурово молчали, опустив взгляд к полу. Вокруг словно померк свет, низводя стоявших друг напротив друга пони в осязаемую тьму, без наличия конца и края. Рэрити почувствовала, как ком в горле постепенно нарастает, закрывая дыхательные пути, слезами подбираясь к глазам белоснежной единорожки. Она, однако, не позволила им пролиться, копытом вытерла намокшие веки и тяжело вздохнула, пытаясь не смотреть на стоявшую перед ней кобылку.
— Я… — с трудом произнесла она. – Я, пожалуй, пойду. Это был хороший вечер, хорошая пьеса, и я слишком устала, чтобы… Я хочу спать, — она попыталась сдвинуться с места; встретилась взглядом с Клэрити: взглядом, полным сожаления, как ей показалось. – У тебя… очень красивое платье.
Белоснежная единорожка поспешно покинула их компанию, оставив каждого стоять в одиночестве. Клэрити почувствовала, как единственная непослушная слеза пробежала по лицу, оставляя блестящий след на лавандовой шёрстке. Гости продолжали кружиться в танце, прижимая партнёров в объятьях.
Лунный свет украдкой проникал через прозрачные шторы внутрь кабинета, равномерно ложившись по всей доступной поверхности. Лампы в комнате были погашены, да и не особо нужны. Холодный ветерок осторожно тревожил и приподнимал тоненькие занавески у окна, тихонько перемещаясь по всей комнате. Он не был приятным или освежающим, для этого был уже слишком поздний час (около часа ночи); он был холодным.
Рэрити, съёжившись под уютным пледом, пристально вглядывалась в свою последнюю работу. Тёмное платье с высоким воротом было плотно натянуто на манекен, и своим видом в тёмной комнате представлялось полностью закрывающими всё, кроме его головы. Рэрити попробовала взглянуть на него под другим углом; наклонила голову. Ей вдруг вспомнилась беседа с Шэйдлав, произошедшая между ними на тихом балконе. Она осторожно дотронулась магическим свечением до платья, до его ворота, обхватив его покрепче. То, в свою очередь, никак не отреагировало. Оно было всё также натянуто на манекен и давала совсем незначительный отблеск в свете от окна. И ничего больше. Она прикусила нижнюю губу, ожидая от себя определённых усилий; её рог светился голубым свечением. Затем, она дёрнула. Это было на удивление легко. Поэтому она дернула ещё раз; ещё много раз за ночь.