Питающиеся страхом
VIII. Пленница
Спускаясь по ступенькам, Кризалис всё ещё пыталась смириться с мыслью, что её слугой оказалась столь бесстрашная и легкомысленная единорожка. «Может, это даже хорошо, — подумала королева. — Трусиху пришлось бы заставлять всё делать криками и болью, а этой малявке можно лишь сказать, и она сразу угомонится».
— Вот что, Пенсил, — пророкотала Кризалис, прерывая поток слов. — У оказанной тебе чести есть несколько правил, которые ты должна беспрекословно соблюдать, чтобы я не убила тебя и не нашла кого-нибудь другого. Первое: тебе запрещено покидать пределы этого дома. Второе: тебе нельзя задавать слишком много вопросов личного характера.
— Ага, — единорожка уже что-то чертила на неизвестно откуда появившемся кусочке бумаги.
— Что ты делаешь? — возмутилась Кризалис, когда она копытом погладила кончик её хвоста.
— Вот! — Пенсил левитировала ей рисунок, схематично изображавший её, спускающуюся по лестнице, сбоку.
— Хар, ладно, проехали, — Кризалис ничего не сказала, наваливаясь плечом на дверь, которая со скрипом отворилась. — Заходи.
Пенсил телекинезом распихала карандаши по школьным седельным сумкам и вприпрыжку проследовала вслед за королевой. Её взгляд, полный восторга и восхищения, наткнулся на стоящего у стены единорога, внимательно изучавшего покрывающую стены зелёную слизь, приложив ко рту копыто.
— Запах характерный, — негромко констатировал он, оборачиваясь. — Вижу, ты вполне сыта.
— Да, — кивнула Кризалис. — Я нашла слугу. Твоя задача — защищать нас, пока кладка не созреет.
— Эта малявка чувствует себя слишком вольготно, или мне кажется? — глаза короля чуть сузились, а Пенсил впервые поежилась, будто взгляд Сомбры замораживал её изнутри.
— Она фанат чейнджлингов, — вздохнула Кризалис. — Можно сказать, что она помогает нам на добровольной основе.
— Оригинально, — фыркнул Сомбра. Кризалис не ответила на его выпад, вышла на середину комнаты и начала переступать копытами, отбивая какой-то странный, только ей понятный ритм. С её копыт вдруг потекла тонкими струйками зеленоватая жидкость, обильно смачивающая ноги и дыры в них. Пенсил уставилась на это с неуемным любопытством: даже презрительный взгляд Сомбры был не в состоянии её устрашить. Кризалис продолжала топтать себе лежанку, а когда копыта начали увязать в слизи, она затрещала крыльями, взлетая к потолку. Приклеившись к нему копытами, она зажгла рог, увеличивая поток слизи, и та вскоре водопадом лилась вниз, оборачиваясь вокруг неё слоями кокона. Кризалис крутилась вокруг своей оси вниз головой, погружаясь в питательную среду, готовую принять её и вынашиваемых ею чейнджлингов в свои безопасные воды. По стенам поползли тонкие ветки опоры, состоящие из хитина. Они блестели от пробегающих по ним зелёным огонькам, которые с каждой секундой разгорались всё сильнее, превращаясь в источники света для освещения подвального помещения. Кризалис свернулась под потолком, поджав под себя копыта и сложив крылья, повиснув в таком положении вниз головой в склеившем её тело коконе. Лёгкие наполнились жидкостью, заменявшей ей кислород, и королева заснула, сберегая каждую крупицу силы для будущих детей.
Единорог смотрел на объявший её фонтан зелёной жижы с вздернутой бровью и брезгливо сморщенным носом: вонь была отвратительная. Убедившись, что королева закончила образования кокона, он осторожно, стараясь не вступить в липкую и цепкую, словно цемент, слизь, вышел к лестничному пролету, обойдя Пенсил.
— А-а мне что делать? — спросила единорожка, настолько пораженная сотворившимся у неё на глазах, что даже позабывшая своё намерение зарисовать процесс рождения.
— Бойся, — ответил жеребец. — Корми её, защищай её. Иначе, — он бросил на неё красноречивый взгляд, и Пенсил с ужасом отметила, что его глаза такого же цвета, какого была вода в океанариуме перед тем, как Кризалис спасла её, — я тебя убью.
Её шерсть встала дыбом от того, с какой простотой это было сказано, сколь холоден был голос единорога. Под ложечкой засосало, и только сейчас единорожку охватила паника. Если с чейнджлингом она чувствовала себя спокойно, зная, что можно от неё ожидать, то странный, обросший кристаллами единорог был для неё загадкой не столько таинственной и притягательной, сколь жуткой и страшной. Это знание, казалось, было из разряда тех, о которых говорят «меньше знаешь, крепче спишь».
Пенсил хотела спать крепко.
За всё её пребывание в подвале королевы чейнджлинга, единорог, имени которого она так и не узнала, пришел трижды. Пенсил не знала, сколько прошло времени, но её энтузиазм и оптимизм увяли спустя непродолжительное время без еды. Она чувствовала, как силы покидают её, как, прислоняясь к оплетенным хитиновой мозаикой стенам, слабеет на глазах — в местах, где холодные щупальца, похожие своей разветвленностью на корни древнего растения, соприкасались с её кожей и чуть дальше, они начинали светиться, и зелёные блики бежали от неё к устроившемся на потолке кокону, обернутому настолько прочной и непрозрачной светло и темно-зелёной материей, что силуэт королевы не был виден совсем. Пенсил щурилась, пытаясь при слабом и вредном для её глаз тускло-зелёном свете рассмотреть, что происходит внутри, но попытки не приносили желаемого.
Её карандаш сломался, и осколки грифеля утонули в тягучей перине кладки.
Пенсил мучили голод и жажда. По стене то и дело скатывались капли какой-то мутной жидкости, цвет которой она так и не смогла определить, но единорожка не рисковала пить её. Какое-то время.
Обезумев от жажды и голода, она бросалась на стены, слизывая каждую капельку, вымывая известку до бетонного слоя кровоточащим от незаживающих язв и порезов языком.
Так же стремительно, как наливался цветом и раздавался вширь кокон королевы, слабела единорожка, ванхуверская художница, президент клуба любителей рисования, становилась всё невесомее и тоньше, прозрачнее.
Кто-то стучался в её сны, но пелена кошмаров крылом срезала любые попытки проникнуть в её сознание.
«Я в плену, — думала Пенсил, свернувшаяся в комочек прямо на облепившей её шерсть слизи, не дававшей ей ни единой возможности шелохнуться. — Я в плену, и я умираю. Должно быть, мама бьет тревогу. Утром, перед экскурсией, я отказалась от оладушек с кленовым сиропом и нагрубила ей. Как я могла нагрубить моей любимой мамочке? Она ведь, наверное, волнуется за меня. Кто скажет ей «доброе утро», когда она проснется?»
Пенсил чувствовала, как медленно умирает от истощения. И ей было страшно умирать.
Слизь обволакивала её, проникала в лёгкие, стекала вниз по горлу отвратительным вкусом желчи. Пенсил чувствовала, что меняется, ощущала происходящие в её теле перемены. Страдания, которые она терпела, были изнуряющими. Молодой организм кобылки не справлялся с такой нагрузкой, и Пенсил оставалось только смотреть в потолок, отливающий зёленым тусклым светом, да наблюдать за усиливающимся свечением кокона.
Поступь единорога, негласного тюремщика, была бесшумной, и каждый раз Пенсил вздрагивала, не замечая его присутствия до тех самых пор, пока он сам не хотел, чтобы она его видела. Он не подходил к ней слишком близко, оставался на расстоянии метра или около того. Зрение единорожки начало падать — она уже не могла определять расстояние до предметов, спотыкаясь и запинаясь о препятствия, которые должна была перешагнуть давным-давно. Каждый раз она тихонько взвизгивала, когда жеребец выходил из темного угла, — ей вообще казалось, что он приходил из тени, — и каждый раз он, осматривая помещение, кидал на неё оценивающий взгляд.
В такие моменты у Пенсил отнимался язык, а хвост тихонько дрожал от страха.
В такие моменты кокон у потолка светился ярче, а по стенам бежали зелёные блики.
Страх смерти — сильнейший страх вселенной.
Пенсил понимала это слишком хорошо.
Она пыталась думать о том, что, в принципе, ей не очень-то и плохо здесь. Никто не заставлял её учиться, делать домашнее задание, никто не кричал, если посуда не помыта — тут и посуды-то не было! — не отвлекал её от рисования…
Рисование!
Пенсил ослабшим от голода телекинетическим полем подхватила пенал с карандашами, вытянула скетчбук из сумки. Она прищурилась, пытаясь разглядеть цвет нарисованной ею линии, и с ужасом поняла, что не может этого сделать. Свет искажал всё, а мерцания собственной ауры было недостаточно. Зажечь на кончике рога маленький шарик не получилось — Пенсил вымоталась и отключилась.
Во сне кто-то кричал её имя, а безмолвная тень смотрела кровавыми глазами, оставляя на её шее алые разводы. По щекам единорожки тоже текла кровь.
Проснувшись, Пенсил поняла, что не видит совсем ничего.
У неё дрожала верхняя губа. Она ощупала каменный пол вокруг себя, но копыто влезло в свисающую с потолка и стекающую на пол слизь, и единорожка намертво приклеилась к ней. Схватив копыто второй ногой, Пенсил с трудом удалось ценой собственной кремовой шерстки и нескольких лоскутков кожи вырвать ногу, но она тут же упала на спину в точно такую же лужу.
«Мама, — думала единорожка, мамочка».
Её вечный оптимизм задушила тишина этого подвала.
«Королева говорила, что мне нельзя покидать дом, а не подвал, — горечь несправедливости и желчь обмана втекали в нос и рот. — Я думала, что всё будет не так. Я думала, что я смогу узнать что-то новое. Она же говорила, что оказывает мне честь, а на самом деле…»
Пенсил корила себя за наивность. Нужно было телепортироваться, пока была возможность, а не гоняться за лунными бабочками в поисках новых ощущений. Но теперь было уже слишком поздно.
Она успела оставить один рисунок на память королеве. На нем была изображена сама чейнджлинг и белоснежная кобылка с голубыми глазами, снующая у неё под ногами. Пенсил успела повесить его на стенку до того, как ослепла окончательно.
Она закрывала и открывала замутненные глаза. И однажды, когда кокон у потолка начал шевелиться и хитиновая оболочка с треском порвалась, она закрыла их навсегда.
Достигнув максимального размера, кокон раскрылся, выпуская её и кладку. Кризалис разомкнула веки мягко, как после глубокого и сладкого сна, а стекающая вниз столбами слизь сбрасывала с себя околоплодные воды и задерживала крохотные, в половину копыта, яйца. В этот раз ей удалось отложить их намного больше. В конце концов, её рой бросил её, а новый нуждается в как можно большем количестве рабочих!
Кризалис осторожно сползла вниз, стараясь не задеть кладку, и подхватив концы слизи, подлетела к потолку, укрепляя её, будто мишуру на праздник пони, дающей чуть ли не больше всего любви — День Горящего Очага. Она оплетала кокон, укрепляла его, обвешивала целыми рядами яиц. Теперь оставалось ждать, пока её новые подданные вылупятся. А потом можно начать кормить их и взращивать. Кризалис выполняла привычную для неё работу и думала о том, сколько по времени займет захват всей Эквестрии. Они уже восемь месяцев потратили на то, чтобы выполнить несколько заданий, восемь месяцев обучения, перехода на подпитку страхом, а не любовью, и Кризалис понимала, что может ждать.
Ведь, как гласит старая истина, месть — это блюдо, которое подают холодным?
— Кризалис! — голос Сомбры, прозвучавший в голове, выбил её из умиротворенно-одухотворенного настроения. — У нас проблемы! Королевская гвардия в черте города!
Королева совсем не по-королевски непотребно выругалась.
Она бросила тревожный взгляд на только что сооруженное гнездо — его нужно было срочно собрать в мешок, и перенести в безопасное место.
— Эй, ты… как там тебя… Пенсил! — вспомнила королева. — Помоги мне!
Кризалис обернулась с намерением подогнать нерасторопную помощницу взглядом, но наткнулась только на перемазанную в слизи фигурку единорожки.
— Пенсил…
Значит, это ты меня кормила всё это время.
Спасибо.
Не оглядываясь больше на кобылку, она начала топтать новый кокон, чтобы скорее сгрести в него всю кладку.
Сомбра появился в комнате бесшумно. Королева успела заметить сияние, которое испускал Линтеум, соприкасаясь с другими измерениями и создавая в них дыры.
— Нас пока не раскрыли, но близки к этому.
— И почему же я получаю такие новости? — Кризалис бросала в его сторону обжигающие взгляды, но Сомбра был невозмутим — даже сейчас его лицо не выражало ровным счетом ничего. — Ты должен был защищать нас! Почему ты этого не сделал? — она резко развернулась и указала копытом на мертвую единорожку. Сомбра мельком глянул на труп, снова посмотрел на королеву.
— Она обеспечила тебе подпитку, что помогло сделать кладку объемнее. Я подумал, что тебе будут больше нужны рабочие, чем едва знакомая единорожка.
— Подумал он, — рыкнула Кризалис. — Решил! Теперь тебе придется сменить своё тело на её! Нам нельзя оставлять за собой трупов в Ванхувере — найдут её, найдут гнездо! Если её исчезновение свяжут с чейнджлингами — наш план провалился!
— А появление трупа неизвестного пони в подвале подозрительного дома, значит, не вызовет таких подозрений? — парировал Сомбра. — Впрочем, ты права. Моя ошибка в том, что арендатор донес на нас в полицию за неуплату аренды. Я пудрил ему мозги сколько мог, но что-то пошло не так.
Кризалис, сцепив зубы, ругалась всё сильнее.
— Меняй тело, — прошипела она. — А затем — жги здесь всё. Не должно остаться ни следа.
— А место бегства? — уточнил Сомбра, зажигая рог.
— Линтеум.
Вспышка всосала в себя весь свет в комнате, а затем вверх с диким гомоном взвились языки дикого пламени.
Звуков не было, а пространство, простирающееся перед глазами, было сюрреалистичным отражением реальности. Кризалис видела расплывающиеся в кровавых пятнах поля, шагала по обвешанной трупами больничной палате, перебегала по огромному мосту из сшитых вместе пегасьих крыльев. Сомбра следовал за ней громоздко-хрупкой фигуркой кремовой единорожки, и, даже нагруженная хитиновым мешком с ценнейшим в её жизни грузом, Кризалис чувствовала, что дышится ей в этом измерении так же легко, как и в обычном.
— Линтеум принял тебя, — скалился в улыбке Сомбра, и на лице Пенсил эта маниакальная улыбка выглядела жутко и неправильно. — Куда мы направляемся?
— Есть место, — усмехнулась Кризалис, — где мы можем вырастить наших детей. И это место — Кэнтерлот.
— Если хочешь что-то спрятать, положи это на видное место?
— Именно. Алмазные пещеры полны любимых тобою кристаллов и ущелий для моих детей. А когда придет время, — она ударила копытом по земле, давя пробегающую под ногами крысу в мясные брызги, — мы ударим по ним изнутри.
— Ты знаешь, Кризалис, — после недолгого молчания сказал Сомбра, — я рад, что ты мой друг, а не враг.