Нефоновая пони: A Song of Twilight
1. Благодарность: «A Lament for Those Who Are Gone»
Кто я?
Этот вопрос, пожалуй, когда-либо задаёт себе любая пони.
Многие довольствуются ответом, что даёт им сама природа, наделяя их кьютимаркой. Некоторые продолжают поиски дальше — и чем больше они ищут, тем судьбоноснее для них становится их будущее.
Я, кажется, нашла своё призвание в тот самый момент, когда вошла вместе со своими друзьями в главный зал нашего, только-только подаренного нам Древом Гармонии замка. Тогда я и поняла, что моя жизнь должна быть посвящена тому, чтобы нести свет дружбы во все уголки Эквестрии. И тогда мне это казалось незыблемым и очевидным пророчеством. Но…
Но тогда я не знала, что есть вещи, более постоянные, чем дружба. Ха, это кажется глупым, правда? Особенно если такие вещи говорю я. Какая же из меня принцесса дружбы тогда?
Тем не менее это так. И это будет так, покуда весь мир не застынет в одной точке на стреле времени, пока все изменения, происходящие в этом мире, не сойдут на нет.
Но можно ли будет тогда сказать, что мы ещё живы?
Жизнь — это череда изменений. Я хотела сказать «бесконечная череда изменений», но увы, реальность не даёт мне этого сделать. Особенно с моей точки зрения — точки зрения бессмертного аликорна, коим я стала, закончив заклинание Старсвёрла.
По крайней мере, я это понимаю сейчас, когда я узнала ту страшную тайну, что скрывалась от меня всю мою прежнюю жизнь.
Тайну о тех, кому не суждено было почувствовать радость дружбы.
Я желала дружбы для всех, даром, и пусть никто не уйдёт обиженным, но… Неужели я могла представить, что мы живём среди бесчисленного множества тех, кто никогда в жизни не сможет ощущать эту радость, чувствовать тепло дружеских объятий, вести разговоры с другом ни о чём за чашечкой чая у камина в вечер Тёплого Очага, танцевать до упаду у костров в канун праздника Летнего Солнца? И тем не менее — они дарят свою радость нам, прекрасно зная, что их ожидает в ответ лишь забвение.
Я не готова мириться с этим. Я никогда не была готова — с того самого момента, как эта страшная тайна открылась мне. И я надеюсь, что всё, что я делала — я делала не зря. Невозможно знать об этом и не чувствовать себя виноватым. И даже если они могут простить меня, я не заслуживаю этого.
Не уверена, что вы поймёте. Честно, я не уверена даже, что вы сможете это прочесть. Но я всё равно сделаю всё, чтобы я смогла поделиться с вами всем тем, чем могу, и хотела бы я начать с памяти. В конце концов, самое ценное, что у нас есть — это наши воспоминания, и не для того мы изобрели книги, чтобы позволять себе забыть. Никто не должен быть забыт, особенно…
Лира Хартстрингс.
Ты не заслуживаешь забвения —
— мы не заслуживаем прощения.
Кто знает, может быть, если бы не это знание, которое я храню, которое я берегу, словно воспоминания об улыбке мамы, когда она отправляла меня на первый урок в школе принцессы Селестии для одарённых единорогов, словно слова первых писем, что я писала моей наставнице, словно те образы моих шестерых лучших друзей и фразы, что они говорили, радуясь или переживая за меня — я бы тоже потеряла себя в закоулках разума, поддалась бы влиянию Ноктюрна и закончила бы, как одна из тех проклятых душ. Но к счастью, дружба не дала мне свернуть на тот путь.
В конце концов, я же принцесса дружбы, не очевидно ли это?
Мои друзья… Пожалуй, воспоминания о них — одна из немногих тех вещей, которые позволяют мне не потерять себя. У меня впереди ещё целая вечность, и покуда я помню их — я остаюсь собой.
Жаль, что они не смогли за мной последовать… Но оно, возможно, и к лучшему. Наверное, проклятие Ноктюрна может быть и даром, равно как и дар вечной жизни аликорна — проклятием. Вопрос только в том, как мы их используем.
…Первой мы потеряли Рэйнбоу. Более десятка лет она была лучшей среди Вандерболтов; но когда к ним в команду поступила молодая и амбициозная Лайтнинг Шауэр и весьма быстро выбилась в лидеры — Рэйнбоу начала бояться, что её карьера в роли Вандерболта заканчивается; она даже стала завидовать своей молодой конкурентке. Кто бы мог подумать, что воплощение элемента преданности способно на зависть?..
Рэйнбоу была непреклонна. Она всё больше и больше стремилась выжимать из себя, идя на неоправданный риск — несмотря на уговоры своих старших товарищей, которые отпустили в небо молодых, а сами перешли к преподаванию в Академии. Пока, наконец, это не окончилось трагедией: во время одного из выступлений, на слишком крутом вираже Рэйнбоу подвели её крылья, и на глазах у всей толпы она на чудовищной скорости влетела в стену, огораживающую трибуны. Разумеется, пегасы — крепкие жеребята, и для них такой удар, что смертелен для любого земного пони — лишь мелкая неприятность; но Рэйнбоу любила летать слишком быстро, и её столкновения с чем-либо нередко оканчивались попаданием в больницу. Это оказалось самым сильным — и, увы, последним.
Когда доктор сказал Рэйнбоу, что она никогда больше не сможет летать, а ходить сможет только с помощью коляски для задних ног, я почувствовала, как что-то в её душе сломалось. Она потеряла интерес ко всему — от чтения всё ещё выходящей серии книг о Дэринг Ду, пусть уже и перезапущенной пару раз к тому моменту, и до выполнения указаний врачей, что пытались вернуть её хоть к какой-нибудь жизни. Выползти на одних только передних ногах из палаты на балкон и всю ночь сидеть там, смотря в небо, под конец совсем простудившись? Поспорить с соседом по палате, что сможет на своих едва заживших крыльях всё-таки взлететь — и в итоге, не сумев удержаться в воздухе, сильно приложиться об спинку койки? О, вы не знаете Рэйнбоу, если считаете, что она откажется от такого.
Как бы мы ни старались стереть все различия между пегасами, земными пони и единорогами в Понивилле, всё же для пегаса быть привязанным к земле — настоящая пытка. Нет, я не говорю о таких, как Флаттершай: она совершенно особенная пегаска, нашедшая здесь свой особый талант. Таких, как она, очень мало, и совсем немногие из её сородичей согласились бы променять бескрайнее небо на подобную жизнь. И Рэйнбоу не была исключением.
В итоге её безрассудное отношение ко всему, в том числе и к себе, всё-таки привело её туда, куда она могла бы попасть гораздо позже, если бы была хотя бы немного более сдержанной — хотя тогда бы это была уже не Рэйнбоу, — на кладбище на окраине её родного Клаудсдейла, где среди слоя плотных облаков находили свой окончательный приют многие пегасы, жившие здесь. Да, среди пегасов есть поверье, что именно отсюда все они начинают свой завершающий полёт — куда-то за грани Эквестрии, и я надеюсь, что для моей столь родной Рэйнбоу этот полёт был хотя бы на двадцать процентов круче, чем для всех остальных.
Я поняла, что её больше нет, по-настоящему нет, лишь когда вернулась в свой замок и, войдя в главный зал, увидела, что трон Рэйнбоу исчез. Осознание этого ударило меня сильнее, чем если бы даже потолок моего замка обрушился мне на голову. Я ревела там в одиночестве, наверное, несколько часов, до тех пор, пока Спайк наконец не сообразил и не привёл ко мне всех оставшихся четверых, знатно побегав за ними по Понивиллю.
Отныне нас было меньше, чем Элементов Гармонии, и я подозреваю, что именно тогда наша дружба дала трещину.
Годы шли. Рэрити стала широко известной в Эквестрии модельершей, окончательно переехала в Мэйнхэттен и даже внезапно для нас вышла там замуж за какую-то местную знаменитость. О да, её оправдания, почему она не пригласила нас на свадьбу, звучали слишком глупо, и всем была предельно понятна настоящая причина. Дело было лишь в том, что вряд ли то общество, в котором она тогда стала своей, приняло бы нас, каких-то деревенщин из Понивилля. Быть может, против меня они бы ничего не имели, но пригласить меня и не пригласить остальных моих друзей для Рэрити было бы совсем неудобно. И хоть своим умом я это и понимала, от чувства всепоглощающей обиды я долго не могла избавиться.
Эпплджек после смерти своей бабули взяла ферму в свои копыта, и если и раньше у неё едва-едва было время на нас, то теперь она пропадала там целыми сутками: даже с помощью её брата и сестры у них едва получалось справиться с таким ворохом дополнительной бумажной работы, что свалился на них. Оказывается, одно только переоформление собственности на ферму — то ещё испытание. У Пинки дела шли примерно так же: мистер и миссис Кейк, как только их дети подросли, отправились в Кантерлот, оставив «Уголок» им в наследство, и Пинки была для них кем-то вроде опытной наставницы в этом нелёгком деле — заведовать известной на весь город кондитерской. Постепенно наши встречи стали сходить на нет, и однажды я поймала себя на мысли, что уже сено знает сколько я не видела ни одного из своих оставшихся самых близких друзей. И это принцесса дружбы!
И, разумеется, я не могу не упомянуть Флаттершай. Она без остатка отдавала всю себя своим многочисленным питомцам и совершенно не думала о себе: она не могла и помыслить о том, чтобы отвлечься на себя, если кому-то из её животных было плохо. Поэтому, когда она, спасая группу бобров из-под обломков их неудачно построенной плотины, подхватила атипичную пневмопонию, мы узнали об этом слишком поздно, и даже объединённые усилия меня, Зекоры, докторов понивилльской больницы и, разумеется, Дискорда, оказались бесполезны. Возможно, гениальная Мэдоубрук могла бы помочь, но она была слишком далеко, и даже несмотря на помощь принцессы Селестии, она не успела в Понивилль в срок.
Увы, но питомцы Флаттершай остались без своей заботливой хозяйки, а я — без последней из своих пятерых самых близких друзей. Я уже понимала, что увижу, вернувшись тем несчастливым вечером в опустевший замок: в главном зале остался один-единственный трон — мой, если не считать стоящее рядом место для Спайка, которое уже начало быть ему маловато: всё же он молодой и активно растущий дракон. И карта, которая уже много лет и так не посылала нас на задания дружбы, тоже в конце концов исчезла.
В общем-то, было ясно: Элементы отказались от нас. Мы, видимо, не оправдали их надежды. Древо Гармонии сделало ставку на новых носителей Элементов — очевидно, ими оказались мои ученики: Сэндбар, Йона, Силверстрим, Галлус, Оцеллус и Смолдер. Их оно, к счастью, проверило — и решило, что они подходят ему.
И, положа копыто на сердце, я могу честно сказать: я уверена, что в будущем они смогут сделать намного больше нашего. Да они и куда лучше подходят на эту роль — в конце концов, дружба между столь разными созданиями гораздо более волшебна, чем между нами, шестерыми обычными маленькими пони.
Потеряв Флаттершай, я впала в отчаяние. Я старалась сохранить то, что у меня ещё оставалось, в бесплодных попытках остановить неумолимое время, отнимающее у меня одного друга за другим. И как бы я ни пыталась себе объяснить, что такова судьба любого аликорна — молча смотреть, как мимо проносятся жизни сотен и тысяч пони, которые для тебя лишь краткая яркая вспышка, мгновение в твоей бесконечной жизни, — я не могла с этим смириться. Возможно, принцесса Селестия и Луна были к этому готовы; но точно не я.
Для меня пришло время стать таким же реликтом, как и сёстры-принцессы. Я исполнила свою роль — и теперь должна была навечно уйти в зрительный зал. Не вмешиваться в судьбы следующих поколений, дать им спокойно жить — так же, как Селестия и Луна дают жить своим многочисленным подданным.
Кто знает, куда бы это меня привело, если бы не нечто, что тревожило меня с самого момента моего переезда в Понивилль. Вернее, нет, оно меня не тревожило — я просто упускала из виду все эти моменты. До того самого момента, пока Дискорд наконец не подтолкнул меня к разгадке…
Тогда, после похорон, когда мы с Дискордом остались вдвоём у могилы Флаттершай, он пробормотал мне какую-то нелепицу про что-то «забытое» и «неспетое», и показал мне одну, судя по всему, не так давно появившуюся на этом кладбище могилу — неприметный холмик, едва заросший редкой травой, и небрежно, в спешке отёсанный кусок гранита, на котором не было дат, не было имени, единственное, что было высечено на этом могильном камне — грубоватая картинка, изображавшая роликовые коньки.
О святая Селестия, если бы я тогда только знала, кто похоронен там!.. Если бы я только помнила, кто своими копытами опускал безжизненное бледно-зеленоватое тело в чёрную глубину наспех вырытой в мёрзлой земле ямы! Если бы я только сохранила память о том, как сама же не нашла ничего другого, кроме как выбить на камне единственное, что я могла связать с той несчастной — её кьютимарку, которая, вопреки любому проклятию, осталась всё-таки видимой для окружающих…
Да, мою жизнь окружали много недоразумений — о которых я, разумеется, тут же забывала, стоило им пропасть из моего поля зрения. И только потом, когда я осознала, какой силе я бросила вызов, все эти эпизоды для меня внезапно сложились воедино.
Да, я не помнила, как с удивлением вытащила из своей седельной сумки, вернувшись однажды из Кантерлота, неизвестно чью небольшую золотистого цвета лиру и, равнодушно махнув копытом, поставила её в угол своей библиотеки. Я надеялась порасспрашивать знакомых музыкантов из Кантерлота на следующий день — вдруг кто-то впопыхах, собираясь после представления, сунул её не в свою сумку, — но, разумеется, не стоит и говорить, что я перестала замечать эту лиру, начисто забыв о ней, лишь только мой взгляд покинул её изгибы. Чудом она пережила уничтожение моей библиотеки Тиреком — пожалуй, лишь потому, что была забыта и завалена книгами, и мои друзья вытащили её из остатков дуба лишь тогда, когда те стали украшением в главном зале замка. Да, теперь я помню, как мы удивлённо посмотрели на неё, как Рэйнбоу обозвала меня «собирательницей барахла», а Флаттершай начала строить догадки, как такой прелестный инструмент мог у меня оказаться. И конечно же, мы вновь тут же забыли о ней, лишь только поручив Спайку отнести её в кладовку, где она и пылилась с тех пор до недавнего времени.
Я не помнила, как точно так же, повинуясь неведомому инстинкту, сунула себе в сумку пустую тетрадку, что подобрала рядом с телом единорожки, которую жители Понивилля нашли замёрзшей на вершине одного из окрестных холмов поутру после ночи Тёплого Очага. Да, они были очень взволнованы этим инцидентом, но, поскольку никто из нас не знал, кто эта несчастная, то я, как глава Понивилля — ещё молодая и неопытная, ставшая ей лишь пару месяцев назад, после того, как наш мэр отошла от дел, — приняла решение её побыстрее похоронить на нашем кладбище. Само собой, вернувшись в замок, я уже понятия не имела о том, что это за тетрадка и зачем она мне. Я даже не знала тогда, что она на самом деле не пустая, и счастье, что я её не выбросила или не заполнила своей никчёмной писаниной.
Я не обращала внимания на эти мелочи, типа странных пустых мест на фотографиях, смутных воспоминаний о том, чего, как я была уверена, никогда не было, мыслей, которые невесть откуда появлялись в моей голове, как будто я только что поговорила с какой-нибудь мудрой пони, и многих событий, вероятность которых, на самом деле, если всего лишь подумать, была крайне мала.
Но именно тогда, навечно попрощавшись с Флаттершай и оказавшись одна в своём опустевшем замке, я услышала, как эхом в каменных сводах отдаётся едва слышная мелодия.
…Моё испытание началось.