Фоллаут: Эквестрия. Обречённые

Глава 6. Мирная жизнь

Всю дорогу они шли молча, каждый думал о своём. Типпи изредка бросала на своего «суженного» быстрый взгляд, пытаясь понять, что за мысли бродят у того в голове. Она до сих пор не могла поверить в то, что этот угрюмый пожилой жеребец – её законный супруг, с которым предстоит прожить бок о бок много долгих лет. Постепенно затея Цосса стала казаться ей невероятно грязной и мерзкой.

«Жирный, хитрый ублюдок, — с раздражением думала она. — Лучше было послать его подальше сразу, прежде чем он успел открыть рот. Селестия, какая же я всё-таки дура!»
— Мы пришли, — негромко сказал Аллан, прервав мрачные размышления единорожки. — Добро пожаловать домой.
В его голосе не было издёвки, только усталость и грусть.
«А ведь он болен, — внезапно подумала Типпи. — Давно и тяжело… Эта странная походка, эти жёлто-зелёные белки глаз… И как я сразу не догадалась?»

Дом, отныне ставший её пристанищем, оказался большим и добротным. Конечно, он сильно уступал вилле наместника, но на фоне прочих деревенских хижин смотрелся богато и зажиточно. Впрочем, весь его облик нёс печать упадка и запустения, словно хозяин давно махнул копытом на внешний вид своего жилища. Стены, традиционно покрытые слоем белой извёстки, посерели и облупились, требуя покраски. Внушительная крыша из пальмовых листьев нуждалась в полной замене. Аллан толкнул покосившуюся калитку, и они вошли в небольшой палисадник, заросший высокой, жёсткой, как проволока, сорной травой. Похоже, под ней скрывались клумбы и грядки, ныне заброшенные и забытые.

«Придётся изрядно попотеть, — подумала кобылка. — Как тут всё запущенно».

Дом, как и все жилые постройки этой части света, традиционно состоял из единственного общего помещения с центральным подпорным столбом, поддерживающим конёк крыши. Никаких отдельных комнат или чуланов. Для желающих интима имелись переносные бамбуковые ширмы. Кухня размещалась под навесом на улице и была оборудована мойкой, вода в которую поступала из накопительного бака, парой столов, кучей шкафов и шкафчиков, а так же двумя плитами – дровяной и газовой. Похоже, Аллан действительно был состоятельным пони, раз мог себе позволить покупать сжиженный газ в баллонах.

Внутри дом выглядел как и ожидалось – стандартное холостяцкое жилище, лишённое заботы и ухода. Нельзя сказать, что Типпи была особой поборницей чистоты, но при виде толстого слоя пыли и давно не стираных занавесок у неё сразу зачесались копыта.
Аллан, уловивший хозяйственный блеск в глазах супруги, усмехнулся.

— Думаю, для тебя здесь найдётся много работы.

Единорожка не ответила. Она заметила несколько больших фотографий, висящих на стене, и машинально шагнула вперёд. Цветные и чёрно-белые, заключённые в аккуратные рамки, они притягивали взгляд. Муж вздохнул и переступил с ноги на ногу.

— Это моя семья, — глухо сказал он. — Прежняя семья…
Затем подошёл ближе и поднял копыто.
— Это жена… Ситти… Умерла три года назад от лихорадки во время эпидемии. Я был старше на десять лет, и мне даже в голову не могло прийти, что она уйдёт раньше…
— А это… — Типпи указала на групповой портрет, где были изображены три вихрастых жеребёнка-подростка, — ваши… Твои дети?
— Верно. Хью, Дью и Луи… — Аллан говорил медленно, словно через силу. — Они… погибли шестнадцать лет назад… Вышли в море на новой лодке, а через несколько часов начался тайфун… В тот день на дно отправилось много рыбаков, практически в каждой семье есть покойник… Но мне, как ты, наверное, догадываешься, от этого не легче.
Жеребец криво усмехнулся.
— Ты и сейчас рыбачишь? — быстро спросила единорожка, дабы сменить тему.
— Иногда, — туманно ответил он. — Хочешь взглянуть на мою лодку?
— Конечно, — заверила его Типпи, мечтая лишь о том, чтобы как можно быстрее увести его подальше от памятной стены.
— Тогда идём.

Они вышли через вторую дверь во внутренний дворик, миновали кухню и подошли к большому лодочному сараю. Вот где царила идеальная чистота и порядок, словно в больничной операционной. Солнечные лучи проникали сквозь тщательно вымытые окна, все инструменты и снасти лежали на своих местах, подобно хирургическим инструментам. А в центре помещения стояла чёрная лодка настолько совершенной формы, что единорожка даже охнула от восхищения. Аллан, явно донельзя довольный правильной реакцией юной супруги, любовно погладил копытом полированный борт.

— Это «Молния», — торжественно провозгласил он. — Лучшая лодка на всём архипелаге. По молодости я участвовал в ежегодных соревнованиях на приз губернатора и десять лет подряд занимал исключительно первые места. Потом, если будет интересно, можешь посмотреть на кубки, они валяются в одном из сундуков.
— Само совершенство, — зачаровано прошептала Типпи. — Обводы просто идеальны…
— Её строил великий мастер-корабел Аргос для моего деда по заказу прадеда. Аргос был уже стар, потому постройка затянулась почти на полтора года, но лодка стоит каждого потраченного часа. Закончив работу, он утопил свои инструменты в море, сказав изумлённым ученикам, что не сможет сделать ничего более совершенного, а потому уходит на покой. С той поры и до самой смерти Аргос резал исключительно игрушечные лодочки для внуков, несмотря на самые заманчивые предложения… Знала бы ты, какие деньги мне за неё предлагали…

Он вздохнул и отвернулся. Типпи закрыла глаза и прижалась щекой к тёплому борту. Ей внезапно стало на удивление легко и спокойно. Будущее больше не страшило её.

Прошло несколько дней. Единорожка постепенно вживалась в образ «примерной супруги». Аллан был полностью погружён в себя и почти не замечал ничего вокруг. Спихнув с плеч нетяжёлый груз домашних хлопот, жеребец сутками просиживал с удочкой на Коралловом мысу, ловя рыбу. А вот Типпи пришлось попотеть, ибо все приготовления к свадьбе целиком свалились на её голову. Сначала кобылка пришла в полное уныние – она совершенно не знала местных традиций и обычаев и уж тем более не имела опыта организации глобальных застолий, но безотказная леди Унна пришла на помощь, взяв руководство в свои крепкие копыта.

Типпи не давал покоя один простой вопрос – зачем Аллану понадобилась законная супруга? Как бесплатная уборщица и посудомойка? Ерунда, он был достаточно богат, чтобы нанять служанку из числа местной безработной молодёжи. В качестве сексуального партнёра? Но за две недели совместной жизни они занимались любовью всего три раза, причём с его стороны это выглядело как выполнение обременительной и бесполезной формальности. Чего на самом деле нужно от неё этому угрюмому и молчаливому жеребцу?

Наконец, наступил день свадьбы. Столы, прогибающиеся от гор съестного, были установлены в Общинном доме; на праздник пригласили всех жителей деревни. Гремела музыка, произносились тосты, стучали копыта танцующих пар. Когда закончилось ритуальное Венчальное пиво – омерзительное пойло, подаваемое на стол исключительно потому что «так поступали наши предки», дело дошло до рома и местного вина, имеющего чуть солоноватый привкус. И именно тогда Типпи в первый (и последний) раз увидела мужа серьёзно пьяным. Он набрался очень быстро, после чего кобылка решила отвести его домой, благо гости дошли уже до такого состояния, когда отсутствие виновника торжества не может испортить веселье. Аллан брёл спотыкаясь, навалившись всем весом на плечо единорожки. Внезапно жеребец остановился и грозно мотнул гривой.

— Не приехала, подкова гнутая?! — торжествующе рявкнул он, глядя куда-то вверх. — Будет потом всем врать, что не получила приглашения! У… Лицемерка! Сидит сейчас дома, копыта кусает от злости.
— Эм, ты о ком? — осторожно спросила единорожка, мягко подталкивая благоверного в сторону дома.
— Моя разлюбезная сестрёнка, — фыркнул Аллан, глядя на кобылку налитыми кровью глазами. — Змеюка морская! Мурена трёхглазая! Выскочила замуж за полосатого торгаша и укатила в Сулуланд, честных рыбаков вокруг копыта обводить! Жадная стала, за пару солеев готова мать родную продать! Дни считала, всё ждала, когда я сдохну! А вот выкуси! У меня есть законная супруга! Наследница! Ничего не получишь, ведьма старая, якорь тебе под хвост!

Он ещё долго ругался со своей невидимой сестрой и радовался тому, что теперь ей не перепадёт и сушёного рыбьего плавника. Уложив мужа в постель и дождавшись, пока он уснёт, Типпи вернулась к гостям. Если они и заметили отсутствие молодожёнов, то не подали виду. Немного потанцевав и выпив на брудершафт с парой-тройкой местных весельчаков, она подошла к господину Цоссу, который сидел за столом и с важным видом потягивал из бокала рубиново-красное вино.

— Можно мне вас кое о чём спросить?
— Зачем Аллану понадобилась супруга? — спросил наместник, улыбаясь кончиками губ.
— Но как… Вы что, мысли мои читаете? — изумлённо прошептала единорожка, медленно опускаясь на землю.
— Нет, конечно. Просто совсем недавно ты задала тот же самый вопрос моей жене, помнишь?
— Ах, да…
— Так что никакой мистики, дорогая. Полагаю, пора ввести тебя в курс дела. Аллан – мой старый друг, и мне не хотелось бы навредить ему своей откровенностью, но ты так же имеешь право знать всю подноготную… Начнём с того, что он тяжело и неизлечимо болен…
— Я… почувствовала это.
— Да? Ты наблюдательна, похвально, похвально.
— Что у него… Чем он болен?
— Почки. На островах плохая вода, слишком высокое содержание минеральных солей. Здесь даже вино солёное, заметила?
— Да.
— Врачи дают ему максимум два-три года.
— Он знает?
— Конечно. Впрочем, Аллан отнёсся к приговору совершенно спокойно, даже с некоторым облегчением. После смерти жены, этот отважный и сильный жеребец окончательно потерял интерес ко всему. Он просто существует, живя исключительно воспоминаниями прошлого. Печальное зрелище, учитывая то, что мы дружим уже больше тридцати лет.
— Но для чего нужна я? Насолить его любимой сестре?
— В первую очередь.
— Неужели она такая мерзавка, что…
— Чесси неприятная особа – жадная, завистливая, глупая, но не более того. Типичная мещанка. Но с годами Аллан настолько демонизировал её образ в своём сознании, что сейчас она стала для него воплощением вселенского зла. Последний гвоздь в гроб отношений был забит, когда Чесс вышла замуж за полосатого торговца из Сулуланда. И дело тут даже не в банальном расизме. Их род ведёт своё начало со времён первых колонистов, заселивших архипелаг около тысячи лет назад. Можешь себе представить, оказывается, не только аристократы, но и простые рыбаки гордятся столь долгой родословной.
— Так бывает.
— Согласен. Но теперь этому пришёл конец. После смерти сыновей не осталось прямых наследников. Чесси же, выйдя замуж за зебру, можно сказать, добровольно пресекла свою ветвь, ибо от подобного союза если и рождаются жеребята, то исключительно мулы. Таким образом, древний род пресёкся окончательно и бесповоротно. Страшная обида на сестру, сделавшую такой, по его мнению, чудовищный выбор, со временем превратилась в настоящую манию.
— Понимаю.
— Единственное, что ещё осталось в его жизни, это «Молния». Лодка действительно очень ценная, во всех смыслах…
— Которая после смерти хозяина перейдёт ближайшей родственнице…
— Ненавистной сестре. Верно. Скорее, даже не ей, ей-то она и даром не нужна, а её мужу. Можешь не сомневаться, он быстро найдёт для неё покупателя.
— Значит, Аллан взял меня в жёны, чтобы насолить Чесс?
— Да. Сначала он попросту хотел спалить дом со всем имуществом. Представляешь, до чего дошло? Но я смог убедить его в том, что, согласившись на свадьбу, он убивает двух рыб одним гарпуном. Во-первых, оставляет с носом сестру, а во-вторых, спасает невинную жизнь. Разумеется, главным был первый аргумент, но и второй что-нибудь да значил.
Типпи опустила голову.
— Не знаю, благодарить ли мне вас или проклинать, — глухо сказала она.
— Ни то и ни другое. Просто прими, как есть.
Единорожка вздохнула и мягко уткнулась носом в щёку старого зебриканца.

Их брак нельзя было назвать счастливым или несчастным. Он был просто никаким. Типпи занималась хозяйственными делами и, когда требовалось, ходила с мужем в море. Аллан же всё свободное время старался проводить в гордом одиночестве. И надо сказать, что подобное положение дел очень устраивало обоих супругов. Первое время кобылку интересовало, как именно муж зарабатывает на жизнь. Рыбу он ловил исключительно с берега на удочку, в его сарае не имелось даже сетей. Тем не менее деньги у него водились, и деньги немалые. Впрочем, достаточно быстро Аллан ввёл её в курс дела.

Известно, что зебриканская магия сильно отличается от магии обитателей Эквестрии. Главные волшебники пони – единороги, с рождения имеют свой личный магический инструмент – рог, позволяющий творить прямые заклятия. Полосатые лишены подобного счастья и потому вынуждены использовать магические предметы – фетиши. Сначала шаман зебр переносит заклинание в фетиш, а уж затем его можно пускать в ход. Чем сильнее заклятие, тем больше шансов, что фетиш разрушится после первого же использования, но в любом случае он не способен выдержать больше пяти-шести перезарядок. Плохо то, что далеко не все предметы подходят для подобных целей. Лучше всего заклятия держат самоцветы и драгоценные камни. За несколько тысячелетий использования предметной магии полосатые полностью истощили свои копи и вынуждены были покупать камни за границей. До войны главным поставщиком самоцветов была Эквестрия, где пони научились выращивать драгоценности на так называемых «каменных фермах». Используемая при этом магия земнопони зебрам оказалась неподвластна, так что империя платила, и платила много. К счастью, далеко не все заклинания требовали столь дорогостоящей «оболочки». Для огромного количества мелких, бытовых заклятий подходили и более распространённые вещи – полудрагоценные, а то и вовсе обычные камни, куски дерева, кости и даже осколки стекла. И, разумеется, дары моря – раковины, редкие виды кораллов (в основном чёрные и красные), жемчужины, губки. Некоторые раковины по своим свойствам не уступали лучшим драгоценным камням. Понятно, что после начала войны цены взлетели до небес, и ничего удивительного, что с ними в конце концов произошло то же самое, что и с самоцветами – их попросту все выбрали. Трудно было сыскать место на побережье, где ещё можно было что-то найти, но иногда, при должном желании, такое случалось.

В пятидесяти милях от острова Гулас, на котором Типпи обрела свой второй дом, находился остров Курук, где вот уже семьдесят лет располагалась зебриканская военная база. Остров и воды вокруг него были объявлены запретной зоной, любая попытка проникновения каралась длительным тюремным заключением. Понятно, что морские обитатели под охраной вояк чувствовали себя словно в заповеднике, плодясь и размножаясь. Никто из рыбаков не хотел рисковать свободой, и лишь отчаянный авантюрист Аллан Рюгг решил бросить вызов судьбе, понадеявшись на удачу. И ему везло. Действительно везло. Жеребец ходил на запретный остров один-два раза в месяц и всякий раз возвращался с богатой добычей. Он строго хранил тайну, сбывая местному торговцу лишь всякий хлам, а остальное продавал в Сулуланде на весенней и осенней Сезонных ярмарках.

Поняв, что может доверять своей молодой супруге, Аллан взял Типпи в очередное плавание, открыв все карты. Единорожка, в душе не меньшая авантюристка, быстро приняла правила игры. Ей нравилось рисковать по-крупному, нравилось ощущать опасность каждой шерстинкой, нравилось ходить по грани. Тем более что плата за риск, как правило, оказывалась очень и очень щедрой.

Их совместная жизнь продолжалась два с половиной года. Последние несколько месяцев Аллан не вставал с постели, так что единорожка ходила в набеги на остров Курук одна. Глядя на её энтузиазм, старый жеребец радовался, что в своё время сделал правильный выбор. Наверное, потому он и ушёл в мир Духов легко, словно невесомое облачко, гонимое ласковым бризом. На похоронах Типпи искренне плакала, ибо успела привязаться к нему всем сердцем. Несносная Чесс, разумеется, попыталась оспорить завещание и даже прикатила на остров в компании адвоката, но душеприказчиком Аллана являлся господин Клаудус – лучший юрист империи, так что почтенная матрона вынуждена была убраться восвояси, грязно ругаясь и потрясая копытами.

Путешествие к острову Курук проходило в два этапа. Сначала на «Молнии» единорожка доходила до рифа Шелб, где в лабиринте скал прятался безжизненный каменистый островок, не имеющий названия. Глядя на него со стороны, трудно было предположить, что эта неприступная глыба базальта скрывает внутри себя маленькую бухту с узким галечным пляжем. На этом-то самом пляже в тени большого валуна притаился навес, под которым лежала небольшая чёрная лодочка, носящая имя «Черепашка». Аллан заказал её специально для своих противозаконных вылазок и ни разу не пожалел о потраченных деньгах. Скорлупка была оборудована совсем как «взрослая» лодка – имела съёмный противовес, короткую, легко убираемую мачту и кормовое весло. Вытянув «Молнию» на берег и прочно закрепив швартовы, Типпи перегружала на «Черепашку» запас воды и пищи, а затем, дождавшись наступления темноты, выходила в море. От рифа до Курука было всего шесть миль, и при попутном ветре они пролетались за час-полтора. Косой парус камуфляжной раскраски заметить с берега было практически невозможно, да и подходила она к острову со скалистой, безжизненной стороны. Её целью являлся короткий песчаный пляж, попасть на который с суши было, конечно, возможно, но очень трудно – следовало долго спускаться по крутой узкой тропинке, прижимаясь всем телом к неровной стене обрыва. Зебры – дети равнин, и терпеть не могут гор, потому можно было не опасаться случайной встречи. Вытянув лодку на берег, единорожка прятала её в небольшой пещере, вход в которую маскировался искусно сделанной деревянной дверью, внешняя сторона которой была оклеена подобранными в тон каменными пластинами. Случайно заметить её было невозможно даже находясь в двух шагах, так что кобылка могла не бояться разоблачения.

Как правило, Типпи проводила на острове три ночи и два дня. В тёмное время она плавала вдоль берега, выискивая трофеи, пользуясь заклинанием «Дитя мрака», позволявшим видеть в темноте, а днём отсыпалась в пещере и сортировала находки. Лишь один раз кобылка попалась на глаза местному обитателю, но и в этом случае удача сыграла на её стороне.

Всё началось с того, что ранним летним утром единорожка несколько протянула с возвращением, увлёкшись сбором раковин-жемчужниц, и выбралась на пляж в час, когда солнце уже успело поднять свой краешек над горизонтом. Весело насвистывая какой-то мотивчик, она бодрой рысью скакала к заветной двери, как вдруг из-за скалы вышел высокий жеребец и заступил ей дорогу. Чёрные полоски на морде, форменный легионерский плащ, значок младшего кентуриона на правом плече… Подавившись песенкой, Типпи затормозила и, судорожно глотая воздух, машинально попятилась назад. Брови жеребца взлетели вверх.

— О deos caeli, /(лат) небесные боги/ какая встреча! — воскликнул он, тряхнув гривой. — Не видение ли это, насланное сладкоголосыми сиренами? Признайся честно, puella decora /(лат) прекрасная девушка/, кто ты? Дух, вышедший из моря, или же обворожительная нимфа?

Говорил он на «лигурии» — исконном зебриканском наречии центральной имперской провинции, бывшем в ходу среди аристократии и коренных уроженцев Зеверры, и в голосе его звучала явная издёвка. Разумеется, полосатый нахал был уверен, что перепуганная дикарка не поймёт ни единого слова.

Нельзя сказать, что единорожка хорошо знала лигурию, скорее наоборот, но смысл сказанного оказался понятен. Конечно, ей следовало промолчать, прикинувшись безмозглой дурочкой, но шок, вызванный неожиданной встречей, мешал мыслить рационально.

— Сиятельный Dominus fortis /(лат) могучий господин/ ошибается, — тщательно подбирая полузабытые слова ответила Типпи, — я всего лишь смиренная piscator in uxorem, /(лат) жена рыбака/ чья лодка сбилась с курса во время шторма. Мне пришлось пристать к этому пустынному берегу, дабы спастись от голодной смерти!
— Puella infelix /(лат) несчастное дитя/, — воскликнул он, картинно вздымая очи к небу, — ты, наверное, плыла сюда из далёких краёв, учитывая, что последние две недели стоит божественно тихая погода.

Типпи лишь вздохнула. Хитрый парень, такого не обманешь. Что же делать? Драться? К лодыжке пристёгнут нож, без которого она никогда не выходила в море, вот только… На морде жеребца отчётливо видны старые шрамы, оставленные явно не зубочисткой. Да и его гладиус в потёртых нагрудных ножнах совсем не похож на декоративное оружие – длинный, тяжёлый, явно часто бывавший в деле. Нет ничего глупее пытаться победить в честном бою профессионального бретёра. А её новый знакомец, скорее всего, бретёр. Это они любят хвастаться полученными на дуэлях шрамами…

Тем временем зебриканец обошёл кобылку по дуге, отрезая путь к отступлению. Типпи скрипнула зубами. Вместо светской беседы ей следовало сразу бежать к воде. Вряд ли хлыщ вообще умеет плавать. Жители Зеверры, как правило, пренебрегают этой нехитрой наукой.

— Итак, puella decora, кто ты? — спросил кентурион, легко переходя на местное наречие. — Только не надо лгать про шторма и долгое плавание, договорились?

Единорожка вздохнула и царапнула копытом песок. Потом нехотя засветила рог и, стянув со спины сетчатый мешок, высыпала под ноги его содержимое – несколько красивых раковин, веточки красных кораллов и две губки. Жеребец хмыкнул.
— Значит, занимаемся незаконным промыслом?
— Вроде того.
— Ужасно. Такая милая девушка, а ведёшь себя, словно злобный контрабандист.
— Между прочим, выловленные мной раковины идут на благо родины. Фронту нужны фетиши с боевыми заклинаниями, так что я…
— Великолепно! Да ты у нас просто героиня! Может, мне следует вручить тебе медаль? За скромный трудовой подвиг? — иронию в его голосе можно было черпать ложками.
— Не думала об этом, но раз ты сам предложил, то почему бы и нет?

Жеребец от такой наглости запнулся, потом принялся бешено хохотать.
— А ты ничего, — выдавил он минуту спустя, — за словом в карман не лезешь.

Типпи только фыркнула. Первый страх прошёл, теперь следовало придумать, как выкрутиться из сложившейся ситуации. В тюрьму очень не хотелось. Может, удастся его уболтать? Такое впечатление, что кентурион не слишком-то хочет сдавать её начальству.

Тем временем зебриканец задумчиво почесал копытом нос и неожиданно спросил:
— Послушай, малышка, у тебя случайно не найдётся что-нибудь выпить? Меня сейчас устроит даже местная солёная мулья моча, которую по недоразумению называют вином.
— Э… — признаться, кобылка оказалась сбита с толку. — Вина нет никакого, зато есть бутылка рома.
— Лиурдийского?
— Нет, баккарийского.

Жеребец фыркнул.
— Пойло со вкусом раздавленных навозных жуков, — печально протянул он. — О, deos caeli, до чего я докатился! Впрочем, могло быть и хуже. Угостишь?

Типпи заколебалась. С одной стороны, ей страшно не хотелось вести кентуриона в свою тайную пещеру. С другой… особого выбора у неё похоже не было.

— О-го-го! — воскликнул изумлённый жеребец, увидев открывающуюся дверь, — да тут целое логово!
Войдя в пещеру, он стал с интересом осматриваться по сторонам.
— Мило. И очень уютно. Сразу чувствуется копыто кобылки.
— Этот схрон много лет назад оборудовал мой муж, — нехотя пояснила Типпи. — Мне он, можно сказать, достался по наследству.
— Ты ещё к тому же вдова? — изумился кентурион. — Удивительно, столь юная особа…
— Так получилось…

Единорожка открыла дверцу бамбукового шкафчика и вытащила початую бутылку.
— Вот.
— Божественно, — восхитился жеребец. — Этот день явно удался. Только я терпеть не могу пить чистый ром. Привычка, знаешь ли.
— Представь себе, я тоже, — фыркнула Типпи, доставая сифон и два высоких стакана. — Насколько я знаю, коренные жители Зеверы пьют исключительно разбавленное вино.
— О, puella decora, ты абсолютно права, — восхитился он, принимая стакан и глядя сквозь стекло на весёлую игру пузырьков углекислого газа. — В чистом виде спиртные напитки хлещут лишь грязные варвары. Твоё здоровье!
— Взаимно.
— Меня зовут Лучиано Вискотти, — сообщил жеребец, ставя пустой стакан на стол.
— Типпи Рюгг.
— Ты даже не представляешь, насколько я счастлив, — признался он, вновь наполняя стакан. — Начальник базы, перфект Уно Дучано – старый маразматик и ханжа. Только подумай, этот старый хрыч, окончательно угробивший печёнку после долгих лет разгульной жизни, внезапно заделался ярым трезвенником. И теперь офицерам выдают лишь кварту вина в неделю, причём какого вина! Местную дрянь, от которой тянет блевать! Прости за грубость, puella decora, но иначе сказать нельзя. Кварту солёных помоев тому, кто пил восхитительное лиигурийское, ещё находившись в материнском чреве!
— Серьёзно?
— Разумеется. Мой дед владеет лучшими виноградниками на южном склоне вулкана Эгна и поставляет кьянти и циндаль ко двору самого Цезаря.
— Невероятно!
— Представь себе. Когда матушка была беременна мной, она ежедневно выпивала по два литра кьянти, чтобы я рос здоровым и крепким. Всё детство я пил исключительно вино, не зная вкуса воды. И вот теперь этот сморчок, наш перфект… Твоё здоровье… Так вот, этот сморчок травит нас местной гадостью, причём в таких мизерных количествах, что хочется проломить кому-нибудь голову!
— Может, деньги, выделяемые на покупку нормального вина, он пускает, э… на свои нужды? — высказала предположение многоопытная Типпи.
— Без сомнения! — воскликнул Лучиано и так махнул копытом, что чуть не сбросил стакан на пол. — Хитрый глист завёл любовницу из местных heteras и теперь тратит все деньги на её капризы. Никакого жалования не хватит, чтобы удовлетворить запросы наглой кобылы, вот негодяй и крутится, как лис в норе. А мы страдаем.
— Значит, стоит выпить за любовь, — предложила Типпи.
— Ты права, моя маленькая puella decora. Любовь. Только любовь имеет цену в этом прогнившем мире, — торжественно провозгласил жеребец, наполняя стаканы. — Ну и хорошее кьянти, разумеется, — добавил он чуть позже. Залпом осушив стакан, он резко подался вперёд и придвинул к себе единорожку одним властным, сильным движением. Та, прекрасно понимавшая, к чему идёт дело, даже и не подумала сопротивляться…

Они лежали, обнявшись, на песке у выхода из пещеры и лениво смотрели на океан. Ветер, ворвавшийся внутрь, мягко гладил разгорячённые тела. Типпи легонько куснула его полосатое ушко и не без ехидства спросила:
— Похоже, вас на базе ограничивают не только в хорошем вине.

Лучиано фыркнул и сладко потянулся.
— Ты прямо ясновидящая. Раньше мы два раза в неделю ходили в одно весёлое заведение, но теперь расценки взлетели до небес, а жалование осталось прежним.
— Бедняжка, — хихикнула единорожка. — Давно у меня уже не было столь пылкого… друга.
— В своё время я был самым желанным гостем в домах одиноких, скучающих кобылок. Ты даже не представляешь, сколько в Зевере брошенных красавиц.
— Прямо-таки брошенных?
— Ну да. Выдадут какую-нибудь несчастную малышку замуж за старого хрыча, навсегда обручённого с денежным мешком, и сидит она, бедняжка, в своей turris eburnea /(лат) башня из слоновой кости/, льёт слёзы, вышивая гладью очередной гобелен…
— И тут появляешься ты…
— И тут появляюсь я…
— Супергерой – спаситель старых дев.
— Верно.
— И что же великий герой-любовник забыл в нашей провинциальной дыре?
— Превратности судьбы, знаешь ли.
— А у этой судьбы есть имя?
— Разумеется. Клотильда Суани, самая прекрасная кобылка в мире. Видела бы ты благородный изгиб её крупа. Да за одни только изящные полоски на заднице я был готов бросить небо к её ногам!
— Бросил?
— Не успел.
— Что же помешало?
— У этого ангела, этого совершенства, богини во плоти, имелся один малюсенький недостаток. Муж, легат Тайко Суани. Грубый мужлан из выслужившегося быдла. Однажды он застал нас в самый разгар, э… дружеской беседы, и в невероятно плебейских выражениях потребовал сатисфакции. Представляешь, какое животное?! Да негодяй должен был копыта мне лизать за то, что я спасаю от скуки его несчастную супругу…
— Действительно, какой мерзавец!
— Рад, что ты меня понимаешь. Короче, мы обнажили мечи… Этот сын разносчика силоса махал им, словно дворник метлой! Зачем, спрашивается, полез, не умея драться?
— Ты его прикончил?
— Милая, если бы я убил этот кусок навоза, то гремел бы сейчас цепями в одиночной камере замка Тибрус. Цезарь, знаешь ли, не слишком одобряет дуэли со смертельным исходом. Просто устроил небольшой сеанс кровопускания, причём заметь – совершенно бесплатно. Шарлатаны-медики за такое дело деньги берут, я же был настолько великодушен, что не взял и солея. Проткнул ему бок, стёр кровь с лезвия, поцеловал чем-то сильно расстроенную Клотильду в щёчку, накинул плащ и выскочил в окно. К сожалению, рана оказалась достаточно серьёзной, так что на следующий день меня арестовали, разжаловали и сослали сюда, в это подхвостье мира.
— Сочувствую, — вздохнула Типпи и потёрлась щекой о щёку жеребца. — Думаю, за поимку страшной и коварной шпионки тебя вновь повысят.
— А я ведь могу и обидеться, — предупредил Лучиано, — и разозлиться. А когда я зол, трепещут даже записные храбрецы.
— Правда? Ты меня отшлёпаешь?
— Тебе так этого хочется?
— Честно говоря, не очень.
— Врунишка, вижу тебя насквозь. Лучше скажи, как часто ты сюда приплываешь?
— Ну, один-два раза в месяц. А что?
— Хочу предложить тебе выгодную сделку.
— Вся во внимании.
— Несколько не сомневался. Так вот… Ты будешь покупать для меня два ящика спиртного. Ящик вина, разумеется, не местного, а с континента. Конечно, не лигурийского – оно здесь стоит диких денег, да и слишком велик риск нарваться на подделку. Цимбалийского или синтарского кьянти. И ящик рома, всё равно какого. Я стану их у тебя брать… ну, скажем, процентов на двадцать выше рыночной цены.
— Тридцать, и я в деле.
— Ничего себе аппетит… Двадцать пять, и это последнее слово.
— Идёт. Но что ты собираешься делать с такой прорвой выпивки?
— Что-то пущу на собственные нужды, а остальное… Поверь, mea infantem /мия инфантем – (лат) моя крошка/, не я один мучаюсь от сухого закона. Среди офицеров полно страждущих, готовых выложить несколько солеев за заветную бутылочку.
— Согласна…

Так и повелось. Всякий раз прибыв на Курук, единорожка прятала в тайнике на берегу два ящика с алкоголем, а затем, пользуясь ночной темнотой, поднималась на скалу, хорошо видную с площадки дозорной башни базы. Там она оставляла белую веточку коралла – знак того, что товар прибыл. Лучиано приходил днём, приносил деньги, после чего они предавались любовным утехам. Признаться, Типпи не могла сказать, что доставляло ей больше радости – выгодно проданный контрабандный алкоголь или часы, проведённые в обществе полосатого жеребца. Пылкий столичный ловелас оказался невероятно искусен в любви, и единорожка буквально таяла в его объятьях.

Прошло несколько ничем не примечательных лет. Кобылка всё так же плавала на остров за раковинами, встречалась с Лучиано и два раза в год отвозила добычу в Сулуланд. Военный гром, бушевавший «где-то там», практически не достигал берегов сонного архипелага. Лишь изредка до его беспечных обитателей доносились тревожные известия, вносящие хаос и разлад в размеренный быт.

Не миновала чаша сия и наместника. Однажды, не самым лучшим утром, господин Цосс получил известие, что его любимый сын получил серьёзную рану во время морского сражения. Осколок снаряда перебил несчастному юноше позвоночник, и сейчас он лежит в столичном офицерском госпитале.

Из почтенного зебриканца словно выпустили воздух. Снисходительный, довольный жизнью толстяк как будто съёжился и стал даже меньше ростом. Рассчитав слуг и закрыв дом, пожилая пара уехала в Зеверу первым же пароходом, идущим на континент. Типпи, успевшая крепко подружиться с леди Унной, страшно переживала по этому поводу. Зебриканка регулярно писала ей письма, но хороших новостей было немного. Цосс забрал сына из госпиталя, перевёз в свой столичный особняк и нанял для него самых лучших врачей и шаманов. Но ни лекарства, ни магия не помогли поставить несчастного калеку на ноги. В последних письмах леди Унна жаловалась, что потеряла всякую надежду вновь когда-нибудь увидеть сына здоровым. Обратно они так и не вернулись, ибо только в Зевере можно было найти достаточно квалифицированных лекарей. Должность виджигирейнта занял местный деревенский староста, ибо империя, испытывавшая страшный кадровый голод, просто не могла найти достаточного количества полосатых чиновников.

Впрочем, эпоха стабильной и размеренной жизни подходила к концу. Первый звоночек раздался сразу после памятного шторма, во время которого она танцевала под ночным дождём, а потом до самого рассвета вспоминала события прошлого, сидя на веранде с бутылкой рома. На следующий день Типпи как обычно отправилась в набег на остров Курук. Без проблем спрятав в пещере лодку, она запихнула в тайник ящики с бутылками, положила на вершину скалы веточку коралла и до утра ныряла среди скал. Обнаружила чрезвычайно редкую раковину «мантия цезаря» и несколько ракушек попроще, после чего довольная собой вернулась в убежище. Следовало привести в порядок пещеру к приходу любовника.

Но с рассветом на пляж пожаловали совсем иные гости. Три жеребца в странной, невиданной доселе мешковатой форме и при оружии показались на гребне скалы, а затем начали медленно спускаться вниз по опасной тропинке. Вовремя заметив их приближение, Типпи выскочила из пещеры и под прикрытием скалы принялась торопливо заметать следы на песке широким веником. Затем вернулась в убежище и, прильнув глазом к небольшому отверстию в двери, стала с беспокойством наблюдать за опасными пришельцами. Вояки неторопливо пошли по пляжу, методично осматривая каждую расселину или ямку.

«Ну, дела! — в панике подумала единорожка. — Так они и меня найдут! Нужно что-то делать…»
— Доброе утро, господа, — как гром среди ясного неба прозвучал сильный и хорошо знакомый голос. — Решили проверить пляж?
— Так точно, господин младший кентурион, — с плохо скрываемой насмешкой сказал легионер, идущий первым.
— И как успехи?
— Пока ничего.
— Советую не тратить время впустую и поискать по ту сторону гряды, — Лучиано махнул копытом. — Я торчу на этом пляже с ночи и не заметил ничего подозрительного.
— Правда? Но позвольте спросить, что вы тут делали? — в голосе легионера появились нотки недоверия.
— Ловил рыбу, — невозмутимо пояснил жеребец, поднимая с песка упакованную в чехол телескопическую удочку. — Клёв с этих камней поутру просто волшебный, дорада буквально крючки обрывает.
— Да? В таком случае не будем мешать. Идёмте, парни, проверим северный пляж.

Легионеры развернулись и двинулись в обратном направлении. Лучиано судорожно выдохнул и швырнул удочку на песок.
— Типпи, ты здесь? — тихо спросил он, по-прежнему стоя спиной к двери.
— Да, — так же тихо отозвалась она. — Зайдёшь?
— Нет. Эти шакалы могут наблюдать сверху.
— Что произошло?
— Сам не понимаю. Три недели назад пригнали на базу две сотни голов. Да не простых. Элитных спецназовцев – «Морских коньков», слышала про таких?
— Ага.
— И кучу высоколобых умников с каким-то оборудованием в довесок. Нашего хмыря-префекта отодвинули в чулан, теперь всеми делами заправляет принцип Виго Мортус. Короче, полный бардак. Инженеришки повсюду установки свои ставят. Позавчера закончили монтаж высоченной мачты с крутящейся антенной на верхушке. Вроде секретная разработка. Способна учуять любое корыто, подходящее к острову, даже в полной темноте. Радаром называют.
— И меня…
— Верно, засекли. К счастью, аппаратура ещё до конца не откалибрована, потому картинка неясная получилась. Один из умников предположил, что это плоскомордая черепаха плывёт к берегу, дабы отложить в песок яйца. Дескать, сейчас сезон, и всё такое. Мортус с ним согласился, но всё равно с утра послал своих орлов прочёсывать пляжи. А я как коралл на скале увидел, так сразу сюда рванул.
— Спасибо, что успел.
— Пожалуйста, mea infantem /(лат) моя крошка/. Но тебе следует убираться куда подальше сразу, как стемнеет. И больше не возвращаться. Передать не могу, как меня печалит это известие, но… Если ты попадешься им в копыта, то тюрьмой не отделаешься, они тут, похоже, что-то крупное мутят, лишние свидетели им точно не нужны.
— Понимаю, — Типпи тяжело вздохнула.
— Бутылки на месте?
— Да, в тайнике.
— Хорошо. Заберу, как утихнет переполох. Вот только… Я сегодня так сюда рванул, что не взял денег…
— Ерунда, забудь! Ты и так для меня столько сделал. Пусть это будет моим прощальным подарком.
— Спасибо. Станешь уходить, забери из пещеры всё ценное. Я потом завалю камнями дверь, чтобы уж наверняка...
— Хорошо. Мне… Мне будет не хватать тебя, Лучиано.
— Мне тоже, — тихо сказал он, взмахнул хвостом и медленно побрёл прочь.