Цена бессмертия
Глава 18. Отчаяние и ярость
Иллюстрация Dalagar
Магия оленёнка, стелясь между мерзких лиан едва заметным голубоватым свечением, уже почти подобралась к связанной лани-витрангу. Судя по накидке и украшениям, она была из друидов, причем не из последних.
Конечно, тот факт, что она сейчас висела на стене, давал призрачные шансы на её поединок с Манцинеллусом, но вдруг колдун просто застал станцию врасплох?
Магия поддавалась с трудом. Рилл уже успел раскаяться, что уделял основное внимание не заучиванию магических формул и правил, а своей теории «магии по наитию». Во многих случаях юный волшебник и сам приходил к формациям и построениям, схожим с классическими, но упрямо не хотел признавать это.
Мисти тем временем сформулировала ответ:
— Но ведь взрослые когда-то тоже были детьми, и не их вина, что на них плохо влияли родители. Так что... они тоже не виноваты!
— Молчать, — велел Манцинеллус, уткнувшись в мерцающую фиолетовым пламенем книгу на подставке.
Но юная перитонка будто не слушала:
— ...и причиняя боль другим ты становишься эдаким «плохим папой» для всех...
Глянцево-чёрные глаза поднялись на лань, и та вздрогнула. Этот взгляд заставил холодок пробежать по всему телу.
— Закрой. Свой. Рот, — раздельно проговорил колдун и затем добавил. — Пока я тебе его не зашил.
Мисти в ужасе умолкла.
Рилл тем временем почти справился с удерживающими волшебницу лианами. Впрочем, та не стала дожидаться, пока путы спадут. Как только копытца и рот оказались свободны, лань одновременно с зеленой вспышкой оказалась на ногах в окружении вьющихся узоров друидской магии.
Нити взметнулись вверх и вперёд, но не ударили в Манцинеллуса, а выхватили из кучи ингредиентов Семя и подняли над полом.
— Не двигаться! — грозно крикнула друид. — Или я уничтожу Семя!
Все уставились на неё. Оленята в шоке, а колдун спокойно. Потом вкрадчиво поинтересовался:
— Вот как? Совершишь такое святотатство?
— Пусть лучше так, чем оно окажется в копытах тёмных витрангов! — решительно заявила лань. — Отойди от котла!
Выглядела она величественно: гордая осанка, сияющие мягкой зеленью кристальные копытца и глаза, развевающиеся на магическом ветру грива и накидка...
— И не подумаю, — сказал Манцинеллус.
Внешне он не совершил ни одного движения.
Но вьющиеся по полу и стенам чёрные лозы молниеносно метнулись к волшебнице. Так быстро, что глаза едва успели заметить.
Начавшийся было крик резко оборвался.
От шока оленята уставились на то место, где только что стояла живая лань, а теперь лишь шевелился комок даже не лоз, а будто щупалец из чистой черноты.
Жуткий клубок извивался на полу меньше минуты, но Риллу с друзьями и, наверняка, висящим на стене оленям это показалось настоящей вечностью.
Когда же гадкие отростки расползлись, на ходу снова превращаясь в искажённые лозы, на полу не осталось ничего, кроме нескольких украшений.
Вьющиеся щупальца тьмы сунулись было к Семени, но отдёрнулись, словно от огня.
Манцинеллус, увидев это, не удивился, а просто телекинезом вернул Семя на место, после чего встретился взглядом с Риллом. Юный витранг почувствовал, как душа уходит в копыта, а уши прижимаются к голове. Воображение уже нарисовало схожую судьбу для того, кто освободил волшебницу...
Но колдун только покачал головой и сказал:
— Ну до чего закоснели... — он снова перевел взгляд на обомлевшего Рилла и поинтересовался. — Ну что же ты больше не колдуешь, малыш? Давай. Освободи ещё кого-нибудь, убийца.
Рилл не чувствовал, как по его щекам катятся слёзы. И даже не обратил внимания на отчаянный крик Мисти:
— Не слушай его!
Манцинеллус же продолжил:
— Бессмертие для всех имеет цену. Не усугубляйте. Всё равно я сделаю, что хочу, но, если будете мешать, без лишних и бессмысленных жертв не обойдётся.
Взгляд чёрных глаз обвел трёх оленят, и, повинуясь незаметному жесту колдуна, лозы понесли малышей к общей стене. Когда мимо тащило Рилла, белый витранг сказал:
— Я не хочу жертв. Наоборот, чтобы больше никто не умирал из-за скудоумия, страха и непонимания. Смерть больше не будет властвовать в этом мире, и ради этого я готов заплатить любую цену... — при этом его жуткий взгляд встретился с зарёванными голубыми глазами молодого волшебника, и колдун поправился. — Почти любую.
Рилл не ответил: был слишком шокирован последствиями своих действий, а также жестокостью и лёгкостью, с которой тёмный витранг победил могущественную волшебницу.
Эйкорн, который всё это время пытался силой разорвать лозы, чуть не плакал от бессилия. Умом он, конечно, понимал, что справиться с колдовскими путами не могли и взрослые, среди которых, кажется, был даже один нордир, куда более сильный. Но просто так взять и сдаться не позволяла гордость.
В отчаянии он крикнул:
— Ты не понимаешь, что творишь! Своими действиями ты уничтожишь наш мир!
По всем законам жанра, тёмный витранг должен был заткнуть нахального олененка, но тот, похоже, был настроен пообщаться.
— Ну и что? — спокойно осведомился Манцинеллус. — Чем этот мир лучше любого другого? Этот мир забрал мою любимую. И всю семью. Вот скажи, ты сможешь их вернуть? Или будешь мне втирать про Великий Круг Жизни?
Эйкорн осёкся и нервно сглотнул. Он, в общем, не рассчитывал на диалог.
Чернокнижник же назидательно воздел копыто:
— Именно, что не сможешь! А моя Госпожа может.
— Но это же тёмная магия! — попытался ухватиться за соломинку фордир. — Злая и запретная!
— Запретная? — олень хихикнул. — И кто же её запретил? Уж неужто ваш принц или пришлые сёстры-аликорны? Не задумывался, почему? Потому что считают, что это они вправе творить чудеса и диктовать волю всем остальным. А я изменю привычный порядок вещей!
— И вся Кервидерия падёт в бездну! — не сдавался Эйкорн.
Манцинеллус кинул в котёл очередную горсть каких-то порошков, и над зельем взметнулся красный туман. Сам же тёмный витранг продолжил говорить, расхаживая по залу и вещая, будто читая лекцию:
— Маленький оленёнок, вы так помешались на своих мрачных пророчествах, что не заметили главного — конец света уже наступил. И наступил он благодаря таким, как Селестия, что лицемерно провозглашает идеалы доброты и дружбы, но при этом на границе земель пони по-прежнему убивают пони, и ничего не изменилось с давних времен. Пусть мы и наделены разумом, но все в душе — древесные волки. В нас дремлет первобытная злость, которая так и ищет выхода. И я не прячусь от своей природы в отличие от вас — зомбированных дурачков. Но в моем прекрасном мире смерть не будет иметь значения, а ярость можно будет удовлетворять множеством способов.
Эйкорн и Мисти переглянулись, и оба прочитали в глазах друг друга отчаяние.
Помощи больше неоткуда было ждать. И справиться с могущественным тёмным витрангом не представлялось возможным.
Заветное Семя Величайшего Древа было близко, и с тем же успехом оно могло быть на другом конце света. И так было бы даже лучше, потому что копыта тёмного витранга туда бы не дотянулись.
Мисти чувствовала, как по её щекам текут слёзы.
Страшные сказки ожили, и тёмные витранги готовились уничтожить всё, что дорого любому оленю...
...Бладласт Шейд был в ярости.
И дело было даже не в ускользнувшей добыче: отследить их перемещения опытный ликтор мог даже до получения чудесных способностей.
Но из-за дискордовой изменницы с её самострелом Ночной Кошмар ковылял по земле, да ещё на трёх ногах. Хлипкая с виду кобылица мастерски въехала копытом в болевую точку!..
Как бы ни были могущественны новые силы, почему-то сделать более быстрым заживление ран они не могли. Или не хотели, наказывая нерадивого исполнителя за медлительность.
Как оказалось, подлесок и высокие деревья создают вполне преодолимые, но при этом ощутимые препятствия на пути.
— А ты всё не уймёшься? — спросили вдруг сверху.
Фестрал поднял морду и увидел попугая, что несколько раньше был вместе с соплеменницей и оленятами.
— Воля Найтмер Мун во тьме, — процедил сквозь зубы Ночной Кошмар в бессильной злобе.
Проклятый попугай сидел слишком высоко: нечего было и думать добраться до него с разорванным крылом. Можно подпрыгнуть и достать когтями, конечно, но не с раненой ногой.
А бессильно прыгать внизу под насмешки наглого пернатого... нет уж. Ищите другого дурака.
Фестрал не видел и не мог знать, что насмешки и вызывающее поведение Молчуна — лишь надетая попугаем маска. И уж тем более не мог догадываться о мотивах.
В поноже был встроенный метатель ножей, но Бладласт считал себя профессионалом и не хотел тратить боеприпасы на выяснение отношений. Да ещё с попугаем.
Поэтому он решил, что просто пойдет дальше, наплевав на нахальную птицу.
Но не тут-то было.
Сверху прилетел какой-то орех и стукнул фестрала по носу. Почти не больно, но ужасающе оскорбительно для боевого ликтора.
— Бесись сколько влезет, — проскрипел Молчун с ветки. — И хоть я не знаю, что ты задумал, но забудь. Манцинеллус Милк решил всё исправить, и кому бы ты не служил, жалкая тень, но ты проиграл.
Бладласта словно окатили ледяной водой.
Эта фестралка упоминала какого-то Манцинеллуса, и что оленята с Семенем «могут ему доверять». А значит, цель, несмотря на свою близость, грозила ускользнуть из копыт!
Бладласт содрогнулся при мысли, что несмотря на все новые способности и покровительство самой Принцессы Ночи, он может... облажаться.
И тогда всё зря: дальний поход, поиск, раны... а главное — жажда славы и силы! Ведь то, что даровано, может быть и отобрано назад. Особенно если речь идет о столь могущественном существе, как аликорн...
И тогда Бладласт, не слушая больше насмешек попугая и забыв о боли в ноге и крыле, бросился туда, куда вело его чутьё...