Отражение

Авторское предисловие: Несмотря на то, что я обычно пишу свои работы шрифтом Times New Romans 12, здесь я решил поэкспериментировать и сделать работу в Caveat из некоторых художественных соображений. Если вам все же покажется, что это было излишеством и читать действительно трудно — просто поменяйте шрифт в привычный для вас. Моему замыслу, думаю, это не сильно повредит.

Читать на Доках

Отражение

Конечно, настоящий талант пробьется сам, как цветок сквозь асфальт...

Владимир Шойхер. «Современная отечественная афористика»

Сначала ты хвалишь рисунок Тесселя, а через два дня половину твоих лучших друзей погребает под обвалом. Потом ты стоишь перед мольбертом и смотришь, как ясное солнце касается уцелевших шпилей Старого Замка, а Тессель чуть ли не ножом всучивает тебе кисточку.

Кто такой Тессель? Тессель – единорог, довольно уникальный: во всем Понивилле вы вряд ли найдете ещё одного альбиноса, постоянно кутающегося в шаль и носящего берет, на пару размеров больше нужного. Добавьте к этому аристократическую худощавость, прическу под-горшок и сиплый голос ипохондрика – вот и будет Тессель.

— Через две недели… — сказал он тогда, выводя очередной вензель.

Тогда, два дня назад, мы сидели в поле под дубом. С начала весны прошло два месяца, до Ярмарки Жеребят и Кобылок оставалось чуть больше полутора, поэтому после школы можно было просто уйти и посмотреть на облака. На облака смотрел я, а Тессель притащил мольберт с кисточками и уже битых два часа пытается запечатлеть потрескавшийся старый горшок на потемневшем медном подносе.

— А? – сонно переспросил я, решая, на какое лицо похож очередной проплывающий белый ком: сердитое или безумное?

— Через две недели Художественный Университет Ясного Кантерлота проведет благотворительную выставку с конкурсом картин… Я хотел бы поучаствовать…

Я смерил получившийся натюрморт взглядом прожжённого критика, из тех, кто любит сидеть за печатной машинкой с бокалом бурды, которой осталось едва ли два дня до уксуса. Рисунок Тесселя был… вполне себе. В отличие от тех новомодных фотокамер, он не стремился идеально передать пропорции и углы были немного срезаны, но вот форма, игра чистых цветов и света и ещё куча всего, что любят хвалить критики, называя работу шедевром…

У меня же был только один вопрос:

— А почему в горшке каша?

Да, в горшке была овсяная каша, уродливая и липкая как сопли, и ее было очень много – она булькала, клокотала, приподнимала крышечку, переливалась через край, стекала по глиняным бокам и расплывалась в подносе.

— Это не просто каша… — тихо произнес Тессель. – Это – символизм…

— И в чем же символизм?

Тессель слабо улыбнулся и вы бы подумали, что он сейчас отдаст принцессам душу, но нет, все снова обошлось:

— Если бы мог выразить словами – не понадобилась бы краска…

Я пожал плечами. Он художник — ему видней.

— Ты тоже можешь быть художником, — словно прочитал мои мысли Тессель. – Возьми кисточку и дорисуй… что-нибудь…

— А как же твой авторский замысел?

— Моему замыслу ты не повредишь…

Я встал перед мольбертом и взял кисточку. Что можно было бы пририсовать? Возможно, немного сморщенных мандаринов, которые наверняка пахнут сладковато-медовой гнильцой.

Я вздохнул. Запах подгнивших мандаринов преследует меня всякий раз, когда в голове вот-вот запульсирует комок боли. Ноги оборачиваются в вату, в которую вшили металлические шарики, и кисточка тяжелеет, будто и не из дерева, а лучшей кантерлотского свинца. Свет, падающий на бока горшка, играющий блёстками на желтовато-белой слизи… Этот свет неправильный: он ослепляет, от него хочется постоянно чихать, а краски на нем блекнут.

Я не могу так рисовать.

— В другой раз.

Тессель расстроено цокнул языком, и мы начали собираться. Прежде, чем снять картину, мой друг размашистым росчерком поставил подпись в чистом уголке – другие художники обычно подписывают, когда работа закончена, но Тессель был… альтернативным. Я же подобрал горшок и поднос, которые закрепил с школьной сумкой.

Когда мы подошли к высокомернолицым воротам с позолоченной «Р», прихрамывающий Тессель чуть-чуть споткнулся и раскашлялся. Мне хотелось позвать их дворецкого, или хотя бы помочь несчастному добраться до комнаты, но Тессель сделал упреждающий жест.

— Н-не нужно… — сказал он мне несколько лет назад в точно такой же ситуации. – Я дойду… там ОНА…

Она. Маленький злобный и изобретательный в своей жестокости розовый монстрик, который любит и умеет пакостить как Тесселю, так и его гостям. Однажды она вылила растворитель на картину, над которой бедняга трудился целый месяц. Только потому, что тот не уступил пирожное. Увы, тогда немного попало и на один из оригиналов некоего ван Рога – Тессель одолжил его, чтобы перенять части стиля. Виноватым признали старшего и его друга, разбрасывающих свои инструменты где-попало.

Больше меня к Ричам особо не приглашали.

— Послезавтра, в десять у ворот… — сказал мой друг на прощание и с чуть слышным скрежетом повернул засов.

— Мама, мама, Пэйнти вернулся!

Я тихо ругнулся и поискал взглядом прячущуюся заразу. У нас не настолько большой дом, как у Ричей, всего два этажа и семь комнат, но маленькой занозе это не мешало тыкаться в мой круп в самый неподходящий момент.

— Мама, мама, Пэйнти вернулся и снова притащил какой-то хлам! – заноза продолжала голосить не пойми откуда, а я, прижав уши, метнулся к своей комнате и принялся лихорадочно копаться в сумке в поисках ключа.

Словно в фильмах ужасов, меня накрыла тень.

— Сильвер Пэйнтер, ты снова за свое?

Я слегка обреченно вздохнул, оставил бесплодные попытки найти небольшой ключик под горой научной макулатуры. Развернулся. Мама стояла надо мной и вовсе не выглядела грозно или сердито – скорее это была усталость пополам с легкой обреченностью лошади. Лошади, чей жеребенок в очередной раз забыл принять с утра витамины, а потом снова расквасил себе нос. Мелко, несвязно, но раздражающе.

— Что на этот раз? – риторически спросила мама.

Я пожал плечами.

— Где ты это взял? Надеюсь, ты не стащил их, как старые часы госпожи Смит?

— Я не воровал те часы…

— Да? – приподняла бровь мама. – Если не ты, то кто?  Их нашли в твоей сумке.

Я промолчал. Еще несколько минут мама продолжала стыдить меня взглядом, а я честно пытался стыдиться, но получалось откровенно плохо. Наверное, потому что не врал – те часы и вправду стянул не я.

— Открой комнату, — наконец произнесла она.

Я подчинился, как-то сразу отыскав ключ. Щелкнул замок, скрипнула дверь и мне, перешагнувшему порог, стало проще дышать – я погрузился в свой мир.

— У тебя слишком много вещей.

Четыре вазы разной степени побитости: керамика, фарфор, стекло и алюминий – какая из них лучше выражает меня? Набор столовых приборов, нержавеющая сталь — хотя в родовом вкусе серебро — можно использовать с посудомоечной машинкой. Две коробки для головных уборов из бутика. Комплект дизайнерских покрывал оттуда же. Два треснувших журнальных столика и три складных. Обломок маски ворона из папье-маше. Ободок от колеса, отвалившегося от телеги. Старые и развороченные часы, с выломанной часовой стрелкой. Три канделябра. Два торшера, у одного порван абажур, у другого разбита лампочка. Посреди этого – застеленная двуспальная кровать и тут же стол, на котором несколько книжек, тетрадок и пару перьев с чернильницей. В углу – тряпка, которой угодно подтирать с подоконника следы, если входишь через окно.

— Не так уж и много.

— Пэйнт, когда твоя сестра вошла в комнату, ее едва не завалило.

— Ма, а вам не кажется, что если я закрываю дверь на два оборота, это довольно прозрачный намек, что посторонним тут немного не рады?

Мама чуть-чуть свела брови к переносице, и я понял, что битва проиграна.

— Завтра ты должен избавится от всего этого, Пэйнтер, — негромко отчеканила она. – Иначе – наказан.

И она вышла, оставив меня наедине с моим предметным миром. Стоило бы выскочить за ней, сказать что-нибудь в свое оправдание, возможно пообещать пару недель домашней уборки и никаких карманных денег, но снова откуда-то потянуло гнилыми мандаринами. Я пересилил накатившую слабость и открыл окно, чтобы хоть немного проветрить комнату. Затем улегся на кровать и вяло попытался придумать, как объяснить маме, что все эти вещи, пусть и собранные будто на помойке, все они здесь не просто так и в каждом из них есть что-то, что отличает их от всего оставшегося барахла.

У них у всех были добрые лица.

По паркету негромко процокали копытца, что-то тихо звякнуло, и маленькая заноза наконец решила показать себя. Я даже не повернул голову, раздумывая, где эта зараза раздобыла ключ.

— Ты приемная.

— Нет, ты! — …при этом мы оба были точными копиями родителей, только у меня глаза мамины, а у нее – отца.

— Зато тебя родители меньше любят.

— Не-а, а у тебя друзья — воображаемые!

— Да даже будь так, у меня хоть какие-то друзья есть, в отличие от твоей Тиары, — парировал я.

Заноза показала мне язык, пренебрежительно фыркнула и порысила прочь. Я поднялся с кровати, чтобы прикрыть этот проходной двор, подошел и увидел: рядом с дверью стояла маленькая тарелочка аккуратным кусочком сырного пирога, с кремовой розочкой и вишенкой. В мягчайший бок предусмотрительно воткнули маленькую серебряную ложечку, чтобы бедному мне не пришлось идти на кухню.  

Мило, если бы не моя непереносимость сахарозы.

И она о ней знала.

Белый мелок скрипел по доске, делая ее лицо все сердитее и сердитее. Кроме мелка скрипели карандаши, зубы и наши мозги – все ради формулы, которая непременно понадобится нам в жизни, чтобы быть полноценными гражданами Эквестрии.

Я не скрипел, а как обычно преступно попирал свое будущее: смотрел, как залихватски мне улыбаются волосы в гриве Эплджек, которая отложила свою любимую шляпу и старательно копировала всю белиберду, выводимую молоденькой учительницей на замену – мисс Чирайли.

Эплджек… Эплджек была той самой, чьи волосы продолжают улыбаться, даже слипшись от благородного пота пони, которая с чистой совестью трудится на благо семьи. Её «хэй, сахарок» делает день слаще без всякого сахара, а ковбойская шляпа следит, словно строгий старший, готовый дать по морде любому, кто рискнет подкатить. И это действует на меня не в пример лучше, чем сосредоточенное лицо Большого Макинтоша, которого я и видел всего-то пару раз за работой в поле. Впрочем, сейчас мне бы сгодилось натянуть на себя и ее шляпу, лишь бы не слышать этого скотского скрипа!

От скуки я даже хотел сделать что-то вроде… наброска, совсем уж схематичной каракули, которая, по идее, должна была изобразить пыхтящую на передней парте фермершу, но снова пульсирующий комок, снова запах гнилых мандарин, и скрип, который ревел как Лас-Пегасусский водопад – чтобы рисовать под такое, нужно быть Тесселем.

Я отложил карандаш и заставил себя оторваться от золотых колосьев, посмотрел в окно: за ним была детская площадка, у которой рос дуб. Когда мне удалось полностью разглядел верхушку, я понял, что сейчас будет «весело».

Пронзительно заверещала школьная пожарная сигнализация, дверь снесло будто тараном, и в класс с диким хрюканьем вломились три туши. Разгорелся бедлам, пегасы запорхали, как перепуганные голуби, упала и раскололась надвое доска, а единственной, кто не потерял голову, оказалась Эплджек. Несколько раз свистнуло лассо, прозвучало коронное «Йе-ха!», и все свиньи были повязаны.

Урок был безнадежно сорван и мы, возглавляемые юной ковбойшей, выскочили из класса.

— Хэй, вот оно, гаспажа учительница! – вскоре прокричала Эплджек с крутым акцентом.

Мы стояли у черного входа и смотрели на самую настоящую машину Руби, сложенную из обыкновенного будильника с таймером, нескольких рычагов, бутылок и трех клеток, и я не сомневался, что какая-то ее часть, отсоединённая от основного «тела», сработала с сигнализацией. Шутник был настоящим удачливым гением, не только потому, что заставил все это работать вместе, но и из-за скрытности: мало кто установил бы все так незаметно.

Когда все разошлись, я постучал по дубу и на землю спрыгнула практически копия Большого Макинтоша, вот только у брата Эплджек не было салатовой короткостриженой «солдатской» шевелюры под соломенной шляпой, широкой улыбки от уха до уха и дискордовых искорок в глазах.

— Хей-хо! – радостно воскликнул Масл и дружески похлопал меня по плечу, что я чуть не упал. – Ну как, заценил шутку? Ну же, Пэй, я вытащил тебя из этого царства унылости, ты просто обязан сказать!

— Спасибо, Масл… — закатил я глаза и направился в сторону дороги.

— А? А? – приставил копыто к уху Масл, подпрыгивая на своих троих рядом и совсем не волнуясь, увидит ли его кто. Хотя, улица все равно пустовала.

— Спасибо, Масл, что своей проделкой спас меня из лап занудства и помешал учится строить свое прекрасное будущее.

Масл хохотнул и подобрал камешек, примериваясь, куда бы половчее метнуть.

— А она? Она оценила?!..

— Она позвала брата и унесла ворованных свиней на ферму, сказав, что когда узнает имя шутника – открутит тому хвост.

— Пф-ф, ну ничего, если Тирек не идет в Тартар, то Тартар все равно стоит где стоял, а Тирека туда отправляют пинком!

— Может, тебе сменить тактику?

Маслоу смерил меня снисходительным взглядом:

— Не понимаешь ты ничего в кобылках, Пэй, ничегошеньки.

Ну да, чтобы Масл, желающий стать профессиональным приключенцем и спустившийся с Мейнхеттена в Понивилль по реке один, на собственном плоту, Масл, который не постесняется продать вам одноглазую дохлую кошку, чтобы напугать сестру или бабушку, чтобы он, а не ему предложили встречаться?  О нет, значит вы плохо знаете Масла!

— К тому же, на Эплджек обычные пути не работают.

Я молча согласился: на моих глазах два кольта угощали Джеки в столовой бургерами, ходили к ней на ферму… и все. На следующий день все вели себя будто ничего и не было, а бургеры были всего лишь бургерами. И я понятия не имел, почему Эплджек отшивала: может, чтобы не мешали учебе, а может, она предпочитала пирожки.

— Ну-ка!

Камень с громким звоном врезался в стекло, и мы припустили что есть мочи, а остановились только на моей улице. Я не чувствовал вины за гадость Масла, потому что не слишком ладил с хозяевами «Сахарного Уголка», но галопировать на такие дистанции было для меня чересчур.

— А что ты такой грустный, Пэйи? – а вот Масл был бодрячком. Завидую его дыхалке, и всегда завидовал.

Из моего горла вырвалось что-то вроде «вородители».

— Ась?

Я сделал глубокий вдох, выдох. Вдох, выдох, лучшее лекарство при беге на дальние дистанции, панических атаках и неплохая превентивная мера против удушения маленьких зараз.

— Родители, говорю. Они сказали, что если я не избавлюсь от своих вещей…

Я сделал характерный жест.

— Так в чем проблема? – искренне удивился Масл. – Давай перетащим твою «коллекцию» на некоторое время ко мне. Ненадолго. Пока предки не утихомирятся.

— Правда? Можно?! – только что полная капитуляция перед матерью сменилась временным отступлением.

— Да валяй, — мой друг рассеянно покрутил копытом, доставая из шляпы потертую трубку с табаком и наверняка уже прокручивая в голове план для очередной каверзы. – Иди, собирай вещички – я тут подожду.

Дом, в котором жил Масл, был виден из моего окна, стоял недалеко от края Понивилля и считался местной достопримечательностью: высокий особняк с темными подгнившими деревянными стенами – морщинистой кожей, потемневшей крышей – слипшимися волосами, тусклыми и затянутыми паутиной окнами – прищуренными глазами с катарактой, улыбался всякий раз веселой старческой ухмылкой, когда кто-то рисковал открыть его истрепанную входную дверь. Возможно потому, что в доме мне виделся пусть и грязный, пусть и страшноватый, но вполне добродушный старичок, мне не было страшно регулярно пробираться туда вместе с Маслом.

А Масл… А что Масл? Бедняга приплыл, по его словам, к любимой бабушке, только вот так получилась, что старая госпожа Спирит скончалась лет десять назад. Беглому внуку это не помешало превратить дом с привидениями в логово, где можно планировать гадости. Запахи гнили и затхлости его не смущали, как и пауки с крысами, а разные штуки из мусора, вроде набора искусственных челюстей, приводили в восторг – их он использовал в шалостях на полную. Вот и сейчас, когда мы затащили последний торшер в подвал, он уселся среди каких-то пятилитровых банок и принялся развинчивать снова украденные часы миссис Смит.

Я дернулся, едва не сбив масляной светильник: внутри банок плавали органы и вроде бы даже несколько зародышей.

— Круто, да? – весело спросил Масл, подбирая банку и встряхивая. Плавающие внутри кишки завозились, словно водные змеи. – Хочешь попробовать?

— Н-н… н-не… — потянулся я к выходу, стараясь не раскрывать рот — немного мутило.

— Да ты не бойся, они резиновые!

Как только он попытался ткнуть мне бутылку, в нос ударил ядренейший запах спирта. Я бросился к лестнице, услышав на прощание:

— Решительности тебе не хватает, Пэй! Ре-ши-тель-но-сти!

Тебе снятся кошмары, и чтобы уйти от них, твой организм развивает бессонницу. Из-за бессонницы у тебя начинает болеть голова, тебе мерещится запах гнилых мандарин, ты начинаешь принимать снотворное. Щелчок длиной в несколько минут, и ты как выключенный из розетки тостер, который включат через семь-восемь часов. Иногда «щелк» происходит сильно раньше, и тебе остается, что пялится в темный потолок до утра, потому что если переборщить с дозой, то можно и не проснутся. Круговорот бессонницы.

Щелкнуло, мои глаза открылись. Ветер взъерошил гриву, и я поднялся, чтобы закрыть окно, да так и замер у заляпанного грязью подоконника.

Вдалеке мерцал пожар.

Я выскочил на улицу и побежал что есть мочи, молясь, чтобы не случилось страшного. Страшное случилось: горел дом с привидениями. В отблесках пламени метались сонные пони с ведрами в зубах, пегасы нагнетали тучи, чтобы если не затушить очаг, так хоть бы не пустить огонь дальше. Меня не заметили, как не заметили и следы в грязи, по которым и пошел шокированный я.

Следы привели под мост и именно там сидел Масл, обхватив всеми конечностями полуразобранные часы. Мой друг покачивался из стороны в сторону, глаза выпучились, на губах выступила пена.

— Я здоров… — бормотал он, пялясь на реку. – Это бабочка, красный, а я здоров…

— Масл, — я потряс его за плечо. Тщетно.

— Облака белые, красная – ложь, а я здоров…

Я захрипел, кое-как взваливая на себя его тушу с часами. Весил он прилично, но все же я смог дотащить его до своего дома и закинуть в окно.

— Я-я-я в порядке, бр-р-р… — сказал он, когда я принес стакан воды. Не мудрствуя, я просто вылил его ему на голову.

Пока Масл отряхивался, я подошел и посмотрел на зарево. На моих глазах крыша и второй этаж обрушились, похоронив под собой надежду, что хоть часть моих вещей уцелеет.

Мои копыта впились в оконную раму, вдавливая слой краски в древесину. Из-за стиснутых до треска пломб зубов послышалось гортанное рычание тартаровских грешников, брошенных заживо на нижние уровни. Вместе с порванным абажуром пылала моя кожа, и не деревянные столики превращались в пепел, а мои кости! Лопались лампочки и вытекали остатки воска, а вместе с ними — мои слезящиеся глаза! Четыре вазы, канделябры и торшеры…

В том пожаре горело не просто барахло, в нем горел я!

— Чертов светильник, — проворчал за моей спиной Масл и встал рядом, рассматривая пожарище с недовольной миной. – Весь план насмарку и шляпу с трубкой жаль…

Я хотел ударить его. Схватить за шею и приложить мордой об стену, вынести половину зубов, шарахнуть по ребрам, отметелить до полусмерти!

Он словно уловил мое желание и встал посреди такой большой и пустой комнаты:

— Бей.

Я занес копыто и меня вдруг просто затопило духом гнилых мандарин, а в голове полыхнуло, не хуже, чем в доме.

Я застонал и повалился на кровать, массируя виски.

— Бей, Пэй!

Мне больше не хотелось бить. Пламя ярости как вспыхнуло, так и погасло, на его месте остались угли горечи и пепел апатии.

— Ударь меня, Пэйнтер! Решительно!

— Пошел ты… — вяло ответил я. Даже если он сам меня сейчас пнет, нога не поднимется лягнуть ему в сдачу.

Масл вздохнул и уселся рядом с кроватью, привалившись спиной:

— Тебе не хватает решительности.

Я завернулся в одеяло, заодно подтерев соленные дорожки:

— Ой-ли? А кто сидел под мостом и мямлил про цвет и «здоровость»? Что это вообще было?!

Масл машинально потянулся к шляпе, но вспомнив, раздраженно всхрапнул и с надеждой посмотрел на меня. Я ответил неприличным жестом: если бы курил – а как мне порой хотелось! – и мама прознала об этом, гореть моей заднице тартаровским пламенем при жизни. Поэтому даже будь у него трубка, я бы не позволил ему.

— Я боюсь огня, — неожиданно выдал Масл.

От удивления я дернулся: Масл – и боится? Нет, Масл и признается, что боится?!

— Э?

— Бэ. Я из Мэйнхеттена сбежал не от хорошей жизни. У меня там тоже… полыхнуло. Папа с мамой насмерть, а меня – в дом с желтыми стенками. Жеребенок видел смерть, жеребенка нужно проверить! А это что за цвет? А эта картинка на что похожа? – пискляво спародировал он кобылий голосок. – Ну, я и ответил. Видимо, неправильно. Заперли меня и пошло: съешь эту красную таблетку! Голова кружится? Съешь синюю! Мы твои друзья, присядь сюда, и молниями, молниями! Сбежал в итоге я от этих коновалов в белом, сюда, к пятиюродной бабке, но до сих пор как что-то больше костерка вижу, так сразу о молниях и таблетках думаю…

Я посмотрел на Масла уже по-новому. Сбежать от докторов из Мэйнхеттена, сплавится по реке на плоту, поселится в доме с призраками… Думаю, такой бы впечатлил не только Эплджек, но и остальных. Причем не только кобылок.

Теперь я завидовал ему ещё больше.

— Пэй, — внезапно забрался ко мне и приблизился  почти вплотную Масл, — ты хороший пони, Пэй, я с первого взгляда понял. Не выдавай им меня, дружище, они же сообщат в Мэйнхеттен, оттуда прилетят пони в белом и снова будут лечить меня молниями! Мне жаль, что твои вещи сгорели, не выдавай им меня!

— Хорошо-хорошо…

Масл удовлетворенно кивнул, отстранился и улегся на пол. Вскоре до меня донеслось тихое посапывание: авантюрист уснул, скрутившись калачиком вокруг единственного сокровища – полуразобранных часов бабки Эплджек. До рассвета оставалось несколько часов, спать я не мог, поэтому просто задумался. Вид Масла, даже сквозь сон бормочущего о молниях и таблетках, такой непривычный для него, невольно нагнал на меня воспоминания, как мы познакомились.

Тогда я, испуганный, бежал от хулиганов и в отчаянии завернул в дом с привидениями.

— Выходи, пустобокий! – кричали хулиганы с порога, когда моей смелости хватило, чтобы забиться под пыльную лестницу первого этажа.

Двое из них смогли сделать несколько шагов в прихожую, и тогда со второго этажа упало что-то белое, полупрозрачное и принялось носится по первому.

— А-а-а!!! – заорали мои преследователи.

— У-у-у!!! – вторило нечто, размахивая конечностями.

Потом я узнал, что это была вешалка с платьем.

Обмочившиеся хулиганы сбежали, оставив зажмурившегося и бормочущего меня на произвол судьбы. А потом кто-то потыкал мое плечо.

— Хэй-хо! – протянул мне ногу веселый жеребенок в соломенной шляпе. — Я — Масл! Хочешь дружить?

Утро субботы было тяжелым. После бессонной ночи меня настигла мигрень – голову обхватил обруч и сдавил, пока еще не сильно. Признаться честно, я хотел завернуться в одеяло и просто упереть взгляд в стенку, но обещание, данное Тесселю, все же подняло меня из постели. Короткое умывание, завтрак, сумка, врученная мамой:

— Перекусить тебе и твоим друзьям.

Масл увязался за мной. Вид у него тоже был слегка потрепанный, но по сравнению со мной, жизнь била просто ключом.

— Делать все равно нечего, – сказал он, когда мы прошли мимо пепелища.

От несчастного дома остались стоять лишь три стены. Искать в таком хаосе мое барахло – дохлый номер. Я остановился и с болью окинул взглядом весь этот бардак и даже сделал что-то вроде салюта, отдавая своеобразную дань невинно сгоревшим. А Масл… А что Масл? Он даже не помянул свою трубку и шляпу.

— Может, тебе стоит поискать новый дом? – спросил я, продолжая путь.

— А чем плох Старый Замок?

Я едва не споткнулся:

— Серьезно? Там?!

— Почему нет? Лучше на развалинах с волками, чем в доме с дураками.

Когда мы подошли, Тессель уже стоял у ворот, груженый мольбертом и прочими художественными причиндалами. Выглядел он хуже обычного, видать, и для него ночь прошла не бесследно.

— Не знал, что у нас варварский поход…

— Ну, нужно, чтобы кто-то нес мольберт, а кто-то – тебя, Тесс, — парировал Масл.

— По крайней мере, из-за моих выходок мне не приходится переезжать…

— Все так и было задумано. Я просто сжег мосты.

Они продолжали дружескую перебранку большую часть пути. А я шел рядом и размышлял, насколько они были разным и сколько среди них было общего.

Их манеры, их движения… Тессель шел медленно, словно плыл, словно отставал во времени. Он то и дело останавливался, чтобы передохнуть, посмотреть на дерево, интересно сложенные камешки, ручеек. И мне кажется, что он видел их не так, как я – он видел их суть, неизменную и проходящую сквозь время. Каждый предмет был для него вечностью.

Движения же Масла были дерганы. Он постоянно забегал вперед и недовольно ворчал, вынуждая себя ждать нас. Для него, бегущего наперегонки со временем, те же камешки были всего лишь короткой вспышкой, всего лишь моментом, который уже остался в прошлом.

Что между ними общего? Эти двое одинаково были в стороне от пони: никто не хотел заводить дружбу с Тесселем, а Масл сам ни с кем не хотел водится. Оба не ходили в общую школу: Тессель из-за своего альбинизма и… еще одной особенности был на домашнем обучении, а Масл считал учебу пустой тратой времени.

Я был у них связующей нитью, я хранил вещи, которые воровал Масл и которые потом рисовал Тессель. И эта роль, эта дружба вызывала у меня двоякое чувство к самому себе.

Я дружил с ними, потому что в какой-то мере завидовал обоим.

Они прекратили спор, когда перед нами выросла гора с черным провалом.

— Нам точно туда? – коротко спросил Масл.

— Если хотим вернутся засветло… — прошелестел Тессель, доставая из сумки карту. – Старая медная шахта, истощенная и заброшенная…

Я сглотнул, с опаской разглядывая искусственную пещеру. Обычно их сравнивают с пастями драконов, но мне упорно виделась акула, тупорылая и старая, у которой выпало четыре пятых зубов. И что-то внутри твердило, что оставшихся за глаза хватит, чтобы схватить, истрепать, разорвать и поглотить. Нас.

Первым в распахнутый зев вошел Масл, потом Тессель и только за ним я. Я никогда не был во рту хищных рыб, да и драконов тоже, но в пещере было тепло и влажно, а под ногами рос мягкий мох, что тоже навевало мысли о том, что пещера была живой. Просто спящей.

— Прошу вас, подождите!.. – взмолился Тессель спустя пять минут.

Мы спустились по глотке в желудок и нам даже не понадобились фонари или факелы – внутри росли люминесцентные кристаллы. Выломанные из потолка и стен, они довольно быстро теряли свой свет и потому ничего не стоили, но там, где протекали их «вены» — считались благословлением для шахтеров. И ими же оказался заросшим «желудок» — зала с природным бассейном, на дне которого цвело несколько светящихся роз.

Тессель стоял над бассейном и не произносил ни слова. И я понимал почему: этот бассейн и эти кристаллы были тут двести лет назад и, если повезет, простоят еще двести. Возможно, все могло бы закончится тут, Тессель мог нарисовать свою картину и не пришлось бы идти в Старый Замок. Ему оставалось лишь сделать выбор.

И вдруг пещеру тряхнуло.

Я так и не узнал, что вызвало те толчки, да и какая, в сущности, разница? Тогда было важнее броситься в один из приходов, иначе бы на тебя свалился камень размером и весом с хороший вагончик. Кто-то толкнул меня и я проехался носом по полу, а когда пыль осела — увидел лежащего Масла.

Беднягу наполовину завалило.

Я хлюпнул расквашенным носом, подполз и кое-как попытался рассмотреть хоть что-то. Бесполезно. Моего друга почти по пояс придавила тяжелая глыба.

Масл с трудом открыл глаза:

— Вот же…

— Молчи, молчи… сейчас я… — навалился я всем телом на камень.

— Зря, дружище… лучше ноги уноси …

— И бросить тебя здесь?!

— Ре… шительнее, Пэй…

— В чем решительность бросать друга умирать?!

Несмотря на боль, Масл улыбнулся, пустив кровавую дорожку. А может, не было никакой боли и всё внизу просто?..

— В том, чтобы не умирать вдвоем…

Видя, что я колеблюсь, Масл продолжил:

— Сомбра… Селестия… они оба… Дискорд какие решительные…

Гору тряхнуло еще раз – акула продолжала ворочаться. Я чуть ли не кожей почувствовал, как ползет по потолку трещина, готовому вот-вот рухнуть.

И я побежал.

Я никогда не забуду тот забег и вряд ли смогу подобрать слова, в полной мере описывающие весь ужас жеребца-подростка, несущегося наугад сквозь туннели, давя шуршащих во мху подземных многоножек. От страха мои глаза закрылись, а в голове билось две мысли: лишь бы не споткнуться и не запыхаться.

Ноги и легкие не подвели.

Свет резанул по глазам, в нос ударил запах полевых цветов. Я упал в траву и продолжил лежать, пока надо мной не склонился Тесс.

— Где он?..

— Завалило… — кое-как выдавил я. – Его завалило…

— Вот как… — печально приложил к груди правое копыто Тессель. – Это трагедия… но мы должны идти…

На секунду мне показалось, что я ослышался.

— Что?

— Мы должны идти… — настойчивее повторил Тесс. – Осталось совсем немного… мы должны взобраться на холм…

Я посмотрел на тот самый холм, стоящий буквально в двух шагах от теперь уже бесполезной пещеры. На его верхушке виднелся разложенный мольберт с чистым холстом. Оттуда Тесс собирался рисовать Замок.

И это взбесило меня.

Неожиданно для себя я вскочил и нанес удар прямо в горло Тесселю. От этого ипохондрик упал, а я навалился на него и принялся молотить, куда придется.

— Рисовать… только и можешь… что рисовать… — рычал я, ударяя его с каждым словом. – Ты только… и думаешь… что об этих красках!.. Об этом конкурсе!..

Перестав бить, я вцепился в его горло внезапно крепкой грифонской хваткой.

— Из-за твоего… «чувства прекрасного» нашего друга… нет, моего друга погребло в этой сраной пещере!.. И все, что я слышу, это «трагедия, но нужно идти»!..

Внезапно я понял, что Тессель и не думает сопротивляться, глаза его подернулись пеленой, а ноги безвольно раскинулись в стороны. Это слегка отрезвило меня и охнув, я отшатнулся.  

К счастью, Тесс был жив. Приподнявшись, он стер с губы выступившую пену и улыбнулся своей обычной грустной улыбкой:

— Я крепче, чем ты думаешь… но ты пытался… и у тебя даже получалось…

Я уселся на землю, сердито раздувая ноздри. Слепая ярость ушла, но злоба на Тесс и на самого себя продолжала поддерживать огонь, никак не желающий переходить в апатию.

Тесс поднялся на ноги и подошел, смотря на меня сверху вниз:

— Мы с Маслом были куда ближе, чем тебе кажется… — негромко произнес он. – Вся эта ярость – его заслуга и нужно лишь направить ее в правильное русло…

— Русло?

— Давай поднимемся на на холм, Пэйнт… В конце концов, если мы вернемся ни с чем… разве это не попрет его жертву?..

Я не шевельнулся.

— Поднимись на холм, Сильвер Пэйнтер… и я обещаю, что встану на колени перед отцом… он призовет шахтеров… и тело Масла будет похоронено по всем правилам…

Когда мы взошли на холм, передо мной открылось прекрасное зрелище: великий замок, полуразрушенный, он возвышался над широким озером, в котором отчетливо виднелось поддернутое рябью отражение. Как и в доме с привидениями, в замке мне виделся старик, но старик настолько величественный и благородный, насколько величественна и благородна принцесса-аликорн рядом с обыкновенным фермером-земным. И я понял, почему Тессель так стремился сюда – если у дома счет шел на десятки лет, у бассейна – столетия, то Старый Замок стоял, будто еще на тысячу лет.

— Возьми кисточку…

Мне хотелось взять кисточку, но не для рисования. Я хотел воткнуть ее ему в одно место. В ухо.

— Я не художник, Тесс, — процедил я, пытаясь погасить внутренние вспышки.

— Когда-то ты был художником…

— Плохим художником.

— А что ты нарисовал в последний раз?.. Тогда, в десять лет?..

— Удава, сытого. А мне сказали, что вышла полная шляпа.

— И после этого ты даже не попытался... Ты даже не попытался нарисовать хоть что-нибудь, кроме той шляпы!..

Я молча смотрел на мольберт. Старый, и с потрескавшимися ножками, погрызенный термитами. Отец Тесселя мог с легкостью купить ему новый, как кисти, которые мой друг снашивал за неделю-две, но Тессель отказывался. В этом мольберте, говорил он, была душа.

Это был мой мольберт.

— Это был твой не первый рисунок… Ты три раза пытался перерисовать змею, способную проглотить целого слона… А потом просто взял и отнес мольберт на чердак, туда, где он пылился со времен твоего дедушки…

Голос Тесселя уже не был голосом ипохондрика. Он все ещё шелестел, но в шелесте слышалась сила, шуршание змеи, заползающей тебе в сердце. Тесс видел меня насквозь.

— Бессонница, депрессия… Отказавшись выразить себя через краски, ты попытался заменить это мусором… и сам не заметил, как перестал владеть вещами – они завладели тобой… и Маслу пришлось решать проблему… радикально…

Передо мной пронеслись канделябры, светильники, абажуры. Их добрые лица… нет, сейчас сквозь их ласковые улыбки все сильнее проскальзывала лицемерная фальшь.

— У меня нет таланта. Нет способностей.

— Посмотри мне в глаза, Пэйнтер…

Я взглянул на Тесса, снявшего берет. Редкая грива совсем не скрывала еще одну причину, почему Тессель был на домашнем обучении.

У бедняги не было ушных раковин.

Но сейчас это не имело значения — Тессель тоже смотрел на меня, и в глубинах его красных очей пылали огоньки, и это были не искорки Масла. Это было то самое пламя Тартара, погубившее мою коллекцию.

— Не то время, не тот свет, не тот вид… Все это время своими отказами, своим нежеланием попробовать ты продолжал отталкивать меня, Пэйнт... И сейчас я предлагаю сделку. Возьми эту кисточку, Пэйнт… Нарисуй… нарисуй замок, барашка, что угодно… хотя бы набросок… если после этого повторишь, что не твое, я уйду… Я больше никогда не предложу тебя кисточки и уеду в Кантерлот, где буду рисовать сам…

Ясное солнце касалось уцелевших шпилей Старого Замка, солнечные зайчики плясали на озерной ряби. Я стоял перед мольбертом и думал о том, что сегодня уже успел потерять половину своих друзей. И если сейчас откажусь даже попробовать, потеряю всех.

Когда слегка растрепанный беличий хвостик коснулся холста, голову сдавили тиски, а внутри нее снова запульсировал комок. Нос зачесался от зловония гнилых фруктов.

И огонь, разожженный Маслом, раздался в стороны. Он прошелся от моего желудка прямо к мозгу, охватил и ком, и тиски. Запах жженого дерева выбил из моих ноздрей ненавистный аромат, а ногу, в которой кисточка опять налилась сталью, поддержала нога Тесса.

— Ну и зачем… — просипел я, борясь с мигренью уже на равных.

Зачем он помогает мне? Теперь это не мой рисунок. Не мой замысел.

— Я помогаю тебе не больше, чем кисточка… — прошелестел Тессель.

Из вредности, чтобы доказать ему и себе, я провел линию и резко остановился. Нарисовал круг. Параболу.

Бесполезно – нога Тесселя откликалась на мое малейшее движение. Я рисовал то, что хотел. А хотел я начать с озера.

И тогда меня захлестнул поток. Он вытолкнул из тела, из окружающего мира и его времени и увлек за собой. Я увидел замок, его суть, прекрасную в своей вечности. Его форма и цвет… я никогда не смогу этого описать словами. Только красками.

И я рисовал. Я больше не был Сильвером Пэйнтером. Не было никакого конкурса, никакой Эквестрии и никаких пещер, Тесселя или Масла. Был лишь замок, его отражение, холст и мольберт. И была кисточка, отдельными взмахами, отдельными короткими мазками раскрывающая суть древности.

В этом каскаде эмоций я вспомнил вечер, еще до знакомства с Маслом, когда родители впервые взяли меня к Ричам. За столом не было ничего интересного, и я пошел бродить по дому, пока не затерялся в небольшой галерее.

Я помнил, что все было из-за картины. Художник нарисовал на ней город, лодки и озеро, в котором отражалось ночное небо.

Я стоял и не мог произнести ни слова, пока мигрень все сильнее и сильнее сжимала мой разум. А когда он взорвался болью, словно сорвав крышку у горшка, я услышал голос:

— Красиво, не правда ли?

Я повернул голову и увидел маленького жеребенка в берете, укутанного в шаль.

— Тессель Рич, — слабо улыбнулся он. – И клянусь, когда-нибудь я тоже буду рисовать подобные картины…

Когда я отступил от творения, солнце скрылось за шпилями. Картина… картина была далека от завершения, но уже сейчас было видно, о чем и как лягут следующие мазки.

— Тесс… — позвал я. – Тесс… я… Тессель?..

Тесселя рядом не было.

Я перевел взгляд туда, где Тессель оставлял инициалы, и осел.

Спустя двенадцать дней я сидел за столиком, положив голову на сложенные перед лицом копыта. Было жарко, черный фрак облепил меня в удушающих объятиях, а горло першило от запахов дорогущих духов и одеколонов, которые выливали на себя представители высшего общества просто в непомерных количествах.

Когда ко мне подскочила юркая пегасочка с блокнотиком, общение на себя взяли родители, просто светящиеся от радости.

— Журналистка Акне Пейпер, — представилась она. – Скажите, вы гордитесь своим сыном? Хоть он и был «темной лошадкой», но все-таки смог бросить вызов предыдущему трехкратному победителю. Второе место – хорошее достижение, с учетом того, что разница оценок составила всего в полбалла.

Естественно, папа и мама гордились, как и Спун. Ну, или по крайней мере она делала вид.

— Что вы можете сказать о своем сыне? Его победа – результат таланта?

— Может, талант, — улыбнулся в усы папа. — А может, все дело было в том, что друзьям и учебе он предпочел рисование – может ли это быть талантом?

— Как интересно! А можете поподробнее?

— Естественно. Пэйнтер любил рисовать с детства, и я даже откопал на нашем чердаке старую… ну, пусть будет реликвию – мольберт, принадлежавший еще моему отцу. Пэйнтер никогда с ним не расставался, хотя был период, когда он временно бросил рисовать. У бедного жеребенка развилась бессонница, возможно ему бы помогли друзья, но вот незадача: как видите, у бедняги лейкизм, а жеребята бывают… жестоки. Мы возили его в Мэйнхеттен на осмотр и нам прописали таблетки, но Пэйнтер отказывался их пить. Тогда мы решили сводить его к нашим соседям – мой дружище Ричи имел свою собственную крохотную галерею. Это сработало, Пэйнт начал рисовать как никогда прежде, время от времени подворовывая предметы для своих натюрмортов.

— В его работе прослеживается стилистика Тесса ван Рога!

— О, да, есть такое. Пэйнтер был его поклонником и у нас даже произошла из-за этого небольшая конфузия с ним и его младшей сестренкой… Но это уже другая история…

Звуки звучали все размытее и размытее, меня будто погрузили в теплую ванну. Я с трудом разлепил веки и посмотрел на ближайший бокал.

Абсолютно обычный, без всяких лиц.

Я снова закрыл глаза и погрузился в дрему. В эту неделю, впервые за несколько лет я смог полноценно уснуть и видеть настоящие, чистые сны.

И на границе сна я услышал:

— Картина «Отражение» станет достойным экспонатом…