Сборник драбблов

3.1. Соулмейты

Предупреждения: 18+, классика НЦы омегаверса, групповой секс.

Шайнинг смело мог назвать их с Кейденс историю любви одной из самых романтичных, удивительных и революционных.

Жеребцов-омег тактично называли «основой иерархической лестницы», на самом деле имея в виду «вы находитесь на самой нижней ступени». Один из них, Шайнинг Армор, унаследовал от матери белоснежную шкуру, а от отца — синих оттенков гриву, и его окрас почти идеально совпадал с той внешностью, которую даёт королевским гвардейцам вплетённое в их доспехи заклинание. Никто не удивился, когда четырёхлетний жеребёнок начал грезить рыцарями и драконами, но и не воспринял всерьёз. Однако неверие окружающих не остановило Шайнинг Армора, он изъявлял желание пройти рыцарскую подготовку: читал исторические и документальные книги о расцвете той эпохи и просил отца записать его на курсы какого-нибудь боевого искусства. Найт Лайт, устав от нелепых капризов сына, решил раз и навсегда отбить у него охоту и выбить из головы все фантазии — он договорился с грандмастером жёсткого боевого искусства, которое могли освоить разве что альфы-земнопони, взять его заморыша позаниматься неделю. И тут настал момент для настоящего шока: Шайнинг Армор начал преуспевать.

Разумеется, не сразу. Альфы-земнопони смотрели на щупловатую единорожью фигуру с насмешкой, в спарринге дрались в пол-силы, боясь его покалечить, и всё равно побеждали. Но даже наставник удивлялся терпению и упорству Шайнинга: омега с каждым разом сражался всё лучше и к концу испытательной недели подошёл к грандмастеру, чтобы тихо и серьёзно попросить дать ему ещё один шанс, несмотря на все его поражения — техника хоть и улучшалась, но результатов не приносила. Для земного альфы это могло стать экспериментом, к которому другие его, более традиционные, ученики относились с пониманием и сильно омегу не били, поэтому он сумел уговорить Найт Лайта дать добро.

Если жеребята из его группы отнеслись к этому с энтузиазмом, конкуренты были возмущены до глубины души. С выскочкой-омегой их не связывала дружба, и не было ничего, что могло бы помешать им вылавливать его после занятий и толпой показывать, чего тот на самом деле стоит и где его место. Именно нападки задир и раззадорили единорога: он начал ещё усерднее тренироваться и совершенствовать боевые заклинания. Тогда же, в этих жеребячьих драках, он понял, что одним только нападением победить нельзя, поэтому стал прорабатывать также и защитные заклинания.

Шайнинг быстро набирал мышечную массу, становился крепким и хорошо сложенным жеребёнком. Недавние соперники посматривали на него с опаской; омега стал одерживать победы, ходить на соревнования и побеждать во многих из них, блестяще кладя на обе лопатки даже земных пони. Конечно, старшие борцы-альфы этой расы одолевали его, но единорогам и тем более пегасам, а ещё редким омегам так повезти практически не могло.

Если бы не старый грандмастер — Шайнинг Армор не стал бы капитаном королевской стражи в будущем. Но он усвоил, что честность, трудолюбие, терпение и дисциплина творят чудеса вне зависимости от твоего пола — хоть первого, хоть второго. Он не попирал эти принципы даже в любви.

Шайнингу хотелось уже тогда, пустобоким юнцом, приносить пользу, защищать и опекать кого-нибудь. Он часто видел ровесников с младшими братьями или сёстрами и очень им завидовал. «Я тоже мог бы защищать своего брата или сестрёнку от хулиганов и тоже мог бы чему-нибудь научить. Я бы даже подарил ему свою коллекцию наклеек», — думал омега каждый раз и стал просить родителей о ещё одном жеребёнке. Те никогда не препятствовали его противоречащим омежьей природе желаниям, но конкретно эта просьба стала забрезшившей надеждой на пробуждение в Шайнинге родительского инстинкта — инстинкта, без которого жизнь омеги считалась тусклой и бессмысленной. К тому же, рвение молодого единорога защищать и обучать другое маленькое существо совпало с планами взрослых, поэтому очень скоро семья пополнилась милой пурпурной кобылкой, названной Твайлайт.

Конечно, Шайнинг больше хотел брата, но и Твайлайт он тоже был очень рад и надеялся, что она окажется альфой. Сразу после учёбы он нёсся на тренировку, а после неё — домой, чтобы поиграть с сестрёнкой, если она не спала. Омега просто обожал сестру, называл её ласково Твайли, у него всегда было для неё время. Шайнинг рассказывал ей о рыцарях, показывал картинки драконов и рисовал вместе с нею. Родителям почти не приходилось заниматься с младшей дочерью: всё это делал их сын.

Однако время шло, у взрослых единорогов всё прибавлялось забот, а Шайнинг стал ходить на курсы во дворце, становясь всё ближе и ближе к своей заветной мечте. Для Твайлайт было решено нанять сиделку.

Найт Лайт состоял на государственной службе, он был довольно близок к Принцессе Селестии, поэтому няню для своей дочери решил искать через своих коллег. Ему посоветовали кобылку по имени Кейденс. Сначала единорог подумал, что это шутка — где это видано, чтобы молодая аликорница выполняла работу низкородных кобыл? Но очень скоро Найт Лайт и юная принцесса пересеклись, и она лично сообщила, что была бы рада работать у него и заниматься с Твайлайт. Это было удивительно, но, отказывайся альфа от столь выдающихся предложений — он не продвинулся бы так высоко по карьерной лестнице.

Когда Кейденс пришла познакомиться с Твайлайт, дома был только Шайнинг. Родители предупредили его о приходе кобылки, которая станет няней его сестры, и он уже настроился на какую-нибудь взрослую пони-омегу, поэтому был очень удивлён увидеть на пороге розоватого оттенка аликорницу с трёхцветной гривой и недвусмысленным запахом альфы.

Шайнинг Армор гордился своей природой. Он даже в юном возрасте сумел накачаться, создать рельефное тело, способное справиться с любой нагрузкой и с любым пони, его магия была хоть и узконаправленной, но тоже очень сильной, а течки проходили так мягко, что он никогда не испытывал классических омежьих страданий и тяги к сексу, не говоря уже о том, что и в нормальном состоянии легко обходился без альф и не нуждался в их обществе, как потенциальных ухажёров. Даже член, который у омег считался рудиментом, находился в прекрасном рабочем состоянии и выглядел немного менее убедительным, чем альфий. Но после встречи с Кейденс все успехи в борьбе с собственным гендером моментально обнулились.

Единорог с первого взгляда в её лиловые глаза понял, что пропал. Он влюбился, как глупая беспомощная омежка в разгаре первой охоты. Многие жеребцы-альфы обходили его стороной, боясь его нрава и силы — и вдруг Шайнинг превращается в заикающееся, нервно несущее чушь, краснеющее и мямлящее ничто. Он сам себе не верил после того, как Кейденс исчезала из поля зрения, и ясность мысли возвращалась к нему. Аликорны вызывают трепет, уважение и даже раболепие. Но никак не стоны в подушку впотьмах, пока одно копыто гладит шёлковую кожу стального члена, другое дразнит истекающее смазкой подхвостье, перед глазами стоит образ Ми Аморе Кадензы, с каждой секундой становящийся всё развратнее, всё дальше от реальности, а с омываемого слюной языка рвётся похотливым возгласом её имя, когда пустой, бесплодный эякулят пропитывает простыни длинными тугими струями.

Как казалось Шайнингу, Кейденс относилась к нему с добродушным безразличием и жалостливым пониманием, и это, несмотря на приносимую боль и жадное посасывание под ложечкой, устраивало единорога. Он всерьёз боялся, что очередное безобидное «привет», которое и так давалось ему в лучшем случае с третьей попытки — побери Дискорд наивное желание показаться крутым и остроумным при любой возможности, лишь бы привлечь внимание альфы, когда абсолютно ничего подходящего под эти определения не лезет в голову! — превратится в один прекрасный момент в искреннее и честное «эй, может, смахнёшь домашнее задание Твайли со стола, разложишь меня на нём и трахнешь хорошенько?».

Когда благоговейная дрожь и рвение стать хоть ковриком, который заслужил бы прикосновение прекрасных розовых копыт, сменились на дёрганые побеги и совершенно глупое игнорирование, Кейденс изумилась и никак это изумление не стремилась скрыть. Шайнинг, передвигаясь широкими резкими шагами по стенке, как какая-то гусеница, со сжигающим стыдом чувствовал провожающий его удивлённый взгляд лиловых глаз, краснел, но тактике своей не изменял. Беспокойство и (наконец-то хоть какой-то!) интерес желанной альфы не могли перевесить тот факт, что приход охоты был не за горами, и омега боялся действительно наброситься на Кейденс. А кто устоит против запаха течки? Разве что беты, но своей сестры жеребец никогда не боялся.

Он избегал аликорницы, глотал стянутые у матери подавители, хотя этой привычки за ним никогда в жизни не водилось, и в день Х предусмотрительно заперся у себя в комнате на все замки. Через секунду после этого, точно в дань прежней дисциплинированности и самоконтролю единорога позволив ему по всем правилам завершить приготовления, тело Шайнинга предало его.

Омега впервые в жизни испытал подобное. Каждая прежняя его течка проходила едва ли не скучно: ему действительно нечем было заняться на протяжении целой недели, потому что мать настаивала, чтобы он сидел дома и не провоцировал альф своим запахом, странным, чем-то похожим на смесь сушёных и живых васильков, но будто накаченным пополам с цветами афродизиаком. И вот в эту неделю Шайнинг Армор традиционно читал, тренировался на заднем дворе или попросту плевал в потолок, лишь иногда морщась от редких подкатывающих к паху волн да с раздражением меняя поутру промокшую за ночь от его смазки жёсткую, плотную простынь. Грозило ли ему то же самое сейчас? Как бы не так.

— О-о-ох, мама-а… — не по-своему тонко заскулил Шайнинг, когда в глазах у него помутилось, а дыхание сбилось с привычного ритма. Петли спазмической, тянущей, засасывающей боли простирались из низа живота во все концы тела, цеплялись крючками и прорастали дурманящими соцветиями.

Единорог из последних сил вспомнил золотую троицу, которой прежде никогда не пользовался и надеялся, что в этом ничего не поменяется: подавитель, маскировщик запаха и антидепрессант. Мать во время одной — и единственной — приватной беседы о течках раскрыла секрет полного подавления всех симптомов, который можно применять строго при самых тяжёлых охотах. Шайнинг, чувствовавший, как подкашиваются ноги, а по телу, как при болезни, разливается жестокими толчками жар, сомневался, что его нынешняя относится к лёгкой.

Он почти ничего не соображал. Его мозг кипящим маслом залила похоть, направленная неизвестно на кого — хотелось задрать круп, прижавшись грудью к полу, и толкаться им в воздух, не заботясь о том, как это выглядит со стороны, но заставляя внутренние мышцы работать, двигаться, содрогаться. Набирающее силу возбуждение тут же коварно шепнуло, что это не поможет: ему нужен член, крепкий член альфы, который раздвинет истекающее смазкой анальное отверстие плоской головкой, проникнет внутрь, распирая спазмически подрагивающие стенки, горячие, влажные, такие готовые к нему, будет двигаться внутри, задевая простату мясистым медиальным кольцом, а затем затопит жаждущие глубины густым горячим семенем, тут же запирая его широким узлом…

Единорог громко застонал, в самом деле падая на грудь и протягивая оба копыта под животом к подхвостью. Одно обхватило подёргивающийся член, с которого уже капала собравшаяся на головке смазка, другое нашло приоткрывшийся анус и безумно попыталось протолкнуться в него. Обилие жидкости не смогло уменьшить боль от резкого движения — девственное отверстие моментально сжалось, заставив Шайнинга заскулить и вспомнить о том, что могло облегчить страдания: подавитель, маскировщик, антидепрессант.

У омеги так плыло в глазах и так конвульсивно дрожало всё тело, что он, с пристаныванием выдыхая разом ставший ледяным по сравнению с его варящимся изнутри телом воздух, никак не мог нашарить ручку двери. Когда у жеребца всё-таки получилось, он с ужасом и отчаянием услышал, как щёлкает входной замок.

Разум помутился окончательно. Всё, что мог сделать Шайнинг — с силой захлопнуть дверь обратно и, шатаясь и роняя частые капли смазки, добрести до постели. Он почти не видел своего пути из-за дымной пелены в глазах. Пусть омега больше ничего не соображал, его гордость не могла позволить ему показаться кому-либо в таком состоянии. Однако, когда дверь снова приоткрылась, а внутрь заглянула втягивающая ноздрями воздух Кейденс с расширенными, дико блестящими зрачками, эта тварь с чистой совестью заткнулась.

Обернувшись с постели и встретившись с аликорницей взглядами, омега задрожал всем телом и испустил нуждающийся стон сквозь зубы. Кейденс никогда не смотрела на него так. В её лиловых глазах была не просто похоть — нет, настоящее восхищение плескалось в огромных зрачках, жажда, словно отражение страсти течного единорога. Дыхание перехватило начисто, а сердце пропустило удар: он никогда прежде не чувствовал себя таким прекрасным, желанным, полноценным.

Его охота заскакала чечёткой: присутствие молодой аликорницы утихомиривало жар и в следующую секунду тут же раздувало его до невозможности. Он, в целом, мог немного здраво мыслить… но только если это в конечном итоге приведёт их обоих к соитию.

— Кейденс… — выдохнул он и низко застонал сквозь сжавшиеся зубы, ощутив, как сильно напрягся прижатый к постели член — до ломящей боли, до бьющейся дрожи. — Н-нет… Подавители…

Как под гипнозом аликорница прошла вперёд, остановившись на полпути к кровати, словно слово дошло до неё с запозданием, лишь сейчас продравшись сквозь пропитавший комнату васильковый наркотик.

— Они помогут тебе? — негромко спросила Кейденс, переставляя передние ноги, чтобы скрыть что-то. Шайнинг застонал. Он знал, что именно — вернее, успел во всех вариациях нафантазировать в течение почти двух сотен предыдущих ночей. И сейчас, когда его мечты находились в шаге от обретения формы, омега с похотливой нутряной дрожью осознал единственный, простой ответ на этот вопрос:

— Нет.

Отрицание Шайнинга было его согласием. Да чтоб раскрылись врата Тартара, он сам был согласием, живым, трепещущим, беспомощным согласием, манящим к себе и умоляющим! Кейденс, тяжело дыша в тщетных попытках не вдыхать сразу много пьянящего василькового воздуха, усердно сдерживаясь, медленно подошла к единорогу. Она давала ему шанс передумать, пока идёт, сказать ещё что-нибудь, но омега плавился в безвольное ничто под её взглядом.

Альфа вбирала его всего от кончика рога до кончика копыт. Одни только глаза ласкали бугрящуюся мышцами шкуру так, что по ней табунами искристо пробегали мурашки, и каждый раз Кейденс возвращалась к голубым глазам. Не к истекающему анусу, не к прижатому к животу члену, несмотря на то, что единорог в накатившем бесстыдстве полной готовности к соитию приподнял круп и отвёл хвост, а к глазам, и аликорница смотрела на него так, будто видела впервые в жизни.

И не видела ничего прекраснее. Этот взгляд возносил эго Шайнинг Армора до небес. Тяжёлый скручивающийся в паху комок истомы замер, разливаясь внутри бальзамом, который одновременно успокаивал и будоражил, течка моментально превратилась из тошнотворного мучения в счастливый дар.

Шайнинг слабо приподнялся на передних ногах и развернулся, переползая к краю кровати, к ней. Нежное розовое копыто тронуло впалую скулу и полновесно, плотно, но нежно провело к затылку, зарываясь в синие пряди гривы и лаская кожу головы. Почти невинное прикосновение заставило омегу мелко захлопать ртом, ловя глоточки воздуха.

— Ты бегал от меня всё это время, потому что хотел меня, — звук её благословенного голоса резонировал в голове, сердце и члене, задевая все струны души жеребца и заставляя его естество петь в ликовании и счастье от одного присутствия Кейденс рядом с собой. Он вжался щекой в изящную переднюю ногу, приласкался к ней, покрывая чувствительную внутреннюю сторону поцелуями, и от этого его ответа аликорница нежно заурчала. — Не потому, что я была тебе противна.

— Противна? — повторил омега. Он не понял, отчего, но у альфы моментально вздыбилась шерсть, а из-под верхней губы вырвался глухой рык. Что бы там ни собирался сказать Шайнинг — а это, похоже, впервые в жизни было что-то романтичное и эффектное! — это начисто вылетело у него из головы. Он лишь сумел хрипло уточнить: — Твайли?

— В гостях с родителями у Мундэнсер, — на едином дыхании выпалила аликорница. — Я хотела просто занести её рюкзачок.

— Ох…

Единорог одержимо качнулся вперёд — и Кейденс поймала его губы в поцелуй.

Так будет только в этот раз, подумал омега какой-то частью сознания, которая сохранила способность мыслить, но всё же была совершенно беспомощной перед этой лаской. Шайнинг Армору показалось, что он подвергся заклинанию молнии — тысячи разрядов побежали по нервам, будя ощущения, о которых он раньше даже не подозревал. Похоть безраздельно владела его разумом, но в неё удивительным, доводящим до неровных стонов образом вливалось нечто на несколько порядков выше.

То, как Кейденс ласкала его рот своим, целуя так, чтобы максимально соприкоснуться каждым уголком губ, позволяя проникать к себе языком и обвивая тот собственным, дразняще посасывая и пуская простреливающие удовольствием волны по позвоночнику — это была не похоть.

То, как аликорница прижалась к нему, запуская оба копыта в его гриву и властно запрокидывая голову, чтобы сделать поцелуй донельзя глубоким и вырвать беспомощный восторженный стон, пока передние ноги, наигравшись с кожей его головы, ласкают шею и спускаются к слишком широкой и мускулистой для омеги груди — это была не похоть.

Даже то, как альфа уверенно перевернула его на спину, разрывая поцелуй и нежно кусая в шею, ключицы, рёбра — это была не похоть.

Каждый их вздох в унисон был пропитан ничем иным, как любовью, и она обволакивала омегу, как наркотический дым, приносящий лишь видимое удовольствие, а по окончании эффекта награждающий глубочайшей ломкой. Это мутило разум, заставляя просить ласку.

— Кейденс… — хриплый выдох, исполненный перебродившего вожделения, взбудоражил пропитанное васильковым ароматом пространство комнаты.

Альфа поняла всё по одному только слову, переставая дразнить, но омега был не в состоянии осознать, что его возглас был облегчением в первую очередь для неё. Запах охоты, устилая носовую полость, оставался на её рецепторах будто бы на века, и аликорница обнаружила, что ничего не имеет против. Это был восхитительный аромат, который ей хотелось вкушать с губ Шайнинга, втягивать носом с его шерсти, собирать языком, проводящим от подобравшихся яиц до мокрой головки, когда омега с таким желанием выдыхает её, только её имя.

Прикосновение языка почти подбросило единорога на кровати, он часто задышал, инстинктивно раздвигая перед Кейденс ноги. Его хвост бестолково подрагивал, пытаясь хлестнуть, но Шайнинг беспомощно ослабел перед лаской. Он весь был обнажён перед восхитительной, прекрасной альфой, и страшно от неё зависим. Охваченный охотой разум оказался не подготовлен к такой бомбардировке чистыми инстинктами, заставляющими сдаться, подчиниться, принять в себя член до упора. А аликорница медлила, истязая его ласками, вылизывая подёргивающийся от вожделения ствол единорога по всей длине, забирая в рот мясистую головку и зарываясь носом под тугую мошонку, чтобы скользнуть языком в нисколько не сопротивляющийся анус, обводя его по кругу и глотая смазку, мгновенно в изобилии выделявшуюся ещё. Она залила весь край кровати за то короткое время, пока альфа, мутясь рассудком от сдерживания, пыталась обеспечить какое-то подобие прелюдии в виде рандомных укусов и путаного, неровного минета.

Будь Шайнинг в здравом уме — эти ласки лишь сбили бы его с толку, но он был омегой в разгаре первой настоящей, классической охоты, поэтому даже они показались ему откровением опытной жрицы любви… и лишь раздразнивающим его зависимое тело издевательством. Кейденс снова почувствовала это, переставая впустую распалять омегу и мощно влизавшись в его анус. Её собственные инстинкты пробудились от вкуса течки, и она наконец начала делать всё мощно, правильно, принося омеге полновесное, насыщенное удовольствие. «О-о-ох, какой же умелый у неё язык, — атаковали разум смятённого, выгибающегося и стонущего единорога греховные, пошлые мысли. Он знал, что в нормальном состоянии сгорел бы от стыда, ещё почувствовав все эти слова в зачатке, но сейчас они подхлёстывали приносимое ртом аликорницы наслаждение, задевали те струны его натуры, что, похотливо ревя, натянулись в его сознании между членом и мозгом. — А мои яйца сейчас должны лежать у неё прямо на переносице, Дискорд, надо было согласиться вмонтировать зеркало во весь потолок, мама плохого не посоветует!».

Стоны и вкус Шайнинга нешуточно распаляли Кейденс больше и больше. Её крылья развернулись за спиной в жёстком стояке, подрагивая рядами перьев, словно розовыми гребнями волн. Она впилась копытами в кьютимарки Шайнинга, раздвигая половинки крупа, чтобы ещё глубже вбуриться языком в истекающие глубины его тела, но попытка помять омежий круп не увенчалась успехом — такое ощущение, что именно эту часть единорог истязал тренировками в спортзале усерднее всего. Теперь казалось, что такой круп во всём городе был только у Шайнинг Армора и у памятника Селестии.

Но Кейденс отметила, что позавидовать смело можно было не только бедренным и ягодичным мышцам: член омеги заставил бы прикусить языки и иных альф. Аликорница бы бессовестно солгала, заявив, что этот перевитый крупными венами ствол не распаляет её воображение, блестящий лоск головки не манит язык попробовать себя на вкус, а пара подобравшихся, упругих яиц не вызывает желания…

Додумать кобылка не успела: с чавкающим звуком вытянув язык из текущего ануса, она неожиданно для обоих обхватила мошонку губами, с отчаянным мычанием посасывая её и деликатно прикусывая. Шайнинг от такого громко подавился воздухом, широко распахивая глаза, но не смея останавливать Кейденс — ещё бы он захотел! Язык, перекатывающий и вылизывающий его яйца, посылал в голову шипучие россыпи искр, фейерверков и взрывов. Член омеги, дрогнув, залпом исторг из себя тонкую струйку эякулята, и она разбилась о макушку и уши ублажающей его альфы, а затем бледно-жемчужное семя залило головку и ствол. Стоящий во рту Кейденс, чьи блаженно прикрытые глаза светились похотью, вкус васильков, тонущий под запахом мускуса и пота, не помешал сравнить эти сатиновые потёки с глазурью, которую немедленно захотелось слизать, чем аликорница и занялась, недолго думая.

Шайнинг заскулил. Он секунду назад испытал оргазм и знал, что, скорее всего, просто-напросто умрёт от касания жаркого влажного языка к пульсирующей головке, но Кейденс пощадила его, начав вылизывать основание члена. Впрочем, понятие пощады у аликорницы было своё — она не позволяла единорогу расслабиться, перемежая ласки с поддразнивающими укусами во внутренние стороны бёдер, низ живота и даже опухшее анальное отверстие. Такие шалости заставляли омегу взвизгивать, хныкать и трепыхаться под крепко держащей его кобылкой, всё же умудрившуюся найти способ страстно сжимать его каменный узкий круп, растягивая, комкая, искажая рисунок кьютимарок и подрумянивая кожу под бледной шерстью страстными шлепками.

Всего этого было так много и разом, что омега не мог вымолвить ни слова — он лишь стонал в блаженной уверенности, что Кейденс вознамерилась убить его посредством доведения до экстаза. Он чувствовал себя совершенно беспомощным и вместе с тем непривычно, крайне счастливым: альфа вбирала его член в расслабленное горло, сосала с неприкрытым рвением добыть в свой алчный рот всё, что осталось у него в яйцах, и смотрела, утыкаясь носом в пах, с таким обожанием в расширенных зрачках, что здесь кто угодно почувствует себя богом. Принцесса, делающая страстный минет ему, простому смертному — ох, он будет очень огорчён, если это окажется какой-нибудь течной горячкой, о которой он не подозревал.

Аликорница вдруг будто беззвучно поперхнулась и, игнорируя умоляющее скуление, вытянула мокрый от слюны и предэякулята член изо рта. Вернувшаяся тянущая неудовлетворённость Шайнинга обернулась тихим ужасом, когда он увидел, что Кейденс иронично смотрит ему между ног. Мгновение назад всё было нормально, она ублажала его так, будто совершала священнодействие — что могло измениться?

— Кажется, — она свезла копытом с груди оставшийся на шёрстке густой слой смазки из крупа единорога, глядя ему в глаза, — твоё тело чего-то хочет?

Единорог судорожно кивнул, и щёки его заалели.

— Т-только… только не в меня.

Кейденс чарующе улыбнулась и медленно поднялась с пола, на котором полулежала всё это время, ублажая Шайнинга — и тот забыл, как дышать.

Если древние были правы, если их верования не были наивными и смехотворными, если Афродита действительно существовала — из морской пены она выходила именно так. Источая аромат нежных роз, мастерски управляя своим стройным, пластичным телом, искушая движениями, медлительность которых позволяла рассмотреть её во всей красе. Трёхцветные локоны взлохматились и рассыпались по острым плечам, когда удерживающая их лента развязалась и слетела на пол, помутившиеся от удовольствия лиловые глаза будто отсвечивали, грудь вздымалась и опускалась в разгорячённом дыхании, ероша шерсть и чётко обрисовывая полочки ключиц, узкая талия соблазняла переходом в поджарый живот, который частично перекрывался вздыбленным членом.

Несмотря на то, что Шайнинг подвергался ласкам, которых чаще удостаиваются альфы, и получал от них ни с чем не сравнимое удовольствие, при взгляде на этот твёрдый подрагивающий фаллос затрепетал чисто по-омежьи. Приоткрывшийся в жажде рот наполнился слюной, ему хотелось отплатить Кейденс за те умопомрачительные вещи, которые она с ним творила — да, у него мало опыта, но она почувствует это значительно ярче, чем он! — однако всё, что сделал его огненно пульсирующий в охоте мозг — дал телу команду перевернуться на живот и выпятить круп, задирая хвост и безропотно открывая альфе всё, что под ним находилось: плотную мошонку, основание видневшегося из-под неё отполированного ртом аликорницы члена и припухшее румяное анальное отверстие, призывно приоткрывшееся и блестящее от смазки и слюны альфы. Крупные капли стекали по собранным в мелкие тугие складочки краям, щекоча чувствительную кожу гениталий и обоняние Кейденс.

Гормоны и так свели её мысли в одну точку, а умоляющий похотливый взгляд Шайнинга из-за его плеча и вовсе толкнул вперёд, заставив скользнуть на его широкую рельефную спину, зашарить копытами по телу, обнимая, поглаживая, сжимая, уткнуться носом во взмокшую гриву, втягивая её сенно-васильковый запах. Положение, её, стоящей задними копытами на полу, и его, распластавшегося под ней на постели, было идеально — аликорница не помнила, было ли ей когда-нибудь удобнее в этой позе. Она провела языком по кромке уха Шайнинга, завершая свой путь несильным укусом, и разделила с единорогом сладостную мелкую дрожь.

— Кейденс, — задыхался омега, скуля. — Не дразни, я больше не могу ждать…

Она сама не могла ждать. Головка обожгла прикосновением, Шайнинг сжался в секундной неуверенности, но аликорница повернула его голову к себе и двинулась вперёд, касаясь его губ своими в поцелуе и вместе с тем проталкиваясь внутрь по обильно выделяющейся смазке. Мышцы стягивались вокруг её члена, их нежный жар просачивался сквозь шёлковую кожу и окаменевшее пещеристое тело, воспламеняя изобильные нервные окончания — Кейденс потеряла голову от ощущений и энергично толкнулась вперёд. Единорог вскрикнул в поцелуй, но по его взгляду из-под дрожащих коротких ресниц альфа поняла, что это было выражением вовсе не боли. Стоило только установить зрительный контакт — и тела моментально нашли нужный ритм сами…

Наслаждение, которое они оба испытывали, нуждалось в специальном названии, но найти его можно было только непосредственно в тот момент, когда никакие разумные мысли невозможны. Кейденс врывалась в текущий анус снова и снова, в устойчивом, бесперебойном ритме, и это было правильно и хорошо, как никогда прежде — переплетшиеся в обоюдной кипучей страсти тела идеально подходили друг другу, их соитие не рождало ни неудобств, ни боли, ни стыда. Этот одержимый секс, когда течка одного будто вызывает приступы гона у другой, мог продолжаться вечно — наполняя комнату рифмующимися запахами васильков и роз, разбивая о стены стоны, вскрики и скрип кровати, которая, кажется, не сможет уцелеть к концу. Единорог и аликорница кончали снова и снова, запирали свои оргазмы мощным лоснящимся узлом, растягивающим восторженно содрогающиеся стенки, и Кейденс неразборчиво и нежно шептала в многоцветную синюю гриву, целуя бредящего в экстазе омегу в затылок, уши, шею. Он был счастлив, одуряюще-пьян в затопившем его блаженстве…

А затем морок схлынул.

Шайнинг Армор проснулся в одиночестве. Если бы простынь не липла к его телу от спермы, он бы принял всё произошедшее за сон или взаправдашний течный бред, но всё указывало на обратное: кровать, разломанная от беспощадных толчков, приятная ломота во всём теле пополам с небывалой удовлетворённостью, анус, который, кажется, навсегда утратит способность сузиться обратно и закрыться, беспорядочные пятна засосов с неровными краями по всей шее и плечам… и, что самое убедительное — притаившаяся под гривой метка.

Метка.

Кейденс вонзила в него клыки во время спаривания.

Кейденс кончала в него во время спаривания.

Кейденс запирала свою сперму узлом во время спаривания.

— Кейденс, просил же, — бессильно прошептал Шайнинг Армор в отражение.

Теперь он был меченым, что обнуляло шансы пользоваться популярностью у альф. Но, если это могло облегчить жизнь, в возможной — и высоковероятной — беременности плюсов было ощутимо меньше.

За окном угасали последние солнечные лучи, была ночь. Единорог чувствовал, что охота сошла на нет, но это слабо его успокаивало. С колотящимся сердцем он как мог убрал беспорядок, скомкал постельное бельё как можно компактнее и, пряча его за спиной, крадучись отправился в ванную. Но первое же случайное столкновение взглядом с родителями, сидящими на кухне вместе с послушно пьющей своё вечернее молоко Твайлайт, превратило желудок Шайнинга в комок льда: они всё знают.

Конечно же, они знают! Они наверняка вернулись не только что, они слышали и, возможно, даже чуяли происходящее в его комнате! Стыд едва не прожёг щёки омеги насквозь.

— Кейденс уже ушла? — как можно непринуждённее осведомился единорог, и сперма с постельного комка безразлично капнула ему на холку, заставив истерически поёжиться.

— Уже да, — зловеще ответил отец, и Шайнинг Армор, сглотнув, поспешил ретироваться.

Его первый раз из лучшего в мире стремительно превращался в ужаснейший из всех. Надо было всё-таки не пренебрегать заклинанием телепортации, выучить его и отправиться на луну.

Жеребец принял душ, в процессе как мог смывая семя с простыни, бросил её в стирку и быстро снарядил постель чистым бельём. Спать хотелось не так уж сильно, но единорог отчаянно нуждался в иллюзии привычного хода вещей. Вычеркнуть произошедшее из жизни его потянуло совершенно определённо, когда в спальню со стуком зашла мать. По её светло-голубым глазам было ясно, что она послана поговорить «как омега с омегой».

Хотя по жёлтым глазам отца Шайнинг помнил его желание поговорить с ним «как жеребец с жеребцом». Но, видимо, пока он принимал душ, приоритеты родителей сменились.

— Малыш, — фальшивость происходящего бросилась в глаза сразу же: единорог уже лет десять не слышал от Твайлайт Вельвет этого обращения, — мы с папой знаем, что произошло между тобой и Кейденс.

Единорог стиснул зубы в последней надежде не покраснеть.

— Ага. И?

— Ты не должен винить себя или считать произошедшее неправильным… с биологической точки зрения. На самом деле тебе очень повезло, что ты не альфа… вы же предохранялись, не так ли?

Шайнинг Армор торопливо кивнул. Он не знал, зачем солгал, но тугой узел внизу живота, там, где, возможно, уже зародилась новая жизнь после их с Кейденс соития, затянулся ещё туже.

— Тогда, — вздохнула с облегчением мать, — тогда всё закончится ещё легче, чем планировалось. Дорогой, ты же не был влюблён в неё? Она — видная пони, но ты не был так наивен, чтобы надеяться на что-то большее? Твой, м-м, пыл был обусловлен лишь охотой и ничем больше?

— Ничем больше, — осмелился подтвердить только последнее Шайнинг, подумав, что его инициативы в произошедшем вряд ли было слишком много. — Но почему ты спрашиваешь?

— Это хорошо. Именно этим ты и оправдаешь себя, если что-то случится.

— Что ты хочешь сказать? — удивился жеребец.

Твайлайт Вельвет пустилась в пространные рассуждения о том, как она безмерно гордится своим сыном-омегой, его силой и целеустремлённостью, и всё, чего ему удалось добиться, имеет для неё огромное значение… но остальная часть королевства может не согласиться с ней. Пони вопреки своей природе могут быть жестоки, в особенности если кто-то, кто считался не преуспевающим, но преуспел, объявит о каких-либо завидных связях с королевскими особами. Омега, нервно теребя край хрустящего от чистоты одеяла, разъясняла, что, несмотря на всю добродетельность, отзывчивость и, возможно, даже нежность, Кейденс — принцесса, и в первую очередь обществом воспринимаются социальные роли, а не личные качества. Шайнингу, как омеге пусть и из хорошей семьи, но совершенно заурядному с точки зрения семьи королевской, не стоит придавать этой интриге слишком много значения и как-либо преследовать Кейденс, а также разглашать о случившемся, чтобы не пострадала репутация и карьера отца.

Метка под синими и голубыми прядями протестующе запульсировала. Стала бы Кейденс метить кого попало? Словно прочитав мысли сына, Вельвет деликатно напомнила ещё и о том, что она — аликорн, чьи порядки и строение тела могут существенно отличаться от того же самого у простых смертных.

Единорог разбито согласился с матерью, лишь бы она пожелала ему спокойной ночи и вышла, дав побыть одному и спокойно подумать. Шайнинг Армор был омегой, который всю жизнь успешно сбегал от своего гендера и лишь в этот день, словно отыгрываясь за все предыдущие победы, проиграл своей природе: он стал омегой в самом правильном и естественном понимании этого слова, испытывал желание подчиняться и принимать в себя своего альфу… и ему это понравилось. А ещё он был подростком, чей опыт межполовых отношений ограничивался единственной пони, от которой ему мягко, но настойчиво порекомендовали держаться теперь подальше. Это было несправедливо и неправильно, но Шайнинг очень просто понял, почему ему не хочется яриться и крушить всё вокруг: он верил в Кейденс.

Её любовь стояла наравне с их похотью этим безумным, головокружительным днём, и жеребец, охваченный эмоциями после первого раза, не в состоянии был вспомнить, что до этого единственной связью между ними, часто встречающимися под одной крышей, были его воспоминания об этих ничтожных, крохотных столкновениях, да его неиссякаемая надежда вкупе с её молчаливым ироничным любопытством ему вслед. Но, опьянённый сказочным сексом и теми наслаждениями, которые принесла в него принцесса Ми Аморе Каденза, Шайнинг меньше всего хотел вспоминать о таких формальностях. Подобной силы и яркости искры вспыхивают только между двумя связанными чем-то пони.

Нежно погладив копытом рисунок на шее и слабо покраснев, единорог спокойно уснул с намерением завтра найти Кейденс и объясниться с ней. Он не знал, что на следующий день его замершее сердце с отвратительным хрустом растрескается на осколки, когда он отыщет аликорницу. В окружении ещё одной беты, нескольких омег и пары альф из золотой молодёжи.

Его принцесса состояла в табуне. В табуне, для которого коротать досуг так, как это сделала с ним она — обычное дело.

Шайнинг обнаружил, что на открытой золочёной площади вдруг стало очень мало кислорода. Задыхаясь и жмурясь от набатом отдававшихся в памяти вчерашних слов матери, единорог развернулся и опрометью кинулся вон.

Пони, которых он увидел, служили дурным примером для благовоспитанных кобылок и жеребчиков, ими пугали жеребят бедняки и перед ними лебезили богатые. Распущенные, своевольные и дерзкие, они не причиняли другим вреда, но их тлетворное и развратное влияние было столь неприкрыто и велико, что уже само существование подобной группы было опасным. Шайнинга никогда это не волновало, но теперь все прошёптанные предупреждения обрели силу — слишком поздно, когда он сам по наивности и неопытности стал их жертвой. Игрушкой.

Сомнений в том, что Кейденс состояла в этом табуне, не было — слишком тесно она обнималась с его членами, слишком искренне смеялась над шутками и следовала всюду с горящими глазами. У Шайнинга, оглушённого осознанием и горем, застывшего скорбным мраморным изваянием, оказалось достаточно времени, чтобы понаблюдать за гуляющими популярными ровесниками. Аликорница была так увлечена ими, что даже не смотрела по сторонам. Не заметила его совсем рядом, не почувствовала его боль.

Метка была ложью. Её нежность была ложью. Ложью было всё, кроме слов матери, и Шайнинг Армор решил им последовать, но уже после дня порознь осознал, что готов выть от тоски и предательства. Подойдя к отцу с мрачным видом, который у него просто не было сил скрыть, омега попросил отправить его продолжать обучение в самый отдалённый и суровый кадетский корпус.

Найт Лайт уронил с носа очки, но Твайлайт Вельвет, проходившая мимо за спиной сына, сделала мужу страшное лицо.

Они не были предназначены друг для друга. Единорожка могла бы быть со своим истинным в молодости, но всё сложилось слишком жестоко. Она яростнее всех не одобряла — хоть и вместе со всеми скрывала — стремление Шайнинга построить военную карьеру, но между опасностями и невзгодами спартанской жизни и разбитым сердцем желала сыну первое.

Отец нахмурился, но согласился и задействовал все свои связи.

Омега со страхом ждал подтверждения беременности, но, как ни странно, она так и не проявилась. У жеребца не было времени обдумать это, потому что цель, ради которой он попросился в этот ад на земле, оправдывалась: тренировки, испытания и конкуренция между кадетами выбивали из головы любые мысли, кроме боя и выживания. Шайнинг Армор выкладывался на полную, убиваясь в ноль ежедневно, и всем казалось, что так сильны его амбиции и его страсть оставить позади каждого альфу, хотя на самом деле оставить позади он хотел всего одного.

Годы шли. Шайнинг мужал. Метка не выцветала. Никакая боль и усталость не могла вытеснить Кейденс из его мыслей.

Он злился на себя. Злость эту единорог вымещал на противников в спарринге, да так крепко, что прослыл совершенно безжалостным отморозком. В юном возрасте его стали отправлять на опасные задания на рубеж — вместе с закалёнными бойцами и в задних рядах, но это было бесценным опытом, потому что с тем же остервенением, как на тренировочных аренах, омега прорывался в первые. Свирепость его росла и росла. Ведь Кейденс не таяла в памяти.

Шайнинг знал о ней лишь из рассказов сестры — знал многое, и какое дело, что это влюбляло его в себя, если он не испытывал ни одно из возносимых качеств на себе, лично? Чей опыт важнее — учёного, способного подсчитать количество жизни в океане, но никогда не видевшего его, или жеребёнка, плещущего бескрайнюю горько-солёную воду своими копытами?

Время от времени метка разгоралась под коротко стриженой гривой, распространяя вокруг себя жар и зуд, но даже в такие моменты омега не мог взаправду ненавидеть оставившую этот знак альфу. В минуты нестерпимого дискомфорта ему, напротив, казалось, что его сознание проясняется, и попытки вырвать Кейденс из сердца приносят ему страдания несоизмеримо большие, чем если бы тогда он решился поговорить с ней. Он же сбежал, даже не дав ей шанса объясниться.

Хотела ли она — её проблема. Это он с годами понял, что хотел.

И, как бы он ни просил копытоводство бросать его в самые опасные места, рано или поздно настал бы момент, когда его самоотверженность должна быть вознаграждена. Вместе с остальными пони, прошедшими жёсткую военную школу, его отправили в Кэнтерлот.

Родители получали его письма, но мама всё равно закричала, прижав копыта ко рту, и заплакала, увидев своего сына живым и гораздо более сильным, чем в момент его отъезда. Судя по глазам Найт Лайта, папа тоже не верил в его успех и перемену. Оказавшись дома, Шайнинг Армор почувствовал себя победоносно, и это чувство не сумели омрачить даже хлынувшие в разум воспоминания о Кейденс.

Очень скоро они взяли верх, направив его желания и намерения только в сторону этой альфы. Единорог знал, что сумеет встретиться с ней на балу, и с нетерпением ждал этого момента. Однако встреча в очередной раз ударила его в самое сердце, и без того расколотое в каждой доле.

Принцесса снова была не одна. Она приветствовала гостей наверху лестницы, и её под копыто держал высокий светлогривый единорог, красивейший из всех когда-либо виденных омегой жеребцов, но при этом не оставлявший сомнений в том, что он — альфа. Шайнинг Армор замер, озадаченный. Может, такой же омега, как он?

Сердце неясно забилось быстрее. Неужели он так запал Кейденс в сердце, что теперь та выбирает спутников ему под стать — не похожих на свой гендер, мужеподобных, лишённых всякой жеманности в облике?

…Впрочем, под эти критерии стоящий рядом с ней жеребец не совсем подходил. Его холёная белоснежная шкура всё говорила о чистоплотности и самовлюблённости единорога. Шайнинг обладал подобным окрасом, но никогда не пробовал поддерживать его в таком лоске, чтобы тот светился, как первый снег — к величайшему, но тайному огорчению матери, которая справедливо считала чистый белый цвет самым удачным, с которым можно было родиться.

Омега всматривался в Кейденс и с замирающим дыханием впитывал каждую перемену — как глобальную, так и сиюминутную. Она перестала завязывать гриву, и шёлковые водопады, вьющиеся на концах, уютно прикрывали её плечи, грудь и передние ноги. Она немного подросла, а её и без того соблазнительная фигура стала ещё более изящной, гармонируя с ростом. Её крылья стали такими большими, что требовались видимые усилия для их складывания, а кончики перьев обрели бледно-фиалковый отлив. Она начала носить неброские золотые регалии, в том числе — небольшую корону с самоцветами, подчёркивающими глаза. И, как только им больше не нужно было держать счастливый и приветливый взгляд перед очередным подходящим пони — становились печальными и усталыми.

Шайнинг Армор чувствовал, что это вызвано вовсе не балом, а тем, с кем ей приходится его вести, но только ли балом ограничивается их союз? Нет — единорог заметил, что принц Блюблад, как почтительно называли спутника Кейденс гости, обращается и относится к аликорнице, как к своей кобылке.

Причём — омеге.

Шайнинг заметил, что рычит на грани слышимости. Он не мог взять в толк, что такое должно было случиться, чтобы принцесса-аликорница попала в сети этого ублюдка и была вынуждена подчиняться ему — унизительно, беспрекословно и непременно. Омега сравнивал эту пони с альфой, которая забрала его девственность — да, он бережно и любовно хранил это воспоминание, даже от самого себя — и не обнаружил никаких сходств. Кейденс никогда не стала бы опускать глаза, сутулиться и прочими способами выказывать свою покорность. Это было на неё не похоже, и Шайнинг Армор не мог просто смотреть.

Он решительно направился к паре. Блюблад, встретившись с ним взглядами, вскинул брови и оторопел: альфа очень проницательно почувствовал, что совсем скоро ему не избежать драки. А учитывая навыки надвигающегося на него омеги и места, где эти навыки приходилось применять — не драки, а избиения.

Кейденс же беззвучно ахнула, распахивая глаза. Она вытащила переднюю ногу из хватки принца, шагнув навстречу взлетающему по ступеням жеребцу:

— Шайнинг? Шайнинг Армор? Это ты?

Наступление единорога прекратилось. Он плавно остановился перед Кейденс, вглядываясь в её лицо — посветлевшее, с заигравшими в глазах искрами, улыбающееся во взволнованном неверии.

— Кейденс, — Шайнинг сознательно выдохнул это тем же тоном, который звучал между ними в последнюю их встречу — в жаркий, безумный, течный день.

Зрачки аликорницы расширились, а по горлу вниз челноком прокатилась слюна. Крылья дёрнулись, словно собираясь откликнуться на вложенные в имя эмоции и развернуться от дежавю. Единорог еле смог сдержать улыбку.

— Вы знакомы? — неуверенно предположил Блюблад, и Кейденс преобразилась, весело представив:

— Да. Шайнинг Армор, это принц Блюблад, мой дальний родственник и партнёр. Блюблад, это лейтенант Шайнинг Армор, тот самый пони, о котором я тебе много рассказывала.

Омега невиданным чудом сумел сохранить лицо и не поперхнуться. «Тот самый»? «О котором много рассказывала»? Единорог едва не расклеился. Попытки взрастить ненависть к Кейденс, как один из способов забыть её и отдалиться от неё, оказались стёрты из времени и пространства обыкновенной недлинной фразой.

— О, — отозвался Блюблад безразлично, дёрнув ухом, и протянул Шайнингу копыто, предлагая вложить в него своё. — Любопытная встреча.

Единорог предложение этикета отверг презрительным взглядом и упрямо посмотрел озадаченному принцу в глаза:

— Да, любопытная. Простите мою прямоту, Ваше Высочество, я провёл несколько лет вдали от света. Но правильно ли я понял, что Вы относитесь к Кейденс, как… как к своей омеге? — его светлые глаза сурово блеснули.

Блюблад посмотрел на аликорницу, словно хотел вспомнить, точно ли о ней идёт речь.

— Верно. Мы состоим именно в таких отношениях.

— Тогда я буду вынужден вызвать Вас на дуэль.

У принца, судя по всему, что-то замкнуло в мозгу. Незнакомый омега отказывает подать копыто для поцелуя, а затем бросает вызов на поединок. Омега! Ну и вечерок.

— Простите, это шутка?

— В Вас хватает наглости и бесчестия, — вздёрнул подбородок Шайнинг, — подавлять дух и природу принцессы. Вы заставляете альфу вести себя, как омегу — из каких соображений? Вас связывает интрига, шантаж? Как бы то ни было, сегодня я положу её унижениям конец.

Когда Блюблад после паузы расхохотался безо всякой присущей случаю гениальной злобы в голосе, единорог почувствовал, что что-то не так. Кейденс поджала губы и сконфуженно отвела взгляд, но Шайнинг продолжал твёрдо стоять перед альфами.

— Вы не были в свете действительно долго, не так ли? — пропел принц, отсмеявшись.

Кейденс осмотрелась и шагнула вперёд, наклоняясь к стоящему на пару ступеней ниже Шайнингу. Она пару секунд рассматривала его глаза, словно стремясь найти ключ к чему-то, и наконец негромко изрекла:

— Я не альфа, Шайнинг. Но и не омега.

Единорог толком не успел ни переварить, ни удивиться.

— Я гамма. Каждый видит во мне того, кого ему хочется.

Теперь что-то замкнуло в мозгу у него.

— Наполовину альфа… наполовину омега? — шёпотом выговорил Шайнинг, тараща глаза. Кейденс неопределённо повела плечом.

— Скорее это работает так: альфа видит во мне омегу, омега — альфу.

— Н-но-но-но когда мы с тобой… — начал заикаться единорог, и аликорница с доброй улыбкой накрыла его губы копытом.

— У меня есть все… здравствуйте, мистер Мэйнсон, — молниеносно выпрямилась и улыбнулась она, приветствуя подошедшего жеребца с каким-то диким раскрасом на лице. Когда он, провожаемый широким оскалом принцессы, прошёл мимо, она снова вернулась к Шайнингу. — У меня есть два набора половых органов.

Единорог почувствовал себя полным дураком и невеждой. Он слабо закачался, но возможность слететь с лестницы — последнее, что его волновало.

— И мой личный цикл, когда мы с тобой переспали, соответствовал омежьему — поэтому я не боялась… дать себе волю.

Она вдруг застенчиво улыбнулась и убрала копытом наползшую на лицо гриву.

— Я скучала.

Бам.

Годы в армии в долю секунды оказались выброшены на помойку. Шайнинг едва не осел на задние ноги, когда его сердце воспламенилось, а в голову оттуда словно потянулась струя наркотического дыма.

Она скучала по нему. Она рассказывала о нём. Она называла его «тот самый». Вопросы о гермафродитах отправились следом за годами армии. Какая, к Дискорду, разница.

На губах Кейденс, которые умеют так восхитительно целовать, заиграла шаловливая улыбка.

— Думаю, у тебя всё равно остались вопросы, — она придвинулась ещё ближе, смешивая их дыхания — розовое и васильковое. — Как насчёт того, чтобы я ответила на них… очень лично?

Шайнинг рефлекторно дёрнул хвостом, боясь потечь здесь и сейчас.

— В качестве примирения, — мурлыкнул Блюблад, окидывая омегу взглядом, который медленно становился благосклонным, — приглашаю тебя присоединиться к нашему маленькому табуну… и, по сути, создать его, потому что мы не принимали новых участников с того момента, как решили встречаться.

— Ты решил, — пробормотала Кейденс, закатывая глаза. — Мне уже пришлось подыгрывать, потому что ты едва не скомпрометировал меня.

— О да, это я умею, — принц выглядел очень довольным собой. Он наклонился к Шайнингу, по-прежнему стоящему ниже на ступенях: — Советую прислушаться, лейтенант. Мне нравится твоя дерзость, это будет глотком свежего воздуха.

— Встретимся после бала, — мягко улыбнулась аликорница омеге и кивнула.

Шайнинг Армор рассеянно взял телекинезом бокал шампанского с подноса пробегающего мимо официанта-пегаса. Годы без алкоголя — да и вообще единорог никогда не славился тягой к вредным привычкам — сделали своё дело: даже с этого небольшого количества он почувствовал лихой шум в голове, а картинка перед глазами весело заколебалась и запульсировала. Потерев копытом висок, омега вышел на балкон, чтобы проветриться, и очень скоро к нему присоединилась Кейденс. Она держала в лазурном телекинетическом поле бокал с шампанским и время от времени делала маленькие глотки. Единорог догадывался, что это далеко не первый её бокал на самом деле, но владела собой аликорница лучше, чем он.

— Почему ты сбежал от меня тогда? — тихо и серьёзно спросила гамма. — Твои родители даже отказались давать мне адрес, я не могла написать ни единого письма.

Шайнинг Армор вдруг впервые за всё это время почувствовал укол вины. У него не возникало мысли, что Кейденс может лгать, обманывать, что это может быть жестокой шуткой, чтобы посмеяться над ним, потому что этого не удалось сделать тогда. Безграничное доверие и открытость перед лицом аликорницы поглотили единорога, и от метки разлилось расслабляющее тепло, ласкающее шею и затылок.

— Почему это отказались?

Гамма опустила уши, не глядя на омегу.

— Ещё когда я вышла из твоей комнаты, они выглядели напуганными и разгневанными одновременно. Нужно было видеть, как они путались в словах, заикались и перебрасывались взглядами, подбирая слова, балансирующие между «твоё внимание к нашему сыну — большая честь» и «как ты могла так легко забрать его девственность, забыв о любых последствиях». Они, кажется, так и не определились со своими чувствами, и сочли лучшим решением забыть об этом событии, разлучив меня и тебя и не давая ему шансов получить развитие.

По-болезненному густая пелена напитала голову единорога тяжестью гнева, но торопливое прикосновение копыта Кейденс рассеяло её:

— Не сердись на них. Они поступили правильно, просто в этот раз на месте любого пони из королевской семьи оказалась я. Твои родители были воспитаны и обучены, чтобы стать единорогами определённого сорта, занимать определённое место в обществе и выполнять определённую задачу. Моё существование выбивается из правил игры, которые они привыкли соблюдать всю жизнь, а понятие истинных, которое может расходиться с расчётами знатных семей — пустой звук. Их растерянность естественна.

Глубоко дыша, омега смог утихомирить злость на Найт Лайта и Твайлайт Вельвет. В конце концов, они делали ровно то, что он хотел. Хотел стать военным, несмотря на свой пол? Пожалуйста, они задействовали все связи и поклонились не одному пони, смирившись с тем, что традиционная роль омеги у их потомков сыграна не будет. Хотел забыть о Кейденс? Пожалуйста, они поняли его желание и помогли ему и здесь. Не было их вины в том, что он сам не знал, чего хотел.

— Я хотел забыть тебя, — слова давались тяжело, теперь Шайнинг сам не верил в намерения многих лет. — Никогда не пересекаться с тобой, чтобы не нажить бед.

— Бед? — единорог вздрогнул от обиды и боли, звучавших в голосе Кейденс. — Ты считаешь, что я могла причинить тебе боль?

— Ты — принцесса-аликорн, — отвернулся единорог. — А я был обычным кадетом. Что там, даже моё нынешнее звание никак не приближает меня к тебе, не делает достойным…

Гамма безошибочно объяла телекинезом несколько прядей гривы жеребца и подняла их. Метка, не бледнеющая и цветущая, всё ещё чернила белую шерсть витиеватым узором, сплетающимся с корнями волос.

— Ты всё ещё считаешь, что ты недостоин? Что я дарю это любому, с кем сплю, как если бы убийца делал насечки на оружии в память о каждой жертве?

— Я не могу знать, Кейденс, — начал заводиться Шайнинг. — Ты намекаешь на то, что я избран тобой, но это не мешало тебе, — он кивнул через арку на Блюблада, беседующего с двумя кобылками, — также выбирать и других.

— Ты сбежал от меня, даже не поговорив, — нахмурилась аликорница. — Я могу простить твоих родителей, они не выглядели счастливыми от нашего союза, и я не хотела провоцировать ненависть ко мне, но когда я в следующий раз пришла в твой дом, тебя там уже не было. А дальше я уже совсем не могла тебя обнаружить!

— Зато я нашёл тебя. В составе табуна Джет Сета.

— Я вышла из него сразу после того, что между нами случилось, — прижалась лбом к груди единорога Кейденс. Костяное тепло рога приятно коснулось его шеи. — Но я вернулась в твой дом, а тебя там уже не было.

— Я ушёл в армию, — пробормотал омега, обнимая аликорницу за плечи. — Я надеялся, что смогу забыть тебя.

— С меткой на шее? — ласково пожурила Кейденс. — Ты думаешь, я бы так просто отпустила тебя, наконец найдя? — Шайнинг вопросительно посмотрел на неё. — Просто поверь в это. Ты не поймёшь, если я попробую объяснить всё — в это уже не верят в наше время.

— Всё же расскажи.

Они говорили до рассвета. Принцесса раскрыла ему любовь, которую несла через столетия и которая переживала тленные тела, обманывая смерть реинкарнацией, и Кейденс каждый раз готова была терпеливо искать и ждать, воссоединяясь с ней раз за разом. Шайнинг выглядел не впечатлённым, и аликорница, усмехнувшись, перечислила некоторые из его предпочтений, о которых точно не должна была знать и узнать ниоткуда не имела возможности: это касалось мелочей вроде его любимых блюд в жеребячестве, первого любимого цвета и сокровенных страхов. Омега распахнул глаза в неверии, но страха не было. По сердцу разливалось тепло, какое бывает, если с лютого мороза и колючего ветра входишь в родной дом, старый, полузабытый, но в котором тебя кто-то ждал и даже жарко растопил к твоему приходу печь.

— Но в одном мои родители правы, — пробормотал Шайнинг Армор в какой-то момент их разговора. — Ты — принцесса, а я — выскочка-солдафон в глазах общества.

— …Позволишь мне поцеловать тебя? — спросила Кейденс, помолчав, и глаза её лучились улыбкой.

Омега потянулся к ней сам. Нежно взял её голову в копыта, поглаживая скулы, и неловко от непривычки захватил губы аликорницы своими, выдохнув, когда её длинные ресницы щекотно мазнули по его лицу. Ещё до того, как поцелуй из прикосновения кожи к коже перерос в чувственную ласку, Шайнинг еле слышно застонал от облегчения. Кейденс рядом с ним, просит целовать её — и как будто узел мучивших его тревог, который он не мог разрубить ни одним мечом, сразу показал ту нить, что надо тянуть — и он моментально распустился, освобождая единорога.

— Это не имеет никакого значения для меня, — жарко прошептала Кейденс, когда их рты оказались свободны. — Ты — мой истинный, я нашла и узнала тебя, все остальные могут, как на свадьбе, молчать до конца дней своих, — её копыта, ласкающие гриву на затылке млеющего омеги, мягко взъерошили пёстрые синие волосы. — Но я понимаю, что ты, хоть и счастлив, не веришь в это так, как верю я, и не можешь перечеркнуть свою жизнь до того, как я появилась в ней. Мы можем держать наши отношения в тайне, чтобы никто не подумал, что каждое новое звание ты заслуживаешь не храбростью, а похотью.

Омега положил голову ей на плечо.

— Знаешь, тогда, после нашего секса, я думал о том, что это было и что со мной теперь станет. До того, как мать пришла и объяснила мне всё, я думал… я доверял и был благодарен тебе так сильно, что даже был готов отказаться от всех своих амбиций и стать с тобой семьёй, — он поцеловал Кейденс в шею, заставив ту звучно выдохнуть и запрокинуть голову. Единорог продолжил, лаская шею аликорницы своими губами: — Но я хочу быть достойным тебя.

— Шайнинг…

— Достойным тебя до того, чтобы никому не удалось в чём-либо нас упрекнуть — даже принцессе Селестии, — твёрдо сказал жеребец.

— Она уж точно не будет упрекать нас, — смех гаммы чуть вибрировал, и её веселье волшебным, чудесным образом передалось единорогу, словно подтверждая укрепление их связи.

Некоторое время они молчали. Шайнинг Армор исследовал нежную кожу аликорницы губами и языком, пробуя её сладость, та млела от ощущений и спокойно смотрела на луну.

— Я не хочу делить тебя ни с кем в будущем, — прошептал единорог, гладя копытами тонкие бока и изящную спину.

— Так и будет, — озарила его Кейденс ясным взглядом. — Но свет уже привык видеть нас парой с Блюбладом, придётся сначала уладить все дела с этим союзом. Пока ты молод, нужно попробовать всё, так что… не хочешь попробовать себя в табуне?

Единорог задумался. Гамма воспринималась им как альфа, и он приревновал бы её, предложи она привести в табун ещё одного омегу, но Блюблад совершенно однозначно им не был. Это выглядело гаремом скорее для него, Шайнинга — из двух альф, чем для Кейденс.

— Я не против, — наконец решился единорог.

Его согласие в тот же вечер было донесено до Блюблада, и, не теряя времени — Шайнинг, прислушавшись к себе, действительно стосковался по ощущению чужого тела на (и в) своём, как бы ни пытался это скрывать, — троица сразу после бала уединилась в покоях принца.

Шайнинг не подумал о том, что Блюблад воспринимает единорога и аликорницу в его постели, как двух омег, и теперь вынужден был смотреть на то, как чистопородный альфа рисуется перед ними, но, надо признать, от этого представления и вправду захватывало дух. Принц по классическим канонам и вечной моде обладал мощным телом, а его безукоризненная белая шкура не была осквернена ни единым шрамом. Он избавлялся от контрастирующего с шерстью чёрного костюма и рубашки с пышным жабо, нарочито выставляя себя бесстрастным, как на приёме у врача, но с такой грацией, позволяя рассмотреть себя со всех сторон, что у омеги потекли слюни. Блюблад был прекрасен, он походил на идеально сбалансированный клинок — сила и изящество крепких мышц, облачённых в бархатную кожу и атласную шерсть, отороченную переливчатым золотом гривы и хвоста.

Рядом с изумительным лебедем перекаченный, покрытый грубой сеткой шрамов омега смотрелся несуразным утёнком. Блюблад раскрыл свою натуру, ясно указывая Шайнингу на его место, уделяя больше внимания столь же красивой, как он, Кейденс, и не упуская шанса унизить или обделить единорога. Но аликорница окупала всё.

Она смотрела на омегу с восхищением, рисовка Блюблада ни капли не волновала её. Постепенно забывая вовсе про присутствие альфы в постели, гамма проводила языком по каждой боевой отметине на шкуре Шайнинга, целовала его шершавые, обветренные губы, входила в него и двигалась нежно, страстно и глубоко и стонала от наслаждения, когда единорог, освоившись с забытыми ощущениями, начал вовремя сжиматься, подаваться ей навстречу и массировать основания расправившихся крыльев. Блюблада, пристроившегося сверху и входившего в Кейденс, пока та вбивалась в Шайнинга, словно не было рядом — омега лишь мимоходом заметил в какой-то момент, что тот до зависти прекрасен даже в момент эякуляции. А затем альфа, потеряв всякий интерес к его двум омегам, перестал мешать им и сбивать их ритм своими фрикциями — и апартаменты впервые за долгое время наполнились парными стонами страсти, шлепками плоти о плоть и впитывающимися в постель брызгами жидкостей.

Утром возмущению Блюблада не было предела. По обыкновению чистый, отглаженный, идеальный до кончиков волос, он отчитывал нежащихся в объятиях друг друга Кейденс и Шайнинга:

— Это неприемлемо. Ми Аморе Каденза, ты казалась мне аристократкой до мозга костей. Ты просто не могла предаваться утехам, как… как фермерша-земнопони в стогу сена! Посмотрите, до какого состояния вы довели простыни, в каком беспорядке разбросали подушки! Я промолчу о вашем собственном внешнем виде только лишь потому, что единственные слова, которых он достоин, не пристало произносить знатному вельможе…

— Надоел, — шепнула Кейденс в припухшие от поцелуев губы Шайнинга, коротко стрельнув глазами в сторону разоряющегося Блюблада. — Даже в самый ответственный момент думал, эффектна ли его поза и не растрепалась ли причёска. И не приведи Селестия я потеку чуть сильнее, и на его драгоценном шёлке останутся разводы.

— Вот дурак, — усмехнулся вполголоса единорог, заинтересованный тем, как можно возмущаться оргазмами партнёров — именно на это сейчас ругался где-то сбоку от них двоих принц. — Надо бы рассказать ему, что секс — это пот, слипшиеся волосы и сломанные кровати.

— Да пошёл он в Тартар, — сочно ответила аликорница — это явно было тем, что она давно хотела произнести, да всё не выдавалось случая. — По-хорошему для удовлетворения ему нужно только зеркало.

Омега и гамма хихикнули и разделили очередной поцелуй, вызвав ещё более ядрёный взрыв негодования у альфы, понявшего, что его выговоры влетели парочке в одно ухо и вылетели из другого.

---

— Господин капитан…

Странное обращение заставило Шайнинга остановиться посреди коридора и заозираться. Голос, произнёсший его, был до сладости знаком и мил сердцу.

Кейденс обнаружилась выглядывающей из ближайших покоев. Дай богини, они не были заняты, потому что её голова оказалась оплетена уздечкой с кокетливой бахромой, а похотливо приоткрытый рот демонстрировал поблескивающий на языке трензель. Затуманенный лиловый взгляд скользнул по сторонам, но никого, кажется, не было — и аликорница открыла дверь шире. Её грудь и передние ноги тоже оплетала развратная упряжь, и Шайнинг при одной мысли о том, как эта сластолюбивая кобылка обошлась с находящимся за пределами видимости крупом, срочно оттянул телекинезом воротник капитанского мундира — стало слишком жарко.

— Как насчёт того, чтобы отпраздновать Ваше повышение? — промурлыкала гамма, изящно припадая грудью к полу и провокационно виляя крупом. Коротко звякнули прицепленные к чему-то бубенчики.

Она находилась в омежьем цикле, в одной из двух охот в году — между двумя гонами, которые тоже приносили Шайнингу сюрпризы, но это…

«Она предлагает мне доминировать. Полностью, — трепыхались последние внятные мысли в распаляющейся фантазии единорога. — Омега над альфой. Омега над альфой, разодетой, как-Селестия-помоги-нам-обоим-я-заплачу-за-всю-мебель-которую-мы-сломаем».

Практически оторвав пуговицы в попытке быстро избавиться на ходу от одежды, Шайнинг Армор ринулся в покои и отрезал развратный смех Кейденс от пространства дворца хлопком двери и торопливым щелчком замка.