← 4.8. Кому платить по счетам

Сборник драбблов

9. Легенда

История деревни Даргавс заинтересовала Дэринг Ду ещё на стадии легенды большого горного города. Поселение, одно из десятка с аналогичным названием, стало настоящим гиблым местом после того, как туда переселилась кобылка, влюбившая в себя всех жеребцов. Только увидев её, они бросали пары, семьи, родителей, жеребят и отправлялись добиваться её сердца. Многие из тех, кому она отказала, прыгнули с моста в пропасть, не выдержав боли разлучения, а немногие смогли выйти из-под чар — и здесь легенда раздваивается.

По одной версии, оправившиеся от роковой влюблённости жеребцы открыли своим собратьям глаза, и они в гневе забили кобылку копытами, после чего деревня была проклята чумным мором и вымерла в считанные недели. Второй вариант событий предполагал, что так действительно хотели сделать, но единственный жеребец, которому героиня ответила взаимностью, укрыл её у себя и затем сбежал с ней, а эпидемия чумы возникла позже и не была связана с посмертным проклятием.

Дэринг не бросилась в экспедицию, да и делать это было незачем. Она охотилась за артефактами и сокровищами, способными окупить путешествие и лечение от возможных проклятий и травм, а не за трагичными историями любви или ненависти. Но сама легенда прочно угнездилась в её голове, и альфа невольно возвращалась к ней каждый раз, когда выдавалась свободная минутка.

С появлением кьютимарки нормальные пони получают неясное, но ощутимое внутреннее стремление, которое будет тихо, но верно указывать путь к их родственной душе. А. К. Ирлинг с появлением кьютимарки получила точно такое же стремление, но находить в тернистом жизненном пути оно позволяло не варианты венерических заболеваний, а кое-что из родственного разряда: неповторимые и увлекательные приключения на круп. Роза ветров на её бедре указывала направление куда угодно, но только не на симпатичную пони, с таким упрямством, что можно было подумать, будто Дэринг Ду предназначено жениться исключительно на смертельной опасности. Без вариантов.

Но, в общем-то, физиологическая сторона такого выбора, пусть и, несомненно, счастливого, альфе была более чем ясна, поэтому постоянному ментальному возвращению к легенде Даргавса она не удивлялась. Тем не менее, что-то было не так. Чего-то не хватало настолько, что это буквально свербело на подкорке, не давало спокойно засыпать, соединяло звёзды на небе в очертания невзрачного горного поселения с пропастью, игравшей роль того самого недостающего куска. Дэринг просто чувствовала, что это важно; её кьютимарка будто бы слегка пульсировала каждый раз, когда она касалась этого понимания. Где-то за правдой об этой легенде лежала сама её судьба.

Эврика грянула накануне очередного гона. Окутанный гормональным туманом мозг неспровоцированно, без какого-либо предупреждения или подготовки швырнул все оставшиеся разумные мысли в единственный факт, столь долго прятавшийся у всех на виду: жители Даргавса не были названы ни омегами, ни альфами. Ни единого раза. И в тот момент Дэринг — хотя она не была уверена, не приложило ли к этому своё копыто её перевозбуждённое состояние — с ликующей ясностью осознала, что на самом деле догадывалась об этой детали всё это время. Если омеги и альфы из любых историй вызывали эмпатию и воспринимались как живые пони, то несчастные из горной деревушки возникали в воображении обезличенно и неважно, потому что не были названы ни омегами, ни альфами. А это значит, что, услышав безликое «кобыла» или «жеребец», ты не задумаешься о том, чем она или он пахли, что мог рассказать этот запах о её или его здоровье, предпочтениях, силе. Даже беты чем-то да веяли. А без вторичного пола разумное существо предстаёт перед внутренним взором вырезанной из старой, высушенной древесины фигуркой, которую годится только недоумевающе повертеть в копытах и забросить на чердак за ненадобностью.

Пережив гон, Дэринг Ду, даже не оправившаяся до конца, бросилась в соседний научный городок. Он был забавен полным отсутствием родильных или смежных отделений медицины в единственной больнице: население пополнялось с приездом молодых отучившихся бет и убывало после их отъезда в дома престарелых спустя десятилетия. Омегам и альфам на этой базе развития наук с красноречивыми Домами Учёных, всевозможными институтами, исследовательскими центрами и музеями интеллектуального наследства ловить откровенно нечего. Они заезжали сюда исключительно по работе и сами не горели желанием оставаться жить навсегда. Дэринг Ду была из их породы: крепко дружила с бетами-историками, архивариусами и археологами, чтобы одной из первых получать наводки на очередные древности, но постоянно находиться в месте строгом, упорядоченном и до ужаса чинном, практически ничем, кроме лабораторий и халатов, не пахнущем, ей было физически некомфортно. Накрывало чувство пространственной дезориентации сродни слепоте.

Тем не менее, во имя сохранения хороших отношений со своими «поставщиками» Дэринг не гнушалась время от времени принять правила их быта. Так, войдя в строгую белую башню высотой чуть ли не до небес, испещрённую по безукоризненно-ровным линиям окнами круглой, квадратной и треугольной формы, она в первую очередь сменила тёмно-оливковую рубашку на белый халат и повесила неизменный пробковый шлем на крючок рядом с антисептиком для копыт, которым так же добросовестно воспользовалась.

Нэкершифс оказалась на месте. Серая стареющая земная бета занималась ровно тем, чем чаще всего приходится страдать археологам вне раскопок: конспектировала шестисотстраничный том в тетрадочку из восемнадцати листов. Вьющийся кончик полосатой мутно-зелёной чёлки был заправлен за одну из дужек тонких очков, чтобы не отвлекал, дрожа перед глазами во время письма. Грива в целом же до такой степени истрепалась за долгую карьеру, что сдалась и согласилась принять волнистую форму, в которой ей и так приходится находиться большую часть времени, пребывая в наспех завёрнутом жгуте или пучке. На звук щёлкнувшей двери в свою заставленную книжными шкафами и заваленными столами обитель Нэкершифс лишь дёрнула заострённым ухом и пробормотала сквозь карандаш в зубах:

— Не сейчас, я занята.

— Я надолго тебя не отвлеку, — пообещала Дэринг, и на её голос тёмно-клюквенные глаза всё же вскинулись поверх оправы. — Мне нужен кто-нибудь из твоих коллег-естествознателей.

— О, — выплюнула карандаш в сторону бета и поощрительно сложила копыта домиком над тетрадью. — Ты всё же решила проконсультироваться насчёт своего диссоциативного расстройства?

— У меня нет диссоциативного расстройства, — устало буркнула та.

— Как скажешь, Ирлинг.

— Я Дэринг Ду.

— Ну, сейчас-то — конечно.

Нэкершифс перегнулась через стол и приглашающе толкнула к ней спинку стула на колёсиках:

— Ладно, не обижайся, это всё шутки, — она наблюдала за тем, как лохматая пегаска усаживается перед ней, — хотя меня всегда беспокоило то, с какой ненормальной лёгкостью ты ведёшь двойную жизнь и насколько резко можешь переключиться с… м-м… одного своего амплуа на другое. Итак, а если ближе к делу: зачем тебе потребовался естествознатель?

— Что ты знаешь о деревне Даргавс, исключая то, что после прихода новой пони там все умерли?

Нэкершифс приподняла бровь с немного бесящей Дэринг превосходительной улыбочкой:

— А что ещё нужно о ней знать? Больше нечего.

— Скажем, почему это вообще случилось? — недоумевающе вывернула к подруге перья левого крыла альфа. — Допустим, пришедшая кобылка была омегой или даже этой мифической идеальной не-пойми-кем. Допустим, у неё всего-навсего началась некая удивительно притягательная течка, что уже является сомнительным, раз на это купилась целая деревня, а не скромные близлежащие дома, что более распространено. Но почему за ней последовали одни только жеребцы? Как так вышло, что среди кобыл не оказалось ни одной альфы? Это же неправдоподобно, среди альф жеребцы наоборот в меньшинстве. Может, в те времена статистика была другая, но даже так это звучит очень странно!

Бета развела передними ногами, но Дэринг не дала ей сказать, с жаром продолжив:

— Ладно, предположим, что это тоже имело место быть. Одни альфы среди жеребцов и одни омеги среди кобыл. Но почему ни в одном из вариантов легенды нет ни единого слова об этом? Да к Дискорду легенду: перед тем, как прилететь сюда, я раскопала перепись населения, относящуюся к тому месту и времени. И там тоже в составе пони указаны лишь кобылы и жеребцы, но не альфы и омеги. Какое вообще в плане демографии имеет значение, кобыла ты или жеребец? Вот способен ты оплодотворять или вынашивать — это ценная информация, но о ней — ни пол-слова!

— Дэринг, Дэринг, не кипятись так, — удивлённо моргнула Нэкершифс. — Давай не забывать, что эта легенда достаточно стара, чтобы быть переведённой с проэквестрийского. Имеют место обыкновенные ошибки или упущения этнографа. К тому же, легенда, по сути, не несёт никакой ценности, а значит, можно было не тратить время на конспектирование очевидных фактов.

— Но писать «альфа» и «омега» короче, чем «жеребец» и «кобыла», — подозрительно прищурилась Дэринг Ду. — Одной буквы хватит, если уж кому-то так впёрлась экономия времени.

— Да и потом, — вздохнула бета, — слово «течка» там тоже не употребляется. Фигура кобылы в этом документе — трагическая и даже негативная, потому что привела к вымиранию целой деревни. Скорее всего, в эпоху публикации никто просто-напросто не захотел лишний раз портить имидж омег, да ещё и так. Тяжёлые времена были для них нередки, и затишья между ними тоже не отличались лёгкостью. Но, в любом случае, если тебе, как обычно, кажется, что в этой истории есть второе дно — к знакомому биологу я тебя направлю, хотя и не понимаю, зачем.

Нэкершифс со скрипом колёсиков по полозьям выдвинула из стола ящик, достала одну из своих визиток и написала на обратной стороне: «Доктор Криптóбио Резонанс, 12 эт, 329 каб», с коей и выпроводила Дэринг из своего кабинета.

Неизвестно, был туман на самом деле или всего лишь являлся следствием тошнотворной качки над бледной бездонной пропастью, но под ним очертания приземистых кремовых домов с облупившейся у оснований отделкой, приплюснутых сверху черепичными тёмными крышами-пирамидками, расплывались ещё сильнее, чем должны были. Дэринг не ощущала на спине крыльев, и без них находиться на шатком подвесном мосту, ещё и полуразвалившемся, было бы откровенно жутко, если бы всё её существо не окутывало болезненное, выцветшее окончательно равнодушие. Она знала, что давно утратила разницу между жизнью и не-жизнью, и уже не помнила, когда её в последний раз что-либо волновало.

Туман всё же присутствовал. Его роль в горной деревне играл тонкий, но непрерывный слой облаков, окутывающих небо и размазывавший солнце за собой в неприглядную жидкую лужицу. Дэринг чувствовала себя спокойнее, когда оно вот так расплывалось на половину неба. Будто расплавившись и увязнув в светло-серых безобидных тучах, оно точно не собиралось падать.

Смотреть вниз не хотелось. Вместо этого Дэринг перевела заплывший взгляд на край обрыва, к которому крепился мост. Куча единорогов в овечьих одеждах толпилась там, кричала ей что-то тревожное и умоляющее, но никто из них не решался ступить на подгнившие досочки, оплетённые стёршимися за годы верёвками. Дряхлая переправа реагировала хрипами и поскрипыванием на каждый вдох зависшей на нём пони, опасно покачиваясь на высотном ветру.

Если бы Дэринг пожелала, она могла бы назвать каждого из отговаривавших её с того расстояния поимённо. Вспомнила бы кьютимарки, перечислила славных предков, по-доброму пошутила про тщетно скрываемые влюблённости. Кроме, пожалуй, высокой и статной обладательницы лавандовых глаз, то ли изначально белой, то ли побледневшей до смерти в сверхъестественном стремлении пробраться к краю пропасти сквозь толпу — эту она видела впервые. Но Дэринг уже давно ничего не хотела.

В первую очередь — жить.

И, глядя в чудесные лавандовые глаза, оглушительно растрескивающиеся по прожилкам от лавиной накатывающего горя, она приняла решение, качнулась всем телом и опрокинула мост…

Пегаска распахнула глаза. Зрение всё ещё гулко и неприятно пульсировало — голову по-прежнему неумолимо и стремительно увлекало вниз после кошмара, как в вакуум. Она осмотрелась, поняла, что уснула в домашней библиотеке на куче одолженных раскрытых книг, и постаралась вспомнить, что было последним.

Криптобио Резонанс оказался бетой не из приветливых. Его можно было понять: приходит незнакомая альфа с сомнительной рекомендацией и начинает отвлекать от дел. На все вопросы о горной деревне жеребец гаркнул лишь:

— Это всё относится к додискордовой эпохе! Что, может, дальше спросишь, каким образом свиньи летали?! — и выпроводил растерявшуюся незваную гостью из кабинета.

Широкий сладкий зевок вдруг стеснила прочная тёмно-оливковая рубашка, за что после сонной паузы была поспешно и нещадно стянута прямо через голову, на секунду застряв на крыльях. Её место заняла баклажановая омежья накидка с нежной белой вышивкой по краям воротника. Дэринг Ду ушла.

А. К. Ирлинг надвинула на переносицу большие красные очки и упорядочила книги.

— Додискордова эпоха, да? На неё, как и на войну, многое можно свалить… но разве это интересно? — она помолчала. — Кажется, это судьба. Я не чувствовала себя омегой в том сне. Даже альфой. Я ощущала себя как… себя. И себя — будто бы такой, какая я есть здесь и сейчас. Шутки Дискорда столько веков не длятся, разве нет?

В одном из содержаний омеге попалась на глаза глава под названием «Что способно привести драконикусов в бешенство?».

— Флаттершай, — хмыкнула А. К. Ирлинг, вспоминая историю от Рэйнбоу Дэш, пока листала к указанной странице.

Сведения о том, как работает эмоциональная сфера у драконикусов и насколько искренними являются их чувства, не дошли до наших дней. На основании редких столкновений с этими существами принято предполагать, что они либо не испытывают эмоций вообще и лишь убедительно их имитируют, либо всё же испытывают, но — неизведанного спектра и не поддающимися анализу пони путями. Неспособность наладить продуктивный и достоверный контакт обуславливает непонимание и разногласия между двумя нашими видами: пони не способен понять, насколько честен драконикус перед ним, а драконикус, привыкший мыслить словно в ином измерении, не способен ни подстроиться под собеседника, ни раскрыть ему истинную суть своих чувств и помыслов. Однако это справедливо по большей части для переходных и слабых эмоций, в то время как сильные и бурные сомнений практически не вызывают. Неизвестно, способны ли драконикусы на любовь, но печально известный Дискорд демонстрировал все стадии ненависти и даже ярости, в особенности — каждый раз после того, как проваливались его попытки присоединить к своему карнавалу хаоса ещё и Колыбель.

— Колыбель? — шевельнула ушами Ирлинг. — Что ещё за Колыбель?

«Понятия не имею», — ответила Дэринг Ду из её головы.

— Как так? Ты же расхитительница гробниц!

«Гробниц, а не яслей. Я не слышала ни о какой Колыбели».

Ирлинг проворчала, с энтузиазмом бросаясь к высоким и длинным рядам книжных стеллажей:

— Вечно всё приходится делать самой.

«Продолжишь в таком духе — исследовать следующие руины действительно полезешь сама. Нет-нет, стой, ставлю свои крылья, что у нас дома ничего об этом нет. Иначе мы бы знали и уже залезли туда. Придётся снова шуровать в библиотеку».

— Что же, — простонала Ирлинг, деформируя лицо копытом и косо свозя очки куда-то к макушке. — Никто не обещал, что будет легко.

— Мисс, в третий раз говорю: библиотека закрывается, — недовольно окликнул невысокий альфа от дверей, демонстративно раскручивая связку ключей на кончике рога. — Уходите уже отсюда, — его лицо прорезала похабная улыбочка, — если только, разумеется, такой милой учёной омежке больше негде переночевать. Тогда мы определённо сможем договориться.

Дэринг тихо зарычала на подкорке. «У него с челюстью что-то странное. Предлагаю подправить», — «Успокойся, он прав».

— Нет, — устало шепнула Ирлинг, быстро собрала книги в стопку и направилась с ними к свободной полке — библиотекарь расставит по местам с утра. — Я уже ухожу, извините за задержку.

Последняя, её, свеча освещала ей путь. Омега неторопливо и тщательно систематизировала всё, что смогла узнать и запомнить, как пегас: «Итак, Колыбель — это место с аномально-стабильной матрицей, непроницаемой для любого рода заклинаний. Окружена мёртвой зоной с комплексом чар и магических потоков, усиливающих своё воздействие на вторгающегося по мере продвижения к Колыбели: лёгкая мигрень и тошнота в начале, взрывающиеся глаза и разрушающиеся лёгкие — в конце; про середину и вспоминать страшно. Спиритфордж, именем которой прозвали тамошнюю константу, настоящая рогатая садистка, раз заставила своих ассистентов заходить так далеко. Могли бы и место вокруг Колыбели в честь неё назвать, а не Глоткой Дьявола. И, кстати, я знаю, где это, но считала, что там ничего интересного. М-да, хорошо, что мы и впрямь не стали туда ходить. Похоже, в место, взбесившее своей неприступностью самого Дискорда, в принципе нереально пробраться…».

Едва Ирлинг расписалась в приклеенном к форзацу последней книги листочке, её талию нежно, но непреклонно обвили крепкие передние ноги, а в серый затылок жарко уткнулся чужой нос.

— Пахнешь восхитительно, — промурлыкал охранник, нашаривая копытами границу накидки, и омега прокляла осевшие на ней отголоски гона у её альфьей стороны. — Я даже разозлился на то, что ты такая сладенькая — то ли на тебя, то ли на себя. Сам не понял. Понял только, что мы можем здорово друг другу помочь… Грызть гранит науки так напрягает, правда? Я мог бы очень нежно промять твоё соблазнительное тельце, если бы ты позволила…

— Свалил с моей спины немедленно, козлоёбина блядовитая, пока я тебе все муди не отхуярила.

Охранника так и сдуло с прогнувшегося под его тяжестью тела. Вытаращив глаза, прядая ушами и рвано втягивая ноздрями воздух, полнящийся альфьими феромонами, он не мог поверить в столь неожиданный переход. От интеллигентной речи к мату, который способен бросить в краску и бывалого моряка. Из шёлкового омежьего голоса в хрипящий рокот, от которого под ложечкой кололо и шерсть поднималась дыбом на загривке. Ирлинг беспрепятственно, не глядя на единорога, развернулась и пошагала к выходу.

— Спокойной ночи, — напоследок приласкал его уши прежний голосок прилежной книгочейки, и двери библиотеки с деликатным щелчком закрылись за баклажановой накидкой и лёгкой серой шляпкой с кокетливой ленточкой.

— Это что за нахер сейчас был? — в звенящей тишине спросил задыхающийся охранник.

Когда по подпольным каналам стало известно, что сама принцесса Луна даёт наёмникам задание, платой за которое будет исполнение любого желания, Дэринг Ду ни секунды не сомневалась, что именно попросит. И удача повернулась к ней лицом.

Глотка Дьявола оказалась кольцом из гор посреди степи, таящим самое настоящее капище. Если там некогда и стояли какие-то идолы или культовые сооружения — время не пощадило их, оставив от всего предположительного великолепия лишь пол, весь изрезанный письменами на неизвестном языке. Ни у одного из смертных не получилось бы пробраться дальше второго «абзаца». История говорила, что не выходило и у бессмертных — но, может быть, тысяча лет неподвижного простоя сумела подточить неподкупность охранных чар?

У принцессы Луны ушли часы на то, чтобы выяснить это, а затем она внезапно исчезла без следа. Дэринг Ду, решившая, что проклятье страшной карой испарило даже бессмертную омегу, ещё несколько часов в нерешительности кружила по границе места силы, пока не осмелилась отчаянно и дерзко прыгнуть прямо на испещрённую письменами круглую каменную плиту, и с ней не случилось ничего плохого. Ни головной боли, ни предупредительного укола в суставы — ничего. Аккуратно продвинувшись дальше и не испытав ничего плохого, альфа рысцой вернулась за сваленными в кучу вещами и сквозь утренний туман потащила их в центр загадочного места, сгорая от предвкушения.

Там лежал скелет.

Пегаска даже запнулась на ровном месте и перестала дышать, увидев, что ждало её внутри, после входа в ущелье: плоское и круглое, как цирковая арена, каменное пространство среди почти идеального горного кольца — и одинокий белый скелет земной пони в самом центре. Сквозная трещина образовывала вход и выход отсюда, но на этом всё. Не хватало только классического перекати-поля — так называемая Колыбель не баловала даже этим.

— Секунду, — подняла копыто Дэринг Ду в полнейшем непонимании, не отрывая взгляд от скелета. — Разве в это место не было нереально пробраться? И я поняла бы, если бы это был пегас: допустим, какой-то капец насколько любопытный пони, решивший узнать, что в центре заколдованной Глотки Дьявола, хоть как-то. Но у него даже крыльев нет!

«Может… ох, Дискорд, рога тоже нет, — озадачилась следом за ней Ирлинг. — Значит, самостоятельно наложить то всё-убивающее проклятье она не могла. Это… просто земная пони».

— Может, не просто земная пони, шкуры на ней не сохранилось. Как насчёт версии, что это зебра? Какой-нибудь могущественный шаман? Возможно, сумасшедший. Вполне в их духе.

«Но на скелете ничего нет. Ни амулетов, ни ритуальных дощечек… Это место в принципе как будто очень тщательно подмели, а оно более чем изолированное. Не может быть такого, чтобы не осталось ни единого следа или атрибута. Хоть какая-то крошка должна сохраниться, раз уж скелет так хорошо смог. Ничего не понимаю, — скулила Ирлинг так, будто от того, обнаружится что-то внутри или нет, зависела её жизнь. — Как так может быть, что тут просто абсолютно ничего нет? А вся эта система защиты? Она что, охраняла пустоту?».

— Я сама в шоке, — пробормотала Дэринг, взлетая и начиная тщетно прощупывать копытами стены. От её внимания не уходил ни единый каменный стык, ни одна трещинка, никакой упрямый кустик, растущий прямо вбок из отвесной скалы. — Дискорд был бы в ярости или посмеялся, если бы нашёл здесь… ничего?

«Ни в одной из книг не было сказано, что здесь вообще должно быть. Всё, что я нашла, рассказывало исключительно об этой, как её, спиритфорджевой константе. Никто и предположить не пробовал, что она охраняет».

— Несметные сокровища, портал в иной мир, — поддержала альфа, уже едва ли не внюхиваясь в холодный камень, — да хоть поздравительная открытка или какая-нибудь злая шутка, но нет! Совсем ничего! Только тупой одинокий скелет! Да что же такое?! — и она с силой лягнула гору, от злости даже не обратив внимания на боль. — Я не могу просто так уйти! Не могу!

Дэринг лихо спланировала к сваленным в кучу ближе к костям по центру вещам и хлопнулась крупом на плоский пол рядом с ними. Сопя и меча глазами молнии по сторонам, пегаска под сердитое постукивание колючего хвоста семи оттенков серого пыталась найти хоть какую-нибудь зацепку. Бесполезно.

— Ладно, — выдохнула она, смахивая с головы шлем и расстёгивая рубашку, когда немного успокоилась. — Раз терять всё равно нечего — думаю, это самое время, чтобы попробовать одну практику. А что? Аскетичное окружение, тихие соседи, комфортная погода — я смотрела прогноз, — ничто не будет мешать или отвлекать. И даже ночи сейчас тёплые.

«Если это — та самая практика, о которой я думаю, то ты не взяла с собой зеркала», — грустно заметила Ирлинг. Но Дэринг Ду была изобретательна.

Разведка и приготовления заняли весь день. Исследуя Глотку Дьявола и окрестности, альфа пришла в восторг: даже солнечные лучи обещали заливаться в горный зев ровно так, как требовалось, в самой скале можно было расслышать течение внутренних ручейков, а за несколько миль от Колыбели растения были настолько разнообразны, что создавалось впечатление, будто тот ритуал писался именно под это место. Проблему с отсутствием зеркал Дэринг решила, пожертвовав своим компасом и расколов его блестящую крышку на мелкие части. Должно было хватить.

«Это был очень хороший компас», — с сожалением вздохнула Ирлинг.

— Ничего, новый куплю, — пробормотала в ответ Дэринг и киркой пробила тонкую породу в одной из скал.

Металл вышел из камня — и оттуда тугой струйкой хлынула чистая вода, сейчас же попадая в заранее заготовленный бамбуковый желоб. Добывать его было целым бедствием. Никаких ухоженных и комфортных дорожек для прогулок между сегментированными толстенькими стволами — растущий вертикально плотный ковёр, переплетённый стеблями, корнями, листьями и побегами, занимающий всё пространство и не дающий ступить ни на малейший клочок земли, который сам облюбовал. Дэринг Ду опасалась, что её мачете в какой-то момент либо сломается, либо увязнет намертво в зелёных узлах и петлях, и его придётся оставить.

Пегаска подвела с боем сооружённый желоб к центру Колыбели и предоставила воде течь на несколько стопок больших мясистых листьев, приставленных друг к другу нисходящей лесенкой — им ни в коем случае нельзя было дать засохнуть, пусть лучше размякнут и разбухнут. Этим Дэринг предстоит питаться в следующие дни, не двигаясь с места, и в минуты жажды лакать из струйки. Ирлинг замолчала, окончательно уйдя. Она больше не требовалась. Сама эта практика была создана, чтобы сводить отважного медитирующего с ума.

Журчание ручейка, скудная пища, открытое небо над головой, то жара, то холод, память о, фактически, трупе совсем рядом и почти полная неподвижность потихоньку справлялись с этой задачей. Когда Дэринг потеряла счёт дням, она путающимися копытами достала осколки компасной крышки и сквозь рвущийся наружу бормотанием бред едва вспомнила, что нужно делать. Семь чакр — семь отражающих кусочков.

Используя в качестве комплекса подставок тот же скелет, чтобы ловить солнечные зайчики, альфа поднялась на дрожащие ноги и направила свет от осколков на свою тень. Основание хвоста, кьютимарка, желудок, сердце, горло, лоб… самым сложным было установить последний луч, трепещущий и непослушный, так, чтобы он срезал макушку у её тени, не трогая уши. Но, едва тот занял своё место, все усилия увенчались успехом: тело от головы до хвоста протрясла сверхъестественная дрожь.

Она была столь сильной, что заставляла резонировать заодно всё: зубы в черепе, глаза, даже горы вокруг. Дэринг Ду громко застонала от боли, пытаясь не упасть; ей показалось, что из носа и даже из ушей туго брызнули на секунду фонтанчики крови — но лишь показалось.

А затем она потеряла сознание.

Её осторожно, но торопливо и встревоженно похлопывали по щекам:

— Селеста, Селеста, очнись, пожалуйста, девочка, открой глаза, ну же, ты ведь не сильно ударилась, правда? Селеста, именем разума, умоляю… Ты же сильная…

Она с трудом разлепила глаза. Над ней низко нависли потолки из болотной стали, украшенные причудливыми кубическими иероглифами прямиком с плато вокруг Глотки Дьявола, а затем из зелёного сумрака выступило нежно-жёлтое лицо с расцветающим облегчением. Земная кобылка порывисто прижала её к себе в объятии, проскулив:

— Слава Богу, Селеста, я так испугалась! Скажи мне, зачем, зачем ты пошла к этим подонкам? Ты — наша главная надежда, разве можно так собой рисковать?!

«Какому именно Богу? И к каким ещё подонкам?» — недоумевала Дэринг Ду, но Селеста ответила её ртом насквозь виноватое:

— Прости меня, мама… — и та поняла, что может лишь наблюдать, но не действовать.

Её мама — или, вернее сказать, мама того тела, в котором она оказалась — тяжело вздохнула и снова прижала дочь к себе. К счастью, голова той от такого немного развернулась, и Дэринг Ду могла перестать мучиться от любопытства. Сбоку от обнимающихся болотная стена с крупными заклёпками прерывалась внушительными вертикальными прутьями решётки, упирающейся сверху и снизу в светящиеся неоновым нежно-жёлтым пазы, а за ними, враждебно склонив головы и угрюмо следя за остающимися снаружи пони, молча толпились жеребята всех трёх рас.

Жёлтая земная пони оторвалась от Селесты и нежно погладила копытами её лицо, заодно ощупывая его и беспокойно распахивая свои красные глаза:

— Нужно показать тебя в лазарете…

— Мам, не надо, всё в порядке, — сменилось настроение её дочери, и она не грубо, но решительно оттолкнула встревоженно ласкающие передние ноги. — Меня всего лишь схватили за гриву и ударили головой об прутья. Это не стоит внимания колдомедиков.

— Ты потеряла сознание! Я еле привела тебя в чувство!

— Но сейчас я в порядке, — закатила глаза Селеста и демонстративно прошагала круг вокруг мамы. Дэринг сумела получше осмотреть окружение за это время: под копытами осязался неизвестный, но приятный песочный материал, навевающий ассоциации сразу с металлом и мхом, а коридор, то и дело прерываясь прямоугольными раздвижными чёрными дверями с довольно изящным стыком в форме вытянутой буквы Z посередине, далеко вдали плавно загибался, намекая на то, что здание имеет круглую форму. Только почему-то не имеет окон. — Видишь? Всё хорошо.

— Ладно, — через силу согласилась мама, копытом удерживая бьющееся в гладкой груди сердце. Она нахмурилась. — Но, в таком случае, зачем ты вообще приблизилась к триплоидам, да ещё и на такое расстояние, что они сумели ударить тебя о решётку? Ты же знаешь: они опасны! Они необучаемы! Мы терпим их только потому, что у нас нет иного выхода!

— Небольшое наказание за этот удар, я думаю, не повредит их популяции, — злобно ответила Селеста: боль во лбу наконец настигла её. — Меня ударил вон тот пегасик, с тёмно-бордовой гривой.

Жёлтая земнопони укоризненно цокнула языком:

— Нет уж, юная леди, не в этот раз! Сама нарвалась на неприятности — имей достаточно совести, чтобы самостоятельно усмирить свою гордость! Тот жеребчик не будет наказан. Живи с этим.

— Это лишь потому, что ты сама боишься соваться к триплоидам! — возмутилась Селеста, повысив голос и прижав уши.

— И сегодняшний случай доказывает, что очень даже не зря.

Она смягчилась, тяжело вздохнув, и нежно потёрлась щекой о насупленную щёчку своей дочери:

— Селеста, пожалуйста, пообещай, что ты больше никогда не будешь так делать. Я люблю тебя и не вынесу, если потеряю, но ты важна не только для меня — ты важна для всех нас. Ты одна стоишь всех жизней этого сброда. Тебе лучше быть чрезмерно осторожной, чем хоть как-то позволить себе навредить.

— Всё равно мне придётся родить от кого-нибудь оттуда, когда я вырасту, — пробормотала Селеста скорее с досадой, чем со смущением. Дэринг попыталась по голосу и росту прикинуть, сколько ей. Лет десять? Точно, максимум десять: кобылка дотянулась до оброненной тряпочной куклы-единорожки и прижала ту к груди.

— Очень надеюсь, что эти случаи сведутся к минимуму, — прикрыла глаза земнопони. Селеста невольно посмотрела на её живот, округлый, как зебринский барабан, благодаря находящемуся внутри жеребёнку. — Я давно говорю, что, гонясь за количеством, мы забыли о качестве, и надеюсь, что к моменту твоего созревания смогу донести эту мысль до остальных. Тогда у тебя будут только достойные, хорошие и послушные жеребята.

Селеста замялась, крепче притиснула к груди игрушку и робко посмотрела за решётку. Бордовогривый пегасёнок, судя по всему, вырубивший её, успел беззвучно подкрасться на полпути к преграде, но, едва попал под взгляд, замер, как опытный тигр-охотник.

— Я всё ещё считаю, что мы должны относиться к ним лучше, — шепнула она. — Всё-таки, они выжили точно так же, как мы. Они — такая же надежда пони, как я.

— Ах, так тебя толкнуло к ним сострадание? — облегчённо и ласково засмеялась мама, и уши Селесты обнадёженно поднялись. Земная пони вновь обняла её, слегка качая. — Это ещё раз доказывает, что ты лучше, чем эти отбросы. Но тебе лучше оставить это качество до лучших времён и никогда не забываться. Сохрани его в себе, но тщательно дозируй, оки-доки?

— Оки-доки, — неохотно согласилась Селеста, видимо, больше чтобы забыть этот разговор. Мама поставила её обратно на копыта и поднялась с крупа.

— Идём отсюда, — она развернулась, показав кьютимарку: футуристичный, но узнаваемый микроскоп. — Скоро обед, и у меня хорошая новость! Твоя мама прислала весточку; с ней всё в порядке, она вернётся через неделю.

Селеста резко и счастливо вдохнула ртом и принялась прыгать вокруг земной пони, радостно что-то голося, но Дэринг Ду больше не слушала. «Мама, когда она обращалась к этой кобыле, как к маме? Две омеги, удочерившие её? Куда же я… нет, подождите, — она всем существом налегла на свои чувства и инстинкты. — Подождите… ни одна из них не является ни альфой, ни омегой, ни даже бетой!».

Дэринг Ду сжалась, как могла. Стало до ужаса неуютно и непонятно. Как ей воспринимать этих пони, как о них думать и говорить? Куда она попала? Почему это здание такое странное, а часть находящихся в нём напрямую называют отбросами? Вполне вероятно, что это тюрьма, о которых она слышала краем уха — но почему там жеребята? Что они сделали?

Каков же был ужас альфы, когда она поняла, что всё же получит ответы на все свои вопросы.

Выхода из тела десятилетней лавандовой земной пони по имени Селеста просто не существовало. Дэринг ожидала, что вернётся в привычное окружение, когда та заснёт — и её сознание даже многообещающе отключилось, стоило ей захотеть. Но вот кобылка открыла глаза — и перед ней снова были мягко-зелёные стены её довольно уютной комнаты, на которые она, разумеется, никак не отреагировала, а вот Дэринг в её голове неслышно заорала во всю глотку от ужаса. Так стало понятно, что она в ловушке, и, вероятнее всего, ей придётся провести бесправным наблюдателем всю жизнь. Не важно, чью из них именно. Практика с размытой формулировкой «расширения сознания через открытие чакр» оказалась самой настоящей ловушкой.

Пока Селеста просыпалась, умывалась, завтракала и выполняла прочую совершенно рядовую, за исключением приёма горсти белых капсул, утреннюю рутину, Дэринг Ду проходила через стадии принятия неизбежного и безысходного. Кое-как успокоившись в итоге, она пришла к выводу, что просто постарается отнестись к этому, как к ещё одной экспедиции, разве что невероятного формата, и попытается побольше узнать о месте, в которое попала.

Но, не подозревая о пассажирке в своей голове — Дэринг решила воспринимать как место дислокации именно голову кобылки, так как видела её глазами и слышала её ушами, что ассоциативно определяло местонахождение, — Селеста не спешила потакать её исследовательской жажде и жила ровно так же, как и обычно. Она ходила явно заученными маршрутами, в которых всё ещё не было видно окон на стенах, что навевало клаустрофобную тревогу, не задавала взрослым фундаментально важных вопросов и сама не стремилась что-либо разузнать сверх будней. В качестве единственной надежды Дэринг на прояснение ситуации наметились школьные уроки, которые посещала Селеста. Ей преподавали нечто, о чём альфа никогда прежде не слышала или знала лишь поверхностно, но занятия по истории оставались такими же ясными, как и в годы её личного ученичества. Однако — лишь по задумке.

Приготовившись расслабленно слушать хорошо известные лекции, Дэринг Ду очень скоро напряглась. Не было ни слова о знакомых ей событиях прошлых лет, даже тех элементарных, которые готовы воспринимать и детсадовцы. Ни Войны Трёх Племён, ни призвания аликорнов на царство, ни изгнания Найтмер Мун, ни образования и развития отрядов ЗЕП — ни единого намёка. Вместо них — научная революция, первая экологическая катастрофа, развитие биотехнологий, урбанизация и образование городов-мегаполисов, угроза мировой войны, психический инцидент… У Дэринг Ду от этого голова шла кругом, а Селеста спокойно конспектировала, не прерывая стареющего историка в жилетке, которая явно была ему маловата. Причём, словно между альфой и её маленькой носительницей слегка растушевался ментальный барьер, она молчала отнюдь не потому, что ей было неинтересно.

Она просто всё это знала. И понимание тех вещей, о которых повёл речь историк после краткого повторения («Мать учения», — веско прибавил он в конце), не отнимало у неё излишних умственных усилий, в то время как Дэринг Ду, не имея в прямом смысле физического тела, ощутила, как её собственный разум обручем обхватывает мигрень. Понятными в рассказе мистера Нельсона — диковинное имя, опять же — были предлоги, союзы и редкие слова-паразиты.

Не поддавались разумению ещё и тексты. Увиденные в коридорах иероглифы оказались составляющими местной письменности, и, если Селеста, выполняя задания учителя по зачитыванию абзацев, щёлкала их без каких-либо усилий, гостья в её голове ментально бралась копытом за лоб, тараща в непонимании глаза. Она сама, видимо, понимала этот устный язык только из-за ментальной связи с кобылкой, говорившей на нём с рождения. Но, какие бы объяснения ни приходили в голову и как бы разумно ни звучали, каждая минута в этом месте делала его страннее и страннее.

А кроме этих странностей зацепиться тут было и не за что.

Поначалу волнение от новизны ситуации и всесторонне незнакомой обстановки будоражило кровь и протаскивало, то как по битому стеклу, то как по цветочному полю, через многогранный набор эмоций. Но уже через пару дней Дэринг Ду поняла, что один коридор не слишком отличается от другого, пони ощущаются пресными и плоскими, потому что ввиду отсутствия вторичного пола — это вообще как?! — не ощущаются никак, и даже их имена невозможно запомнить, а каждодневная рутина скучнее, чем ежегодный совместный фестиваль Хуффилдов и Маккольтов. Причём Селеста ощущала это так же ясно, как таящаяся в её сознании альфа.

Именно скука, а не милосердие, как предполагала мама, и толкала кобылку к «дикарям» за решёткой. В своём отсеке здания Селеста была единственным жеребёнком. За исключением уроков, взрослые, кроме мамы, не обращали на неё внимания. Один даже, химик, судя по кьютимарке, как-то раз прогнусавил мающейся от скуке кобылке, забредшей в его лабораторию:

— Брысь! Кыш! Ещё не хватало того, чтобы ты трепала лохмами над моими реактивами! Отвечать тут потом за тебя! Хуже нет, когда обыкновенные недалёкие жеребята, такие же, как все, вдруг провозглашаются избранными!

И Селеста ушла, не обидевшись и ничего не ответив, но напоследок безрадостно показав язык и скорчив рожицу.

Однозначно, ей не с кем было играть, кроме куклы — к слову, эта старомодная тряпичная единорожка была единственным каналом к истинным мыслям малышки, потому что та частенько откровенно разговаривала с игрушкой, пока никто не видит, называя её Ирмой. Тайком пробираясь с нею на спине к решётке, Селеста оглядывалась по сторонам и шумом привлекала внимание «дикарей», а затем пыталась войти с ними в контакт, используя всё от уговоров до грубых провокаций, отвращавших Дэринг Ду от неё, оправдывавших того бордовогривого пегасёнка, ударившего её о решётку, и престарелого брюзгу-химика. Изолированные жеребята же соглашались приблизиться к ней, только если это сулило им какую-то выгоду по типу нового альбома для рисования или конфет, но не стремились всерьёз подружиться с Селестой.

Её периодическая вредность вряд ли была тому причиной. Было что-то действительно дикое в глазах этих маленьких пони, что-то, что даже Дэринг Ду вынуждало мысленно отгораживать их от себя. Напрягало также и то, что они никогда не разговаривали — слишком упорно и без исключений, чтобы это было простым бойкотом. Временами возникало чрезмерно навязчивое впечатление, будто они и между собой не общаются словами.

На четвёртый вечер пребывания Дэринг Ду в плену жеребячьей головы мама пришла за готовящейся ко сну Селестой, облачённая в удивительно идущий ей кремовый халат. Поначалу та подумала, что она всего лишь хочет пожелать спокойной ночи, как обычно, но, приметив странную заговорщическую улыбку, резко и восторженно вдохнула:

— Уже пятница?!

— Да, милая, пойдём, — протянула к ней переднюю ногу кобыла и с притворной строгостью уточнила: — Ты же не забывала принимать витаминки?

— Каждое-каждое утро пила! — гордо ответила Селеста, прихватывая куклу с разобранной постели и бросаясь к маме. — Можете сколько хотите проверять.

— Хорошо, — усмехнулась земнопони совершенно по-доброму, но Дэринг Ду всё равно стало не по себе.

В здании было тихо. «Днём» низко гудели лампы, создавая приятный, в общем-то, звуковой фон, а на одном из перекрёстков вообще жизнерадостно журчал красивый питьевой фонтанчик. Сейчас же стояла гробовая тишина, и успевшие стать знакомыми коридоры смотрелись чуждо. Всё как обычно, но будто бы при другом освещении — сорок ватт вместо привычных ста.

Селесте же всё было нипочём. Она бодро шагала рядом с мамой, широко улыбаясь и едва не подпрыгивая на ходу. Мама же повела её в отсек, который кобылка самостоятельно прежде не посещала; там их ждали похожие чёрные двери, но гораздо больше и массивнее, с кнопкой рядом. Вызвав лифт, две земнопони спустились на нём вниз…

После «ночного» мягкого света коридоров Селеста на пару мгновений ослепла, когда двери стремительно и бесшумно разъехались в стороны, но скоро проморгалась. Лифт привёз её с мамой в неоспоримую лабораторию, стерильно-белую, чрезмерно хорошо освещённую, с делегацией из всех виденных за эти дни учителей в таких же кремовых халатах. Профессор физики — удивительно, что десятилетней кобылке уже преподавали физику, и она её успешно понимала — с приветственной улыбкой подошла к Селесте и в шутку почесала ей подбородок:

— Ну что, котёнок, не хочешь спать?

— Не-а, мисс Эдуардз, — храбро солгала Селеста, но физик лишь усмехнулась, нежно прищурившись:

— Захочешь уснуть — засыпай, сегодня можно. А теперь… — она развернула крыло, продемонстрировав зажатое в перьях устройство. Оно представляло собой массивный пластмассовый овал красного цвета с большим экраном и крохотной клавиатурой — специально для пегасьей моторики. Из его пузатой вершины угрожающе выступал блестящий скошенный желобок из тончайшего металла.

Селеста, не колеблясь и ничуть не перенимая внутренний ужас Дэринг Ду, послушно задрала голову. Перья свободного крыла мисс Эдуардз аккуратно пережали яремную вену, подержали несколько секунд, а затем длинная игла свободно и ладно вошла в неё, передавая кровь внутрь устройства. Кобылка лишь стиснула зубы в момент введения.

— Тише, тише, — успокоила пегаска и ласково поворошила тёмно-персиковую гриву Селесты свободным крылом. — Ты умница. Вот так, — она извлекла иглу из её тела, и малышка слишком поспешно опустила голову в нормальное положение.

Профессор несколько секунд всматривалась в экранчик под изучающее попискивание аппарата, не раздражающее и на удивление милое. Наконец складка между бровей мисс Эдуардз разгладилась, и она широко улыбнулась замершим в ожидании коллегам:

— Показатели стабильны, можем начинать! Дебби, посиди пока в сторонке. Тебе уже вредно напрягаться.

— Это моя дочь! — моментально вспыхнула земная пони. — Как я могу оставаться «в сторонке»?!

— Ты лучше всех нас знаешь, что мы никогда не причиним ей вреда, — успокаивающе погладила её крыльями по яростно задрожавшим плечам мисс Эдуардз. — Не волнуйся так, тебе же нельзя! Хочешь, мы дадим Селесте ещё пол-дозы обезболивающего?

Несколько секунд мама шумно переводила дыхание через нос, а потом тихо, обессиленно спросила:

— А что для неё сегодня?

— Внедрение элемента для гена SRY, — так же понизила голос профессор, несмотря на то, что Селеста стояла буквально в одном копыте от них и всё равно всё слышала.

Дебби прикрыла глаза, потирая одну половину лица передней ногой:

— Да. Да, дайте ей ещё пол-дозы.

— Будет больно? — опасливо уточнила Селеста, пригнув голову. Запекшаяся на крохотной шейной ранке капелька крови от такого движения треснула, выпуская наружу новую порцию жидкости — уже полупрозрачной, почти невидимой.

— Конечно, не будет, — потрепала ей загривок физичка. — Мы же дадим тебе обезболивающее.

— Тогда ладно, — легко согласилась Селеста и обернулась на остальных учёных, терпеливо ждущих её.

Генетик приглашающе похлопал копытом по креслу, похожему на гинекологическое:

— Забирайся сюда, маленькая отважная пони. О, что у тебя там? Ирму оставь маме, она тоже будет за тобой наблюдать.

Польщённая похвалой, Селеста передала игрушку Дебби с просьбой быть с ней поосторожнее, устроилась на сиденье, комфортно откинувшись на спинку, и столь же безропотно приняла в вены ещё несколько игл — более традиционного вида, с ведущими куда-то белесыми трубками. Пара пони, которых Дэринг запомнила пока не так хорошо, зафиксировали её передние ноги ремнями на подлокотниках и поинтересовались:

— Удобно?

— Да, — легко ответила Селеста, повозилась в путах и подтвердила ещё увереннее: — Да.

— Отлично, — ободряюще улыбнулся один из связывающих. Он телекинезом поднёс к креслу капельницу, подсоединил к ней одну из трубок и принялся подкручивать колесо: — А теперь считай капельки…

На второй Селеста отрубилась. А Дэринг Ду — нет. За прошедшие дни она уже выяснила, что может оставаться «в сознании» вне зависимости от своей носительницы, и «выключиться» соглашалась, лишь чтобы быстрее прошло время. Сейчас же ей хотелось если не увидеть, то хотя бы подслушать, что происходит.

— Спит?

— Да, похоже… точно, спит. А ей не вредно так много обезбола вводить?

— Учитывая, что вы сейчас будете делать — даже полезно.

— Расслабься, Дэб. Мы так гуманны, насколько это возможно. Весь этот проект — сплошной гуманизм. Ладно, перестраиваемся на рабочий лад. Подопыт… в смысле, пациент — Селеста Ричардсон, пол — кобыла, возраст — десять лет, ранняя фаза пубертата, раса — земная пони, отклонений и аномалий в развитии не выявлено, эксперимент — геномная мутация. Кто-нибудь, включите Дэб мультики, стук её зубов меня отвлекает.

— Дебби, дорогая…

— Н-нет, всё в порядке. Извините. Я просто нервничаю, я… это же моя первая и единственная дочь.

— Пока единственная. Ты — просто подарок, ты знаешь? Но сейчас тебе нужно успокоиться. Мы очень долго к этому готовились, просчитывали риски, изучали Селесту. Ты сама знаешь, насколько мы подготовлены к любого рода неожиданностям, потому что сама же и возглавляла проект.

— Большую часть работы делала всё равно Дайана…

— …но без тебя она не стала бы даже начинать.

— Л-ладно. Извините. Продолжайте. Я держу себя в копытах.

— Там есть водичка, на столике. Не перепутай с метилом. Итак, всем подготовиться к…

Наркоз запоздало начал оказывать своё действие и на Дэринг Ду тоже. Она по-прежнему оставалась в трезвом сознании, с колотящимся от беспокойства и беспомощности сердцем, но тело Селесты глубже погрязало во сне — и на органы чувств пленённой в её голове альфы тоже словно опускалось плотное ватное одеяло. Лишь отдельные обрывки разговоров:

— Организм нейтрально относится к генному материалу.

— Детали?

— Не отторгает, не вызывает отрицательной реакции, но не даёт развиваться.

— Увеличьте дозу. Мы теряем драгоценную фазу, — доносились до разума Дэринг Ду, но и то едва в нём оседали.

Нормальный, понийский диалог из самого начала эксперимента в начале эксперимента и остался. Теперь разговоры пестрили слишком мало знакомыми альфе или попросту неизвестными биохимическими терминами — «кодоминирование», «матрицирование», «энзимы», «разрушение веретена деления»… Вполне понятные качественные эпитеты, сопровождавшие эти слова, в целом не вносили ни малейшей ясности. А в какой-то момент пришла боль.

Селесту, несмотря на наркоз, бросало то в жар, то в холод; её зафиксированные конечности ощутимо пронзало судорогами, а из безвольного рта изредка доносились короткие негромкие стоны, и Дэринг чувствовала отголоски всего этого. И, если у неё всего лишь от отголосков крошились зубы, как же выглядело полноценное ощущение таких страданий?

Сквозь непереносимую густую муку — неизменно густую, текла она лавой или расползалась ледяной корочкой, — Дэринг начинала распознавать в Селесте омегу. Эта сущность проклёвывалась в кобылке на дробные доли секунд, а затем снова терялась в вязком и безвкусном тумане неопределённости, и так — бесконечно и непредсказуемо. Маленькие намёки на вторичный пол кобылки дразнили чутьё альфы в её голове, словно полк муравьёв, вразброд снующий по запутанным ходам муравейника на поверхность и обратно. Но они были. На мгновения Селеста становилась омегой. На мгновения она начинала ощущаться полноценно, правильно и насыщенно, и Дэринг всем существом тянулась к этим редким вкраплениям времени.

Не потому, что они возбуждали и влекли её, а потому, что наконец-то были чем-то знакомым среди безбрежного моря неизвестного и странного.

Два следующих дня Дэринг пребывала в трансе, схожем с контузией. Селеста, видимо, привыкшая к таким экспериментам, уже на следующее, субботнее, утро как ни в чём не бывало поднялась с постели и, лишь почесав копытами многочисленные места уколов, отправилась заливать молоком мюсли. А вот альфа чувствовала себя равномерно размазанной по внутренним черепным стенкам своей тюрьмы и лишь время от времени бессильно булькала случайными бесполезными мыслями по типу «Это что за херня за такая была?» и «Вашего папу, что вообще тут творится?». В воспалённое воображение просилась ассоциация с тем, как после лютой пьянки ведёт себя молодой — Селеста — и как помирает вступивший в пору зрелости — собственно Дэринг.

Закономерно, ответов на вопросы у неё не было. Дискорд задери, да она даже не знала, чего толком спрашивать. Что это за эксперименты? Ради чего они? Какая там мутация — генная, геномная? Что такое? Связано ли это всё с тем, что на несколько секунд Дэринг распознавала Селесту как омегу? Является это целью или побочным эффектом, о котором никто из учёных-учителей даже не подозревает? Кто они сами такие? Видимо, все они «официально» были биологами, а выполнять роли историков, физиков и технологов на школьных уроках для Селесты им позволяли дополнительные степени или просто личные знание. Они, за исключением химика, обращаются с малышкой неизменно хорошо и ласково, но насколько можно им доверять? Альфа не беспокоилась бы так сильно, если бы не сроднилась с мыслью о том, что от выживания Селесты зависит её собственное. Никаких доказательств тому не было — просто убеждение сродни инстинкту.

Раньше Дэринг воспринимала здешние пенаты как «здание». Теперь навязчиво просилась «подземная лаборатория». Но в какой именно временной зоне она находилась, оставалось загадкой. Оборудование, дизайн и имена пони намекали на будущее, но куда делись альфы, омеги и беты? Как так получилось, что остался всего лишь первичный пол? Как они теперь умудрялись размножаться? По видимому, с большим трудом, раз маму Селесты, Дебби, называли «подарком». Вероятнее всего, судьбы. А откуда тогда взялись жеребята за решёткой, к которым постоянно тайком бегала её носительница? Если от той же Дебби, почему оказались в самой настоящей немилости? Какими только словами она их не величала в первые минуты Дэринг здесь! Среди них значилось заодно загадочное «триплоиды», которое и сама Селеста без затруднений повторила несколько раз — что это означало?

Пегаска размышляла об этом все выходные, пока Селеста была занята погоней за кьютимаркой, перебирала любые доступные занятия и доводила взрослых до нервного тика, бешенства и — возможно — суицида своим рвением помочь и обрести заветную метку. Дэринг Ду время от времени отвлекалась от теорий, чтобы понаблюдать за ней. Совершенно обычный жеребёнок, несмотря на то, что в родном мире её посчитали бы недоразвитой: вторичный пол проявлялся ещё до похода в школу, в пять-семь лет. В остальном же она была нормальной. В меру любознательной, в меру активной, в меру надоедливой, в меру…

Доверчивой.

Под конец дня профессор физики, мисс Эдуардз, услышала обычную болтовню Селесты с её куклой-единорожкой из своего кабинета и поманила кобылку к себе. Та, отчего-то заколебавшись при виде странной улыбки пегаски, всё же пошла, и спустя одно моргание маленькая кобылка уже стояла спиной к закрытой двери кабинета, а лампы в коридоре светили намного глуше. Пережив несколько минут беспокойства в объятиях с куклой, Селеста нерешительно побрела обратно, по направлению к своей комнате, постоянно оборачиваясь в полнейшем непонимании, но Дэринг…

Дэринг осознала в ту же секунду и омертвела. Профессор изнасиловала её. Не нанеся травм. Возможно, даже не проникнув. Но это не было запланированным опытом. Это был удачный прыжок из засады, который психика Селесты, пусть и о многом осведомлённой, пусть и направленно умной, поскорее заблокировала, и её жеребячье сознание спасало от углубления в этот провал, от лишних вопросов. Дэринг Ду же такой роскоши была лишена. Она поняла, но поняла лишь сам факт изнасилования. Пусть тот и был предусмотрительно скомкан, не показан, не доказан, не раскрыт — но поняла. Не поняла его мотивацию.

Даже если Селеста действительно была омегой, у неё ещё не было кьютимарки. Лишь с обретением метки альфа или омега обзаводятся своим собственным ароматом, становятся привлекательными для противоположного пола, обретают возможность впадать в гон и течку. Была ли мисс Эдуардз аналогом альфы в этом извращённом мире? Но, даже если бы рецепторы обманывали Дэринг Ду, и это действительно было бы так… как она нашла в себе силы возжелать незрелую кобылку?

Жеребята защищены от любых посягательств сначала своей «неопределённостью», затем — периодом юности, не отмеченной кьютимаркой. Только ненормально озабоченный, не контролирующий себя на психическом уровне альфа мог пренебречь этими мудрыми ограждающими факторами ради попытки удовлетворить неуёмную похоть — да и то Дэринг Ду не могла вспомнить никаких подобных случаев, хотя старалась аж до треска в голове. Но мисс Эдуардз? Эта кобыла, с первых секунд продемонстрировавшая столько уравновешенности, спокойствия и терпения?

«Этот мир чокнутый, — тяжело дыша от всё-таки взявшего верх яростного негодования, билась в незримых тисках Дэринг Ду. — И Селесту нужно спасти от этих безумцев, что бы они ни замышляли!».

Но на седьмой или восьмой день своего попадания в её голову Дэринг Ду вновь испытала парализующий шок, выбивший из её собственной черепушки даже самые неамбициозные, аморфные и безобидные мысли, оставив там беспомощную и сосущую пустоту.

В те сутки Дэринг Ду впервые смогла увидеть дверь наружу, и было сразу ясно, что ведёт она именно туда. Иначе и быть не могло — слишком сильно отличалась от изящных, как выяснилось, дверок в жилые и рабочие помещения. Находясь в тупике широченного коридора, она занимала всю стену и состояла из восьми накрепко сомкнутых массивных лепестков восхитительного перламутрового материала, на острие каждого из которых требовательно горели замочные скважины различной формы.

Восемь седых учёных, очевидно, самых уважаемых и доверенных, подошли к выходу, держа в зубах и телекинетических полях подходящие по контуру блямбы. Дебби вновь осталась на расстоянии от них, ласково прижав к себе дочь. Вставив каждую на своё место, учёные неожиданно достали из-за воротников своих халатов разноцветные провода, магически припаяли их по хитрой перетасовке к «ключам» соседей и протянули каждый к единорожке, больше похожей на скелет своей худобой. Она гордо зажгла рог нежно-шоколадным цветом и переплела провода в отличный обезьяний кулак.

После этой странной процедуры «ключи» звонко зашипели, исторгая по две-три струйки пара. Через провода по едва обозначенным контурам зазоров хлынули семь радужных цветов под предводительством чёрного, растеклись градиентными речками и высвободили такое количество дыма, что смотреть стало невозможно. Селеста инстинктивно зажмурилась и отступила, зажав копытом нос, несмотря на то, что дым ничем не пах и зрение застилал лишь своей густотой, а не цветом.

Когда он рассеялся, и из него проявляющимся в цвете и объёме силуэтом вышла мать, Дэринг Ду всем существом сделала попытку отшатнуться. Ей полагалось, жалко семеня спотыкающимися копытами, пятиться задом наперёд, не поднимая при этом головы и глядя снизу вверх с почтением и благоговейным страхом, потому что сильнее этой альфы ей никого видеть не приходилось.

«Альфа, — колотилось у неё в мыслях, паникующих, мечущихся и скулящих перед аурой много превосходящей соперницы. — Чтоб я сдохла! Альфа! У этих бесвторополых есть альфа!». Но всё, что сделала на её месте Селеста — закричала от восторга и бросилась прибывшей в объятья. Сильные, неоспоримо сильные передние ноги, с таким впечатляющим обрисом мышц, словно принадлежавшие земной пони, а не единорожке, коей та была, поймали её, словно пушинку.

— Мамочка! Мамочка! — верещала земная пони, обнимая кобылу, и через её копыта Дэринг безошибочно ощущала твёрдость мускулов и на шее тоже. — Я так скучала по тебе!

— Я тоже скучала, ветерок, — ласково ответила альфа.

Её голос, как ни странно, не басил, не рычал — на такой тональности вполне могла говорить и омега, — но веял столь устрашающей уверенностью и силой, что пегаска внутри жеребячьей головы натурально заскулила, как жалкий потерянный щенок. Столкнись она с такой силой в бою — отступила бы, не унизившись пред собой. И такое впечатление эта альфа навевала через существо, не способное чувствовать личные запахи. У Дэринг не осталось ни единого обоснования, почему она не должна была бы теоретически упасть в обморок, находясь в этот момент в своём теле, способном ощущать веяния доброй половины информации, закодированной в ДНК.

«Я потихоньку начинаю думать, как местные биологи-экспериментаторы», — нервозно хихикнула Дэринг, чувствуя заодно, что понемногу сходит с ума.

— Какие новости? — кое-как втиснулась в объятья Дебби, и Дайана — пегаска кое-как припомнила имя, прозвучавшее из её уст с особым трепетом, когда Селеста лежала под наркозом — сперва отпустила старшую дочь и через тонкую оболочку живота поцеловала ещё нерождённую.

— Новостей много, — ответила наконец эта первородная, настоящая альфа, и помрачнела, — но половина могла быть и лучше. Обсудим всё сегодня за ужином.

Дэринг Ду в своём собственном любопытстве была готова молиться на Селесту (схожесть имён добавляла ситуации ироничности): в извечной и неизменной скуке пропустить свежие сплетни, да ещё и от родителей, та не могла даже под страхом смертной казни. Покапризничав для виду перед отбоем и так же неестественно быстро согласившись, кобылка выждала партизанские десять минут, чтобы убедиться, что мать и мама точно больше не караулят у двери и ушли к себе, она схватила Ирму в зубы и посеменила к родительской комнате.

Личное пространство Селесты представляло из себя одну простую комнату — неплохую и довольно интересную, особенно для маленькой кобылки, но незатейливую. Вход в обитель взрослых же, судя по всему, прерывался тамбуром. Вот в нём малышка и затаилась, прижавшись к стене рядом с аркой к комнате матери с мамой. Она выплюнула Ирму себе подмышку, строго показала ей приложенное к губам копыто и навострила ушко.

Дайана и Дебби лежали на постели. Альфа ласково гладила свою жену, наконец наслаждаясь шансом прикоснуться к ней и компенсируя то время, когда это было невозможно, и неторопливо, но напряжённо рассказывала:

— …что произошло с архарами — страшно даже подумать. Они… деградировали. Ни проблеска интеллекта в глазах, знала бы ты, какие они теперь жуткие. Всё, что они делают — это скачут по своим скалам и обгладывают с них лишайник и мох. Их дома рушатся, от Руна́ осталась пара золотых завитков, Шофар рассмотреть сложнее, но я видела, как он накренился с вершины и вот-вот готов упасть — никто не трубил, не поправлял его уже много лет. Архарам больше ни до чего нет дела. Я нашла среди них своего старого друга, Атрея — он не узнал меня, хотя когда-то в горах я спасла ему жизнь. Они просто отупели, Дэб. Начисто. С зебу я дел не имела, за них мне не так горько, но очевидно, что и с ними произошла та же самая трагедия. Я как-то пошутила от нервов: хорошо, что они теперь не архары и зебу, а какие-то овцы и коровы и не смогут подать на нас в международный суд — мне так сейчас стыдно за это, Дэб, за саму себя, за нас, пони, в целом, что мы позволили допустить это. Я не сталкивалась с драконами и снова корю себя за малодушие, но даже хорошо, что не сталкивалась: они не были простыми ремесленниками или земледельцами, у них больше шансов не только пережить то, что мы натворили, но и расквитаться за это с нами. К тому же, не зря ведь они строили эти их, как их там, бомбоубежища. Конечно, драконы выжили, они всегда выживали — иначе и быть не может… но что случилось с остальными, Дэб, то, что случилось с остальными — заставляет меня хотеть умереть. И мы ведь тоже поплатились за это. Чёрт, да что там говорить, мне тоже было трудно мыслить в той атмосфере, приходилось вести записи. А пони в резервации вообще деградируют теми же темпами, что архары и зебу. Да, наш разум защищён магией, поэтому процесс несколько замедлен, но… Вот, точно. Мы нашли ещё одну группу выживших в резервации. Как и пятнадцать лет назад, предложили им безопасность, еду и тепло в обмен на опыты, но на этот раз они вовсе не спешили кидаться под наше знамя. Помнишь же, как это было в первый раз? Оказалось даже слишком легко.

— Да, — вздохнула Дебби, ощутимо держа себя в копытах после всего рассказанного. Её апартаменты, в отличие от комнаты дочери, были выполнены в убаюкивающих синих тонах. — Если бы они потом не подняли бунт, когда поняли, что им вживили матки и пришили пенисы, я бы сказала, что это было самое безукоризненное течение эксперимента в истории.

— Не будем о плохом, — поморщилась Дайана. — От геев-активов и натуралов было глупо ожидать чего-то другого; пассивы и бисексуалы ещё как-то смирились с мыслью, что им теперь вдобавок придётся ещё и рожать.

— И некоторые лесбиянки, — слабо поддразнила Дебби, мурлыча, и альфа с готовностью прервала её жадным, но кратким поцелуем.

— Позже, ненасытная. Я только с дороги, дай жене отдохнуть, — шутливо проворчала единорожка и прочистила горло, возвращаясь к прежнему характеру и темпу повествования. — Итак, на чём я остановилась… Мы нормально так удивились и спросили, почему они не согласны. И знаешь, что мы услышали? Что другие пони, в похожих на наши костюмах, предложили им аналогичное! Но они сказали, что согласятся только после того, как увидят еду — и вот те пони пошли за доказательствами своей платежеспособности, а эти дикари остались ждать. Но, конечно, они согласны уйти с нами, если мы докажем, что способны предложить вдвое больше. Я аж рот захлопнула. Решила никуда не ходить, а подождать наших единомышленников — или конкурентов, тут уж как пойдёт.

— И кем же они оказались? — взволнованно затаила дыхание земнопони. Дайана тяжело вздохнула.

— Непроходимыми баранами, раз уж теперь так можно говорить, и больше некому назвать это расизмом. Отказались отвечать, из какого они исследовательского центра, достали бластеры и пригрозили конфликтом, если мы попытаемся отбить у них выживших. Естественно, с какими целями сами их себе сманивают, говорить тоже отказались, но бластеры были такие, что даже я вздрогнула — сдаётся мне, особо церемониться там с этими дураками не будут.

— Излучение им все мозги выжгло, чтобы они смогли сообразить, что именно им грозит, — пробормотала с сожалением Дебби.

— Ну, или холод с голодом постарались. Погода там та ещё.

— Расскажи, — попросила кобылка. — Двадцать лет не видела внешнего мира…

«…одну, лягать, секундочку», — притормозила Дэринг Ду.

Она могла принять, что теоретически в какой-нибудь странной вселенной наподобие этой крупного и мелкого рогатого скота есть своя цивилизация с артефактами и героями, но остальное не поддавалось здравому смыслу. Дебби выглядела примерно на двадцать пять. Вполне возможно, что она родила Селесту в пятнадцать, а учитывая, что от самой кобылки её дальнейшую детородную судьбу тоже не скрывали, более чем вероятно, что так оно и было. Получается, некая трагедия, загнавшая пони в эти «исследовательские центры», произошла, когда ей было пять лет — это можно допустить. Но Дэринг уже знала, что эта земнопони гордо носит звание ведущего научного сотрудника, и по своему тесному знакомству с бетами помнила, что заслужить его не так-то просто: выше только главный научный сотрудник, и на нём уму постижимая иерархия заканчивается — дальше идут доценты, профессора, академики… К слову, о профессорах — мисс Эдуардз, как бы ни неприятно было о ней думать теперь, тоже зовётся профессором, а выглядит ненамного старше Дебби, да и то скорее за счёт вытянутых, сухих черт своего лица.

Как они обе могли в столь юном возрасте заслужить такие почётные звания? То, что Селесте в десять лет уже преподавали химию и физику, ничего не объясняет. Даже если обучаемость у пони в этой… временной зоне возросла, само время неподкупно. Дэринг Ду часто выслушивала от Нэкершифс стоны о том, что её диссертацию всё никак не удосужатся не то, что оценить, но и пропустить, а тем временем бета уже медленно, но неминуемо подбиралась к старости.

Что за гении собрались в этом исследовательском центре, раз заслужили такие звания, не убелившись сединами? Или же они наплевали на нормы и в оставшемся узком кругу нарекли себя сами, как им захотелось? Дэринг Ду не запомнила каждого обитающего здесь пони по именам, но сосчитала, что здесь их примерно сорок — если, конечно, не брать в расчёт тех жеребят за решёткой. Неизвестно, как обстоят дела с научным этикетом и соблюдением иерархии, но в общении между собой никто из них не вёл себя более либо менее превосходительно. Точно так же могли разговаривать друзья, далёкие от формул и реакций. Это в принципе был первый раз, когда Дэринг Ду задумалась о социальных различиях здешних обитателей: настолько они не бросались в глаза, да ещё и с отсутствием вторичного пола.

Но теперь, с возвращением Дайаны, ей захотелось узнать, какое научное звание у неё, альфы из всех альф.

— Это всё, в общем-то, — выдохнула та, и Дэринг стиснула зубы, поняв, что в своих отвлечённых и, по сути, не самых важных размышлениях умудрилась пропустить весь доклад мимо ушей. — А у вас как дела?

— Малыш развивается хорошо и даже не сильно пинается, а Селеста… — Дебби вздохнула, а её дочь при звуке своего имени тревожно замерла с колотящимся сердцем. — Никак не может найти свою кьютимарку. Сходит с ума, сводит с ума нас, но не может ничего придумать.

— Возможно, её талант остался за пределами этого убежища, во внешнем мире, — задумчиво отозвалась Дайана. — Прошло слишком мало времени, особенно в масштабах магии, чтобы пони так просто перестроились на изоляцию. Представляешь, если Селеста — археолог или искательница приключений?

— О, вот второе — вероятнее всего, — хихикнула земнопони, ненавязчиво перебив. — Она повадилась лазить к триплоидам, представляешь?

— Вот дура. Ещё бы к волкам полезла. Что она там забыла?

— Чёрт её знает. Думает, что я не знаю, как часто она к ним бегает. Недавно она попалась, но, конечно, лучше бы и дальше продолжала играть в свои шпионские игры: один из них как-то исхитрился схватить её и вырубил прямо о решётку.

— Хм, — протянула Дайана, не слишком обеспокоившись судьбой дочери, которую и так уже видела сегодня живой, здоровой и гиперактивной. — Узнать бы, кто это был. Уверена, из него или неё получится отличная альфа…

Селеста под неслышный протестующий стон Дэринг Ду поползла к выходу и бесшумно проникла в коридор. Двери тихонько сомкнулись за её спиной.

— Ага, Ирма, — торжествующе прошептала кобылка. — Внешний мир! Мама права: это единственное объяснение тому, почему я до сих пор пустобокая! Мы отправляемся в… экспедицию? — тихий, чудом донесшийся стон заставил её встревоженно прерваться. — Мамочки?

Дэринг прикусила губу, но она не могла ни на что повлиять, когда обеспокоенная кобылка проникла обратно в тамбур…

— Ах… да, ещё…

— Ты уверена? Я не поврежу жеребёнку?

— Хах, глупенькая, твой член не настолько большой. Ну же, возьми меня.

В ту секунду, когда Селеста на свой страх и риск просунула голову в арку, альфа в её голове крепко зажмурила глаза. «Я не стану. Я должна быть лучше этой маленькой вуайеристки. Я не должна смотреть, — убеждала она себя, но любые доводы морали покрывались разрастающимися трещинами перед лицом одного-единственного факта… — С другой стороны, где ещё я увижу, как трахаются такие альфы, от вида которых у тебя самой колени подгибаются».

Она перестала дышать. В комнате царил глубокий синий полумрак, но кровать располагалась достаточно близко, а переплетшиеся на ней легли под нужным углом, чтобы их можно было вольготно обозревать с позиции Селесты. Широко раскрытыми глазами та смотрела на то, как огромный мясистый клитор, произрастающий прямо из венчавшей половые губы Дайаны точки, неторопливо и плавно погружается в трепещущее тело земной пони, а затем гипнотически начинает двигаться. Дэринг Ду смотрела вместе с ней, не в силах выйти из транса. Настолько большого члена она не видела никогда и ни у кого.

«Даже… не знаю, чего я ожидала, кроме именно этого… — еле как ворочались мысли в её голове. — А в целом — отличное путешествие: застряла в теле десятилетней бесвторополой кобылки, чтобы посмотреть на секс самой альфистой альфы на свете и в качестве сувениров унести с собой пяток комплексов. Прекрасно, жаловаться не на что. Разве что на то, что книгу о таком точно не напишешь. Не поймут».

А Селеста продолжала смотреть, и Дэринг Ду чувствовала, что она вспоминает.

— Эй, пс, эй! — подобралась Селеста к решётке и замахала просунутыми внутрь копытами. Разветвление коридоров за ней было пустым. Она зашептала громче: — Э-э-эй!

Стоящая там тишина будто насторожилась на полминуты, прежде чем донести размеренные шаги. Из-за угла выглянул тот самый бордовогривый пегас, скучающе посмотрев на Селесту бежевыми глазами.

— Есть вариант сбежать наружу, но мне нужна помощь!

Уши жеребёнка медленно встали торчком, а брови поехали вверх. Впервые за всё время Дэринг Ду приметила в его тупом взгляде заинтересованное, живое выражение. Подозрительно обернувшись назад, он полубоком начал приближаться к решётке, в любой момент готовый отскочить, а, достигнув стальной границы, внезапно тихо спросил:

— Прям наружу?

— Ты умеешь говорить! — воскликнула шёпотом Селеста, хлопнув себя копытами по рту. Зеленовато-синий жеребчик не стал комментировать это очевидное наблюдение, и она сдержанно откашлялась. — Прям наружу, да. Во внешний мир. Возможно, я смогу получить там свою кьюти…

Не дослушав, пегасёнок фыркнул и закатил глаза:

— Не знай, на чё я надеялся. Батя грит, шо там воля, а ты всё в игрушки играшь.

— Воля? — пошевелила ушами кобылка.

— Воля, воля, — раздражённо буркнул он, кивая головой, но уже собираясь разворачиваться. — Грит: знал бы, шо ему пизду пришьют — ни за какие рисовые лепёшки б её не променял.

— Что пришьют? — не поняла Селеста.

— Ой, отвали, — махнул на неё крылом пегасик и на пару секунд обнажил свеженькую метку у себя на бедре: опущенная в ударе кувалда с разлетающимся на треугольные кусочки бойком. Глаза кобылки жадно блеснули, и она практически выкрикнула от обиды:

— Как ты получил кьютимарку?!

Это заставило его замереть, а затем медленно обернуться, фрагмент за фрагментом показывая широченную, обаятельную даже ухмылку:

— А ты ударься башкой об решётку — узнаешь.

— Ты… получил метку за то, что стукнул меня лбом?..

— Ага! — гоготнул жеребёнок, демонстративно вскинув крылья и принявшись красоваться вдоль решётки, как на подиуме. — Я тя так приложил, шо ты аж на пол ёбнулась, чисто куль с дерьмом. Потом на паре наших попробовал — тоже ничего! Одного аж своей собсной башкой вырубил. Так яво, придурка, всегда аж пидорасило с него.

Селеста, уже набравшая было воздуха, чтобы ответить на оскорбление, разом его выпустила:

— Да как ты можешь?! Тебе что, нравится калечить пони? Я могу понять про себя, но они же — твои друзья!

— Чё? Думашь, ес меня тут за помойного почитают, я и сам считаю, шо на помойке ся нашёл, шоб с теми ебанатами дружбу водить?

— У меня вот вообще нет друзей.

— Дык тебе дружить не с кем, — вновь ухмыльнулся пегасёнок. — Тож мне подвиг.

— Не очень-то это и весело! — жалобно ответила Селеста, чуть не плача. — Я только со взрослыми общаюсь, чему уже не рада совсем, а вот если бы знала кого-нибудь своего возраста — дружила бы с ним, кем бы он ни был: хоть пони, хоть еб… ебна…

Явно сдерживая смех, жеребёнок некоторое время наблюдал за спотыкливыми попытками «домашней» кобылки произнести новое слово. Для неё оно было обсценным, для него — одним из самых привычных в повседневном обиходе.

— Даж ес эт — я? — наконец спросил он.

Селеста, сомневаясь, закусила губу и окинула пегасёнка внимательным взглядом снизу доверху. Чумазый, лохматый, с волчьим взглядом, со странной окраской — угрюмой и вселяющей некую решительную, боевую надежду одновременно, ростом на пару дюймов выше неё, разделённый надвое толстым прутом решётки.

— Даже если это — ты, — наконец переиначила рубленые просторечия на свой певучий манер кобылка и осторожно протянула вперёд копыто: — Меня зовут Селеста.

— Эт я знаю, — ловко схватив его своим, приветственно и слишком сильно тряхнул жеребёнок. — Ты ничё такая, чистенькая. А я Хуан. Придумашь прозвище — ещё одну жопометку получу поверх этой.

— Какое прозвище? — моргнула та с искренним непониманием, и, к его углублению, Хуан с довольной усмешкой отпустил её переднюю ногу. Насупился отчего-то едва ли не застенчиво.

— Ток. Эт. Одна просьба. По-дружески, типа.

— Какая?

— Никому из своих там не трепли, шо мы типа, эт, дружим.

Селеста и сама не видела много чести в том, чтобы дружить с кем-то настолько неотёсанным, поэтому условие было охотно принято.

Про побег они в итоге забыли. Недели три построили планы больше ради развлечения, но сложная система открытия главной двери была слишком неподкупна, чтобы попытаться её взломать или выкрасть всё необходимое для «бескровной» активации. В конце концов, они были всего лишь парой одиноких скучающих жеребят, не способных справиться даже с решёткой друг между другом.

В этот же период Дэринг Ду обнаружила, что в её существовании как ментальной сущности есть одна весомая милость: способность впадать в некий анабиоз, чтобы пропустить неважные, рутинные события. Познакомившись со своей носительницей и окружающими её пони и убедившись, что она всё ещё не может ни на что повлиять, альфа впервые «заснула» на пару месяцев. Резко пробудившись, словно оттого, что попросту опомнилась, она попала сразу на душераздирающую сцену смерти новорождённого брата Селесты. Он прожил всего несколько дней. Обе мамы были убиты горем, и даже их коллеги-соседи ходили молчаливые, скорбно пряча глаза в пол. Атмосфера давила и тревожила так, что Дэринг «уснула» на несколько лет.

Селесте и Хуану было по пятнадцать. Удивительно, как ей удавалось столько лет хранить тайну — либо же её матери так же закрывали глаза на их дружбу, как и на тот факт, что дочь в принципе бегает в тот отсек. В момент возвращения Дэринг к бодрствованию подросшая угловатая земнопони сидела с запрокинутой головой, прислонившись к решётке спиной и макушкой, и до крови кусала губы от волнения.

— Нас с тобой собираются… свести через неделю, — наконец тихо выдавила она привалившемуся к ней по ту сторону пегасу.

— Вряд ли мы прям потрахаемся, — грубоватый говор никуда не ушёл, но за столько лет общения тот научился распространяться на слова подлиннее и предложения поинтереснее. — Чтобы такого конченного долбоёба допустили до их кровинушки, надежды всей нации — да ни в жизнь. Скорей всего, просто возьмут у меня кончу и зальют в тебя искусственно.

Они помолчали.

— Помнишь, когда мы только начинали общаться, ты попросил не рассказывать о том, что мы дружим, и что ты вообще разумен? Почему?

— А, — помолчав и припомнив, весело усмехнулся Хуан. — Чтоб пизду не пришили, конечно же. Нахер надо. Ну, чтобы я тоже мог жеребят рожать, как мой батя. Они же могли этого из меня сделать. Омегу.

— А, — выдохнула Селеста и широко улыбнулась вместе с ним. — А! Ну, думаю, теперь тебе можно перестать притворяться, тебя абсолютно точно собрались использовать как альфу.

— Не, — протянул он с низким смехом, — пока мне будет доставлять притворяться дикой псиной, которая на пони бросается, я на такой каминг-аут не пойду. Пускай думают, что волчьи гены как-то слишком хорошо сработали, а то заставят ещё учить всякую хуйню, как тебя. Тебе-то нормально — тебя с самого начала однозначно как омегу собирались использовать, можно было не заморачиваться.

Селеста моргнула. Раз, второй, третий. Её уши медленно опустились.

— Меня не использовали. У меня есть семья, и…

— И над тобой еженедельно ставили эксперименты почище тех, через которые нас, триплоидов, проводят. И ещё тебя тайно потрахивала твоя физичка — тоже, блять, экспериментально, наверное. Расширяла дорожку, чтобы потом жеребятам было попросторнее идти. Давай, расскажи мне, что тебя не используют, как омегу.

Земнопони замерла с пустым взглядом в пространство. Она воспринимала всё это как должное, потому что не знала иного: то была идущая по накатанным рельсам правил игра, по сценарию которой строилась её жизнь. Но Хуан был другим. Бунтуя в своём имитированном слабоумии, он мыслил гибче, смотрел шире и, несмотря на необразованность, порой был проницательнее и последовательнее Селесты. С годами она обнаружила, что прислушиваться к диковатому и неприличному другу лучше, чем не прислушиваться.

— Я… как-то об этом не задумывалась. Но мне просто не нужно было об этом задумываться. Они — моя семья, и я им доверяю. Тебе никогда не рассказывали, наверное, ведь у тебя нет мистера Нельсона, но у пони нет другого выхода, и я готова их за это простить.

— Это какие такие уважительные причины у них могут быть? — пренебрежительно фыркнул Хуан.

— О. Я могу рассказать.

Падение нашей страны, Промислэнда, было долгим и многослойным процессом. После аграрной революции, когда пони научились возделывать растительные культуры и выстроили вокруг полей и огородов первую цивилизацию, он пошёл по научному пути развития, с упором на магию и биологию. Промислэнд достиг невиданных высот в медицине и экологии, обеспечил себе богатство охраной и грамотным использованием природных ресурсов, а безопасность — самым беспощадным оружием в мире. Но такое благополучие породило ловушку роскоши, и в первую очередь в неё попали президент и министры.

Власть постепенно утрачивала способность насыщаться, злоупотребляла своими полномочиями. Поначалу это была обыкновенная коррупция, затем — извращения, а последней каплей стали открытые издевательства. Своей жадностью и ленью ввергнув страну в нищету и кризис, элита переложила ответственность за рухнувшую финансовую систему и голод на свой же народ и принялась карать его. Урезались свободы, отбирались права, придумывались законы, позволявшие сажать простых пони ни за что и надолго. Все терпели. Но это могло длиться, пока они во что-то верили. Сначала это была религия, затем — полиция, армия и тюрьма, которых они боялись, но со временем… со временем не осталось ничего.

Некто Коди Форстер, настоящий клинический безумец, поднял восстание. Он оказался на редкость одарённым оратором и привлёк отчаявшийся народ, проповедуя невиданно радикальный анархизм: всё существует лишь в нашем воображении. Вся окружающая нас действительность — фикция, выдумка, искуснейший обман, который мы сами охотно поддерживаем. Из тысячи вещей и явлений, которые нас окружают, смысл и фундамент имеют единицы — например, гравитация, которая будет действовать вне зависимости от нашего желания или знания. Но почти всё остальное существует лишь в рамках общепринятой системы, и эта система не обусловлена биологически — она придумана. Она существует только в нашем воображении и действует лишь до тех пор, пока мы в неё верим.

Но, если мы перестанем признавать власть разноцветных бумажек, именуемых деньгами, и пони с погонами на плечах — мы наконец будем свободны. У нас уже отняли деньги и постепенно выживают из домов, но пони по своей природе способны довольствоваться немногим, как наши предки, и быть счастливыми — так в чём же разница? Зачем жить под гнётом? Ни один из парламентариев не наделён ничем особенным, кроме нашей веры в его исключительность: не будет этой веры — не будет и парламентария, будет лишь обыкновенный жеребец или кобыла, из которой или которого точно так же, как и из тебя, может идти точно такая же кровь, если в его или её тело вонзить что-либо острое. Так почему же они продолжают истязать нас законами, карами и требованиями, вопрошал он, и измученные города соглашались с ним один за другим.

Они могли бы раскритиковать его суждения или просто не послушать… но все были настолько измучены и разгневаны отсутствием позитивных перемен, что согласились даже на это, лишь бы чего-нибудь добиться.

В общем-то, Коди Форстер оказался не столь безумен, и его теория не была лишена логики: действительно, нет никаких весомых обоснований из области биологии, почему одни должны властвовать над другими, и любая причина тому будет по праву считаться воображаемой. А никакой воображаемый порядок не будет действовать, если в него откажется верить большинство: та же игра в хуфбол существует, только если игроки верят в существование правил, иерархию игроков, зависимость счёта от ударов по мячу и важность его для победы, ценность которой они тоже определяют для себя сами. Последние годы Промислэнда были отмечены именно смертью главного воображаемого порядка. Под предводительством безумца наступала анархия, правила теряли свою значимость, и игра умирала.

Элита изо всех сил пыталась предотвратить это, все награбленные богатства направляя и обещая солдатам. Для победы в гражданской войне они мобилизовали все ресурсы от оружия до наркотиков. Но воображаемый порядок не удержать одним насилием. Тем более, что и в рядах армии не все продолжили бояться трибунала и прочих наказаний: кто-то переметнулся на другую сторону, потому что там находились его любимые, а кто-то лично проникся идеями Форстера и встал под его крыло…

На самом деле он был единорогом, это образное выражение от наших пегасов. А то, что он был единорогом, сыграло ключевую роль в этой трагической истории.

Верхушке стало ясно, что не за горами победа простых жителей, остервенелых от ярости и отчаяния и банально давящих пытающихся остановить их солдат числом, увеличение которого сама же элита и провоцировала и поощряла, ограничивая доступ к контрацептивам и абортам, чтобы получить больше налогоплательщиков. К слову, там же лежала ещё одна причина народного гнева: не помню, по каким причинам, но случился значительный половой дисбаланс — на одну кобылу приходилось четыре жеребца. Немыслимое дело! А ведь по меньшей мере половина из них были лесбиянками, бисексуалками или вовсе асексуалками! Из-за этого власти ввели наказания за пропаганду однополых отношений — и подчас они противоречили самой программе увеличения рождаемости, — штрафы за отсутствие жеребят после определённого возраста и лишили замужнюю кобылу права развестись, сделать аборт или иным образом взять под контроль собственную репродукцию. Кобылки пошли на бунт охотнее прочих, устав быть не более, чем инкубаторами в собственной стране, и сражались яростнее жеребцов, не подвергавшихся таким ущемлениям.

Правительство пошло на отчаянный шаг и решило воспользоваться полигонами с магическомагнитными вышками, чтобы посредством инфразвука превратить народ в отупевшее и вечно послушное стадо. Но Коди Форстер прознал об этом через своих шпионов и опередил их, обогнав ещё и в радикальности мер. Даже подведённые к крайней границе риска свержения правители не осмеливались активировать вышки именно так: при помощи сторонников убив всех, кто пытался ему помешать, бунтовщик подключил центр управления напрямую к собственному мозгу, пропустив электроды через глазницы, и принялся транслировать свои идеи и приказы, как неумолимое зомбирующее радио. Для этого к инфразвуку, угнетающе воздействующему на нервную систему, Коди Форстер присоединил ещё и гипнотизирующие заклинания, в которые для большей мощности вложил без остатка свою душу. Его собственный мозг от этого сгорел за считанные дни, но этого хватило, чтобы полностью подавить сопротивление со стороны властей. Сомневавшиеся мятежники перестали испытывать страх и завершили дело; всё ещё боровшиеся против них солдаты перешли на их сторону. И пусть само правительство не вышло к народу, укрывшись в бункерах, и осталось в живых, воображаемый порядок, так ненавидимый Коди, оказался уничтожен.

И, несмотря на то, что он сам тоже умер — душа намного долговечнее мозга и тела. Ещё несколько месяцев она продолжала проповедовать его идеи, пока совсем не истощилась в инфракрасных волнах, распространяющихся от любых годящихся на то источниках по всему Промислэнду. Но за это время остатки страны были полностью уничтожены, как и большая часть её населения. От Коди Форстера осталась одна только ненависть и желание разрушать — они и диктовали озверевшим пони, что нужно делать. В какие-то страшные моменты были активированы и другие виды оружия, даже те, что никогда не планировалось применять и предполагалось уничтожить, и никто из других народов не мог помешать этому, даже если пытался. Магическомагнитные вышки ещё действовали, и, даже если частота их волн не совпадала с частотами мозга прибывших видов, они всё равно могли спутать их мысли и направить по неправильному пути. Мир если не вымер, то точно изменился навсегда. Самым последним было активировано биологическое оружие, в результате череды эпидемий массово стерилизовавшее выжившее население — и только после этого, когда стало совсем поздно, душа Коди Форстера оказалась истощена.

В каком-то смысле болезни спасли тех немногих выживших. Слишком ослабевшие, они не могли продолжать бороться и пережили финал трагедии в бессилии и бреду, давая своему разуму время очиститься. И случилось неожиданное: из глубинных шахт поднялись шахтёры и спелеологи — это были профессии, добывающие полезные ископаемые и исследующие пещеры соответственно, а из космоса вернулись астронавты и инженеры. Их вахты закончились, и, фактически, они оказались последними представителями старого мира, не тронутые ни инфразвуком, ни радиацией, ни бесплодием — ничего из этого попросту не могло пробиться на глубину или достичь высоты, где они работали всё это время. У них сохранились даже технологии, которые на поверхности остались лишь в виде развалин, и они поделились с революционерами своими медикаментами. Кое-как остатки понийской нации были сохранены, но сказать, что их дела шли тяжело — ничего не сказать. Один из видов активированного оружия воздействовал также и на погоду: в Промислэнде безвозвратно поменялся климат. И, пусть война не могла воздействовать на звёзды, астрофизики сообщили, что с ними начинает происходить нечто странное само по себе, в результате процесса их развития. Но изучить, что именно, больше не представляется возможности: мир со всеми исследовательскими центрами оказался разрушен.

Но, конечно, не со всеми. Вместе с элитой под землёй укрылись также лучшие учёные. Некоторых направили в готовые убежища — подземные лаборатории, в которых в мирное время изучали, например, нейтрино, тёмную материю, движение частиц и прочее, поэтому они могли бы продолжать свои исследования, но очень скоро стало ясно, что с этим придётся подождать. Ещё до полного уничтожения систем наблюдения снаружи выжившие осознали, что, вероятнее всего, им грозит остаться последними представителями своего вида.

Для пони они оказались не самым плохим вариантом последней надежды: не только образованные и прекрасно подготовленные, они были ещё и изрядно увлечёнными личностями. Когда им буквально выпал шанс положить жизнь на всеобщее спасение, большинство из них загорелось так, как нигде и никогда не смогло бы. Эта задача в одночасье стала их целью и смыслом жизни… за неимением альтернатив. Да и, если подумать, в принципе более значимых задач во вселенной. Восстановить популяцию и спасти собственный вид — что может быть более героическим?

— Ну да, ну да, — скептически причмокнул губами Хуан. — Это ты называешь уважительными причинами? На черта вообще надо было нас спасать? Может, если мы сумели это заслужить, мы — те ещё уроды? Ну, не мы — наши предки. Нахер надо было создавать столько оружия, что оно способно обнулить к хуям всю планету, и оставлять его существовать? О чём они думали в тот момент? «Хм, мы собрали ебёну мать, которая может разнести половину материка без шанса на восстановление. Пускай просто полежит в уголочке, ничего плохого не случится!».

Селеста невольно засмеялась.

— Тем не менее, мы здесь, — развела она копытами.

— Да лучше б не были. Нет ничего героического в том, что начинается настолько ёбнуто!

— Насколько же?

— А ты чё, не в курсах? Так я ща поясню. Ты мне со своей стороны распиздела, я тебе — со своей, ну, как батя мне рассказывал, в смысле. Короче, после тех ебёных матерей на поверхности реально дичь полнейшая творилась: там и биологическое оружие пиздануло, и ядерное, и атомное, и хуятомное — говна хлебнули все и досыта, ну, кроме этих ваших учёных — калачей копчёных, которые, как самым умным и полагается, вовремя съебались… Короче! — взмахнул крыльями Хуан. — Несколько лет после апокалипсиса, тотальный беспросветный пиздец, все в ахуе, никто не знает, чё делать, последний хуй без соли доедают, в роли надежды и смысла жить — от того же хуя уши. И тут выходят эти ваши в костюмах химзащиты и всём таком и говорят, мол, пройдите с нами, получите жрачку и грелку взамен на… хах, мне кажется, мои предки даже до конца дослушивать не стали — настолько заебались и так охотно к этим чистеньким и культурным кинулись. А зря. Короче, первым делом тут у вас, внизу, как отмыли и накормили, нашим кобылам, тем самым, дефицитным, всякие глазастые щупы начали под хвосты засовывать. Потыкали и схватились за головы: у вас, грят, не матки, а лёгкие курильщика с сорокалетним стажем; вы там каким хуем у себя на поверхности занимались вообще? А каким хуем там у себя на поверхности можно заниматься, когда у тебя в принципе разрешения на весь глобальный пиздец никто не спрашивал? Короче, кобыл пока отодвинули в сторону, взялись за жеребцов — с ними всё не так безнадёжно оказалось. Чуть-чуть подлечить — и-и-и можно начинать творить лютую жесть. По серьёзке, мне кажется, что ваши безумные профессоры всю жизнь только и ждали такого конца цивилизации и кипятком обоссались от счастья, когда он именно таким и получился, потому что где ещё можно отъебнуть то, что они отъебнули. А они взяли и вживили матки жеребцам!

— О, точно, — уважительно закивала Селеста. — До гражданской войны подобные операции проводились очень широко, но никогда — по отношению к жеребцу. Наши хирурги лично мне рассказывали, какой подвиг совершили — одно только отделение матки от прямой кишки чего стоит: за основу взяли принцип клапана предстательной железы, которая обычно позволяла либо эякулировать, либо мочиться, но не одновременно.

— Молодцы какие, — пресно оценил Хуан, всё ещё не в восторге при мысли, что такую операцию могли совершить и с ним. — Проект «Омега», типа, последняя надежда популяции. Только вот жеребцов дополнительно гормонами обдолбали, превратив их в неизвестно что. Крыша у них от такого конкретно поехала, особенно у тех, кто был натуралами — ваши, надо признать, проводили опросы про ориентацию, гендеры и всю такую хуйню, но условных «добровольцев», видать, всё равно не хватало — так что загребли заодно часть тех, кто был не согласен. Бля, ну, я могу их понять: я б тоже не обрадовался, если бы мне сказали, что теперь меня будут жарить под хвост, а после этого я рожу. Я б тоже пару ебал разнёс.

— Пару? — подняла бровь земнопони. — Вы уничтожили всю охрану и положили четверть учёных. Кстати, не знаю, как именно вы это сделали, но именно сперму этой четверти предполагалось использовать для оплодотворения.

— Не мы, а они, — отмахнулся Хуан, — я тут не при чём. Я, если хочешь знать, сам теперь угораю — ну, когда мне не грозит пришивание пизды, ха-ха. Потому что они-то сто пудов поначалу обрадовались: вон мы их как, хуй вам теперь, а не жеребцовая беременность. А потом, наверно, очень сильно пожалели: мало того, что их обдолбали наркотой, чтоб они лежали и мультики смотрели — так ещё и кобылам члены пришили.

— Проект «Альфа», — улыбнулась Селеста. — Потому что по характеру ваши кобылки напоминали скорее волчиц.

— Ага. В общем, если бы те жеребцы-бунтари были в состоянии одуплять реальность — они бы охуели, когда увидели, что их теперь кобылы будут трахать. Променяли шило на мыло. Батя на самом деле тоже над этим ржал — он-то среди зачинщиков не числился, а потому остался наблюдать за тем, чё будет дальше.

— О! — воскликнула Селеста, наконец повернувшись к пегасу. — Почему вас, жеребят этих пони, не допускали ко мне? Я всё никак не находила момент спросить.

— А ты попробуй после стольких хуёвищных воздействий снаружи зачать жеребёнка под наркотой, да ещё и непривычными органами в непривычных местах, — пожал плечами Хуан. — Мы были теми ещё уебанами, если так подумать. То, что я нормальный — так мне просто повезло люто. Я один нормальный. Но мне тоже приходилось и углы грызть, и ссать на тех, кто послабее, как кобель, чтобы, во-первых, авторитет удержать, во-вторых, на их месте не оказаться. Да и то, что меня ваши особо не трогали, тоже бонусом шло. А в остальном приятного мало: нас самое приятное «триплоидами» называли, потому что… чё-то там с хрюкосомами.

— Хромосомами, — рассмеялась кобылка, — потому что у нас их три набора вместо двух. Но вообще это неверное название, его используют из-за краткости и в память о первых заблуждениях относительно результатов экспериментов. На самом деле мы скорее «псевдогермафродиты». Да, я тоже триплоид, просто на мне сработала магическая генная корректировка — как и на тебе, хотя с тобой явно старались меньше.

— А если бы не сработала? — Хуан невольно оглянулся на пустой коридор позади себя, за которым безмолвно угадывалось присутствие его менее удачливых товарищей.

— Да, — кивнула Селеста. — Именно. По тому, какова доля этих несчастных, можешь понять, насколько рискованной была та процедура. Одна из моих мам согласилась участвовать в эксперименте, потому что хотела попробовать зачать жеребёнка с другой моей мамой. Сначала получилась я, а потом… с моим младшим братом всё вышло не очень удачно.

Хуан сочувственно погладил её по плечу сгибом крыла, не в силах выразить соболезнование корректнее.

— Всё нормально, — отозвалась Селеста. — Это было давно, и я не успела привязаться к нему… мои родители тосковали больше. Одна из моих мам стала чаще выходить наружу, а другая после этого так и не смогла забеременеть, но эксперимент должен продолжаться, поэтому… поэтому нас с тобой хотят свести.

Они помолчали.

— Слышь. Нам валить надо уже. По серьёзке.

Селеста пошевелила ушами в недоумении. Хуан притиснулся к решётке, обхватив её копытами и распахнув глаза:

— Блять, ты серьёзно? Ты хочешь быть их инкубатором?

— Это моя естественная функция, — пожала плечами Селеста. — Я думаю, если бы не было никакого Коди Форстера, и мир остался бы прежним — каким я его никогда не видела, — я бы всё равно рано или поздно родила жеребёнка.

— Откуда ты знаешь? Ты не умела думать по-другому! Тебя тупо запрограммировали! Если б не я, ты бы так и не узнала, что, когда тебя физичка шпилит против твоей воли — это ненормально нихуя!

— Не кричи, нас же услышат… А у кого из нас был этот выбор? — тихо поинтересовалась Селеста. — Ты очень многое рассказывал мне о прежнем мире из того, что узнал от своего папы, но это всё в прошлом, понимаешь? Ничего этого снаружи больше нет. Ни свободы, ни дискриминации меньшинств, ни даже, наверное, жизни… То, что мы имеем — последнее, что у нас осталось. Причём не только у нас двоих, но и у всех, кто здесь живёт. И у всех, кто живёт снаружи, если они умудрились выжить. Альтернативы попросту не существует. Даже если ты хочешь бороться — для чего? Для того, чтобы погибнуть? Окончательно?

Хуан несколько секунд смотрел на неё молча, с гаснущей во взгляде решительностью, пока не отвернулся.

— Скажи своим, что я разумен, — внезапно проронил он, заставив Селесту вздрогнуть и вскочить на ноги от неожиданности. — И я буду сотрудничать с ними, если твоя мать будет брать меня с собой наружу.

Селеста выполнила просьбу в тот же день. С её лица не сходил румянец неуверенности и стыда. Она шла чуть позади своей мамы, потупившись и почти не отрывая копыт от мшисто-металлического покрытия. Дебби никак не помогала её эмоциональному состоянию, поминутно закатывая глаза с тяжёлыми дребезжащими вздохами, красноречиво выражавшими её отношение к этой затее.

— Дочь, ума не приложу, что помутилось в твоей обычно светлой голове, — читала она нотации час назад, — и могу даже понять желание… «познакомиться» с отцом твоих будущих жеребят, но ради этого выдумывать небылицу о том, что он умеет разговаривать и мыслить, и что вы пять лет дружите по счастливому совпадению — это чересчур!

Но вот они подошли к сектору с «дикими» триплоидами, и раздражённая чечётка шагов Дебби замедлилась, когда она издалека увидела зеленовато-синюю фигуру, застывшую в прилежном ожидании у решётки. Позади него на как никогда сильном контрасте ревели, бесились, грызлись и даже совокуплялись другие «подонки», неуклюжие, дёрганые и громоздкие. Пегас же лишь угрюмо подёргивал ушами на нескончаемые перебранки за своей спиной и изредка скалил зубы, когда его пытались в них затянуть, а в остальном был неподвижен. Когда один из «дикарей» заметил приближение Дебби и Селесты в компании ещё четырёх учёных, он издал тревожный клич — и вся ватага с грохотом копыт скрылась в коридоре за ближайшим поворотом. Хуан же остался сидеть на месте. Он был непоколебим, даже когда мама подруги приблизилась к нему на расстояние вытянутой передней ноги, и следы от уколов на шее и в паху ноюще зачесались.

— Привет, — без энтузиазма и скорее в шутку поздоровалась земная пони и вздрогнула, когда Хуан ровно ответил:

— Здрасьте.

— Это что за фокусы? — с недоумением обернулась Дебби на Селесту, которая не сумела сдержать улыбку в этот момент.

— А где ваша главная? — поднялся на ноги Хуан, показывая себя во всей худощавой, но жилистой красе. — Которая рогатая.

Земная пони помолчала, прежде чем опасливо ответить:

— Моя жена всё ещё снаружи, налаживает контакт с пони из другого научно-исследовательского центра…

— А, с теми шишками из бывшего правительства, на которых смогла наткнуться в прошлый раз? Сэл мне рассказывала.

— «Сэл»? — с явным неодобрением обернулась на дочь Дебби, заставив ту снова пристыженно отвести взгляд. — И много ли ты рассказывала?

— А почему не должна была? — махнула в сторону длинным тонким хвостом земная пони, обвивая им одну из задних ног. — Это мой единственный друг. Он многое знает обо мне. И я его тоже знаю.

— Допустим, — поджала губы Дебби; её глаза цвета молочного шоколада, не отрывающиеся от Хуана, всё ещё подозрительно поблескивали. — А почему ты решил открыться? Если ты думал, будто мы не знали о том, что ты, возможно, разумен — ты ошибаешься. Мы догадывались. Ты не триплоид, а полиплоид, единица с намного большим количеством хромосомных пар. Это на что-то да намекало. Но до этого тебя устраивало притворяться одним из недоразвитых, которые словили синдром Дауна, несмотря на предзачаточную магическую профилактику.

— Сэл раскрыла мне глаза, что мы все в одной лодке, — пожал плечами Хуан. — Я хочу если уж не править штурвалом, то хотя бы не рвать спину на галерах. Короче, я сам заебался с этими недоразвитыми дебилами находиться, когда у меня побочный эффект в виде роста мозгов от общения с ней начался. Я потому и спросил про вашу главную рогатую, что хочу тоже выходить наружу и всякие исследовательские штуки проводить. Я сильный! — он вскинул крылья. — Может, не такой учёный, как вы, но сильнее кого угодно из вас — сто пудов! И летать умею! Я буду полезнее там, чем здесь.

— Не тебе определять твою пользу и функцию… — назидательно начала одна из пришедших учёных, но и она была перебита:

— Если вам кровь из носу всралось продолжать тыкать меня иголками — можете хоть на поверхности продолжать. А если сейчас откажете, то я вам ни там, ни тут того больше не позволю. Охуеете просто, — щедро посулил пегас, ставя дыбом перья и шерсть на плечах и спине.

Дебби поджала губы, брезгливо отстранившись.

— Я не смогу прямо сейчас ни отказать, ни согласиться, — процедила она. — Такие вопросы решаю не я, а, ты прав, Дайана. Это она ходит на поверхность, а не я. Дождёшься её возвращения — узнаешь ответ. Надеюсь, хотя бы на этот период ты своё буйство отложишь?

Хуан ненадолго задумался.

— Если только кормить начнёте по-понячьи. Сэл приносила какие-то… томатные хлебцы с тмином. Можно мне томатных хлебцев в рацион?

— Учебников по этикету и хорошим манерам тебе бы вместо этого, — проворчал жеребец в белом халате, и развернулся.

Маленькая высокомерная делегация удалилась, оставив Хуана без внятного ответа, но с Селестой, взволнованно переминающейся с одной ноги на другую.

— Итак, ты можешь поклясться, поставить подпись, заложить свои крылья и иным образом доказать правоту и уверенность в том, что никто из других триплоидов даже близко не так коммуникабелен и обучаем, как ты? — членораздельно выговаривала Дайана, копытами перекладывая с места на место по столу воображаемые блоки.

Хуан, сидящий по другую сторону, в который раз тяжело вздохнул, закатил глаза и покивал головой. Тратить слова он уже устал.

— Пиздец, — выдохнула тихонько альфа.

Лишь сейчас стало заметно, что она начала стареть. «Да сколько же они живут?» — простонала Дэринг в голове присутствовавшей при разговоре Селесты, благодаря за то, что может впадать «в спячку» и не проживать физически эту прорву лет. Единственный разумный пегас-триплоид уже больше четверти века ходил с единорожкой на разведку местности, успел стать ей сыном, которого та некогда потеряла, и поневоле приучить её к некоторым крепким выражениям, здорово облегчавшим выражение мыслей в некоторых ситуациях. Например, в этой.

— Зато все приборы говорят о том, что природа практически полностью очистилась, — начал Хуан. — Показатели почти вернулись к тем, которые были до гражданской войны… или даже пятью сотнями лет раньше.

— А какое это имеет значение, когда девяносто процентов всех рождённых в рамках нашего эксперимента жеребят могут максимум взять в копыто палку и избить ей дерево? — рыкнула Дайана. — Только ваши с Селестой да остальных моих коллег отпрыски дают какую-никакую надежду. Дебби была права, как всегда: гонясь за количеством, мы забыли о качестве.

— Я уверена: если бы с Хуаном изначально занимались так же, как со мной… — осторожно вставила Селеста, но Дайана взмахом передней ноги остановила её:

— Если бы дело было всего лишь в психологии, мы бы исправили это, но это не тот случай! Да что там говорить — даже обследование мозгов триплоидов не выявило в них никаких психических и психологических нарушений. Нет, в смысле, пони может сказать, где именно дефект, а вот машина говорит, что всё в порядке, всё согласно прогнозу. И что они просто сами по себе неуправляемые, невежественные и необучаемые дауны, хоть три предзачаточных магических коррекции за раз проводи, и никто ума не приложит, почему!

Дайана с глубоким вздохом сложила усталую голову на копыта:

— Если уж мы, пони не идеальные, но любопытствующие и целеустремлённые, называли себя Медным веком, то что мы теперь сотворили? Век Говна?

— Ну, вот он нас и утопит, если мы здесь останемся, — безразлично пожал плечами Хуан. — Ресурсы убежища скоро будут исчерпаны. Мы недооценили внешние излучения: пусть не так фатально, как на поверхности, но они сумели к нам просочиться. Наставили палок в колёса в работе, урезали срок годности съестных припасов и причинили ещё кучу прочего ущерба по мелочи. Исследовательский центр и так не был заточен под жизнь такого количества пони. Единственным способом выживать дальше станет выйти наружу. Тут уже не до того, что большая часть нового поколения — умственно отсталые болваны. Раньше надо было комплексовать о качестве.

— Надо было слушать Дебби, — пробормотала в который раз Дайана и выпрямилась.

На её во всех отношениях мужественном лице сталью выплавлялась решимость. Селеста с надеждой перебрала передними ногами и робко напомнила:

— Мама пятьдесят лет не видела внешнего мира. Правда, что он стал красивее, чем был?

— Может быть, — выдохнула альфа. — Она всегда была внимательнее к таким вещам, чем я… И теперь мы сможем выстроить новый мир, где наша любовь не будет под запретом, — столь непривычная застенчивая улыбка внезапно сделала Дайану захватывающе красивой. — Пегасы из ромейского научно-исследовательского центра вычислили предположительную точку с наиболее комфортным климатом и рельефом. Мы отправимся именно туда, вместе с ними. Попробуем отстроить всё заново. У нас есть знания, инструменты, остатки продовольствия, лучшие умы из старого мира и чудесное новое поколение. Разработки ромеев здорово помогли и нашим собственным исследованиям.

— А триплоиды? — поинтересовался Хуан, и Дайана неизбежно помрачнела.

— Попробуем взять их с собой. Но что-то мне подсказывает, что эта затея провалится; чего они могут понимать, псины-переростки… Лучшее, что мы можем сделать для них — вакцинировать. Да и в принципе, наверное, стоит распределить и использовать те медикаменты, которые у нас остались: после стольких лет трудов будет жаль, если они просто бездарно испортятся и пропадут. Несмотря на годы сотрудничества, я не уверена в том, что ромеи не обманут нас, когда представится шанс, и не хочу лишний раз разбрасываться ресурсами… но это стоит обсудить вместе со всеми, а не только между нами тремя, чтобы потом не пришлось повторять, — она поднялась из-за стола.

— Позвать всех в конференц-зал и настроить связь? — поинтересовалась Селеста, облачённая в длинную розовую тунику, прикрывавшую круп.

Она всё ещё была пустобокой, как ни странно, и до сих пор не желала с этим смиряться. Как и в жеребячестве, земнопони принималась за любую работу и оттачивала все навыки, к которым получала доступ. Её несомненно воспринимали как омегу, и Дэринг начинала чувствовать настоящие ноты принадлежности к этому полу, но, в отличие от других способных к родам пони — как омегу многофункциональную, которую не ограничивали одним только воспроизводством и даже, например, сейчас, допускали до решения глобальных вопросов.

Не говоря уже о том, что она оказалась права в свои пятнадцать лет: её просто любили.

— Нет, — остановила её Дайана, поморщившись. — Сегодня неприёмный день.

Хуан громко возмущённо всхрапнул:

— Пиздец, неприёмный день! Эти ваши ромеи где существуют вообще — под жопой у постапокалипсиса или в беленьких кабинетах? Как были оторваны от реальности, пидорасы, так и остаются!

— Хуан! — нахмурилась единорожка, авторитетно ударив копытом по столу, и призыв к порядку сработал: вздыбившийся и распушившийся пегас, присмирев, неохотно стёк на место. — Я не знаю, что тебе наговорил папа про наше бывшее правительство, но именно оно предоставило исследования, сыгравшие ключевую роль в эксперименте! Без тех рассекреченных данных мы бы ни за что не продвинулись так далеко. Да, на ваших дикарей это почему-то не подействовало вообще, но на наших жеребятах, интеллигенции и элиты, не дал о себе знать лишь накопительный эффект — и всё! Остальное работает, как часы. Мы даже уберегли их от возникновения синдрома Дауна при умножении количества хромосом. Ты лично можешь видеть блестящие результаты программы. Стоит проявить немного уважения и принять некоторые условия, даже странные на первый взгляд. Ромеи проявили намного большую щедрость. В том числе — лично взяли на себя заботу о враждебно настроенных исследовательских центрах, чинивших препятствия нашим целям или пытавшихся присвоить любую выгоду исключительно своим убежищам, захоронив её там безо всякой перспективы. Если ромеи сказали, что сегодня у них неприёмный день — значит, сегодня у них неприёмный день. Они тоже не хуем груши околачивают, или как ты там любишь говорить.

— Ладно, — нехотя фыркнул Хуан. — Но хотя бы набрасывать повестку к приёмному дню мы можем начать?

— Это — можем.

Хуан вышел из кабинета Дайаны, мрачнея на глазах. Поспешившая за ним Селеста на ходу по лабиринту малахитовых коридоров заглянула пегасу в лицо:

— Что с тобой?

— Я им просто не доверяю, — прохрипел тот, как каждый раз, когда злился. — Это вам хорошо: вы были близки к верхушке, вас изначально берегли и нормально к вам относились. Бункер вон выделили, спрятали вас, спасли. А над нами, челядью, как только не изъёбывались от начала до конца. Я ведь понимаю, как они теперь думают о нас: подняли революцию и убили всё и всех, но только не тех, в кого изначально целились, лохи. А те, в которых изначально целились, съебались в убежища сразу, как только запахло жареным, и всю научную элиту с собой прихватили. Они просто смеются над нами, бесконечно смеются, даже на руинах будут смеяться; даже сами подыхая, будут смеяться. Сена с два они будут гореть за то же, за что и вы, на самом-то деле: единственное, почему они так бросились вам помогать с этим возрождением — потому что хотят отстроить всё обратно, заново. И сброд из резервации к вам сгоняют, чтобы он размножался получше, и другие исследовательские центры грабят — я ж знаю, что у них личная система телепортаций в любой из них и обратно, не совсем дебил, — и генных модификаций вам накидывают одна за другой сколько хотите. Но так только на первый взгляд. А если глубже посмотришь, то охуеешь и с этих «неприёмных дней», и с долгих ответов, и с литров воды в каждом разговоре, и с дыр в исследованиях, которые приходится самим дорабатывать. Я считаю, что Дайана очень правильно делает, что тоже им не обо всём отчитывается: не стала рассказывать, что мы научились корректировать хромосомы уже после рождения — и молодец. В ромейской терминологии я почти ничего разобрать не могу, но просто чую, что эти мрази чего-то мудрят там и мутят за нашими спинами. Нам в ёбла улыбаются, а под крылом клинки прячут, и в ход их пустить в нужный момент не постесняются. Вызнать бы ещё, что это за момент будет.

— Хуан, у нас в любом случае нет выбора…

— Это твоя любимая фраза, Сэл. Есть выбор! Всегда и везде! Сдохнуть — тот же выбор. И я бы сдохнуть предпочёл, чем какую-нибудь подставу от них вытерпеть.

— Но где подстава? — подняла брови Селеста. — Благодаря их помощи мы начали побеждать бесплодие, избавились от жеребячьей смертности, перестроили геном, чтобы защитить себя и наших потомков от всех остаточных воздействий снаружи… не пришли к буквальной универсальности, конечно, но… мы не вымрем, когда выйдем, только благодаря ромейскому исследовательскому центру! Возможно, моя мама даже успеет увидеть внешний мир второй раз! Ей уже сто шестнадцать лет, могли ли бы мы мечтать о таком без помощи со стороны бывших властей?

«…ей уже сколько?!».

Дэринг Ду, до этого момента пребывавшая практически в перманентной дрёме и обращавшая внимание на происходящее, лишь когда некие новорождённые инстинкты говорили ей о том, что это важно, заорала так громко, что с непривычки была готова к немедленному своему разоблачению и обнаружению. Но её потрясённый крик, как и всегда, остался без внимания ничего не подозревающей Селесты.

Сто шестнадцать лет! Дебби выглядела максимум на зрелые пятьдесят, едва тронутые первым дыханием старости! Пегаска с замиранием сердца припомнила одни из самых первых своих измышлений насчёт возраста здешних обитателей. Теперь становилось понятно, как Дебби получила сначала должность ведущего научного сотрудника, а затем пошла дальше. Её внешность была обманчива! Ей всё это время было как минимум на тридцать лет больше, чем казалось на первый взгляд!

Обрели смысл и одни из всевозможных технологических установок, натыканных в убежище едва ли не на каждом углу, но ускользавших своим назначением от разума Дэринг. Чтоб у неё теперь хвост отвалился, если какой-нибудь из этих видов не был предназначен для замедления старения или вовсе омоложения. Смерть эти пони не победили, пегаска знала точно: урывочно помнила, как с почестями кремировали почившего когда-то академика, состоявшего наполовину из седины, а наполовину — из морщин. Дэринг тогда вскользь оценила, что старик дотянул до сотни лет. А с новым знанием не постеснялась бы дать ему и триста!

«Конские перья, — прошептала она у себя в мыслях, — получается, с такой продолжительностью жизни все находящиеся здесь учёные могли смело и спокойно вести такой масштабный эксперимент от начала до конца! Теперь всё ясно: они отправляли праомег рожать уже лет в пятнадцать; на их глазах успевало смениться поколений десять, и я больше никогда не слышала ни о каких бунтах. Получается, рождавшиеся жеребята просто смирялись с 'несвойственными' им органами и принимали их уже как должное. Впрочем, было бы странно, если бы не принимали: я припоминаю и припонимаю, хе-хе, что в них каждый раз галлонами вливали соответствующие гормоны при начале полового созревания, да ещё и пытались придать им накопительный эффект, который, по словам Селесты, не сработал… Что не мешало опытам идти гладко, без сучка и задоринки, каждый раз успешнее и успешнее… О моя Селестия, я попала в прошлое! — Дэринг ментально схватилась за голову. — И, несмотря на все мудрёности вроде технологий и наук, это действительно прошлое, потому что идёт от отсутствия омег и альф к их изобилию, которое я видела всю жизнь! Почему всё так запутано?».

Тем не менее, изобилие омег и альф длилось не так уж долго. До экспериментов оплодотворять в этом мире могли только жеребцы, а вынашивать и рожать — только кобылы. Как только омег и альф накопилось достаточно, чтобы без проблем восстанавливать численность населения, новому поколению жеребят начали возвращать их «исконные» роли, альфьи фенотипы присваивая жеребчикам, а омежьи — кобылкам, не дав им даже толком развиться до фаз личных запахов, течек, гонов и прочих атрибутов. Сделано это было потому, что ромейский исследовательский центр дал добро на выход на поверхность через пять лет, и учёные, несмотря на преклонные года многих из них, уже предвкушали возвращение к нормальной жизни, в том числе — в вопросах гендерной идентичности своих сограждан.

На это время Дэринг Ду снова впала в анабиоз. Только начав понимать, что тут творится, она рисковала упустить важные детали, но считала это допустимой жертвой, потому что альтернативой было наблюдение за ежедневной жизнью Селесты, а зрелище это было не самое приятное с точки зрения культуры пегаски. Она не смогла удержаться от искушения заставить себя полностью воспринимать «свою» земную пони как омегу, потому что выносить этот пустующий гештальт второго пола было психологически тяжело, и расплачивалась за это регулярными разрывами шаблонов.

В родном мире Дэринг омеги пусть и были централизованы на рождении и воспитании жеребят, но оставались свободными: у них были хобби, работа, друзья и прочие радости нормальной, полноценной жизни. Селеста же, даже обладая схожими привилегиями, безнадёжно напоминала инкубатор, и это было отвратительно.

Она не видела ничего плохого в том, чтобы раз за разом давать оплодотворять себя, рожать жеребёнка и не растить его самостоятельно, а отдавать в специальный бокс и позволять выращивать до трёх-пяти лет искусственно, с гормональной терапией и развитием геномных мутаций, от себя поставляя не любовь и ласку, как это принято у омег, а лишь молоко. По прохождению некоего биологического этапа малыши возвращались ей, и она никак не могла полноценно испытывать к ним, внешне свалившимся из ниоткуда после такого перерыва, материнские чувства. Она не обращала внимания на нередкие выкидыши или младенческие смерти своих жеребят, дежурно сообщая об этом наблюдавшим её учёным и без сантиментов идя на следующее оплодотворение, и на фоне каждый раз содрогавшегося от трагичных новостей Хуана смотрелась ещё более бесчувственной и неживой, чем была на самом деле.

Один раз Дэринг удалось застать разговор, в котором Селеста нехотя, явно слишком устав, признавалась:

— Я люблю своих жеребят, знаю, что должна любить. Но, чёрт, иногда, когда вся эта орава набрасывается на меня всем скопом с какой-то ерундой, когда я просто пытаюсь научиться играть на виолончели или лепить горшки, мне хочется завернуть их всех в одеяло и задушить.

— Бери со слонятами, оно плотнее, — посоветовал в ответ Хуан, глазом не моргнув.

Общалась она разве что с ним, с родителями да с теми же учёными, которые в жеребячестве обучали её и ставили на ней опыты, а теперь просто ставили на ней опыты. Мисс Эдуардз, окончательно постаревшая, уже насиловала её практически в открытую — больше не стирала память, а всё происходящее обыгрывала как «наш с тобой маленький секретик». Поначалу Дэринг думала, что привыкшая к подобному Селеста пропускала изнасилования мимо сознания, благо, это было возможно делать благодаря их «лёгкой» форме, никогда не превышавшей планку петтинга. Но, когда Хуан, искренне ужаснувшийся происходящему, собирался преподать старой бывшей педофилке урок и отомстить за свою подругу, которую, кажется, искренне любил, несмотря на её эмоциональную инвалидность и дикость обстановки, Селеста строго запретила ему это делать.

— Тебя что, устраивает, что она с тобой хуевертит?! — взревел он в тот раз от ярости, непонимания и обиды вместе.

— Нет, но кому какое дело? — отрезала земная пони, и пегас понял, что спорить в таком запущенном случае попросту бесполезно. — Она не причиняет мне вреда, а если ей это нравится — то пусть, мне не сложно.

— Хочешь сказать, тебе не зашкварно?!

— Нет, — ответила кобылка, с жеребячества принимавшая посторонние предметы во все отверстия от красноватых точек уколов на венах до влагалища.

Более того: Селеста вообще считала, что ей повезло. Она стала первым рождённым в «цивилизованной» части убежища жеребёнком: поэтому её ценили, любили, помнили и выделяли. Такое же уважение, как к ней, выказывалось ещё всего к нескольким первенцам других учёных, решившихся на эксперимент после Дайаны и Дебби; но уже их потомки не получали никакого особенного отношения сверх необходимого. Они признавались ценными, не знали отказа в уходе и образовании, но их имена легко могли позабыть или перепутать, поскольку рождались несчастные едва ли не потоком. Самые «непопулярные» жеребята и вовсе приучились отзываться на порядковые номера с буквами в начале. Поначалу у них были только номера; затем, примерно в десять-пятнадцать лет, перед ними вставали либо α, либо ω — своеобразный символ инициации. Несмотря на успехи в магической генной инженерии и репродукции, буква, на удивление, подбиралась не для всех; эти пони-исключения оставались бесплодными, какая бы гормональная терапия к ним ни применялась. Но неспособность воспроизводить себе подобных у них компенсировалась выдающимися интеллектуальными способностями, проявлявшимися в результате крайней меры в попытке даровать им фертильность — корректировки хромосом «на живую», и они без лишней драмы направлялись в ученики к профессорам, получая во избежание дискриминации от «омег» и «альф» собственную уникальную букву перед номером: β.

Присваивалась она и жеребятам, которых получилось перевоспитать из диких триплоидов в способных к диалогу пони. Достигалось это, однако, такими значительными изменениями их генома тем же методом «на живую», что к прямому размножению таких бет не допускали во избежание лишних рисков, даже если фертильность была в порядке. Зато их биоматериалы охотно брались для других линий, так как способствовали уменьшению числа неуправляемых дикарей среди рождавшихся и улучшению интеллекта у жеребят от самих учёных.

А Селесту все знали по имени; ей посчастливилось появиться на свет до введения практики с присвоением живым пони номеров и затем войти в эпоху возрождения понийской цивилизации кобылой-омегой, способной рожать, как делали кобылы до гражданской войны, и потому нормально вписаться в обновлённое общество. Тем не менее, она бы не отказалась получить свой идентификационный код хотя бы для того, чтобы татуировкой набить его на круп вместо кьютимарки. Даже безымянные подопытные жеребята рано или поздно получали свои метки, а Селеста — нет. Помнящая теорию о том, что её предназначение осталось во внешнем мире, она ждала выхода наружу с величайшим нетерпением. Эта перспектива возвращала её к жизни, выдёргивала из сонного и безрадостного существования племенной омеги, была единственным, что толкало кобылку мечтать и выдумывать, подыгрывая Хуану, состоявшему из этого, напротив, целиком и полностью. В редкие свободные минуты она читала через тонкое пластмассовое устройство — планшет — тысячи спрятанных в нём старых книг, погружаясь в старый мир и примеряя на себя самые разнообразные роли из него.

Дэринг Ду не пыталась разделить этот энтузиазм, каждый раз ощущая, как её серым холодным киселём облепляет тоска. Селеста, сама того не подозревая, была глубоко несчастной кобылкой с отчаянно пустой жизнью, и пегаска в её голове не могла примерить ни неё никакую роль — ни искательницы приключений, ни изобретательницы, ни художницы, ни даже селекционера — кроме столь же несчастной подопытной крысы.

— Мам? — время от времени, когда ощущение безысходности и рока петлёй сдавливало её шею, робко интересовалась Селеста у Дайаны или Дебби, словно ей снова было скромных десять лет. — В чём моё предназначение?

— Изменить пони и спасти их, — неизменно ласково отвечала ей что одна, что другая, и копыта гладили её персиковую гриву — нежное или сильное.

Никто больше не выходил на поверхность, предпочитая выпускать разведывательные дроны, компактные юркие устройства с четырьмя глазками камер, непонятно, от чего больше работающие — от магии или от просвечивающих шестерней внутри да винтов снаружи. Позже, правда, выяснилось, как они изготавливаются. Селесте на глаза попался единорог, который просто свалил основные запчасти в кучу, а потом заклинанием упорядочил их и придал все нужные свойства от полёта до навигации, буквально придав своему колдовству устойчивую физическую форму, не нуждавшуюся в постоянном обновлении. Дэринг подумала, что вот это надо обязательно запомнить, как-нибудь принести в её родной мир и запатентовать. Пегас, изменивший мир магии — вот это будет фурор.

Оставшиеся внутри пони полностью погрузились в подготовку к исходу из убежища: стягивали с гигантских бронированных машин полотнища брезента, проводили техосмотр, систематизировали присланные с дронов данные о погоде, рельефе, почве, просчитывали маршрут и постепенно собирали с собой всё, что могли унести для новой жизни на новом месте. Им предстояло заново выстраивать цивилизацию, и это не могло не будоражить кровь. У психологов ожидаемо прибавилось работы, даже личных моральных дилемм.

Новые генно-модифицированные поколения в последние годы перед отбытием оказались освобождены от ставших привычными репродуктивных обязанностей, но выдумали себе личную миссию и теперь тратили свободное время на попытки наладить контакт со своим «диким» ответвлением. Селеста иногда наблюдала за ними. Часто к ней присоединялся Хуан, приобнимая крылом, утыкаясь носом в затылок и ностальгически интересуясь:

— Помнишь, когда-то и ты точно так же пыталась привлечь моё внимание, засовывая копыта в решётку?

— Не льсти себе, я никогда в тебя не целилась, — фыркала она в ответ, радуясь, что пегас не может видеть растекающийся по лицу смущённый румянец, но не подозревая, что он и без прямого взгляда знает его бледный, акварельный оттенок. — Знала бы, что ты поставишь мне шишку на голове — вообще бы обходила тебя за три отсека.

— Чтобы я не стал тем, кем я стал? Тянет на преступление средней тяжести против времени и хронологии.

— А если бы знала, что ты вдобавок нахватаешься умных слов и будешь пихать их в дело и не в дело, вообще нашла бы способ заварить к тебе дверь.

Дэринг нравилось наблюдать за их шуточными перепалками, но моменты интимной близости были чем-то…

Отсутствие настоящего вторичного пола играло решающую роль в том, как воспринималось их соитие. Не чувствовалось химии — ни в каком из смыслов. Эти пони не обладали характерными запахами, и нечему было смешиваться в воздухе, чтобы родившийся аромат сигнализировал, совместимы они или нет. Так же навязчиво, как попытки ассоциировать окружающих с омегами, альфами или бетами, Дэринг пыталась предположить, чем же именно они бы пахли. На ум лезло зелёное и пурпурное, но ничего не клеилось к пегасьей и земнопоньей шерсти, ничего не приставало и не раскрывалось — и Хуан, и Селеста вплоть до моментов своей исключительной близости всё ещё оставались для её инстинктов плоскими фигурками из иссохшей древесины. Секс двух заготовок не будоражил кровь, внушая лишь недоумение и лёгкую брезгливость этой бессмысленной жарко-влажной возне.

Нет резона прикасаться ртом к губам, шерсти и коже, не имевшем ни запаха, ни вкуса. Языки казались сделанными из шершавого полотна. Мурашки, пробегавшие то и дело от ощущений — и те виделись не более, чем подделкой, искусной, но совершенно безжизненной. Так же могли бы совокупляться те неповоротливые на вид машины, на которых предполагалось ехать к будущему очагу новой цивилизации. Ну, или трупы в печи крематория.

Хуже всего были повадки Селесты. Она будто сама понимала неполноценность происходящего и потому не могла разделить восторг и благоговение Хуана; они оставались для неё так же непонятны, как для Дэринг — любой половой акт без малейшего представления о запахе и точном вторичном поле друг друга. Такое чувство, что Селеста, как и незваная альфа в её голове, не могла толком возбудиться без этого. Она мокла, потому что должна была мокнуть, и принимала пегаса в себя, потому что должна была принимать — абсолютно механически, больше ничего. Даже когда она двигалась, целовалась, любым способом, казалось, проявляла инициативу, её глаза смотрели в никуда, будто она душой была далеко отсюда, и ей не было никакого дела до того, что происходит с её телом.

— Тебе хорошо со мной? — время от времени критически интересовался Хуан.

В большинстве случаев это сопровождалось тем, что он играл с остатками смазки Селесты, клеящими его подвижные, гибкие иссиня-зелёные перья, и рассматривал эти полупрозрачные нити так, будто не верил в их подлинность.

— Не понимаю, — каждый раз хмурилась Селеста. — О чём ты спрашиваешь?

А пегас в ответ сосредоточенно прикрывал рот обоими копытами, будто не желал выпускать слова до того, как они оформятся в корректное и неподкупное объяснение, и долго подбирал выражения, но, как бы он ни старался, разговор не давал ничего. Ни тактично-иносказательные примеры, ни прямые вопросы не возвышали Селесту над статусом эмоционального инвалида. Она не просто не испытывала всего того, чего раз за разом стремился добиться от неё Хуан, но и недоумевала, почему вообще должна это испытывать. От чего это должно зависеть, что приведёт её в экстаз, за что зацепиться инстинктам? Дэринг разделяла каждый из этих вопросов, и все они были горестно-риторическими что для неё, что для Селесты. Почувствовать с ней родство и единение выпадало редко, но секс с безвторополым жеребцом был один из таких нечастых случаев.

Порой Селеста честно пыталась найти в себе нечто, что позволит ей так же жадно и сластолюбиво относиться к сексу, как и Хуану. И, когда у неё получалось, чутьё Дэринг Ду снова, как когда-то давно при экспериментах в жеребячестве, будоражила близость настоящей омеги. Теми же вкраплениями, редкими и беспорядочно разбросанными — но они пробуждались к жизни… и вопреки ожиданиям внушали Селесте окончательное и безоговорочное безразличие к происходящему.

Дэринг Ду возненавидела бывшего президента и его окружение с первого взгляда. Не потребовалось ни идентифицировать их как омег или альф, ни разбираться или предполагать, чем они пахнут — хватило лишь посмотреть на это покрытое старческими пятнами алчное лицо, утратившее подвижность и живость из-за множества пластических операций. Оно принадлежало пони, цеплявшемуся за жизнь изо всех сил, чтобы продолжать править — и ни для чего больше. Пока его круп украшают скипетр и держава, на его голове тоже должна лежать корона, и он будет жить любой ценой лишь ради самого факта своего правления, не заботясь ни о чём более. В его выцветших фисташковых глазах не осталось ничего, кроме этой цели, и она бросалась в органы чувств хлеще самого резкого личного запаха.

А он у него, кстати, был. Впервые — не феромонным намёком, сдавливающим голову тревогой и беспокойством, а оформленным сочетанием сигар, коньяка и крови. Принюхаешься — различишь чёрную смородину, кедр, пачули… Президент будто сознательно собирал такой букет, чтобы тот подавлял волю, внушал трепет и заставлял повиноваться.

Дайана и Хуан были теми, кого Селеста неосознанно постоянно держала в поле зрения — оба почувствовали это первыми. Их уши сперва вскинулись, а затем резко опали, плотно прижимаясь к голове, и, если бы не регламент, предписывающий всем видом выражать уважение и почёт, они не преминули бы выразить свой дискомфорт физически, жестами или сразу отступлением. Но они неподвижно стояли, лишь переглядываясь — понимающе и непонимающе одновременно. А ещё — определённо испуганно и даже пристыженно.

Вряд ли стоило благодарить за это одну лишь силу их духа: президент, невероятно дряхлый единорог, которому могло быть и пятьсот, и шестьсот, и семьсот лет — лишняя причина в копилку революции полувековой давности, — больше не мог передвигаться и, кажется, в принципе функционировать самостоятельно. От его грозности и величия остались лишь запах да несгибаемо-надменное выражение лица. В остальном — жалкое зрелище: каждое сочленение тела поддерживалось сегментами инвалидной коляски сложного, но элегантного вида. Вдобавок он весь был перевит светящимися цветными трубками и проводами, уходящими под истёртую охровую шкуру через специальные прорези в строгом чёрном костюме.

Дэринг Ду чувствовала, что только внешние недостатки удерживают и её саму от того, чтобы просто умереть на месте. Если закрыть глаза и попытаться представить президента в молодости… то, как подавлялось и ввергалось в панику от этого сознание, несравнимо даже с впечатлением, какое некогда произвела на неё Дайана.

— Нельсон Гарднер, сэр, господин президент! — зачастила постаревшая высоченная единорожка по имени Фелисити Митчелл, в далёком жеребячестве Селесты отвечавшая за открытие двери убежища. Всё его население собралось у порога сомкнутых пока стальных лепестков, приветствуя телепортировавшихся в центр холла гостей. — Для нас большая честь сопровождать Ваш победоносный выход на поверхность!

— Не забудь упомянуть, что мои жеребята станут отцами-основателями и матерями-прародительницами нового поколения пони!

Голос Нельсона Гарднера звучал странно. Он не мог принадлежать живому существу — лишь кибернетизированному, подвергшемуся множественным модификациям для сохранения базовых навыков и функций. Дэринг не удивилась бы, если бы ей представилась возможность заглянуть в древнюю серую глотку и увидеть тоненько перемигивающиеся платы какого-нибудь голосового чипа, последнего бастиона господина президента перед хрипящей немотой. Из-за всех искажений не было понятно, серьёзен он или самоиронично высмеивает раболепие Фелисити, но при взгляде на его непоколебимо-превосходительное лицо создавалось впечатление, что однозначно первое.

«Вашего папу, у этой пенсии что, есть жеребята?» — критически фыркнула Дэринг, и Селеста, согласно следуя за её мыслью, пошарила взглядом в свите Нельсона Гарднера. Он не сразу зацепился за четырёх подростков максимально болезненного вида. Каждого из них подпирали суровые телохранители в сплошных и непроницаемых тёмных очках, которым, похоже, удалили мышцы, поднимающие уголки рта — иначе молодые задохлики не могли бы стоять. Дорогая одежда, подогнанная строго по дистрофичным фигурам, не могла затенить слабоумных взглядов, неплотно закрывающихся ртов… а ещё явно не она была причиной впечатления о том, что эти четверо были клонированы от кого-нибудь одного.

Мысли Дэринг окоченели, и Селеста тоже перестала дышать. Все четверо были копиями своего отца, отличаясь разве что расой — среди них был один пегас и одна земнопони — и степенью физических отклонений. Самому везучему просто не мешало бы хорошо поесть и выспаться, а несчастнейшая из единорожек будто выползла из материнской утробы, не вытираясь от околоплодных жидкостей и как-то обзаведясь третьим веком. Её глаза были перекрыты полукруглой белесой плёнкой наполовину, как луна при затмении.

— Вы сами от себя их, что ли, родили? — брякнул Хуан, не подумав. И, шутя, сказал правду.

Даже эти безэмоциональные телохранители дёрнули головами и неловко округлили рты, переглядываясь под безнадёжно-чёрным стеклом, а по лицу президента сверху вниз прошла непонятная судорога, на мгновение исказившая дежурную улыбку в перегиб кривого зеркала.

— Именно, юноша, — подчеркнул Нельсон Гарднер с таким видом, будто обращение было самым грязным и неприличным оскорблением. — Я пошёл на великую жертву ради моих жеребят! Доверять этот подвиг кобыле или жеребцу-омеге было бы безответственностью и преступлением! Я сам должен был породить свою смену.

— Я так понимаю, чтобы смена избираемому путём народного голосования лицу была достойной, потребовалась не одна особь, а целых четыре, — уважительно поклонился Хуан, но его стёб был прерван нежно-шоколадной молнией, визгливо застегнувшей рот с правого края до левого. Моргнув, он скосил глаза на модификацию своих губ, и это дало скастовавшей заклинание Фелисити телекинезом отбросить его куда-то на задний ряд встречающих.

— Ну конечно же, — проблеяла она, и дрожь её коленей выписывала перед президентом что-то среднее между книксенами и народными танцами. — И предположить глупо, что кто-то один способен заменить мистера Гарднера! Его многолетнюю мудрость нереально вместить во всего одну голову!

«Пиздец, — не удержалась Дэринг Ду. — Он аж идеальной-не-пойми-кем себя сделал, которая может самооплодотворяться, лишь бы властью ни с кем не делиться? Да у этих заморышей в глазах читается 'пожалуйста, убейте меня'! Ну, кроме той самой мелкой, у неё видно только 'пожалуйста'…».

— Можно сказать и так, — недовольно подтвердил президент. — Мои жеребята по старшинству — Дерек, Бенджамин, Элинор и Кэтрин, следующая ступень эволюции.

Селеста потихоньку накренилась к полностью седой Дебби и краем рта проурчала:

— Так себе релиз, если честно, — чем вызвала смешливый боковой взгляд и еле заметный, но жаркий кивок.

— Полиплоиды, способные самовоспроизводиться. Их не страшит отсутствие партнёра…

— Потому что тут разумнее смириться, — украдкой вжикнув молнией на рту, шепнул пробравшийся обратно на своё место Хуан.

— …им не грозит вымирание…

— Если только ветер не дует сильнее трёх метров в секунду, — присоединилась к нему одна из его дочерей.

— …они — корни нового древа сверх-пони, которые в огне не сгорят, в воде не потонут, родят тройню и пенсию не попросят…

— Конечно, нельзя попросить то, до чего ты не дожил.

По мере пафосной презентации Нельсона о том, насколько универсальны в смысле размножения его детища, сопровождаемой, к тому же, девизом «пони — существо, лучше всех видов на планете Фэном* умеющее приспосабливаться», внутри их семьи множились каламбуры и подколы, и скоро почти все то и дело подрагивали от сдерживаемого смеха, закатывая глаза или пряча за гривами сиблингов отчаянно раздувающиеся щёки и стиснутые улыбки.

— Отставить смех! — внезапно рявкнул тот, которого представили, как Дерека, и, судя по высокому жеребячьему голосу, никак не сочетающемуся с военным приказом, решительным тоном и болезненным видом в целом, ему очень жал собственный хвост.

Это добило Селесту, разогретую шутками семьи, и она заржала в голос, вскинув голову и тщетно пытаясь извиниться громче, чем хохотала. Хуан, всё-таки сумев сдержать собственный смех, укутал её крыльями и прижал краснеющее лицо к оперённому плечу, пытаясь заглушить недопустимое свидетельство крайнего непочтения. Брови Нельсона от такого едва ли не врезались друг в друга на переносице, и он рявкнул, угрожающе звякнув колёсиками тележки в их сторону:

— Дело спасения пони кажется вам смешным?!

— Дело спасения пони смешным не кажется, мы здесь все на этом помешаны, если не видите, — обвёл одним из крыльев толпу за собой Хуан. — А вот над делом спасения Вашего поста можно и…

В этот момент тело Селесты внезапно пронзила острая боль, прожигающая до сердцевин нервных волокон. Даже мышцы её глаз оказались парализованы, но перед тем, как сознание покинуло обоих, расширившееся едва ли не до затылка периферийное зрение успело запечатлеть бегающие по их с Хуаном шкурам ломкие голубоватые молнии, идущие от прижатого телекинезом Фелисити к затылку пегаса устройства. И, несмотря на то, что это длилось всего пять секунд, электрошокер смог обжигающей адской болью растянуть это время на часы.

Они очнулись в лазарете, укутанные в три одеяла, и это было очень предусмотрительно и заботливо: обоих знобило и трясло. Трясло так, что дрожали заодно и пустые стаканы на тумбочках у кроватей, а через пару минут оба поняли, что это невозможно. Посуда дребезжит, потому что двигается весь лазарет в целом.

— Мы в машине, — простучала зубами Селеста, хватая пересохшим языком столь же сухой воздух. — Мы уже в машине. Мы покинули центр.

— Твою мать, — прошипел в ответ Хуан. — Сраный ток. Ебанутый мудила.

— Фелисити. Это была Фелисити.

— Эта паскуда мне тоже никогда не нравилась. Как только она может языком ворочать после такого анус-лизинга?

Селеста невольно усмехнулась и скосила глаза на звук открывшейся двери. Один из их старших сыновей, Бенсон, вечно хмурый и неулыбчивый, выглядел ещё мрачнее, чем обычно.

— Вы, конечно, додумались, — с порога оценил он родителей, крылом разворачивая неким особым образом табуретку перед тем, как сесть между их кроватей — его личный пункт, попахивающий обсессивно-компульсивным расстройством. — Что за цирк вы там устроили?

— Ты просто унылый навоз, Бенсон, без обид, — просипел Хуан и откашлялся, не попадая в ходящее ходуном копыто. — Блять.

— Унылый навоз, который промолчал и теперь может владеть своим телом. Учитывая, какую презентацию президент потом устроил своим телохранителям, я ни капли не жалею, что не присоединился к вашему клоунству.

— Сынок, после презентации его жеребят даже кьютимарка в виде кьютимарки будет смотреться впечатляюще, — поддержала мужа Селеста, и Дэринг Ду приятно удивилась: до этого пусть и в шутку, но она лишь спорила с ним.

— Все от Дерека до Кэтрин родились такими и ничего с этим особенно не могли сделать, — пожал плечами Бенсон. — Но их телохранителей едва ли не вырастили искусственно. Ромейский исследовательский центр брал результаты наших экспериментов, работающих на количество, и модифицировал их так, как считал нужным. За основу они брали структуру пчелиного улья. Теперь у них там есть рабочие пчёлы, солдаты, королева… в их случае — король. И эти телохранители — просто чудовища. Мгновенно анализируют ситуацию, почти не чувствуют боли, управляют своим метаболизмом, они даже радиацию перерабатывают в ядовитую слюну…

— Погоди-погоди, — зачастил Хуан с небывалой тревогой, поднимаясь в постели на локтях даже из своего немощного состояния, — ты сказал… структура пчелиного улья?..

— Да, — наклонил голову набок Бенсон, — а что?

Хуан некоторое время молчал. Он смотрел в пространство, и его взгляд посекундно наливался ужасом и отчаянием. Лягнув, пегас сбросил с себя одеяло и рыкнул:

— Пиздец! Идём! Мы должны… — попытавшись соскочить на пол, он запутался в ногах и не угодил лицом в пол лишь потому, что Бенсон ловко поймал его и поддержал. Всё действительно тряслось.

Они и вправду уезжали. В одной из тех огромных машин, изнутри, как выяснилось, похожих на поезда высокого класса.

— Хуан? — приложила копыто к груди Селеста. Она не рискнула вставать, но повернулась набок, чтобы смотреть на пегаса тревожно распахнутыми глазами. — Что такое, что ты понял?

— Я понял, что нам всем пизда! — прорычал жеребец. Он задыхался, на его лице выступила испарина, и Бенсон всеми силами пытался уложить его, всё ещё шокированного, обратно. — Пчелиный улей! Пчелиный, блять, улей!

— Я не понимаю! — воскликнула земнопони, вконец испугавшись.

— Смотри! — почти закричал на неё Хуан в полнейшем отчаянии. — Как каждая пчела понимает, кем ей быть? Какие обязанности выполнять, какую жизнь жить, кому подчиняться и кого подчинять?

— Информация о том, кем им быть, закодирована в их геноме, — будто держа перед глазами учебник, отстрочила дочь двух первоклассных биологов. — Программа поведения для будущей роли закодирована в ДНК пчелы, и… поэтому…

Она замолчала. Даже Бенсон замер, безвольно выпустив плечи отца, и тот нерпой соскользнул на пол, из последних сил подполз к кровати жены. Его глаза были широко распахнуты в безоговорочном положении, когда он прохрипел:

— Я всегда боялся твою мать. Которая Дайана. Виду не показывал, но боялся, потому что… не знаю, почему, знал, что надо бояться. Её нереально не бояться, хотя я делал вид, что мне вообще поебать. А когда я увидел Нельсона — я вообще чуть не обделался, я тебе честно скажу. Они оба переделали себя в альф, только Нельсон сделал себя ещё… альфовее. Даже с учётом того, что он теперь может рожать, нереально стать больше альфой, чем он, и это пиздец. Я вырос альфой, и я щемил кого угодно, но только не их. А ты — первая омега. Ты — такая же эталонная, как они, только омега. Не способная сопротивляться. Ты не считала ненормальным всё, что у нас творилось, и дело не в твоём воспитании. Ты не просто давала Эдуардз насиловать себя, ты сопротивлялась, когда я угрожал прервать ход насилия и дать тебе свободу! Ты, помнится, восхваляла ромеев за предоставление нам накопительного эффекта? Если уж ваши учёные заполучили место, позволившее им остаться в живых, пока наверху творился сплошной ад — они были близки к тем, кто этим местом распоряжался; а значит, большинство разделяли идеи и мировоззрение элиты. Элита — это Гарднер. Его мировоззрение — вечное и единоличное правление. Он не согласился зачать жеребёнка с кобылой или жеребцом-омегой, он буквально сделал из себя гибрид и клонировал всех своих выблядков внутри собственного тела! И он не только хотел продолжать жить вечно через потомков, он не хотел, чтобы революция когда-нибудь повторилась. А единственный способ предотвратить это — победить идею. Создать нечто, что невозможно пересилить. Биологически ввести обоснование, почему одни должны властвовать над другими, закодировав модели поведения для каждого пони в их ДНК и превратив общество в ёбаный. Сраный. Пчелиный. Улей. Мы проебались, Сэл. Мы сами отдали себя в его копыта. Нет никакой чёртовой экономии в целях создания накопительного эффекта. Мы позволили сделать из наших жеребят и внуков рабов. Мы не едем восстанавливать цивилизацию. Мы едем строить царство мезальянса и дискриминации.

Он обернулся на Бенсона дикими глазами, в которых пульсировали ярость и страх:

— Триплоиды. Где триплоиды из «дикой» зоны? — голос пегаса дрогнул. — Где мой отец?

Сын почти до крови закусил нижнюю губу, бегая взглядом по полу и медленно пятясь.

— Отвечай, — плечи и крылья Хуана опускались в темп трагически заламывающимся вверх бровям. — Блять, отвечай уже!

— Ты не хочешь этого знать, — тихо, но твёрдо отрезал Бенсон. — Просто не хочешь…

— Они… мертвы?

— Нет, — покачал головой пегас. — Но триплоидам не хватило места в машинах. Их решено было погнать галопом… как стадо. И… я смотрел в окно, там… там красиво, и… в смысле… если кто-то отбивался от табуна или специально убегал — его не возвращали обратно. А старики в таких условиях…

— Я понял, — застонал Хуан, жмурясь и пытаясь унять начинающую реветь в душе боль. — Я всё понял… Чёрт… Батя всему меня научил, всё рассказал о том, как было раньше… он не утаил ничего, я только благодаря нему нормальным вырос, а не как другие долбоёбы вместе со мной… он же…

Через пару минут тяжёлого дыхания и задушенных всхлипов, поддерживаемый поглаживающей его по вздрагивающей спине Селестой, пегас сумел с собой справиться и поднял на неё решительный взгляд, затем посмотрев так же на сына.

— Мы должны укокошить Нельсона и его ублюдков.

— Что? Но как? — воскликнул Бенсон, воровато обернувшись на дверь. — Какой в этом смысл? Мы живы и не вымрем — надо этому радоваться!

Хуан пророкотал, чувствительно ударившись лбом в край кровати Селесты:

— Это ваше уёбежищное воспитание! Конечно, у тебя выйдет радоваться — тебя ведь вырастили по генотипу альфы! А что будет с омегами? На каком положении окажутся беты? Мы позволили загнать себя и, что самое главное, своих жеребят в самую хитровыебанную и жестокую ловушку из возможных — давайте хоть не дадим ублюдку спокойно разгуливать на белом свете после такого кидалова!

— Да как ты ему не дашь-то? — фейсхуфнул Бенсон. — Они едут в отдельной бронированной машине, похожей на крепость на колёсах почище нашей! Если ты думаешь, что телохранители его жеребят — громилы, то ты не видел монстров, которые охраняют там его самого!

— Он не будет защищён вечно! — рявкнул в ответ Хуан. — Мы должны выгадать момент и…

— Мой друг, — прошелестела Селеста, тем не менее, заставив пламенную речь пегаса мгновенно прерваться, — мы ничего не изменим. Гены, которые нам присылали ромеи и с которыми мы комплировали собственные разработки, уже внедрены в ДНК. Мы проиграли. Больше ничего нельзя сделать.

— Нет, нет, можно, — просиял Хуан с психопатичным видом. — У нас ещё остались установки и наработки! Мы можем вернуться в исследовательский центр и провести обратные эксперименты! Вывести антидот, и пусть даже мы снова поставим пони на грань вымирания…

Копыто Бенсона тяжело опустилось на плечо отца. Лицо сына не выражало ничего, пока он замогильным голосом выговаривал:

— Пап. Нет. Мы не можем.

Хуан потрясённо обернулся, и под его непривычно-беззащитным, потерянным взглядом сын начал заикаться, вновь пряча глаза:

— Я сначала не понял, зачем тратить столько ресурсов и энергии, доводя магов до фатального выгорания, а теперь мне стало ясно… Нельсон Гарднер сделал так, что никто не сможет вернуться ни в один из исследовательских центров живым. Все исследования, наработки, установки и инструменты для генных модификаций остались заперты глубоко внутри. Вашу работу не удастся обратить никогда.

Будто вселенной было мало того, что и их мир, и мир пони в целом раз и навсегда оказался перевёрнут, прямо под машиной грянул взрыв.

Никто не успел и вскрикнуть. Многотонная неубиваемая карбид-вольфрамовая крепость на колёсах взмыла в воздух, как цирковой скакун к огненному кольцу, расшвыряв всё находящееся внутри себя по потолку и стенам, и с оглушительным грохотом покатилась по земле, сбивая пламя, но попутно зарываясь в неё наполовину.

То, что Селеста, Хуан и Бенсон выжили в таком сплавном месиве — чудо. Знакомая Дэринг, но не знакомая земной пони зубодробительная боль взорвалась в сломанной задней ноге: на неё, неловко оказавшуюся в распахнувшемся зёве дверного проёма, пришёлся удар кувыркающейся в воздухе деревянной кровати.

— Ёбаный в рот, — поражённо пробасил Хуан, вылетевший куда-то в коридор и теперь встающий на дрожащие ноги с потолка перевернувшегося вместе с машиной помещения. — Это что ещё за…

Селеста открыла глаза и мгновенно ослепла. Зашипев, она закрыла лицо передней ногой и принялась часто моргать, но белоснежная вздувающаяся серыми и жёлтыми ноздрями пелена никак не уходила с поля зрения.

— Она очнулась! — сразу раздался голос Лилиан, одной из её внучек. Как Селеста умудрялась запоминать их всех от имён до степени родства — Дэринг Ду ума не прикладывала, но частично эти знания при необходимости перекочёвывали и ей. Присутствовавший в самом начале её «попаданчества» ментальный барьер между их рассудками с каждым годом продолжал истончаться, медленно, слой за слоем. — Ба, не шевелись. У тебя нога сломана. Задняя правая.

— Что произошло? — промычала Селеста, морщась от вездесущей яркости. — Убавьте свет…

Неловкая пауза.

— Эм, ба. Боюсь, не выйдет. Мы не контролируем эту штуку.

— Как это — не контролируете, не говори ерунды. Машина управляется так же, как исследовательский центр: найди рубильник и…

— Ба. Посмотри наверх, только осторожно, из-под копытца. Я тоже так поначалу попалась.

Селеста послушалась рекомендации. Она убирала переднюю ногу с лица медленно и осторожно, с каждым фрагментом движения щуря глаза сильнее и сильнее. Но вот они начали привыкать к свету — и земная пони ошеломлённо застыла при виде неохватного небесного купола над своей головой. Он затапливал её светом от часто пульсирующего лучами солнца на середине высоченного свода, затягивал по перистой спирали облаков вверх, туда, где за особенно насыщенным оттенком голубого безмолвно и терпеливо угадывался космос. Ветер, свежий и ароматный, шевелил её шерсть и гриву и будоражил запахами сочных, живых растений.

Коридоры научно-исследовательского центра, в котором она росла, были похожи на болото — и вовсе не из-за цвета. Несмотря на то, что и впрямь слегка отдавал болотом, он смотрелся достаточно приятно и умиротворяюще. Но сами коридоры, облицованные им через металл стен и неизвестный материал потолков и пола, создавали впечатление угрюмой засасывающей трясины. Слепые повороты и длинные ходы виделись воронками, а уходящие цепочкой вдаль постепенно размывающиеся светильники — фосфорными огнями, заманивающими путников на гибель. Дэринг Ду они навевали именно такое впечатление. Но Селеста, росшая там на протяжении реальных, не разбавленных милостивым анабиозом, лет, не знала ничего иного. И теперь вид настоящего бескрайнего неба, пробудившего в пегасьем сердце тоску по полётам, вызвал у неё приступ агорафобии.

Она в подступающей панике зажмурила глаза вновь и с хлопком опустила копыто обратно, а затем вцепилась обоими в матрас. Дэринг Ду недвусмысленно ощущала настоящий страх земной пони и впрямь оказаться затянутой в небесную пучину… а ещё перед её глазами всё ещё пульсировало солнце. Раскалённое добела, стреляющее лезвиями лучей в разные стороны, оно становилось жёлто-красным по мере того, как обрушивалось ближе и ближе к ней…

Дэринг Ду тут же заинтересовалась, почему вокруг ничего не выжжено, и кто сменял день и ночь, если все единороги в большинстве своём спрятались под землю. Кажется, фанаты Найтмер Мун, сами того не зная, только что проспорили фанатам злого альтер-эго Селестии, как бы оно теоретически ни звалось**: вечная ночь опаснее, чем вечный день.

Селеста потрясла головой и посмотрела вбок через крохотную щёлочку век. Трава широко и плавно колыхалась перед её носом. Очертания тонких зелёных стеблей растрепались фетром от излишней близости к глазам земной пони, но перевёрнутая гигантская машина, вокруг которой плелись хороводом понурые жеребцы и кобылы, представилась даже излишне чётко — с этим столбом серого дыма, загибающегося кверху из-под покорёженного, смятого в гармошку капота.

— Что… — лежащая на боку голова Селесты выписывала еле уловимые круговые движения, свидетельствовавшие о крайней степени недоверия и ошеломлённости. — Что произошло?

Дэринг Ду, по правде, разделяла её невысказанное мнение о том, что такого монстра даже с курса трудно сбить — не то, что опрокинуть.

Лилиан длинно горестно проурчала, выражая те же самые настроения.

— На нас напали, — она перешла в поле зрения бабушки, чтобы жестом посоветовать той посмотреть в другую сторону. — Вон те.

Селеста покорно повернула голову, справилась с рябящей волной расфокусировки и прикусила кончик языка.

— Мы назвали их драконикусами.

Длинное салатовое тело неподвижно раскинулось в выжженном пятне травы, сразу бросаясь в глаза. Ветер ерошил остатки его подпалённого меха, но, как ни странно, никаких запахов, кроме приносимой пыльцы, не разгонял.

— Они всё это время обитали под землёй, а вибрации и грохот от машин вытащили их на поверхность. Они начали нас взрывать, и нам пришлось их уничтожить… Но они наделали много ущерба. Не ты одна ранена. А оружия у них никто не видел — они своими копытами… или лапами… швыряли и огонь, и лёд, и чистую энергию, и даже, представляешь, что-то сладкое! Копыта склеивало и рот, невозможно просто! Хоть и вкусно. В общем, президент сказал, что сильнее и могущественнее этих существ не видел даже он. И ещё он забрал себе пять уцелевших машин. По одной для себя и на своих жеребят. Они уехали вперёд, а нам сказали ремонтироваться и догонять их. Оставили пару охранников. Кажется, это худшие их охранники, потому что они зачем-то сунулись в тоннели, которые оставили после себя драконикусы — и вот уже три с половиной часа их нет.

— А… Хуан? — выдохнула Селеста.

— Дедушка вместе с ремонтниками. Он разбирает остальные машины, чтобы починить какую-то одну, на которой мы поедем.

— А мы разве уместимся все?

— Нет, но то, что останется от других, возьмём на прицеп и поедем… как уж… паровозиком. Классно?

— Ага…

— Надо только дождаться охранников. Как думаешь, они вернутся?

Селеста никак не могла оторваться от обозревания. Она прежде не видела ни единой природной вещи из тех, что её теперь окружала, но у неё были книги, планшет и фильмы. Земнопони знала названия каждого явления — ветер, напугавшее её солнце, трава — но не могла в них по-настоящему поверить. Что уж тут говорить о драконикусе, чьё мёртвое тело вилось широкими изгибами среди травы.

Среди смотревшихся фантастически обширных открытых пространств, пролетающих птиц и ползающих букашек он выглядел наиболее невероятно, походя на огромную кислотно-зелёную лапшу, состряпанную из частей тел разных животных. Хвост был надломлен у основания, словно у ящерицы. Пять конечностей, нелепо вытянутых звездой во все стороны, принадлежали не похожим друг на друга видам от пумы до паука. Лишь морда, даже очень-очень отдалённо смахивая на понийскую, однозначно отсылала к драконам, что и стало причиной соответствующего названия. Из-под верхней губы стекало к земле по три волнистых клыка с каждой стороны рта, когти на одной из лап всё ещё впивались глубоко в землю, словно были готовы продолжить прокладывать эти три борозды. Крылья, пусть и переломанные, всё ещё не вызывали никаких сомнений в своей способности поднять в воздух такого гиганта.

— Я думаю, — сглотнув, ответила наконец Селеста в выжидательной тишине, наполненной сухим шелестом трав, — они не вернутся.

— Да и в пизду их, — выдохнул Хуан, шлёпаясь крупом на край матраса.

Земнопони подпрыгнула больше от неожиданности, чем от пружинистости. Глубоко погрузившись в изучение драконикуса, она не заметила, как пегас, перемазанный машинным маслом, но на ходу вытирающийся очищающей тряпкой, подошёл к ней. Он выдохнул, чистым уголком промокнув пот со лба, и устало, но по-доброму посмотрел на Селесту:

— Как ты? Нога не болит?

— Нет. Я на неё даже не смотрела.

— Ну и отлично. Марша хорошо загипсовала, значит, раз не беспокоит. Мы закончили ремонтировать это говно, можем выдвигаться.

Селеста кивнула:

— Гарднер, наверное, успел не очень далеко уехать.

— Наверное, — согласился Хуан. — Но в любом случае пусть катится в пизду. К мысу Нордкин мы не поедем, пусть чалится там самостоятельно.

— Что? — воскликнула поражённо земнопони, даже вскочив на импровизированной постели. — Но куда же мы тогда отправимся?

Хуан порылся среди разложенных рядом вещей и зубами поднял карту. Разговаривая сквозь неё, он вслепую указывал пером:

— Мы с Дайаной рассматривали не единственный пункт назначения, мы подбирали варианты. Мыс Нордкин — хороший вариант благодаря своему расположению и залежам полезных ископаемых в таком количестве, что на них одних можно выстроить город под стать старым…

Дэринг Ду не могла не знать карты. Она дошла до того, что была способна с первого раза нарисовать очертания материков и основных объектов на них с фотографической точностью — разумеется, отсутствие в некоторых местах гор или иной узор переплетения рек не могли сбить её с толку. Загадочный Мыс Нордкин оказался ей знаком по географии Кристальной Империи.

«О. Мои. Богини», — щёлкнула упавшей челюстью она.

— …Но есть ещё и плато Мурен. Оно находится не так далеко от нас и не такое богатое по сравнению с мысом Нордкин, что, в сущности, первые годы будет не так важно. Плато намного плодороднее, и климат там мягче — идеально для земледелия. Прежде, чем возводить небоскрёбы, нам сперва понадобится построить амбары и наполнить их. Гарднер оторвался от простых пони века назад и перестал это понимать. Он привык к тому, что всё появляется по мановению копыта.

— Да, — слабо хихикнула Селеста. — Как будто не ясно, что еда выращивается в ультрафиолетовых садах и должна пройти обработку, прежде чем попасть на стол.

Тяжёлая длинная пауза плюхнулась между ними, опустившись за выпавшей изо рта пегаса картой.

— Что ж, это будет сложнее, — кашлянул Хуан, закатив глаза. — Твоим матерям действительно не стоило недооценивать тех пони, которых они забрали из резервации, и то, что они могут рассказать.

— К слову, где они? — забеспокоилась земнопони и лишь сейчас додумалась попробовать подсчитать знакомых вокруг себя, а не количество ног драконикуса.

— Мы ехали в одной машине, они обе уцелели, — крепко взял её за плечи копытами Хуан, привлекая внимание к своему сосредоточенному лицу. — Дебби сильно ударилась головой обо что-то и теперь всё время спит, но колдомедики говорят, что это нормально, и она поправится. Лежи, не вставай, у тебя нога. Сейчас организуем караван и поедем.

— А Гарднер ничего не заподозрит, почему мы так долго? — прищурилась Селеста и вздрогнула при виде нехорошей ухмылки, змеёй скользнувшей по губам пегаса.

— А кто ему о чём расскажет? Два охранника в подземелье, где связь почему-то совсем не ловит?

Леденящей кровь манерой Хуан поднялся с матраса. Ничего особенного, движения как движения, но после его слов в них моментально различилась выверенная, хладнокровная, пригодная лишь на одно злодеяние плавность.

— Если уж он так был уверен в своих солдатах-переростках, — язвительно добавил в пути до отремонтированной машины пегас, не оборачиваясь, — оставил бы всего парочку с собой, а не с нами. Грузитесь! Отправляемся.

Селеста боялась возмездия со стороны президента. Хуан был прав: раз уж учёные сумели заполучить безопасное место на время апокалипсиса — они были близки к богатейшей и могущественной верхушке, способной это место предоставить, и разделяли её идеи. Именно они и воспитывали земную пони, преднамеренно или невольно привив ей мысль о том, что те пони — действительно их спасители, великодушные и мудрые, а самое главное — всемогущие и карающие. При всей своей покорности и замкнутости земнопони не была глупой. Она понимала, что сделал Хуан, и строила предположения одно ужаснее другого, чем им это грозит.

Но дни шли спокойно, постепенно стекаясь в месяцы и перемежаясь ночами, в некоторые из которых Селесте всё равно снилось солнце. Падающее, пылающее, с до того раскалённой сердцевиной, что та чудовищно ревела, поражая планету песнью неперерабатываемой радиации, а кости ничтожной земной пони испаряя в прах. Но то — лишь сны.

А они должны бы быть реальностью, потому что, Дискорд подери, Лилиан была права: никто действительно «не контролирует эту штуку». Солнце двигалось по небу само по себе, день и ночь сменялись без помощи магии, и даже погода требовала самых минимальных корректировок. Дэринг Ду смотрела и диву давалась, сама заражаясь параноидальным страхом Селесты на тему падения солнца, когда оно собственными силами опускалось за горизонт, а утром вдруг как ни в чём не бывало поднималось обратно. «Кто же им управляет?» — ломала голову альфа, пытаясь найти хоть какой-нибудь намёк вокруг. Но нет. Все жили так, будто это нормально.

Выходцы из научно-исследовательского центра построили дома, вырыли колодец и распахали первое поле. Они нашли время даже для составления первой системы учёта, изготовив друг другу паспорта, в которых в знак начала свободной и счастливой жизни отказались от лабораторных обозначений «альфа», «омега» и «бета».

Тем не менее, эти подразделения не выходило изгнать полностью: они так или иначе проявлялись в поведении, речи и решениях пони. Альф было видно по амбициозности, громкости, бесстрашию, стремлению доминировать и многим подобным чертам, омег — по кокетливости, часто умудрявшейся граничить со скромностью, хрупкости и ранимости, хитроумию и озорству, а беты, казалось, не выделялись ничем из этого, но просто сосредотачивались на своей работе и выполняли её безукоризненно, вкладываясь в неё с аномальным перфекционизмом и честностью. Даже одевались они в свободную, но застёгнутую до последней пуговицы и обшитую карманами одежду, чтобы ничего не мешало и всё было под копытом, в отличие от омег, затягивавших свои тела независимо от пола в обрисовывающие фигуру наряды с фасоном как можно интереснее и необычнее, или альф, тянувшихся к громоздкой брутальной атрибутике и закатывавших ногава, воротники и низ так, чтобы продемонстрировать чёткие мускулы на ногах, крупе и груди.

С той же смелостью, называй их альфами или нет, они презентовали себя всегда, везде и во всём. Они не стеснялись громко заявить о себе, умели разрекламироваться и даже не думали преуменьшать своих достоинств. Там, где им не хватало компетентности, опыта или удачи, они брали харизмой, уверенностью и наглостью. Легко завязывали новые знакомства, укрепляли связи, вычерчивали сложную сеть взаимоотношений с явственным «кодексом чести».

На их фоне пони с фенотипом омег вычислить было нетрудно. Не такие яркие, зажатые и боязливые по сравнению с альфами, они быстро отправлялись на задворки и могли не мечтать выстроить головокружительную карьеру. Для большинства из них основным планом выживания становилась роль мужа-домоседа или жены-домохозяйки, пока решительная жена или пробивной муж продвигаются по службе. Лишь недавно основанный город не располагал ни обширными средствами, ни статусными местами для большего, но было понятно: предпосылки для появления альфонсов и содержанок заложены. Влияние гормонов не утаить никакими предзачаточными магическими корректировками. То тут, то там, но они вылезут наружу и покажут себя.

Дэринг Ду было интересно наблюдать за зачатками знакомого ей общественного строя: насколько она понимала, до гражданской войны и экспериментов с геномными мутациями судьба пони решалась некими совершенно иными образами, мало связанными с их полом — хоть первичным, хоть вторичным. Но то была тайна, покрытая мраком, а теперь постапокалиптическая жизнь шла своим чередом, как по учебнику.

Несмотря на гладкость обустройства новой земли, Дайана недовольно поджимала сухие губы и качала головой:

— Топлива не хватит надолго. Это сейчас всю тяжёлую и грязную работу за нас выполняют механизмы. Если не найдём где-нибудь скважину — ноги до крупа сотрём. А Хуан не скважины ищет, а стада тарпанов.

— Хватит называть так моих родственников, — закатил глаза пегас и пожал плечами с самым непричастным видом. — Это просто так выглядит, хорошо? Ты-то вообще шарахаешься в поисках разумной жизни среди архаров и зебу, или как нам их теперь называть — овец и коров? Нашла только пару любопытных мутантов, которые ускакали от тебя на двух задних ногах, размахивая многолапчатыми передними — спасибо, поржал. Но это тоже не скважины. Чья тогда вина в том, что табуны триплоидов, скотину и мутантов найти легче, чем нефть и газ?

— Да ты даже приборы с собой через раз берёшь, геолог хуев!

Селеста невольно усмехалась, каждый раз видя их споры. Пусть Дайана и материла её мужа на чём свет стоит, по-настоящему никогда на него не обижалась, прекрасно понимая: да, табуны отбившихся при переходе пони распространённее, чем потенциальное топливо. А привязанность Хуана к этим ведущим истинно дикий, первобытный образ жизни группам ясна и прозрачна, как слеза: он рос среди них, не привык лицезреть в самом неприглядном второй сорт и надеялся, что увидит где-нибудь чудом выжившего отца. Но то было вряд ли. Долгожительство этих пони было всего лишь долгожительством, но никак не вечной жизнью: Дебби на старости лет не пережила того удара головой.

Её смерть не вызвала в Селесте практически никаких эмоций. Эта вещь в её глазах смотрелась как точно такое же естественное и закономерное событие, как необходимость ежегодно рожать ради всеобщей благой цели, что, конечно, вызывало у Хуана вящий ужас. В итоге он старался просто не думать о бесчувственном цинизме своей жены, отдаваясь либо работе, либо поискам, либо защите.

Их поселение ещё несколько раз встречалось с драконикусами, но больше те не появлялись из-под земли. Доказывая функциональность своих исполинских крыльев, существа либо пролетали над новоявленными зданиями и разлинованным на грядки и борозды грунтом, любопытно косясь на них, либо спускались прямо на импровизированные улицы и вступали с пони в контакт. Разговаривала с ними преимущественно Дайана, чувствующая себя в опасности даже прикрываемой из укрытий направленными на незваных гостей прицелами оружия.

Драконикусы в принципе внушали страх и беспокойство. Они были как минимум в четыре-пять раз больше любого жеребца, и это не говоря уже о прославленной магической мощи. То ли не подозревая, какое впечатление оказывают на пони, то ли целенаправленно пугая их, длинные несуразные создания щелчком пальцев наводили в поселении хаос, оживляя предметы или заставляя еду петь и высказывать своё особое нелицеприятное мнение, и от души хохотали над результатами шуток. Пони сжимали зубы, терпели и звали кого-нибудь из учёных-единорогов, чтобы те своей натренированной магией развеяли чертовщину и вернули вещи к привычному порядку. Открыто спорить с гигантскими магическими существами, взявшимися будто бы из ниоткуда, мало кому хотелось. А Селеста держала в голове ещё и то, что они, пони, убили одного из драконикусов, и рано или поздно кто-то захочет за него отомстить.

Дайана, тем не менее, сумела прояснить главный вопрос. Один из драконикусов, носящий длинную седую бороду, но говорящий писклявым голосом маленькой кобылки, и назвавшийся Жующим Кожу, охотно согласился её просветить.

— Нас сделало Древо Гармонии, — улыбаясь во весь плоскозубый рот и уверенно полагая, что таким образом проявляет дружелюбие, ответил он. — Когда снаружи начало трещать и греметь, и мир оказался опоганен и отравлен, оно создало нас, чтобы мы очистили его.

— Хочешь сказать, — повела рогом единорожка, будто отчерчивая итог, — когда наш Коди Форстер пошёл активировать всевозможные оружейные базы, ваше Древо Гармонии взялось исправлять это?

— Конечно! Только не оно — наше, а мы — его. Мы все — Древа Гармонии: и мы, и вы.

— А что это за Древо Гармонии, где находится и что делает?

— Оно растёт в центре Фэнома, корнями охватывая мир, — пафосно обвёл небо длинный крысиный хвост Жующего Кожу, — наблюдает за ним и помогает ему в час беды. Мы появились из него, чтобы питаться всем, что его отравляет!

«И, судя по тому, что именно включала ваша диета, не повлиять на ваши мозги это не могло», — рассудила Дэринг. Но Жующий Кожу внезапно нахмурился, повернулся прямиком к Селесте и стегнул хвостом по земле, будто смог прочитать мысль, спрятанную в голове внутри её головы, после чего вернулся к своей жутковатой, но доброжелательной улыбке и направил её вновь на Дайану.

— Ага, — опасливо кивнула единорожка. — Понятно. Так, значит, центр планеты. И вы прибыли из-под земли. А нефть вам по дороге наверх не попадалась? Такая чёрная жижа.

— О, конечно, попадалась! — закивал Жующий Кожу с искренней радостью. — Самое вкусное, что мы пробовали! Мы её всю выпили!

— Всю, — кисло повторила Дайана с полувопросительной интонацией и выражением потери на лице, наполовину таким же безнадёжным и душераздирающим, как над могилой Дебби.

— Ну, нет, конечно, не всю, — уверил её драконикус. — Нефть — это кровь земли. Нельзя выпивать всю.

Последовавшее молчание дало понять, что по той же логике Жующий Кожу не откроет поселению расположение последних нефтяных очагов, и Дайана неслышно заскулила.

— Она не может быть кровью земли. Нефть лежит в никак не соприкасающихся друг с другом бассейнах. Можно сказать, что это отстойники с отходами Фэнома.

— При этом вы не задумываетесь, что лежит в нефти и что она может дать Фэному на самом деле, кроме энергии, дыма и огня, — хитро прищурился Жующий Кожу, но не дал никаких расширенных пояснений. Дайана вздохнула.

— Что ж, похоже, нам придётся готовиться к по-настоящему трудным временам, — подумала она вслух. — Без топлива будет несладко, либо придётся переходить хотя бы на уголь. Ладно, а почему вы решили познакомиться с нами? Хотите заключить какую-то сделку?

Жующий Кожу задумчиво провёл змеящимся хвостом по земле и низко пропел, пуская по спине Дайаны мурашки, а по крови — комки льда:

— Нет. Это просто весело.

Единорожка прекратила беседу без каких бы то ни было церемоний, попятившись от драконикуса под его позабавленным взглядом. В этот момент Селеста, расхаживающаяся после перелома и случайно засвидетельствовавшая эту беседу, наконец подошла ближе.

— Извините, сэр, — вежливо обратилась она к Жующему Кожу, уже занесшему лапу, чтобы щёлкнуть пальцами цапли и телепортироваться, как он всегда передвигался. — Вы, кажется, очень много знаете об этом мире.

— Ах-ха-ам, — согласно протянул драконикус, вознаграждая земную пони глубоким элегантным кивком, но из его глаз не уходили подозрение и обида. Дэринг сжалась.

— Я должна была получить свою кьютимарку много лет назад, — выдвинула вперёд пустое лавандовое бедро Селеста, — но её до сих пор нет. А я непременно хочу получить её!

— Непременно? — переспросил Жующий Кожу.

— Просто обязательно.

— Хм-м, — вновь проурчал он и упёр в её лоб под мягкой чёлкой подушечку среднего пальца на обезьяньей лапе. Несколько секунд он стоял так, шаря взглядом по кучевым облакам. Селеста, вопреки тайным опасениям, ничего не чувствовала. Да и метки на крупе не появилось.

— Есть способ узнать, в чём моё предназначение? — спросила она, устав ждать.

Наконец драконикус снисходительно улыбнулся.

— Похоже, это ты уже знаешь — навсегда изменить пони и спасти их. Формулировка более чем размытая, но не переживай, — лапа въехала с её лба вверх на макушку и покровительственно похлопала. — Я обещаю, ты обязательно успеешь получить свою кьютимарку.

Он подмигнул, щёлкнул птичьими пальцами и лопнул в воздухе, как мыльный пузырь. Селеста тяжело вздохнула, безнадёжно сбросив разлохмаченную голову. Похоже, старо-молодой телепат просто прочёл аналогичный эпизод из её памяти.

С этого момента кошмары о падающем солнце не оставляли земную пони ни на ночь.

От обосновавшихся на мысе Нордкин пони время от времени прилетали дроны с посланиями: сперва это были небольшие дисплеи, затем, видимо, когда былая элита вкусила прелести самостоятельной жизни — экономные записки. Хуан ловил их и не отпускал обратно. Дроны шли либо на запчасти, либо на перепрошивку, и затем использовались на нужды их собственного поселения. Сообщения в основном гласили об изменениях в численности населения на краю материка, новости об успехах, а в самом конце содержали требования о немедленной отправке туда провизии или стройматериалов.

— Ага, ща-аз, — довольно протягивал он каждый раз, спутывая бечёвкой пару винтов на дроне, чтобы тот не улетел в самый неподходящий момент, и отправляя письма в растопку.

Однажды после требования в письме появилась угроза отправить войска и взять своё силой. Этот дрон Хуан единственный отправил обратно, прикрепив ответ: «Вашего здесь ничего нет. Можете присылать своих обдохлевших без жрачки воителей, чтобы вашего и там ничего не осталось. Нас здесь две с половиной тысячи».

Лжи или тактического преувеличения тут не было. Численность населения на плато Мурен увеличилась больше, чем втрое, за десять лет с момента прибытия. Время от времени табуны или одиночки из дикарей забредали к теплу домов и запахи пищи, прямо как их невезучие предки в годы после катаклизмов — и кто-то оказывался достаточно симпатичен цивилизованным, чтобы привлечь их остаться в качестве мужа или, что чаще, жены. Пробовали использовать и в качестве рабочей силы, но Дайана резко запрещала разводить рабство и строго карала за попытки пойти поперёк её слова в этом вопросе. Против связи и даже брака с дикими же она не возражала: вне лабораторий задача зачать жеребят усложнилась в разы, и лишние кобылы городу бы не помешали.

Даже в научно-исследовательском центре для появления шансов на это в пони с первыми признаками начала полового созревания галлонами вливали соответствующие гормоны, которым позже ради экономии попытались придать накопительный эффект. И хотя он так и не проявился ни у кого из потомков, и без вспомогательных препаратов наступление беременности всё ещё виделось чудом, успех по сравнению с годами апокалипсиса было сложно отрицать. Всё ещё оставались бесплодные пони, а плодовитые порой рожали бесплодных, но курс определённо наметился на выправление. Прогресс сдвинулся с мёртвой точки: мощная гормональная терапия в прошлом осела на кобылках в настоящем, дав им шансы принести здоровое потомство. Вид пони и, в частности, Промислэнд имел все шансы успешно возродиться. В том числе — благодаря тем самым дикарям. Судя по экстерьеру некоторых из них, они произошли аж от выживших после гражданской войны в резервации пони, не согласившихся уйти на опыты под землю, сохранивших своё разнообразие и тем самым разнообразящих генофонд нового поколения.

В качестве преемницы Дайана, умирая от старости, выбрала не свою любимую старшую дочь или её мужа, а одну из их внучек. Селеста вновь легко перенесла похороны, больше погружённая в мысли и сомнения. Вот её родителей отлучили от омолаживающих установок в убежище — и они угасли быстрее, чем могли бы с ними. Как будто, оказавшись на грешной земле, оторвались от благословения вечной жизни подземных райских садов.

Почему же это никак не действует на неё, хотя они с Хуаном ровесники, и его грива уже начала вылезать от ушей?

— Ну просто, блять, прекрасно, — проворчал он в шутку, покосившись на супругу во время церемонии передачи полномочий их внучке. — Теперь нам тут официально нечего делать. Предлагаю дёрнуть в экспедицию и медленно ёбаться с ума, наблюдая за дикими племенами. Эти придурки вернулись к родоплеменному строю, прикинь? Но каким-то образом плодятся, как кролики, почище наших. Скучно не будет.

Селеста посмотрела на свой всё ещё пустой круп и флегматично пожала плечами. Она явно согласилась, потому что наблюдение за себе подобными, только иного склада ума, ради обретения метки ещё не пробовала. Наверное, это в принципе была последняя вещь, которую она ещё не пробовала.

— Как? — уронила очки с кончика носа Мисти, глядя попеременно то на дедушку, то на бабушку, когда они пришли к ней с известием о том, что покидают город. — Мы собрались контакт с Нельсоном налаживать, куда вы уйдёте от нас в такой момент?

— Подальше от Нельсона и уйдём, только не от города, а от его основателя, — буркнул Хуан, скорчив брезгливую рожу. — Это ж что надо о себе возомнить, чтобы в свою честь целый город назвать.

— Так город переименован в Кристальную Империю его вторым сыном, что, конечно, амбициозно, но вполне позволительно для пони, сумевших восстановить целый космический корабль. А сам Нельсон уже два года как умер.

— А дело его живёт, — резонно возразил пегас и приобнял Селесту крылом, уводя её на улицу. — Давайте, не скучайте тут. Мы через пару дней смоемся. Знаешь, я подумал, — сказал он жене уже за порогом, — что, когда шизанёмся достаточно, можем сами притвориться дикими и пожить среди них.

— А когда мы шизанёмся достаточно? — поинтересовалась Селеста.

— Когда сможем спать на голой земле без мешка и начнём лениться термически обрабатывать пищу, а также думать: зачем готовить блюдо, если можно съесть ингредиенты этого блюда — всё равно в желудке всё точно так же перемешается.

— Короче, ты уже.

— Присоединяйся, — щёлкнул перьями Хуан, завлекательно выставив указательные на Селесту.

После более чем цивилизованного города, в котором за последние годы появились, к тому же, журналистика, услуги юриста и проституция, смотреть на племена, с диким ритмичным уханьем танцующие вокруг костра, и вправду было такой экзотикой, что сама Дэринг «присосалась» к сознанию Селесты на долгие годы. Её пессимистичные ожидания не оправдались: вольная жизнь чисто с Хуаном оказалась неожиданно весёлой. А то, что он был пегасом и наловчился обращаться с облаками, создавая микроклимат, даже отсутствие крыши над головой развоплощало из ряда проблем. Поэтому пара беспрепятственно кочевала следом за интересующими их племенами, заключала между собой безобидные пари и наслаждалась походной романтикой.

Невероятно, но в таких условиях Селеста наконец начала раскрываться и походить на живую пони, а не искусственно созданный инкубатор. Она заинтересовалась Хуаном и его взглядами на мир, что-то начала перенимать, призналась, что на самом деле печалится из-за смерти матерей — просто не знает, как это выразить. Ей приходилось плакать, но лишь в жеребячестве, из-за обыкновенных, незатейливых и глупых порой причин. Открываясь внимательно слушающему её пегасу в свете звёзд и под треск костра, она успокаивалась и обретала душевную гармонию.

А племена проходили стадии развития, как по учебнику. Чем больше становились их общины — тем ощутимее усложнялись отношения между членами, порядки и социальные устои. Наблюдать за этим было иронично, поскольку они всё ещё находились в зачаточном состоянии, и цивилизованные сделки сопровождались проявлением альфьей сущности, никогда, в отличие от омежьей, не знавшей удержу. Жеребцы во многих конфликтах могли не драться, а лишь обнюхать друг друга, сравнить запахи и на основании их решить, кто сильнее и на чьей стороне правда. А чтобы утвердить границы своих владений, вожди тёрлись о стволы деревьев или даже землю и оставляли отпечатки личного аромата — тяжёлого, насыщенного и будоражащего. Но постепенно признаки богатства и успешности выходили за рамки поддающихся маркировке запахом количеств и явлений — и тогда у пони появились счёт и письменность, которые Селеста и Хуан изучали издалека забавы ради.

На этом моменте Дэринг взволновалась. Всё, что они видели, впервые напомнило ей то, что она уже знала по своей прежней жизни. За исключением того, что атрибуты и артефакты, попадавшие в копыта земной пони и пегасу, были новенькими, неповреждёнными и не несли здесь и сейчас никакой ценности, кроме потехи более развитым существам, это были древнейшие свидетельства зарождения цивилизации, которые когда-либо встречала Дэринг, бесценные в её родном мире. Она поняла, что дождалась начала ветки, которую может прямо привязывать к себе. История свернула на знакомую тропу, и пегаска припала к зрению своей носительницы жаднее.

— Замечала, какие у них имена забавные? — хихикал время от времени Хуан.

— Думаешь, это имена? — присоединялась к нему Селеста в сезон, когда фрукты перезревали и бродили, упав на землю.

— Квик Хуф. Они слишком часто это повторяют, глядя на кого-то из соплеменников, чтобы это не было именами. Квик Хуф! На полном серьёзе!

— Да? Ну, в таком случае, я недавно слышала… Флэш Лайт***!

Оба заржали.

«Фух, наконец-то имена нормальные пошли, можно не ломать язык», — с облегчением выдохнула Дэринг Ду.

В какой-то момент произошло то, чего никто не ожидал застать. Селеста и Хуан утрясали завтрак неспешным шествием по весеннему перелеску. Приблизившись к тому месту, где следовало затаиться за кустами, чтобы своим появлением не нарушить естественный порядок вещей внутри общества часто встречающихся в этих местах диких пони, оба заметили, что здесь непривычно громко. Непривычно — потому что пели птицы.

Пегас и земная пони переглянулись, без слов, как научились за годы, сообщая друг другу, что это выглядит странно. Все животные были дикими и пугливыми; лишь появившись вдалеке, пони уже очищал от мелкой живности вроде тех же птиц пространство на ярды вокруг себя. Его общество могли терпеть лишь кошки, собаки и мелкие грызуны, родившиеся от тех домашних питомцев, которых пони заботливо сохранили в живых ещё с жизни в убежищах. Теперь птицы, завидев двух копытных вторженцев, сердито чирикали на них и улетали. Но они здесь были, хотя крикливое племя неподалёку должно было их распугать.

— Может, — неуверенно предположила Селеста, — они ушли, пока мы спали?

— Это кто ночью передвигается, когда все хищники на охоте? — пожал плечами Хуан и просто двинулся вперёд, решив: не увидит — не узнает. Земнопони тенью потянулась за ним и в какой-то момент врезалась лицом в резко распахнувшееся и распушившееся крыло. — Блять. Нет. Не смотри. Ох ты ж ёбаный ты нахуй…

Селеста чихнула в сторону от щекотнувших нос седых перьев и слегка гнусаво поинтересовалась, отмаргиваясь:

— Что там ещё?

— Пиздец какой-то. Серьёзно, отвернись, ты ж никому башкой черепа не разбивала, тебе такое видеть не надо.

— И что ты планируешь делать, приберёшься, пока я не вижу? — фыркнула земнопони, окончательно избавляясь от зуда, взялась обоими копытами за остов крыла и насильно опустила его вниз. — …Ох, мать.

В центре угасающего кострища, обложенного серыми гладкими камнями, колебался овальный огонёк, напоминая бледное пламя траурной свечи. Примитивные переносные палатки и шалаши были пусты, перед двумя из них лежали тела жеребцов с заметно раскроенными головами. В зубах земного пони Селеста, проглотив тошноту, заметила окровавленную мотыгу, а его остекленевшие глаза запечатали в себе неизбывную ярость.

— Это драконикусы сделали? — еле справляясь с желанием отправить завтрак обратно, предположила земнопони.

— Нет, вряд ли, — покачал головой Хуан, осторожно ступая на территорию стоянки. — Разве что у кого-нибудь из них критически отбило фантазию. Или укусил бешеный хорёк. И то, и другое маловероятно.

Пегас принюхался. Всегда, заходя в тупик разумом или глазами, он призывал на помощь обоняние. Ведя носом по ветру, как собака-ищейка, и перепрыгивая тела, Хуан начал вышагивать вдоль основных тропинок племени.

— Розмарин, — внезапно обронил он.

— Что?

— Пахнет розмарином. Не то, чтобы сильно, но… кровь уже остыла и почти не замечается, а розмарин — тоже. Значит, когда кровь ещё была тёплой, им разило километра на полтора — иначе не объяснишь. Настолько лёгкие запахи быстро выветриваются, а нам тут есть с чем сравнить.

— Но откуда здесь розмарин? — скептически подняла бровь Селеста, и по тому, как далеко она отвернула голову от места трагедии, можно было посчитать, будто она его разыскивает. — Не слишком ли мягкий запах для дикарей? Может, всё-таки драконикусы?

— Может, всё-таки драконикусы, — не стал спорить Хуан. А потом стал. — Либо мы можем пойти по этому следу и выяснить. Вот с этого места он уходит цепочкой в том направлении. Я полетел — догонишь!

Селеста прикусила губу, глядя на то, как её уже пожилой муж поднимается в воздух и думает, что летит очень быстро, хотя земная пони способна угнаться за ним прогулочной рысью. У Дэринг Ду каждый раз замирало сердце, стоило понять, что она никогда ему об этом не сообщит и будет шаркать копытами по земле, зевать и считать ворон, чтобы через добрых десять минут после прибытия Хуана первым «догнать» его с вываленным языком и бурно вздымающимися боками.

Кто-то стоял под Древом Гармонии. Молочно-белая единорожка с волнистой розовой гривой рассматривала его искрящимися фиолетовыми глазами и не могла сдержать улыбку.

— Луна, — позвала она. — Луна, я нашла его!

Она находилась в системе подземных пещер. Из стен выступали гигантские тёмно-малиновые драгоценные камни, слишком большие, чтобы можно было вытащить их и унести, не разбивая. Да и то возможность как-либо их повредить представлялась маловероятной: всё от каменных сводов коридоров до крупных трещин внушало монументальность и нерушимость. Тьма царила здесь, глубоко под землёй, но мягкий магический свет драгоценных камней немного разгонял темноту, а гигантское светящееся кристальное древо, солнцем раскинувшее неподвижные ветви, и вовсе служило маяком.

То ли на его свет, то ли на голос единорожки из непроглядно-чёрного поворота вылетела Луна. Миниатюрная пегаска не имела рога и развевающихся космических волос, но была в остальном точной молодой копией той самой принцессы Луны, которую Дэринг знала в последние несколько лет своей жизни и попросила открыть ход к Колыбели.

— Нашла его? — восторженно повторила она совсем не царственным голосом, звенящим от восторга, и возбуждённо выполнила петлю над полом: — Как здорово! Жующий Кожу не соврал, вот те на!

«И тут Жующий Кожу, — подивилась Дэринг Ду. — Знать бы ещё, где они с ним пересеклись. И… это сон, не так ли? Откуда в мозгу Селесты представление о том, как выглядит Древо Гармонии? Или когда преграда между нашими умами истощается — пройти можно в обе стороны?».

— Если бы он соврал, я бы узнала об этом, — пропела единорожка, обходя Древо с нескрываемым ликованием и трепетом. — Мои папы предполагали, что атмосфера снаружи очищается не сама по себе. Они подозревали это до того ясно, что много раз просили пробурить из убежища тоннели по их расчётам — ровно в эту точку. Поэтому, когда Жующий Кожу сказал, что появился из-под земли, я сразу смекнула, откуда именно. Он, надо признать, удивительно честный для драконикуса.

— Но всё равно время от времени говорит загадками, — со звонким стуком копыт приземлилась рядом с единорожкой Луна, сложив крылья и буквально спрыгнув из воздуха. Можно было заметить, что пятнистый круп ещё был пуст, но сами чёрные пятнышки лишний раз подтвердили её личность. — Что означает «лови своё солнце»?

— Твою привычку так приземляться, Лулу, — внезапно обняла её кобылка, и пегаска захихикала, тут же принявшись в шутку сопротивляться и вырываться, пока молочные копыта ерошили её нежно-голубую гриву.

— Хи-хи-хи, прекрати, Гало! Я не солнце, я тьма, тень и ночь.

— Но характером — чистое солнышко. Особенно когда была совсем маленькой.

— Но я же стала суровее, правда?

— Конечно, — Гало сдержала улыбку и отпустила кобылку. Дэринг же радовалась, что может не прятаться — этого всё равно никто не увидит. Спрятана мало того, что в голове Селесты — так ещё и в её сне. Маленькая Луна была слишком очаровательной, чтобы не улыбаться при виде неё.

Но что она делает так глубоко под землёй со взрослой единорожкой? Путь сюда явно был труден и опасен, а, несмотря на долгожительство, растут эти пони точно так же, как те, на которых альфа смотрела всю жизнь. Будущей младшей эквестрийской принцессе сейчас было дай Селестия двенадцать лет или меньше.

— Итак, давай посмотрим, — встряхнувшись, взяла более деловой тон Гало и начала сканировать дерево фиолетовой аурой. — Если уж эта штука сумела создать драконикусов — она же может призвать их обратно в себя. Свою задачу они явно уже выполнили, мир безопасен и очищен. И если уж Древу так не хотелось, чтобы мы снова вернулись к прежнему уровню технологий, и оно ради этого даже отняло у нас всю нефть — все вышки уже разрушились, и угрозы попросту нет. Вместо этого угрозу начали представлять сами драконикусы, и, если Древо ничего не собирается с этим делать — надо ему помочь.

— И что ты надеешься тут найти? Панель управления? — хмыкнула Луна. Гало саркастически изобразила смех.

— Не знаю. Но мне говорили, что я сильнейший маг из всех живших когда-либо! Если уж нет области, которую я не смогла бы выучить и покорить — может быть, с Древом Гармонии я справлюсь тоже?

Луна сглотнула.

— Не нравится мне это, если честно. Это ведь… не просто какое-то заклинание. Да и кьютимарки у тебя нет, несмотря на то, что ты уже в сорок пять лет обалденно дипломированный маг. Если Жующий Кожу сказал всю правду, мы имеем дело с фундаментальной единицей мира. Возможно, с хранителем. А может, с самим хозяином! Его корни опутывают всю планету — наверное, следует обходиться с ним уважительнее.

— А разве я не проявляю достаточно уважения? — пожала плечами Гало и прервала сканирование, задумчиво приложив копыто к подбородку. — Хм, а как вообще можно оскорбить… дерево?

— Давай не будем проверять, — беспокойно затопталась на месте пегасочка, беспокойно оглядываясь. — Просто поищи ещё немного — и пойдём.

— Хорошо, — развела передними копытами единорожка, и разговор закончился.

Всё оставшееся время, пока Гало ходила вокруг прекрасного бледно-голубого ствола и испытывала одно заклинание за другим, Луна сидела неподалёку, как скучающий пёс, и наклоняла голову то в одну, то в другую сторону, так же, как и Дэринг, не понимая, что именно делает её подруга, и время от времени оглашая это широким вкусным зевком. В какой-то момент Гало зевнула тоже и, потеряв на секунду концентрацию, шикнула на кобылку:

— Ты можешь потерпеть немного и не нагонять на меня сон?

— Но у меня так хорошо получается, — робко улыбнулась Луна, и через «подсоединённый» к Древу с помощью зажжённой ауры рог Гало ощутила внутри какой-то звонкий толчок, будто в стволе был спрятан крохотный колокольчик.

— Ах! Тише! Я что-то нашла.

«Ты сейчас на шажок приблизила Луну к её предназначению, — рассудила Дэринг Ду. — Давай, найди какое-нибудь своё — и оно звякнет ещё раз. Должно сработать, нет?».

От трескучего и переменчивого ощущения отголосков магии голова так болела, словно из личного черепа Дэринг тоже начинал расти собственный рог. Наблюдать за жизнью Селесты было хоть и скучно, но преимущественно не больно, а здесь хотелось сбежать. Теперь Дэринг ещё больше понимала свою носительницу с этими её кошмарами про падающее солнце.

Падающее солнце.

Которое Гало нужно поймать.

«Нет, этого просто не может…» — не успела додумать Дэринг, как гигантский удар колокола чуть не расколол пещеру надвое, звуко-магической волной отбросив гривы и хвосты обеих кобылок, словно порывом ветра. Всё задрожало, с потолка посыпались мелкие камни и драгоценная пыль.

Гало, сражённая головокружением и мигренью, кое-как обернулась, каждую секунду рискуя упасть. Луна металась от стены к стене, как ослеплённая. Единорожку контузило. По губам паникующей пегаски читалось: «Что ты сделала? Что ты сделала?!».

Гало сумела собраться с силами и телепортировала их обеих из-под завалов на землю, чтобы увидеть, как солнце чудовищной кометой летит на них с неба.

Селеста подняла голову, разлепляя склеившиеся губы, моргнула и осмотрелась. Они с Хуаном уснули прямо в поле, друг на друге. И тот единственный след, который им удалось поймать, растаял в открытом пространстве, продуваемом ветрами.

Впредь они часто находили подобные брошенные стойбища с двумя-тремя жеребцовыми жертвами и в конце концов выдвинули предположение, что это — результат некоего ритуального поведения. Возможно, неудачный результат посвящения во взрослую жизнь. Всё-таки, как бы там ни было, мозг триплоидов с каждым поколением развивался лучше и лучше.

— А чего вы хотели, собственно? — закатывал потускневшие глаза Хуан, наблюдая за тем, как бывшие дикари строят первые деревни, налаживают торговлю между ними и учреждают порядок праздников. — Посмотрев на оголодавших, замёрзших и одичавших пони, решили, что они навсегда такими и останутся, заключили их в замкнутое пространство без особых развлечений и возможностей для развития личности, подвергли негуманным экспериментам, включающим изменение их тел, самосознания и самоощущения без какого-либо введения в курс дела, накачали наркотиками, получили от этих торчков жеребят, очень удивились, чего это они какие тупенькие, просто оставили их в замкнутом пространстве без особых развлечений и возможностей для развития личности, прямо как родителей — и дальше по кругу. Ясен хуй, одичаешь в таких условиях! Но вот посмотри: несколько поколений на воле с разнообразным рационом и полным спектром социальных взаимодействий сотворили вполне закономерное, но чудо. Скоро эти ребятки догонят в развитии снобов из твоего города.

— Даже в паровых двигателях?

— Учитывая, что через несколько лет его окончательно заебутся обслуживать в настолько скотских кустарных условиях: да, даже в паровых двигателях.

Они были достаточно осведомлены об успехах и неудачах города переселенцев, поскольку вынуждены были часто обращаться туда за помощью. На старости лет у Хуана чаще начали ныть кости и болеть суставы, и Селеста проявляла редкое неповиновение, не позволяя ему махать на это крылом — ни в прямом, ни в переносном смысле. Их кочевые маршруты резко ограничились доступностью в город на случай очередного приступа боли. Особенно плохо Хуану приходилось в моменты изменения погоды, и земнопони исправно бегала на астрономическую вышку, служившую заодно гидрометеоцентром, чтобы узнать прогноз и заранее запастись обезболивающими мазями.

Один из таких визитов оглушил её.

— Миссис Ричардсон, — она даже не сразу поняла, что обращаются к ней — прорву лет не слышала эту фамилию, — а мы скоро уходим к Кристальной Империи. Шли бы Вы с нами, а?

Земная пони проморгалась, будто забытое обращение перетянуло её в совершенно иной мир, непривычный и незнакомый, и прохождение через барьер требовало отдельной физической подготовки. Она снова взглянула на говорившую с ней единорожку. Одна из её пра-пра-…-правнучек, как и основная часть населения этого города. Она неловко потирала одну синюю переднюю ногу другой, а из-под полы лаборантского халата виднелась нижняя половинка какого-то созвездия.

— Что вы там забыли? — поинтересовалась Селеста как можно мягче.

— К нам в течение трёх лет долетит метеорит диаметром больше семидесяти километров. А Кристальная Империя — с вероятностью в девяносто процентов единственное место, которое не будет поражено.

Дэринг Ду не поверила своим ушам. Она ставила все свои копыта на то, что речь шла о судьбоносном Копыте Инквизитора, упоминавшемся лишь в фольклоре, но не имевшем доказательств в других областях — даже в геологии. Хотя, казалось бы, при таких размерах не сдвинуть тектонические плиты, не оставить кратер и не устроить массовое вымирание попросту нереально. Встретившись с живым упоминанием реальности такой угрозы, альфа была готова заверещать, как маленькая кобылка, кружась по ограниченному пространству черепа своей носительницы.

— В течение трёх лет? — удивилась Селеста. — Не слишком ли быстро? Почему вы не заметили его раньше?

— Он всё время оказывался закрыт солнцем с нашего географического положения, — вздохнула астроном. — Говорят, приборы сейчас совсем не те, что раньше. Если бы не обсерватории Кристальной Империи, мы бы вообще не узнали об этом.

Земнопони нахмурилась:

— Вы уверены, что Кристальная Империя говорит правду? Такие пони, как потомки тех, кого я помню, способны пойти на любое ухищрение ради своих интересов.

— Уверяю, всё изменилось. Императрица Шарон всегда говорила, что наше сотрудничество слишком плодотворно, чтобы быть разделённым таким количеством миль, и намекала на возможность объединения. Пожалуй, самое время принять предложение. Глава Глория считает, что нам лучше быть интегрированными в безопасное место, когда всему живому на остальной части суши, скорее всего, придёт конец. Имперцы проделали большую работу на своей земле, даже большую, чем мы — на своей. Они заслужили своё право зваться Империей, сохранив знания прошлой эпохи и начав приспосабливать их под новые условия. Даже многие из диких племён, если и не поверили в объявление о метеорите, согласились примкнуть к их территории в качестве колоний, чтобы добиться лучшей жизни. Впредь мы тоже будем сотрудничать с ними, чтобы места для жизни хватило всем, и… Я, конечно, не должна указывать Вам, что делать, или сомневаться в Вас… но, пусть даже Вы на самом деле так бессмертны и вечно молоды, как говорят, я не уверена, что Вы выстоите против целого метеорита… Я хотела предложить Вам пойти с нами. Вы — часть нашей истории, и я… я горжусь тем, что мы родственники.

— Спасибо… Но мой муж никогда на такое не пойдёт, — покачала головой земнопони, слабо улыбаясь. — Приползти к потомкам президента Гарднера — да он скорее лично выточит зубные протезы и отгрызёт себе крылья.

— А что же Вы сами? — умоляюще заломила уши астроном. — Разве Вы не хотите жить?

Селеста улыбнулась вновь, ничего не ответив, и покинула растерянную молодую кобылку. Она старалась не думать о том, что на главной площади городка стоит памятник ей во весь рост — ей, но не Хуану вместе с нею. Ей ещё нужно было запастись медикаментами впрок, до того, как способные изготовить и продать их пони покинут свои дома и переедут в Кристальную Империю.

Лишь на выходе она вспомнила свой последний кошмар. Облачённый в новый сюжет и отвлекающий её внимание парой кобылок, он был про всё то же — про то, что прямо сейчас превратилось в угрозу их миру. Не во сне. Наяву. Напрямую. Падающее солнце, комета, метеорит — детали незначительны.

— Миссис Ричардсон, — робко высунула голову за дверь обеспокоенная единорожка. — Три года — не такая уж внушительная отсрочка, а падение метеорита — не растянутый во времени процесс, как эволюция. Одно мгновение — и всё будет кончено. Тело прогнозируемого масштаба не просто врежется в земную кору и пошлёт волну землетрясений и цунами: оно проломит её и устроит гигантский фонтан до небес из самой планетарной мантии. Небо на годы затянется пеплом и сажей, начнётся аномальная зима до тех пор, пока облака не рассеются. Причём дело не ограничится одним только морозом: велик риск изменения угла наклона оси вращения Фэнома, резкий перепад атмосферного давления и множество других вещей, не поддающихся точному предсказанию. Кристальная Империя имеет все шансы выстоять. Её маги проделали невообразимую работу, благодаря которой она отныне недосягаема для любых внешних бедствий вплоть до отдельных вибраций. Масштабная стабилизация, основанная на магии пространства и времени — немыслимый проект! И это — не говоря о непробиваемом щите над ней, способном обеспечивать комфортный внутренний климат! В это невозможно поверить, а нам выпал шанс в таком месте жить. Единственный шанс в жизни. Последний шанс. Пожалуйста… идёмте с нами. Ни у кого из нас нет выбора.

— Когда-то это было моими любимыми словами, — после долгого тяжёлого молчания ответила Селеста. — Но сейчас я верю, что выбор есть всегда.

Мучимая беспокойством и не находящая себе места, она отказалась от первой мысли ничего не говорить Хуану и поделилась с ним всем — и новостями об очередном катаклизме, и страхами, что её затаённое безумие со страхом перед падающим солнцем становится явственнее и могущественнее, раз просачивается в реальный мир. Пегас выслушал её, и его морщинки запали глубже в крайнем выражении мрачности, покрыв лицо запутанной сетью теней.

— Ты права, — сказал он, — я действительно не пойду к Нельсону, как бы теперь он ни назывался. Но ты должна идти, даже без меня.

— Я никуда без тебя не уйду, — просто ответила Селеста, и спокойная уверенность в её голосе поставила Хуана в тупик.

Уже настроившийся на долгий спор, он озадаченно двинул нижней челюстью. Все заготовленные аргументы как-то растерялись перед ровным и несгибаемым лицом. Не сдерживаемые более благородными побуждениями, пегаса объяли страх одиночества и мнимого предательства после десятилетий жизни бок о бок, и он не удержался от искушения мягко улыбнуться:

— Ладно. Мы всё равно когда-нибудь умрём, хах? Давай в таком случае сделаем последнее усилие и попробуем вернуться к Колыбели? Может, мудак-Гарднер всех лихо наебал, и оттуда всё-таки можно достать контр-разработки.

Селеста согласилась. И необходимость этой попытки была подкреплена очень скоро: в пути, даже не слишком значительно отдалившись от городка переселенцев, они стали свидетелями трёх насильственных смертей. Пони какого-то Дискорда начали ни с того ни с сего убивать друг друга — не доводя до геноцида, но это всё равно требовало ответов.

На сей раз тела не оставались валяться вокруг брошенного костра, а удостаивались сносных похорон со слезами некоторых членов деревни, состоящей исключительно из единорогов. После ряда первых инцидентов племена начали раскалываться по расам: пегасы улетали на облака, единорогов тянуло в горы, а земные пони прятались по лесам, где огнём расчищали пространство под земледельческие поля. Но, где бы ни случались смертоносные стычки, обстоятельства гибели их жертв были похожи, будто все три вида племён находились на одной и той же территории. Или начали мыслить по одному и тому же шаблону, что было более вероятно.

Уместная привычка не связываться с дикарями перешла в негласное правило, несмотря на то, что пони, обеспечивающие Селесту и Хуана живой версией шоу «В мире животных», стали намного ближе к тому, что они знали о цивилизации. Поэтому им не удалось бы разгадать эту загадку, если бы не очередная наступившая охота у Селесты — пусть и слабо, но всё ещё подвластной гонгу природы, несмотря на свои лета. Впрочем, о чём тут говорить, если она даже не старела по какой-то причине.

— Мне кажется, — бормотала она, потираясь щекой о плечо Хуана в попытке унять съедающее её беспокойство и жажду, — все те яркие запахи, которые ты чувствовал на местах убийств… это следы какой-то омеги, а не альфы.

Дэринг Ду моргнула, в неверии тряхнув головой. «Подождите. Озарения в моменты эструса — нормальное дело, что ли? — хлопнула она ртом. — Охренеть, если да».

— Не думаю, — поглаживая её по плечам и шее, чем вызывал довольные вздохи, предположил Хуан, — ведь запахи есть только у альф.

— Угу… Но они чаще пахнут чем-то резким и ощутимо сильным, а не сладкими цветами. Притом стойкими сладкими цветами — запах всегда на тех местах был очень крепким. Ты чувствовал его, даже если мы приходили спустя часы после катастрофы. Как он тогда ощущался… м-м… непосредственно в момент?

— Логично. Кто знает, вдруг так оно и может быть.

— Кажется… хах, кажется, мы нашли тот самый потерявшийся накопительный эффект.

— Это какой? — нахмурился непонимающе пегас, сделав свои морщины ещё многочисленнее и глубже. — Напомни-ка?

Селеста повторила модификацию гормонов, которыми в своё время до отказа накачивали юные тела каждого пони.

— Похоже, он всё-таки активировался и начал передаваться, — неловко пожала плечами она, закончив объяснение. — Причём только у диких, потому что их не так яростно подвергали магической предзачаточной корректировке, как цивилизованных. Да и то накопительный эффект проявляется не всегда, не везде и не у всех… Например, когда кобылка становится пригодна к рождению жеребят — она начинает пахнуть, и это побуждает жеребцов вступать за неё в схватки. Ах! И здесь же может лежать ответ на вопрос, почему племена начали делиться по расам — строго пегасы, земнопони или единороги в одной деревне! Потому что так легче конкурировать за кобылок, когда бои ведутся в твоей родной стихии — на облаках, в лесу или среди гор. Иначе жертв было бы намного больше, с таким-то дисбалансом в боевых способностях разных пони, как ты считаешь?

— Я считаю, что пора уже спросить у них напрямик, — мягко ответил Хуан.

— Серьёзно? — моргнула Селеста. — Значит, через неделю мы познакомимся… с пони, за которыми наблюдали больше века? Вернее, с потомками пони, за которыми мы начали наблюдать больше века назад?

— А, вот, значит, сколько мне, — усмехнулся пегас, вставая. Его крыло покинуло макушку земной пони, ласково проведя в последний раз. — Нет, Сэл. Ты пойдёшь знакомиться с ними одна. А мне давно пора уёбывать из этой жизни.

— Что?! — воскликнула Селеста в чистом ужасе, вскакивая вслед за ним и хватая за уже собравшееся шагнуть куда-то в сторону копыто. — О чём ты говоришь?! Мы уже скоро дойдём! И ты здоров! Ты даже в здравом уме! Ты совершенно здоров! Твоими стараниями мы даже ни разу не прост…

— Сэл, — твёрдо прервал он её. — Я пошутил, когда сказал, что вспомнил, сколько мне лет. А я не удивлюсь, если это примерно триста. Без омолаживающих установок, только с имплантами и прочим высокотехнологичным говном, но без омолаживающих установок. Столько не жили даже в самые лучшие времена — вспоминать мудилу-Гарднера мне совершенно не хочется, чтоб его забыли насовсем ему назло. Моё тело просто… засыпает. Оно просится на покой. Мне совершенно не хочется двигаться. Ты делала всё, что могла, но никакая мазь и никакая пересадка не победит обыкновенную смерть. Не победит то, что мне просто пора.

По щекам земнопони, как раз сжимавшей последний тюбик в качестве отчаянного аргумента, сбежала пара слезинок. Хуан нежно стёр их копытами к ушам, словно стремясь растянуть по щекам Селесты улыбку, и ухмыльнулся так же, как много десятилетий назад в изолированном отсеке убежища, только не хвастливо, а, наоборот, очень-очень грустно. У земной пони сердце стукнулось в пустоту, заставив её всхлипнуть.

— Забавно, — с небывалой мягкостью сказал пегас. — Я всё это время смотрел на тебя и думал, что просто так вижу. Что ты в моих глазах вечно юная и прекрасная, а на самом деле — такая же старуха, как я. Как же я рад, что я заблуждался.

— Н-не говори ерунды! — всхлипнула снова Селеста, зажмурилась, прижимая его копыта к своему лицу и вжимаясь щекой в одно из них. — Мы с тобой ровесники!

— При этом я старею, а ты нет. И я собираюсь умереть, потому что больше не могу, а ты будешь жить, — он соприкоснулся с ней лбами, глядя прямо в глаза. — Давай, Сэл. Ты будешь жить, дойдёшь до научно-исследовательского и раздобудешь антидот, чем бы он ни был. Это мой приказ тебе, как от альфы к омеге. Да, так нас никто уже сто лет не называет, но всё же… Это первый раз, когда я благодарен гондону-Гарднеру. В остальное время из этой фишки ничего хорошего не выльется — тут как пить дать, но прямо сейчас я радуюсь своей власти над тобой, потому что могу отдать тебе приказ — и ты его выполнишь. Кто ещё будет использовать это в таких целях, а не чтобы угнетать и насиловать?

— Нет… — выдохнула едва слышно земная пони, подаваясь к пегасу и пропитывая слезами его провалившуюся, одряхлевшую за годы грудь. — Я л-люблю тебя…

— Я знаю, — слабо усмехнулся он, закрывая глаза и прислоняясь щекой к вздрагивающему прижатому лавандовому уху. — А знаешь, когда я это понял? Не когда ты согласилась переспать со мной вместо искусственного оплодотворения и не когда ты родила мне жеребёнка и даже не когда ты подо мной наконец кончила. Я понял это, когда ты начала подыгрывать моим абсолютно дебильным шуткам. А когда там, перед Гарднером, заорала в голос — я вообще перестал сомневаться.

Сквозь слёзы и муку Селеста невольно засмеялась, и этот звук перешёл в нисходящую к смирению истерику, пока она в отчаянии хваталась копытами за плечи, лопатки и крылья пегаса, а тот терпеливо гладил её и покрывал мягкими поцелуями кромки ушей. Дождавшись, пока земная пони ослабеет от эмоций и рока, он отстранил её от себя, неторопливо взбил прибитый слезами кобылки мех на груди и зачесал вперёд остатки гривы.

— Как я выгляжу? — со слабой улыбкой поинтересовался он. Его глаза потухли давным-давно, но сейчас Селеста видела в них отражение огня, который ей самой пока точно не доведётся увидеть, и это далёкое, потустороннее пламя озарило кофейно-бежевые радужки обновлённой яркостью.

— Вдохновляюще, — выдохнула она со смирением и заставила себя улыбнуться в ответ. Новая пара слёз обогнула широко поднявшиеся уголки рта по крохотным дугам ямочек.

— Это не то, что я планировал услышать. Но мне всё равно понравилось.

Он расправил крылья, направив на Селесту долгий взгляд. На несколько мгновений ей показалось, что он передумает, но вот Хуан сомкнул веки и могучим взмахом оторвался от земли. Впервые за много лет, как будто их и не было вовсе… Кобылка, вздрагивая от каждого шумного, но слабеющего раз от разу загребания воздуха, мучительно долго решала, стоит ли ей оборачиваться и провожать его взором.

— Прощай, Сэл. Я всегда любил тебя.

Не распадётся ли её сердце на куски от вида навсегда удаляющейся от неё фигуры единственного близкого и родного существа за больше чем два столетия, или её сердцу, напротив, суждено взлететь от явления чуда, согласно которому Хуан омолаживается обратно по велению чьего-то невероятного божественного вмешательства?..

Когда она решилась, небосвод был пуст, и ветер затягивал единственную брешь в исполинском куполе облаков, подсвеченном изнутри солнцем, никогда не прекращающем падать в её кошмарах.

Звенящая ветром священная пустота не позволила ей огласить округу плачущим навзрыд волчьим воем, и парализующий холод потёк по её венам вместо крови.

Селеста брела, сама не зная, куда. Едва смотрела, куда направляется. Уже было не важно, куда придёт. Если на её пути вставала река — она переходила её вброд, плыла, почти позволяя волнам течения потопить себя, выбиралась по склизкому илистому дну на другой берег и шла дальше, не отряхиваясь. Если путь преграждали овраги — она, спотыкаясь и застревая ногами в ямах, переходила их прямо по дну и продолжала бесцельный путь. Дэринг тревожно вслушивалась в жуткую пустоту рядом с собой: Селеста ни о чём не думала. Она словно выключила всю себя, кроме упорно шагающих ног, оставила растерзанную душу под облачным куполом и шла в надежде наполниться чем-то новым в пути. Чем-то, что не будет рвать её на ленты болью разлуки.

Единственное, о чём земнопони осмелилась подумать — за что. Почему так вышло, что только Хуан должен уйти от неё, а она обязана продолжать жить. И единственное, что приходило на ум в качестве причины этому — прикосновение Жующего Кожу. Ей казалось, что ничего не произошло. Но драконикусы любят подшутить, и никто до сих пор не выяснил, насколько далеко заходят их розыгрыши.

В какой-то момент упершись в горы, она пошла вдоль них и обнаружила узкую тропку. Селеста не задумалась о том, откуда это здесь взялось, и безразлично решила, что по ней можно перейти через непреодолимые хребты на другую сторону — потому протиснулась между скалами и пошла наверх. Она шаталась на подгибающихся и вихляющих коленях, слишком уставших нести её отупевшее от горя тело так далеко. Опасно ведя земную пони по краю всё глубже падающей вниз пропасти, тропинка наконец вывела её на открытое солнцу и ветру пространство и открыла вид на диковинную деревушку.

Приземистые кремовые дома с облупившейся у оснований отделкой, приплюснутые сверху черепичными тёмными крышами-пирамидками, прочно усеивали горный склон с сооружёнными между собой каменными тропинками и не собирались покидать насиженные места. Единороги в курчавых меховых жилетках и шапках несли на боках корзины, наполненные непонятными бледными плодами — может, абрикосами; вдалеке, на зелёных полях, ноздреватыми комками были размазаны стада пасущихся овец. Один из жеребят совсем недалеко от Селесты играл с тряпичной куклой, и земнопони невольно распахнула глаза, когда воспоминание о подобной жеребячьей игрушке всплыло из глубин памяти и принесло краткое облегчение прикосновениями былой чистоты и простоты.

Жеребёнок же повернул голову на хруст случайного камешка под ногой Селесты, скользнул тревожным взглядом по её лбу и бокам и настороженно отодвинулся.

— Здравствуйте, — поздоровался он.

— Здравствуй, — глухим эхом отозвалась она.

— Я Анасини, сын Батаклига и Мэсэ, пастуха и прядильщицы.

— Я Селеста, — озадачилась способом представления земнопони, — Дочь Дайаны и Дебби, двух биологов.

— А чему они тебя научили? — округлил глаза на незнакомые слова жеребёнок и посмотрел на пустой круп земной пони, расширив их после этого ещё больше.

— Всему понемногу, так скажем… А что это за место?

— Деревня Даргавс. Мы богаты овцеводством, ткачеством и ковкой. В твоих краях чем-то мудрёнее занимались?

— Да, — замялась Селеста с неуверенным смешком, — немного мудрёнее…

Прохладный горный ветерок приласкал её подбородок, будто призывая поднять голову и осмотреться. Через пропасть от одной скалы к другой перекинулся подвесной мост из верёвок и дощечек. Дальше пасущихся овечьих стад неподвижно лежала под солнечным небом зеркальная плёночка овального озера. В вершины близких гор прожилками мрамора вмёрз несходящий снег. Пахло прохладой и терпкой зеленью. Селеста закрыла глаза, позволяя чистоте здешней природы омывать себя целительной волной. Прикоснувшись к свежести и лёгкости ветра, она только сейчас поняла, насколько устала.

— Можно остаться у вас? Я больше не могу скитаться, — тихо, но уверенно попросила земнопони Анасини.

Жеребёнок нахмурился:

— Не знаю, тётя. Вы ведь земная пони. Это к старейшине надо. Но в пропасть в любом случае нельзя, даже если согласятся принять.

Селеста согласно кивнула. Немного поколебавшись, Анасини мотнул головой дальше по тропинке и повёл её за собой. Она отвечала недоуменным взглядам занятых своими обязанностями жителей деревни любопытным взором, изучающим и знакомящимся, и уже решила, что точно присоединится к их привычке носить одежду. Не из-за холода, который, правда, действительно здесь чувствовался, а чтобы никто не смотрел на её пустой круп. «Сколько мне на самом деле лет, лучше тоже не говорить», — невесело подумала земнопони, памятуя о том, что для этого поколения пони считается чудом дожить до шестидесяти лет.

Старостой оказалась полностью белая пожилая единорожка, Токсунмаг. «По крайней мере, они не такие дикие, какими могли бы быть», — подумала с облегчением Селеста, рассматривая лишённые пигмента глаза альбиноски. Цвет, неизменно насыщенный красный, им придавали только просвечивающие сквозь лишённую пигмента радужку кровеносные сосуды. Но радость земнопони была недолгой: под строгими кровавыми глазами она не выдерживала теста на пригодность в деревне. Не умела обращаться с овцами, их шерсть скорее запутала бы, чем спряла, боялась высоты и не могла тягать даже ковры, не то, что медные слитки — и это не говоря о том, что не владела магией.

— Узду с мужа снимала? — сурово прозвучал самый странный вопрос из всех, и Селеста могла лишь прижать уши:

— Чего?..

— Ну, и что мне с тобой делать, кобылка? — всплеснула копытами Токсунмаг. — Иль ты задаром собралась свою похлёбку хлебать? Сколько годков, а делать ничего не умеешь. Откуда ты пришла такая?

Селеста пристыженно опустила голову.

— Издалека. Настолько издалека, что Вы мне никогда не поверите… но… Я очень многое знаю! — отчаянно вскинула она уши, шагнув вперёд. — Я могу объяснить практически любое явление в этом мире! Всё, что вам не понятно, я объясню так, словно Вам пять лет!

— Знахарка, что ль? — переложила на свой лад пожилая кобылица.

— Знахарка, — с готовностью кивнула земнопони. — Я могу выучить здешние травы, придумать много снадобий с ними, начать лечить болезни, даже душевные!

— Душевные, говоришь, — прошептала едва слышно Токсунмаг, и печаль в её голосе была громче этого шёпота. Селеста обнадёженно выпрямилась, с замиранием сердца ожидая ответа. — Что ж. Оставайся пока в крайней сакле, она луну как пустует. Поглядим, брешешь ты иль нет. Первым твоим испытанием будет вылечить моего внука, Сусузлуга.

И Селеста заняла пустующую саклю — белёный домик с низенькой крышей-пирамидкой, ничем не отличающийся от десятков других. Внутри он делился стеной с прямоугольной аркой без двери на две крохотные секции — гостевую и жилую, и обе принадлежали теперь лишь земной пони. Она не планировала связывать свою судьбу ни с кем здесь. После смерти Хуана такие мысли в принципе не могли найти дороги в её голову, но всё обстояло немного глубже: Селеста хотела подлечить собственную душу в здешних горах и двинуться дальше, чтобы на вольном просторе решить, что делать с нежданно-негаданно свалившимся на неё бессмертием.

На следующее утро её подняли непривычно рано. Облака спускались с неба к вершинам гор растушёванными ступенями, и солнце пронизывало их перистые нахлёсты, являя дивный рассвет в оттенках фиолетового и персикового. Зевающая и не выспавшаяся Селеста могла бы слиться с горами в его лучах. Токсунмаг ворчала на нерадивую новенькую и награждала её странными, но инстинктивно неприятными эпитетами, однако её взгляд не стыковался с руганью. Эти глаза принадлежали потерянной, подошедшей к границе отчаяния пони, уже не надеющейся найти ответы на свои вопросы. Речь лилась из морщинистого рта машинально, минуя сознание. Селеста почти могла услышать щелчки, с которыми в голове старейшины перебираются варианты распекания молодёжи, поэтому с чистой совестью проигнорировала каждый из них.

Её первым пациентом в Даргавсе стал красивый васильковый жеребец, подвешенный и распятый за передние ноги в подвале старейшины. Его длинная кудрявая грива цвета фуксии растрепалась и слиплась от пота, золотые глаза смотрели с ненавистью и тоской одновременно, рог был туго перемотан бечёвкой в десятки слоёв, напоминая скорее осиный улей, а изо рта не доносилось ни единого связного звука. Селеста, поджав губы, рассматривала в нём всё что угодно от кьютимарки в виде какого-то музыкального инструмента до отсутствующих клинышек в ушах, как после многочисленных дворовых драк, но только не стоящий колом член, весь мокрый от смазки и периодически подрагивающий от пульсации.

— М-мой внук, — развоплотившись из авторитетной главы деревни в подавленную бабушку, слепо махнула в его сторону отвернувшаяся Токсунмаг. — Седьмица уже, как он… взбесился.

— Сколько ему лет? — спросила Селеста, собираясь с духом и направляясь ближе.

— Пятнадцать. Год до обряда посвящения из стригунков в жеребцы не дотянул. И вот что у нас не положено — так это допускать, чтобы юнцы кобылок до обряда познавали. А тут уже и до этого дошло, раз, ну, видишь, какое дело, и никакого толку. Чуть не укусил бедняжку.

Уняв сердце при воспоминании о Хуане, земнопони закрыла глаза и глубоко втянула ноздрями воздух. У неё не было такого нюха, как у него, но тесное замкнутое помещение за целую неделю смогло собрать достаточно запахов, чтобы кое-что рассказать даже её слабому обонянию.

Среди жеребцового мускуса, естественного при такой дикой эрекции, смутно угадывался запах кедровых орехов. Селеста моргнула. Вероятно, на самом деле он был несколько мощнее, но ни она, ни тем более старая кобыла не могли уловить его. А кто мог? Земнопони надолго задумалась, всё это время ходя вокруг изредка дёргающегося в путах ослабевшего жеребца и слушая жалобы Токсунмаг:

— Ему сперва, седмицу назад, стало тяжело дышать. Потом из сакли никак не мог выйти, потому как вечно в косяки врезался, а где это видано для жеребчика, который в подброшенные абрикосы дротиками без промаха бил! На следующий день он уже совсем ума решился, перестал узнавать отца и мать, срамить их страшно начал что дома, что на улице — тут-то отец уже его и упрятал. И что ни день — то ему хуже. Тремя днями ранее на него и вовсе глядеть было стыдно, а вой какой от него стоял — грифоны и то не с таким на своих жертв набрасываются.

«Да у него просто гон! — простонала Дэринг Ду, накрыв лицо копытом. Переносить чью-то заторможенность в таких очевидных вещах без испонского стыда было нельзя. — Накопительный эффект проявился как надо! Спроси, кто его истинный — да и всё!».

И она осеклась, вспомнив, что в этом мире ещё ни у кого не встречала статуса истинных. Идеальные парочки видела, их хватало. Но чтобы полностью совпадали и тела, и души, и помыслы, чтобы не нужно было слов и блаженство пронизывало при одном взгляде друг на друга с минуты знакомства до конца жизни — ещё нет.

Селеста прижала уши до треска в голове, а затем вскинула их и спросила:

— С кем он был близок до того, как стал таким? С кем проводил больше всего времени, о ком хорошо отзывался, часто говорил?

— Со своим лучшим другом, Булагом, — моргнула Токсунмаг. — Да только он и сам занемог страшно, как только Сусузлуг здесь оказался…

— Отлично! — просияла Селеста. — Приведите его скорее!

Старейшина вздёрнула брови, замахав на кобылку копытами с протестующими причитаниями, но та, загоревшаяся, гаркнула на неё с такой бесцеремонностью, что Токсунмаг ринулась наверх с прытью, коей ждёшь не от каждой молодой кобылки. В какие-то считанные минуты Булаг был приведён, подпираемый плечом бледной стареющей матери. Это был сильно пахнущий шалфеем невзрачный серый единорог с густыми короткими волосами двух земляных тонов, совершенно не чета своему яркому, темпераментному товарищу, разве что его круп украшал набор символов, обозначавших в здешних местах аналог нот. Он выглядел худым и вялым, но, завидев подвешенного друга, поднял уши и напружинился с дёргающимся от ярости узким ртом.

— Развяжите Сусузлуга, — шёпотом попросила Селеста, — быстрее.

Решив, что терять уже, по большому счёту, нечего — тем более, едва Булаг появился в подвале, буйный сменил хрипящее дыхание на хрупкие рваные выдохи, — старшие пони выполнили эту просьбу и едва успели отойти в сторону. Сусузлуг бросился к серому жеребцу, обвивая его затекшими, не слушающимися передними ногами, утыкаясь носом в двухцветную макушку и наконец замирая. Булаг немедленно вжался в него всем телом, стремясь объять собственными хрупкими копытами в ответ, поднял голову и уткнулся губами в волевой подбородок, в ответ на что получил нежный поцелуй в лоб. На глазах шокированных матери и бабушки оба жеребца принялись, шепча что-то успокаивающее и ласковое, покрывать лица друг друга любящими следами губ, пока не встретились в глубоком чувственном поцелуе, а их копыта, пустившиеся бродить по телам, окончательно не сломали все границы между дружбой и страстью.

— Оставим их одних, — вполголоса посоветовала Селеста и головой толкнула потерявших дар речи кобылиц к лестнице.

Она выходила за ними, путающимися в ногах, последней, и, притворяя люк, успела увидеть, как Сусузлуг бережно укладывает стонущего в предвкушении Булага прямо на холодный земляной пол и торопливо устраивается у того между ног, мгновенно обхватывающих его талию.

Под доносящиеся из по́дпола стоны и влажные шлепки, сопровождающие жаркое, переполненное счастьем соитие, три кобылы пили чай из низких широких пиал. Селеста — сохраняя мягкое превосходительное спокойствие, Токсунмаг и Тантрум, мама Булага — не замечая, что их утратившие способность сужаться глаза почти высохли.

— Надо это остановить, — время от времени решительно подрывалась с места кто-то из них, но каждый раз бывала остановлена весомым и слегка угрожающим:

— Сидеть, — остающейся невозмутимой Селесты. — Лучше скажите: бывало такое в деревне у кого-нибудь раньше?

— Нет. Бывало, конечно, что какая-нибудь кобылка с собой покончит от любви неразделённой или потому, что подобранный родителями жених из копыт вон не мил… но чтобы жеребец жеребца приходовал — это что за срам?!

— Это накопительный эффект наконец проявился, — пробормотала Селеста и кашлянула. — Сейчас вы должны просто поверить мне. Через одиннадцать месяцев Булаг родит Сусузлугу жеребёнка.

Две пиалы, выпав из телекинетических полей, с тонким звоном расплескали чай по плетёной циновке.

— Кобылка, — с опасным нервным смешком поинтересовалась Тантрум, — ты, не иначе, сама…

Её обвинение, не начавшись, было прервано скрипом люка в полу. Трое одновременно накренились, чтобы заглянуть в жилую зону через арку — планировка всех саклей была одинаковой. Из люка сперва вылез Сусузлуг, а затем помог выбраться изрядно помятому, ослабевшему, но нескрываемо-счастливому Булагу, испытывавшему очевидные трудности с тем, чтобы переставлять задние копыта.

— Бабушка, матерь Тантрум, — поклонился им Сусузлуг, обнаруживая восхитительный бархатный голос вместо несвязного звериного рычания. — Простите меня за ложь и сокрытие, я недостойный сын своего народа. Но лучше мне лишиться чести и вашей милости, чем провести жизнь с кобылой, ни одной из которых я не буду дорожить так, как своим другом. Он исцелил мой недуг, и я избавил его от его недуга тоже. Наша любовь вылечила нас вместе. Благословите же её или изгоните нас навеки копыто об копыто! — и он снова поклонился, резко и отчаянно, без былого почтения, а Булаг последовал его примеру, закрыв глаза и прижав уши в страхе.

Селеста беззвучно допила чай и мелодично посоветовала:

— Лучше согласитесь, если две пары рабочих копыт у вас в деревне не лишние.

Она скосила глаза на свой круп. Даже сейчас там ничего не появилось.

Но вместо кьютимарки Селесте были дарованы такие бредовые сны, что она каждый раз по пробуждении несколько минут бесполезно пялилась в стенку, не мигая, какой бы ни была спешка в деревенской жизни. Дэринг Ду в её голове только и успевала подсчитывать образы. Древо Гармонии, бьющее лучом сквозь толщу земной коры в небо. Очень похожий на Дискорда драконикус, ловящий этот заряд в свою ладонь и комкающий его в компактный мячик. Мощный баран со свирепым взглядом и гремучим ошейником, на которого этот мячик специально или случайно падает. Превращение этого барана в гигантскую копию себя, синего цвета и владеющую магией при помощи большого колокольчика-оберега на шее.

— По крайней мере, это больше не падающее солнце, — бормотала себе под нос Селеста, но не переставала при этом параноидально поглядывать в окно.

Даргавс стоял над Колыбелью, окольцовывая её линией горной тропинки и перекинув мост ровно посередине над затянутым туманами дном.

В своё время Селесту увозили от сюда без сознания, всё ещё поражённую ударом электрошокера, и она не могла знать, как выглядела её родина снаружи, но найденные внизу иероглифы и чётко обрисовывающийся заваленный выход из-под земли говорили красноречивее всего. Земнопони достигла места, из которого происходила. Раньше оно называлось как-то по-другому, однако старое название утратило значимость вместе со старым миром. Но сейчас и новому миру грозило перестать существовать. Когда на ночном небе обозначилась, пульсируя, близящаяся горящая точка, она решилась прийти к Токсунмаг. Старая единорожка выслушала её предупреждение и пренебрежительно фыркнула:

— Этого быть не может. Самому маленькому жеребёнку известно, что Солнце и Луна сумели убежать с застолья Бога, и всё, что он мог в них метнуть — уже метнул. Даже отсёк ножом хвост у Солнца, явив землю — что ещё нужно? Не вздумай мне тут подрывать порядок, безрожка. Хватило и того, что ты удумала сунуть свой нос в ущелье. Дьявольские письмена предостерегают нас, бесчисленные кары поджидают внутри — а ты рвёшься туда и рвёшься, и малыши, глядя на тебя, тоже пытаются сунуться — разве за всеми уследишь!

— Да никакие это не дьявольские письмена, — закатила глаза Селеста, — а формулы заклинаний, образующих те самые бесчисленные кары. Их можно расшифровать и снять защиту, а внутри обнаружить то, что ценнее любых сокровищ.

— Вот, опять твои сказки, — буркнула старая единорожка, магией отодвигая её от себя. — Уже жалею, что согласилась принять тебя в деревню! Не успела закончить про падающий метеорит — уже про сокровища начала!

Селеста зарычала, потеряв терпение, и прикрикнула:

— Да у вас недавно внуку жеребец сына родил, можете Вы всерьёз меня воспринять после такого или нет?!

— Это уже случилось, — непоколебимо ответила Токсунмаг. — Я своими очами это видела. Да и то они теперь лишний раз рога из дома не показывают, чтоб не гневить никого, потому что оттого, что это дело случилось, хорошим оно не делается. А ты мне какие-то небылицы из копыт вон страшные сказываешь.

— Как Солнце и Луна сбежали с застолья у Бога — Вы тоже своими очами видели? — напирала Селеста. — Слушайте, я уважаю вашу культуру и всё такое, но всё было совсем не так! Если Вы согласитесь выслушать меня, не перебивая, Вы поймёте всё сами.

Токсунмаг закатила глаза:

— Добро. Но только потому, что уж лучше слушать твою галиматью, чем играть в нарды с тем старым бздуном.

— Ладно, я очень раздражена и говорю без подготовки, поэтому рассказ может выйти путанным. Итак… Несколько веков назад у нас была целая страна, огромная страна, как у нынешних драконов за океаном. И чтобы Вы поняли, насколько она была развита: маги там научились превращать сами заклинания в предметы, которые продолжали бы колдовать эти заклинания при надобности, не забирая энергию творца — вот как! Некоторые из этих предметов дошли до наших дней. Они пережили гражданскую войну, изменившую мир до неузнаваемости и загнавшую нас глубоко под землю. С их помощью мои родители и их коллеги сумели переписать ДНК — это такая крохотная единица в организме, полностью его определяющая, если кратко — и не только спасти всех нас от вымирания, но и приспособить к жизни в новых условиях. Кстати, здесь же лежит ответ на вопрос, как Булаг мог забеременеть, выносить и родить. Короче: благодаря тем изобретениям пони из места, от которого я пришла, сумели предсказать будущее и увидеть, что к нам летит настолько большой метеорит, что способен не оставить камня на камне не то, что от этой горы, но и от материка в целом. Да, сейчас у меня нет доказательств. Но, если мы проберёмся в научно-исследовательский центр, где я родилась, мы найдём хоть что-нибудь, что поможет всем спастись. А если не найдётся в нём — есть система телепортаций в другие! Да! Её не стали закрывать после исхода, проникнуть теперь можно во всех направлениях и в какие угодно убежища!

— Ты собралась останавливать очень опасный метеорит, — хмуро протянула Токсунмаг, — не будучи способной пробраться в, как ты говоришь, собственный дом.

— Да возможно туда пробраться, — закатила глаза Селеста. — Достаточно просто сотворить заклинание так, как я скажу. Я могу перевести текст!

— Только вот магов у нас особо не водится, — проворчала старейшина, грубо отодвигая земную пони с дороги передней ногой. — Ты и то в этой магии больше смыслишь, хоть и безрогая. А мы живём шерстью и медью, а не чародействами.

— А кто тогда живёт чародействами? — не отступала Селеста.

— Бездельники, шатающиеся по свету в надежде встретить кого-то, кому понадобятся их трюки, — отрезала Токсунмаг. — Одним словом, выбора здесь нет.

— Выбор есть всегда, — упорно повторила земнопони и оставила единорожку в покое.

Оставаясь в Даргавсе, она рассчитывала на то, что просто даст отдых уставшим за сотни миль ногам, а затем продолжит свой марш скорби по умершему мужу. Но подобно тому, как умерли её родители, уже через несколько дней в деревне земную пони спасительным саваном окутало прагматичное бесчувствие. Теперь, после десятилетий бок о бок с Хуаном, после сотни лет перенимания его взгляда на мир и умения чувствовать, цинизм приходивших в голову рассуждений откровенно пугал и отвращал. Но её исходная, врождённая, выпестованная в решающий для построения личности период жизни часть тоже всё ещё была здесь. И эта пугающая своей холодностью ось здравого смысла вращалась в её голове жёстко и неопровержимо: к Хуану не прикасался Жующий Кожу, он был безнадёжно стар и слабел день за днём; ещё десяток лет — и он не смог бы сдвинуться с места вовсе, поскольку ничто не может длиться вечно. Кроме, может быть, её собственной жизни отныне.

Кажущаяся простота и примитивность деревенской жизни не баловала Селесту роскошью праздной скорби и самобичевания. Именно её техническая ограниченность, привязанность к обычаям, суевериям и предрассудкам и стала тем, что не дало земной пони спокойно окунуться в депрессию и потянуло вместо этого наверх. Даже для неё, безрогой и «городской», находились дела, которые было необходимо сделать — впрочем, чего ожидать от места, которое дало ей ответственное задание в первые же сутки пребывания в нём, без передышки, без адаптационного периода. Бесконечное движение и занятость — вот были условия проживания в Даргавсе, и эта вовлечённость в суетливое выживание целой деревни не оставляла времени на философско-печальные размышления, на которые так рассчитывала Селеста. Разве что по ночам они настигали её, в несколько минут перед торопливым нырком в сон, где её по-прежнему ждало падающее на землю солнце-метеорит.

По идее, своими знаниями и авторитетом она могла переиначить здешний порядок так, как ей заблагорассудится. Парочка химических опытов над местной культовой медью или физических трюков — и единороги, верящие в солнечные хвосты и застолья у космических богов, склонились бы перед ней, как перед истинной богиней в плоти и крови. Но деревня не прогибалась под неё ни в единой мелочи. Её интеллект и обширные знания здесь ценились только в экстренных ситуациях, когда никто не знал, как вылечить недуг или спастись от надвигающегося катаклизма (Селеста даже успела увидеть пожар: во время грозы молния ударила в чей-то сарай, ветер перенёс искры на дома, и они мгновенно занялись пламенем, не гаснущим под дождём — только когда все смогли взять себя в копыта и, прислушавшись к земной пришелице, общими силами создать над охваченными огнём строениями непроницаемый телекинетический купол, чтобы внутри исчез кислород и не оставил возгоранию шанса, стихию удалось усмирить), но быт упорно не впускал в себя никакую хитрость или вольность, оставаясь таким же чопорным, строгим и традиционным, как в её первые сутки здесь. И Селеста просто приняла это, пока новый объект на ночном небе не напомнил о неважности, мимолётности и хрупкости любых предубеждений, когда всем и всему грозит гибель.

Земнопони знала, что прямой бунт ничего не изменит: её скорее забьют камнями, забыв про изначальную гостеприимную терпимость к её отличиям. Вместо этого она отныне оказывала свои услуги по врачеванию за единственную вещь — при выходе из деревни, торговле с другими племенами, путешествиях и отправлении в новую жизнь нести везде и всюду просьбу найти и призвать в Даргавс одну конкретную единорожку.

По имени Гало.

Селеста не знала, хорошо ли работало сарафанное радио до гражданской войны, но в случае, если не очень, то теперь оно определённо получило своё второе рождение. После её внушительного затупа с постановкой диагноза для Сусузлуга Дэринг Ду испытала гордость и простила ту оплошность: даже не будучи уверенной в том, что не сходит с ума, Селеста всё же рискнула довериться омежьей интуиции. Вопрос, существовала ли эта единорожка на самом деле и каким образом она увидела её во сне, был открыт, но альфе просто хотелось верить в сердечное чутьё земной пони.

Чуть меньше, чем через месяц, Гало и Луна поднимались по узкой горной тропинке. Селеста не поверила своим глазам и чуть не упала в пропасть, увидев вживую героинь нескольких своих снов, но сумела удержаться копытом за стену. Такая же единорожка с такой же розовой гривой, как виделось по ночам, осторожно ощупывала камни копытами, прежде чем перенести на них свой вес, пусть и со страховкой парящей сбоку пегасочки, тоже повторявшей свой облик до последнего сечёного волоска. Но младшая из сестёр не так приковала взгляд Селесты, как старшая. А когда та невзначай вскинула взор, чтобы проверить, куда двигаться дальше, и встретилась с земной пони глазами, обе синхронно замерли, будто пронзённые единой искрой. В опустевшем мозгу Селесты лишь изредка пыталась всплыть из подсознания какая-то ненужная ерунда про фотоны.

— Гало, ты что, высоты боишься? — дёрнула наконец зубами за пояс седельной сумки единорожки заскучавшая над пропастью Луна, и та, что-то невнятно пробулькав и при этом покраснев, неуклюже поковыляла наверх.

Она больше не вела себя осторожно и предусмотрительно, не смотрела под ноги, как раньше — её глаза были прикованы только к земной пони, ждущей в необъяснимом благоговении у поворота к покачивающемуся подвесному мосту. Стряхнув оцепенение, Селеста пошагала ей навстречу вживлённым в копыта за полтора года образом, не спотыкаясь и не рискуя сорваться вниз. Она никогда не ощущала своё тело таким лёгким, несмотря на то, насколько часто проделывала этот путь.

— Гало, правильно? — взволнованно и умоляюще окликнула ещё издалека Селеста.

Они остановились на полпути друг к другу.

— Да, это я, — восторженно отозвалась единорожка, и Луна моргнула, слишком резко хлопнув крыльями в воздухе и начав переводить взгляд с одной кобылки на другую: непонимающий и по-ребячески брезгливый, такой, каким смотрят жеребята на влюблённые парочки, пытаясь показаться выше этой сопливой возни.

Старшие не обращали на её гримаску внимания.

— Селеста, дочь Дайаны и Дебби, двух биологов, — по привычке представилась земнопони и, густо покраснев, захлопнула копытом рот.

Гало над способом представления похихикала, но быстро сдержала себя и ответила, чтобы не смущать её:

— Гало, дочь Ориона и Гэлакси, двух астрономов.

Селеста, убирая копыто с лица, медленно раскрывала глаза и рот, из которого коротко лился едва слышный писк.

— Ты… ты тоже из исследовательского центра? — затрепетала она от радости.

— Нет, я родилась уже снаружи, но зато мои родители ровно оттуда. Из ромейского.

Селеста завизжала уже в открытую, загарцевав копытами так, что в пропасть с шуршанием посыпались мелкие камушки с обочины. Это вызвало у Луны трагическое отвисание нижней челюсти, а у Гало — умиление. Земнопони забыла о семейном недоверии к ромеям, поглощённая радостью от встречи с себе подобной. Чтобы не упасть в кратком радостном танце, она развернулась, жестом позвала гостий за собой и повела их к своей сакле. Проглатывая от волнения буквы и слоги, Селеста по возбуждённо выдыхала между торопливыми шагами:

— Что же получается? Ты пришла прямо из Кристальной Империи? Прямо сюда? А-ах! Твои родители ведь астрономы! Значит, ты в курсе про то, что к нам летит метеорит?

— Да, — спокойно и непринуждённо кивнула Гало и на пару секунд, не глядя, достала магический коммутатор магией из сумки, после чего задвинула обратно. — Они очень испуганно предупредили меня об этом через несколько лет после того, как я отправилась путешествовать, и попросили вернуться назад. Я предложила Луне — о, это моя сестрёнка, познакомься, — полететь обратно без меня, но она выбрала остаться. И вот мы здесь.

— Но почему? — опешила Селеста, обернувшись на ходу и опустив уши. — Тебе всего сорок пять лет, да?

В глазах Дэринг Ду Гало выглядела максимум на семнадцать. Граничащее с шоком удивление, вытянувшее её лицо после этого вопроса, прибавило ей лет семь, и это всё ещё было далеко от названной цифры. Альфа, всё ещё не привыкшая к летосчислению в этом мире, ожидала любого ответа, но не:

— Недавно исполнилось сорок семь, но откуда ты знаешь? Да и моё имя… — она нахмурилась, но будто нехотя, для вида. — И зачем тебе вообще понадобилось искать меня? Я узнала о том, что кто-то ждёт меня в Даргавсе, находясь за сотни миль отсюда. Кто ты?

— Это прозвучит очень странно…

— Давай, — усмехнулась Гало. — Страннее, чем уже, ты вряд ли сделаешь.

— Что ж. Тогда… Я видела тебя во сне. Ты стояла со своей сестрой около голубого дерева, будто сделанного из кристалла, и делала с ним что-то магией.

Луна едва не рухнула в пропасть, когда её крылья схлопнулись по бокам от резко накрывшей волны стресса. Гало, не отвлекаясь от своей прострации, скорректировала падение сестры телекинезом и позволила ей соскользнуть на каменистую землю рядом с собой. Она вышла из ступора первой, быстро посмотрев на единорожку вверх:

— Гасим её в пропасть и валим?

— Нет, подожди, тут что-то особенное, — пробормотала Гало.

— Нас спалили, чёртова ж ты лесбиянка!

— Лулу, выражения! Ты же не в резервацию вернулась, а наоборот! — отчитав сестру, единорожка взяла себя в копыта и без разрешения прошла в саклю Селесты. Та не возражала.

Циновка гостеприимно хрустнула под копытами. Слева к стене было прислонено большое помятое медное блюдо, по бокам от него стояли серые кувшины с огромным круглым пузом, но тоненькими длинными горлышками и изящным дном-коротышкой. Прикрытый ковром сундук откусывал у и без того небольшого входного помещения ещё больше площади, поэтому, чтобы не стеснять взрослых, Луна ловко взлетела на него и удобно уселась. Кобылки же, оказавшись в уединении, просто прислонились к стенам и продолжили разговор.

— Так, действительно, очень странно. Это был один сон?

— Про дерево — один, — кивнула земнопони, занявшая своим плечом косяк у арки к небольшой спальне. Она невольно коротко взглянула на кровать, убранную покрывалом с чьей-то родовой вышивкой — подарок от пациента за вылеченную болезнь. — Но после этого я видела тебя ещё несколько раз, в других сюжетах. Там… всё время что-то безумное творилось, не знаю, как адекватно пересказать.

— Действительно, — вытянула через поджавшуюся нижнюю губу Гало, — я бы тоже не смогла. Но как? Как ты могла подсмотреть за нами через сны?

Селеста пожала плечами.

— Ещё мне постоянно снится, что солнце падает с неба. Снилось с тех пор, как я… очень давно снилось. Почти всё время. И вот я узнаю о том, что к нам направляется метеорит.

— У тебя бывают вещие сны? — моргнула Луна, выдвинувшись вперёд с сундука, и её лицо разгладилось. Селеста в ответ неуверенно кивнула, снова пожимая плечами.

— И зачем ты тогда искала меня? — поинтересовалась Гало.

— Во всех моих снах ты демонстрировала очень высокий уровень магических способностей. Я подумала, что ты сможешь снять комплекс защитных заклинаний с научно-исследовательского центра в этом ущелье, чтобы мы могли проникнуть внутрь и узнать, есть ли способ остановить метеорит. Возможно, какое-то секретное оружие, которое распылит его выстрелом ещё до подлёта к Фэному…

— Сразу отвечаю: нет, это невозможно, — медленно произнесла единорожка. — Я происхожу от ромейских учёных. Если бы подобный метод был возможен, они не стали бы на протяжении поколений сооружать столько иных защитных мер.

— Поколений? — шевельнула ушами Селеста.

— Да. Несмотря на то, что о метеорите мы узнали сравнительно недавно, превращать тогда ещё город в эталон неприступности, эргономичности и инфраструктуры начали уже давно. Закладывая его, президент Нельсон Гарднер использовал все привезённые с собой знания и ресурсы, чтобы подготовить почву для такой же могущественной страны, которая существовала при нём.

— И при нём же погибла, — скривившись, глумливо уронила голову набок Луна так, что её пушистые уши забавно качнулись, на секунду столкнувшись кончиками.

— Ага, — согласилась Селеста, усмехнувшись, несмотря на напряжение.

— После его смерти долю его вины в этом уже никто не отрицает, — пресно согласилась Гало. — Но нас самих там не было, и мы не можем утверждать наверняка, насколько он виноват. Нарушал ли он законы Промислэнда тем, что столетиями оставался у власти и не допускал других кандидатов? Да. Но делал ли он что-то плохое лично, своими копытами? Напрямую — нет. Всё, что происходило, произошло из-за того, что он наводнил линию власти преданными и патриотичными пони, рьяно выслуживающимися перед ним. Единственная задача, которая перед ними стояла — служить не своему народу, а своему президенту, чтобы не потерять пригретое место у сытной кормушки. Они и служили, устраивая порой масштабные цирковые представления, чтобы доказать ему, что в Промислэнде всё замечательно, со своей работой они справляются, а значит, сам мистер Гарднер — совершенно толковый жеребец, который грамотно подобрал специалистов на должности министров и премьеров, а значит, беспокоиться не о чем, и он по праву заслуживает продлить своё чудесное правление ещё и ещё, что было выгодно тем же министрам и премьерам. Круговая порука кумовской взаимовыгоды. Виноват ли в этом президент? Да, но он один, а обеспечивших это премьеров и министров — намного больше. Так что ситуация теряет свою однозначность.

Луна, не проникнувшись политическими рассуждениями, дремала на жёстком ковре, свесив тихонько сопящий нос. А Селеста моргнула, разгладила нахмурившиеся брови и наконец ответила:

— Я не думала об этом с такой стороны… но не могу сказать, что начала относиться к нему лучше.

— Ты и не должна, — пожала плечами Гало и обернулась на сестру. Она понизила голос. — Есть лишнее одеялко?

— О. Конечно. То покрывало на кровати.

Золотистый телекинез поднял его с приятным магическим перезвоном, перенёс жгутом через дверь и элегантно укутал пегасочку. Та что-то благодарно пробурчала и свернулась в комок, оборачивая себя мягким шерстяным коконом — только одно крыло торчало наружу. Гало смело прошла во вторую комнату, чтобы не тревожить спящую разговорами, и поинтересовалась:

— Извини, не могу не спросить, очень близкая мне тема. Почему у тебя тоже до сих пор нет кьютимарки?

Селеста быстро посмотрела на бедро единорожки. Такое же пустое, как её.

— Наверное, — нервно хихикнула она, заправляя персиковую прядь за ухо, и налила холодного чаю, — потому же, почему и у тебя.

— Да, — неловко усмехнулась в ответ Гало, принимая пиалу с угощением. — Верно. Глупый вопрос.

— У меня есть получше, — наклонилась к ней поближе Селеста, согнув передние ноги. — Почему ты пришла?

— Меня до сих пор не запоминали и не пытались найти повторно. Мне стало интере…

— Нет. Почему ты пришла… в целом. У тебя был шанс остаться в Кристальной Империи, технологичной и безопасной, но ты отправилась в дикие земли, да ещё и прихватила с собой маленькую сестру.

— Нет, — тихо засмеялась Гало, — я обрела её как раз на диких землях.

— То есть… она на самом деле не твоя сестра?

— Ох, конечно же, она моя сестра, — сердито ответила единорожка, и Селеста, решив не спорить, понимающе кивнула. Та пригладила длинную волнистую гриву. — Я спасла её. Одно из тех племён, чьи предки во время конца света не согласились уйти под землю в качестве подопытных, собирались принести её в жертву какому-то богу — не нашему, хотя, если честно, я и в нашего Бога никогда не верила.

— Как и я, — согласилась Селеста. — Продолжай.

— А это, собственно, всё, — развела копытами Гало. — Она тогда была совсем маленькой и так испугалась, что её психика вырезала воспоминания о том, что у неё вообще когда-то была другая семья. Вроде как, даже из вождей племени — представляешь? Их даже это не остановило. Я назвала её Луной в память о том самом ночном ритуале, но на этом — всё. Она быстро научилась говорить и с тех пор уверенно со мной путешествует.

— Это очень благородный поступок, — искренне восхитилась земнопони, тепло коснувшись плеча единорожки.

— Спасибо, — та мягко потёрлась щекой о её переднюю ногу, и этот жест вышел не менее уютным. Обе немного помолчали. — Я для того и покинула Кристальную Империю, чтобы сделать жизнь диких племён лучше. Понимаешь, — она застенчиво усмехнулась, покраснев и забегав взглядом по полу и потолку, — я уходила с очень максималистскими намерениями. Высокомерными даже, я бы сказала. Меня возмущало, что по соседству с таким развитым народом, как мой, живут, казалось бы, точно такие же пони, но верящие, что гром и молнии возникают, когда какая-то небесная кобыла бьёт копытом в облако. Мне хотелось показать им истину, самоутвердиться за их счёт, стать для них кем-то вроде осязаемого бога с помощью своих знаний… глупо, правда?

— Тебя можно понять, — уклончиво ответила Селеста. — Иногда мне тоже кажется, что остаётся только стать богом, потому что всё остальное для своей кьютимарки я уже перепробовала, хах.

— Да, ради кьютимарки тоже, — печально скосила лавандовые глаза Гало. — Из-за этого у меня были… сложности в семье. Я, очевидно, была самой талантливой из сверстников и догоняла собственных учителей, но метки как не было — так и нет, и это портило любое впечатление… Магия у меня в крови, — её зрачки вспыхнули, не оставляя сомнений в сказанном, — я живу ей, не проходит и дня, в который я не бросалась бы оттачивать свои навыки или пытаться открыть что-то новое. Но проклятая кьютимарка никак не хочет появляться, и… и я понемногу сама начинаю верить, будто магия — это не моё. Будто мне просто повезло здесь, как в хобби, а на самом деле у меня совсем другое предназначение.

Селеста понимающе усмехнулась и незадачливо поскребла копытом в гриве:

— А мне даже в хобби не очень везёт. Большинство из того, что я пробовала, у меня получалось приемлемо. Так, чтобы было не стыдно за результат. Но буквально любой другой, не говоря уже о специалисте, мог напрячься — и сделать лучше. А я — нет, будто упиралась в некий блок и не могла через него перевалиться. Даже здесь я закрепилась только чудом — из-за того, что обладаю знаниями обширнее, чем горцы. В том числе… о некоторых действительно странных для них вещах, в которых я разбиралась с рождения.

— К примеру?

— Проявления геномных мутаций.

Дэринг Ду напряглась. До сих пор, все эти невероятно долгие столетия внутри головы земной пони, она была вынуждена собирать информацию об этом роковом словосочетании по столь крохотным и разрозненным крупицам, что они не желали складываться ни во что вразумительное. Может быть, хотя бы в разговоре по душам Селеста изложит это понийским языком, прямо как Гало объяснила ей политическую обстановку Промислэнда изнутри?

Откуда только такие познания, интересно знать…

— Верно, — протянула Гало, медлительно гоняя остатки чая по пиале, которую держала копытами, а не телекинезом. — Ты ведь дочь двух биологов.

— К слову, — опомнилась Селеста, — это правда, что никто до последнего не замечал метеорит, потому что его почти всё время закрывало солнце?

— Чистая.

— Но как это возможно?

— Не знаю, — слабо улыбнулась Гало. — Я же дочь астрономов, а не сама — астроном. Видимо, такое просто случается. Все же ошибаются или не замечают чего-то порой. Тот же президент допускал фатальные ошибки — неужели простые пони с телескопами в чём-то его превосходят.

— А зачем вы отправились к голубому дереву?

— Древо Гармонии, — поправила единорожка. — Драконикус, указавший нам путь к нему, назвал его Древом Гармонии.

— А сам драконикус называл себя Жующим Кожу?

Допивающая чай Гало чуть не откусила от пиалы кусок. Она посмотрела на земную пони расширенными до невозможности глазами.

— Да. Это ты тоже узнала из сна?

— Ага. И встречалась с ним до этого. Он говорил, что сами драконикусы возникли из Древа Гармонии — оно создало их, чтобы помочь миру очиститься.

— Да, — покивала единорожка, — и я логически предположила, что оно также может спасти мир. Поэтому искала способ… договориться с ним как-нибудь или указать ему на опасность. Оно ведь может реагировать только на то, что происходит на земле, но вряд ли осведомлено о том, что творится в космосе, логично?

— Логично, — согласилась Селеста. — И ты действительно смогла вызвать… голубой луч до самого неба?

— Возможно, — свела брови Гало. — Но взрыв в пещере, где мы с Луной его нашли, действительно был голубого цвета.

— Вы не пострадали?

— Нет, это была чистая вспышка света. Немного шумная.

— Да, похоже на то… это я тоже видела во сне. А дальше этот луч поймал драконикус и… направил… в случайно оказавшегося рядом барана? — состроив абсурдную рожицу, Селеста развела передними ногами. — Это даже в первые минуты после сна звучало бредово, а сейчас — и подавно!

— Но я всё же склонна тебе доверять, — свела её копыта вместе Гало своими, проникновенно заглядывая в глаза. — Твои видения во снах очень достоверные. Ты можешь вспомнить, что было дальше?

Селеста собралась было ответить, но тут обе услышали цокот копыт и повернулись к арке. Через мгновение в дверях появилась Токсунмаг и недоумевающе окинула комнату сакли взглядом, останавливаясь на незнакомой единорожке:

— Мне сообщили, Селеста, что в твою саклю зашла незнакомая кобылка — вижу, что это правда. Но кто эта маленькая пегаска на сундуке? Она здесь тоже по твоему приглашению?

— Здравствуйте, она моя сестра, — кивнула в ответ гостья, не давая Селесте ответить. — Её зовут Луна, а я — Гало.

— А, — приспустила веки старуха. — Та самая Гало, поисками которой Селеста замучила всех и каждого? Так-так, я была близка поверить к тому, что она совершенно точно безумна. И зачем же она звала тебя?

— Я предоставляю чародейские услуги, — мило улыбнулась единорожка.

— Н-да? А подог мой можешь зачаровать так, чтобы он рядом со мной прыгал и по головам бил тех, кого надо?

— Конечно, — кивнула Гало, и Токсунмаг, поначалу хотевшая поглумиться, призадумалась над такой перспективой. — Только разве подог не создан, чтобы опираться на него при ходьбе?

— У меня ещё свои ноги неплохи, — оскорблённо фыркнула старейшина. — В моей гриве не седина, а блеск.

Гало удержала хихиканье, чтобы не смеяться в спину гордо уходящей единорожке. Селеста проводила ту взглядом, задумавшись:

— Чародейские услуги… так хотя бы теоретически остановить метеорит возможно?

— Если бы было, Кристальная Империя не звала бы всех желающих под свой купол, — печально покачала головой Гало, досадливо скривившись. — Тем, кто не доберётся, останется только доживать свои дни. А их осталось не так много.

— Ох… вы надолго планируете оставаться здесь? Хотя бы отдохните, вы проделали долгий путь по одной только моей просьбе.

— Да, это было бы чудесно, если мы не стесним тебя.

— Разумеется, не стесните, — обрадовалась чему-то Селеста и спохватилась. — Только вот кровать у меня одна. И если Луна убирается на сундуке, то нам с тобой придётся её разделить.

— Не вижу ничего плохого со своей стороны.

— Как и я.

— Тогда договорились. У вас здесь очень красиво, я любовалась, пока шла. Да и, ты говорила, прямо в ущелье — вход в научно-исследовательский центр? Не терпится увидеть.

Структура комплекса защитных заклинаний оказалась неподвластна Гало. Она, хмуро приняв вызов, два дня подряд одержимо атаковала выдолбленные в каменном полу иероглифические письмена — что по-единорожьи было как «сидеть без движения на крупе, уткнувшись в блокнот, бешено строчить в нём что-то карандашом и сердито шикать на всех, кто пытается помешать», — но ничего не добилась, пришла в бешенство и спалила кончившийся блокнот в магическом огне, а затем разбила вычислительную машинку, которая, будучи реализованным заклинанием, при пошедшей по экрану с астрономическим числом трещине рассыпалась на искры.

Луна проводила время веселее. Горы даровали ей не просто привычное с рождения открытое пространство, но и интересный перепад высот, с полосой препятствий в виде каменных пик и небольших тоннелей. Дэринг вообще заметила существенную разницу между родными невысокими хребтами, в чашу которых она входила на зов легенды, и этими горами, подпирающими вершинами небо. Они были молоды и величественны, а ей досталась их постаревшая, сточившаяся, стоптавшаяся версия.

Как и коренные бескрылые сверстники, Луна была предупреждена о том, насколько опасно — ещё и сверху — приближаться к дну пропасти, отмеченному идеально круглой ареной со зловещими предупреждениями на неизвестном языке, но даже без этого ей было где развернуться. У пегасочки был настоящий талант к полётам. Селеста с замиранием сердца смотрела за её воздушными кульбитами, и от бесстрашия Луны перед небом захватывало дух. Не сказать, чтобы такая любовь к полётам делала ту пацанкой, но, когда через пару недель пребывания в гостях нежно-голубая грива, по её мнению, слишком отросла, она безо всяких сомнений разом отсекла лишнее ножом. Горные единорожки, отращивающие косы до земли и гордящиеся ими, были в ужасе и колотили своих дочерей и младших сестёр, стоило тем хотя бы глазами восхититься новой причёской Луны. Гало же лишь улыбнулась и похвалила лихое каре — разумеется, так, чтобы горные ровесницы и их родня не слышали этого.

Несмотря на смелость в обращении, граничащую порой с наглостью, единорожка в целом высоко чтила здешние порядки и не нарушала правил. Она не поленилась обучиться местной традиционной повседневной причёске и отныне исправно заплетала в неё свои волнистые розовые волосы, заслужив тем самым молчаливое одобрение Токсунмаг — по сути, необычайно редкое даже в своей неказистости. Услышав несколько местных легенд, сумрачными вечерами она собирала вокруг себя толпу малышни и при помощи магии рисовала в воздухе разноцветные неоновые силуэты богов, героев и монстров, повторяя запомненные сюжеты и срывая шквал восторженных визгов. Действительно, чародеев в деревне не водилось, и вершиной того, что обычно можно сотворить при помощи света и искр, был телекинез. Гало улыбалась горящим огромным глазам и затем развлекала их шуточными сюжетами через те же фигурки, наслаждаясь уже заливистым смехом: она любила жеребят.

Селеста, каждый раз начинавшая наблюдать именно за аналогом мультика из рога единорожки, заканчивала тем, что глазела на саму веселящуюся вместе с малышнёй волшебницу, стараясь при этом не отвлекаться на странное томительное тепло, заваривающееся в её душе.

При всей открытости и дружелюбию по отношению к коренным горцам Гало как можно больше времени старалась проводить с Селестой. Та не видела в этом ничего необычного. Она была первой, с кем единорожка здесь познакомилась, и их связывала общая культура, о которой они любили беседовать, пока сверяли отличия в рассказах о своём жеребячестве.

— Наш исследовательский центр не был предназначен для длительной жизни такого количества пони. Сады, в которых выращивалась пища, пришлось разбивать своими силами — хорошо, что среди нас были одни биологи, и квалифицированным ботаникам там тоже нашлось место. Но всё же, когда численность населения перевалила разумную даже для спасительного убежища, этого оказалось недостаточно, и стало ясно, что пора выходить.

— А мне родители рассказывали, что им, как ведущим астрономам — представляешь, они даже меня зачали в соответствии с каким-то созвездием, если, конечно, не пошутили, хе-хе — повезло попасть в самый многопрофильный, многофункциональный и пригодный для чуть ли не полноценной жизни бункер. Он был похож на огромный подземный город; если не присматриваться к стенам вокруг, можно было решить, что абсолютно ничего не произошло, и ты живёшь точно так же, как всегда жил, просто под землёй и с вентиляцией вместо ветра. Мы бы могли там всю жизнь провести, и я бы тоже могла там родиться, но, видимо, когда вы вышли из своего — мы вышли следом за вами.

— Как раз нет, на самом деле дату выхода назначили ромеи, то есть, вы. Но, конечно, это из-за того, что мы сказали, что скоро с голоду дохнуть начнём. И, Гало… ты можешь честно ответить мне на один вопрос, раз уж не собираешься возвращаться к своим и как бы отреклась о них? Если я правильно поняла.

— Вполне.

— Это правда, что ромеи хотели сохранить только свою власть, а не род пони целиком? Что они корректировали работу моего исследовательского центра так, чтобы создать слой, который не может не подчиняться им? И что он запечатал все двери при исходе, чтобы никто не смог пробраться внутрь и обратить то, чего они добились?

— Мне горько признавать, и это — та причина, почему я никогда к ним не вернусь, но да, правда. Но, Сэл, мы вовсе не похоронили все те знания за семью печатями, — приложила копыто к груди Гало. — Это было бы слишком глупо! Они, императорская семья и их предки, всего лишь заперли всё от любых других пони, а сами сохранили ко всему удалённый доступ и продолжили пользоваться разработками. Они ведь стояли намного выше вас, несмотря на то, что вы были биологами и получали исследования в первые копыта. Что-то они перехватывали мгновенно, что-то дорабатывали тайно, но в любом случае в их чёрных архивах хранилось столько всего, что ты не можешь себе представить! Они не только достигли тех целей, которые якобы вам не дались, но и сотворили что-то, о чём вы не могли и подумать!

— Что-то не очень у них получается, — недоверчиво осмотрелась Селеста. Деревня за окнами жила своей жизнью, кобылы и жеребцы курсировали по её тропинкам-венам, выполняя те же функции, что и до гражданской войны. — За всё это время я видела всего несколько неоспоримых омег, которых действительно можно назвать омегами.

— Но зато ты уже не считаешь альф, правда? Правящая верхушка всем своим жеребятам прививала исключительно фенотипы альфы. Они распространились сильнее всего, и у них было больше времени на развитие и явное оформление, да и создавать их не так сложно, как омег.

— Или они просто изначально более агрессивные и броские, — пожала плечами Селеста. — Мои мамы… рассказывали мне, что успели застать пони у истоков экспериментов. Преобразовывать подопытных из резервации в альф было значительно проще, чем в омег — был бы пробивной характер.

— Да, но ромеям мало было стать биологическими альфами — они добивались тотального детерминизма.

— Оу, — моргнула Селеста. — Это был именно тот момент, который мой исследовательский центр стремился загасить.

— А, так вот в чём было дело, — весело протянула Гало.

— Началось всё с проблемы слабоумия у первых поколений триплоидов… прости, псевдогермафродитов — просто слишком длинно, мы решили сократить, даже если это будет означать ошибку. Но нам было понятно. Так вот: наши биологи обнаружили, что, если магически скорректировать количество парных хромосом до чётного, у этих бедняг может появиться разум. А поскольку скрыть легче, чем создать, корректировали в меньшую сторону и заодно отправляли в спячку некоторую часть признаков. Работало не на всех, но работало — и, естественно, успешные результаты экспериментов пускали в размножение. Просто представь их лица, когда у потомков в большинстве случаев не обнаруживалось ни тех самых признаков, которые отправили в спячку у их родителей, ни ожидаемого ума. Приходилось корректировать снова и снова и снова.

— Да, вы были очень упорны, — хохотала Гало. — Я ведь говорила, что наши учёные разворачивали проекты, которые ты даже не сможешь себе представить? Ну так вот: они стремились закрепить генетически едва ли не каждую профессию. От альф, омег и бет стремились вывести ещё более узкоспециализированные фенотипы, но успеха добились в основном только с охраной президента — этакие ультра-альфы, здоровенные и сильные. Не интересовались ничем, кроме драк и выполнения приказов, живые машины. Жуть какая-то. А подвидам бет в этих экспериментах повышали интеллект, но при этом стремились загасить инициативность, чтобы беты двигали науку и технику вперёд, а заинтересованы в том, чтобы пользоваться ими в своих целях, не были. Нельсон Гарднер очень боялся, что кто-нибудь из этих гениев найдёт способ обернуть разработки вспять, изобретёт какой-нибудь «пульт управления нацией» и свергнет его — вот и вливал невероятные средства в эксперименты. Учёные ни в чём не знали отказа, а всё равно с копыт сбивались, не понимая, почему не получается «запрограммировать» так, как нужно — а дело в том, что ваш исследовательский центр параллельно в первую очередь гасил детерминизм!

— Вот и мгновенная карма: из-за того, что хотели скрыть свои истинные намерения, не получили лёгкого к ним пути.

— Кстати, о пути. Я нашла путь на новую вершину, вид на закат сегодня будет потрясающий!

Гало обожала солнце. На рассвете она охотно позволяла Селесте забрать одеяло, чтобы прикрыть им глаза от пронырливых лучей, а сама блаженно дремала, подставив им лицо и сомкнутые веки, и её белоснежная шерсть светилась, золотясь изнутри, как кружащиеся поутру пылинки. Она была очарована проливающимися с дырявых облаков солнечными ливнями, играющими в медных и слюдяных залежах бликами, не пропускала ни единого заката и рассвета, радовалась ярко освещённым хрустальным дождям и прозрачным дугам искрящихся радуг. Гало захлёбывалась от впечатлений, дёргала Селесту за копыта — «Смотри, смотри!» — и, обнимая одним копытом за шею, висла на ней, пока другое указывало, куда именно смотреть, бурно жестикулируя и повторяя контуры природных явлений. Она своими ногами добежала до далёкого кристального озера, просто чтобы ослепнуть от игравшего в его глади солнца.

Земнопони беззлобно ворчала на эти всплески жеребячьей непосредственности, от которых даже Луна воздерживалась, но послушно смотрела, проникалась, украдкой выдыхала от переполнявшей сердце красоты и чувствовала, как каменный каркас её души обрастает чем-то живым и юрким, как плющ, ярким и пышным, как рододендрон.

Гало макала пшеничные лепёшки в овечье молоко и набивала полный рот, звенела национальным бубном в импровизированном нелепом танце на краю пропасти, кормила с копыта пугливых куропаток и подпевала соловьям, бодалась с игривыми озорными ягнятами и прятала позорно-пустой круп под выпрошенное на пять минуточек подвенечное платье, а затем кружилась в нём со смехом счастливее, чем у самой невесты, и подол разлетался, смазывая вышитые родовые знаки, как акварельные краски. В моменты задумчивости или скуки она плела телекинезом фенечки, дарила всем подряд, кольцевала собственные копыта и поднимала их к небу, уже и по дням расчерченному пылающим хвостом приближавшейся катастрофы. Селеста смотрела, не отрываясь, лишь на единорожку, и видела. В её крови — память о сотворении нового мира, в её лавандовых глазах-уаджетах, вычерченных не иначе, как среди жарких эквипетских пустынь, — прошлое и будущее вселенной, в её волосах — зори и зарево приближавшейся к планете погибели.

Селеста перестала видеть ту в своих снах, догадываясь, что обвивающие её грудную клетку тонкие белоснежные передние ноги — причина тому, почему рёбра больше не растрескиваются от распирающего изнутри вселенского ужаса. Солнце не падало, уютно угнездившись в единорожьих копытах, хрупких на вид, но могущественных, как океан. После ночных объятий, лёгких и невинных, даже днём не хотелось поднимать глаза на предвестие беды.

Испуганные всхлипы постепенно затихали от успокаивающего, заботливого шёпота; дрожь разглаживалась нежными белыми копытами, скользящими от талии до плеч, проходящими по лопаткам и поднимающимся к корням персиковой гривы. Бархатные губы прикасались ко лбу, сомкнутым сырым векам, носу, щекам. Их прикосновения как будто вытягивали весь страх, оставляя лишь умиротворение и тепло, и Селеста обретала счастливую возможность заснуть без сновидений, прижавшись к мерно вздымающейся мягкой груди.

Понятие "личное пространство" существовало между ними опосредованно: Гало предоставляла земной пони необходимое той уединение и часы спокойствия, но в остальное время стремилась как можно чаще находиться рядом с ней, и это совсем не напрягало. Напротив, убеждённая в своей интроверсии Селеста внезапно начинала беспокоиться и скучать, если одна неугомонная единорожка надолго исчезала из её поля зрения, не предпринимала попыток втянуть в свои затеи или отдавала для этого предпочтение кому-либо другому. Время с Гало постепенно приравнивалось ко времени наедине с собой: легче было исцелиться, отдохнуть и наполниться силами, когда та находилась рядом с ней и не заставляла растрачивать себя на переживания о том, где и с кем она ходит вместо этого.

Селеста впервые в жизни ощутила ревность.

Они всё ещё делили одну кровать, и никому в голову не приходило предложить принести откуда-нибудь вторую — разве что сундук Луны к осени перетащили к себе, чтобы первые прохладные сквозняки не оседали в ней соплями и горловым першением. А осенью загремел пышный праздник Дзуар с песнями, кобыльими плясками, угощениями и жеребцовыми состязаниями. Медовое пиво лилось золотыми реками, и Селеста даже не пыталась ограничить Гало в нём, потому что сама нашла в себе силы распахнуться навстречу впечатлениям и с головой принять участие в праздничном гулянии, посвящённому, как раз-таки, последнему тёплому солнцу.

— Послушай, — разухабистым от алкоголя голосом призвала с широкой улыбкой Селеста, когда они с Гало отделились от бойкого хоровода к обрыву, чтобы отдышаться свежим прохладным воздухом ночи. Пони всё ещё танцевали позади них, весёлые отсветы факелов на стенах гор ложились на их влажные от пота спины и плечи, а где-то под звёздами удивляла трюками пьяную толпу Луна, без пива хмелея от внимания и восторженного улюлюканья. — Только без обид, ладно? Но почему тебя Гало зовут? Это ведь жеребцовое имя.

— Оно мне никогда не нравилось. Как и уготованная мне судьба, в общем-то. Мои родители ждали жеребчика, — беспечно пожала плечами она. — Но вдруг родилась я, и они решили: «А что, окончание имени как бы среднего рода, зачем менять?». Ну, или… я не знаю на самом деле. Может, они слишком хорошо свои планы на меня выстроили, чтобы из-за такой мелочи, как не тот пол, от них отказываться. Во мне даже альфий фенотип выращивали, как изначально задумывалось, хе-хе, вообще ничего не скорректировали.

— О, — оживлённо качнулась Селеста, чуть не ухнув в тёмную пропасть, но Гало успела придержать её телекинетическим облачком, хвостатым и гротескно перетянутым во всех направлениях, как живая клякса — будто таким же пьяным, как она сама. — А я — первая рождённая омега. Вообще первая, совсем первая. И заблокированный научно-исследовательский центр там, внизу, — она в подкрепление ткнула в пропасть копытом, — это моя родина и по совместительству мой, как бы, дом. А эту деревню выстроили прямо на месте бывшего поселения вымерших… вернее, выродившихся архаров. Вот.

— Охрене-е-еть, — наклонившись поближе к ней, протянула единорожка так довольно, что даже последовавшее за этим краткое громкое икание не заставило закружившихся в животе земной пони бабочек усесться обратно. — Погоди, а как? Ведь уже моему папе присвоили фенотип омеги, готовый.

— А, тут всё просто. Мне где-то больше трёхсот лет, я уже точно не помню, — улыбалась Селеста широко и блаженно.

Гало, кажется, немного протрезвела после этих слов.

— Нет, подожди, — выпрямилась она, вызывающе выпятив белоснежную взлохмаченную грудь. — Я знаю, как выглядят трёхсотлетние. Тебе где-то пятьдесят, как и мне. Да и то я в Кристальной Империи пользовалась омолаживающими кристаллами, потому что морщины начали появляться. Надо бы обновить, — и она похлопала себя копытами по щекам, будто проверяя, не сошёл ли эффект раньше времени.

— Я думаю, однажды к моему лбу прикоснулся Жующий Кожу и отнял у меня возможность стареть и умирать, чтобы я точно успела получить свою кьютимарку, — пожала плечами Селеста. — Дело в этом. Но, знаешь, лучше бы он заодно пощупал моего мужа, чтобы он не умер от старости, как… уже умер от старости.

Гало несколько секунд, перекрывающих своей гнетущей тишиной долетающие до ушей зажигательные ритмы праздничных песен, смотрела на Селесту в упор огромными плавающими от количества выпитого глазами, а затем охарактеризовала услышанное ёмким матерным словом.

— Это получается, ты наблюдала, как эти пони развиваются от сбежавших дикарей до народа, с которым можно культурно поговорить? — взмахнула передней ногой в сторону празднующих единорожка, пожертвовав одной из драгоценных опор, и настала очередь Селесты спасать её от падения в пропасть. — Ну, по крайней мере, я бы именно этим и занялась.

— Я именно этим и занялась, — как попугай, повторила земнопони совершенно искренне. — Только не конкретно за Даргавсом, мы с Хуаном — это мой покойный муж — наблюдали сразу за всеми, пока путешествовали. А здесь я только последние пару-тройку лет, как раз после его смерти.

Она ненадолго задумалась и прищурилась на сияющую в небесах луну:

— Блин. Это ж сколько времени прошло. Нам всем конец скоро настанет ведь, а я даже счёт времени не веду с тех пор, как тебя позвала.

— А я рада, что ты меня позвала, — промурлыкала Гало, ласкаясь щекой к всё ещё поддерживающей её передней ноге, прямо как в их первый разговор тет-а-тет. — Ты — лучшая компания для конца света.

— Даже не знаю, обижаться ли мне.

— Ни в коем случае! — воскликнула со всем жаром единорожка, ткнувшись с ней носами. — Это означает, что я абсолютно точно не жалею о потраченном времени, и что ты воплощаешь всё, что мне вообще в этой жизни было нужно… — она вздёрнула голову, снова широко распахнув глаза, и уронила в пространство многозначительное: — …Оказывается.

Селеста смущённо клюнула копытом плоский камень, тщетно вытягивающий тепло из их разгорячённых выпивкой тел.

— Ты сейчас думаешь о том, чтобы меня поцеловать? — уточнила она.

— Это так очевидно? — покраснела Гало, потупившись.

— Не знаю, — глупо хихикнула Селеста. — Просто я тоже об этом думаю, но нас тогда с этой скалы сбросят.

— С чего бы? У вас там семья из двух жеребцов и их жеребёнка, кого удивят целующиеся кобылки?

— Их не забили камнями только потому, что это семья внука старейшины. Я тогда еле убедила её согласиться на их союз, а вот в том, что гомофобные традиции пора начинать отправлять в утиль, потому что «просто лучший друг» её внука — омега, мне её убедить не удалось.

— А что с остальными жеребцами-омегами происходило?

— По счастью, их больше не было, только кобылы, — ответила Селеста. — А жеребцы — все альфы, как положено. Блин, я вообще не понимаю, — нахмурилась она, — мои мамы говорили, что их проект, с альфами и омегами, это шанс не только дать пони возродиться, но и искоренить гомофобию, нивелировать значение пола в рождении жеребят, чтобы каждая пара была счастлива… почему это так скоро перестало быть одной из задач? — она встала и зашагала на трёх ногах по краю пропасти, жестикулируя четвёртой. — Они хотели построить лучший мир, чем тот, в котором жили до моего рождения, и я не видела, каким он был… но мне кажется, что всё возвращается к истокам. Что их работа была напрасна, потому что всё снова становится, как раньше — с гонениями и дискриминацией, — а эксперименты, которые на мне ставили…

Её голос надломился. Гало наблюдала за ней с тревогой и виной, точно зная ответ, почему.

Селеста запрокинула голову и посмотрела на небо, пытаясь заставить слёзы вкатиться обратно в глаза. Лýна уже не мелькала в звёздном и лунном свете стремительной миниатюрной тенью, видимо, найдя покой где-нибудь в уголке с пирогами и абрикосовым соком.

— Что всё это было зря, и меня можно было так не мучить, — наконец закончила Селеста шёпотом, и передние ноги Гало ласково обвили её плечи и грудь со спины.

— Чего бы ты хотела? — поинтересовалась она приглушённо, зарывшись носом в персиковый затылок.

— Не умереть от метеорита, для начала, — нервно усмехнулась земнопони, прикрыв от удовольствия глаза. — …И — всё ещё — тебя поцеловать.

— Твои желания очень непоследовательные.

— Прямо как твой выбор градусов в алкоголе.

— Один-один. И это отличная отмазка, чтобы потом делать вид, что мы ничего не помним, правда?

Вместо ответа Селеста развернулась прямо в её объятьях и взяла точёное лицо копытами.

Губы у Гало пахли мёдом из пива, огненными цветами, застрявшими на горных вершинах обрывками облаков, дни напролёт купавшихся в солнце. Её длинные ресницы щекотали щёки нежнее рассветных лучей.

Солнце не падало в эту ночь, крепко запутавшись в их сети.

Температура воздуха медленно, но ощутимо поднималась, смотреть становилось сложнее, воздух рябил от жары и переливающихся всё ближе и ближе лучей. Тени увеличивались и теряли в насыщенности. Гало, резко высвеченная апокалиптическим светом на пороге широко распахнутой входной двери, качала коммутатор в колыбели из копыт. Луна прижималась к её боку, без толку глядя в экран — его наречие не было ей знакомо. Устройство разрывалось от сообщений, удостаивавшихся лишь равнодушного, отстранённого взгляда, но никогда — ответа. Дэринг всё ещё помнила леденящие кровь сообщения, увиденные Селестой краем глаза, до того, как она…

14:23 Гало, высылаем тебе протокол телепортации в Империю. Безопасно из любой точки мира. Для активации сосредоточь на файле свою магию. Это не просьба, ты должна сделать это немедленно.

14:31 Замечены возмущения внешних планет. Гало, немедленно активируй протокол.

14:32 Метеорит движется с огромной скоростью, активируй протокол, пока не стало поздно! Заклинанию телепортации потребуется минута, чтобы перенести тебя к нам!

14:38 Высылаем обновлённый протокол телепортации, теперь ты можешь взять с собой от одного до трёх пони.

14:50 Дочь, пожалуйста, вернись к нам. Мы любим тебя, и нам жаль, если ты сомневалась в этом хоть минуту. Пожалуйста…

14:53 Я люблю вас тоже.

Гало зажмурилась, размахнулась с плеча и выбросила продолжающий вибрировать и подсвечиваться коммутатор в пропасть. Искры, поднявшиеся от него, не успели взлететь высоко и растаяли без следа. Луна поёжилась, проводив устройство взглядом.

— Зря ты так, мне кажется, — отстранённо заметила она. — Впрочем, какая уже разница.

Гало оглядела деревню. Было отчаянно, обречённо тихо. Горы не наполнялись криками и топотом спасающихся копыт. Селеста за спиной единорожки приросла к подоконнику, полусидя на кровати, и даже угроза ослепнуть не могла заставить её оторвать взгляд от неба. Парализованная, она застыла на месте и смотрела с пустотой в голове.

Метеорит приближался, похожий пока что на едва обозначенную точку справа от тусклого зимнего солнца. В какой-то момент, когда подлетит поближе, он зрительно встанет рядом, как ещё одно.

А затем какое-нибудь из них упадёт.

— И всё-таки оно виновато в этом, — хрипло проговорила земнопони.

— Кто и в чём? — неизменно мягко и любяще, несмотря на ситуацию, откликнулась Гало.

— Солнце, — Селеста коротко подала носом вверх. — Оно заслоняло метеорит до последнего, не давало увидеть, ослепляло… Как же жалко, что то, что давало нам жизнь, в итоге спрятало от нас самую главную опасность.

— Оно не виновато в этом, ты же знаешь, — слабо усмехнулась влюблённая в свет так же, как и в неё, единорожка. — Да и что бы мы смогли изменить, узнай об этом раньше на год, пять, сто? Собрали бы обратно какой-нибудь космический корабль? Да у нас давным-давно нет топлива даже на простенький автомобиль…

Внезапно Гало добавила:

— Меня посетила безумная идея. Такие, любимая, приходят раз в эпоху и эту самую эпоху переворачивают вверх дном, — с каждым сказанным словом она загоралась так, что начинала светиться изнутри, широко улыбаясь и хохлясь посреди апокалипсиса. — Солнце закрывало от нас метеорит? Я всегда знала, что это очень толковое светило. Селеста, Луна, я люблю вас. Разным образом, но одинаково сильно. Итак, чтобы остановить метеорит, мне потребуется верёвка и две кирки.

Луна отшатнулась от сестры, как будто ту поразила проказа.

— Ты его заарканить и разбить хочешь, что ли? — высоким голосом поинтересовалась та.

— Я постараюсь не забыть посмеяться над твоей шуткой попозже. Не спорь! Найди!

В её голосе радости было столько, сколько не звучало даже на Дзуаре. Это стоило того, чтобы отвлечься от безысходного созерцания приближения смерти и обернуться, что Селеста и сделала. Как раз вовремя, чтобы угодить в крепкие объятия порхнувшей к ней единорожки.

— И как, душа моя, мне сейчас отделаться от чувства, будто я всех заставляю расплачиваться за свою беспечность? — почти пропела та, гуще заштриховывая ложившийся на неё образ сумасшедшей.

Луна, не отвлекаясь и нырнув наполовину в уже свой сундук, отыскивала, что приказали.

— Я рассчитывала прожить жизнь с тобой, не раскрыв секрета, в котором не виновна сама, но за который стыжусь, раз не могут мои родители, их друзья и наша императрица. Ты рассказывала, что твой покойный муж научил тебя, что выбор есть всегда — знай же, что он был чертовски мудрым жеребцом, и я искренне уважала его, даже мёртвого, пусть и никогда не говорила тебе об этом. Да! Выбора нет только у диких животных. Это у грифа нет другого выбора, кроме как клевать падаль или съедать собственного слабого брата, чтобы выжить.

Гало выдохнула и отпустила Селесту, сверкающими глазами глядя ей в душу:

— Но мы — пони! Мы можем выбрать не быть мудаками. У нас есть роскошь совершать нравственные поступки. В самом безнадёжном сценарии мы можем выбрать не быть худшей частью этого сценария. Но почему-то общество, в котором я родилась, уподобилось птицам-падальщикам, а не разумным существам. На самом деле никому из них нет дела до того, что на материке от метеорита погибнут пони. Они всё это время считали их своими и хотели вернуть себе обратно, как сбежавших рабов. Единственная причина, по которой родители позаботились о том, чтобы я родилась с фенотипом альфы — то, что те, кто этого фенотипа лишён, теми самыми рабами и станут. Беты сохранят относительную свободу, потому что без неё у них не выйдет толкать вперёд науку и технику, но вот омеги… Эх, чёрт. Я умею распознавать омег. Я их видела. Они мне понравились. Я не хочу, чтобы к ним плохо относились. Всё. Но после падения метеорита, когда никому больше некуда будет идти, «плохое отношение» покажется омегам сказкой. Потомки президента Гарднера от Дерека до Шарон всё время жизни и взросления только и слышали, что пропаганду их правомерного и безраздельного господства. Я пыталась изменить это. Открыть всем глаза. Стала активисткой. Отсидела за это срок, даже будучи дочерью уважаемых вельмож. Но ещё до того, как я начала затачивать деревянное копьё против дискриминации, дискриминация выстроила неприступный форт из камня, металла и магических пушек. У меня не было шанса изменить это, но был выбор: принять уготованную мне роль, наблюдать за угнетением по меньшей мере трёх седьмых населения и смиряться с этим или уйти. Я выбрала уйти. Когда я нашла Луну, я поняла, что это было верным решением. Когда я встретила тебя, я поняла, что ни капли о нём не жалею.

Она отвлеклась на громыхание. Луна тащила в зубах две связанные верёвкой тяжёлых кирки.

— Спасибо, — поблагодарила Гало, прибирая инвентарь телекинезом, и распахнула передние ноги. — Давайте все вместе обнимемся ещё раз.

— Что ты собираешься делать? — прижавшись к её груди, спросила Луна. Она зарылась лицом в белоснежный мех, чтобы не смотреть наружу.

— Что-то, что могло прийти в голову только безумцу, — весело подмигнула Гало прильнувшей к её боку Селесте и крепко обняла свою семью напоследок, после чего аккуратно, но твёрдо отстранила их от себя магией. — Ещё раз: я люблю вас. На всякий случай: прощайте.

— Гало! — успела испуганно воскликнуть земнопони перед тем, как единорожка оглушительно исчезла в телепортационной вспышке.

— Куда она делась? — спросила Луна, крепко зажмурив глаза и дрожа от страха.

Селеста бессмысленно заметалась по двум крохотным комнаткам дома, пока не догадалась начать искать снаружи. Уже доносились то отсюда, то оттуда обрывки судорожных молитв, плач и горькие исповеди. Какое-то внутреннее чутьё побудило земную пони устремить взгляд как можно дальше, выше…

— О Боже, — протянула она, веря, что седеет от корней до кончиков в это мгновение.

— Где она? — презрела ужас пегасочка, вылетев к ней наружу. Дрожащая лавандовая нога указала на далёкие горные вершины, увенчанные крохотной фигуркой отважной и безумной единорожки, привязывающей себя к вечной мерзлоте посредством верёвки и двух кирок. — Зачем она туда залезла?!

— Луна! Нет! — Селеста впустую клацнула зубами, не успев схватить кончик нежно-голубого хвоста на всех скоростях уносящейся к горам Луны.

Она никогда прежде не чувствовала себя настолько беспомощной и бесполезной. А затем резко стало немного темнее. Ахнув и прищурив глаза, земнопони подняла взгляд. Солнце было целиком окутано знакомым до последней искры золотистым сиянием.

— Что… — выдохнула земная пони в непонимании. Она опустила взгляд ниже, туда, где стояла привязанная к вершине Гало.

Алебастровый рог, обнимавший целое светило, полыхал до небес, как дикий пожар. До ушей Селесты донёсся крик, поднявший дыбом каждую шерстинку на её теле.

Её любовь сгорала заживо.

Издалека было видно, как тёмный силуэт с разрываемой ветром гривой постепенно прорезается красно-золотыми прожилками. Солнце вливало свой радиоактивный, сжигающий жар через магический проток между собой и безрассудной единорожкой, воспламеняя каналы от её рога далее по телу. По её крохотной фигурке в эти мгновения, столь страшные и мучительные, что стали новым определением боли, можно было изучать движение магии в организме. Она напоминала малахитовую статуэтку, вырезанную невиданным умельцем, сумевшим сохранить все прожилки и узоры драгоценного камня, но отрады от такой красоты не было, потому что и жизни она оставляла не больше, чем в малахите.

Селеста без солнечного огня чувствовала, как всё сгорает в ней соразмерно Гало. Пустые бёдра пекло до обугливания мышц, внутри переворачивалось, ревело и жглось, испаряя льющиеся с глаз слёзы. Она вздрогнула, когда обострившиеся от стресса зрение различило, как, лопаясь от температуры, разлетаются по сторонам удерживавшие единорожку верёвки. И, будто это было вызвано невидимым издалека взрывом, Гало безжалостно сбросило с вершины и отправило лететь в пропасть слепящим светочем — ровно в тот момент, чтобы её смогла поймать Луна.

Но маленькая пегаска, тут же огласившая ущелье болезненным визгом, не могла остановить падение взрослой кобылки и полетела вниз, придавленная её телом, несмотря на то, что её крылья остервенело трещали в попытке остановиться. Невероятно, но, не успели они обе упасть до растушёванной отметки, где их бы поглотила тьма, падение плавно замедлилось, сопровождаясь новым оттенком жёлтого уже вокруг обеих пони.

Селеста моргнула, не веря в то, что сгорающая заживо изнутри единорожка сумела распылиться на такую расточительную по энергозатратам вещь, как самолевитация. Тем не менее, она увидела, как Луна отпрянула от той в воздухе, облетела, совершенно неподвижную в точке между небом и землёй, и заглянула в лицо. Окончательной неожиданностью для земной пони стало то, что через секунду пегасочка уже улепётывала как можно дальше от сестры, причём намного быстрее, чем летела к ней, а ещё через мгновение это стало неважным, потому что небо оглохло и потемнело от сотрясшего его грома.

Горы затряслись и зашатались, чуть ли не подпрыгивая на земле от оглушившей всё живое силищи. У домов раскололо фундамент, выломало их из стен и пещер, оставив висеть на краю, на волоске от гибели; пони едва успевали выпрыгнуть из окон и дверей, оглашая ущелье криками. Селеста завопила от ужаса вместе с ними, схватилась за стену в ничтожной попытке удержаться и вскинула голову.

Солнце рифлёно плавилось по краю, беззвучно пульсируя всё ещё охватывавшим его телекинетическим полем, таким большим, какого ещё никто не создавал и не видел. Подрожав несколько секунд вместе с землёй и небом, оно внезапно двинулось, но не поплыло естественным образом к закату из-за вращения, а тошнотворно-медленно потащилось всей массой правее, закрывая своим боком вид на несущееся к Фэному космическое тело и оставляя едва заметный, быстро тающий короткий шлейф от тянущей магии.

Селеста перестала орать, шокированно примолкнув, и прищурилась, чтобы увидеть точнее. Золотой телекинез зависшей над пропастью единорожки продолжал терпеливо утягивать целую звезду в сторону, затмевая метеорит с каждым преодолённым… дюймом? Ярдом? Милей? Парсеком??? Селеста не знала, какие единицы применимы к этому невиданному, титаническому событию. Она не верила в то, что вообще его наблюдает. Небо перекрашивалось из бледно-голубого в насыщенно-красный, чернеющий на скате к горизонту. Затаив дыхание и замерев, даже несмотря на глобальное землетрясение, одинокая земнопони на краю горной деревушки ждала.

Время исказилось, будто зависело от положения солнца взаправду, а не по условным правилам, о которых кто-то когда-то договорился. Селеста забыла, как моргать. Радужка, кажется, выгорит после такого небесного представления. Её уши тоннами залила тишина, сквозь которую пробивался лишь торопливый стук её сердца, слишком быстрый и лихорадочный, чтобы быть безопасным. Но перед лицом падающего солнца — а что будет, если Гало вдруг не удержит его, вырванное с места, которое то занимало на протяжении миллиардов лет?! — понятия об опасном и безопасном тоже искажались в непонятную сторону. Будет ли в истории день страннее чем, этот?..

Когда метеорит врезался в солнце, Селеста прижала уши, чтобы защитить их от взрыва. Но космический вакуум не пропускает звук. Ей оставалось только смотреть слезящимися от яркости вспышки глазами, как с другого края солнца осьминожьими щупальцами медленно взлетают в вышину тяжёлые плети изысканно-золотой лавы, как она плещет вперемешку с разлетевшимся на осколки многотонным губительным метеоритом, а его остатки дождём проливаются на Фэном, испещряя его каменной крошкой и пепельными струями. Смотреть несколько секунд до того, как сияющая ярче солнца единорожка над пропастью стремительно утрачивает своё могущество, а затем с разрушительной волной во все стороны от себя исчезает из реальности.

Вторая волна землетрясения довершила то, чего не смогла добиться первая, окончательно скинув здания в пропасть.

Когда-то Селеста заходила в эту деревню заплетавшимися, трясущимися ногами. Теперь она тем же образом её покидала.

Было больно дышать. Опалённую слизистую царапало воздухом на вдохе и выдохе. Было больно смотреть. Глаза, розовые от количества лопнувших сосудов, всё ещё горели и плакали кровавыми слезами. Было холодно. Жар спалил всю шерсть, оставив лишь несколько коротких клочков от гривы и хвоста. Было жарко. Ожоги согревали не хуже любой овчины.

Было больно пытаться о чём-то задуматься, потому что отпечатавшееся на сетчатке зрелище сгорающей заживо любимой единорожки заставляло хотеть попасть в конец гражданской войны, с губительными инфракрасными вышками и биологическими бомбами, лишь бы отупеть в это самое мгновение и больше никогда не рисковать о чём-либо размышлять. Селеста знала, что будет до конца жизни видеть то, что видела с самого выхода из научно-исследовательского центра: горящее солнце, сгорающее заживо солнце, вечно сверзающееся с небес, на какие сумело забраться.

Земнопони спустилась с камней на снег и не утопла по колено, как случалось всё время до этого, а поскользнулась на ровной ледяной корочке, растаявшей на мгновение и скоро схватившейся под морозом обратно. Ноги разъехались бы, если бы сверху не схватили с клацаньем зубов за клок уцелевшей на затылке гривы и не поставили обратно. Селеста подняла голову.

На крыльях Луны не осталось маховых перьев, но она умудрялась летать.

— Ч-что-то случилось с гравитацией, — боязливо втянула она голову в плечи, словно сама набедокурила то, из-за чего это случилось. — Всё стало… так легко… Раньше я не могла летать, пока мои перья линяли.

Она потёрла глаза, тоже слезящиеся, вытирая их, и моргнула. Улыбнулась неуверенно и дрожаще безразлично смотрящим на неё глазам:

— Гало не погибла. Я тебе точно говорю: она жива. Я была там, совсем близко. Я не видела, как она упала. Она исчезла.

— Она взорвалась, — глухо возразила Селеста. — Её тело не выдержало перегрузки от солн…

— Она исчезла! — закричала Луна, резко сдвинув брови и едва не заплакав. — Я знаю, как выглядит взрыв! И это был не он! Я была совсем рядом с ней! Она сначала оказалась в каком-то мутном пузыре, потом исчезла, а уже потом была эта волна! Она жива!

Запыхавшись, пегасочка замолчала. Странно тёплый для зимы ветер свистел между ними, запутывая в остатках волос и перьев мелкие обрывки пепла цвета соли с перцем.

— И куда именно она исчезла? — спросила Селеста почти вежливо. Луна медленно опустилась крупом в снег, забыв о своей манере по-кошачьи игриво спрыгивать с воздуха.

— Не знаю, — пробормотала пегаска, не поднимая глаз. — Но я точно знаю, что мы должны её искать. И что мы её найдём. Я в это верю. Я просто… верю. Поверь, мне, пожалуйста. Не оставляй меня одну! Пойдём искать её…

Селеста ответила не сразу. И слова дались ей тяжело, отнимая все силы после каждого слога.

— Ну и как же. Мы. Её найдём?

— Я помню своё племя на самом деле, — подняла лицо Луна и нервически усмехнулась. — Сделала вид, что забыла, чтобы Гало не расстраивалась, и чтобы самой не очень скучать по маме… но я его помню. Меня, кстати, хотели принести в жертву богине ночи, потому что я видела вещие сны, и это… хех, не важно… Что я действительно хотела рассказать — так это одну нашу легенду. Она гласит, что есть на свете сила могущественнее всех богов и духов. Это — та сила, что однажды не позволит тебе принести пони им в жертву, и тогда ты должен вступить с ним в брак, потому что это — твоя родственная душа. Сначала я думала, что для меня это Гало, ведь она спасла меня буквально с жертвенного алтаря… я отвергла племя, отца и мать лишь для того, чтобы стать ей женой, но она видела во мне лишь сестру. А когда она встретила тебя, я поняла, что моё спасение — самый незначительный пустяк из всех в сравнении с той жертвой, которую она приносит ради тебя. Она могла бы остаться в Кристальной Империи в безопасности, почёте и богатстве, но вместо этого она отправилась в дальний и опасный путь, нашла тебя и не пожалела о том, что сделала. Я уверена, что она не жалела, даже когда сгорала там, на вершине горы. Потому что она делала это, чтобы спасти тебя.

— И тебя тоже, — пара слёз, щипля, сбежала с опалённых щёк земной пони. — Она сделала это, чтобы спасти всех нас.

— Потому что спасение всех означало спасение тебя в том числе. Ты — её родственная душа, Селеста. Вне зависимости от того, насколько верования моего племени — правда. И именно ты можешь её отыскать.

— Но… как? — моргнула Селеста, сгоняя слёзы. — В вашей легенде не указано, как именно это сделать?

Луна ненадолго задумалась.

— Я думаю, тебе нужно прислушаться к сердцу или что-то подобное? Одним словом, нет, не указано.

«Ты говоришь это пони, у которой сердце не то, что атрофировано, — с тоской заметила Дэринг Ду. — Его у неё в принципе развитием не баловали». Селеста и впрямь тупо уставилась в землю с таким видом, будто её неожиданно схватил запор. Пыталась прислушаться к сердцу.

Сердце болезненно кашлянуло пару раз и дало понять, что на сегодня приключений ему хватит.

— Давай лучше пока проверим, выжил ли кто-нибудь из деревни, — предложила земнопони, обняв одной из передних ног занывший при перспективе куда-то далеко идти бок. Луна немного подумала, прислушиваясь к своему телу тоже, и кивнула.

Остаток этого странного дня прошёл в поисках. В момент катаклизма горные единороги сделали самую разумную вещь — сбежали из-под возможных обвалов, а потому и уцелели в большинстве своём, но на разных значительно отдалённых от горного конца расстояниях. Когда Селеста тоже далеко отошла от него, она обернулась. Горы сделались заметно ниже, будто землетрясение выбило и раскрошило в пыль целые пласты породы из их основания, и они просели, либо вообще частично провалились под землю.

Токсунмаг найти не удалось, и её никто не видел с того момента, как солнце ещё кочевало по небу, как ни в чём не бывало, не двигаемое с привычного места настойчивой могущественной единорожкой. Деревенские объявили старейшину пропавшей без вести, но с прискорбием понимали, что лучше не надеяться увидеть её ещё раз. Токсунмаг подбиралась к девяноста годам — солиднейшему, завидному возрасту для пони, произошедшей из диких племён. Она к своим годам ещё и умудрилась сохранить здравый рассудок и способность передвигаться, поэтому горевали по ней недолго: своё она точно успела пожить.

И, прямо как диктовал извечный порядок Даргавса, времени на скорбь не было ещё и потому, что надо было расчищать завалы с тропинок и отстраивать дома заново. Луна вызвалась возглавить разведывательный отряд молодёжи и полетела вперёд них на поиски разбежавшихся овец, чтобы собрать курчавых в стадо и пригнать обратно.

За выворачиванием тяжёлых камней на будущую стройку и сбрасыванием в пропасть мелких за ненужностью прошёл целый день, и взрослые были слишком заняты, чтобы задумываться о чём-то ещё, кроме своей монотонной работы, изнурительного списка дел на ближайшее будущее и того, где найти еду взамен тех запасов, которые раздавило или, опять же, скинуло в пропасть. И только когда издали послышалось блеяние, а молодёжь пригнала почти три четверти деревенского стада, Луна недоумевающе осмотрелась, подняла голову и спросила:

— А… когда мы уходили, солнце было на этом же месте?

— Да, — ответил ей какой-то жеребец, не отрываясь от методичного телекинетического раскачивания особенно массивного камня, крепко застрявшего посреди двух других валунов на тропе.

— По ощущениям, мы бегали по долине целый день. Разве оно не должно было хотя бы чуть-чуть передвинуться?

Телекинез мгновенно погас. Другие единороги тоже сперва прислушались, затем переглянулись, а после этого дружно уставились на солнце.

Совершенно неподвижное. Безразлично льющее свой свет с единственной точки в небе, которую, похоже, не собиралось покидать.

— А… то, что Гало поймала солнцем метеорит, могло на него как-то повлиять? — поинтересовалась Селеста, подойдя поближе к тревожно порхающей над землёй пегасочке.

— Похоже, смогло, — нервно сглотнула та. — И что теперь делать?

Среди деревенских поднялся обеспокоенный гул. Пони переговаривались и перекрикивались, пока их восклицания и вопросы не сложились в единогласное:

— В Ирыстон надо! В Ирыстон и Балту, а оттуда дальше! Совет собирать, решать, что делать!

— У-у, ещё один метеорит в качестве контр-меры они вряд ли сумеют наколдовать, — обняв последние четыре пряди хвоста, нервно вгрызлась в них Луна.

— Тогда, — решительно выдохнула Селеста, стерев передней ногой пот со лба, — они пускай идут по соседним деревням, а мы с тобой пойдём искать Гало. Пока они решают, что делать с солнцем, на то, что стало на две пары меньше рабочих копыт, внимание обратят вряд ли.

— А куда? — с готовностью соскочила на землю пегасочка, прямо как год назад. Ей было приятно видеть земную пони относительно прежней.

— К Древу Гармонии, — был ответ. — Если оно действительно опутывает корнями весь Фэном, на пони, которая его спасла, внимание обратить точно может. Сердце у меня, конечно, слабое, но думать я умею.

— Я знаю, где оно, помню дорогу! — воспарила Луна и потянула Селесту за собой, обоими копытцами схватив её за переднюю ногу. — И я даже знаю, как мы дотуда доберёмся! Мы с Гало припрятали ту штуку, на которой досюда и добрались, только это было секретом, чтобы её не украли, хи-хи. Ты же не думала, что мы реально пешком шли?

— Остаётся только надеяться, что ту «штуку» не завалило какими-нибудь камнями во время землетрясения, — нашла в себе силы улыбнуться Селеста, и ей стало легче.

«Да, любовь моя, ты жива, — подумала она, прикасаясь подбородком к груди и прикрывая глаза. — Если бы это было не так, я тоже не была бы сейчас живой».

Луна привела Селесту в лес. Пока земная пони, приучаясь балансировать на скользком насте, осторожно и медленно переставляла ноги, пегасочка задумчиво путешествовала между совсем одинаковыми теперь голыми стволами, слегка опалёнными со стороны, повёрнутой к горам.

— Сейчас, вспомню, — обещала она. — Где-то примерно… точно! Здесь! — она прыгнула к колючему кусту идеальной шарообразной формы, несколькими ударами копыт разбила смёрзшийся снег и остатками перьев вымела его из обнаруженного шва в земле.

Селеста с интересом и одобрением наблюдала за ней.

— Очень изобретательно. Сами сделали?

— Ага! — гордо выдохнула Луна, ища, где бы поудобнее взяться за куст, теперь не прикрывающий свои колючки пушистой листвой. — Идея — моя, воплощение — её. Сейча-а-ас…

Всё-таки сумев его поддеть, пегаска затрещала крыльями и опрокинула его вместе с куском промёрзшего дёрна, как люк.

— Вот! Го… тово.

Земная пони подошла поближе и заглянула внутрь. Глубокая и широкая ниша была пуста.

— Это… что за фокусы, — нахмурилась Луна и спрыгнула вниз. Пошарила в земле и жалобно блеснула наверх бирюзовыми глазами: — Блин! Пару палок каких-то оставили и одно колесо! Могли бы не ломать хотя бы, а целиком забрать!

— Но кто это мог сделать? — недоумевала Селеста. — За вами никто не подсматривал, когда вы приезжали?

— Нет, мы специально осмотрелись, а я ещё и местность прочесала с воздуха, — обиженно шмыгнула носом кобылка, без энтузиазма выбираясь наружу.

— Очень странно. Никто бы и не додумался искать такой тайник.

Она сделала пару кругов вокруг места, перешла на рысь и кивнула:

— Ладно, не важно. Я могу бежать. Ты всё ещё помнишь, как туда добираться?

— Это очень далеко отсюда, — прижала уши Луна. — Даже галопом уйдёт месяц, а тебе ведь ещё нужно спать.

— Тебе тоже. Ты не сможешь вести меня круглосуточно, — не отступала Селеста. — А пока — веди!

Пегасочка немного поколебалась, сминая копыта, но затем, подумав о сестре, решительно кивнула, взвилась в воздух и твёрдо устремилась вперёд. Не теряя времени, земнопони галопом рванула за ней.

Путь оказался тернист.

Сдвиг солнца, мелкие метеоритные дожди с пожарами и кратерами и замирание всех природных процессов шокировали пони, перевернули их представление о мире навсегда. Буйно цвели язычество, шаманизм и суеверия: всё случившееся напугало племена сбывающимися пророчествами от конца света до пришествия богов и мессий. Селеста понимала их логику, поскольку сама всю жизнь страдала от кошмаров о падающем солнце, а Луна и вовсе выросла в этой культуре. Отдалённый тревожный гул ритуальных музыкальных инструментов и вздымавшиеся над лесами огни жертвоприношений вводили пегасочку то в ступор, то в транс.

Она застывала в воздухе или на земле, суженными от наводнявших голову пугающих воспоминаний глазами застывая на незримых никому, кроме неё, картинах, и вне зависимости от ритма священных песен и пляски пламени бормотала под нос обрядовые слова на своём языке. Резкие, короткие, рубленые, они заставляли её худую грудь вздрагивать и часто, мелко трепетать под стать таящемуся внутри напуганному сердцу. Селесте хватало всего одного прикосновения вкупе с ласковым шёпотом имени, чтобы вывести кобылку из этого состояния, но впадала она в него так же легко и неизменно, сколько бы раз ни столкнулась.

Опыт путешествия с пегасом у земной пони уже был, хотя она и сомневалась, сможет ли маленькая Луна выполнять то же, что и взрослый Хуан. Но, к удивлению, передвигать и расталкивать облака у неё получилось с такой же лёгкостью, а затем она благодаря развитым крыльям быстро освоила создание локальных воздушных завихрений — и у двух путешественниц появилась возможность создавать личный комфортный микроклимат. До случая.

В тот раз Луна хотела отогнать подальше от их очередной ночёвки несколько облаков, чтобы расчистить участок среди снегопада. Но, как только она вырвала те из общей массы и отогнала дальше над лесом, до Селесты донёсся раскат грома и шипучий клёкот молнии — и Луна с поджаренным дочерна кончиком хвоста голубым вихрем метнулась её за спину. Она спряталась от двух рассерженных пегасок в обнимку с чёрными тучами, которые, увидев ещё и земную пони, окончательно впали в ярость.

— Тэмпер, глянь, — фыркнула та, что выглядела младше, едва вышедшей из подросткового возраста, — мало того, что не из нашей части — так ещё и путается с грязедавкой.

— Как ты меня назвала? — опешила Селеста, на мгновение забыв о том, что собиралась возмутиться по поводу их нападения на жеребёнка. Ещё и, судя по всему, с молниями! Уму непостижимо!

— Чего ты ещё ждёшь? — начала было язвить младшая, но старшая опустила копыто ей на плечо:

— Бёрд, не утруждай себя. Она в любом случае слишком тупая, чтобы тратить на неё время, если надеется сделать вид, что не понимает, в чём дело. Значит, так, — обратилась она сурово к Селесте и Луне, — хотя вы обе не внушаете доверия, тратить на вас силы мне западло, но только до тех пор, пока вы не приближаетесь к нашей зоне, — её глаза полыхнули гневом при взгляде на выглядывающую из-за крупа земной пони пегасочку, — или не пытаетесь пригнать туда ляганые снежные облака. Это понятно?

— Да, — опешив, только и сумела кивнуть Селеста.

— Мы за вами следим, — звонко пригрозила на прощание младшая, и обе воинственных кобылки удалились.

Луна несмело выползла из-за недоумевающей земной пони и копнула копытом снег, снова пошедший после того, как те двое вернули убранные облака на места:

— Я не знаю, что пошло не так. Честно.

И этот случай открыл целую вереницу однотипных конфликтов, каждый из которых раскрывал любые из них лучше и лучше. Пегасы относились к ним неприветливо из-за Селесты. Земные пони — из-за Луны. А если встречалось поселение единорогов, через него было лучше проскочить поскорее, пока в гриву одной из них не прилетел — при самом благоприятном настроении жителей — ком собранных телекинезом, а то и наколдованных вшей.

Дэринг Ду даже вдумываться не требовалось, чтобы понять, в чём причина, а вот Селесте и Луне пришлось попотеть. Их движение к цели из спокойной, пусть и длинной и трудной, дороги из пункт А в пункт Б превратилось в путаные зигзаги метаний от одного поселения к другому — крылатая, рогатая или подкованная стража гоняла их от своих охранных зон, стоило им только попасться на глаза. Будто было мало невзгод, без риска огрести чем-нибудь тяжёлым по голове представлялось возможным только через дикие земли и непротоптанные дороги, не приватизированные ни одним из племён, а потому служащие свалкой для снежных и грозовых облаков. Если над скоплениями хижин и домов максимум живописно вился редкий и мягкий снежочек, то сразу за их границами вовсю бушевали метели.

Селеста, стуча оледеневшими зубами, предпочла отдать свою овечью жилетку Луне. Тогда же им пришла идея выдать её за земную пони и попытаться остановиться на ночлег у одного из ближайших племён. Затея увенчалась успехом — и скоро замотанная в одежду пегасочка, уже начавшая шмыгать носом от долгого путешествия по всем ветрам, сладко сопела у жаркого очага, а Селеста делила с хозяевами скудную трапезу и узнавала последние новости, по ним выстраивая заодно общую картину.

Вину в лишении природы самостоятельности пытались распределить между единорогами и пегасами: раз уж они обладают способностью понемногу исправлять положение — значит, просто так научиться этому не могли и вывели свои знания после того, как сами всё и сломали. Нетрудно догадаться, что по единорожьему сообществу слух об истинной виновнице событий прошёл, но каждый оказался умён, чтобы об этом помалкивать.

Смена дня и ночи при помощи магии, как и контроль за погодой, требуют много времени на обучение и энергии для воплощения. Если раньше племена кое-как всем обеспечивали себя сами и не стремились контактировать друг с другом после того, как уйдут в горы, леса или небо для создания семьи, то нынешняя ситуация требовала всестороннего сотрудничества между тремя расами. Самым большим спросом с первых же дней катаклизма начали пользоваться именно земные пони: самые многочисленные и трудолюбивые, они всегда обладали некоторыми избыточными запасами продовольствия, а значит, могли спасти пегасов и единорогов от голодной смерти. Правда, им самим эта же смерть могла начать грозить: Селеста видела справедливость этого утверждения по собственной тарелке.

Недовольство в каждом из племён росло, так как всем им казалось, что соседи не понимают тяжести их доли и не ценят их усилий. Первыми сбились в одну огромную стаю и образовали прообраз собственного государства пегасы. Невольно перенимая их территориальность, начали объединяться в подобные обособленные структуры земнопони и единороги, и вопросы границ перестали быть риторическими.

«Фантастика, — взволнованно подумала Дэринг Ду, подслушивая. — Я вижу предпосылки к войне трёх племён и Зиме Вендиго! А я-то сначала предполагала, что она будет вызвана тем самым слоем пепла после падения метеорита, и морозные кони — всего лишь сказка. Но, похоже, нет». Мир приобретал вид, какой был для неё единственно верен, но она больше не могла так легко этому радоваться.

Альфа попросту затруднялась оценить правду о мире, в котором жила. «Значит, принцесса Селестия возьмёт себе имя своей истинной, — отвлеклась она на более простой вопрос, — потому что я ничуть не сомневаюсь, что единорожка по имени Гало, сумевшая сдвинуть солнце и тем самым обрекшая своих сородичей вечно делать это самостоятельно… что по-прежнему лучше массового вымирания, разумеется… это будущая принцесса Селестия».

Гостеприимные земледельцы по понятным причинам не могли дать Селесте и Луне в дорогу еды, зато подарили пегаске тёплую одежду — без прорезей для крыльев, конечно, но это было решаемо. Выдохнув с облегчением, она вернула земной пони её даргавский жилет. И очень скоро Селеста пожалела, что малодушно согласилась принять овчину обратно: после одной из ночей Луна внезапно заболела.

Всё началось с того, что она весь день спала. Селеста согласилась понести её у себя на спине под жилеткой, изредка будя, чтобы уточнить дорогу, но пегаска не проснулась даже к ночи. А сон её тем временем сделался беспокойным: она металась, на лбу выступила испарина, жар бил даже сквозь толстую, добротную одежду земных пони. Селеста запаниковала и устроила привал в окружении ближайших сросшихся елей. У неё не было лекарств, и даже какую-нибудь кору хоть в качестве плацебо отварить было не в чем: на днях они безнадёжно погнули и продырявили походный котелок, отбиваясь от медведя-шатуна. Земнопони не смогла уснуть от беспокойства и бессилия, а на рассвете, когда Луна немного успокоилась, наполовину приоткрыв болезненно сверкающие глаза, послышался хруст снега от направлявшихся к ним неспешных шагов.

В еловый закуток любопытно заглянул земной жеребец и осмотрел обеих кобылок, остановившись взглядом на больном жеребёнке.

— Добрый пони, пожалуйста, помогите, — вскочила и заслонила Луну собой Селеста раньше, чем тот мог заметить разметавшиеся по её жилетке крылья. — Моей сестре очень плохо, у неё жар, она не приходит в себя. Ей нужно хотя бы укрыться от ветра и холода; подойдёт даже хлев рядом со скотиной, лишь бы там было тепло.

— Зачем же хлев? Я живу прямо рядом с сеновалом, давай её сюда скорее.

— Спасибо, — выдохнула Селеста. — Я сама понесу её, не утруж…

— Да ты вымотана так же, как мелкая, — отрезал земной пони, переведя на неё взгляд сверкавших в утренних сумерках глаз. — Доверять тебе её нести — только время терять. Давай сюда, говорю!

И жеребец сам двинулся вперёд, резко выпустив из ноздрей белые струи пара. Это был всего лишь холод, но Селеста инстинктивно почувствовала нечто опасное. Оно заставило её броситься земному наперерез и схватить Луну зубами за не втянувшуюся ещё жеребячью шкирку. Та внезапно издала сладкий стон, приоткрыв набухшие горячие губы, и зрачки незнакомца вытеснили радужки одним ударом пульса.

— Отдай! — сразу взревел он и взвился на дыбы, чтобы мощно оттолкнуться от снега задними ногами и влететь в Селесту. Тут она и заметила его полноценную эрекцию — прямую, без намёка на мягкость, даже на морозе.

— А! — вскрикнула она сквозь оперённую тёмно-голубую шкурку и оттолкнулась всеми четырьмя копытами, взорвав снег колкой переливчатой завесой.

Земнопони без труда прорвал её, но Селеста уже галопом неслась прочь. Увязающая по грудь, больно ломающая коленями наст и до ломоты в шее задирающая голову, чтобы не потерять пегаску в снегу, она удирала сквозь лесные сугробы и всё равно имела больше преимуществ, чем жеребец, на бегу зачерпывающий головкой члена разворошенный жгучий снег. Вскрикивая уже не от возбуждения, а от боли и непереносимого холода, он очень скоро отстал, но Селеста, перепуганная и ввергнутая в воспоминания о собственном жеребячестве, не могла остановиться и продолжала уноситься во весь опор.

Она не видела эрекции жеребца у мисс Эдуардз. Она до последнего не подвергалась тому, что замышлял этот незнакомец, умудрившийся возжелать жеребёнка. Она даже не считала это самое желание чем-либо неестественным; то не трогало её ни в единый момент жизни, не приходило во снах, не заставляло дрожать при виде взрослого пони рядом с маленьким. Но сейчас, когда то же самое грозило не ей, а дорогой кобылке, и сама она познала любовь и нежность вместо потребительства и небрежения, её психика завопила. «Вспомни это, переосмысли, пойми, что это значило на самом деле, что они сделали с тобой, что они допустили, чтобы это сделали с тобой!».

В очередной раз споткнувшись, Селеста всхлипнула и, обессиленная, не стала этому препятствовать. Лишь напоследок резко вздёрнула голову вверх, чтобы не упасть на Луну. Круп той высоко подлетел, дёрнулся в крайней точке и с мягким звуком плюхнулся в снег, а из-под хвоста вылетела какая-то полупрозрачная капля и расплескалась о переносицу земной пони, уже наморщенную, чтобы плакать.

Селеста резко перестала дышать, открыла зажмуренные глаза и скосила их на влагу. Проигнорировать было нельзя: капелька пекла кожу, как уголь. Быстро остыла на холодном воздухе, но изначальную температуру всё равно проигнорировать не вышло.

— Луна? — выпустила шкирку из зубов земная пони, стёрла сырость кромкой копыта и внимательно рассмотрела, в последний раз шмыгнув носом. — Это же не слёзы и не сопли, так?

Пегасочка не ответила. Дыша так тяжело, будто это она бежала через смёрзшийся дикий снег с грузом в зубах, она лишь слабо трепетала ртом, подёргивала задними ногами и поминутно закатывала полуприкрытые глаза. Невероятная и, главное, непристойная догадка посетила Селесту, и та сглотнула.

— Я честно не имею в виду ничего такого, когда делаю это, — предупредила она, несмотря на то, что разум Луны явно блуждал где-то невероятно далеко, и аккуратно отвела нежно-голубой хвост в сторону.

Пегаска отреагировала так, что Селеста вздрогнула, покраснела, заметалась на месте и наконец по-страусиному вонзила голову в сугроб, не зная, куда и как ещё спрятать пылающее лицо. Она не удивилась бы, если бы снег тут же подтаял, а к лысым кронам деревьев взвился парок.

Луна судорожно выпустила воздух из лёгких, разом подобрала задние ноги и приподняла круп, распростав по сторонам распушившиеся крылья. Она умоляюще заскулила, прогнула спину и замерла, трепеща в ожидании того, чего Селеста физически не была способна ей предоставить.

Дэринг Ду взвыла от забравшегося в ноздри земной пони чудесного запаха первой омежьей течки, а Селеста, выматерившись в сугроб от культурного шока, воспользовалась сохранившейся у себя лично способностью внятно соображать. Пока она подтягивала все припорошившиеся пылью знания о проводившихся десятилетия назад экспериментах, терапии гормонов, приличной частью заимствованных у волков, вспомогательных заклинаниях и прочих моментах, альфа на своей шкуре испытывала всю мощь когнитивного диссонанса.

Готовая к сексу течная, неиспробованная никем узенькая омежка прямо под носом, но нос принадлежит недо-омеге, не способной оценить ароматный букет смазки и восхититься им, а сама омежка — её будущая принцесса, величественное и неприступное полубожество, на которое нельзя пялиться с такими пошлыми, грязными мыслями и уж тем более нельзя мечтать впиться ей клыками в шею, засаживая на всю длину под её тоненькие развратные писки!

…даже если она… является сразу после течного секса на собственную свадьбу, не приведя себя в порядок… наверное.

Всё смешалось.

Дэринг Ду, всё равно недоступная для обнаружения, уже смело выла в открытую, метафорически обхватив передними ногами кипящую от гормонов и моральных дилемм голову и раскачиваясь на крупе, а Селеста понемногу систематизировала оживающие воспоминания. Теперь она могла сказать, что происходит и к чему это может привести. Не знала только, как с этим бороться.

В таком состоянии Луна не помнила саму себя — не то, что дорогу. Она самостоятельно открыла, что мастурбация уменьшает её страдания, и занималась этим без перерыва всё время, пока не спала. Селеста, поджав губы и тараща в противоположную сторону глаза, решила просто воспринимать это как должное и как меньшее зло, потому что Луне, по крайней мере, в такие моменты не плохо и не больно, а оргазм и вовсе немного возвращает ей разум и даёт возможность уснуть. Она так и думала несколько счастливых часов до того, как ветер далеко разнёс райские ароматы течной пегаски и привлёк не только жеребцов, но и нескольких кобыл.

— Капец, что происходит? — буркнула Селеста, замотала нижнюю часть протестующе постанывающей Луны во всю имевшуюся одежду, чтобы она меньше распространяла запах, схватила получившийся кулёк зубами и рысью понеслась как можно дальше от голосов пони — ласковых и грозных попеременно. — Кажется, твоя сестра остановила солнце, а взамен запустила все генетические программы! Как это вообще возможно?

— Мхм… Гало… — простонала Луна в её зубах и в который раз протиснула копытце вниз под замотанный на талии пояс.

Напряжённая обстановка, тряска, мотание и голоса альф, то настигающие, то отстающие, ей ничуть не мешали.

Они достигли Древа Гармонии в начале весны, потрёпанные, исцарапанные и даже избитые, но успевшие отрастить новые гривы и шерсть взамен выжженных солнцем и магией. Последние километры шли налегке: от большей части одежды пришлось избавиться ещё зимой, поскольку, пропитавшись течными соками Луны, она привлекала ненужное внимание, а ближе к потеплению их тела сами приспособились к низким температурам, и таскать на себе много тряпок оказалось ни к чему.

Дэринг провела несколько минут в блаженном созерцании той самой пещеры, увиденной Селестой во сне, но оживлённую более мелкими деталями, о которых её подсознание догадаться не могло и потому передавало лишь общую суть. Например, несмотря на отсутствие влаги и даже некоторую сухость воздуха, пещеры веяли чем-то подводным, будто когда-то давно их действительно наполняла солёная океанская вода, а между трезубчатых кристальных ветвей юркали глупые пучеглазые рыбёшки. Но вместо их высохших скелетиков по полу плотно и тяжело стелились тёмные массивные корни, очень похожие на настоящие и словно впрямь вымазанные в земле. К ним вело множество ниспадающих ступенек неправильной округлой формы, скученных и пёстрых, как лесные опята.

«…а почему я попала именно в тело пони, в честь которой назовётся принцесса Селестия?».

— Рядом с ним очень тепло и спокойно, — заметила земная пони с благоговением, подходя к стволу, состоящему из подогнанных друг к другу искажённых сверкающих ячеек, как неогранённый кристалл.

— У Гало не получалось чувствовать себя рядом с ним тепло и спокойно, — грустно вздохнула, нахмурившись, Луна, и ностальгически прикоснулась к стволу копытом, но тут же убрала его. — А? Этого тут раньше не было.

Селеста присмотрелась, провела копытом по примеру пегасочки. На ранее гладком фрагменте ствола проявился впалый стилизованный знак солнца.

— Похоже на то, как если бы кто-то вырезал в стволе дерева свою метку, — озвучила она первое, что пришло в голову.

— Кто бы осмелился сделать такое со священным деревом? — возмутилась Луна.

— Тот, для кого нет ничего священного, глупое дитя! — заставил вздрогнуть их обеих раскатистый хохот из тёмного каменного коридора.

Луна моментально ощетинилась и встала в боевую стойку, закрывая и Древо, и Селесту — даром, что ростом была той по грудь, и уже пережила становление омегой, а не альфой. На освящённые нежным спокойным сиянием Древа ступеньки-опята ступили сперва зелёная драконья лапа, затем — буйволиная нога, а следом показалось и тело, передвигающееся на таких несочетаемых конечностях — длинная бурая лапша, укомплектованная парой лап, парой крыльев и угловатой полуослиной головой.

— Драконикус, — слишком обвинительно выплюнула Селеста. — Ты нас напугал.

— Не ставил перед собой такой цели, но, в принципе, кто их когда ставит? — развёл верхние львиную и орлиную лапы тот и, изогнувшись в воздухе, поплыл по нему над полом. Он принялся прищуренными, будто чтобы скрыть в них безумие, глазами рассматривал двух кобылок. — Какие цели стоят того, чтобы проходить такой длинный путь?

— Мы хотим найти мою сестру, — ответила Луна, пригладив перья. — Вы не знаете, как это сделать, мистер драконикус?

— Я могу потерять вас примерно в том же районе, — радостно предложил тот. — Это будет считаться за помощь? Обычно, когда ищут этим методом потерянную вещь, говорят «Брат, поди сыщи брата!», но в нашем случае приемлемо — и даже желательно — сказать «Сестра, поди сыщи сестру!». Ну, как вам?

— Не уверена, что это сработает, — поёжилась Селеста. — В последний раз мы видели её над пропастью в деревушке под названием Даргавс. Она чудом не свалилась вниз…

Земнопони, погрузившись в одни из самых травмирующих своих воспоминаний, вновь видела перед глазами только их. Но Луна, защищённая надеждой на благоприятный исход и чем-то, что пробудилось в ней после той постыдной первой охоты, не выпадала из реальности и потому смогла заметить, как внушительно переменилось хитрое лицо драконикуса — от лёгкого страха к недоверию и до чистого гнева. Но это заняло буквально секунду, как если бы кто-то отрабатывал скорость заклинаний трансформации на куске серой глины, а затем исправно вернул ей изначальную форму. Форму благодушно-ехидного лица коварного и определённо зловещего существа. Пегасочка инстинктивно попятилась.

— Как Вас зовут? — переведя дух после рассказа, вежливо поинтересовалась Селеста у призадумавшегося драконикуса.

— Дискорд, — гордо ответил он. — Последний дух хаоса и дисгармонии.

— Последний? Хаоса и дисгармонии? — хлопнула глазами земнопони. — Я встречала одного твоего… эм… собрата? Очень давно. Он не был похож на что-то подобное. Немного озорной… проказник… — она кашлянула в сторону, замаскировав ругательство, — но он не называл себя так зловеще.

— Жующий Кожу, по-твоему, не зловеще? — вскинула брови Луна.

— Что?! — рявкнул Дискорд, отшатнувшись от них обеих, как от огня.

Испуганные резким движением, они тоже отпрыгнули и врезались боками в дерево. То слабо звякнуло кристальными почками, что заставило драконикуса прижать длинные уши и трусливо ощерить клыки, однако это тоже быстро прошло. Он с достоинством кашлянул в орлиный кулак, выпрямился и снобистской походкой обошёл дерево.

Немного подумав, Селеста наклонилась к уху Луны и шепнула:

— Что бы ни случилось — не позволяй ему прикасаться к себе. Даже краем пальца. Ты представить себе не можешь, насколько это может быть опасно.

Луна решительно кивнула, наблюдая за этими самыми пальцами. С нарочитой небрежностью львиные без когтей барабанили по граням ствола, пока драконикус обходил Древо кругом. Завершив оборот, он повернулся к пони и протяжно мурлыкнул:

— Итак… Я действительно знаю, где ваша подруга, нелепо же мне упустить демиурга. Но от скуки томлюсь, я остался последним: обыграете коль — приз ваш без промедлений!

— Ты умеешь на ходу сочинять стихи? Очень неплохо, — с запинкой похвалила Селеста и натянула улыбку. — А в чём мне нужно тебя обыграть? В Даргавсе меня научили играть в нарды.

— Нарды, — скривился Дискорд, карикатурно плюнув. — Везде одни нарды! Первая на Фэноне рыба вылезла из воды на сушу, а там единороги в нарды играют! Нет! В шахматах больше интереса, и вы даже не представляете, сколько всего можно выменять на одну только шахматную доску, — он изогнул туловище буквой «S» по горизонтали и склонился к Луне, вернувшись к мурлычущей манере разговора змея-искусителя. — Я знаю твой маленький спящий секрет — он в том, что омегу скрываешь в нутре, но сможешь ли ты, молодая кобылка, сказать слово «нет» в лицо похоти пылкой?

Селеста, распахнув глаза, встала над пегаской и передней ногой задвинула её себе глубже под брюхо:

— Оставь её в покое. Ты собирался играть со мной.

— Не с тобой, а с вами обеими, — сверкали в предвкушении жёлто-красные глаза. — А жеребята любят играть даже больше взрослых! Ну же, малышка? Отгадаешь мою загадку?

Луна ответила ему, но не рискнула выползти из-под земной пони и лишь распластала по сторонам крылья в выражении решимости:

— Я действительно ещё маленькая. Но, когда я вырасту, я точно смогу контролировать себя и не становиться распутной пони.

Селеста отвела взгляд, пытаясь не сказать, насколько она не права. Гормоны затуманили ей разум и не давали вспомнить львиную долю того, что та творила, но земнопони не забывала.

Дискорд расхохотался, умилённо взявшись за щёки. От этого кожа на его лице стянулась, обнажив острые треугольные зубы с парой саблевидных клыков.

— Ах, эти очаровательные жеребячьи «я всегда» и «я никогда»! Хочешь проверить? — он эффектно щёлкнул орлиными когтями и направил указательный палец в дерево.

Значок солнца зажёгся от круглой сердцевины ярко-оранжевым цветом. По лепесткам на гранёные стыки растеклись смягчившиеся до жёлтых потоки, напоминая механизм открытия двери из научно-исследовательского центра, немного задержались, чтобы растечься тоньше и длиннее, и неторопливо поползли вниз, очерчивая контур большой кристальной ячейки, враставшей нижней частью в землю. Словно отойдя из своего паза, она выпустила из щелей потоки яркого света, а затем резко опустилась вниз. Селесте и Луне потребовалось проморгаться, прежде чем заглянуть в открывшуюся нишу, и они ахнули, едва им удалось привыкнуть к свечению.

Внутри, на пышном цветке розового лотоса, лежала Гало. Её невредимые розовые грива и хвост лежали свёрнутыми в спирали рядом с головой и крупом, белоснежный рог, всё ещё хранящий раскалённые кружева солнечных ожогов, тянулся длиннее, чем раньше, над безмятежно сомкнутыми во сне веками. Голова, которую он венчал, была по-лебединому завёрнута к боку и прятала мордочку под одним из двух невероятных, прекрасных полураспущенных крыльев.

— Гало! — воскликнула Селеста, не заметив, что разрыдалась от облегчения. Она прыгнула к ней, но, не решаясь дотронуться до священного Древа, обернулась на Дискорда в слезах радости. — Она жива? Скажи, что она жи…

Слёзы заледенели у неё на лице, стянув кожу, как шрамы, а рот застыл, растянувшись и конвульсивно подрагивая вместе с вскинувшимися и напрягшимися до боли в голове ушами.

Дискорд извивался хвостом далеко позади Луны, коварно выглядывая злорадными глазами из-за её макушки, пока пальцы обеих его лап стискивали голову остолбеневшей кобылки. Вместо глаз у неё в черепе вращались гипнотические серо-жёлто-голубые спирали, а от задних копыт копыт неторопливо ползла вверх по телу серость, словно она неосторожно взглянула на василиска.

— Отпусти её, — слабо пролепетала Селеста, пытаясь остаться на ногах, не качаться, не падать, но она не знала, насколько сильно дрожат у неё при этом колени.

Она не помнила ничего такого после прикосновения Жующего Кожу к себе. Но и ни в какие игры тот с ней не играл.

— Всему своё время, — низко ответил Дискорд и красноречиво помассировал виски пегасочки большими пальцами. Остальные любопытно впивались когтями в её затылок. — М-м-м… ты знаешь, что она поначалу искренне влюбилась в свою названую сестру и собиралась стать её женой? Эта жеребячья непосредственность, скажут одни. У жеребят удивительно сильное чувство себя, возражу я.

Он стремительно щёлкнул пальцами над светлой макушкой, и серость единой вспышкой обесцветила Луну до кончиков волос.

— Что ты сделал? — запаниковала Селеста, поочерёдно переступая ногами на одном месте и то поднимая, то опуская голову в попытке наверняка увидеть изменения, где бы они ни произошли. — Что ты с ней сделал?!

— Всего лишь высвободил её сущность, причём непосредственно с той пони, которая приглянулась ей с самого начала! — невинно развёл передними лапами Дискорд, выпуская пегасочку и давая ей свободу. Свободу повернуться к Гало и оценить ту медленными глазами-спиралями. — Они на самом деле даже не сёстры, что в этом плохого?

Ответ на этот вопрос дало Древо, взорвавшись на каждой ветке салютом из лавандово-золотой плазмы. Искры и сгустки осыпали сразу пригнувшегося и защитившего голову лапами драконикуса, растаяв снежинками на его шерсти и не причинив вреда, а прикосновением к Луне согнали с её шерсти в землю серость и вернули большие бирюзовые глаза. Она единожды моргнула, шагнула туда-сюда, словно завершая движение, которое собиралась выполнить до того, как её загипнотизировали, и с восхищённым вдохом вскинула голову на искрящееся, ликующее, поющее Древо. Селеста упала на круп в немом благоговении, но её внимание привлёк со звоном струящийся по передним копытам свет.

Лиловая и солнечно-жёлтая змейки обвили её передние ноги по всей длине волшебными браслетами, переползли, ероша шерсть и щекоча кожу, по каждому сочленению тела, а затем плотным полосатым носком сошлись вновь на одном из копыт и пустили по воздуху вьющуюся нить. Достигнув кончика рога Гало, та налилась такой же толщиной, скользнула по роговой канавке и, затерявшись поначалу под тяжёлой волнистой гривой, точно так же пропутешествовала по всем поверхностям тела спящей крылатой единорожки, будто изучая его и сканируя — со стороны за этим оказалось наблюдать удобнее. Закончив, две ленты одним молниеносным рывком через впалый хребет вернулись на рог, закрутились вокруг него буром и выстрелили с кончика прямо во внутренности Древа. И оно взорвалось снова, заставив Дискорда отползти, закрываясь теперь и крыльями, ещё дальше, но приведя в восторг Луну и Селесту и вернув сознание Гало.

Она вынула голову из-под крыла, моментально найдя взглядом Селесту, и улыбнулась ей, как ни в чём не бывало. Земная пони бросилась навстречу и вплела облегчённый смех в звонкую и торжественную трель Древа, когда ставшие немного длиннее передние ноги бывшей единорожки заключили её в объятья. Она прижалась щекой к белоснежному плечу, млея от тепла любимого тела, и не смогла удержаться от искушения заглянуть внутрь Древа. Такие же кристаллы, что и снаружи, составляли его обычно скрытую от глаз часть, но при одном взгляде было понятно, что они принадлежат живому существу, которое дышит, растёт, развивается и понимает. Лилово-золотые ленты, перекатываясь в жгуте, но не разрываясь, всё ещё соединяли его с рогом Гало и одной из передних ног Селесты.

Луна поспешила присоединиться к объятьям, обстреливая сестру вопросами:

— Ты в порядке? Как ты здесь оказалась? Ты знаешь этого драконикуса? Что сейчас произошло? Откуда у тебя крылья? Ты уже пробовала летать?

— Нет, пока не пробовала, — засмеялась Гало, поспев только за последними двумя. — Я только сейчас сумела проснуться, а до этого… кажется, я временно стала частью Древа, могла ощущать время через него и видеть, что происходит рядом. Дискорд был очень заинтересован в том, что творится внутри него, — закончила она, хитро прищурившись вдаль.

Драконикус стоял перед входом в коридор на границе света и тьмы, недоверчиво сцепив когти и настороженно рассматривая всех троих. Селеста нахмурилась:

— Он пытался сделать что-то с Луной. Я бы попыталась помешать, если знала, что.

— Ты бы не смогла, в этом нет твоей вины, — вздохнула Гало, погладив пегасочку копытом по голове. Та довольно прикрыла глаза. — Дискорд поглотил всех своих сородичей и присвоил себе их силу, с ним не совладать простой земной пони.

— Так откуда у тебя крылья? — подёргала её за ближайшие белоснежные перья Луна, не дав Селесте расспросить подробнее о поглощении других драконикусов.

— Я не знаю, — пожала плечами Гало и сложила их поудобнее. — Я даже плохо помню, что было после того, как сдвинула солнце. Разве что то, что понимала уже в тот момент: я переступила порог своих возможностей, и мои магические каналы попросту сгорели. Но каким-то образом я не лишилась магии, а словно… перевела её на совершенно иной уровень. Затем Древо меня спасло, — благодарно посмотрела она вверх, — и вот уже этого я совсем не помню. Должно быть, у него какие-то свои взгляды на то, как нужно было восстанавливать моё тело… Но одно я знаю точно: пока что я чувствую себя хорошо только из-за того, что вы обе рядом, а не из-за того, что до конца выздоровела, — ласково зажмурившись, она притянула сестру и возлюбленную под свои новые крылья. Они были тёплыми и ненавязчиво пахли чем-то, что сама Дэринг не могла распознать, но у Селесты вызывало только приятные впечатления.

Луна приласкалась к сестре и коротко зажмурилась. Открыв глаза, она медленно расширила их до предела, потому что так вышло, что их взгляд упал прямо на озаряющее некогда пустое бедро Гало прекрасное стилизованное солнце.

— У тебя появилась кьютимарка! — завизжала пегаска, в перевозбуждении спрыгивая с лотоса и начиная галопом нарезать круги на небольшой каменной площади перед ним. — У Гало кьютимарка! У Гало кьютимарка!

Обе взрослых кобылки с изумлением воззрились на то, что вызвало у Луны столь бурный приступ радости, и присоединились бы к ней, не будь так околдованы этим явлением.

— О боги, — благоговейно прошептала Гало, рассматривая рисунок на крупе. — Я в самом деле… я получила метку…

— Да ещё какую, — выдохнула Селеста, не в силах сдержать алчность в голосе. — Солнце! Целое солнце! Твоя судьба связана с звездой, которая даёт жизнь всему на Фэноме!

— Моя судьба связана прежде всего с тобой, — прошептала Гало, выронив из глаз пару хрустальных слёз, и ткнулась носами с краснеющей от зависти земной пони.

Вспомнив, Луна перестала скакать вокруг и постепенно остановилась перед Древом, подойдя ближе к ним обеим.

— Кстати, вы до сих пор… э… — покрутила она копытом в растерянности и указала на магическую связь между двумя кобылками. Они, подняв взгляды, наконец тоже обратили на неё внимание.

— Связаны? — закончила за неё Селеста и улыбнулась, вытерев собственные слёзы.

— И всегда были, я думаю, — крепче прижала её к себе Гало и жестом позвала сестру под крыло. — Древо Гармонии показывает то, что скрыто, — нежный взгляд лавандовых глаз ожесточился, перейдя на драконикуса. — И то, что он хотел сделать с Луной — разорвать эту связь и исказить её на своё усмотрение.

Дискорд, улыбаясь им издали, оскалился так, что показал дёсны над острыми клыками. Казалось, меж них вот-вот выстрелит алый раздвоенный язык.

— Да бросьте, путаница — это весело! Вы, пони, сами перепутали всё в своих собственных гениталиях! — его разномастные лапы перекрестились, указывая в противоположных направлениях, а из туловища выскочило ещё три пары и повторило этот жест, сделав драконикуса похожим на абсурдную танцующую сороконожку. — Как будто лишняя комбинация сделала бы хуже.

— О чём он говорит? — не поняла Селеста, нахмурившись. Гало тяжело вздохнула, отведя взгляд.

— Я… кое-что спровоцировала, когда передвинула солнце, оказывается, — насквозь виновато прозвучала она.

Луна буднично пожала плечами:

— Ну да, солнце само теперь не двигается.

— И с погодой что-то не то, — подхватила Селеста. — Она готова стоять двадцать четыре на семь, если её не сменять вкопытную.

— Пегасам и единорогам прибавилось работы, а земные пони теперь только и делают, что растят еду на эту ораву — ужас, — закончила пегаска.

— …кошмар, — съёжилась Гало, пытаясь закрыться крыльями от стыда, но кобылки ей не позволили, уперевшись в них плечами и заголосив:

— Зато мы живы! Все выжили!

— Тоже мне цена за то, что Фэном не разнесло к чёрту!

Несмотря на их утешение и благодарность, Гало всё равно сжалась, протащив крылья над их спинами и сцепив их по своим бокам. Она не находила в себе сил поднять взгляд.

— Сдвинув солнце… я спровоцировала глобальную перестройку магических лей-линий. Магия теперь работает по-другому. Теперь она более подвижная, текучая и мощная, и она не соглашается концентрироваться в одном месте. Я пыталась создать коммутатор, чтобы послать вам сообщение — его очертания появлялись в воздухе, а затем просто рассыпались пылью. Все мои усилия были зря, а потом, когда я применила кое-какое из обыкновенных прикладных заклинаний, на один раз — оно сработало с такой мощью, что я едва от него не травмировалась! И, само собой, сожгло остатки моей энергии.

Луна повернулась к Селесте и воскликнула:

— Так вот почему наша с сестрой колесница рассыпалась! Магия просто ушла из неё, и она развоплотилась.

— Значит, это произошло с абсолютно любыми воплощёнными заклинаниями, — сделала вывод земнопони и внезапно рассмеялась. — Жизнь в Кристальной Империи сейчас, должно быть, просто парализована!

— Да, Гало рассказывала мне, насколько там всё автомагизировано! — забила копытцами Луна, забыв, где находится. Магический лотос под ними не обиделся, лишь впрыснув в воздух из-под ударов несколько струек розовой пыльцы. Пегасочка перестала заливаться и, скосив глаза к центру, чихнула.

— Все их знания и данные хранились на электромагических носителях. Кто бы мог подумать, что даргавские пергаменты из овечьей кожи окажутся надёжнее! Пускай подавятся своим удалённым доступом: ничего больше не работает. Они ни на что не смогут повлиять, потому что база научно-исследовательских центров — это теперь всё равно, что драгоценности после драконьего выхлопа. Ничего не разобрать! Тупая сплавленная мешанина — и всё!

Гало же их веселья не разделяла. Напротив, слушая смех, она с каждой нотой впадала во всё более глубокое, серое, безысходное отчаяние, густо пересыпанное неизбывным чувством вины. А вот Дискорд наконец почувствовал себя в своей тарелке и наглой змеёй проскользнул к Древу по бороздчатому куполу стены:

— Лежит пони под аппаратом жизнеобеспечения, и тут одна единорожка в диких землях солнце двигает.

Селеста возмущённо затихла, а вот Луна не удержалась и заржала в голос вместе с ним.

— Прекратите оба, это ведь уже серьёзно! — потребовала на высокой ноте земнопони. — Лулу, вот уж не знала, что тебе близок чёрный юмор!

— Ты даже представить себе не можешь, что ещё близко этому комочку пушистой тьмы, — посулил Дискорд и хотел панибратски притянуть пегасочку локтем к себе за шею, но Селеста ловко перехватила её первой — и львиная лапа зачерпнула лишь воздух.

— Достаточно, — рыкнула на него земнопони. — Не прикасайся к ней.

Гало поднялась и вышла из кристального чрева между всеми, перегородив своим согбенным телом путь разноцветным взглядам и разбив запутавшуюся цепь взаимодействий.

— Вы, наверное, не заметили самого главного, потому что вы обе омеги, — прошептала она, обернувшись, когда сошла на каменный пол. — Но кобылы-альфы заметили точно. И жеребцы-омеги тоже заметят в какой-то момент, потому что ничего уже не будет, как до войны.

— И что же ты заметила? — чутко поинтересовалась Селеста.

Крылатая единорожка зажмурилась и всхлипнула сквозь стиснувшиеся зубы, прежде чем ответить:

— Когда я передвинула солнце, это повлияло на лей-линии и вызвало цепь реакций, уничтоживших заколдованные копытотворные предметы, но усиливших данные самих живых пони. Теперь магия работает по-другому. А это означает, что биомагические механизмы, ограничивавшие ширину мер, возвращавших нам способность размножаться, разрушены тоже. Потомки пони из резервации не вернутся к слабоумию, недоразвитости и прочим симптомам синдрома Дауна, поскольку перешагнули это в процессе мини-эволюции, как бы честным и естественным путём. Но вот то, что блокировало в них их вторичный пол, закодированный в лишних наборах хромосом, уже ничто не сдерживает. Не важно, кобыла это или жеребец: отныне альфа будет альфой, а омега — омегой.

Селеста тяжело сглотнула, прижав уши:

— Чёрт побери. Кристальная Империя. Они сманили к себе мой город и несколько диких поселений в придачу. Если так, то им даже проклятый удалённый доступ не нужен для их ублюдочных планов…

— И мы им никак не помешаем, — повысила голос в отчаянии Гало, договаривая за неё, и подняла голову к кристальным ветвям. — Единственное, что может — то, что сотворило Древо. Оно не дало нам с Луной насильно захотеть друг друга… — она перевела взгляд, невероятно любящий, хоть и всё ещё горький, на Селесту, — потому что есть пони, с которыми мы захотим быть безо всякого колдовства. Мы связаны, ты и я. И Луна тоже будет связана с кем-то когда-нибудь. Вот почему трюк Дискорда не сработал, — Гало подошла к земной пони и нежно потёрлась носом о её лоб.

Двухцветная нить, всё ещё соединявшая рог и копыто, штрих-кодом растворилась в воздухе. Дискорд с досадой проводил улетучивающиеся мазки взглядом, и тонкая линия его вытянутого по длинной морде рта исказилась в жуткой ухмылке. Он шутовски поклонился Древу:

— Будь по-твоему. Но и я на свой ход имею право. Ты так жаждало власти над вселенной, что создало драконикусов в попытке подчинить себе не только гармонию, но и хаос — так, значит, можно. А почему нельзя мне, да ещё и не выходя за пределы своих полномочий? Я буду даже честнее! — он расхохотался. — Ведь как осознать истинность, не пройдя испытаний, не пережив потерю, не поняв ценности? Когда те смешные маленькие пони видели мои чудеса, они думали, будто я искажаю суть вещей. Нет! Я даю вещам право быть самими собой и даю им такую жизнь, какой они хотели на самом деле! Хоть одна из них была мне неблагодарна? Я так не думаю!

Дискорд вскинул орлиную и львиную лапы вверх, и от его движения свод пещеры, будто выгибаясь над невидимым буром, резко рванул вверх, образуя высокий купол, упиравшийся потолком в поросшую травой мягкую почву на самой поверхности земли. Создавая зловещий ураганный ветер пегасьим и мышиным крыльями, драконикус поднялся в новоявленную высь, и молнии брызгали у него из глаз, минуя метафору.

— Нам надо убираться отсюда! — завопила Селеста, прикрывая копытом глаза от мелких камней и пытаясь перекричать вой и свист. — Я чувствую, что надо уходить как можно скорее!

— Я не смогу нас телепортировать! — громко ответила Гало, прикрывая её и Луну крыльями, чтобы их не сдуло. — Сложные заклинания закрыты для меня, пока не сойдёт этот узор с рога!

— Тогда бежим ногами, чего ты тупишь? — воскликнула Луна и, превозмогая прибивающий к земле ветер, бросилась в пещерный коридор. Старшие последовали за ней.

Они галопом выбежали наружу, мгновенно попав под тот же шквальный ветер, сдобренный тёмно-фиолетовыми молниями и громом. Дискорд висел в небе среди закручивающихся спиралью многотонных серых туч; под ним воронкой зияла зарастающая сама по себе дыра, оставшаяся после того, как он при помощи магии поднялся на такую высоту прямо сквозь землю.

— Действительно! — восторженно смеялся он, рассматривая свои светящиеся жёлтым светом лапы со всех сторон. — Магия работает совершенно иначе! Ни один из поглощённых разумов не помнит такой мощи! Я способен буквально свернуть Фэном с оси и обязательно сделал бы это, если бы ты, Гало, меня не опередила! — он снова расхохотался в абсолютном безумии.

— Наплевать на него, — мотнув головой, громко возразила Селеста. — Всё, что он делает — насылает страшные иллюзии, шумит и треплет языком. Даже если он поглотил всех остальных драконикусов, что бы это ни значило, ему в первую очередь досталось их безумие, а не могущество.

Пытаясь не дать Гало впасть в депрессию и самобичевание, земнопони этим заявлением разозлила Дискорда окончательно. Любая показуха исчезла из его манер, и он могучим рывком лапы оторвал Селесту от поверхности, махом притянув к себе. Гало успела лишь вскрикнуть и впустую клацнуть зубами, когда попыталась схватить улетающую вверх земную пони за хвост. Драконикус метнул в крылатую единорожку свирепый взгляд, выбросил в их с сестрой сторону вторую лапу — и вместе с парой молний и обломков выломанной с какого-то дерева ветки в Гало и Луну влетели густые синие оковы, приковавшие их к земле поперёк тел и медленно всасывающиеся внутрь сквозь шерсть и кожу.

— Что ты делаешь?! — закричала Селеста, не в силах оторвать взгляд от происходящего внизу.

Годы жизни в горах убили в ней присущий расе страх перед высотой. Она сосредоточилась лишь на опасности, грозящей подруге и её сестре, но Дискорд схватил её за плечи, развернул к себе лицом и жёстко прошипел в глаза, смораживая кровь и прерывая дыхание:

— В пику заступничеству Древа Гармонии я проклинаю вашу истинность вечной разлукой. Ни днём, ни ночью не разглядеть вам ваших родственных душ, не свести воедино дороги, не видать счастья и спокойствия, пока вы вместе. Сам мир будет против вашего союза, препятствия возникнут на вашем пути одно за одним. И чем дольше вы будете бороться с судьбой — тем несчастнее станете, и даже воссоединение не залечит ни вашу боль, ни раны, которые вы причините миру, пока будете стремиться друг к другу.

Дэринг Ду казалось, что именно её, а не Селесту, он держит в своих когтях, что именно ей, а не Селесте, шипит в лицо жуткое проклятие, на ходу претворяющееся в действие и вступающее во власть.

Она поняла, что знает его. Что некогда слышала. Уже на середине слова возникали из ниоткуда сами собой долей секунды ранее того, как были произнесены на самом деле, и пугал не их смысл, а подтверждение их существования и истины.

Дискорд ухмыльнулся, перехватив Селесту за горло и вытянув на лапе далеко от себя. Критически рассматривая задыхающуюся и сучившую задними ногами кобылку, он задумчиво постукивал пальцем свободной лапы по своей верхней губе. Внизу тщетно, прибиваемая обратно ураганным ветром, пыталась взлететь земной пони на помощь Луна.

— А, — протянул окрылённо драконикус, найдя взглядом пустой лавандовый круп. — Вот в чём незадача! Истинность не действует в полной мере, если у одной из сторон нет кьютимарки. Знаешь… старик Жующий Кожу сейчас подсказал мне, что ты рождена для того, чтобы изменить пони и спасти их, — он пожал плечами, на миг сильнее сдавив шею Селесты и заставив её кратко потерять сознание, — но к тебе применяли столько полумер, столько полумер.

Пальцем свободной лапы он ткнул в лоб земной пони, пустив в него дробную серую волну:

— Столько сдерживающих факторов, столько препятствий… вот для чего я нужен миру, понимаешь? Вот для чего я поглотил разрозненных и бесполезных сородичей, не объединённых никакой общей целью, кроме как бессмысленное пожирание всего несъедобного и убийственного! Им было суждено очистить этот мир. Я же его преобразовываю. Мы с тобой в одной связке, Сэл, две стороны одного и того же! Разве не здорово?

Бред сумасшедшего почти не долетал до угасающего сознания. Внутри земной пони, словно очищая перед смертью, разверзлась странная пустота и лёгкость, а тело стало каким-то ватным, но при этом тяжело вздувшимся в районе головы — везде над сжимающей до синевы лапой драконикуса. Мышцы лица конвульсивно свело в подобии улыбки, приведшем Дискорда в восторг. Дэринг, будучи несколько отдалена от страданий, воспринимала всё дольше, боролась за жизнь упорнее, но, заключённая в погибающее тело, долго сопротивляться тоже не могла.

В последний момент драконикус расхохотался снова и перехватил Селесту за шкирку, как котёнка. Он закружился с ней в небе, зачерпывая её распахнувшимся ртом воздух, словно пакетом, а затем внезапно, раскрутив, метнул со всей дьявольски-божественной силой — и земная пони полетела за горизонт, кашляя, не веря в то, что жива, и ощущая на бёдрах странное, незнакомое жжение.

Дэринг знала симптомы охоты по опыту Ирлинг. Но всегда в такие моменты она отстранялась, забивалась как можно дальше в подсознание и для надёжности засыпала, чтобы не испытывать чуждого томительного жара. Тягучий, медлительный, но неутомимый, он плавно расползался от паха, прокаливал кости и оседал в мозгу, плавя его извилистые лабиринты в ноздреватое желе. Здраво мыслить в таком состоянии было нереально. Хотелось лишь того, чтобы потоки жидкого пламени обуздали, покорили, перебороли, а испускавшие их угли, тлеющие глубоко-глубоко внутри, перемололи в труху.

Будучи мягкой и податливой, как перезревшее тесто, Ирлинг одновременно ощущала себя неукротимой и неиссякаемой, не способной найти силу под стать своей алчности и испытать насыщение. Иллюзии эти вызывали не владетельную гордость, а томную, рабски умоляющую тоску. Каждый раз её ломало. Ломало в противоречивой, мазохистской жажде быть сломанной ещё сильнее. Прогибаться и плавиться под весом, много большим, чем собственное тело. Растягиваться вокруг плоти, испытывавшей на прочность эластичное, но нежное нутро. Принимать в себя не только эту толщину, но и клыки, грязные слова срывающимся рычащим шёпотом, вминающиеся копыта, семя, что воплотится в новую жизнь внутри неё. Это было невыносимо. И тем самым — восхитительно.

Прикосновение Дискорда наполнило Селесту этим жаром так, что она едва стояла на ногах.

Его магия забросила её в Даргавс. Снова. В этом не было смысла, либо же у земной пони не хватало сил его найти. Она тяжело дышала, и ей казалось, что каждый выдох, исходящий из её изнемогающего тела, способен испепелить ветку куста или закоптить стены гор, между которыми она поднималась в деревню по вековой тропинке.

Все дома восстановили. Мост, перекинутый над пропастью, по-старому покачивал ветер. Вдали, среди проталин, сами похожие на борозды уцелевшего под весенним солнцем снега, угадывались пасущиеся овцы — тоже те же, наверняка даже не сменили иерархию.

Только вот Селеста была не в силах что-либо вспомнить.

Дэринг Ду с тревогой прислушивалась к её части разума. Всё, что она слышала — алчущее хриплое дыхание, перебиваемое срывающейся с губ жидкой слюной и сипением, в котором было не разобрать слов. Оно и без них доводило до дрожи глубиной инстинктивного посыла. Жажда. Похоть. Неисчерпаемое желание. Селеста поднималась лишь из-за того, что смутно угадывала: наверху есть альфы. Альфы, способные помочь ей. Она знает. И даст знать им. Это знание стоило бы того, чтобы умереть, если бы не было создано в противодействие смерти.

Она несёт в себе знание о жизни. Она сама — жизнь. Её создали для жизни. До тех пор, пока в её жилах струится этот жар, смерть не одержит верх, не опередит, не пересилит.

На лавандовых бёдрах клеймом проступили лаконичные «ω». Селеста, тяжело дыша и трясясь на ходу, отвела взгляд от одной из тех меток, которые некогда хотела вытатуировать себе в обход судьбы, и уставилась себе под ноги со счастливой улыбкой.

Одинокая слеза, сорвавшаяся с её ресниц, отлила золотым и нежно-фиолетовым и затерялась в трещине между камней.

Селеста прошла мимо своей сакли, заботливо восстановленной вместе с другими, не удостоив ту взглядом. Она пуста. Она ничего не может ей предложить. Земная пони пошла дальше, и первым, кто увидел её, стал Булаг. Единорог заметил нетвёрдо идущую фигуру издали, громко вдохнул от радости, бросил всё из телекинеза и бросился ей навстречу, сияя:

— Селеста! Селеста-джан! Вы живы! Мы уж думали, Вас барсы задрали! А где Луна?..

Земная пони вряд ли воспринимала радостно-благодарный лепет. Булаг, вне себя от счастья, по-жеребячьи припрыгивал рядом с ней и рассказывал, насколько он счастлив теперь, что Селеста пришла три года назад в их деревню: она, как святой пророк, вопреки всеобщему неверию убедила их принять его существование — жеребца, способного забеременеть и родить — и не изгонять вместе с мужем. Поначалу жизнь была тяжела, приходилось терпеть косые взгляды и бояться за то, что сверстники будут жестоки к их первенцу, а когда пропала Токсунмаг — стало совсем страшно. Но не прошло и месяца, как все слова Селесты обернулись пророческими! Ещё несколько жеребцов влюбились в своих же товарищей, не в силах противостоять открывшимся в тех чарам, и застал бы Булаг такое, если бы оказался изгнан или забит камнями за свои отличия без её заступничества?..

— Селеста-джан? — споткнулся о собственную радость единорог, поняв, что та его не слушает. — Вам плохо? В-Вы пахнете слишком приятно, чтобы быть больной…

Но, отодвинув его с пути плечом, Селеста продолжила наполненное хрипами тяжёлого дыхания шаткое восхождение к центру деревни. Булаг сконфуженно, недоумевающе огляделся. Односельчане тоже заметили возвращение знахарки, но — каким-то иным, не зрительным образом. Они выглядывали из дверей, медленно выходили на улицу и тянулись за земной пони разноцветным павлиньим хвостом.

И среди них не было никого, кто после мистической глобальной перестройки был способен выносить жеребёнка, а не просто его зачать.

Селесту мотало по тропе из стороны в сторону. Шаги давались тяжело, каждый из них растравливал возбуждение, срывал из-под хвоста тяжёлые мутные капли, густеющие и пахнущие минута к минуте. Они отмечали путь земнопони наверх небрежным размашистым пунктиром, и, будь недостаточно изумительного, влекущего аромата, чтобы её найти — этот след сумел бы заполнить пробелы.

— Сусу, милый… — донёсся сквозь пульсирующий бой крови в ушах напуганный и преданный голос Булага. — Куда ты идёшь? Куда все идут?

— Она пахнет… словно ангел… я не могу сопротивляться, я хочу её… Разве ты не чувствуешь?

— Нет…

— Тогда уйди с дороги, не мешай мне! Я должен её достичь!

А Селеста продолжала подниматься ввысь, туда, откуда она и её бесценный дар расскажут о себе всему миру. Туда, где она будет сиять светочем жизни и возрождения, туда, откуда ветер разнесёт её клич во все пределы, и её предназначение будет исполнено.

Она, обессиленная и сожжённая заживо собственным текучим огнём, остановилась, пошатываясь, напротив сквозного разлома. Через него не так давно они с Гало провожали закаты, и новая слеза, отлив в солнечном свете нежно-фиолетовым и золотым, стремительно прочертила округлый контур щеки и затерялась в шёрстке. Селеста подняла плывущий, мутный взгляд вверх по растресканным скалам. Солнце застыло в самой высшей точке, будто застряв между припорошенными снегом пиками, и земная пони замерла вместе с ним, лихорадочно вслушиваясь в себя — намного глубже и потаённее, чем ревела, молила и бушевала охота.

Первые жеребцы, тяжело выстанывая что-то на ходу и неуклюже переставляя задние ноги, настигли её и впились в лавандовое тело копытами и губами.

Рассудок Селесты защёлкал. Плёнка слёз ослепительно сверкнула в глазах земной пони, едва не заставив её моргнуть широко раздвинутыми веками. А затем солнце в их отражении дрогнуло, срываясь с горной вершины убийственным пылающим шаром.

Кьютимарки заболели так, что стрелы чудовищной ломоты достигли массивных бедренных костей и разорвали их по микроскопическим порам. Выжданная и выпрошенная, метка судьбы обожгла Селесту больнее раскалённого добела железного клейма, стоило только солнцу напомнить о живом своём воплощении на этом свете. Её солнце, её обволакивающее, звонкое счастье, её ласковое, прогретое до лучистого дна море, которое качало её на своих нежных, но сильных волнах, спасая от кошмаров. Но теперь её солнца нет рядом, вместо неё — совершенно чужие, грубо отёсанные горными ветрами и снежной крупой незнакомые фигуры, возомнившие, будто она, Селеста — то, чего им не хватало среди полной невзгод жизни. Будто в её гавани они могут обрести покой, счастье, полноценность, потерянный рай — а хочет ли она этого сама, стоило ли исполнение судьбы того, чтобы быть омегой для всех, а не для одной своей, единственной, истинной?

Всё её существо закоротило, как от тока, когда она горячечно, перемалывающе взвыла в небо, прямо в лицо рушащемуся на неё солнцу:

— Я н-не м-м-могу!

И рванулась, как лиса из сетей, сквозь разгорячённые тела жеребцов, мимо их до слёз обескураженных, выбитых из колеи жён, рванулась вниз, почти ломая ноги, едва не срываясь в пропасть, не разбирая тропы, разбивая суставы о собственные инстинкты, молящие остаться, вернуться, позволить овладеть собой, ведь это почти случилось, это суждено, это необходимо — стать оплотом новой жизни, многочисленной, здоровой, полноценной, судьбоносной! Нет, не важно, прочь, покуда хватит сил и воли!

Дэринг Ду задыхалась вместе с ней. Она представляла, что значит обычная охота, а каково испытывать её во всей первозданной мощи, навязанной пони, создавшими тебя, как машину для воспроизведения, не гнушавшимися использовать вместо племенной кобылы, воспринимающими спасением вида и чествующими так же, как дикари чествуют корову на заклание? Каково этому сопротивляться?

Селеста забаррикадировалась в сакле. И не так тяжело было отбиваться от жеребцов, выламывающих дверь и рвущихся в окно, как пересиливать себя саму, чтобы им не открыть.

Она ощущала себя между молотом и наковальней. Её предназначение отдаваться всем и каждому, выполняя свою природную омежью функцию, сражалось с верностью и любовью к единственной пони, которая этого по-настоящему достойна.

Но Гало сейчас так далеко, и пути сюда займут долгие агонические месяцы, а прямо за дверью — пони, умоляющие позволить им заменить её, унять томление, перешедшее в боль.

А оно перешло. Охота не просто не заканчивалась — она становилась тем сильнее, чем яростнее Селеста пыталась глушить её и игнорировать. Всё то, что не сработало, всё то, что было скорректировано, всё то, что отложилось на эфемерное «потом», с изменением структуры мира вырвалось безудержным гейзером, сметающим всё на своём пути.

Шерсть на внутренних сторонах бёдер давно слиплась в тёмные иголочки, покрытая несходящим слоем пахучей смазки — густой, жаркой, скользкой, идеальной для проникновения и длительной, страстной, беспощадной долбёжки. Вдохи и выдохи сопровождались обессиленными стонами, похожими скорее на жалкое прерывистое скуление. Сон не принимал в свои объятья. Не было облегчения, спасения и отдыха нигде, кроме горячих объятий альф, на самом деле Селесту не интересующих.

Жеребцов кое-как оттащили от её сакли их жёны. Земнопони изнутри закупорила все щели, через которые наружу мог просочиться её запах, а единорожки устранили несовершенства и недоделки снаружи — только тогда мужья и юнцы пришли в себя, отлипли от двери и окна со смущением и непониманием.

Но память об изумительном аромате, нашёптывающем страстные обещания их инстинктам, осталась. Единороги то и дело косились на наглухо закрытую и перетянутую по всем зазорам саклю, как бы невзначай слонялись неподалёку от неё и время от времени приникали ушами или ноздрями к двери, пытаясь снова вдохнуть живой наркотик или убедиться, что его источник всё ещё жив.

А Селеста задыхалась от собственного тела. Смазка склеивала всё между задних ног, кипящий пот щипал глаза, заливался в ноздри, покрывал язык. Тот не соглашался оставаться во рту, ему было слишком жарко. Он свешивался через передние нижние зубы совершенно по-собачьи, и даже в липкой духоте запертой сакле с него призрачными контурами время от времени срывался сиплый пар. Земнопони сходила с ума, бредила, стелилась по полу в полнейшей беспомощности, пытаясь впитать хоть немного прохлады. Иногда ей удавалось заснуть, но даже во сне не было ни отдыха, ни спасения. Течный жар заползал в её мозг любыми путями, для него не было святынь и преград. Чудовищный перебитый, переломанный калейдоскоп видений разворачивался на матерчатой изнанке век, стоило Селесте сомкнуть их: толпа жеребцов, ждущих своей очереди по трое-четверо сразу, Гало, взирающая на её гнусную измену с печалью, яростью или, о ужас, напротив, похотью и одобрением, солнце, рушащееся с небес, чтобы покарать её за распутство, которому она и близко не была хозяйкой и укротительницей.

Селеста не выжила бы, если бы не Булаг. Не нужно было много ума, чтобы понять: все единорожки обозлились на неё. Не могли не обозлиться после того, как их мужья и возлюбленные забыли о них так, будто они вообще перестали существовать, и у них на глазах бросились к пришлой земной кобыле. Булаг затаил злобу вместе с ними, но в нём заодно была сильна благодарность и подспудное понимание: произошло нечто неподвластное разуму и желанию жеребцов. Нечто, источником чего случалось бывать и ему самому, когда Сусузлуг так же рвался к нему, лобызал с невиданной жадностью, стремился овладеть как можно теснее, глубже, яростнее. Поэтому, тайком прокравшись к крайней сакле с наступлением ночи, единорог поскрёбся в запертую дверь и беспрекословно послушался обессиленного писка:

— Воды…

Он наполнил бурдюк студёной водой из ближайшего ручья, сунул в приоткрывшуюся на секунду дверь. Слушая жадное прихлёбывание и плеск проливающихся мимо горячего, пересохшего рта капель, Булаг, сам того не желая, переполнялся облегчением вместо ненависти — и обида его на мужа и Селесту прошла.

Но даже такие короткие размыкания двери неизменно привлекали жеребцов. Случайный ветерок доносил клок восхитительного запаха до ближайшей сакли или загулявшегося единорога — и тот отправлялся осаждать нахохлившийся под крышей-пирамидкой домик, не оставляя попыток до тех пор, пока осевший в ноздрях зазывный аромат не выветривался. Тогда одержимый мог взять себя в копыта, вспомнить о семье, жене, жеребятах, деле, и уйти, с сожалением и нетвёрдостью оглядываясь на таящую нечто необычайно лакомое запертую дверь.

Булаг передавал Селесте пищу, воду и молоко, но не рисковал нагнать в саклю свежего воздуха. Вдохнуть полной грудью земная пони могла лишь в самый тёмный предрассветный час, когда все в деревне спали крепчайшим сном — тогда было можно быстро, чтобы не выпустить застоявшийся и перебродивший кобыльими соками воздух из сакли, выскользнуть наружу и поковылять вниз по нужде, в дороге усугубляя вечное головокружение нетерпеливым частым дыханием. Горный воздух, вымывавший из лёгких приторный осадок её собственного запаха, был для Селесты спасением. Но недостаточным, чтобы остановить продвигающееся безумие в остальные двадцать три часа. Она выбиралась лишь ночью. Не столько благодаря тому, что в это время все спят, и никто не попытается овладеть ею — её зубы жалобно скрипели каждый раз, когда она не хотела признавать, насколько желает этого на самом деле — а из-за того, что ночью не видно солнца, способного рухнуть ей на голову.

Неизбывная похоть сводила с ума. В неверные, обрывочные секунды прояснений Селеста с ужасом и сочувствием вспоминала Луну в том же состоянии, не подозревая, что пегасочка не испытывала и десятой части того, с чем приходится сталкиваться ей. Даже редкие вылазки к подножью гор ночь от ночи становились всё тяжелее и невозможнее: стоило выбраться из душной, безнадёжно пропитавшейся течными испарениями сакли, как мысли устремлялись не к радости от обоняния уличной свежести и прохлады, а к тому, что было бы неплохо пройти не вниз, а наверх, навестить каждого альфу, потому что всего один с её жаждой справиться не сумеет. Она выдоит его досуха, заездит до полусмерти — и всё равно не насытится. Картины, одна грязнее и извращённее другой, заполоняли мозг земной пони нещадно и бесконечно.

И вместе с ними, с той же, а то и с большей реалистичностью, объёмностью и соблазнительностью, представали совершенно другие иллюзии. Чистые. Нежные. Столь же страстные и жаркие, но нежные и чистые, посвящённые не разнузданной оргии, а всего одной пони. Светлой. Лавандоглазой. Тонкой фигурке из золота. Нежной, смешливой, изобретательной, открытой. Лучшей.

Не просто секс, не одно только вожделение, не глупое мягкое чувство. Главное оправдание, величайшее достоинство. Когда — неизменно — мысли агонизирующей в первозданной охоте Селесты сходились на Гало, ей даже не требовалось представлять, как та овладевает ею — альфа, альфа, она альфа, она могла бы овладеть ею, могла бы так сладко. Нет. Хватало улыбки и взгляда, воспоминания о дурацком, совсем не серебристом, но искреннем и заразительном, смехе, того, как Гало хмурится, как притоптывает копытом в так заливистой весёлой музыке, как вьёт телекинезом необычный узор шнуровки, стягивая на нежно-фиолетовой грудке половинки овчинного жилета — и всё, хватало, чтобы копыто, прописавшееся под вечно вымоченным хвостом, двигалось быстрее, а оргазмы сыпались ливнем, бомбардировали продолжительными и жаркими взрывами, сравнимыми лишь с реальным соитием, с тем, как родное, любимое, единственно нужное тело приникает ближе, глубже, жарче, быстрее.

В какой-то вечер просунутый в узко приоткрывшуюся дверь бурдюк был яростно выбит из телекинеза. Он пролетел по высокой дуге, оставляя след из дробно сверкающей хрустильно-водяной арки, а вслед за ним в небо взмыл истошный, рыдающий, молящий и озлобленный вой:

— Гало! Умоляю, найди Гало, прошу! Мне нужна Гало, только она, больше никто, больше никому, я не дамся, больше никто не нужен, пусть все сгорят, но не Гало, пожалуйста, найди её для меня, верни её мне!..

Булаг торопливо захлопнул дверь, повис на её ручке копытами, остервенело вдавливая в косяк и боясь, что Селеста передумает запираться изнутри или, того хуже, начнёт рваться наружу. Но замок её вообще не интересовал. Судя по звуку, грохоту и плачу, земная пони в отчаянии, невыносимой боли и тоске каталась по полу, словно окончательно обезумевшая:

— Она ищет меня, я знаю, я чувствую, не может не искать, но сил больше нет! Больше не могу, так долго, так невыносимо, она нужна мне, нужна, она, только она! Я выбираю её! Я не хочу никого другого, я не хотела никогда! Я всегда выбирала только её!

Жеребцы, приучившиеся по возможности не обращать внимание на исходящие из этой сакли звуки — если уж не запахи, противиться которым не было сил — столь душераздирающие, конкретные вопли проигнорировать не смогли. И, глядя на них в упор, Булаг дал обещание, что выполнит просьбу Селесты. Немудрено, что искать Гало начали так же, как в первый раз — передавая сообщение с путешественниками, торговцами, бродягами, вычерчивая его на дощечках и овечьих пергаментах.

Из уст в уста передавался призыв и розыск. Взбесившейся каруселью крутились в голове земной пони видения от избавительных оргий до солнечной катастрофы.

Дэринг чувствовала, как сама сходит с ума. Она себя забывала. Её мир состоял лишь из галлюцинаций, маний и страдания Селесты — столь мощного в её аномальной охоте, что начисто уничтожил барьер между разумом альфы и омеги. Если постараться, прислушаться, вдуматься — разобрать, где кто, было можно. Но Дэринг Ду была слишком шокирована глубиной испытываемых Селестой чувств. Тем, что такой убийственной мощности охота вообще может существовать. Она припоминала, что немногочисленные омеги с её факультета, которым особенно не повезло, брали неделю больничного для течки и ещё одну или даже две недели — чтобы оправиться после течки. А здесь?

Дэринг представить не могла. Она чувствовала отголоски охоты земной пони — немилосердно богатые и насыщенные, не отголоски даже, а одну полноценную течку, — сравнивала с тем, что испытывала в такие моменты Ирлинг, и понимала: один в один. Полное совпадение. Таких просто не случается, наука не выявила и не доказала. Но они есть. Они существуют.

Как и омега-Ирлинг в её голове.

Как и зебринский ритуал с раскрытием чакр.

Как и просветления во время гона и течки и гона, маскирующегося под течку.

Как и истинность.

Как и реинкарнации, чтобы цикл соулмейтов не прервался, потому что нет ничего сильнее истинности.

Разве что… метка судьбы, велящая тебе не быть с истинной, а самой быть истинной? Истинной омегой, универсальной для всех и каждого, призванной позволить продолжить свой род всякому альфе, нуждающемуся в этом — а какой же альфа не нуждается в продолжении рода?

Не затяжная охота сводила Селесту с ума. Не её невыносимая интенсивность, огневая глубина и беспощадно засасывающая мощь.

Этот диссонанс. Только он. И Дэринг Ду не осуждала, когда, собрав последние силы, Селеста вырвалась наружу.

Солнце ослепило её, пульсируя в глазах, множа свои контуры и складывая их в ниспадающий сверхзвуковой след. Селеста верила: оно падает, падает по-настоящему, начало падать, стоило ей только явить свою бесстыжую, неуправляемую сущность — и тем самым вызвать его гнев.

Вместе с земной пони из сакли, кажется, насквозь отсыревшей изнутри за неподдающееся анализу время, вырвалось массивное облако запаха, приятнее которого никто и никогда в этом мире не почувствует. Но, не обращая внимания на разом обезумевших жеребцов, Селеста бросилась в галоп. Не вниз и не наверх, вовсе нет. Это никогда не закончится ни на вершине, ни у подножья. Не видя толком, куда несётся, чудом выходя из заносов, Селеста вылетела на мост и в считанные секунды оказалась на его середине, широко размахивающей над пропастью.

Облака закрыли солнце, и, более не подгоняемая паникой, земнопони смогла осмотреться. В глазах стояла непроходящая мутная пелена, но она всё равно попыталась.

Возможно, в этот день туман лежал в Даргавсе на самом деле. А может, всего лишь являлся следствием многонедельной изматывающей охоты и тошнотворной качки над бледной бездонной пастью горного кольца. Но в нём очертания приземистых кремовых домов с облупившейся у оснований отделкой, приплюснутых сверху черепичными тёмными крышами-пирамидками, расплывались ещё сильнее, чем должны были. Находиться на шатком подвесном мосту, ещё и полуразвалившемся, без крыльев было бы откровенно жутко, если бы всё существо Селесты разом не окутало болезненное, выцветшее окончательно равнодушие.

Словно вдруг стихла или подошла к своему роковому завершению охота, земнопони узнала, что на самом деле в этом гормональном аду давно утратила разницу между жизнью и не-жизнью. Задушенная мучительными несбыточными мечтами о бесконечном карнавале соития, уже не помнила, когда её в последний раз что-либо волновало по-настоящему — без колючей проволоки вожделения внизу живота, без похотливой мути в голове, без истощения, вызванного тем, что вся вода из организма ушла на смазку, которая всё равно никому не пригодилась.

Её тело высохло, постарело на годы за, разумеется, не такой уж большой промежуток времени. Будто, получив кьютимарку, её тело выполнило приказ Жующего Кожу обязательно успеть это сделать, и бросилось нагонять то, что было поставлено на паузу. Оправившись от адреналина, Селеста ощутила, насколько тяжело ей стало двигаться. И жить, в общем-то, тоже. Боль обвязала суставы крупными узлами, лицо запало и изрезалось первыми морщинами, а глаза, ослабевшие и погасшие, словно перекрыло акварельным туманом.

Но туман присутствовал всё же по-настоящему. Его роль в горной деревне играл тонкий, но непрерывный слой облаков. Должно быть, какой-нибудь пегасий отряд разом отогнал их все сюда — не пригодные ни для чего, кроме как для роли занавеси, окутавшей небо и размазавшей солнце за собой в неприглядную жидкую лужицу.

Селеста чувствовала себя спокойнее, когда оно вот так расплывалось на половину неба. Будто расплавившись и увязнув в светло-серых безобидных тучах, оно точно не собиралось падать.

Смотреть вниз не хотелось. Вместо этого она перевела заплывший взгляд на край обрыва, к которому крепился мост. Куча единорогов в овечьих одеждах толпилась там. Они кричали ей что-то тревожное и умоляющее, но никто из них, даже по-прежнему очарованных и увлечённых её запахом, не решался ступить на подгнившие досочки, оплетённые стёршимися за годы верёвками. Дряхлая переправа реагировала хрипами и поскрипыванием на каждый вдох и дрожь зависшей на нём земнопони, опасно покачиваясь на высотном ветру.

Да, действительно, с точки зрения календаря прошло совсем немного времени. Пусть Селеста и видела плохо, но по силуэтам и движениям она различала каждого из мечущихся по краю пропасти единорогов и не видела ни единого нового лица. Если бы пожелала и напряглась, она и назвать каждого из призывающих её с того расстояния поимённо смогла бы. Вспомнила бы кьютимарки, перечислила славных предков, по-доброму пошутила про тщетно скрываемые влюблённости. Кроме, пожалуй, высокой и статной обладательницы лавандовых глаз, то ли изначально белой, то ли побледневшей до смерти в одержимом стремлении пробраться к краю пропасти сквозь толпу — эту, несмотря на её вклад, к деревенским старожилам причислять никто никогда не хотел. Селеста тоже уже давно, давно ничего не хотела.

В первую очередь — жить.

Всё же изначально белая, фигура закричала, внезапно распахнула крылья и ринулась следом за ней.

Дэринг не слышала ничего отчаяннее её вопля. Прожигая закоксовавшиеся коридоры мозга насквозь, сметая без остатка свалку окаменевших галлюцинаций, маний, страданий, диких фантазий и пустых инстинктивных обещаний, этот переполненный страхом и потерей крик ворвался в уши Селесты стремительнее и горячее солнечных лучей. Если бы сердце этого крика было сегодняшним солнцем — оно выпарило бы окутавшие небо облака единственной вспышкой. Он озарил воспалённый, измученный разум очищающим огнём, и глаза Селесты распахнулись по-настоящему. Из них ушла муть, выветрилось липкое безумие с райским ароматом, с которым не было сил бороться — тогда она ответила единственным криком, выброшенным вверх вместе с лавандовой передней ногой:

— Гало!!! — и её позвоночник перемололо ударом о круглую каменную плиту с вырезанными на ней формулами заклинаний.

Шокированная и оглушённая, Гало взмахнула исполинскими ангельскими крыльями и разом прервала своё падение. Её грива и хвост силой инерции метнулись вниз, наверняка больно дёрнув за кожу шеи и репицу; несколько слёз разрозненным дождём выбилось из глаз.

Голову Селесты закоротило, когда та с треском костей и чавканьем рвущейся плоти рухнула в самый чудовищный эпицентр комплекса заклинаний магов Гарднера. Испытывая мучения, до которых не доходили в своей ограниченной жалкости лучшие задумки отъявленнейших садистов, мозг растянул последнюю секунду своей хозяйки до вечности. В её глазах целую историю вселенной сходился и звучал роковой взмах крыльев истинной, разливалась и безжалостнее этого комплекса пыток драла изнутри надзвёздная боль в лавандовых глазах, и слёзы из них падали так медленно и долго, что не составило труда различить их золотой и бледно-фиолетовый отлив.

И подумать, как апогей, как ярчайшее, ценнейшее, эпилогическое озарение: «Любовь моя, как ты красива…».

Дэринг Ду заорала, выгнувшись дугой. Ручьи слёз из глаз моментально затерялись в стеной льющемся с неба дожде, разверстый до треска тканей рот наполнился им до краёв, а она не могла прекратить кричать. Захлёбываясь, булькая, откашливаясь и ревя, пегаска продолжала оглашать кольцо гор воплем, на который, как ей всегда казалось, она не была способна.

Скелет земной пони лежал рядом с ней в пляшущей под ливнем луже. Вся поклажа промокла насквозь, потемнела и лениво сочилась водой изнутри. Вымытые дождём осколки крышки компаса едва заметно отражали серое небо; один из них каким-то образом впился в охровое плечо острым краем, но не причинял боли.

Ха-ха, боль. Какое смешное слово для такой мелочи. Что-то вообще после этого может причинить боль?

Альфа перестала кричать, потому что сорвала голосовые связки.

Уронив своё перекрученное тело на камень, она на минуту, пока безысходно переводила дыхание, закрыла глаза, а затем слабо осмотрела себя. Хвост прилично свалялся. Обтянутые кожей рёбра частоколом возвышались над провалом живота. Сочные мускулы на ногах и крупе практически бесследно растаяли, оставив вместо себя болезненную, ненормальную худобу, как у одержимой модой омежки. Застонав пока сама не зная, от чего, Дэринг вслепую провела копытами по лицу и ужаснулась размеру мешков под глазами — в них можно было спрятать, наверное, все сокровища Ауисотля.

— Твою мать, — простонала пегаска невнятно. Ей приходилось заново учиться говорить. — Дождя же не обещали… сколько я здесь пробыла?

Ответа не последовало. Альфа никогда никому не сообщала, куда она направляется. Но на этот раз она влезла куда действительно не следует и бессознательно понадеялась, что очнётся и увидит перед собой принцессу Селестию.

Её мысли с визгом затормозили.

Принцесса Селестия. Гало. Одно лицо в разных эпохах.

Никто уже не помнит принцессу Селестию как Гало.

А существовала ли она как Гало вообще, или же всё это путешествие-трип — лишь изощрённая шутка зебринских шаманов?

Дэринг, кряхтя, кое-как поднялась на передних ногах, села и уронила голову, тяжело дыша. Небольшое усилие пустой желудок вознаградил режущей болью. Сколько же она не ела? Сколько пробыла здесь? Согнувшись пополам в объятии с собственным животом, альфа кое-как пережила взрыв муки и снова перевела дух. «А если это не шутка, — с трудом соображала Дэринг, пытаясь остаться в своём положении и не рухнуть обратно на заливаемые шумным дождём камни, — то выходит так, будто весь уклад эквестрийской жизни — увенчавшийся успехом план диктатора из далёкой эпохи не допустить очередное свержение власти.

Альфа всё же упала, тупо прислушиваясь к бронебойной пульсации во лбу и пялясь в хмурое небо немигающими глазами.

Это было слишком сложно. Слишком обширно. Слишком невероятно. Так сильно выходило за пределы её сознания, что хотелось просто забыть, добраться до ближайшего города, набить желудок едой — о да — и алкоголем — Богини, пожалуйста — и больше никогда к этому не возвращаться.

Но…

«И, если это не шутка, — тяжело проворачивала мысли пегаска, — и суть ритуала в том, чтобы раскрыть чакры и показать прошлые жизни…».

Она медленно подняла голову, игнорируя предупреждающе разлившиеся перед глазами мутные круги, и проговорила с нервным хихиканьем сумасшедшей:

— Принцесса Селестия — моя истинная?..

«Нет, — отозвалась тихо и обречённо из её головы Ирлинг. — Нет. Моя».

Fallout: Equestria - Роквилль

Гармоничный день

"Золотой день"

Трудный выбор

Сабрина. Начало

Повелитель Плоти

День, когда моё мыло превратилось в Лиру

Заигравшийся

Как мы искали Касаи-Рекса

Железный меч и красная роза

Сборник драбблов

9. Легенда

9. Легенда

Предупреждение