Песнь угасания

Стих 16. Иная ветвь

Битва была в самом разгаре. Лязгали мечи, грохотали магические бомбы, оставляя глубокие черные воронки в земле. Воздух раскалился, и было не продохнуть, небо сделалось червонным от бушующего пламени. Виверны мельтешили в поле зрения, словно надоедливые насекомые, и Игнис сие в конец разъярило. Сколько бы она их ни перебила, их не становилось меньше! Не помогал с этим и единорог: тут и там то и дело мелькали вспышки, одна за другой крылатые твари лишались голов, но то была лишь капля в море, ибо на смену убитым сразу же прилетали новые.

Единорог телепортировался на спину драконице и взял короткую передышку. Осматривая поле битвы, он обнаружил, что в небе и воздухе возникло множество странных дыр — словно огонь проел саму ткань реальности. Единорог намеревался предупредить драконицу, как вдруг прямо пред ними разверзлась огромная прореха в пространстве. Расстояние было ничтожно: ни увернуться, ни остановиться — их затянуло в черное ничто.

В следующее мгновенье чернота сменилась бесчисленными разноцветными линиями. Они искрились, извивались, ветвились и сходились. Единорог ни о чем не думал, ничего не чувствовал, он словно бы сделался бестелесным наблюдателем, и пребывал в таком состоянии, пока мир вновь не заволокло темнотою.

Что-то было не так. Совсем… неправильно. Пахло странно — причем так странно, что не было подходящих слов, чтобы описать витающий в воздухе запах. Под спиной было мягко, похоже на кровать… Над правым ухом что-то пищало, громко и размеренно. «Пищит каждый раз, когда бьется мое сердце», — заметил Фиам.

Он попытался пошевелиться, но тут же понял, что лишен такой возможности. Что-то мешало ему это сделать, он как будто был привязан веревками к чему-то. В сознании стала крепнуть паника, но Фиам сразу же подавил ее, как и делал всегда в подобных случаях. Он приоткрыл тяжелые веки, но тут же зажмурился от слепящего света. Ему потребовалось несколько попыток, чтобы, наконец, окинуть взглядом место, в которое он попал.

То была небольшая комната, все в ней было белое, чистое и ровное. Слева от него оказалось окно (оно тоже выглядело странно, как и все здесь, как и пищащий предмет, который показывал какие-то бегущие линии), и увиденное в нем поразило единорога неимоверно. Снаружи сияло солнце, и небо было чистое, как хрусталь, незамутненное тяжелыми тучами.

 «Наверно, так выглядит посмертие», — заключил единорог, не веря тому, что видит. Это не могло быть реальным. Это иллюзия. Пусть и сладкая, но иллюзия. И все же… ему хотелось встать и подойти к окну поближе, он чувствовал, что у него хватит сил для этого. Фиам дернулся и вспомнил, что все еще связан, однако, осмотрев себя, ни веревок, ни ремней, ни прочих пут он не обнаружил. Значит, скорее всего, на него наложили некое заклинание. Но кто? И зачем? Что им от него нужно? И где он, в конце концов, находится?

Надо было выбираться из плена. Если удастся телепортироваться к окну, это станет неплохим началом. Фиам сконцентрировал мысли, рог зажегся и… Нет, рог так и не зажегся, потому что, опять же, что-то этому помешало. Единорог почувствовал себя беспомощным. Никогда он не чувствовал себя беспомощным. Он привык, что при нем всегда верный меч и доспехи — где они, кстати? — однако сейчас на нем была какая-то тоненькая салатового цвета не то роба, не то мантия, а вдобавок к тому, он не мог даже почесать нос.

Писк участился, линии на странном предмете запрыгали чаще и выше. Мысли лихорадочно заметались в поисках выхода, но выхода не было! Кто бы ни стоял за всем этим, он все предусмотрел. Здесь не было даже двери! А ведь двери есть даже в темницах! Где же он оказался? И где Игнис? Почему он не чувствует ее присутствия? Что стало с их связью?

В этот момент, когда разум Фиама пытался приспособиться к резкой перемене обстановки, в стене вдруг образовался проем. Вернее сказать, часть стены как бы отодвинулась вбок. В проеме что-то показалось, и в следующий момент в помещение вошла рыжая кобыла. Она тоже была облачена в робу, правда, белого цвета, и несколько отличную внешне от робы единорога. Она приблизилась к нему и сказала ровным голосом:

— Если не будешь делать глупостей, я позволю тебе двигаться. Ты меня понимаешь? Кивни, если да. Не пытайся ничего сказать. Все равно не сможешь.

Фиам все равно попытался и с удивлением обнаружил, что ограничены были, буквально, все его движения. Он, разве что, мог подвигать взглядом по сторонам. Пришлось кивнуть. Кобыла нажала что-то копытом в изголовье кровати. Единорог, почувствовав свободу, хотел было встать, однако встретился лицом к лицу с молчаливым неодобрением.

— Не спеши, — сказала кобыла. — Мне нужно, чтобы ты ответил на несколько моих вопросов. Полагаю, у тебя самого есть вопросы. Давай поможем друг другу, хорошо? — Не дожидаясь ответа, кобыла придвинула к кровати табурет и села на него: — Итак, как тебя зовут?

— Фиам, — прохрипел единорог. Прочистив горло, добавил: — Найт.

— Значит, Фиам Найт?

— Нет. Первое имя я получил при рождении, второе взял сам.

— Понятно. Как ты себя чувствуешь? Раны болят?

— Бывало хуже.

— Замечательно, — она легонько приподняла переднее копыто, указав на единорога: — Теперь твой вопрос.

Она, наверно, лекарь — почему-то так Фиаму показалось. Пока что она производила нормальное впечатление; вероятно, тем, что выказала доверие, позволив говорить на равных, а не устроила допрос — хотя последнее ей ничего не стоило.

— Где я? — единорогу хотелось спросить куда больше, но он решил начать с простого.

— Мэйнхеттенская клиника.

— Мэйнхеттен? — наморщил лоб Фиам. — Это… город? (Кивок от рыжей пони.) Никогда не слышал о нем. Где он находится? Это Эквестрия?

— Определенно Эквестрия, — спокойно ответила кобыла, однако по ее лицу скользнула тень сомнения. Что вызвало такую реакцию, для единорога оставалось загадкой. — Какие твои последние воспоминания?

— Множество разных цветов, как… в штуке, которая появляется после дождя на солнце.

— Как в радуге?

— Да, как в радуге…

Он не стал говорить о том, что сражался на смерть в последней битве за Эквестрию. Кобыла также не торопила события. Они пока что, можно сказать, примерялись друг к другу. Прощупывали почву.

— Где Игнис?

— Игнис? О, наверно, ты про дракона. Она любезно согласилась не превращать нашу клинику в гору углей и ждет во дворе.

— С ней все нормально?

Лекарь смерила Фиама взглядом, будто пыталась что-то понять.

— Конечно, — наконец ответила она. — Перейдем к более серьезным вопросам. Кто ты?

— Верный страж Ее Величества Принцессы Луны, — ответил Фиам, немного напрягшись. Он понимал, что кобыла желает выведать из него как можно больше, но он не мог взять и рассказать обо всем сразу. Он осторожничал — так же, как и она, когда приковала его к кровати.

— Знаю, что ты сейчас чувствуешь, Фиам. Но поверь, никто не желает причинять тебе вреда. Я — да и не только я, говоря откровенно, — хочу понять, кто ты такой на самом деле.

Единорог посмотрел лекарю в глаза. Она не лукавила. Но это было не единственной причиной, почему он все же заговорил без обиняков. Дело в том, что он находился в проигрышном положении. Многие вещи оставались неизвестными: вот например, каким именно образом он оказался здесь? Ведь кобыла наверняка знает и может с легкостью подловить его на этом. А как ей объяснить многочисленные раны и следы от клыков на теле? Он не сможет скрыть правду о себе, его непременно выведут на чистую воду.

— Я хочу помочь тебе разобраться, — сказала кобыла. Фиам невольно обратил внимание на металлический значок с надписью у нее на груди, однако не смог разобрать букв. Они казались очень смутно похожими на те, что используются в эквестрийском алфавите.

— Мы ведь сейчас говорим каждый на своем языке? — пришел к выводу единорог.

Лекарь удивилась его умозаключению.

— Да, именно так, — ответила она после короткого ступора. — Не ожидала, что ты поймешь это так быстро. Это из-за моего значка, да? — она едва заметно улыбнулась.

— Тогда как вы можете понимать меня? И как я понимаю вас?

— Пожалуйста, обращайся на «ты». Я не настолько стара, чтобы ко мне обращались на «вы». — Кобыла была старше Фиама — лет на десять точно, а скорее всего даже побольше. — А что до твоего вопроса… это все мой автоматический переводчик. Он на ходу переводит с древнеэквестрийского на современный и обратно.

— Вы сказали «древнеэквестрийский»? — Единорог почувствовал, как похолодели внутренности. До него стало доходить. — Который сейчас год? — резко спросил он, чуть подавшись вперед.

— Тысяча сто двадцатый от воцарения сестер.

Единорог не мог скрыть своего изумления — да и не пытался. Они с Игнис перепрыгнули тысячелетие и оказались в Эквестрии из далекого будущего. Фиам вдруг резко почувствовал себя так, словно он — не он, а все, что сейчас происходит на глазах — плод воспаленного воображения на грани смерти. Дыхание перехватило. Предмет с линиями снова часто запищал.

— Ты с самого начала знала, что я из прошлого? — спросил единорог, когда худо-бедно совладал с нахлынувшими чувствами.

— Мы предполагали. Твои доспехи выглядят в точности как те, что носили стражники принцессы Луны многие века назад еще до ее изгнания. Но теперь все стало предельно ясно.

— «Мы»? Кто, кроме тебя, скрывается за этим словом? Принцессы?

Лекарь коротко кивнула.

— Все это звучит предельно странно… но я верю, — говорил Фиам, стараясь придать голосу твердости, избавиться от ноток волнения. — Могу я увидеть Игнис? Хотя бы просто увидеть?

Кобыла отнеслась к его просьбе с пониманием. Она отсоединила от его груди какие-то тоненькие нити, отчего в помещении воцарилась тишина, и помогла единорогу слезть с кровати. Она проводила его к окну, откуда он увидел драконицу, сидящую под сенью высоких деревьев. С души точно камень свалился. Он отвел взгляд, но краем зрения успел заметить, как Игнис, кажется, посмотрела в его сторону.

— Думаю, нам лучше пока отложить наш разговор, — сказала лекарь, как будто знала с точностью до самой незаметной эмоции, что он чувствует. — Продолжим позже, а пока… Почему бы тебе не повидаться со своей огнедышащей подругой? Позволь, я тебя провожу.

Пока они шагали по светлым и опрятным коридорам, взгляд Фиама не переставая метался туда-сюда в любопытстве. Здесь были и другие пони. Те, что в зеленых робах — надо понимать, больные, — встречались чаще; те, что в белых — лекари, — шли по своим делам, уткнувшись в какие-то светящиеся таблички, либо сопровождая больных. Единорог то и дело ловил на себе взгляды, он чувствовал, что находится в центре внимания.

— Что они на меня так смотрят?

Лекарь застыла на месте и приподняла правую переднюю ногу. Из странного вида медальона, закрепленного над ее копытом, возник луч. Он расширился, и перед глазами Фиама появилась полупрозрачное полотно света. Вдруг, к его великому удивлению, на полотне задвигались картинки, снизу и сверху забегали ленты со словами. Слова он не понимал, но слышал звучащие наперебой голоса: «Возникший из ниоткуда дракон едва не устроил в небе хаос», «Черная драконица пронеслась над Мэйнхэттеном. Королевские сестры и лорд Эмбер пока не дают никаких комментариев», «Что это было? Попытка террористического акта? Стоит ли нам опасаться полномасштабного вторжения драконов?», «Что или кого драконица держала в своих клыках?». У единорога зарябило в глазах от мелькающих картинок, он встряхнул головой и перевел взор на лекаря.

— Вы наделали шуму, — подытожила она, развеяв магию медальона и продолжая путь.

— Вижу, — сказал он, идя следом. Когда они уже подходили к выходу на улицу, единорог спросил: — Ты не боишься вот так сразу подпускать меня к Игнис? Вдруг мы сбежим?

— Вы можете попробовать, но у вас ничего не получится. Ты привязан к этому месту магически, дальше определенной границы тебе не выйти.

— Темница.

— Это ради безопасности самих же больных. Некоторые из них могут быть не в себе… Так или иначе, эту ступеньку мы уже преодолели. И ты, и дракон ведете себя благоразумно, так что… почему бы мне не пойти вам навстречу?

Точно по собственной воле дверь перед ними открылась, отъехав в сторону, и открыла вид на залитый светом кусочек двора. Непонятное чувство затрепетало в груди Фиама. Когда он ступил на крыльцо, его глазам стало больно от нещадных солнечных лучей, от которых блестела буквально каждая поверхность, каждый предмет, каждое даже живое существо или растение в поле зрения. Он отчаянно щурился и прикрывал глаза копытом. Чтобы худо-бедно приспособиться к свету, потребовалась долгая минута.

Здесь и правду было настоящее голубое небо — и ни клочка туч на нем. В высоте отчетливо виднелся солнечный круг, и его ласковое тепло согревало бока и спину. Тут и там, словно соревнуясь в росте, возвышались огромные стеклянные столбы — они поражали до глубины души одним своим видом и заставляли чувствовать себя ничтожной букашкой. Была здесь и мягкая зеленая трава, щекотавшая копыта, и такие же здоровые зеленые деревья. Ненавязчивый окружающий шум, состоящий из множества самых разных звуков, стал своеобразной музыкой, присущей одному только этому месту — но в то же время, как ни парадоксально, в этом месте было совершенно тихо. Мирно.

Когда они завернули за угол главного здания, Фиам увидал драконицу. Она все так же сидела под деревьями, терпеливо дожидаясь его. Он почувствовал, как от простого ее созерцания радостно забилось сердце. Лекарь кивнула ему и ушла, а он направился к драконице. Пребывая в раздумьях, Игнис заметила его, только когда он подошел практически вплотную. Она оживилась.

— Что они с тобой делали? — спросила она строго. — И что за смехотворная тряпка одета на тебе?

Фиам сел рядом с ней.

— Мне перевязали раны. Они не сказали тебе?

— Сказать они могут все что угодно.

— Пожалуй. Но пока их слова не расходятся с делом. Скажи, ты помнишь, что произошло, после того как мы угодили в ту дыру? Я не помню ничего.

Драконица поскребла когтем землю, оставив в ней довольно глубокую бороздку.

— Ты потерял сознание. И очень вовремя! Знаешь, как было тяжело удержать тебя на спине, чтобы ты не свалился вниз?

— Извини.

Игнис выпрямила спину и взглянула на единорога высокомерно, точно какая-нибудь знатная особа, ничего не сказала, но, похоже, извинение все-таки приняла. Она продолжала чуть спокойнее:

— Меня саму едва держали крылья, когда мы оказались в небе над этим диковинным городом. Я только и смогла, что дотянуть до ближайшей крыши, попутно уворачиваясь от чудных повозок и колесниц. Видел бы ты их — они летели сами по себе, никем не запряженные! Но я отвлекаюсь… Я рухнула без сил на крыше, и меня тотчас окружили красные и синие огни, и мне велели не двигаться. Я бы, может, и показала им, что никто не смеет мне указывать, но перевес был явно не на моей стороне. Потом была тьма, а проснулась я уже здесь. — Она подобрала хвост под себя, вероятно, чтобы единорог мог сесть ближе, но последний, хоть и заметил этот жест, не шевельнулся. — Тебе удалось что-нибудь выяснить? Ты знаешь, куда мы попали?

Он рассказал то, что узнал.

— …Это какая-то чушь, — проговорила Игнис, переварив услышанное. — Что, думаешь, им от нас надо?

— Хотят понять, кто мы такие.

— И они отстанут, когда получат то, что хотят?

— Не знаю. Но они позволили нам поговорить. Если бы они хотели выпытать из нас ответы, мы бы здесь не находились.

— Хорошо, расскажем мы, а дальше-то что?

— Я заберу свиток принцессы Луны, и мы вернемся в наше время.

Повисло неуютное молчание. Листья шелестели на ветру, и это было ужасно непривычно.

— Даже если свиток сработает как надо и действительно вернет нас в прошлое — в чем я сильно сомневаюсь, — будет ли в том смысл? — неожиданно сказала драконица. — Осталось ли там хоть что-то, что еще можно защитить? Не вернемся ли мы на пепелище?

Она права. Свиток перемещает в пространстве, но не во времени. Однако не попробуешь — не узнаешь, вот только…

— Хочешь остаться здесь? — прямо спросил единорог.

— А ты не хотел бы? Это сказка, а не мир! Теплое солнце, свежий воздух — ты только принюхайся, какой он сладкий!.. — она не успела выразить свой восторг в полной мере, Фиам оборвал ее словами:

— Мне нечего здесь делать, Игнис, — сказал он, посмотрев ей в глаза.

Во взгляде драконицы отразилось изумление.

— Откуда ты знаешь мое имя?

Внутренности кольнуло иголками. И вправду, откуда? Она никогда не называла своего имени, и все же он был почему-то уверен, что драконицу звали именно так.

— Фиам, это ведь ты? — спросила она с надеждой, будто что-то начиная понимать — или, скорее, вспоминать. — Только тебе я могла сказать…

— Была снежная буря…

— …и я попала в западню. Это вправду ты. — Она впервые выглядела такой растерянной: — Я… я даже не знаю, что думать. Это так неожиданно, но… я рада, что наконец-то нашла тебя! На самом деле, все это время ты был рядом… Почему ты скрывался от меня? Нет, не говори, кажется, я сама понимаю…

Поразительно, как вдруг потеплел ее голос. Она как будто даже выглядела теперь иначе, словно рядом с единорогом находился не грозный дракон вовсе.

— Ты ужасно изменился, Фиам. Как же ты стал… таким? Ты мне не скажешь, верно? Я не могу сейчас слышать твоих мыслей… Неужели война так повлияла на тебя?

— Я всегда был таким, Игнис, просто не замечал. Война же открыла мне правду.

— Мы поговорим об этом… позже. Если захочешь, ладно? Потому что я тоже хочу кое-что рассказать. — Не послышалось ли? В ее голосе действительно прозвучали нотки смущения?

Они снова замолчали. Пестрая птица, жизнерадостно чирикая, перепорхнула с ветки на ветку. Кажется, будучи жеребенком, Фиам знал, как эта птица зовется.

— Значит, ты не хочешь оставаться в этом мире, — вернулась драконица к невыясненному вопросу.

— Я не знаю, Игнис. Я до сих пор не уверен, происходит ли все это взаправду.

— …У меня тоже мелькала мысль, что я сплю.

По траве послышались шаги, и неподалеку показалась лекарь.

— Иди, — сказала драконица. — Пусть эта пони будет спокойна на мой счет.

Фиам слабенько улыбнулся ей — он был уверен, что давно разучился это делать, но, похоже, разговор по душам пробудил мышечную память. Игнис не осталась в долгу и тоже улыбнулась.

Единорог проследовал за лекарем, однако, оказавшись внутри клиники, они пошли несколько иным путем. Она привела его в довольно маленькую комнатку; тут не было кровати, и вообще помещение выглядело совершенно иначе, нежели то, где он очнулся, зато хватало всяких диковинных предметов и вещей. Почти все они были угловатые, будто сделанные из железа, некоторые, если к ним подойти достаточно близко, высвечивали над собой какие-то картинки. Фиам предположил, что это что-то вроде рабочего места лекаря. Последняя как раз села за стол и указала на стул с закругленной спинкой напротив себя.

— Присаживайся, пожалуйста.

Единорог сделал, как просили.

— Как самочувствие?

— Этот вопрос теперь будет звучать постоянно?

— Так необходимо, — серьезно отвечала кобыла. — Ты совершил прыжок во времени на целое тысячелетие. Неизвестно, как это могло повлиять на твой организм. А еще раны…

— Болят, но терпимо. С этим покончили?

— Да. Я хотела поговорить о том загадочном существе.

— Тень.

— Прости?

— Тень. Так мы их называем.

— Это все, что ты можешь сказать… или есть еще, что добавить? — осторожно спросила кобыла после недолгой паузы.

Фиам был плохим рассказчиком, однако все же поведал кобыле о том, кто такие тени. Об их кровожадности. Их ненасытности. Их бесчисленном поголовье. Их неостановимом шествии против всего живого.

— …когда нас перебросило сюда, был разгар битвы между нами и ними. Сейчас, скорее всего, от нашей цивилизации уже ничего не осталось, — закончил он.

Услышанное поразило кобылу, однако уже в следующий момент ее лицо приобрело прежнюю собранность и серьезность. Она сложила передние копыта на столе.

— Мы тоже кое-что выяснили о тени, благодаря останкам. Падение с высоты, конечно, не даст провести более подробное изучение, но даже так результаты весьма и весьма занятны. Не знаю, скажет ли тебе это что-нибудь, однако тени и оборотни во многом похожи. Возможно, они имели общего предка. Или же тени и есть тот самый предок, сейчас тяжело сказать определенно. Так или иначе… учитывая услышанное от тебя, я предполагаю, что вы имеете дело с оборотнями, чья эволюция пошла по совершенно иному пути.

Фиаму слова лекаря мало о чем говорили — слишком много было в них непонятного и неизвестного, — хотя стоило отдать ей должное: она, видно, пыталась говорить как можно проще.

— Когда вы вернете мне мои доспехи и меч? — спросил он, когда лекарь закончила говорить.

Резкая смена темы на секунду озадачила кобылу.

— Ближайшую неделю вам с драконом точно придется провести под нашим наблюдением. Возможно, все еще изменится, но пока что так. — Черты ее лица немного смягчились: — Скоро сюда прибудут принцессы, но до того времени у нас еще есть время. Я психолог — вряд ли тебе это слово говорит о чем-то, опять же, но ты можешь поделиться со мной своими тревогами.

Делиться тревогами? Он едва знал эту кобылу, чтобы доверить ей что-то сокровенное; даже с Игнис, которую он знал давно, они впервые за долгое время были открыты друг с другом только сегодня.

— Если хочешь, конечно, я не заставляю тебя, — добавила она, как будто почувствовав волнения его души. Кобыла выглядела доброжелательной и смотрела на него готовыми внимать глазами.

— Мне нужны мои доспехи, — настойчиво потребовал Фиам, хотя и понимал, что ему их не отдадут. По крайней мере, сейчас. Телом он начинал ощущать неприятное покалывание тут и там, похожее на зуд; в суставах проснулась дрожь. Раньше такого не происходило… Что это с ним?

— Ты на территории клиники, Фиам. Более того, ты наш пациент, — терпеливо отвечала кобыла. — Пока твои раны не затянутся, и ты не будешь чувствовать себя хорошо, тебе придется ходить в робе. Они тебе не понадобятся, — добавила она аккуратно. — Здесь нет теней.

Единорог наградил кобылу угрюмым взглядом, но та не дрогнула лицом. «Возможно… доспехи действительно больше не нужны», — признал он. Покалывание почти прошло, и дрожь прекратилась, однако ему не стало лучше: он все еще чувствовал себя уязвимым, казалось, будто он остался без кожи. И это чувство не исчезнет просто так.

— Ты растерян, — сказала лекарь. Это был не вопрос, а утверждение. Ей как будто вовсе не нужны были слова, чтобы понять его душевное состояние. Похоже, все было написано на его лице. Видимо, скрывать эмоции у него получалось хуже, чем он думал.

Внимание Фиама привлекла гладкая поверхность стола. Он не собирался подыгрывать лекарю. Возможно, стоило просто сказать «хватит», и она бы прекратила, однако ему было интересно, как далеко она запустит копыта в его разум.

И так, с молчаливого согласия единорога, лекарь продолжала:

— Ты растерян. Не знаешь, что делать, как быть дальше. Новый мир отобрал у тебя смысл к существованию. К тому же, он так не похож на тот, в котором ты привык жить, что кажется тебе ирреальным. Но он совершенно реален, и чем скорее ты его примешь, тем лучше будет для тебя. Тем быстрее ты научишься жить в новом мире…

Жить среди них? Это невозможно, это просто… глупо. Такое могут помыслить только жеребята. Путь назад закрыт навсегда; прежнего себя, который мог бы жить мирно, уже не вернуть.

— Наверно, ты сейчас думаешь, что для тебя все потеряно, но это не так, поверь. В моей практике есть подобный твоему случай, — молвила лекарь таким голосом, будто доверяет ему сокровенную тайну: — Один мой пациент пережил ужасное потрясение, в одно мгновение его мир буквально перевернулся с ног на голову. К уже имевшемуся душевному расстройству прибавилось еще одно: пациент считал всю свою жизнь до момента потрясения лживой и ненастоящей, а в нынешней, так же как и ты, не находил себе места.

Кобыла кашлянула в копыто, извинилась и говорила дальше:

— Далеко не сразу, но постепенно пациент пошел на поправку. Мы много с ним трудились и трудимся до сих пор, однако разительные перемены видны невооруженным глазом. Самое важное здесь — чтобы желание исходило от тебя, иначе ничего не получится.

Если бы дело было только в новом мире… Им всем, по-хорошему, стоит опасаться его. Он не такой. И ему нет места среди них. Не впустят же мыши к себе кота, правильно? Или куры — лисицу.

— Мне знаком твой взгляд, — продолжала кобыла, и поразительно, но единорог видел в них не что иное, как самое настоящее понимание. Он до сих пор не промолвил ни слова. А она все равно читала его, как открытую книгу. Нет, ей даже не нужно было открывать книгу — она, как будто, и так знала, какие слова записаны на страницах.

— Я хочу сказать… позволь мне помочь, Фиам. Не поздно начать заново. Ты сможешь жить нормальной жизнью, как все.

— …Как все, — повторил единорог тихо и потупил взгляд.

Как все. Как все! Ну не насмешка ли это? На мгновение, дав слабину, он мысленно возвратился в прошлое.

Его страна, его дом — все увядало на глазах, словно болезненный цветок. Эти мерзкие отродья… в них нет ни капли разума, ни капли доброты, ни капли живого! Они понимают лишь один язык — язык крови и железа, и раз у других не хватает смелости, чтобы уподобиться им, он сделает это сам. Жертва ради Эквестрии. Что значит жизнь одного пони? Песчинка в песке. Дождинка в дожде. Жертва, которая, возможно, спасет другие жизни.

Свою первую тень Фиам убил не колеблясь, с легкостью, которой мог бы позавидовать самый свирепый хищник. И сделав это, он не просто испытал удовлетворение. Ему понравилось. Пустить кровь и наблюдать за мучениями, за тем, как она корчится и извивается, шипит на своем, умоляя о смерти, было истинным наслаждением. Они пришли в Эквестрию и развязали войну. Отняли у них… у него… нормальную жизнь! Сотворили с ними… с ним… это!

Его ненависть к захватчикам была неизмерима, как бездонный океан. Однако его ненависть не смогла заглушить страх. Страх перед тенями, что словно злой неумолимый рок, словно порча, изничтожали все живое на своем пути, не оставляя после себя ничего, кроме пустошей. Ничто не могло помешать им. Никто. Даже могущественные аликорны были перед ними совершенно бессильны.

— Фиам? — негромко позвала кобыла, заставляя единорога вернуться в реальность.

— Хватит, — только и сказал он.

Кобыла ответила коротким кивком, и они закончили. Она проводила Фиама обратно в «палату» — так она называла место, где ему предстояло пробыть ближайшую неделю. Потом, часом позже, его навестили принцессы. Единорог был рад увидеть принцессу Луну, которая, как и сестра, выглядела гораздо старше, нежели он привык. Вместе с ними были еще два аликорна, ему незнакомые. «Наверно, молодые принцессы», — заключил он, ибо сами они так и не представились — речь-то шла о нем и только о нем.

Получив ответы, они поблагодарили его, пообещали помочь всем, чем возможно, и ушли донимать Игнис. Он знал, что их ждет провал, что ничего она им не расскажет — и вскоре из открытого окна послышалось подтверждение этому. Он ухмыльнулся невольно, а когда все стихло и стало лишь слышно, как перешептываются деревья, он лег на кровать.

«Какие же они назойливые, тени их раздери! Что здесь, что там — одно и то же. Особенно фиолетовая — и где они ее только такую нашли?»

Единорог уже успел соскучиться по их способности слышать мысли друг друга.

«Ты ведь слышал, да? Хотя они, наверно, сказали тебе то же самое».

— Что нам не вернуться?

«Именно. Думаешь, они лгут?»

— Какой им резон?

«Не знаю я. Просто не доверяю им! Слушай… Ты все еще не надумал… Ну, начать новую жизнь здесь?»

Фиам перевернулся на бок и уставился на точку, клочок зелени, меж двух стеклянных столбов, видимых из окна.

— Я хотел бы улететь куда-нибудь далеко и жить там, — произнес он после короткого молчания. — В тишине и спокойствии.

«Да… Заманчиво звучит, Фиам».