Битва за Аквелию
Битва за Аквелию: Глава VI: Темнейший час.
ГРАЖДАНЕ АКВЕЛИЙСКОЙ РЕСПУБЛИКИ! ОТЕЧЕСТВО ВЗЫВАЕТ К ВАМ!
Сегодня, 20-го августа 1011, наше правительство издало указ о массовом рекрутском наборе. Все граждане в возрасте от 17 до 40 лет, не попавшие в армию по причине ограниченной годности или негодности ныне должны явиться на призывные пункты для зачисления в бригады и дивизии народного ополчения. Представители диаспор пони с данного момента освобождаются от запрета на службу в вооружённых силах, и так же подлежат призыву в подразделения зуавов. Иностранным гражданам и подданным рекомендуется вступить в состав Аквелийского Иностранного легиона. Заключённые, которые отбывают наказания по статьям невысокой тяжести, объявляются амнистированными и включёнными в состав воинских частей.
На фронте складывается тяжёлая обстановка: противник рвётся к Аквиле, и лишь единое народное усилие может остановить вражеские полчища. Отныне, все без исключения отрасли республиканской экономики мобилизуются на войну. Правительство Республики изначально предпринимало все необходимые меры чтобы одержать верх над врагом, наша армия храбро сражалась и нанесла коварным герцландцам немало поражений, но теперь конфликт принял крайне тяжёлый, решающий оборот. Он уже давно перестал быть борьбой двух государств и их правительств. Отныне, это борьба за выживание Аквелии и аквелийского народа как идентичной общности. Это Священная, Отечественная война, борьба аквелийской нации с косной, реакционной кликой, которая лицемерно возвышает отжившие идеалы, даже номинально им не соответствуя. Этой клике никогда не победить, а наш народ не сломят даже самые отчаянные трудности.
Обращение аквелийского правительства и Теодора Верани, напечатанное и расклеенное на стенах Аквилы и других городов Республики.
В тесном и прокуренном помещении, надрываясь изо всех сил играло дешёвое и видавшее виды пианино. Из угла, заменявшего собой сцену, пела какая-то грифина, одетая в дешёвое, но блестящее платье. Голос певички был вроде чистым, но при этом отдавал туберкулёзным хрипом, а слова мелодии представляли собой типичнейший и давно всем опостылевший романс, никак не менявший своих форм на протяжении десятилетий, оставаясь прежним не смотря на бедствия, революции и войны.
За накрытым дешёвой клеёнкой столом сидело трое. Только что опустошённые бокалы тускло блестели в свете мерцающей электрической люстры. Такие же претенциозные, но дешёвые, как и всё здесь.
— Хороша. — Заметил один из сидевших за столом. Это был грифон в старой бордовой форме с петличками противовоздушной обороны. Странно было видеть де-факто военного в таком обществе в такое время, но в ночной Аквиле подобные вещи периодически случались и редкостью не были. Аквелиец подметил точно, он разбирался в вопросе, о котором говорил.
— Ты о певице? — спросил у него один из троицы, сидевший в углу. Тень почти полностью скрывала его, но было понятно, что это пони. Он говорил на аквелийском, но этот язык давался ему ценой странного и диковинного акцента. — Я бы назвал хорошим что угодно, но не подобную особу. Чахоточные мне никогда не нравились.
— Чахотка это вечный спутник нашего племени. — улыбнулся пернатый. — Боги славно постарались, создавая наши тела, но они были мудры и изобрели нам противовес... — Он снова бросил взгляд на певицу, но та даже не взглянула на него. Обстановка в помещении была удручающая: в зале сидело совсем немного посетителей, а хозяин питейной уже начинал готовился к закрытию. Окна были заколочены досками, на улице горели лишь единичные фонари, а вместо музыки и запаха ночной Аквилы к ним задувал лишь холодный и противный сквозняк.
— Боги... — Пробурчал пони, жалея, что вина на столе больше нет.
— Айдас, успокойся уже. Довольно нам твоего нигилизма. — Пробурчал третий собутыльник. Это тоже был пони, но его аквелийский был куда лучше, чем у Айдаса.
— Да мне уж самому его довольно. Пойду вот на фронт, встану перед какой-нибудь имперской сволочью — и пусть рубит меня, пусть убивает! Мне уже хватило на этом свете всего... — внезапно разразился откровениями жеребец. — У вас остались деньги? Закажите ещё портвейна, мне видимо не хватило.
— Э не-ет. — протянул грифон, отвлёкшись наконец от созерцания. — Тебе уже точно хватит. Вином такие вещи не решаются...
— Ещё как решаются, уж поверь. — Снова почти вслух пробурчал пони. Грифон сделал вид, что не услышал его ворчания.
— Мой покойный дед как-то раз сказал мне такую вещь: "В вине трудно утопить горе, зато просто утонуть самому."
— Мне, думаешь, интересно, что говорил твой мёртвый дед?!
— А мне, думаешь, хочется слушать твоё нытьё? Это, может быть, последний раз, когда мы видимся.
— И слава богам...
— Господа, — снова встрял в разговор третий собутыльник, — хватит уподобляться зверью. Ведёте вы себя непотребно, вот что я вам скажу. Эх, помнится мне...
— Что, всё не можешь отпустить старину, Андрей? — съязвил в его адрес Айдас. — В своей роте наверное всех по носу лупил за любой писк. Знаем, слышали мы о вашем брате. Не то уже время, извините-с.
— Дружище, имей совесть. Что, опять тебе то село снилось?
Айдас посмотрел на Андрея, его воспалённые глаза блеснули в тусклом освещении. Пони будто оцепенел на миг, будто сразу вспомнил что-то, что хотел бы забыть навсегда. В конце концов, он призвал на помощь волю и отрывисто кивнул.
— Если бы я был там, а не наблюдал со стороны, то меня бы здесь с вами не было. — Сипло проговорил жеребец.
Айдас Урбонас прибыл сюда с востока, из маркграфства Лангешверд. За его спиной стояла трагическая судьба, связанная в том числе и с судьбой его народа. Уже несколько лет к ряду там лилась кровь пони. Старые помещичьи порядки, которые и без того были тяжелы, теперь рухнули, и на смену им пришла новая власть, власть молодчиков в чёрной форме, гордо называвших себя "реформистами". Их самоназвание мало соответствовало реальности, ведь вместо того, чтобы вводить что-то новое, они решили поднять старый и избитый принцип — найти виноватых. Стоило им прийти к власти в восточных марках — как сразу же начались грабежи и погромы, поэтому народ придумал им более простую кличку — "вороньё". Сначала были уничтожены поньские кварталы в городах, и их выгнали в деревню, потом их начали облагать чрезмерными налогами, за неуплату которых отбирались те скудные участки земли, которые достались им после отмены крепостничества. В конце концов, землю начали отбирать и у тех немногих, кому ещё удавалось держаться на плаву. Всё это сообщалось погромами, убийствами и грабежом, которые власть не только не пресекала, но и активно поощряла. Разумеется, это не могло остаться без ответа, и вартайцы поднялись на восстание. Айдас вступил в ряды партизан и неплохо сражался, только вот враг оказался намного сильнее, и их движение потерпело крах. Все его друзья, родственники и товарищи погибли, а у него самого в памяти навсегда отпечаталось родное село, сожжённое врагом у него на глазах. Потом он бежал, скрывался, и судьба закинула его далеко на запад, в Аквелию.
— Трудно мне тебя понять. Вроде и сам пережил что-то похожее, а всё-таки... Не верится. Чтобы так открыто, так жестоко... — В голосе северянина прозвучало честное сочувствие.
— Я сам по началу не верил, что так вообще может быть. Уж поверь мне. Поэтому, нет мне теперь никакой дороги, кроме как туда. Воевать буду. Мстить буду.
— Вояка из тебя конечно... — Грифон скептически склонил голову набок. Он довольно долго знал Айдаса, и не мог признать в нём военного. Вартаец казался ему мягкотелым, ворчливым и слабым, при этом ещё и охочим до вина и особенно — до "Белого гуся", марки местной водки.
— Какой есть, Жак. Какой есть. Говорят, сейчас на службу даже калек берут. Так что, ко мне вопросов не будет. — Впервые за этот вечер Айдас улыбнулся. Улыбка была невесёлой, более похожей на дрожащую гримасу.
— Ясно... Значит, вы оба собрались на призывной пункт. — Утвердительно проговорил грифон.
— Да, собрались. Пойдём добровольцами куда пошлют. Я военный, он тоже военный. Не сидеть же тут. — Ответил ему Андрей.
— Понятно. Меня уже пристроили куда следует. Послужу хоть здесь. Вас мне, ребята, жалко.
— А нам, Жак, жалко тебя. Твои соотечественники там головы кладут, а ты здесь штаны протираешь. И хочешь того, или нет — всё равно здесь останешься. Вот чего я бы точно не перенёс. — Сказал северянин, доставая из кармана дешёвый портсигар. Он протянул одну сигарету Айасу, Жак отказался — у него была трубка. Какое-то время троица просидела молча. Смолкло пение и пианино, посетители начали расходиться. Из подсобного помещения вышел хозяин питейной — полностью седой старик, опиравшийся на трость. На нём была старенькая рубашка и выцветший жилет, грифон дрожал от старческой слабости, ему было очень тяжело держать дело, ведь все его сыновья и дочери записались в армию, а наёмных работников было мало, да и работали они плохо. Жак был знаком, и даже почти дружен с кабатчиком, и не мог смотреть на него без сожаления.
— Бедолага. — Вполголоса проговорил он, бросая взгляд в сторону. Пони ничего ему не ответили, но выразили согласие с ним.
— Пора. — Наконец выговорил Андрей, и вышел из-за стола. За ним поднялся Айдас, Жак же остался сидеть. Он ещё мог позволить себе немного времени в этом месте, но ему тоже в скором времени нужно было бежать.
— Месье. — хриплым и усталым голосом обратился к ним хозяин кабака. — Не приходите ко мне на следующей неделе. Я распродаю имущество и закрываю заведение.
— Позвольте, но ведь вы хотели сохранить его до лучших времён, разве нет? — С тревогой спросил его Жак. Кабатчик с почти осязаемой болью взглянул на грифона:
— Ко мне вчера пришли письма. Все мои дети мертвы. Налёт. Бомба. Раз — и всё. Нету теперь у меня ни детей, ни дела. Такие дела. — Со спокойствием отчаявшегося проговорил старик.
— И что теперь?
— А теперь — всё, господа хорошие. — хозяин уважительно кивнул, в знак благодарности. — Спасибо за деньги. Рад был угостить вас.
В помещении снова повисло молчание. Только ветер завывал в заколоченных окнах. Жак чуть не плакал, глядя на старика, пони же сохраняли твёрдость. Наконец, всё закончилось: боец ПВО дал старику лишнюю монету, они обменялись лапопожатиями и троица быстро покинула заведение. На улице их встретила темнота, ночной ветер продувал до костей.
— Прощайте! — Жак махнул жеребцам лапай, и быстро побежал по тротуару, надеясь успеть к месту своей ночной вахты. Пони же направились в другую сторону — к вербовочному пункту Иностранного легиона.
Вчера Андрей уволился со своей старой работы, так же поступил и Айдас. Оба они работали в таксопарке Аквилы, и оба презирали свою работу. Один из них когда-то имел немало денег, но всё промотал и теперь сводил концы с концами. Другой же всю свою жизнь был беден, и страдал по иным причинам. Однако, всё это теперь потеряло смысл. Они приняли волевое решение, Айдас — из проснувшейся жажды мести, Андрей же — из простого желания быть полезным хоть кому-то. Когда-то у него была офицерская честь и чувство долга, а потом ему пришлось утопить их в портвейне, чтобы не сойти с ума от горя по покинутой родине. Теперь у него появился настоящий смысл, возможность вспомнить лучшее своё время. Аквелия стала его новым домом, и он хотел его защищать. Тем более, насколько он знал, Эквестрия и родная Северяна тоже участвуют в этой войне, значит и он тоже должен, обязан сражаться в ней.
— Андрей, слушай. — вдруг обратился к нему вартаец. Прохладный воздух позволил ему почувствовать себя немного лучше. — А ты ведь, из тех кто бежал после Революции, верно?
— Да, а зачем ты спрашиваешь? Вроде знаешь всё, разве нет?
— Да, знаю. Знаю, что ты бывший военный. Говорят, у вас все офицеры были дворянами. Кем-то вроде рыцарей у грифонов, верно?
— Дворян в армии было немало. — кивнул северянин, вспоминая прошлое. — Но я не дворянин. У нас дворянами в основном пегасы были, а у меня крыльев нет, как видишь. Было у меня дворянство, но личное, а это мало что значит. Ни денег, ни почёта. Зато служба была, а потом...
— А потом всё покатилось, да?
— Ну как тебе сказать. Мне кажется, мы тогда и не понимали что творится. Всё как-то само собой случилось, понимаешь? Это ведь полная случайность, что я оказался на этой стороне. На стороне проигравших. Мог бы и к красным пойти, но... Не пошёл.
— Понятно. А почему не в Эквестрию? — Снова задал вопрос Айдас.
— А почему в Эквестрию? — Грубо ответил ему Андрей.
— Ну, там ведь революции не было.
— А что там было? Ничего. Ничего хорошего. Никогда они нас за своих не считали, и в беде не помогли. Испугались видимо, за себя. Кто-то к ним ушёл, кто-то — сюда. Нет теперь у нас единства — все грызутся непонятно за что. Пока у меня хоть какие-то деньги водились — я видел, как это выглядит. Мерзко, скажу тебе по-чести. Одни за одних, другие за других, спорят, ругаются. А всё без толку.
— У нас не было такого. У нас всё было проще. Собрала нас Накти — и пошли мы воевать. Эх, славная была кобыла, жалко повесили! Пока была у нас сила — мы дрались. Плоховато, может быть, но дрались.
— Да-а... Вас не упрекнёшь. Вы за дело шли, за жизнь свою, за народ. А что у нас было? Не знаю. Может кто-то что-то и имел, но теперь и того не осталось. Пропащее племя, так хоть отыграемся теперь.
— Да, надо бы отыграться. Тут я согласен. Грифоны — то ещё зверьё.
— Ты и об аквелийцах так думаешь? А с Жаком ты почему-то неплохо общался.
— В такси поработаешь — не на такое насмотришься. Паршивый народ всё таки здесь.
— Знаешь, мне кажется паршивый тут не народ, а те кто ездит на такси.
Айдас усмехнулся:
— Ну да, может быть. Богатеи они же всегда ну... С гнильцой. А вот Жак тот же — он ничего дядька. Молодец, не плохой. Зря я с ним поругался. Теперь уж не вернуть.
Сергей кивнул. Дальше они шли в молчании. За поворотом показалось освещённое лампами крыльцо. У входа стоял часовой в шинели и шако Иностранного легона. На удивление, это был пони. Он резко обернулся на выскочивших из-за поворота жеребцов и даже было вскинул винтовку, но потому тут же опустил её, и даже смутился. Вместо того, чтобы обратиться к ним на уставном языке, жеребец в удивлении выговорил три северянских слова:
— Андрей Владимирович, вы?
— Я, Сашка. — с горечью ответил Андрей, подходя к нему вплотную. — Пусти внутрь, там ещё принимают?
— Принимают, вашебродь. Проходите. — Часовой открыл дверь, и двое вошли внутрь.
В помещении было тепло и душно, в каком-то невидимом углу из раструба граммофона играл бравурный марш. Жеребрцы, вытерев ноги и пройдя через прихожую, тут же оказались в небольшой очереди, выстроившейся перед дверью в какой-то кабинет. Почти все в коридоре являлись пони. Среди них была парочка грифонов, один кирин и даже пара гарпий-макавианцев, громко и быстро тараторивших между собой. Вообще, в этой очереди было довольно шумно, и звучали самые разные слова, но чаще всего можно было услышать северянскую речь.
— Андрей Владимирович, не вы ли? — Кто-то снова окликнул северянина. На этот раз это оказался приятной наружности жеребец в костюме. Он был уже немолод, как и многие присутствующие. На груди пони гордо красовался белый крест. Андрей по сравнению с ним выглядел как настоящий нищий: короткая куртка, которой не хватало нескольких пуговиц, простые брюки без стрелок да прохудившиеся и разваливающиеся краги — вот и всё его богатство.
— Ну я. — грубо и угрюмо ответил северянин. — Рад видеть вас здесь, Илларион Валерьевич. Решили записаться добровольцем?
— Все записываются — и я запишусь. Вон там даже макавийцы есть, слышите как галдят?
— Галдят. — Кивнул Андрей. В этот момент кому-то из гарпий кто-то сделал резкий выговор, отчего обоим пришлось приумолкнуть. Бывшему таксисту не очень хотелось говорить со своим соотечественником. Но, тем не менее, он сохранял терпение и продолжал его слушать.
— Неприятно конечно видеть вас в таком виде. — едва заметно поморщившись заметил северянин в пиджаке. — Но, тем не менее, несмотря на ваш вид, вы — есть вы. И это главное.
— Да, это главное, ваше высокоблагородие. — съязвил Андрей Владимирович. — Ваш вид, тем не менее, не вызывает претензий. Стало быть, у вас остались какие-то деньги? Я уж думал, что вы их давно просадили, как многие другие помимо вас.
— И тем не менее, мне удалось выдержать всё. Я поступил на государственную службу. Оклад там приличный, пусть и чин не высок. А так, вы правы. Многие побираются, не хотят иной жизни... Но теперь дела идут иначе. Всё эта война...
— На войне мы можем показать себя как следует, в конце-то концов. Правда, офицерами нам уже не быть...
Илларион коротко кивнул Андрею и переключил своё внимание. Айдас молча слушал этот разговор, не понимая ни единого слова.
— Он — мой старый знакомый. — Объяснил ему северянин.
— Я уж понял. По тебе было видно, что ты его не сильно жалуешь. — Заметил вартаец. Северянин бросил взгляд вслед за отошедшим Илларионом, и коротко кивнул:
— Да, не могу ему простить кое-чего. Но это мелочи. Нечего ворошить. Он прав: сейчас всё по-другому. И ведёт он себя правильно.
Очередь тем временем сдвигалась. За дверью, один за другим, исчезали пони, грифоны и все остальные. Обратно они уже не возвращались.
— Может быть, их выпускают через другой вход? Выдают шинели, ружья, всё что положено. — Предположил Айдас. Сергей недовольно хмыкнул:
— Да черта с два. Ничего там не выдают. Сдаётся мне, что мы формы и винтовок до самого фронта не увидим.
— С чего ты взял?
— А с того, что часть у нас будет заштатная. А значит и со снабжением проблем не оберёшься.
— Да, снабжение... А ведь у на сбыло проще. Нам только патроны нужны были, а их достать не беда. В остальном на деревнях держались. Еда, одёжка — всем помогали, чем могли. Но армия... Армия это другое. Тут одной одёжкой ведь не отделаешься, верно?
— Верно. Я бы сказал — ясно как день. Я того времени не застал, но дело было. Ходили наши пегасы в Зебрику, Эквестрии помогать. Вот там-то такие фортели случались, что и поверить-то трудно в такую глупость и халатность. Так что, всё может быть.
Вартаец пожал плечами, не зная что ответить. Медленно, но верно очередь приближалась к ним. Вот за дверью исчез впереди стоявший пони, через какое-то время, в эту же дверь кто-то постучал и из-за неё раздался крик: "Следующий!"
— Я пойду первым. — Решительно заявил Айдас, Андрей не стал ему препятствовать. Бывший партизан зашёл в кабинет. После него наступала очередь северянина. Он был спокоен, но всё равно чувствовал странную тревогу и неловкость. Он вспомнил время, когда он ещё был северянским офицером, самыми тёмными пятнами его воспоминаний являлась военная бюрократия, от которой было просто не продохнуть. Комиссии, проверки, какие-то очередные доклады и бумаги, которые нужно было получать, отдавать и переносить с места на место. Северянские военные традиции в этом месте крепко сцепились с эквестрийской тягой к крючкотворству и эквестрийским же непониманием самой сути армии как таковой. "Именно из-за этого всё и началось." — промелькнуло в голове у Андрея, как раз перед тем, как настала его очередь. "Следующий, проходите!" — прогремел из-за двери грозный хриплый баритон, и пони повиновался.
В кабинете сидело несколько офицеров в красивых бежевых мундирах. На столе, за которым они сидели, лежали белые шако.
— Здравствуйте, гражданин. — обратился к Андрею хозяин того грозного голоса, пожилой грифон с чёрной повязкой на одном глазу. — Пришли вербоваться в наш легион?
— Так точно, явился по призыву правительства Республики. — По-военному, почти без всякого акцента, отчеканил пони.
— Понятно... — грифон утвердительно покачал головой. — Присаживайтесь, будет небольшое собеседование. Времени и сил у нас маловато, так что обойдёмся простыми вопросами.
— Вас понял. — Пони мерным шагом прошёлся по комнате и сел на стул перед комиссией. Пожилой офицер облокотился передними лапами на стол и получше вгляделся в лицо новобранца. Он сразу что-то для себя решил, что-то шепнул своим коллегам, и продолжил разговор:
— Я так понимаю, вы — эмигрант из Северяны, верно? И, судья по всему, имели опыт службы.
— Так точно. Вы правы. Я служил в пехоте, командовал ротой. Какой полк — не припомню уже, то ли 15-й пехотный, то-ли 16-й. В общем, я имею опыт службы.
— Понятно. — аквелиец снова произнёс одно из своих любимых слов. — А вам доводилось воевать?
— Воевать? — Пони сначала не понял вопроса, а потом крепко задумался.
— Да, воевать. У вас ведь не так давно была революция и она не обошлась без боёв. Многие ваши соотечественники рассказали мне, что они какое-то время сражались с отрядами Красной Гвардии. Вы принимали участие в этих действиях?
— Принимал ли я? Ха, интересный вопрос. — Андрей невесело улыбнулся. — Вы, месье офицер, знаете что творилось в Северяне во время революции?
— И что же вы можете мне рассказать?
— Творилось всякое, в основном — сущий бардак. В нашем полку например даже не убили никого. Мы в Ставропони стояли, это далековато от Принцессина и Петерсхуфа, где были основные бои. У нас всё прошло тихо — все просто навсего разбрелись кто куда. Кто-то к красным, кто-то к лоялистам, а кто-то сдёрнул за границу. Вот так это всё и случилось. Не пришлось мне воевать, и это даже к лучшему. Так мне кажется.
— Понятно... — офицер легиона скосил взгляд на одного из своих коллег. Тот коротко кивнул. — Значит, вы командовали ротой. Что-ж. В формирующемся батальоне все звания уже распределены, так что вам придётся тянуть рядовую лямку.
— Это не проблема.
— Что-ж, хорошо для вас. Приятно видеть такой патриотизм от заграничного гостя. Я так понимаю, ваши политические соображения не так уж развиты?
— Я военный. Ни в каких партиях и союзах никогда не состоял. После эмиграции входил в какое-то подобие объединения северянских офицеров, но их трудно назвать партией. Профсоюз таксистов, может быть? — Андрей снова улыбнулся. Аквелиец не разделил его энтузиазма и сдержанно промолчал.
— Думаю, с вашим прошлым я достаточно ознакомился. Ваше дворянское достоинство, ордена и заслуги на прошлой службе не обладали какими-то особенностями, верно?
— Я не пегас и не единорог, значит дворин из меня липовый. Наград тоже нет, ничем особым не отличился.
— Понятно. Теперь пара вопросов из простых. Как ваше полное имя?
— Андрей Владимирович Берёзов. — Чётко выговорил северянин. Один из военных, сидевших за столом, долго и тщательно выводил эти слова на желтоватой бумажке какого-то документа.
— Сколько вам лет?
— Сорок. Я в Аквелии с 995-го.
— Болели какими-нибудь заболеваниями?
— Нет, к счастью повезло.
— Родственники? Члены семьи? Вам удалось получить полное гражданство Республики?
— У меня была жена, но она погибла во время боёв в Аквиле. Большая часть родни осталась в Северяне. Гражданство я имею.
— Боёв в Аквиле? — В голосе военного послышалась настороженность.
— Да. — с внешним спокойствием ответил Андрей. — Пошла в магазин, попала под пули... и всё.
— Трагическая судьба. — Кивнул аквелиец. В это время его помощники что-то записывали на листы бумаги, образовывавшие собой немаленькие стопки. Андрей ждал следующих вопросов, но их не последовало. Собеседование действительно было коротким, даже чрезмерно коротким. Грифон коротко кивнул и указал новобранцу на дверь, ведшую в другое помещение. Там Берёзову быстро выдали кое-какую амуницию и спровадили дальше, к основной массе добровольцев. Иностранный легион считался элитным подразделением. Но за последние недели и месяцы войны его части оказались серьёзно потрёпаны. Формирующийся в Аквиле батальон фактически являлся ополченческим, и в отличии от первых полков, где служили в основном аквелийские, скайфольские и вингбардийские грифоны, здесь основной костяк составили пони, считавшиеся в военных кругах Аквелии ненадёжным, более слабым материалом. Однако, происходящее на фронте вынуждало генеральный штаб использовать даже такой "материал", чтобы как-то спасти ухудшающееся положение.
Город вокруг них был абсолютно пуст. Ветер выл среди развалин домов, скрипели покосившиеся и отваливающиеся двери. Где-то среди перегороженных баррикадами улиц гремели окрики и команды офицеров. Где-то совсем вдалеке гремели пушки: на окраинах и в южных предместьях ещё шли арьергардные бои. Всё начиналось медленно, а закончилось быстро. Они долго готовились к штурму, вели разведки, ползали по грязи, потом они дрались за предместья, улицы, дома и перекрёстки. Впервые за эту компанию потери оказались серьёзными и по-настоящему большими. Погибло много хороших солдат, а противник просто взял и отступил, оставив только пустые патронные ящики и ругательные написи на стенах. Они заняли полуразрушенный город, откуда уже успело сбежать почти всё население и где почти не осталось ничего ценного. После городских боёв дивизия фон Кирхе оказалась серьёзно истощена и поэтому осталась во втором эшелоне, пока свежие силы продолжали наступление. Они наступали быстро, но противник так же быстро удирал. И их не могли захватить в кольцо. По крайней мере, часть аквелийских сил точно успела вырваться, а другая отчаянно пыталась это сделать. Так или иначе, всё это уже не было заботой усталых и озлобившихся военных.
По городской улице шла группа военных, среди которых трое офицеров 4-го Кронского полка. Это были Панкрац, фон Таубе и Агриас. Офицеры кутались в шинели, настроение у всех было крайне удручённым.
— Проклятые баррикады, — бробурчал в воротник капитан. — Видимо, их настроил кто-то чрезмерно умный и смекалистый. Знал, шельма, что мы на них наплачемся!
— Да, из-за этих нагромождений одна улица теперь похожа на другую. — Заметил Адриан.
— А вообще — решение верное. Был бы я комендантом — я бы так тоже поступил. — В своей обычно прямолинейной манере проговорил Агриас.
— Ох, господин майор! — Резко осудил его Панкрац, но не закончил своей реплики, увидев жест фон Таубе. Никому сейчас не хотелось разводить споров, особенно — глупых и бессмысленных.
— Надо ведь заимствовать у врага его лучшие решения, верно? — Агриас тоже был в нелучшем расположении духа. Дни боёв за Мешорио он провёл под пулями, а сейчас разделял общее чувство опустошённости, царившее в войсках.
— Верно. — Угрюмо ответил ему капитан.
— Да, вы сказали очевидную вещь. Бедный старик, не могу порой смотреть на него. — Проговорил майор, оглядываясь по сторонам.
— Вы о полковнике? — С удивленеим поинтересовался чейнджлинг.
— А о ком же ещё? Мается наш командующий, тяжело ему. От самой этой войны тяжело. Я бы с ним пообщался тет-а-тет на эту тему, да времени нет, а ворошить чужие мысли не хочется.
— Солдаты тоже ходят угрюмые. — Заметил цу Гардис.
— Солдатам хуже всего. — кивнул Панкрац. — Моя рота порядком поредела, очень порядком...
— Ты, герр капитан, большой молодец. — утешил его Адриан. — На твоём участке были самые злые контратаки, а вы отбились. Я к вам дважды пытался прорваться — чуть не погиб!
— Если бы я вас не знал, то упрекнул бы в излишней храбрости, герр фон Таубе.
— Если бы я не знал вас, то упрекнул бы в излишней трусости, герр цу Гардис. — С усмешкой заметил грифон. Но чейнджлингу вдруг резко стало не по себе. Он резко остановился, оскалился и расстегнул кобуру:
— Вы слышите? — Прошипел он спутникам, которые так же остановились. Шедший за его спиной денщик Карл Эрстфедер прислушался и спокойно ответил:
— Кто-то болтает по-аквелийски. — Как ни в чём не бывало произнёс он.
— Действительно, что в этом такого? — Веселеющим тоном добавил Адриан.
— Да вот знаете... Опасно это. Вдруг недобитки.
— Так мы вооружены. — Вторил начальнику капитан Панкрац. Чейнджлинг отрывисто кивнул, нервно вздохнул и произнёс:
— Что-ж, тогда ладно. Напомните пожалуйста, а куда мы идём?
— Просто... гуляем. А если честно — хотел бы я найти какой-нибудь кабак или что-то вроде того. — Признался ему Адриан.
— Понятно. Вроде как это ещё наша область ответственности, но что это за голос?
— Герр майор, если бы это были защитники — они бы не болтали так открыто, а скрывались.
— Если это не вражеские солдаты — то кто это может быть?
— Наши солдаты. — Спокойно и без иронии ответил фон Таубе. Компания добралась до ещё одной баррикады. Из-за сваленной в кучу мебели высунулась голова в стальном шлеме. Увидев петлицы со звёздами, солдат несколько удивился и вскоре в полный рост взобрался на вал.
— Здравия желаю, господа офицеры! — Со странным акцентом и непривычной для солдата интонацией проговорил боец.
— Здравия желаю, месье! Это вас тут услыхал мой товарищ? — Спросил у часового фон Таубе.
— Так точно, господа, это скорее всего были мы. Здесь начинаются позиции 1-й аквелийской дивизии. Мы занимаем второй эшелон и занимаемся тыловым обеспечением. Вы — делегация от полковника фон Цапфеля?
"Больно складно этот солдатик говорит..." — Шепнул Карл денщику фон Таубе.
"Да ещё и по нашему..." — Ответил тот, с интересом наблюдая за своим начальством. Начальство в свою очередь пребывало в некоторой растерянности.
— Вы стоите у нас в тылу? — Переспросил Адриан.
— Да, в тылу. Ваш штаб ведь на площади Ле-Мар? — Отвечал солдат.
— Верно. А где ваш штаб?
— Штаб полка? — С чисто интеллигентским недоумением и наглостью спросил пернатый.
— Именно, штаб полка, рядовой. — Грубо произнёс майор, делая акцент на последнем слове.
— Наш штаб стоит в пятиэтажке на площади Мурье — она начинается через пару переулков за этим перекрёстком. — солдат махнул лапой назад, явно имея ввиду лежавший за баррикадой перекрёсток.
— Площадь Мурье? Значит мы сейчас на улице Ланна. Здесь прошёл батальон Крамера, я мельком проезжал её. — Вспомнил Агриас, осматриваясь вокруг.
— Вам нужно попасть к нашему начальству? — Снова невпопад спросил аквелиец, каким-то образом оказавшийся на имперской стороне.
— Не очень. — прямо заявил фон Таубе. — Мы отправились в город с другой целью.
— Найти алкоголь? — Прямо и не таясь задал вопрос солдат, которому видимо уже приходилось выслушивать его за время своего дежурства.
— Да. Именно. Нужно обмыть победу, а в нашей зоне ответственности не осталось ничего. И ещё, где командир вашего поста и что у вас за полк такой, в котором солдаты ведут себя так как ведёте себя вы, рядовой?
— 2-й Аквелийский офицерский полк. Я — рядовой Леонард де Клюни, до революции и эмиграции я командовал пехотным взводом. Нашей заставой руководит капитан де Риль — в прошлом полковник. Он отлучился на какое-то время и вскоре вернётся. Прошу прощения за мою вольность, но у нас в дивизии так принято.
— У нас в полку наоборот, так не принято. Но раз уж вами командует полковник, а я всего-лишь майор, то не буду вас осуждать. — Съехидничал фон Таубе, его слова явно не понравились аквелийцу, но он промолчал. Вскоре вернулся командир заставы. Грифон объяснился с ним на родном языке и капитан де Риль впустил герцландцев на "свою" территорию. На вопрос о питейных заведениях, капитан ответил утвердительно. Дальше по улице действительно находился чудом нетронутый погреб. По ту сторону вала из кирпичей, брусчатки и разбитой мебели сидело около шести десятков бойцов. Большая часть из них спала или делала вид, что спит.
— У них явный некомплект. — Заметил Агриас.
— Неудивительно, полк же офицерский. У нас во время Революции тоже такое было. Только полки не из офицеров, а из юнкеров. Воевали они неплохо, только потери большие несли. А вот в том, что эти могут воевать, я сомневаюсь.
— Они же получается, предали свою страну? — С некоторой осторожностью спросил чейнджлинг.
— В каком это смысле? Почему они её предали? И какая страна по их мнению — это их страна? — Продолжая ехидничать спросил у чейнджлинга Адриан. цу Гардис сначала замялся, а потом до него дошло, что грифон имел ввиду. Для эмигрантов, сбежавших из Аквелии после Революции, де-факто уже не было той страны, которой они присягали. А народ для них небольшое значение.
— Народ вообще как правило остаётся не удел. — Вслух подумал Панкрац, высказывая непривычную лля мысль.
— В конце концов, для дворянина присяга значит больше, чем какая-то эфимерная страна или народ, который он и вовсе привык воспринимать как челядь. Их короля убили, присяга оказалась силой расторгнута. Кто у них остался? Наш малолетний император и вместе с ним господин Моргенклау. Туда они и направились. Вот будем мы возвращаться в Грифехейм, а они у нас в тылу уже и замки отстроят, и в усадьбы вернутся. Того гляди — запросят о восстановлении крепостного права!
Чейнджлинг хмыкнул, но шутка приятеля его не особенно позабавила. За сутки кровопролитных боёв чейнджлинг насмотрелся на страдания простых грифонских солдат, и ему вдруг стало жгуче неприятно думать о том, что всё это делается только в интересах этих странных господ, которые пытались вернуться в покинутую ими страну, в которой они не любили ничего, кроме своего имущества и самих себя. Это показалось ему несправедливым, но он быстро отогнал от себя эти мысли, пока они не начали сеять в нём какие-то сомнения. Компания военных вскоре действительно нашла тот самый погреб, но задержалась там совсем ненадолго. Адриан, Агриас и Панкрац вскладчину купили несколько бутылок вина и двинулись назад, в своё расположение.