Винил и Октавия помогают музыкантам
Эпизод 4. Трапеза
Глава получилась слабой
Солнечное утро. Октавия, по приглашению Трэбл Клефа, директора Мэйнхеттенской консерватории, направлялась на поезде в "Большое Яблоко", как называли город. Это прозвище возникло ещё в те времена, когда не был построен Понивилль, а семья Эпплов не была самым крупным поставщиком яблок в Эквестрии. Тогда в Мэйнхеттене, бывшем просто крупным портом, раз в год проводилась ярмарка яблок, часть из которых позже отправлялась в Грефропу. И, так как экспорт яблок был не последней строкой в доходном листе Эквестрии, Селестия решила объявить Мэйнхеттен "Яблочной столицей Эквестрии". А вкупе с формой города, напоминавшей дольку яблока, город и получил это прозвище.
За воспоминаниями Октавия и не заметила, как поезд въехал в черту города. За окном мелькали сначала маленькие деревянные лачуги, потом огромные промзоны с высокими трубами заводов, из которых клубами валил дым. После промзон пошли жилые зоны с двух- и одноэтажными каменными домиками. По небольшим улочкам неспешно гарцевали статные пони, кое-где пони ездили на велосипедах — богатых и не самых удобных, но всё же очень престижных устройствах. В небе над домиками не было видно ни одного пегаса, что показалось Октавии очень странным.
Дальше жилые зоны постепенно превратились в городские кварталы; поезд практически добрался до вокзала. Улицы стали шире, появились тротуары. Туда-сюда сновали таксисты с характерными повозками жёлтого цвета. Дома стали расти в высоту, превращались из каменных в кирпичные, а из кирпичных — в высокие стеллы из стекла и бетона.
Вот и перрон. Октавия уже не первый раз была в Мэйнхеттене, поэтому, в отличии от других путешественников, не стала плутать по пути из жёлтых стрелок на полу, ибо все они вели по замкнутому кругу (она не один раз об этом убедилась собственнолично), а сразу пошла в левую сторону. Через несколько сот шагов справа, между двумя вагонами, открылась щель, куда виолончелистка (с виолончелью на спине) и шмыгнула. Прямо перед ней оказалась дверь с надписью сверху "ВЫХОД В ГОРОД". Пройдя небольшой тёмный коридор Октавия вышла на солнечную улицу. По сравнению с вокзалом городская улица казалась куда более оживлённой. Жёлтые (и не только) повозки мчались по проспекту со скоростью Рэйнбоу Дэш. Яркие вывески даже в солнечный день были видны издалека. Откуда-то пахло жареным сеном, что вызвало во рту Октавии настоящее цунами из слюны. Вкупе с землетрясением в желудке и засухой в горле серая земная пони решила отправиться на поиски перекуса.
Небольшое уютно кафе недалеко от вокзала сегодня было закрыто, что немного расстроило Октавию. Кухня в заведении была на высоте, а цены не кусались, что выделяло кафе среди забегаловок, расположенных поблизости.
Безуспешно побродя по проспекту где-то с полчаса Октавия вспомнила об одном ресторанчике, которое ей советовала Рарити.
— Дорогуша, если вдруг окажешься в Мэйнхеттене непременно посети "Ле Кузин Ескьюз", там просто сногсшибательная кухня. А какой персонал, просто... — Дальше Октавия уже не помнила, потому что Зефирка, как она называла модельершу, расхваливала ресторан четверть часа кряду.
Проблему создавал тот факт, что располагалось кафе почти в трёх милях от вокзала, но на выручку пришёл небольшой фургончик. Из коричневой коробки на колёсах заманчиво пахло жаренным сеном.
Заплатив за пакетик с сеном, по размеру совпадающим с копытом Октавии, пятнадцать битс, Октавия про себя подумала: "Грабёж средь бела дня!", а сама пошла по направлению к ресторанчику.
В чём Зефирка была права, так это в том, что ресторан придётся по душе только выскочкам из высшего света.
Почти сотню битс земная пони отдала за суп-крем с лягушачьей лапкой (которую виолончелистка сразу вынула со словами: "Я не знаю, что там едят эти лягушатники, но я есть это не буду"), принесённой в настолько маленькой тарелке, что ненароком Октавия сравнила её с пакетиком с сеном; порцию тушёной спаржи с небольшим кусочком крабьего мяса (самого сытного во всей трапезе); десерт в виде сухого молока с клубничным соком (на вкус было противно настолько же, как и на вид); и вино. Последнее было единственное, что реально понравилось Октавии во всём обеде: утонченный вкус лангедокского винограда, выдержанный почти три десятка лет в погребах Понмелье расслабляюще действовал на Октавию. "Может купить бутылочку такого домой?" — подумала Октавия и спросила название у официанта.
— Мадам, в Эквестрии вы нигде не купите Мадиран, мы эксклюзивно поставляем его из Пранции. — Белый единорог с голубой гривой и этими дурацкими усиками вернул Октавию с небес на землю. В мгновение ока лицо виолончелистки из радостного превратилось в хмурое. Подобная перемена произошла настолько быстро, что официант невольно сделал шаг назад.
— Спасибо. — Октавия бросила горстку битс на стол и вышла из ресторана. "Вот козёл" — подумала земная пони и двинулась по тротуару к консерватории. Настроение было испорчено, так что начавшийся дождь никак не повлиял на серую кобылку. Мокрая, она всё шла по улице, смотря под ного, пока не услышала знакомый голос:
— Ты сбрендила?. — Не успев среагировать, Октавия почувствовала вокруг себя магическое поле и полетела (не по своей воле) в сторону. Залетев в тёмный переулок вся промокшая, она рухнула прямо в лужу, расплескав вокруг воду.
— Ой. Давай заходи сюда, щас тебя вытрем. — Обернувшись, виолончелистка увидела белую единорожку с голубой гривой и хвостом, стоявшую рядом с чёрным пони с таким же хвостом и гривой. Обе фигуры стояли под небольшим козырьком, а из открытой двери сочился свет. Встав и подойдя к стоящим, Октавия копытом стукнула единорожку, которая была без своих привычных наушников.
— Ещё раз ты подхватишь меня магией без разрешения — это копыто попадёт уже не по плечу, а по твоей голове, и в копыте будет что-то тяжёлое и тупое.
— Например, твоя виолончель? — Белая единорожка улыбалась, смотря на злое лицо Октавии. — Ладно, давай заходи.
Как оказалось (из рассказа Винил, сушившей земную пони), высоким пони был Эдмонт Глэйзерский, лидер группы "Трапеза", пригласил Винил в Мэйнхеттен послушать и помочь с микшированием их новой песни.
— Ну что, Винил, готова? — Голос у Эдмонта был низок и сиповат. Лицо же его, хоть и было трудно различить из-за цвета шёрстки, было морщинисто и полно мелких шрамов, как будто он попал в происшествие (как позже рассказала Винил это правда — фургон, перевозивший "Трапезу", упал с горы во время турне).
— Давай. — Диджейша встала к неведомому аппарату, напоминавший смесь пианино и диджейской установки (Винил называла его "синтезатор"). Кроме них двоих на сцене находился ещё один гитарист, худощавый и бледный, и толстоватый ударник за барабанами.
Огнями реклам,
Неоновых ламп
Бьет город мне в спину, торопит меня.
А я не спешу,
Я этим дышу,
И то, что мое, ему не отнять.
Минуту еще, мой ветер не стих,
Мне нравится здесь в Королевстве Кривых.
Здесь деньги не ждут,
Когда их сожгут,
В их власти дать счастье и счастье отнять.
Но только не мне,
Я сам по себе,
И темные улицы манят меня.
Минуту еще, мой ветер не стих,
Мне нравится здесь в Королевстве Кривых.
Он занят игрой,
И каждый второй,
Да каждый второй замедляет свой шаг.
Но только не я,
Я весел и пьян,
Я только сейчас начинаю дышать.
Минуту еще, мой ветер не стих,
Мне нравится здесь в Королевстве Кривых.
— Эдмонт, ты превзошёл сам себя. — Винил стукнулась с гитаристом копытами.
— А в чём смысл песни? — Спросила Октавия.
— Лирический герой песни борется с угнетением большого города. Он противоречит обществу, где не такие, как все, отрицаются и становятся изгоями. На моей родине, в Санкт-Петерсхуфе, бывшем Плонинграде, такими изгоями становились неугодные правительству художники, поэты, писатели и музыканты. Песня рассказывает о влиянии большого города на деревенских жеребцов и кобылок, которые приехали за богатством и славой, а остались ни с чем на этих самых "тёмных улицах".
— Какая грустная песня. Никогда не думала, что ты умеешь играть на фортепиано. — После небольшой паузы виолончелистка сказала Винил.
— На синтезаторе особо уметь играть не нужно. Если знаешь некоторые приёмчике, то звук будет чистым и приятным, если ты полный ноль.
— Ну я тогда пойду. — Попрощавшись со всеми (в том числе с бледным гитаристом и толстячком-ударником), Октавия вышла в переулок. Большие лужи всё ещё были на земле, но дождь уже закончился, что было для земной пони приятной новостью. Вернувшись на главную улицу, Октавия размышляла, зачем её вызвал Трэбл Клеф. Свежий ветерок перемещал в воздухе влагу, смешанную с запахом свежего хлеба, тянущимся из близлежащей булочной.