Грифонская ярость

Глава IV: "Кто следующий?"

"Ох рябина красная что-ж растёшь среди болот?
Эй, эй, айа-яй, что-ж растёшь среди болот?

Ох матушка-матушка, зачем я родился здесь?
Эй, эй, айа-яй, зачем я родился здесь?

Рос я воином отважным среди леса чёрного.
Эй, эй, айа-яй, среди леса чёрного.

Как окрепну, выросту, так поеду на войну.
Эй, эй, айа-яй, так поеду на войну.

Первый затрубит рожок, когда я покину дом.
Эй, эй, айа-яй, когда я покину дом!

Второй затрубит рожок, когда князю покажусь.
Эй, эй, айа-яй, когда князю покажусь.

Глянет князь тот на меня, и пойдём мы с ним в поход.
Эй, эй, айа-яй, и пойдём мы с ним в поход.

Мы с цесарцами сойдёмся во широком полюшке.
Эй, эй, айа-яй, во широком полюшке!

Будем мы цесарцев бить, и наотмашь их рубить.
Эй, эй, айа-яй, и наотмашь их рубить!

Мы прогоним их с позором, а потом пойдём назад.

Эй, эй, айа-яй, а потом пойдём назад!

Князь наш храбрый, удалой, все мы за него горой.
Эй, эй, айа-яй, все мы за него горой!"

Песня времён Вартайского восстания, произошедшего в годы Речной войны. Позже распространилась среди Йезерградских и депоньских воинов, среди которых было немало бывших вартайских витязей, бежавших из родной страны под натиском грифонов. Позже песня получила вторую жизнь во время восстания пони в Висагинасе. Несмотря на то, что большая часть партизан придерживались левых взглядов, текст песни не претерпел каких-либо "революционных" изменений.

"Когда-то на востоке нес рыцарь свой обет,
Храня своим дозором от зла, войны и бед.
Но время то минуло, и храбрый кавалер,
Вернулся в дом любимый, и позабыл обет.

Века шли за годами, ветшал его надел,
Его народ покорный от дани оскудел.
Вслед за своею клятвой, тот рыцарь позабыл,
О храбрости и славе, о том что так любил.

И вот его потомки, оставшись без гроша,
Сражаются за крохи былых своих богатств.
Но время изменилось, и ждёт их новый век,
Вернуть былую славу, принять былой обет.

Вернётся храбрый рыцарь на брошенный свой пост,
Храня почёт традиций и мир земли отцов.
И если он погибнет в земле далёкой той,
То только лишь за края родимого покой..."

"Стража на границе" — песня, появившаяся в Хельквилльском журнале литературного общества "Кираса" вскоре после Грифонской революции и развала Империи. Несмотря на свою романтическую и патриотическую идею, текст был негативно воспринят как городскими властями, так и руководством Ордена, так как по мнению цензоров и местного отделения Имперской Тайной полиции содержал намёки революционно-республиканского толка. Действительно, в годы Гражданской войны в Хельквилле и Лангешверте было крайне неспокойно из-за локальных восстаний, полномасштабных боевых действий в соседнем Герцланде и периодических инцидентов на границе с Речноземьем, зачастую связанных с набирающими там силу радикальными группировками "Молодая Депония" и "Молодой Йезерград". Общество "Кираса" в свою очередь считалось про-Кемерскаевской группировкой интеллигенции, так как была не раз замечена в заявлениях о неприязни к Траппенфельду и предложениях о проведения реформ в управлении Орденштаата. По итогу судебных разбирательств общество было разогнано, части его членов был вынесен смертный приговор, который впоследствии заменили на десять лет каторжных работ. После прихода к власти Реформистов песня была заявлена как один из неофициальных гимнов "Чёрных плащей", но всё равно не получила широкой популярности, в том числе и среди самих рыцарей. Как позднее выражался Урлах ап Сирод, эта песня слишком отдавала "салонной витиеватостью", безуспешно пытаясь походить на настоящую рыцарскую поэзию.

1

Красно-оранжевый костёр потрескивал на холодном ветру, разгоняя темноту ночи. Подступали новогодние морозы, без тёплых вещей здесь было очень тяжело. Прокопий лежал на своей плащ-палатке и прикрывался ею же. Сломанное крыло саднило, эта боль не давала ему заснуть, вместе с ней приходили и неприятные воспоминания о том, что произошло за вчерашний день: напоминала о смерти друзей, страхе и вине за свои поступки. И тем не менее, пока что он был жив. Жив для того чтобы исправить свои ошибки или погибнуть пытаясь. У костра сидело несколько серо-синих силуэтов, закутанных одеяла и тёплую одежду. Несколько выживших. Те, кого они смогли найти. Таких маленьких горсток было несколько, они уже знали друг о друге, но пока не решали собираться вместе во избежание того, что их найдут. У крестьян не было больших денег или каких-то ценностей, единственное что рыцари могли взять у них — это их жизни.

— Холодно... — Грустно проговорил Сивко, смотря в огонь.

— Утром можно вырыть землянку. — Предложил Прокопий. Спать ему не хотелось, боль пока не унялась.

— Можно попробовать. А ты знаешь как? Тут лопаты нужны, а то и кирки.

— Да... Земля ведь ещё в ноябре промёрзла. — заметил кто-то из селян. — Копытами мы много не выроем, назад в Шуму лучше сейчас не соваться.

— Тянет гарью, подожгли уже. — Мрачно проговорил кто-то другой.

— Да чего ты, Павле, это от костра. — попытался успокоить его кобылий голос. — Не сожгут они ничего — побоятся!

— Да ну тебя... — Тем же тоном ответил Павле и больше не говорил не слова.

— Всё равно надо что-то соорудить, а то помёрзнем ведь... Да уж, холодновато, а мы в чём были — так и выскочили... Правильно этот пегас говорит, было бы чем... — Разговор более-менее оживился, Прокопию сначала захотелось заставить их всех заткнуться и как-то дисциплинировать эту разношёрстную массу, но вдруг ему подумалось: "Если я не смог спасти свою тройку, то как спасу их всех?". Такое обсуждение хотя бы имело смысл. Пони не спорили, не паниковали, а пытались найти решение проблемы совместными усилиями, а ведь они только что лишились домов, у многих погибли родственники, друзья...

— Я когда в армии служил, — начал очередной из спасшихся, — мы на учениях испытывали одну штуку. На вид на сетку рыбацкую похожа, но с выдумкой. Если её над чем-нибудь повесить, ну, допустим, над домом или блиндажом каким-нибудь, то сверху его не заметить. Вот у этой ёлки ветки — то же что и тот навес. Спрячемся под ней и сверху нас не увидят, а для укрытия и без землянки обойтись можно. Снег глубокий — выкопаем себе ямку и в ней укроемся. С костром правда надо будет осторожнее и места будет меньше, но всяко лучше чем мёрзнуть здесь.

— Хорошая идея. Как тебя зовут? — Прокопию понравилось предложение йезерградца. Они могли управиться с этим довольно быстро.

— Меня? А, я Радован, по батюшке — Петрич. Какая вам разница? У вас пегасов, говорят, память ни к чёрту. В одно ухо влетает — в другое вылетает.

— Не знаю как у ваших, но за нимбусийцами я такого не замечал. — Ответил Прокопий, понимая, что улыбается. Настроение крестьян тоже казалось приподнятым. Нет, с гибелью родного дома было нелегко смириться, но они всё-же смогли оставить это позади. Они боялись, они страдали, они лишились всего, но они остались живы и хотели жить дальше. Вскоре, общими усилиями под деревом вырыта яма, заново разожгли костерок. Здесь по крайней мере меньше задувало. Боль в крыле стала немного слабее, Прокопий успокоился и вскоре уснул.

2

Деревню зажгли уже ближе к вечеру, чтобы до последнего держать неприятеля в неведении. Крахенбрюк прибыл за десять минут до этого — его отряд немного поредел, но в целом их манёвр удался. Рыцари держались на расстоянии от пегасов, пажи поддерживали их огнём с макушек деревьев. Они не нанесли гоплитам больших потерь, но им удалось заставить их начать за ними гоняться. Гоплиты были быстрее, но рыцари умело маневрировали, заставляя сотню пегасов разбиваться на мелкие группы чтобы достать их. В итоге рота оказалась рассеяна, а Крахенбрюк быстро собрал бойцов и, заломив порядочный крюк, рванул к своим. "У нас не больше трёх четвертей часа — скоро здесь будет чуть больше язычников чем хотелось бы." — Доложил десятник фон Пиркштайну. Фон Пиркштайн принял решение, хельквилльцы подожгли селение, снялись с места и двинулись восвояси. Через сорок минут в ближайшем лесу собрался военный совет. В свете диковинных в этих местах электрических фонариков была разостлана карта, на которой село Шума уже была жирно перечёркнутом красным карандашом. Остальные сотни ап Сирода действовали к югу, северу и западу, сам Сирод шёл чуть сзади, составляя резерв.

— Нужно послать к нему гонцов, известить о положении. Двух или трёх кавалеров, на крайний случай — десяток. Мы ушли от нимбусийцев, но они это так не оставят. Старик должен знать, иначе может случиться беда.

— Ведь меньше сотни, что они сделают любой нашей роте в прямом бою? — Возразил ему один из младших десятников.

— Гоплиты — крайне опасный враг. Даже если они проиграют в бою с нами — то всё равно превратят бой в мясорубку. Потери нам не нужны, особенно если их можно избежать.

— Верная мысль. — кивнул фон Пиркштайн. — Надо будет послать десяток Эирбурга.

— Опять? — Спросил пожилой рыцарь с затаённым недовольством.

— Таково моё решение. — Спокойно проговорил сотник.

— Вам оказано высокое доверие. — Обнадёжил его опытный Крахенбрюк.

— Ладно. Я так понимаю — моему десятку надо будет сделать крюк вокруг этого района. — Десятник показал на обозначенные районы патрулирования нимбусицйев.

— Да. В этих районах враг не замечен. Сможете пробраться без помех.

— Что-ж, в таком случае — помогай бог... — Задумчиво проговорил Куно, глядя на карту и размышляя о чём-то своём.

— Куда в таком случае двинется остальная сотня?

— Дальше на юг, вдоль фронта. Цели-задачи те же. Доберёмся до села Копито — повернём назад.

— А что нимбусийцы?

— Либо сами улетят, либо будут разбиты теми тремя сотнями что двигаются позади нас. Они должны ударить на них все вместе. Если язычники заметят это и сами ретируются — это тоже хорошо.

— Где же армия? Ходили слухи, что с прибытием герцландцев начнётся наступление... — Посетовал один из десятников.

— Слухи на то и слухи, что верить в них нельзя. Даже при лучшем раскладе армия будет здесь нескоро. Их подхода ждать нельзя. Мы окружены врагом, времени у нас в обрез.

Установилось молчание. Все высказали всё, что хотели высказать. Карту свернули, командиры разошлись по своим подразделениям. Десяток фон Эирбурга находился неподалёку. На этот раз кавалеры не нашли темы для разговора. Говорить было не о чем: все устали и хотели отдохнуть. Хайнрих фон Фельсен спал крепким богатырским сном, он не ожидал, что побудку дадут раньше положенного. Эирбург поднял свой десяток и построил их: все были в сборе, пусть и выглядели несколько помято и устало.

— Завтра с рассветом выдвинемся на север. Рота летит на юг. Мы одни. Наша задача — передать сообщение. Скорее всего будет бой. Скорее всего придётся туго. Задача ясна?

— Ясна. — Почти в один голос ответили рыцари.

— Рад за вас. Тогда спите дальше.

— Как пожелаете, брат десятник. — Спокойно ответил Хайнрих, лёг на своё старое место, сомкнул глаза и уснул так, будто ничего не знал и ничего не слышал.

3

Утро наступило поздно и началось с того, что Прокопий услышал шум крыльев и сразу же понял, чьи они и что происходит. Он обрадовался настолько, насколько это было возможно, открыл глаза и осмотрелся. Крестьяне выбирались из-под дерева, Сивко уже не было рядом, у прогоревшего костра осталась только его жена.

— Биляна, где твой муж?

— На поляне, общается с твоими товарищами. Может быть и ты там нужен?

— Ну, раз мои прилетели, то почему бы и нет. Всё равно я сейчас не вояка. Без крыла как без ног.

Биляна пожала плечами, воздержавшись от комментариев. Прокопий поднялся на ноги, осторожно отряхнулся и пошёл туда, где говорили.

На небольшой полянке стояло около десятка гоплитов, напротив них стоял Сивко, Павле и Радован.

— Куда они могли направиться? — Басовито спросил у йезерградцев высокий воин, в котором Астрапи тут же узнал экатарха — командира своей сотни.

— Думаю — на юг. — Ответил ему Радован. "С чего бы это?" — Подумал Прокопий.

— А он дело говорит. — заметил один из гоплитов. — Рыцарям нечего лезть вглубь республиканской территории, их задача — расстроить армейский тыл, если они забредут слишком далеко, то станут лёгкой мишенью, и это им понятно.

— Ты прав. — кивнул экатарх. — Как до этого догадался, периэк?

— Как вы меня назвали, господин офицер? — Улыбаясь спросил крестьянин.

— Периэк. Не раб, но и не гражданин.

— С чего это я не гражданин? У меня и пачпорт есть, и голосовать имею право.

— В армии служил? — Спросил у него пегас, объяснивший причину отхода рыцарей на юг.

— Служил.

— Уволен в запас?

— Уволен, вестимо. Скоро, стало быть, снова призовут.

— Ну, тогда ты таки гражданин. Виноват, обознались.

Кто-то захохотал. Обычно нимбусийцы не смеялись над шутками, но в такой обстановке смех был практически необходим.

— Экатарх! — Прокопий поравнялся с йезерградцами и показался перед своим начальством. Экатарх знал его в лицо, но узнал не сразу.

— Астрапи, ты жив?

— Как видите. Жив, но бесполезен. Крыло сломано, нужен гипс, а то сломается ещё сильнее.

— Ясно. Тебе помог сельский фельдшер?

— Нет, скорее всего он мёртв. Мне помогла крестьянка, местная.

— Ясно. То есть ты уцелел. Что можешь сказать о неприятеле?

— Ну, одного я убил. А другой чуть не прикончил меня. Могу сказать что их много, может даже больше чем нас.

— Ясно. Стало быть — нам нужна помощь? — Спросил сотник.

— Я не знаю, экатарх. — Ответил Прокопий.

— А я не тебя спрашиваю, Прокопий. Ты помог нам достаточно. Сейчас из тебя неважный боец, у тебя нет ни оружия, ни шлема. Чем быстрее тебя увезут в тыл — тем лучше.

— Мне нужно свести счёты, экатарх. Одна сволочь должна ответить за жизни Кироса и остальных.

— Мы о нём позаботимся, не волнуйся. Кем бы он ни был — даже десяток таких как он ничего не смогут сделать если мы захватим их врасплох. Те кто убивают женщин и детей не заслуживают честного боя. Можешь не беспокоиться об этом, Астрапи.

— Верю вам, экатарх. Если вы решили, что моей помощи не требуется — то так тому и быть. Но всё же... Я не могу с вами согласиться. Я должен принять хоть какое-то участи в этом деле. Я не могу просто взять и уйти отлёживаться в госпиталь!

— А мы не можем удовлетворить твое желание попусту погибнуть, Астрапи. — Более строгим тоном осадил его сотник.

— Моя родня и земляки погибли вчера, экатарх. Я не могу просто так это оставить. Я чувствую вину за произошедшее и считаю, что выжил только для того чтобы загладить её.

— Что-ж. Если тебе так неймётся — оставайся с этими селянами, обеспечь их защиту на случай необходимости. У них как раз есть одно ружьё, ты с ним управишься всяко лучше, чем кто-либо из них.

— Хорошо. Так и поступлю. — Кивнул прокоп. Они с Сивко переглянулись, тот молча снял со спины двустволку и передал её гоплиту. Экатарх и Астрапи обменялись прощальными жестами.

— Сюда скоро придут солдаты капитана Ерохевича. Они попробуют собрать беженцев и переправить их в безопасное место. А до этого момента за них отвечаешь ты. Всё понятно?

— Понятно, экатарх.

— Надеюсь, что мы прощаемся не надолго.

— Я тоже на это надеюсь, экатарх.

Несколько гоплитов взмыли в небо и вскоре исчезли за лесом. Вместе с ними взлетела остальная сотня. Вид этих воинов должен был обнадёживать, но в последнее время он лишь разочаровывал. Они ещё не приняли настоящего боя, но уже смогли проиграть. Они допустили то, чего не должны были допустить. Пали жертвой недооценки тех, с кем столкнулись. Их провели один раз, на второй они уже не купятся. По крайней мере, в это хотелось искренне верить.

Прокопий, Сивко и остальные вернулись к костру. Еды не было, пришлось завтракать еловыми шишками. Астрапи очень не понравилась эта еда, но другой пока не было.

— Надо было попросить пегасов оставить нам что-нибудь. — Посетовал Павле.

— Бесполезно. — Ответил нимбусиец, размалывая шишку и пытаясь убедить себя в том, что это хоть как-то помогает ему насытиться.

— С чего бы это?

— Вся наша провизия осталась в вашем селе. Мы стараемся не носить при себе слишком много припасов если этого не требуется.

— Тогда ясно Но сухарями можно было бы поделиться.

— Им самим нужнее. Это мы сейчас здесь сидим тише воды ниже травы, а они ведь будут за этой сволочью гоняться. — вступился за гоплитов Радован. — Я в армии с пегасами общался, знаю какой у них аппетит. Часа два-три полетают, а потом уписывают всё что к полу не приколочено. Солдаты вообще прожорливый народ, а пегасы-солдаты — так вообще кошмар интенданта. Интендант ведь всегда норовит утаить, припрятать, обвесить пехоту. А пегаса не обвесишь, пегас сам тебя, кхе-кхе, обвесит за милую душу...

Прокопий никак не ответил на пассаж йезерградца, продолжая стоически хрустеть шишками. Сейчас он действительно не отказался бы от хорошего обеда.

— Я вот думаю... — начал он, когда Радован закончил. — Солдаты могут прийти днём, могут прийти вечером, а могут явиться только наутро. Скучно сидеть, не находите?

— Находим, служивый. Ты теперь наш начальник, что прикажешь?

— Павле, тебя ведь так зовут? — Прокопий обратился к самому молчаливому из жеребцов.

— Ну допустим. Что нужно сделать?

— Давай ты будешь смотреть на небо. Ну, на всякий случай.

— А накой мне это делать? Рыцари ведь улетели и навряд-ли...

— Слушай парень, — дерзость крестьянина немного разозлила Астрапи. — Знаешь какое расстояние могут покрыть грифоны за половину суток?

— Ну допустим не знаю. А какая разница?

— А такая, что они как улетят — так и вернутся. Не думай что опасность ушла навсегда.

— Я и не думаю, служивый. — Нехотя поднимаясь ответил ему Павле. Вскоре он уже стоял немного поодаль, всматриваясь в облака.

— А что мы? — Спросил Сивко.

— Пойдём осмотримся, может найдём кого-нибудь.

— Ты тоже пойдёшь? — Спросил у пегаса Радован.

— Придётся. — проговорил Астрапи, чувствуя что крыло всё ещё неприятно болит. Хорошо что оно было крепко зафиксировано, плохо что с такой шиной нужно было вести себя осторожнее чем обычно. — Отойдём метров на двести, потом вернёмся. Заодно наломаем валежника.

— Хорошая идея, — заметил стоящий неподалёку Павле, — Ветер крепчает, скоро будет метель.

Однако, солдаты явились раньше, чем пони успели куда-то выбраться: на поляне показалось небольшое отделение йезерградцев, среди которых выделялась фигурка молодой кобылы, одетая внакидку солдатская шинель очень ей не подходила.

— Мы от Ерохевича. — Доложил молодой сержант, стоя на морозе в одном кителе.

— Со мной группа выживших, её приказано передать вам. — Проговорил в ответ Прокопий, показывая на своих спутников.

— Очень хорошо. — кивнул сержант. — Налёт пережило больше народу, чем мы ожидали. Мы уже нашли многих. А эта храбрая кобыла и вовсе спасла почти всех сельских жеребят.

— Это наша учительница. — Благодарно улыбаясь сказал ему Сивко. Прокопий заметил, что пони о чём-то крепко задумался. Он взглянул на учительницу, потом упёр взгляд в снег. Судья по всему, он хотел её о чём-то спросить, но ещё решался. Наконец, он быстро подошёл к ней и о чём-то вполголоса спросил. Та тоже не сразу ему ответила, было видно что сначала она снова пережила всё что произошло вчера. Наконец, она что-то шепнула Сивко, тот закивал и отстранился.

— С вами кобылы, жеребята?

— Ещё три кобылы, сержант.

— Хорошо, то есть вас в общем семеро. Вы, я так понял, из нимбусийской роты, так?

— Так. У меня есть приказ передать их вам. Сколько вас, рота?

— Наша рота, а так же отряд надпоручника Влаховича. Рьекоградцы, тридцать-сорок штыков.

— Вас достаточно много. Может помочь в случае чего.

— Да какое там! — усмехнулся сержант. — Доведём вас до дороги, погрузим на запряжки, отвезём куда следует. Чего тут переживать?

— Я и не переживаю. По крайней мере, не вижу в этом смысла. — Серьёзно ответил йезерградцу Прокопий. Через некоторое время все его подопечные были в сборе, и отделение двинулось к точке сбора. Это всё казалось странным, почти неестественным. Пони общались так, будто ничего не произошло, будто всё должно быть так, как должно быть. Пегас читал немало трагедий, многие из которых ведали о войне. В них мирные жители всегда страдали от поборов, грабежей и разорения, всегда плакали, паниковали, не находя себе места среди развалин родных домов. По сравнению с тем образом крестьяне из Шумы казались буквально непробиваемыми. Казалось, что они относились к происходящему даже слишком спокойно, но это было вовсе не так, скорее они откладывали стенания и боль на потом, а пока боролись с ними путём деятельности. Спасти себя, спасти всех, кого можно спасти, по возможности вернуть то что было забыто и потеряно. Они не восстановят сгоревшие дома, не помогут тем кому уже нельзя помочь, но если они сами остались в живых — то им не остаётся ничего кроме как жить дальше.

Солдаты повели крестьян по лесу, в голове колонны встал сержант, Прокопий и Сивко шли посередине, вместе с остальными. Пегас взглянул на йезерградца и увидел на нём смешанное выражение облегчения и тревоги.

— Наш младший уцелел. — спокойно пояснил тот. — Убежал в лес вместе с остальными.

— Это хорошо. — Лаконично ответил нимбусиец.

— Да, неплохо. — кивнул крестьянин, и вновь о чём-то задумался, в его немом и помрачневшем выражении читалось тяжёлое и пугающее: "Что же будет дальше?"

4

Они вылетели за десять минут до восхода солнца, когда утренние сумерки смешивали их фигуры с серым покровом облаков. В карте не было необходимости, ведь она лежала прямо под ними. Чёрные линии дорог, белые проплешины полей, сереющие в далёкой дали деревни и городки — всё это казалось чуждым и знакомым одновременно. Теперь Хайнрих летел на правом фланге построения, выполняя роль наблюдателя и прикрывая своих товарищей слева и в центре. Их задача казалась плёвым делом, но всё равно наводила на нехорошее предчувствие. Их было всего двадцать, врагов же могли быть тысячи и они были везде. Кто-то боялся за себя, кто-то боялся за судьбу всей остальной сотни, но это не мешало рыцарям упорно бороться с ветром, дувшим то в бок, то в затылок. Полёт постоянно уносил Фельсена к мыслям, наводил его на странный, непричвычный ему лад. Он вспоминал те передряги, которые успели произойти за его короткую жизнь. Странное дело — иному грифону навряд-ли хватило бы удачи, чтобы пережить это всё. Как-то раз в предместьях Висагинаса его чуть не отравили, неделю спустя после этого случая он попал в перестрелку и истёк бы кровью если бы товарищи не вытащили его оттуда. Потом он долго рассказывал об этом Терезе, та скрывала лицо веером и молчала, то ли в стеснении то ли в испуге, не зная что ей сказать. Вот она — дама достойная поклонения и вечной любви. Он догадывался, что она не очень любила его, что ей трудно было выносить его присутствие, может быть она боялась его и считала чудовищем, может быть всё-таки любила и тяжело переносила каждую его выходку, не понимая их и переживая за его жизнь. Может быть и так — но для рыцаря это было не важно. Тереза — идол, прекрасное изваяние, которому нужно посвящать сонаты и приносить к его подножию цветы и воинские трофеи. Неважно что она думала о нём, главное — что она не отвергала его, считала его достойным себя. Этого Хайнриху было достаточно, остальное — не суть важно.

Ветер крепчал. Погода становилась хуже, на высоте это чувствовалось особенно остро. Вскоре они уже летели сквозь падающий снег, а видимость начала приближаться к нулевой. Хайнрих с трудом мог различить корпус летящего впереди рыцаря, снежные хлопья залепляли глаза и клюв, забивались в крылья, заставляя прилагать больше усилий. Можно было бы пройти сквозь облака, но тогда они окончательно лишились бы любых ориентиров и сбились бы с пути. Некоторое время они пробивались через стихию, но в конце концов Куно всё-таки решил повернуть на запад, обогнать метель и двигаться параллельно фронту. Хайнц понял это без слов и объяснений, просто в какой-то момент спина и крылья его товарища резко сместились влево, и он машинально последовал за ним. Вскоре снегопад сошёл на нет, ветер помогал им выйти из метели. Как позже выяснилось, тот же самый ветер гнал их навстречу опасности.

В небе замаячило несколько серых точек, они летели правильным клином, постепенно сближаясь с хельквилльцами. Вскоре в опасной близости от них засвистели пули. "Пользуются дистанцией, не хотят лезть на рожон." — подумал Хайнрих, проверяя своё оружие на наличие и пригодность. Пистолет лежал в кобуре, меч покоился в ножнах. Их настигло то, что они ожидали. Рыцари чаще замахали крыльями, пажи принялись отстреливаться из винтовок. Одна из серых точек резко остановилась и барахтаясь понеслась к земле, вскоре пуля отскочила от доспеха фон Воллена, тот грязно выругался, но его слова снесло ветром куда-то далеко в сторону. "Молодец, Герхард — ты теперь настоящий кавалер." — Подумал про себя Фельсен, плавно расстёгивая кобуру и вкладывая перчатку в рукоять. Старый герцландский револьвер, который пришлось очень долго доводить до ума. Знакомые оружейники говорили, что от этой развалюхи есть толк только на одной-двух сотнях метров, но Фельсен знал, что вернее всего стрелять в упор.

Одна пуля просвистела у него над головой, другая чуть не попала по крылу. К погоне подключилась вторая вражеская группа, они держались чуть ниже и могли стрелять в хельквилльцев как в уток. Нимбусийцев было немного, но орденцев было ещё меньше. Пришла бы сейчас хоть какая-то подмога — и проблема решилась бы сама собой. Но подмоги не было, а они не могли своими силами оторваться от погони. Воздух продолжали рвать выстрелы, их пока не окружили, но всё шло к этому. В конце концов, Эирбург передал команду: "Все вниз!"

Два десятка пернатых спикировали навстречу верхушкам деревьев. Шум, свист, в глазах плавают чёрные круги. Менее опытные летуны наверняка бы расшиблись о землю, но грифонов учили подобному с рождения. Брызги снега, треск ломаемых веток, посадка жётская — но не смертельная. Хайнрих пропахал клювом сугроб, в следующую секунду он вскочил на ноги и посмотрел вверх — пегасы по инерции пронеслись вперёд, тут же заходя разворот.

— Полетим между деревьев, за мной! — Эхом отдалась команда фон Эирбурга. Фельсен быстро нашёл его взглядом и понял, что все в сборе. Сейчас им предстояло нечто более опасное, чем обычная посадка. Рыцари сорвались с места и полетели в метре над землёй, петляя между деревьями. Они приземлились в сосновом бору, так что это не представляло серьёзной задачи. Направление сейчас не играло роли, смысл был только в скорости и расстоянии. Сосны постепенно сменялись ельником, здесь лететь уже было нельзя. Хайнрих увидел, как чёрная точка слева спереди от него взмахнула крыльями и резко остановилась. Скорее всего, так поступили и все остальные и мощным движением крыльев заставил себя остановиться в воздухе. Подобный манёвр мог бы вывернуть наизнанку какого-нибудь лётчика, но не того кто летал в том возрасте когда иные не могут ходить.

Рыцари снова взглянули в небо: погоня куда-то делась, оттенок облаков сменился на более тёмный: они снова приблизились к наступавшему бурану.

— Пегасы думают, что мы продолжили двигаться на север. — немного запыхавшимся, но довольным голосом пояснил фон Эирбург. — А мы свернули на восток.

— Они знают о том, что мы посыльные? — Спросил у него фон Везер.

— Может знают, а может и нет. Какая нам разница? Укроемся от них в этом ельнике, лес и метель отвадят их сюда соваться.

— Насколько я знаю — эти язычники проходят какие-то там испытания чтобы не бояться летать в такую погоду. — Заметил один из рыцарей.

— Ну и пусть тогда летают сколько хотят. В такой метели им бы друг друга не потерять, не говоря уже о том чтобы найти нас. Ладно, довольно разговоров, за мной!

Грифоны двинулись вглубь леса. Идти было трудно, троп здесь не было, а те что были наверняка занесло снегом. Сапоги кавалеров проваливались в сугробы, еловые лапы и кустарник приходилось раздвигать передними лапами. Чувство направления терялось, приходилось прилагать усилия, чтобы не начать ходить кругами. Хайнриху не нравилось всё это, он не любил пешие прогулки, особенно по такому глубокому снегу. Рыцарь чувствовал, что постепенно устаёт, это его раздражало. Ему хотелось было поговорить с Герхрардом или кем-нибудь ещё, но сейчас всем было не до этого, все были напряжены и ждали появления опасности. Ветер усиливался, начинал падать снег, пажи о чём-то шептались между собой, тихо подбадривая друг друга. Они были молоды даже по сравнению с рыцарями — среди них были взрослые и опытные бойцы, были и совсем молодые юноши большей части из которых ещё не было шестнадцати. Кто-то из рыцарей предпочитал брать с собой профессиональных помощников и умелых бойцов, кому-то же приходилось таскаться с мелочью, "ставить на крыло", как любили говорить старые и опытные рыцари вроде Урлаха ап Сирода или десятника фон Крахенбрюка. Фельсен тоже когда-то был таким подмастерьем, но на его пажество не выдалось никаких серьёзных дел — только скучная монотонная служба на границе, молитвы, тренировки, стрельбы. Изредка им приходилось гоняться за какими-то очередными вооружёнными нарушителями, но среди кавалеров это вовсе не считалось чем-то особенным и важным.

Вдруг, Куно кого-то увидел, тут же приказав всем остальным замереть. Кто-то маленький и оборванный скрывался среди деревьев. Он не был вооружён, но это не значило, что он не был опасен. Фигура дрожала то ли от холода, то ли от страха, то ли от всего вместе взятого.

— Эй ты! Керн! — резко окликнул его фон Эирбург на сильно ломаном йезерградском. — Подойти ко мне, будешь бежать — застрелю.  — Слово "застрелю" кавалер произнёс наиболее правильно, давая понять на чём делает акцент. Неизвестный, понимая что выбор у него невелик, всё же решил податься вперёд. Им оказался пони в потрёпанном серо-зелёном пальто. Кроме одежды при нём ничего не было. Рыцарь внимательно осмотрел его с ног до головы. Взглянул на своих подчинённых и заметил, что те так же смотрят на него.

— Убьём его? — Наконец предложил Везер.

— Зачем? — ответил ему Куно, одновременно с этим молча приказывая своему слуге взять жеребца на мушку. — Язычники хорошо знают эти места, может этот пони окажется хорошим проводником.

— Он выведет нас в западню. Кругом враги, брат десятник. Зачем ему верить? — Везер зыркнул на йезерградца так, что тот вздрогнул, его глаза забегали от одного грифона к другому.

— Не волнуйся, я знаю подход к таким как он. — Улыбаясь проговорил фон Эирбург.

— Показать нам хороший тропа на северо-запад от этот место. Показать — не убью, награжу золотом. Не показать — убью. Соглашаться, керн?

Тот закивал и пробормотал что-то на йезерградском. Куно улыбнулся, ему всегда нравилось когда кто-то подчинялся ему.

— Он согласен. Пойдём пока за ним. Всем быть на чеку — понятно?

— В такой чаще бесполезно следить за флангами. — не без досады заметил фон Фельсен. — Ничего не видно дальше тридцати шагов.

Десятник никак не ответил, проигнорировав замечание. Его молчание нужно было толковать как повторение приказа. Двадцать пернатых продолжили путь, на этот раз следуя за своим проводником. Тот действительно повёл их куда следует. Ели начали редеть, под ногами обозначилось некое подобие звериной тропки, проложенной чьими-то копытами. Усиливавшийся ветер заметал их, уже начиная завывать среди ветвей. С неба посыпался снег — те самые белые хлопья, только что залеплявшие хельквилльцам лицо, будто бы снова решили повидать их. Редкая погода могла вызвать столько злости, как эта. Прошлая зима была влажной, тёплой, с частыми промозглыми оттепелями. Погода в те месяцы тоже стояла совсем не лётная, но теперь Хайнрих вспоминал о ней только с тоскливой добротой, как муж в разводе вспоминает ушедшую жену. Любой грифон мог бы рассуждать о погоде часы напролёт, Хайнрих же не любил о ней говорить. Он любил о ней думать. Скоро они снова взмоют в это неблагодарное, омерзительное декабрьское небо, полетят передавать приказ начальству, обладавшему не менее "приятными" качествами. Дурацкая, кровавая, тяжёлая работа. Как раз для таких как он. Лес нависал, лес шумел, тесно посаженные деревья и кусты рисовали странные и пугающие образы, вокруг завывала тишина, и эта тишина казалась хуже самого сильного грохота. Рыцарь не заметил, как насторожился. Мысли отошли на второй план, обострилось восприятие. Сейчас он мог бы различить цвет глаз у пони в трёх километрах от него, но проклятый лес не давал ему увидеть что-либо дальше сотни метров. Проклятый, проклятый лес...

Они вышли на небольшую поляну посреди леса. Метель уже вступила в свои права чуть более чем полностью. Однако, вскоре она отошла на второй план, ведь среди деревьев рыцари увидели серые шинели вражеских солдат. Они занимали позиции у деревьев и под ними, молча ожидая пока рыцари приблизятся. Йезерградец обернулся на рыцарей, потом посмотрел вперёд. Куно молча буравил его взглядом, его лапа тянулась к кобуре. Была ли это роковая случайность, месть или отчаянный акт патриотизма? Крестьянин уже навряд-ли думал об этом. Он вскрикнул и бросился от рыцарей наутёк. Фон Эирбург позволил сделать ему десяток шагов, а потом метко всадил жеребцу пулю в затылок. Падая тот перекувырнулся через голову, снег залила кровь.

Серые приближались, постепенно отрезая пути к отступлению. Опустив разряженный пистолет, Куно молча оглядел рыцарей и слуг. Кто-то из них ещё толком не понял, в какой переплёт они только что попали, кто-то машинально повторял под нос предбоевые молитвы, тщетно пытаясь сосчитать врага.

— Сколько у нас винтовок? — спросил Куно, вкладывая лапу в рукоять боевой шпаги. — Сколько у нас винтовок?!

— Десять! — Нетвёрдо ответил ему один из слуг.

— Сколько у нас мечей, пистолетов?!

— Десять! — Храбро и весело выкрикнул Фельсен, выхватывая своё оружие и взмахивая им.

— А сколько перед нами врагов?! — фон Эирбург обернулся к своим воинам, не обращая внимание на открывшегося неприятеля. В этот момент на них смотрели десятки ружей, но ни одно из них пока не решалось выстрелить.

— Многовато, сударь. — Посетовал фон Шварцеркелле, считавшийся в десятке вторым после Куно.

— Ну что, господа — "Встретив троих язычников я не побегу"? Или сдадимся на милость этой сволочи и расскажем им всё что знаем?! — Куно выхватил шпагу и взмахнул ей над головой. В его глазах читалось яростное отчаяние. Отрезанные от своих, в лесной глуши, почти без шансов выбраться и уцелеть во вражеской засаде. Наверху бушевала метель и поджидала погоня, спастись воздухом не было никакой возможности. — Я выбираю порубить их всех на гуляш! За мной! За Орден и Императора!

Фон Эирбург бросился вперёд первым, увлекая за собой остальных. Этот рывок стал чем-то вроде спускового крючка, вмиг вой метели разорвало десятком выстрелов, от кирасы Хайнриха с визгом и скрежетом отскочило сразу две пули. Рыцарь отступил на шаг, но в следующий миг сразу же бросился за остальными. Кто-то из пажей упал на землю, но большая часть следовала за своими господами, перехватив винтовки как подобие коротких копий. Враг ошибся с расстоянием. Первый и единственный залп потонул в визгливом крике хельквилльцев, ликовавших от чудесной силы своей брони. Готовы ли они были умереть? Скорее да, чем нет. Их готовили к этому с детства.

Фельсен наткнулся на двоих вражеских солдат, оба рефлекторно прянули назад, выкидывая ружья вперёд простыми заученными движениями. Хайнрих юркнул в сторону, уходя от одного удара и перерубая шею стоявшему слева неприятелю. Тот что стоял справа ткнул Хайнриха в нижнюю часть кирасы, но его штык соскользнул не причинив вреда. Второй пони увидел гибель товарища, его лицо перекосило, глаза стали похожи на большие блюдца. Рыцарь обратным движением разрубил ему кадык и оттолкнул от себя. Кто-то ударил его прикладом по голове: в глазах потемнело, тяжёлая дубина соскользнула с полушария шлема и упала на латный наплечник. Хайнрих ударил неизвестного крылом, потом обернулся в его сторону. Ударивший его солдат пытался встать и поднять с земли выпавшую винтовку. Фельсен со всей силы пнул его по уху — острый конец рыцарского сапога запачкался в крови, пони с глухим криком боли упал на бок.

"Тереза!" — Проорал Хайнрих, радуясь победе. Но на место павшего встало трое других. Один из них был офицером — два пистолетных выстрела отскочило от грифонской кирасы, сбивая чёрную краску и оставляя небольшие вмятины. Пони хотел было направить пистолет врагу в лицо, но Хайнрих рванулся прямо к нему и заколол его прежде чем тот успел среагировать. Кто-то из врагов ударил штыком в сочленение: бок пронзила боль. Трёхгранная игла проколола двадцать пять слоёв пуха и сукна задев плоть. Хайнрих стиснул клюв и не проронил ни звука. Кавалера начинала заливать ярость. Второй штык полетел ему в лицо, рыцарь схватил дуло винтовки латной перчаткой и мотнул его в сторону, схватил солдата за горло и бросил на острие меча, вогнав его в неприятеля по самую рукоять. Пони заорал, потом захрипел, когда кровь хлынула из его рта и ноздрей. Где-то оставался третий — Фельсен не без усилия выдернул меч из убитого и обернулся на того, кто нанёс ему укол. Тот пугливо выставил, сделал несколько неуверенных шагов назад. Рыцарь подался вперёд — жеребец бросил винтовку и побежал прочь. Язычники что-то кричали друг другу, их язык чем-то отличался от йезерградского. Рьекоградцы? Депонийцы? Бакарцы? Мало ли имён у этих варваров?

Справа от Хайнриха раздался грифоний визг: Герхарду фон Воллену всадили штык в лицо, его паж корчился на земле с пробитым животом. Тут и там на снегу чернели убитые рыцари и слуги, они дорого продавали свою жизнь, но врагов было слишком много. Казалось, что они только прибывали, что их всё становилось больше и больше. "Давай Фельсен! Вперёд!" — Фон Везер отстреливался из пистолета, от его нагрудника рикошетили пули. "Где твой слуга?" "Ему выворотило кишки, не протянет дольше пяти минут. Где твой?" — Хайнрих осмотрелся по сторонам: Сеппа нигде не было. Времени беспокоиться об этом не было так же. "Может быть, он уже в лучшем из миров." "Жаль! Славный был мальчуган. Таких не судят строго!" — Везер быстро пошёл вперёд, Фельсен последовал за ним, оглядываясь назад. Им быстро преградили дорогу: с десяток солдат выскочили на них, норовя обступить со всех сторон. Где-то впереди послышался крик фон Эирбурга: он то ли поражал кого-то, то ли был поражён сам. Вокруг него судя по всему ещё кто-то дрался, но в той стороне становилось тише и тише с каждой минутой.

— Мы остались одни. — Сказал он Курту, левой лапой доставая кинжал и готовясь к схватке.

— Ну, помяни Борей усопших! — Прорычал ему брат-рыцарь, заряжая пистолет и вскидывая его для выстрела. Он не успел нажать на спуск, пуля пробила ему колено и он с проклятьями осел на землю. Фельсен закрыл его собой. Кольцо штыков смыкалось. Против десятка не мог выдержать даже он. Рыцарь поднял меч и намотал плащ вокруг кинжала. Он не надеялся, о надежде тут не было и речи. Три удара поразили его в грудь, один соскользнул по нащёчнику его "рачьей спинки". За жалами винтовок не было видно врагов — они прятались за ними как старинные копейщики за пиками. Куда бы он не сунулся — везде его били, норовя оттолкнуть назад, и только полудоспех спасал воина от тяжёлых ранений. Фон Везер пытался подняться и прикрыть его спину, но с такой раной от него было ещё меньше толку. Смелый, достойный кавалер из очень хорошей семьи, его ровесник и духовный брат погиб на чужом снегу, заколотый толпой врагов. По крайней мере, о спасении его души уже можно было не беспокоиться. Фельсен грязно выругался и метнулся вперёд. Жители Марок были набожным, но малограмотным народом. Кабачные обыватели, а иногда даже богатые и образованные купцы иной раз мешали божбу с чернейшей руганью. Хайнрих презирал такое отношение, поэтому между молитвой и проклятиями он всегда делал чёткий и осознанный выбор.

Фельсен поднял лапу и уколол одного из врагов в глаз. Удар вышел не смертельный, но его было достаточно. Кто-то накинулся на него сзади и схватил за горло, но грифон перекинул его через себя, кто-то из солдат подался слишком далеко вперёд и получил удар мечом по голове. Фельсен вертелся волчком, отражая выпады. Его глаза наливались кровью, бок саднил, одежда в том месте уже пропиталась кровью. В какой-то момент, воин не успел увернуться и кто-то резко и быстро нанёс ему удар прямо в неприкрытый кирасой живот. Штык распорол белый кушак и вонзился в грифона чуть ли не по самую мушку. Хайнрих не сразу почувствовал боль — сначала пришло тупое мерзкое ощущение, которое трудно описать тем, кто сам не переживал подобного. Рыцарь опустил оружие, но когти продолжали машинально его сжимать. Солдат, проткнувший его, выдернул винтовку и отступил на шаг, рыцарь едва удержался на ногах, широко расставив их.

Вдруг он встрепенулся, заорал и бросился на жеребца. Тот подался назад и подставил под удар ружейное ложе, Хайнрих ударил по винтовке мечом, сблизился с солдатом и со всей силы всадил в него дагу. Один удар, второй, третий, грифон бил снизу вверх, превращая потроха в кровавую кашу. На него набросились со всех сторон. Удары сыпались на голову, плечи, торс — он игнорировал боль, травмы, не отворачиваясь и не защищаясь, вместо этого бил сам, со всей силы, насмерть. Одному Фельсен снёс голову, другому одним ударом перерубил позвоночник, третьего выпотрошил ударом в живот. Чей-то штык пробил ему бедро, чей-то тяжёлый удар вышиб дух из лёгких. Один язычник вцепился в его крыло, другой попытался вырвать меч из лапы, но тут же получил удар кинжалом в ухо. Через минуту схватки Фельсен почти весь был залит чужой и своей кровью, он продолжал драться за троих, рубя всё вокруг, не различая перед собой ничего, смертельные удары казались ему жалкими пощёчинами. В какой-то миг наступила тишина. Вокруг него не осталось живых, никто больше не нападал на него, никто не отдавал приказов. И всё же, кто-то смотрел на него. Он не видел их, его глаза застилала кровавая пелена. Рыцарь хрипел, из его рта выбивались клубы пара. Кровь стекала по одежде и доспехам, снег валил сверху, закручиваясь в причудливые спирали.

— Кто... Следующий?.. — Хайнрих скривился и поднял перед собой окровавленный клинок. Лапа слушалась плохо, оружие показалось рыцарю непривычно тяжёлым. Никто не ответил ему, вой метели разносился вокруг, перекрыв собой все остальные звуки. Мысли путались в голове, он больше не мог стоять на ногах. Мир смешался и разбился вдребезги, а потом наступила глухая тишина.