Картины мира
Глава 3. Неожиданное спасение.
Расмус проводил взглядом удалявшуюся Сильвию – девушка-кошка за несколько минут непринужденной беседы успела совершенно измотать его – и без сил снова опустился на скамейку. Его переполняла странная смесь совершенно разных чувств: с одной стороны, бесцеремонность, наглость, излишняя разговорчивость и навязчивость новой знакомой вызывали у художника раздражение. Но сейчас, когда Сильвия, махнув рукой на прощание, с кошачьей грацией снова вскочила на свой байк и с громовым ревом мотора укатила прочь, перепугав прохожих визгом резины на повороте, Расмус вновь поймал себя на том, что ему импонирует её грация, её смелость, а также удивительная… Расмус не знал, каким словом лучше выразить готовность жить полной жизнью, не обращая внимание на преграды, которые чинит мир вокруг. Он прочел много книг, но здесь его словарный запас был бессилен.
«Да полно тебе, неужто ты влюбился в эту шерстяную? К дьяволу. Пора домой», — подумал художник, вставая и направляясь к дому. Уже темнело, и вечерний закат играл огненными лучами в стёклах высотных зданий.
Проходя по высокому автомосту, под которым проходила трасса маглева, он поглядел налево, где, за громадами бетонных муравейников и нагромождениями коммуникаций сияли в закатных лучах Шпили – колоссальный монумент дерзновению человеческой инженерной мысли и досадное напоминание о том, что будущее наступило не для всех. В уме художника словно молния сверкнула.
«А и правда, если включить в композицию Шпили, выйдет очень даже неплохо!»
Окрыленный этой мыслью, он зашагал быстрее.
Проходя по заросшей сорной травой аллее, Расмус сбавил шаг: удивительная и даже красивая картина: сквозь пыль и грязь на газоне, некогда засеянном стандартной синтетической травой, уже второй год росли необычные растения разных форм и размеров. Не такие яркие и правильные, как вездесущая «газонка», но, отчего-то, очень приятные глазу. Художник часто бывал на этой малолюдной дороге – тишина и спокойствие эха природы иногда дарили вдохновение или просто позволяли разобраться в мыслях.
Но сегодня что-то нарушало привычный пейзаж, что-то было не так. Человек остановился и внимательно огляделся вокруг: от цепкого взгляда мастера холста и кисти нельзя утаить отличия в привычных вещах.
В одном месте была чуть сдвинута в сторону покрытая плесенью пластиковая панель коммуникационного тоннеля, слегка примята трава… а в тени, между высокими стеблями прятался кто-то маленький. Существо, едва ли дотягивающее по размерам до некрупной собаки, застыло с широко открытыми глазами и не мигая смотрело на Расмуса.
Кто-то мог бы испугаться такой засады, но не взрослый и здоровый мужчина, не так давно лично видевший, как бодрые парни в спецовках «Дератизация» буквально заливают улицы всякой хитрой гадостью без запаха – после этого ни одной бродячей собаки так и не появилось в поле зрения.
То, что пряталось в траве, было синтетом, а не диким животным, не ело с земли и не пило из луж. Маленьким, напуганным и слабым синтетом: существо, поняв, что его заметили, едва слышно всхлипнуло и с опаской вышло из укрытия.
Расмус с удивлением обнаружил перед собой тощую и грязную пони-жеребёнка. Память услужливо подсунула кадры из недавно просмотренного мультфильма, подсказав имя: Свити Белль. Вот только бедняжка, что сейчас вновь с каким-то непонятным выражением мордочки замерла в трёх шагах от человека, совершенно не была похожа на свой экранный аналог – она будто месяц на помойке провела, и теперь представляла собой жалкое зрелище. Уж на что были похожи её джинсовые штаны и курточка и вовсе говорить не приходилось.
Наконец, Расмусу надоело наблюдать за донельзя робкими движениями синтета, и он как можно дружелюбнее поздоровался:
― Привет, ты откуда тут взялась такая зачуханная? Свити Белль, верно?
В выразительных глазах поняшки на мгновение отразилась внутренняя борьба, и с отчаянием в хрипящем голосе она произнесла всего два слова:
― Помогите, умоляю…
Беспечное дружелюбие враз исчезло с лица художника: пони явно была очень плоха.
― Что?.. Что случилось?
― Я…
Синтет попыталась ответить, но вдруг её тельце содрогнулось от ужасного кашля, будто она вот-вот выплюнет собственные лёгкие.
Расмус кинулся было на помощь несчастной, но вовремя вспомнил о более рациональном действии – звонке в мед-службу.
Белый кафель, поблескивающие инструменты на лотке неподалеку, мигание датчиков и нагромождение проводов, шлангов и трубочек, подсоединенных к маленькому бессознательному тельцу пони-синтета, кажущемуся еще более хрупким на фоне всей этой внушительной машинерии. В операционной, помимо пони, ещё двое: худой пожилой человек в медицинской маске, внимательно наблюдающий за показаниями датчиков, и другой, сидящий в кресле оператора за пультом…
― Не положено, молодой человек, поймите и вы меня…
Врач и сам выглядел кисло, так что обвинять его в бессердечии как-то не хотелось.
Да, человека или синтета в тяжёлом состоянии обязательно откачают до более-менее приемлемого вида, но тратиться на полное излечение и, тем более, на содержание койко-места сама больница не будет.
А где взять деньги? Оплачивать всё из собственного кармана Расмус не хотел, он, всё-таки, не благотворительный фонд во плоти, а спрашивать о наличии денег провалившуюся в тяжёлое забытье поняшку было бы издевательством.
Художник подошёл к сжавшейся комочком на койке Свити и задумчиво почесал затылок. Что-то делать определённо нужно, иначе через пару часов крошка снова окажется на улице и, считай, не было никакой помощи.
«Ну и что мне с тобой делать, м? ― размышлял Расмус. ― Бросить – не хочу, взять к себе… да с чего бы? И как быть? Куда вообще девают бездомных пони?».
И вдруг в голове щёлкнула мысль: «Град Златой»! Иногда, всё же, не только интересно, но и полезно читать данные о заказчиках картин. В профиле Сильваны, то есть Сильвии значилось членство в благотворительном фонде со странным названием «Град Златой», а кому какое дело до названия, если этот приют специализируется именно на бездомных синтетах-пони!
Та фурри вроде неравнодушна к «выходцам из Эквестрии», вот и пусть позаботится об очередной жертве трущоб.
Уже выискивая в комме номер рыси, Расмус бодро сообщил медику:
― Я, кажется, знаю, куда её пристроить. Если позволите, доктор, я подожду, пока она проснётся и отвезу её к себе до поры.
Щупловатый человек в белоснежном халате и сам заметно приободрился – не придётся оставлять на своей совести очередного «недоспасённого».
― Конечно-конечно, молодой человек! Но, боюсь, ждать придётся долго: лекарству нужно время. Но вы можете забрать её хоть сейчас, ей вовсе не требуется находиться здесь.
Коротко глянув на часы, Расмус согласился:
― Да уж, время позднее… Как «абонент офф-лайн»?! Чтоб её.
― Всё в порядке? ― участливо осведомился доктор.
Художник только вздохнул. Впрочем, а куда спешить?
― Да, пожалуй. Свяжусь завтра. Как раз и эта, ― кивок в сторону пони, ― проспится.
― Замечательно, ― скромно улыбнулся врач, ― тогда я вам больше не нужен. Главное, не забудьте на выходе снова отметиться.
― Конечно… А кстати, как, вы говорите, её зовут?
Доктор несколько раз коснулся сенсора комма, вызывая справку идентификации чипа.
― Свити Белль Фергюссон. Но больше ничего не скажу, извините. Она бездомная, сами понимаете…
― Хоть что-то, ― пожал плечами Расмус.
И вправду, наивно было бы ждать от чипа синтета-бродяги данных об адресе или именах близких.
Ещё раз с сочувствием глянув на пони, художник присел на неказистый стул возле койки, и вдруг раздался голос доктора, остановившегося у самой двери:
― И знаете что, молодой человек? Я сейчас принесу вам заправленный на одну дозу ингалятор. Пшикнете этой крошке завтра за пару часов после еды… для профилактики. Туберкулёз для пони – крайне неприятная штука, я хотел бы быть уверен.
― А разве сейчас ей недостаточно…
― Достаточно-достаточно! ― живо перебил врач. ― Но для профилактики – стоит ещё разок добавить. Просто на всякий случай.
― Ну… ладно.
Расмус уже успел сварить остатки кофе и собрать сытный бутерброд из сыра, листа салата и древнего, но всё никак не протухающего паштета, а пони всё сопела под покрывалом на старом потёртом диване.
Человек уселся за стол для вкусного завтрака, мыслями возвращаясь ко вчерашней ночи, когда он на руках тащил пони в такси, а потом и к себе в квартиру. Свити Белль была чрезвычайно тощей – рёбра ощущались сквозь свалявшуюся шёрстку очень хорошо. Где она бродила всё это время, что успела подцепить туберкулёз, исхудать до крайности и обзавестись доброй дюжиной гематом, на которые врач извёл целый тюбик регенеративного геля?
Размышления были беспардонно прерваны отчаянным визгом:
― Нет! Не подходи! Ма…
Маленькая пони проснулась от собственных воплей и, тяжело дыша, уставилась в пустоту перед собой полными ужаса глазами.
«Ничего себе у неё кошмары!» ― отметил про себя Расмус.
Отложив до лучших времён покусанный бутерброд и отставив кружку, человек повернулся вместе со стулом в сторону гостьи и пожелал той доброго утра.
Пони вздрогнула и прижала уши, но, видимо узнав своего спасителя, быстро успокоилась.
― Здрасте… ― почти шёпотом промямлила она.
К слову, из её голоса исчез тот ужасный хрип, и теперь это снова был ангельский голосок маленькой девочки. То есть пони.
― Дурной сон? ― с сочувствием поинтересовался хозяин дома.
Жеребёнок опустила взгляд и ещё тише промычала «угу».
― Со мной тоже такое бывает, понимаю… Ты как себя чувствуешь?
Но Свити не отреагировала на вопрос, будто окаменев.
― Эй, чего с тобой?
Стоило только Расмусу подняться со стула и сделать шаг в сторону пони, как та снова дёрнулась и, казалось, отшатнулась от приближающегося человека.
― Я… я в порядке. Спасибо за то, что вылечили вчера. Можно, я уйду?
― Куда же ты пойдёшь? ― удивился было Расмус, но во взгляде кобылки вдруг мелькнула тень страха – она явно истолковала фразу несколько иначе, чем имел ввиду художник.
― У меня нет денег… ― чуть не плача пролепетала пони, вжимаясь в диван, ― пожалуйста, не надо, умоляю…
Человек поднял руку, прерывая поток бессвязного лепета, и обнадёжил собеседницу:
― Успокойся ты! Я не собираюсь ничего с тобой делать! Я просто не хочу выбрасывать тебя на улицу. Ты и так еле живая!
Пони смотрела на хозяина дома со смесью страха, недоверия и… надежды. Её напряжённое сопение ясно показывало, что бедняжка сейчас очень волнуется.
Расмус же продолжал успокаивать гостью:
― Тебе поесть надо, помыться бы… Да и обноски твои поменять на что-нибудь приличное. Куда ты в таком виде пойдёшь?
Наконец, до пони дошёл смысл слов человека, и она чуть успокоилась.
― Я… не знаю. Никуда…
― Вот именно! Как я могу отпустить тебя навстречу гибели? Подожди немного – сейчас я позвоню одной своей знакомой, она, кстати, тоже синтет, и она найдёт для тебя хорошее жильё.
Прошедшее было подозрение с новой силой вспыхнуло в Свити:
― Новое жильё? В котором люди делают с пони плохие штуки?
― Что?.. Конечно же нет!
― Но… но так не бывает. Я ничем не могу заплатить!
Расмус вернулся к стулу, сел и крепко задумался о попавшей к нему пони.
У бедняжки явно было богатое на несчастливые события прошлое, и это осознание обязательности расплаты за любое благо явно появилось не просто так. Откуда же она вообще здесь взялась?
― Свити… ― осторожно начал художник, ― можно задать тебе пару вопросов?
Кобылка не ответила, но и не выказала никаких признаков страха или несогласия.
― Кхм… У тебя есть фамилия – Фергюссон, верно? ― ответом стал короткий кивок. ― А кто дал тебе эту фамилию? У тебя есть… родители?
Слово «хозяева» Расмусу говорить не хотелось.
Пони в очередной раз вздрогнула и резко отвернулась. Будь она старше, может и смогла бы скрыть эмоции, но сейчас она явно из последних сил удерживала слёзы.
― Значит, нету?..
И тут малышка вновь сжалась в клубок, содрогаясь от рыданий.
Когда бока плачущей пони коснулась ладонь Расмуса, всхлипы разом прекратились: Свити вздрогнула всем телом и забыла даже дышать.
«Да что же с ней такое делали?!» ― уже с некоторым возмущением думал Расмус, осторожно и как можно аккуратнее поглаживая пони по укутанному в изгвазданную джинсу боку.
― Тише, в этом доме тебе бояться нечего.
Увещевания, похоже, помогли, и немного успокоившись, Свити опять сжалась в комок и продолжила тихо плакать…
Расмус отодвинул опустевшую кружку, стряхнул со стола пару хлебных крошек – всё, что осталось от бутерброда – и снова обернулся к дивану.
Свити лежала всё так же неподвижно, комочком свернувшись в своём «гнезде» из покрывала, но, хотя бы, перестала всхлипывать. С синтетом надо было что-то делать: во-первых, грязи на ней было чуть ли не больше, чем шерсти и мириться с характерным запашком как-то не хотелось, а во-вторых, Свити наверняка хотела есть – вряд ли пони и должны быть такими тощими.
― Свити?
Кобылка отреагировала на голос и перевела на человека зарёванный взгляд.
― Послушай, я, конечно, не против, чтобы ты лежала так весь день, но тебе стоит немного привести себя в порядок.
Пони ничего не говорила, но и не отворачивалась, что художник счёл за хороший знак.
― Давай я покажу тебе, где у меня душ, а сам пока приготовлю тебе завтрак?
На этот раз реакция оказалась куда более заметна: Свити приподняла голову, неверяще глядя на своего спасителя, и напряжённо сглотнула, будто тот в любой момент мог отменить своё предложение.
― Согласна?
― Д-да? ― с трепетом прошептала пони. ― А… можно?
Расмус, довольный тем, что смог вытянуть из гостьи ещё пару слов, охотно кивнул, но синтет снова опустила взгляд и несколько раз моргнула, о чём-то задумавшись.
Наконец, она с осторожностью посмотрела на хозяина дома и тихо спросила:
― А что мне надо будет за это сделать?
«Опять за своё!» ― художник устало вздохнул и откинулся на спинку стула.
― Ничего, ― он попытался вложить в голос как можно больше заботы, чтобы пони наконец поняла, что ей пытаются просто помочь.
Свити снова хлюпнула носом и, стесняясь смотреть человеку в глаза, проговорила «спасибо». На этот раз в её голосе звучали благодарность и облегчение.
Неужели, наконец, поверила?
― Вот и замечательно! ― широко улыбнулся Расмус, поднимаясь со стула. ― Идём.
Пони сползла с дивана и, качнувшись из стороны в сторону то ли от слабости, то ли просто потому что ноги затекли, потопала следом.
Квартира художника была невелика и обставлена в старомодном стиле, характерном для Серого города. Душевая также не составляла исключения – отделка плиткой с изображением античных сюжетов, обычный унитаз, раковина и ванная с душем, разве что мигающая лампочкой панель устройства голосового контроля для света и воды намекала, что даже за пределами Шпилей прогресс не стоит на месте. Остановившись у двери в ванную, художник пропустил гостью вперёд и оглядел её критическим взглядом.
― Свити?
Пони застыла на полушаге и резко обернулась с испугом в глазах.
Расмус недовольно потёр переносицу, и прежде чем задать волнующий его вопрос, напомнил:
― Слушай, хватит меня бояться! Я же сказал, что не трону тебя.
Синтет всё ешё выглядела взволнованно, но хотя бы исчез испуг.
― Я хотел спросить: что будем делать с твоими лохмотьями?
Свити мельком скосила глаза на рукав своей курточки, но ничего не ответила, и Расмусу пришлось думать самому.
― Нельзя же тебе одеваться обратно в… это, как отмоешься! Это уже даже на половые тряпки пускать поздно.
Тяжко вздохнув, кобылка понуро опустила взгляд и пробормотала:
― У меня больше ничего нет. Но я не против это носить, честно!
― Зато я против, ― возмутился Расмус, ― там небось целая блошиная ферма уже!
Пони, не поднимая головы, посмотрела человеку в глаза, явив собой невероятно слезливое зрелище. Она явно ждала предложений.
― Знаешь, я мог бы отдать тебе свою старую толстовку на время. Закатаем рукава – спотыкаться хоть не будешь… Сзади, правда, она за тобой как платье волочиться будет… Но зато штаны не нужны! Их-то на твой размер у меня точно нет.
Пони немного приободрилась, и Расмус с удивлением заметил, что её губы тронула лёгкая улыбка. Наверняка бедняжке и самой уже осточертело таскать на себе обноски.
― Спасибо! ― благодарно кивнула Свити. ― Большое спасибо! Я обязательно придумаю, как отблагодарить вас!
― Пустяки! ― Расмус уже давно думал выбросить свою старую износившуюся толстовку с дурацкой надписью «Вы все ошибаетесь!», а тут ей вдруг нашлось применение.
Решив вопрос с одеждой, художник показал гостье где найти шампунь и полотенце, как включать воду и куда сунуть грязное бельё. Сложности возникли только с мочалкой: оказалось, шерсть можно отмыть только специальной щёткой, и пришлось очистить от пыли щётку для одежды – единственное, что хоть немного подходило бы пони.
Уже уходя на кухню, Расмус обернулся к изрядно повеселевшей кобылке и поинтересовался:
― У меня есть варёная картошка и остатки салата с майонезом, будешь?
Свити, выкладывая на тумбочку возле ванны полотенце и толстовку, с преисполненной благодарности улыбкой заверила:
― Конечно! Спасибо!
Выйдя в коридор и прикрыв дверь, художник довольно улыбнулся: по пушистым щекам пони снова текли слёзы, но на этот раз явно от счастья.
Свити, уютно устроившись на диване с очень умиротворённым видом, смотрела по телевизору передачи о животных, что населяли далёкие оазисы природы, скрытые за бесконечными радиоактивными пустошами в самых дальних уголках планеты. Сюжеты явно увлекли кобылку, и та вдруг стала выглядеть как самый обычный ребёнок, живущий не менее обычной жизнью. Больше ничто не напоминало о трясущейся от страха и горя бродяжке, что предстала перед Расмусом утром.
Наблюдая эту картину, художник не переставал удивляться, какие странные, а порой и страшные вещи творятся иногда в пресыщенном технологиями и благами цивилизации Гигаполисе.
Пусть и не похожая на человеческое существо, Свити всё равно была живым ребёнком, обладала полноценным разумом, но если у её ровесниц-девочек самые большие проблемы – это двойки по математике в школах, то кобылка явно пережила что-то ужасное, сломившее её и научившее бояться резких движений, искать подвох в каждом слове.
Короткий разговор с Сильвией закончился ожидаемо: рысь обещала примчаться сразу, как только освободится, то есть примерно через пару часов, и вот время шло, а любопытство всё сильнее подогревало желание Расмуса расспросить гостью о её похождениях.
Но с другой стороны, не нужно быть яйцеголовым очкариком, чтобы понять: такие вопросы заставят пони вернуться воспоминаниями в тёмное прошлое и наверняка причинят много боли.
Вдруг, прервав размышления художника, телевизор резко прибавил громкости и голосом известного диктора прокричал: «Горячие новости!». К сожалению, от раздражающей привычки телевизионщиков делать новости и рекламу вдвое громче фильмов не было никакого спасения.
«Наш корреспондент сообщает об очередном случае насилия по отношению к синтетам. На сей раз жертвой преступников пала пони с индексом Eq, модель «Кэррот Топ». Бедняжку забили насмерть куском трубы после долгих издевательств. Полиция ведет расследование на месте убийства…
Благодарю, мы ведём репортаж с места преступления…боже, сколько крови!»
С заднего плана доносились приглушённые расстоянием голоса каких-то зевак, высовывающихся из-за ограничительной линии:
«…боже, что они с ней сделали…»
«…хоть и не человек, но всё равно же жалко!»
«…бедная поняшка, совершить такое может лишь безумец или конченный изверг…»
«…как-то избирательна ваша жалость – лучше бы вы с таким рвением защищали сирот, или помогали бездомным!»
«…слово предоставляется Карлу Кентеру, представителю общественной организации…»
«…мерси. Так вот, я буду краток — кто бы ни были эти подонки, пусть знают: возмездие неотвратимо. Если блюстители порядка очередной раз «не найдут» убийц, или выпустят их «из-за отсутствия состава преступления», мы будем вынуждены взять дело в свои руки. Мы переросли тот период, когда между беззащитными пони и человеческой жесткостью не стояло ничего. Нам плевать, кто он, чей он сын, и сколько у него денег. Если государство покрывает преступников, народ должен, нет, даже обязан взять правосудие в свои руки. На этом всё. Честь имею…»
Но дослушать Расмусу не довелось: заметив, как сменяются эмоции на мордочке синтета, он сразу скомандовал:
― Ввод, ти-ви, выключить!
Пусть это и не сверх-навороченный головизор, но голосового управления сейчас нет разве что на зубных щётках, так что искать пульт не потребовалось.
Человек осторожно присел на край дивана, стараясь не потревожить вновь ушедшую в себя пони.
― Свити? ― осторожно позвал он.
Та немного повернула голову, обозначая своё внимание, но продолжала смотреть в пустоту перед собой.
Расмус немного помедлил, прежде чем задать вопрос: бедняжке и так сейчас тяжело. Но уж больно нехорошая догадка беспокоила его мысли. Да и вдруг, если пони сможет выговориться, ей станет легче?
― Твоих родителей… их тоже… вот так?
Кобылка медленно кивнула и тяжело прошептала:
― Да…
Осознавать это было очень неприятно, и художник болезненно поморщился, прежде чем выразить своё сочувствие. Однако произнести что-либо вслух он не успел.
Свити внезапно поднялась на ноги и вперила в него взгляд вовсе не детский.
― Да! Мою маму убили! И сделали это люди, такие же как вы! Ей было больно, и она кричала, но её всё равно убили! Скажите, вам нравится это слушать?! Всем людям нравится, когда кому-то больно!
Завершила маленькая пони свою тираду каким-то болезненным выдохом и зажмурилась, отвернув голову.
Опешивший Расмус чуть не свалился с дивана, никак не ожидав от такой застенчивой раньше кобылки подобного напора.
Он даже не сразу нашёлся, что сказать, и, пока он молчал, Свити как подкошенная рухнула на бок и снова расплакалась, но не тихо и болезненно, как раньше, а отчаянно, навзрыд.
― Тише, тише!
Художник подошёл к пони и попытался снова успокоить её, поглаживая по боку, но та вдруг каким-то неимоверным образом дёрнулась в сторону и, свалившись с дивана, отпрыгнула к стене.
Сквозь слёзы, она затравленно залепетала:
― Нет! Простите! Простите, я не хотела! Не бейте! Пожалуйста, простите!
И Расмус добавил в копилку ещё один факт: кто-то приучил Свити, что повышать голос на человека нельзя под страхом побоев.
― Не собираюсь я… ― начал было художник, но пони продолжала молить о пощаде как заведённая, и тогда он что было духу гаркнул: ― Замолчи!
Кобылка припала к земле, но затихла, с зажмуренными глазами ожидая наказания.
― Я не собираюсь тебя бить! Зачем мне это? Раньше тебя обижали люди? Мне жаль, правда, но не все же такие уроды! Поверь, не всем людям «нравится, когда кому-то больно», бывают и нормальные, знаешь ли.
Свити, всё ещё дрожа от страха, приоткрыла глаза и посмотрела на человека.
Ей потребовалось больше минуты, чтобы выпрямиться и перестать трястись. Вдруг она опустила взгляд и приподняла переднюю ногу.
Осторожный шажок… ещё один, ещё…
Синтет, боясь посмотреть в глаза хозяину дома, подошла к нему вплотную и, едва слышно выдохнув «верю», вдруг уткнулась носом ему в живот, чуть не боднув небольшим, но достаточно острым с виду рогом.
Поведение этой лошадки всё больше удивляло Расмуса – она будто бросалась из крайности в крайность, что выглядело не совсем нормально. И сейчас он не нашёл ничего лучше, чем приобнять пони за плечи одной рукой и осторожно погладить по шее второй.
Пони стояла так довольно долго, тихо сопя в рубашку, пока не проговорила тихим, но вновь спокойным и мелодичным голоском:
― Вы – первый добрый человек, которого я встретила…
«Где же ты жила, что вокруг были одни отморозки?» ― подумалось Расмусу, но вслух он сказал другое:
― Люди не все плохие, ты встретишь ещё много добрых.
― Нет, не встречу, ― по-детски насупилась Свити.
― А как же тот врач, который вчера тебя лечил? Разве он не хороший?
Но теперь ничего детского в ответе пони не было:
― Он должен был, ему за это платят.
На такое заявление художнику ответить было нечего, и он только машинально продолжал водить рукой по мягкой белой шёрстке.
А через некоторое время Свити вновь пробило на откровения:
― Мы с мамой жили у строгого дяди Фергюссона, прислуживали ему, играли с его сыном… Он иногда бил, но не сильно, и всегда за дело… А потом по телевизору сказали, что все синтеты теперь свободные, и мама поругалась с дядей Фергюссоном, и он нас выгнал… Сначала мы поселились в плохом доме, где… где маме приходилось… чтобы было на что жить… приходилось…
― Я понял, не надо уточнять, ― Расмус поспешил избавить пони от необходимости описывать работу проститутки.
Такого рода услуги всегда были для синтетов самым верным источником заработка. Для хорошеньких внешне, разумеется. Не удивительно, что потеряв кров и оставшись ни с чем, «мама» Свити подалась именно в бордель.
Пони же, наконец, шагнула назад и села напротив человека, а затем спросила, внимательно глядя ему в глаза:
― Вы ведь никогда не были в таких домах? Никогда не делали плохие штуки с пони?
Расмус ответил со всей искренностью:
― Конечно же нет!
Кобылка мягко улыбнулась:
― Вы не обманываете… Вы и правда хороший.
Затем она вновь отвела взгляд и погрузилась в воспоминания:
― Но потом мы ушли и оттуда. Мама так постарела там… ― было видно, что Свити больно об этом вспоминать. ― Жить на улице очень плохо, нам было нечего кушать, было холодно, страшно, зимой мы думали, что умрём… И следующей зимой. А потом часто стали ходить люди в чёрных куртках с шипами… Линчеватели. Они били синтетов и смеялись, обзывали их… Они очень плохие. И злые. Мы долго прятались от них, только они есть везде, куда бы мы ни пошли... А потом мы не успели спрятаться. Мама сказала мне залезть в вентиляцию, которая под домом, а сама отвлекла их. Она не могла пролезть ко мне… Я ничего не видела, я только слышала… И… И…
На глазах кобылки снова начали наворачиваться слёзы, и Расмус потянулся, чтобы погладить её. И на этот раз пони не отшатнулась прочь, а только ткнулась в протянутую руку щекой.
Надо было сказать хоть слово утешения, но в голову не пришло ничего кроме клише из кинодрам:
― Теперь всё будет хорошо.
Глядя в никуда, Свити умоляюще прошептала:
― Я не хочу опять на улицу…
― Не волнуйся, ― Расмусу было искренне жаль эту маленькую пони, пережившую всё это в столь юном возрасте, а ещё неприятнее было осознавать, что скорее всего таких судеб среди синтетов пруд пруди, ― тётя Сильвия о тебе позаботится. Всё плохое уже закончилось.
― Неправда, никогда не закончится. Я знаю.
Не в силах подобрать аргументы, чтобы развеять мрачную убежденность поняши, Расмус сделал единственное, что ему оставалось – протянул руку и погладил малютку по гриве.