Спасительница души в лиминальности

II

Я кинулась ей в ноги, умоляя простить. Она старалась поднять меня, утешая, но когда этого не получилось она сама села подле меня, уравнивая нас и делая единым «Я».

Остановив автоповозку под одним из фонарей туннеля, я всё рыдала, пытаясь вымолить прощения, хотя Кёко, кажется, меня простила. Слишком легко. В определённый момент времени я подумала, а не галлюцинация ли она, хотя подобные мысли были у меня раньше относительно неё. Мне всё не верилось, что она могла полюбить меня. Позже я спрошу у неё об этом, но теперь мне просто хочется понежиться в её объятиях. Чувство комфорта нарастало всё больше, вытесняя ужас и потерянность, в тоже время в глубине нарастали тревога и страх. В её глаза было смотреть боязно. Эх... Это старое чувство, потерянное в глубинах памяти, заваленное ящиками алкоголя, сигарет и грампластинок с электронной музыкой, укрытое слоями веселья и ложного предначертания. Видимо, во времена, когда будущее ясно и чётко видно, без хрустального шара предсказателя у моего разума тупеют экзистенциальные чувства, и я превращаюсь в ту ещё суку. Мне стало стыдно за это. Это старое чувство. Желание... Нет! Мечта. Мечта... Мечта обнять её и остаться так в вечности. Это было приятное чувство, и оно было со мной.

Кёко подняла меня, и я взглянула в её глаза. Эти переливы голубого и серого, вместе с небольшими карими туманностями около зрачка, украшенного небесным бликом, а затем в самую глубь, как кинуться в пламя или в озеро близь Рэйнбоу Фоллс, как разорвать собственную грудь и вынуть от туда светящиеся сердце и поднести его к запертым вратам, я стояла подле них несколько вечностей, и они раскрылись предо мной, войдя я осветила великую затухающую от темноты и пустоты одинокого космоса звезду, она воссияла, так ярко, что в конечном итоге сожгла меня – и прикосновения её света, были самими прекрасными ощущениями за всю мою короткую, исполненную жалости, света, ярости и доброты жизнь. Она убивает меня и затем вбирает в себя, обхватывает своими лучами, сплетает колыбель для умирающей души и баюкает меня там, пока сердце в моих копытах медленно запекает собственную кровь и дарует смерть в бытие и жизнь в бесконечности.

Мы сели обратно в автоповозку. Ехали по тёмному туннелю, одна за другой мелькали и тухли лампы на потолке. Они обволакивали нас светом, мы покидали их, нас забирала тьма, и так в нескончаемом цикле. Свет фар будто упирался в темноту не в состоянии её пронзить. Мелькали тени вдали, но когда мы доезжали – никого не было. Никого и ничего.

— Я была очень пьяна.

— И?

— Да. Это ничего не меняет.

— Ты прогнала меня. Пьяная. Трезвая. Это была ты.

— Да.

Она ложится своей головой на меня. Свет. Тьма. Лампа. Тени. Всё это проносится перед глазами, как кадр и его склейка. С небольшими помехами сквозь время.

— Ты реальна, — спросила я.

— Тебе это не снится, Лили, — она зевнула, — И я не иллюзия и не порождение твоего разума.

Она куснула меня, за ногу и посмеялась.

— Я не злюсь, — сказала она, — Не переживай.

— Прости меня.

— Я не злюсь, — повторила она, — Всё хорошо.

Тогда, что не так? Почему она ведёт себя так, будто всё-таки что-то не так? Или это просто мои опасения?

— Я не помню всего. Я – это не Кёко, я – лишь частичка её души, запечатанная ею в кассету, — я посмотрела на неё, она лишь печально вздохнула, — Пришлось так сделать, но не переживай. Я ведь говорила тебе, что наши души связанны. Как только эта частичка истлеет, как только этот огонёк подарит тебе всё своё тепло, как только плёнка кончится, я исчезну. Но не переживай. Я оставила тебе ещё много кассет.

— Что будет, когда вся плёнка кончится?

— Не знаю. Я просто пара воспоминаний и немного нежности для тебя. Настоящая Кёко, где-то там. По ту сторону плёнки.

Колыбель обрастала вокруг меня, ласковые лучи света, нежили меня, и хотелось закрыть глаза. Она пела колыбель мне, и тьма воспоминаний озарялась светом. Мы кружились среди падающего вверх пепла и спали ложе сплетённой из лучистой светоткани.

— Так значит, я была ангелом смерти?

Она рассмеялась.

— Да ты моё солнышко. Нет, нет, конечно! Ты просто провожала пони. Освещала их последний путь.

— А что случилось потом? Что я сделала?

— Я не знаю. Не знаю. Я лишь помню, как я ушла с той вечеринки. Помню свой план. Помню, как наши друзья подвезли меня в слезах до дома.

— Друзья?

— Да. Та пони, что починила автоповозку и забрала свою жвачку. И... Подожди, — она поднялась, открыла бардачок, порылась там и взяла единорожью зажигалку, — И её муж.

— Так вот чья она.

— Да. Он отдал её тебе, потому что бросал курить.

— Она тоже бросает.

— Нет. Она бросила давно, просто порой на неё накатывает. Но дальше слов не идёт.

После этого мы замолчали. Я постаралась поймать что-то на радио, но это была глупая затея. Из приёмника раздавалось только тихое шипение пустоты. Тогда я хотела закурить, но посмотрела на Кёко. Она молчала и ничего мне не говорила.

— Ты обычно просила не курить в автоповозке.

— Да? – удивилась она, — Ну, наверное, — она спокойно с этим согласилась.

— Ты ведь не Кёко.

— Я сама тебе это сказала. Просто её частичка души, пришедшая, чтобы тебя утешить.

Курить всё равно не стала. Мы проехали ещё немного. Или много. Мы, кажется, были в этом туннеле уже несколько... Несколько чего? А она всё ластилась по сидению и одобряла меня во всём. Это приобретало патологичный характер, как определённая болезнь. Она постепенно убивала меня своей заботой. Что-то снедало меня изнутри. Мне всё это уже не нравилось, а она не подавала виду. Пони в зеркале заднего вида потихоньку приходила в тихую ярость. Эта сволочь с львиным начёсом терпеть меня не могла, а я не могла терпеть её. Кёко на это лишь безразлично вздыхала глядя вдаль туннеля, стараясь разглядеть, что там за тьмой.

— Кстати, давай я верну тебе куртку.

— Нет, нет! – запротестовала она, — Оставь. Тебе идёт. Хоть немного разнообразим твой серый гардероб.

— Она большая для меня.

— Оверсайз сейчас в моде.

— Пфф...

Она немного поворочалась в сидении и села в нём ещё уютнее.

— Тем более я не чувствую холода. Отдашь куртку настоящей Кёко. Хотя она, наверное, уже не возьмёт её, — она наклонилась ко мне в плотную и обнюхала меня и куртку, — Вся дымом пропахла.

Я остановила автоповозку. Кёко лишь слегка удивлённо посмотрела мне в глаза. Я не смогла сделать тоже самое в ответ. И отвернулась, затем повернулась обратно, уставившись на её шею. Вся в полосках. Чёрное, за белым. Свет фонаря в туннеле, затем тьма и свет... И я однажды сосчитала их все. Число забыла уже напрочь, но тот день нет. Считать их в полутьме было тем ещё испытанием. Я уткнулась в её шею, начала целовать. Кёко сдавленно засмеялась и начала выгибаться от щекотки. Поднялась выше и поцеловала её щёку, как в самый первый раз, когда мы ещё не были «Я», когда всё это только зарождалось. Она тяжело дышала, те же воспоминания нахлынули и на неё. Коснулась её губ и, кусая их, пыталась откинуть сидение назад. Кёко обхватила меня копытами, а я всё не могла откинуть это дурацкое сидение.

— Блять...

— Всё хорошо, — рассмеялась она и помогла мне.

Сидение было откинуто, я легла на Кёко и запустила копыто в её гриву. Её зебринская грива всегда сводила меня с ума. Мы неуклюже целовались, всё не в состоянии определиться, чей язык должен оказаться у другой во рту. Когда с поцелуями не получилось, я вернулась к её шее. Кёко смирно лежала, почти ничего не делая, только постанывала и крепко держала меня копытами. Было странно и я всё ждала её действий, но она просто отдалась моей воле, хотя обыкновенно всё было иначе. Я ждала, когда она наконец-то повалит меня, и я окажусь снизу. Но этого не происходило. У меня в голове появились тупые мысли о том, что у меня, наверное, ужасно пахнет изо рта. И я не понимала, чем пахнет у неё изо рта, обычно это была мятная зубная паста, которая мне не нравилась. Я предпочитала обычную, которая против кровотечен... О чём я думаю? Я скинула с себя куртку и начала стягивать с себя рубашку. Кёко просто лежала.

— Ты не хочешь?...

— Чего? Что? Что мне сделать? – она вдруг заговорила очень испуганно, — Что-то не так?

— Раздеться. Я об этом...

— Да! – она натужно рассмеялась, — Прости меня, глупышку.

В один рывок она стянула с себя чёрную водолазку ловко, из неё почти выскочив и всё это лёжа на спине. Она вильнула хвостом. Лежала дальше глядя на меня, а я уже и сама не знала, что делать дальше и нужно ли мне вообще что-то делать. Моё дыхание задевало прядку из её взъерошенной гривы. Она улыбалась, затем затихала, вслушиваясь в моё дыхание и всматриваясь мне в глаза и после этого вроде опять расслаблялась. Поскольку она всё не принимала никаких действий, я решила первая пойти дальше. Спустилась вниз, но она сжала ноги. Я посмотрела на её мордочку. У неё в глазах были слёзы.

Я отстранилась.

— Что? – она старалась сдержать слёзы и поспешно утёрла их, — Что-то не так?

— Ты плачешь?

— Нет! Нееееет, — она натужно усмехнулась, — Это... Я не...

— Кёко, — я хотела коснуться её, но она вдруг закричала.

— Прости меня! Я не хотела ничего портить!

— Прошу, перестань плакать.

— Хорошо, только не бросай меня.

— Чего?

— Давай я займусь тобой сама, — она попыталась перевернуть меня и сама спустилась вниз.

— Нет. Кёко перестань.

Она жалобно всхлипнула. Я вообще потеряла суть и перестала осознавать, что с ней. В голове потихоньку собирались нужные слова, как она резко схватила водолазку и выбежала.

— Кёко!

Я бросилась за ней. Её фигура ещё мелькала в свете фар, но я боялась, что как только она зайдёт во тьму между двух ламп туннеля, я потеряю свою звёздочку, поэтому я бросилась галопом за ней. Она вырвалась из света фар, но был ещё свет лампы. Кёко оглянулась на меня, остановилась, и я машинально остановилась вслед за ней. Она стояла на самом краю света, готовясь навсегда исчезнуть во тьме. Она всхлипывала, и я знала, что, соверши я хоть одно глупое движение, она... Кёко вбежала, бросилась во тьму. Я поспешила к краю света лампы. Впереди ничего не было, только густая тьма.

— КЁКО!

Мой крик утонул во тьме. Ни эха. Ни ответа. Я не знала, что там во тьме. Что там, вне света. Оглянулась на повозку. Её фары ещё было видно. Там остался фонарь, куртка и диктофон. Мне надо было уезжать отсюда и искать остальные элементы гармонии и саму Кёко. Во тьме пропала лишь небольшая частичка её души. При этом странная и истеричная. Мне хотелось ринуться туда, во тьму, но я осознавала, что где-то там, впереди туннеля меня ждёт сама Кёко. Вся она. Вся её остальная душа. У края этой пропасти во тьму меня овеял страх. Трезвость, сменившая похмелье подсказывала, что надо бы вернуться назад и уезжать из туннеля тьмы и света. Как тигрица в клетке, я бродила туда-сюда, около края пропасти недовольно виляя хвостом. У меня было важное дело. Мне надо было исправить всё, что я натворила. Помочь Эквестрии и остальным душам. За долгое время моего отсутствия вероятно множество душ пони не могли найти путь к свету. Поджав хвост, я вернулась к автоповозке.

Радио умиротворённо мурлыкало помехами. На заднем сидении светил фонарь. Я вытащила свою одежду и натянула рубашку обратно. Положила все вещи в куртку и села обратно на водительское сидение. Пони в зеркале заднего вида даже смотреть на меня не желала. Только мельком одарила взглядом ненависти. Пфф... Ну и пошла она. Она ведь просто частичка души. И сама сказала, что скоро истлеет, а когда это случится, то станет частью моей души. Так что... Всё в порядке. А мне нужно ехать. Проверила диктофон. Кассета в проигрывателе всё ещё медленно крутилась.

Во тьме вспыхнула зажигалка и обрекла на смерть ещё одну сигарету. Я открыла дверь и старалась не надымить в салоне. Пора было ехать дальше, нельзя было рисковать.

Я накинула куртку на плечо, закрыла двери повозки. Фонарь тревожно колыхнул пламенем. Он так и остался лежать на заднем сидении. Его свет мог разогнать тьму, в которой осталась частичка души. Безразличный шум помех постепенно затухал. Свет фар пытался меня опутать и вернуть назад. Я лишь недовольно дёрнула плечами избавляясь от его объятий. Диктофон всё ещё крутился. Она всё ещё там. Меня встретил свет лампы туннеля, а впереди была тьма. Я докурила сигарету, чтобы не один источник света не помешал мне. Затем встала около пропасти во тьму. Оттуда веяло пустотой, она почти  была осязаема, как ночное бархатное полотно неба. Один шаг во мглу. Свет цеплялся за меня, но последняя светонить была разорвана. Больше нет спасительного троса в мир.

Только тьма.

Я не сорвалась, просто шагнула туда, но как это бывает порой в тумане, тебе всё кажется, что ты ещё не погряз в нём, пока не окажешься в самой середине. Осознала, что падаю. Не знаю, в каком направлении, как бы странно это не казалось поначалу. Возможно что, как и пепел – падаю на самый верх. Диктофон всё крутился. Ничего видно не было. Но движение плёнки ощущалось всеми фибрами моей души. Во время вневременной вечеринки я и этого не ощущала. Так что, всё не так страшно. У меня было лишь одно воспоминание оттуда, когда Кёко пыталась меня вырвать из этого круговорота. Больше воспоминаний о той вечеринке и не было. Только с самого пограничья. Всё остальное можно было назвать моим самым главным страхом.

Небытие.

Раньше я очень боялась темноты. Темнота вызывает во мне до сих пор не самые приятные чувства это точно, но... Мне думается всё детство, я путала эти два термина, подменяя небытие тьмой. Сейчас я чётко осознавала, что тьма это хоть что-то. Падая в нескончаемой пропасти и ощущая себя, я создала правильную мысль, а с ней и закономерный вопрос. Что страшнее – это, или небытие. Я часто об этом думала. И даже в прошлой жизни тоже, хоть и не так чётко различала, что есть темнота, а что небытие. Я сохраняла все свои мысли и ощущала что-то. Да я увидела небеса своими глазами, но... Почему я думаю о небытие всё ещё. Это не темнота. Не свет. Это даже не ничего. Небытие просто-навсего выходило за рамки понимания в разумах живых и осознанных существ, но его эхо проникало в мысли каждого. Я боялась этого. Боялась небытия. Здесь во тьме, мне стало так комфортно. Она укрывала меня, прятала, как когда закрываешь глаза от страха. Потому что я поняла, что пока есть тьма, пока я закрываю глаза, пока я думаю о нём – небытие сюда не проникнет, а хотя... Вдруг оно как туман. Только оказавшись в середине, ты осознаешь, что находишься в нём. Но с небытием было намного хуже. Оказавшись в середине, ты перестанешь осознавать. Бытие и небытие касались друг друга столь прочно, что одно постоянно грозится раствориться в другом. Но они оставались нерушимыми. Это были не свет и тьма. Две эти материи... Или правильнее сказать идеи... Не знаю. Можно ли экзистенциально прочувствовать небытие, как можно прочувствовать бытие? Возможно там во вневременной вечеринке, я как раз-таки прочувствовала, прожила небытие. Но я не помню этого и не ощущаю, того что прожила небытие. Хотя оно явно было. И прожила ли я его, раз мыслей об этом совсем не осталось. Слово «прожила», оказалось совершенно бесполезным, если у тебя нет воспоминаний и мыслей об этом. Но ведь оно было. Вдруг мой мозг, просто не смог в себя это вобрать. Значит, моя жизнь детерминирована биологическими процессами. Осталось ли хоть чувство, ощущение. Хоть что-то из небытия? Я закрыла глаза и отпустила всё, что во мне было. Но намёк на небытие так и не вернулся. Но если я там побывала, то я смогла вернуться. Моё психополе в состоянии отделиться от этого. Пройти сквозь небытие и вернуться... Нет! Даже продолжить свой путь. Зайти по другую сторону небытия, как моя повозка прошмыгивала тьму и приезжала в свет уже совершенно другого фонаря туннеля. Но... Без фар. Без источника света я провалилась. Упала во тьму. Что если мысль... Или хотя бы воля. Бессмертная воля интеллекта может прорваться, сквозь свет и тьму. Бытие и небытие и продолжать свой путь вечно. И я знала, как назвать эту волю, эту мысль. Это неведомое и почти не существующее. В разум пришло слово прекрасное и печальное – душа.

Послушала тишину. С течением времени, я начала слышать своё дыхание. Спокойное и ровное. Я так была довольна собой. Правда. У меня редко получалось по настоящему успокоиться. Так давно я не чувствовала себя комфортно. В голове появились чудесные звуки. Протяжные и иногда воспроизведённые задом наперёд. Вытянутые мелодии пели почти надрывно, как растянутый во времени колокольчик или звон кристаллов. Нежный перезвон на медленно движущейся плёнке. Чудесная трель. Небесные струны. Я будто слышала, как растёт прекрасное древо. Как на нём появляются листочки. Как вода бежит внутри него. Я слышала, как осень превращается в зиму – как листья звоном колокольчика падают  на землю, а с каждой снежинкой упавшей на ветку играют ноту «Ля» с высокой октавы. И я чувствую запах свежезаваренного кофе. И вижу улыбку матери. Из граммофона отца льётся старая забытая мелодия. И я в темноте. И мне больше не страшно. Эквестрия сияет мелодией.

Кёко поёт мне колыбель.

Я перестала падать. Я лежала и глядела вверх. Там ничего не было. Но я теперь слышала её голос. Её всхлипывания. Не у себя в голове. Теперь на самом деле. Я поднялась и огляделась – вокруг меня была темнота. И мы с Кёко были тут вдвоём. Она сидела поодаль и уткнувшись мордочкой в копыта плакала.

— Привет, звёздочка.

Она испуганно подняла мордочку на меня, а затем разозлилась.

— Почему ты здесь? Отсюда нет выхода. Тебе надо было искать их! И... И Меня! Искать меня! Настоящую меня!

— Ты всё ещё обижаешься?

— Причём тут мои обиды? – она вытерла слёзы о блузку и спокойно подошла ко мне и говорила уже также спокойно, — Лили, где фонарь душ?

— Я оставила его. Там. В автоповозке. Боялась, что его свет разгонит тьму.

— Но ведь теперь...

— Кёко. Прошу ответь. Ты обижаешься на меня? Из-за того что я оставила тебя?

— Нет, — она была не уверена и обманывала меня уже совсем неумело, — Всё в порядке.

— Я ведь вижу.

— Просто... Всё это...

— Прошу расскажи.

— Настоящая Кёко создала меня, чтобы я утешила тебя. Она считала, что тебе будет нужно утешение. Но... В меня всё-таки проникло чувство обиды. Оно было так велико в душе Кёко, но она всё равно хотела сначала утешить тебя. Спрятать обиду, но не смогла. Она... Я старалась! Правда! И я так боюсь, что ты снова оставишь меня, если я буду неправильно себя вести или опять наставлять тебя, но в тоже время... Мне так больно. Ты сделала мне... Так больно... И я не могла... Я боялась, что ты разлюбишь меня.

Простить меня так легко и быстро.

— Кёко. Я не пошла за тобой тогда, потому что я сама испугалась, что ты меня больше не любишь. Я не верила в себя, а из-за этого не доверилась тебе. Ты ни в чём не виновата. Это я вела себя как полная идиотка. Прости меня. Я буду ждать столько, сколько придётся, лишь бы ты простила меня. У тебя есть всё время мира и как только решишь, что я прощена, я буду рядом.

Она кинулась мне в объятия.

— И всё-таки ты зря пошла в этот раз за мной. Я просто частичка её души. Глупая, вся на нервах...

— Нежная, заботливая. Самая лучшая. Какая бы ты не была частичка её души, я люблю тебя. Я люблю в тебе каждую частичку. И больше никогда не брошу тебя, я всегда пойду за тобой, куда бы ты не позвала.

Из тьмы был только один выход – это свет. А здесь он был только внутри нас. Мы молчали. Кёко старалась не смотреть на меня. В её голове разгорались мысли и конфликт с самой собой. А затем она спокойно и горестно спросила.

— Что же с нами случилось? Как так получилось, что от вечной любви с первого взгляда, мы превратились в двух пони, которые сомневаются в самом светлом чувстве.

Я вздохнула.

— Кёко, — серьёзно начала я, — Нас сожрала бытовуха.

Она усмехнулась, всё ещё всхлипывая.

— Спасибо тебе, — добавила я.

— За что?

— За комфорт. Я не заслужила его. Но... Но мне это было правда нужно.

— Ты засранка, — сдавленно произнесла она.

— Я знаю.

— Я дико размякла, живя с тобой, — она ткнула меня в грудь, — Раньше я была боевой зеброй, храброй, взрослой и уверенной, а ты меня совсем растрогала, — она замолчала ненадолго, — Я должна рассказать тебе кое-что. Ты не помнишь этого, но когда мы встретились... Всё было иначе... И Эквестрия была другой... Ей было плохо...

— Ещё хуже, чем сейчас? – усмехнулась я.

— Это была другая Эквестрия. И да. Там было намного хуже, чем сейчас. Только пепел вперемешку со снегом, — она протянула ко мне левое копыто, — Если хочешь. Я могу дать тебе почувствовать то, что ты пыталась забыть.

— Стой... Я сама захотела это забыть? – зебра кивнула, — Но зачем я хотела забыть время, когда мы встретились с тобой?

— Ты всё почувствуешь, если коснёшься меня.

— Хорошо.

Наши копыта соприкоснулись рождая небольшую искру. Крохотный разряд, порождающий великую вселенную. Вселенную забытую. И оставленную.

И там были звёзды. И солнце. И луна. И там было небо для них. И под небом была земля. И на земле была трава. И ели эту траву пони. И было им хорошо.

И куда бы не шли пони им были все рады. И все с ними хотели дружить. И было всем хорошо.

И не было болезни в этих земель. И не было горя. И не было меланхолии. И слёзы оборачивались в смех. И всем было хорошо.

И всё было хорошо, пока в один из дней не ушло солнце с небосвода и луна ушла с небосвода и в граде славном Толл Тейле схворали пони. И было им худо. И все они умерли. Кроме одного. И взошло солнце на небосвод и взошла луна на небосвод и всем снова стало хорошо.

И только один тот пони горевал. Он проклял солнце. Он проклял луну. Он отправился в дальние земли, неведомые для пони и выжег всю траву. И схворил её. И схворали жители тех земель. Но пони об этом не знали. И было всем хорошо.

И тогда горюющий пони сказал жителям умирающих земель. Пони сгубили вашу траву. И не врал им. Ибо сам был пони. Иди и смотри. И жители тех земель пошли и увидели шестерых кобыл. И других пони. И тогда одна кобыла попросила луну и солнце спрятать города пони от жителей умирающих земель. И они спрятали их города в защитный купол. И всем было хорошо.

И поймали пони, Горюющего и не был он более пони. Сердце его было заражено. Горюющего посадили в темницу. И всем было хорошо.

И тогда пошли войной жители умирающих земель на пони, ожидая пока купол откроется.

И Горюющий сказал, взглянет солнце ко мне в камеру три раза и тогда купол падёт над каждым градом. И первый раз зашло солнце. Горюющий улыбнулся. И второй раз зашло солнце. Горюющий заплакал. И третий раз зашло солнце. Горюющий умер, но всё продолжал помнить, про то, как умерли те, кого он лечил. И пал купол над каждым градом. И началась война. И Горюющий сказал. И теперь пусть схворают все. И все схворали. И лишилась жизни всякая плоть, движущаяся по земле, и птицы, и скоты, и звери, и все гады, ползающие по земле, и все пони. И остались лишь те, кто умер, но продолжал помнить. И началась последняя война. Между Горюющим и горем. И тогда позвал он к себе больную пони. И сказал. Иди и истли. И она пошла. И истлела. Ибо все кого она знала умерли и помнили её. И она помнила их. И одну любила. И тогда больная пони истлела. И всё было хорошо.

И вернулись шесть кобыл. Оглянули траву, что опять растёт. И пятеро кобыл заплакали. Шестая кобыла не заплакала. Она посмотрела на небо. Там только были звёзды. Там не было больше солнца и луны. Она осмотрела земли. И пони вновь ели траву. И не было больше болезней. И не было больше войн. И шестая кобыла улыбнулась. Ибо это было хорошо.

Вся эта история текла сквозь мой разум в виде запахов и вкусов, в виде звуков и видений, в виде осязаемых прикосновений. Эта мешанина образов структурно укладывается в историю только при моём личном старании и труде. При должном внимании и памяти. Я однажды наступила копытом на коврик в ванной. И мне вспомнился, короткий миг – мои родители привезли меня на пляж. Я побежала ополоснуться в прибрежный душ, после солёной воды. Выхожу. Наступаю копытом на резиновый коврик и вода так странно звучит. Так мелодично из детства. Я вспомнила это, когда наступила на коврик у себя в ванной однажды. После ужасной очередной пьянки меня вырвало в раковину. Я без сил упала в ванную и проснувшись на утро я наступила на коврик в ванной. И вода сделала смешной звук. И я вспомнила своих родителей. И заплакала. И слеза. Солёная как море падала вниз на плитку в ванной в съёмной квартире Толл Тейла. Слеза котилась по моей мордочке и сейчас, и упала во тьму. Потому что я вспомнила. Я оставила всё там. В старой Эквестрии. И родителей. И любовь. И себя саму.

Я забыла всё. И ради чего? Для чего всё это было?

— Я забыла, почему полюбила тебя.

— Да. Я знаю, — ответила Кёко, — Поэтому у нас всё распадается. Мы встретились в тяжёлые времена. Мы были утешением для нас. А теперь. В быту. Мы забыли всё. Я не думала, что скажу это... Но неужели мы поторопились? Когда связали наши души.

— Что? Ты же не хочешь сказать...

— Просто раньше...

— Нет, не говори так. Я знаю. Это сложно. Но в жизни не так как в легендах. Всё не должно заканчиваться, тем что ты просто говоришь, что всё кончилось. Жили они долго и счастливо. Это не роман. Не драма. Да, — я в отчаянии всплеснула копытами, — Наша жизнь определённо походила на драматический роман, но ведь... Тут нельзя просто поставить точку. Проиграть последний аккорд. Пустить титры. В жизни нет последней страницы. За последней страницей, что-то должно быть, как...

— Как когда кончается плёнка? — Кёко улыбнулась.

— Да. Когда кончится плёнка, что-то будет. Будет что-то дальше.

— И что же будет?

— Я не знаю, что будет когда плёнка кончится. И мне плевать. Это не имеет значения. Наши отношения зависят только от нас. И я сделаю всё, чтобы спасти их. Потому что я хочу спасти нас. Спасти нашу любовь. Я дам тебе воспоминания, пусть и не старые, и мы вспомним, почему мы полюбили. Почему ты связала душу мою с душой своей. И может тогда ты простишь меня.

— Я однажды прощу тебя. Это случится. Просто подожди, — сказала она.

Мы обнялись.

— Я буду ждать.

— Я люблю тебя, — и после этого она назвала меня. Произнесла моё настоящее имя. Имя из той Эквестрии из которой мы сбежали.

— И я люблю тебя.

Её тело объяло светом. Крохотная частичка души истлевала, как и вся моя душа. Меня не сколько не обжигало это. Частичка души распадалась на множество огоньков, что проходили сквозь мою грудь к сердцу. И соединялись с моей душой. Она истлевала в моих копытах и постепенно всё что было стало моим.

Воцарилась тьма. Кромешная, абсолютная тьма.

Теперь можно и закурить.

Только я создала искру, как впереди поднялся грохот. Отодвигались старые ржавые ворота. Они двигались медленно и громко. Звук раздавался эхом по всему туннелю. Я снова была в нём. Ни ламп. Ни автоповозки. Ничего не было. Только туннель позади меня уходящий в бесконечность и тьму. А впереди старые ржавые ворота. Слегка раскрывшись они впустили ослепительную после всего этого мрака звёздную ночь. Я вышла из туннеля.

Ни солнца. Ни луны. Ничего не было. Только огромное простирающиеся за горизонт поле пшеницы.

Ветру здесь ничего не мешало, но он был не так жесток к нам. Я прошла пару шагов, но казалось, будто этого ничего не поменяет в этом огромном безбрежном океане пшеницы. Только глубже утопаешь в пустоте. Перед тем как идти туда всё-таки решила перекурить здесь у железных ворот. Не хотелось бы мне, чтобы из-за шальной искры начался пожар, что выжжет здесь всё. Сигаретный дым превращался в маленькое облако, пеленой стелился по небу, а затем ветер вскружил его, тот как на каруселях сделал петлю и уносился в даль растворяясь и превращаясь в ничто из ничего. Вдали прозвучал крик ворона. Пронзительный и скоротечный звук. Пустой для меня. Но он был такой же частью этого мира, как ветер, поле, ночь, дым и я. Была ли я для всего этого таким же пустым звуком? Как ко мне относится вселенная? Как любимому ребёнку или как к беглому дитя? Может если я лягу здесь, просто лягу в это поле и кину горящую сигарету в сухую пшеницу и немного подожду, то смогу вернуться и услышать о чём кричали вороны.

Я затушила сигарету о созданные пони металлические ворота и пошла прочь во тьму и пустоту.

Пройдя немного вперёд я оглянулась. Туннель будто выходил из под земли, как небольшой холмик и он тоже был усажен пшеницей. Я подумала о фонаре и повозке и о том как же мне это теперь вернуть. Но я уверенна пойди я назад по туннелю, всё равно не найду их. Нужно идти дальше. Пшеница казалась серо-зелёной. Она тихонько качалась убаюканная ветром. Была ночь. И нужно было спать. Но я столько лет своей жизни засыпала скрываясь от утреннего солнца, что знала от чего отказываются пони ложась спать на закате. На небе рассыпались звёздные мириады. Мы этого не видим совсем в городах. Мы отдали это. Отказались от этого, выменяв на свет уличного фонаря, на яркую вывеску из горящего благородного газа, на бессонный улей с ларьками фастфуда и забегаловками с дешёвым алкоголем и отвратительным кофе, где дерево барных стоек впитало в себя запах сигарет. Мы выменяли эту россыпь бриллиантов, на иллюзию света. Мы забыли свет, из пыли которого родились. Будто чьё то божественное копыто рассыпало на небо семена пшеницы и из них родились драгоценные искры зарниц. В этой креационистской святой небрежности видно было превосходство небес, до которого не добраться ни одному смертному и бессмертному пони. Это гениальность создала удивительное чувство. Глядя на проблески чужих отдалённых миров, я скучаю по собственному дому. А может я и смотрела на копыто, всё ещё рассыпающее бриллианты на бархатное полотно. Может я не порождение вселенной, а просто зритель, наблюдающий за её сотворением? И всё самое главное и истинное только впереди, а нам только и остаётся сгореть и истлеть, стать пеплом и превратиться обратно в звёздную пыль, чтобы из неё родилось то что было задумано. Эта мысль мне нравилась. Быть небольшой звездой, из праха которой родится истина. Была и обратная сторона вопроса. Вполне возможно, что стрелки времени указывают на полночь, не потому что всё родилось, а потому что время подходит к концу. И я не искра. А лишь истлевающий пепел, который осядет в пепелище. Остынет и умрёт. Превратившись в последнюю тьму времён, дабы ветром меня вскружило, поднесло к угасающим звёздам и растворило в пустоте. Эта река драгоценных камней, прибившаяся к берегу горизонта, так или иначе выльется через берега, наступит полноводье и всё уйдёт. И все мы попадём домой.

Крик ворона ворвался в пустоту. Он уже был намного ближе. Я оглянулась.

— Блять!

На зависшем в воздухе пони в ковпоньской шляпе и раскинувшем копыта в разные стороны сидела чёрная как смоль птица и клевала его голову. Пони жутко улыбался и смотрел прямо на меня.

— Тьфу ты... Сука...

Это было пугало. Просто пугало. А на нём сидел ворон. Я, перебарывая в себе страх, подошла поближе. Ворон посмотрел на меня своими чёрными глазами бусинками и прыгнул с головы на копыто пугала, тем самым раскачав его. Шляпа накренилась, прикрывая «морду» пугала. Старое обветшалое пальто, прикрывало засохшее соломенное тело. Ворон ещё маленько попрыгал и успокоился, когда я подошла совсем близко. На шее пугала, под платком с узором в виде кексов, висела скреплённая старой бечёвкой деревянная табличка. К табличке прикрепили записку, где красивым единорожьим почерком – только у них он такой аккуратный – было написано:

«Ворон поможет добраться вам домой»

 

«Правила общения с вороном»

 

«1.Нужно доверять ворону. Здесь нет исключений

2. Проявите терпение в общении. Здесь нет исключений.

3. Если у вас есть яблоки, покормите ворона. Другое он не ест. Здесь нет исключений.

4. Ворон иногда может воспроизводить слова, но не обманывайтесь. Он только повторяет чужие слова. Он общается по-другому.

5. Ворон поможет вам добраться домой. Нужно ждать и он поможет. Здесь нет исключений.

6. Не обижайте ворона. Здесь нет исключений.

7. Если обидели ворона – вы идиот. Здесь нет исключений.

8. Если обидели ворона, попробуйте извиниться и дать ему яблоко, если оно есть у вас. Он может простить.

9. Не пытайтесь выбраться своими силами. Отсюда только один известный выход.

10. Меня здесь больше нет.

11. Нельзя не доверять ворону. Здесь нет исключений».

 

Д-р

Разумно.

Ворон уставился на меня в ожидании моих дальнейший действий. Я посмотрела на него в ответ. Маленькая бусинка сверкнула.

— Так значит ты мне поможешь?

Он прыгнул на копыте пугала. То опять качнулось. Ворон схватил в зубы ковпоньскую шляпу. И протянул мне.

— Хочешь, чтобы я надела это?

Ворон никак не ответил. Я потянулась за шляпой, взяла её копытами, но ворон не желал её отдавать и потянул шляпу в свою сторону.

— Не хочешь?

Он повесил шляпу на копыто пугала и гаркнул. Теперь мне открылась морда пугала. Это был тамбурин с нарисованным плачущим выражением мордочки. Ветер дул. Тамбурин плакал и отпугивал воронов. Но этому ворону тамбурин кажется, только нравился. Ворон тянул за него, прыгал по пугалу. И раздавалась музыка. Птичья симфония в пустом пшеничном поле. Ворон довольно качался и тихонько гаркал.

— Нравится музыка? – спросила я птицу.

— Не хочешь спеть, Эпплблум? — сказала птица голосом кобылы. И мне показалось, я слышала, когда-то этот голос.

Таааааак. Говорящий ворон. Дело становится интересней.

— Эпплблум?

— Эпплблум. Эпплблум. Эпплблум. Эпплблум. Эпплблум. Эпплблум, — птица нервно раскачивалась на копыте пугала и всё выкрикивала в пустоту это слово.

Что же птичка действительно была горазда говорить. Но диалога и правда пока не завязывалось. На табличке упоминали, что птица любительница яблок. Правда боюсь, цветения яблонь в этом месте ей придётся ждать очень долго. Эх... Птица просто очень хочет кушать.

— Так, чего ты хочешь?

— Поговори со мной. Поговори со мной, — птица воспроизводила не только слова, но и голос. И я точно когда-то его слышала.

— Хочешь, чтобы я поговорила с тобой?

Птица замолчала. Она опять прыгнула на ветке и довольная качалась под звуки тамбурина.

— Хорооооошая птичка. Хороооооошая птичка, — сказал ворон.

— Да, — я не могла не улыбнуться этой милахе, — Ты хорошая птица.

— Кто хорошая птичка? Кто хорошая птичка?

— Это ты.

— Не хочешь спеть, Эпплблум?

Ладно, меня предупредили — этот диалог никуда не приведёт, пока мы разговариваем чужими фразами. Я села около пугала в ожидании того, что произойдёт дальше. Уходить я точно не собиралась. Тем более по указаниям некоего «Д-р» это было бесполезно. Тем не менее исключения всё-таки могли быть. Мне не верится, что поле бесконечное. И Толл Тэйл наверняка не был бесконечным. Хотя... С Эквестрией, что-то не то.

Ворон спустился с пугала ко мне на землю и опять своей бусинкой уставился на меня. Я попробовала погладить птицу. Она поддалась ненадолго, но затем опять отошла и принялась вычищать перья в крыльях. Одно остаётся точно. Птица хочет подкрепиться лакомством.

— Жаль яблок у меня с собой нет.

— Куууушай. Кууууушай, — заботливо протягивал ворон.

— Нет, нету.

Ворон не очень расстроился.

— Поговори со мной, — сказал ворон.

— О чём ты хочешь поговорить?

— Эпплблум. Эпплблум.

— Ты хочешь поговорить об Эпплблум?

— Поговори со мной. Прошу тебя.

— Ладно. Давай поговорим об Эпплблум.

— Прости меня.

— Нет. Не извиняйся, давай поговорим о ней.

Ворон отвлёкся. Посмотрел куда-то вдаль. Затем разбежался и вспорхнул. Я уж думала, он улетит, но нет, он сделал круг, взмыл в небо. Коснулся своим крылом россыпи света на тьме ночного неба, нежно кончиком пера стряхивая пепел с истлевших звёзд, и вернулся на своё место.

— Я, кажется, знала одну Эпплблум. Но не могу вспомнить. Я мало что могу вспомнить. Мне её имя напоминает только о... Эпплджек?

Ворон начал громко гаркать и хлопать крыльями. Наш диалог явно только что мощно продвинулся вперёд. Но я не знала, он расстроен или доволен. И более того крики птицы начали давить мне на мозг. Она была очень обеспокоена персоной Эпплблум.

— Это была маленькая сестрёнка Эпплджек, — сказала я. Ворон стал яростнее хлопать крыльями и тамбурин громко звенел в ночи, — Точно. Но... Причём тут она? Я вроде бы даже не виделась с ней.

— Поговори со мной! Поговори со мной!

— Я не помню её. Честное слово, прошу, перестань кричать, — звон тамбурина усиливался, ещё и ветер поднялся, крики птицы, прерываемые гарканьем, становились оглушительными.

— Поговори со мн!.. – голос птицы начинал срываться, после знакомого голоса кобылы, вдруг возникал вороной крик.

— Ну, Эпплблум. Сестра Эпплджек. Земнопони с бантиком. Я видела её...

— Поговори со мной! ПОГОВОРИ! ЭППЛБЛУМ!

— Когда была маленькой. Кажется, я родилась в одном городе с ними...

— ПОГОВОРИ СО МНОЙ!

— Да не помню я её! – вскрикнула я на птицу и та успокоилась, — Я нихуя не помню. Я не помню, кто я. Где я. Не помню что случилось. Не помню, почему люблю ту с кем связала души. А ты меня спрашиваешь про сестру кобылы, которой мне нужно сообщить, что она умерла, а я как тупая сука не проводила её на небеса, хотя это была моя обязанность, потому что я нажралась и провела весь конец света в делирии, — птица поёжилась, перебирая своими лапками, — Я проснулась посреди коридора в ресторане, и оказалось, что проводник душ. У меня было самое жуткое похмелье на свете, а мир разваливается на глазах. Что тебе от меня надо?! Я не помню Эпплблум! Я не помню кто я такая и что я за пони! Я просто скучаю по дому и хочу туда попасть.

Ворон замолчал, а затем сказал.

— Пошла пррррочь. Пошла прррочь.

— Чего?

— Скучаю по дому. Скучаю по дому. Пошла прррррочь!

— Заебись. Меня теперь птица передразнивает?

— Пошла пррррочь, — после паузы ворон добавил, — Хорошая птичка.

— Хахаха, — она блять издевается, — Ага. Просто охуенная птица. Мне вот, теперь правда  кажется, ты дерьма кусок и пользуешься тем, что я не могу свалить. А тот, кто оставил те правила просто поиздевался. Можешь лететь к этому «Д-р» и ПОГОВОРИТЬ ПРО ЭППЛБЛУМ.

— Эпплблум, — голос ворона стал опять очень печален.

— Да... Эпплблум. Хахах, — я рассмеялась истерично, — Многоуважаемый ворон. Веришь, нет – мне глубоко насрать на твою Эпплблум и я вообще не хочу про неё говорить. Мне похуй, кто она и что с ней.

Ворон вспорхнул и улетел. Теперь действительно улетел – далеко и скрылся, где-то в зарослях пшеницы. Я слегка остыла. Одумалась. Закурила. Теперь оставшись совершенно одна в тишине, в бесконечном поле пшеницы, рядом с жутковатым пугалом я осознала своё истинное положение. Кажется, я обидела птицу.

— Блять. Я идиотка. Здесь нет исключений.

Ветер всколыхнул тамбурин. Он издавал почти не слышимый звон, который раздался в тишине. Прекрасно. Меня чётко предупредили, что слова птица просто повторяет, а я как дура начала пытаться разговаривать с призрачными голосами. В последнее время истерика начала превращаться в дурную привычку. Хотя я вроде бы первый сорвалась за всё то время, как проснулась. Я истеричка? Вроде бы нет. Не помню за собой такого. Скорее плакса. Да. Плакса. Почему же я сорвалась на эту чудесное создание? Прилегла. Опёрлась головой на пугало. Дым сигарет поднимался вверх к заплаканной мордочке тамбурина. Теперь можно и отдохнуть. Я понимаю, что возможно я провела в ресторане «Восторг» очень много времени бухая, и, вероятно, даже первая секунда вечности уже успела пройти, пока я там находилась. Но... Мне хотелось отдохнуть. Река бриллиантов медленно плескалась в ночной устье. Звёзд было очень много. Наверное, я гляжу на их исток. Самое начало. Или же последняя зарница. Не знаю... Не знаю...

Кёко где-то там. Ждёт меня. И может тоже смотрит на это небо. И тянет к нему копыто. Я протянула копыто, но отдёрнула. Это тупо. Наверное, Кёко спит. Проснётся с утра. Выйдет из горного домика. Посмотрит вокруг. Вдохнёт горный свежий воздух. Затем пойдёт обратно. Сварит себе кофе. Пойдёт пить его на свежем воздухе, всматриваясь в снежные вершины. И вдруг услышит, как кто-то идёт.

Скажу ей «Привет».

А потом... Не знаю... Упасть опять в ноги? Этот старый глупый трюк уже один раз не сработал. Это было мерзковато. Блять... Сука как стыдно. Такой дебильный шантажирующий жест. Мерзкий и не искренний. В данный момент очевидно, что я не готова поговорить с Кёко. Лёжа здесь в пшенице, я ощущала себя блядским пугалом, отпугивающим ворон. Пустая звенящая голова и соломенное сердце. В этом и проблема. Перед тем как найти Кёко мне себя бы найти.

Поднялась с земли. Сигарета в зубах почти истлела. Выпустила дым в печальную плачущую мордочку тамбурина.

— У меня когда-то было пламенное сердце, — сказала я глядя в заплаканные глаза.

Я кинула горящий окурок прямо в соломенное тело пугала. Он сначала лежал там, небольшой потухающей искрой, но затем прикоснулся к соломе. Медленно, медленно, как звёздная река, пламя шло по тонкой соломе, а затем вспыхнуло.

— Да! Пылай душа! И встреть меня в небе кроткой зарницей!

Пугало скоро будет охвачено огнём. Я сорвала ковпоньскую шляпу но не надела её, а потом оторвала пугалу голову. Тамбурин трепетно, тонким колокольчиком зазвенел. На пугале горела почти вся солома. Пламя осветило ночь, ветер бушевал. Пшеница прижалась к земле. Я же... Начала бить в тамбурин. Он яростно звенел во тьме уходящей вечности самой счастливой истории – истории Эквестрии. Звон прошёл над полем, коснулся мириад и всколыхнул смольное небо или то просто горячий воздух искажал картину мира.

— Освети всё вокруг в свой последний миг! Ведь лучше так, чем тлеть всю жизнь! Отыщи меня на мраморной плитке, испуганной и потерянной. Увидь мои глаза и расскажи мне историю, мою историю! Наполни пустой взгляд осознанием!

Платок с узором в виде кексов обуглился, пальто загорелось, тени метались в ужасе, спасаясь от света пламени. И всё было решено в этот момент и пути назад не было. Ни одной тучи на небе. Не будет успокоительного дождя. Поздно. Теперь только так можно спастись. Принять свою судьбу и вдохнуть в себя истинную жизнь и вспомнить свою любовь.

Всё моё тело горело. В огромной тёмной комнате, только проектор и мордочки пони, что я позабыла. Эти пони были всем в моей жизни, а я променяла их на что-то. На что-то глупое и бесполезное, что разрушило абсолютно всё. Шерсть истлела, кожа потихоньку обугливается, а я усыплённая вижу луч зелёного света в тёмной комнате. И он приближается и он всё ближе. И он разбудит меня. Чтобы я уснула навеки. Чтобы я не сгорела – нет. Растворилась в небесном свете.

Вдруг прилетела чёрная птица, и села на горящее пугало, совершенно не страшась обжечься и сгореть. Я опешила и перестала бить в тамбурин. Вокруг всё притихло. Ветер. Звон. Только моё дыхание и потрескивание костра.

В лёгкие пробирается огонь и сжигает последний кислород. Меня больше нет здесь. Я обращаюсь в пепел. А на экране её мордочка. Её глаза... И зелёный свет спасает меня.

Птица смотрела на меня с ощущаемой даже мной мудростью. Она жалела меня.

— Прости меня, — сказала я.

— Прости меня, — повторила птица.

Ворон спустился на землю. На нём не было никаких следов огня. Будто он сам искра, которой не страшно сгореть. Чёрные красивые перья, колыхнулись от робкого порыва ветра, который перевернул ковпоньскую шляпу. Я заглянула внутрь. И всё поняла.

— Маленькая сестра Эпплджек, — проговорила я, — Земнопони с розовым бантиком.

Во внутренней подкладке ковпоньской шляпы вместо поддерживающей ленты был вшит розовый бант. Ворон грустно уставился на него, и мы вместе не могли сказать и слова. Только пугало мерно трескалось под влиянием пламени.

— Поговори со мной, — сказала я ворону.

Он кивнул. И уставился на меня своей глазами-бусинками в которых поблёскивало пламя. Я всматривалась в эту пылающую бездну горестных воспоминаний так долго, что в конечном итоге она поглотила меня.

— Кушаааай, кушааааай.

 

Пожилая земнопони протягивала кусочек яблока. Я смотрела на неё глазами птицы. И довольная птица взяла кусочек фрукта и быстро съела его. Земнопони была прикована к кровати, рядом с которой стояли инвалидные колёса для задних копыт. На голове этой земнопони была знакомая шляпа, и я уверена, внутри неё прятался розовый бант. Я узнала её. Узнала эту некогда маленькую сестрёнку Эпплджек.

 

— Кто хорошая птичка? Хорооошая птичка. Хороооошая.

 

— Эпплблум, — а этот голос мне был знаком.

 

В комнату вошла Эпплджек. И я не знала почему, но она была моложе  своей младшей сестры. Совсем как я запомнила её.

 

— Привет, Эпплджек. Как ты поработала?

 

— Также как и вчера. Также как и каждый день, — она сказала это усталым и недовольным голосом, но затем вздохнула, улыбнулась и повернулась к своей сестре, — Очень плодотворно. Пшеница кажется, отлично прижилась.

 

— Здорово.

 

— Опять эта птица?

 

Ворон громко и недовольно гаркнул.

 

— Не ругайся на неё, — взмолилась Эпплблум.

 

Эпплджек фыркнула.

 

— Ладно, — Эпплджек подошла к кровати, — Ну как? Готова к ночным посиделкам?

 

— Ты не забыла.

 

— Конечно, нет, — Эпплджек запросто взвалила себе Эпплблум на спину, теперь, когда одеяло спало можно было увидеть истощённое, исхудавшее и болезненное тело, — Я же обещала тебе.

 

Ворон остался сидеть на окне и смотрел уходящей в след Эпплджек. На тумбочке, около кровати можно было разглядеть фотографию Эпплов их большого семейства. Эпплджек совсем не поменялась за годы. Биг Макинтош поседел, старый солидный жеребец, со скромной улыбкой. Рядом с ним его супруга, нежно обнимает его. Её платок с узором в виде кексов прильнул к старому истёртому пальто Биг Мака. Эпплблум чуть моложе, чем сейчас. И ноги её ещё работают.

 

— Подожди меня на террасе! – раздался крик Эпплджек из далека, — Я забыла кое-что.

 

Она вернулась в комнату. Взяла гитару и в зубы схватила тамбурин. Но увидела ворона. Остановилась. Положила тамбурин на место. И подойдя к птице, уставилась той в глаза.

 

— Я знаю, кто ты, — сказала Эпплджек, — Нравится  то что видишь? Нравится счастливая жизнь. Вечная счастливая жизнь... Надеюсь, ты очень наслаждаешься всем этим, Твайлайт. А мне... Предстоит увидеть смерть своих племянников. Пережить их. И наслаждаться вечностью дальше. Я не прибила этого ворона, только потому, что он нравится Эпплблум. Но как только... – она подняла копыто и застыла в нерешительности, голос её дрогнул, сорвался... – Лучше ему не прилетать сюда. И тебе тоже. А теперь пошла пррррочь! Лети отсюда!

 

Птица улетела. Облетела дом Эпплов и тайком приземлилась на крыше веранды. Две пони уже сидели там. Эпплблум комфортно устроилась в кресле, в котором когда-то сидела бабуля Смит.

 

Две сестрёнки уставились на бескрайнее поле пшеницы. Перед их домом также стояла парочка засохших яблонь. На Эквестрию опустилась ночь. А на небе похожая россыпь звёзд. Они светили двум маленьким пони, которые искали взглядом только две звезды. Я даже ощущала воздух – после раскалённого до предела, так приятно было почувствовать ночную прохладу, она обволакивала и давала истинный комфорт. Эпплджек размеренно бренчала на гитаре. Эпплблум изредка в такт звенела тамбурином. Ещё немного и казалось небо начнёт смещаться как старый диафильм. И всё вокруг будет умирать и рождаться. Пшеница вырастет, будет собрана. Яблони до конца иссохнут, и может когда-нибудь они снова смогут расти здесь. Всё уйдёт. И только дом останется. Навсегда. Смех маленьких жеребят и заботливое ворчание стариков. Глядя на них... Я не могла не признать, что это нечто невероятное. Кое-что невластное времени. Устоявшаяся, нерушимая вещь в бесконечно мелькающем цикле. Фокальная точка старого семейного диафильма. Я психанула не из-за птицы. Не из-за её криков. Я психанула, потому что осознала – я потеряла свой дом. И птица эта никуда не сможет меня доставить.

 

— Хочешь споём, Эпплблум? – предложила Эпплджек.

 

— Нет, сестрёнка. Я просто хочу поболтать. Как... Раньше...

 

— Ничего не будет, как раньше, — резко сказала Эпплджек.

 

Эпплблум слегка расстроилась, но ничего не сказала и просто слегка повернула голову в сторону поля.

 

— Прости меня, — сказала Эпплджек.

 

— Всё хорошо. Я просто... Я скучаю по тем временам. Скучаю по дому. И мне нравится, — Эпплблум слегка улыбнулась, переминая тамбурин копытами, — Когда мы сидим так с тобой и вспоминаем, всякие штуки... Ну, знаешь...

 

— Типа как когда Биг Мак нарядился в платье, чтобы пробежать с тобой эстафету.

 

— Да! – Эпплблум залилась смехом, — Лягать... Нет, это так-то грустная история... Хахаха, но как же он забавно выглядел!

 

И они рассмеялись вдвоём.

 

— А помнишь как ты уменьшилась?

 

— О... Не вспоминай.

 

— Раньше я была такой маленькой вруньей...

 

— Я тоже, — серьёзно сказала Эпплджек.

 

Эпплблум удивлённо глянула на сестру.

 

— Ну тот случай... Не помнишь. Когда Биг Мака чуть не разрезали на глазах у толпы.

 

— Какой ужас, — прошептала Эпплблум. А затем не смогла сдержать смех.

 

— Хватит. Мне правда очень стыдно, — Эпплджек смеялась и краснела одновременно, — Я была маленькой вороватой пони.

 

— Да уж. Удивительно как ты выросла знатной командиршей.

 

— Я старалась.

 

Эппблум брякнула тамбурином.

 

— Но у меня не получилось, — добавила Эпплджек.

 

— Что? Почему это?

 

— Глава семьи Эпплов смогла бы уберечь дом. И семью. Чтобы не случилось, — Эпплджек больше не стучала по струнам. Она уставилась на мёртвые яблони, — Я бы очень хотела спасти нашу чудесную семью.

 

Они обе замолчали. Ветер нервно всколыхнул пшеницу. Эпплджек продолжила бренчать и себе под нос напевала тихим голосом и ветер подхватывал ноты и разносил их по всей Эквестрии.

 

Навеки мы Эпплы,

Вместе мы Эпплы,

И больше мы чем семья...

И пусть грянет гром,

Бурю встретим вместе.

Мы Эпплы — ты и я...

 

Эпплджек всё бренчала и кажется даже слегка развеселилась. Но тамбурин больше не звенел в такт.

 

— Помнишь как мы ездили все вместе к Голди Делишес? И Пинки Пай тогда... – Эпплджек посмотрела на Эпплблум. Казалось, та уснула.

 

— Эпплблум, — шёпотом позвала Эпплджек.

 

Её сестра лежала с закрытыми глазами. Мордочка безвольно лежала на перилах кресла-качалки.

 

— Эпплблум. Эпплблум. Поговори со мной. Эпплблум!.. Эпплблум...

 

Когда я очнулась птица с тоской смотрела на меня. Пугало догорало. Огонь угрожал испепелить всё поле. Уничтожить всё, что пони так долго создавали, холили и лелеяли, медленно и терпеливо растили.

— Её душа. Всё ещё здесь? – спросила я.

Птица взмыла в небо. Как тогда она коснулась пером звёзд и теперь звёзды коснулись её в ответ. Свет проник в эти чёрные перья и по всей птице начали вспыхивать маленькие звёздочки. Когда птица приземлилась она стала огромной. Выше меня и пугала. Огромный чёрный ворон с узором из небесных бриллиантов. Птица смотрела на меня и казалось, что произойдёт сейчас. Нечто великое. Нечто... Необъяснимое. Птица смотрела всё глубже и её перья падали внутри моей души, её мысли окрылили меня, подняли к самым небесам и я смогла услышать... Почувствовать её мысли.

— Здравствуй, маленькая пони. Прости, что не показала тебе своё истинное обличие сразу. Но я открываюсь лишь тогда, когда в этом есть нужда. Позволь представиться. Я – мать всех воронов, — она поклонилась мне. И я поклонилась ей.

Её не было слышно. Она не говорила. Её мысли. Её чувства. Они проходили сквозь мою голову, сквозь мой разум, как небесная река.

— Я... Это так глупо... Но могу ли я...

— Конечно, — ответила она мне в моём же разуме.

Это странное желание появилось из неоткуда. Как неведомый источник света загорелся во тьме. Я подошла к ней и прикоснулась к её удивительным перьям. Они переливались ночной синевой. Они горели звёздами. Вдруг она обняла меня крылом. И я разрыдалась. Это грациозное, величавое создание простило мне все мои глупые мысли и эмоции, все мои слова, она поняла меня. Она почувствовала моё горе и разделила его со мной. В ней было столько скорби, но она согрела меня. Будто я маленький воронёнок.

— Я могу отправить тебя домой, — прошептала она мне прямо в душу.

— У меня его нет... Я потеряла его.

— Я не сказала, что отправлю тебя в твой дом. Тебе нужно продолжить путь. И одна земнопони умирает в скорби по своей семье. Ты поможешь ей и отправишься дальше. И тогда... Ты найдешь свой дом.

— Спасибо вам.

— Но перед этим, — она выпустила меня из своих объятий, — Ты не могла бы помочь моей старой подруге.

— Эпплблум.

— Да. Её душа, она здесь.

В ленте. В розовой ленте.

— Я знаю, — сказала мать всех воронов играя на всех струнах моей души одновременно, — Что ты проводница в мир света. Эпплблум потеряна. Ей страшно. Прошу тебя...

— Я не могу, — честно призналась я. Ворон ничего не ответила и ждала, что я скажу дальше, — Я потеряла фонарь. Фонарь света. Он помогал мне и я...

— Дитя, — она опять обняла меня заплаканную, — Ничего страшного. Ты не знала. Ты не хотела горя для других. Я всё равно помогу тебе найти Эпплджек. Я уверена, ты найдёшь фонарь позже. И другим сможешь помочь.

— Но что будет с Эпплблум? И с Биг Маком, его женой?

— Они... Когда-нибудь они смогут сами найти выход к свету. Даже в эти тёмные времена.

Мать всех воронов махнула крылом, и пламя пугало начало затухать. Оно было достаточно сильным, чтобы сжечь пугало до пепла, но, кажется теперь... Я не знаю, как это правильно сказать... Кажется, Великая Птица запретила огню перебраться на пшеницу. Поле было в безопасности.

— Прошу тебя, давай улетим отсюда, — вдруг сказала мать всех воронов, и моё сердце сжалось от боли, что чувствовалась в её мыслях.

Мать воронов протянула мне свои когти, предлагая забраться к ней в лапу. Она унесёт меня отсюда, и этот кошмар кончится.

Эх...

Я вспомнила. Настоящая я никогда бы не улетела.

Ленту из шляпы легко получилось вырвать. Я обмотала ею своё правое копыто.

— Что ты делаешь, дитя?

— Фонарь это просто инструмент. Который очень помогает. Но он не обязателен. Я чувствую это.

— Дитя, — испуганно вскрикнула в моей голове Великая Птица, — Не надо...

Было поздно. Мне нужен фонарь. Мне нужно ничего, чтобы помочь другим пони, кроме одной вещи. Да. Будет тяжело. Я знала, на что шла. Нельзя жертвовать и не быть готовым пойти до самого конца. Чтобы спасти Эпплблум и осветить её путь мне нужно только одно.

Свет моей души.

Я схватила правым копытом самое сердце пугала, дотронулась до него и почувствовала, как внутри меня истлевающая душа начала светить. Пламя перекинулась на меня. Плавила ленту, и сдирала с меня плоть. Машинально мне хотелось отдёрнуть копыто, моё слабое тело кричало в страхе, но душа... Она была храбрее меня, моего тела, моего разума. Потому что Кёко связала наши души. И это давало мне упорства делать добро. Я вопила от боли в ночном поле, но даже мать всех воронов не смогла бы вытащить меня. Тело тянуло копыто изо всех сил прочь от огня. Душа же поглощала его. А затем показала огню, что внутри меня, горел свет намного ярче.

Ночное поле. Всё стихло. Никакого пламени. И звёздная река немного другая. Другое время. Другое место. Другой мир. Мир по ту сторону реальности. Полная тишина и никакой больше боли. Только плач раздаётся среди пшеницы. Я метнулась вперёд на звук. Различать его было тяжело, но я была всё ближе. Маленькая пони плакала в одиночестве и тьме звёздной ночи. Пора было показать ей путь к свету. Когда я в очередной раз запыхаясь проскочила сквозь заросли я нашла её.

Маленькая кобылка с кьютимаркой в виде герба и яблока плакала, потерявшись в поле пшеницы.

— Эй, малышка.

— Отойдите! – она попятилась назад.

Небес ради... Это моя вина. Моя вина. Все эти души потерялись, они испуганы и не знают, что делать и куда им идти.

— Не бойся меня, — сколько она здесь провела Лили? А? Как думаешь? Ты ведь знаешь, что время здесь идёт совсем не так, как в Эквестрии. Как ты могла их оставить?

— Кто вы? Я... Я не боюсь, ясно!

— Конечно. Ты очень храбрая пони. Ты ведь ищешь сестрёнку и брата?

— Д-да... – недоверчиво отозвалась она.

— Твоя сестра просила передать, — правым копытом я передала ей её розовый бант.

— Правда! Эпплджек! Вы видели её? Вы отведёте меня к ней?

— Нет... Она... Не здесь. Но вот твоего брата я помогу найти.

— Оу... Ну ладно.

Эпплблум надела бант, и я повела её прочь из тьмы. Я чувствовала куда идти. С этой стороны без фонаря было намного лучше, но представить боюсь, что там осталось от моего копыта в физическом мире.

Ветер подхватывал пепел с земли, тот загорался, истлевал и ветер уносил его к небу, там пепел становился звёздами, маленькими светящимися огоньками вдали от нас. Ветер начал сдирать пшеницу вместе с пеплом, та быстро сгорала и истлевала, превращаясь в такой же пепел. Над нами пролетела чёрная птица. Она гаркнула. Эппблум удивлёнными глазами уставилась на ворона. Я позвала её идти дальше – маленькая пони послушно поцокала следом за мной. Звёзды начали двигаться на небе как старый диафильм. Сначала медленно. Потом всё быстрее. Они оставляли после себя линии света, и река превратилась в бурный поток. «Вау» Звёзды отражались в глазах Эппблум, которая совсем уже успокоилась. Но я знала, что может порадовать её намного больше, чем звёзды.

— Смотри. Видишь того пони.

— Где?

— Впереди.

— Это же... Биг Макки!

Усталый жеребец вместе со своей супругой тянули обветшалый фургон, скитаясь по пшеничному полю долгие годы. Но стоило ему услышать родной голос, в глазах сразу появилась радость и прежний блеск. Он сбросил с себя хомут, и его жена последовала за ним. Маленькая пони галопом неслась к ним через истлевающее поле пшеницы. Вслед за ней ветер вздымал пыль, прах, пепел... Печаль. И превращал в прекрасные звёзды, а после уносил далеко-далеко, чтобы они больше не беспокоили этих чудесных пони. Биг Мак поймал свою сестрёнку в объятия, в глазах его стояли слёзы.

— Я думала, что больше никогда тебя не увижу.

Они обнялись втроём, и мне было жутко стыдно их отвлекать, но я хотела показать им ещё кое-что.

— Простите меня...

— Эта пони! Она привела меня к тебе.

— Мы вам очень благодарны, — сказала Шугар Белль, — Правда ведь, Макинтош?

— Агась, — он пожал мне копыта.

— Я не хотела вас прерывать, но кое-кто ещё ждёт вас.

Копытом я показала им вперёд, ветер поднял ввысь истлевающую пшеницу и их взору открылась веранда большого дома, до боли знакомого им. Там горел уютный свет и пахло свежей выпечкой с яблоками. Они все притихли и вдруг дверь открылась. Яркий свет не позволял увидеть фигуру, что была в проёме. Но вдруг послышался умиротворённый голос жеребца.

— Как же вы выросли.

— Папа... – проронил Макинтош и Шугар Белль помогла ему не упасть и дойти до родного дома.

Я глядела на воссоединение семьи Эпплов и тихо ненавидела себя в этот чудесный, волшебный и светлый момент. Всё это можно было сделать лучше. Без горя и печали. Всё это я должна была сделать. Но не сделала. Потому что мне интересней было послать всех и напиваться в баре в унылом одиночестве.

— Мисс, прошу. Не корите её.

Я обернулась. Рядом со мной стояла красивая, взрослая Эпплблум, какой она была когда-то до того, как потерять возможность ходить и свою молодость.

— Что?

— Твайлайт Спаркл, — произнесла Эпплблум и опустила взгляд, — Она не виновата. Все обвиняют её. Эпплджек затаила обиду. Но... Она хотела только лучшего. Она очень любит нас и совсем не хотела этого.

Эпплблум улыбнулась мне и добавила.

— Я не успела сказать кое-что своей сестрёнке. Вы можете ей передать?

Я кивнула.

— Она и так спасла нашу семью.

И затем она ушла. К свету. К пони, что её ждут. К двум звёздам, которые так долго присматривали за своими детьми.

Искры ударили мне в глаза. Я зажмурилась и почувствовала насколько моё тело мне благодарно. Я была опять была там. В Эквестрии. Нога горела и болью и огнём мне оставалось только безумно кричать и надеяться, что боль уйдёт. В такие моменты кажется, что уже никогда не будешь здоров. Что боль останется навсегда. Не верится что её можно убрать. Мать всех воронов одним взмахом крыла потушила и пугало и моё копыто, но боль не унималась. Я каталась по стоптанной пшенице и Великая Птица придавила меня своими когтями. Все скабрезные слова, что я знала вырывались наружу. Этот безумный поток сквернословия было никак не остановить пока боль выжигает мой разум. Нервы посылали сигнал будто я отупевшая пони и не знаю, что у меня копыто превратилась в гангренозный окурок. Со своей ножкой я уже готовилась попрощаться навсегда и уже на секунду пожалела, что помогла Эпплблум – но то были лишь мысли слабого тела. Дело было сделано. Я нашла в себе силы, чтобы сделать шаг веры и преодолеть порог. Остальное не имеет значение. У меня получится однажды, простить себя за все гадкие слова в сторону Эпплблум. Мать всех воронов одним когтем откинула моё больное копыто в сторону, она сделала это всё за пару секунд, но из-за боли казалось, что всё длилось часами. Мать всех воронов наклонила свою голову к больному копыту и затем из её глаза чистая как звезда слеза упала мне на копыто. Боль ушла. И я почувствовала настоящее блаженство. Успокоение. Гармонию. И похвалила себя за то что смогла помочь Эпплблум.

— Спасибо тебе, — прозвучал у меня в голове голос Великой Птицы.

Ногу уже не спасти. Я буду ходить, если сделать повязки, но ожог останется навсегда. Слёзы Великой Птицы могут исцелить все физические раны, но эти были нанесены не огнём извне, а пламенем внутри меня. Я летела в лапах матери всех воронов будто под наркозом. Передо мной сияли звёзды, но я совсем не знала, куда мы летим. Когда я почувствовала, что потоки воздуха ослабли, когти расцепились и я аккуратно была уложена на мягкую траву. Это был конец пшеничного поля и его начало.

— Не ищи меня, дитя. Мне не ведом свет, что горит внутри пони, мне не ведом свет к которому вы все боитесь и мечтаете прийти, когда время ваше в этом мире истекает. Я создание ночи. И меня ждёт другая участь, когда Эквестрия умрёт. Спасибо тебе, маленькая пони. Спасибо, что доверилась мне.

— Ну... Здесь не могло быть исключений, — я усмехнулась и начала нежиться дальше в траве. Совсем ничего не соображая, всё ещё будучи под действием слёз Великой Птицы.

Мне показалось, что я услышала смех. Добрый смех матери всех воронов. Смех исчез. Она вздохнула. И я больше никогда её не видела. Я не видела, как она улетает, только слышала взмах крыльев и плеск звёздной реки. Когда звуки эти пропали ко мне вернулось чистое сознание. Я посидела маленько перед домом, который уже видела сегодня несколько раз. Расплакалась. И выкурила сигарету лишь бы успокоить нервы никотином.

Хромая я отправилась к двери. Постучала. Долго никто не выходил и не отвечал. Это точно был дом Эпплджек. Позади меня поле пшеницы и одна яблоня, но без плодов. Засохшие яблони она уже выкорчевала. Деревья стали снова расти? Вдруг дверь открылась. На пороге стояла она – Эпплджек. Та самая Эпплджек. Великая героиня и одна из элементов гармонии. Я уставилась на неё не зная, что сказать.

— Ну, привет, сахарок, — вдруг сказала она своим узнаваемым говором.

— Здравствуйте.

Пони спокойно развернулась и пошла к себе в дом оставив дверь открытой. Я прошла внутрь, но дальше коридора не пошла и смотрела, как Эпплджек беззаботно роется у себя в шкафу.

— Искала меня?

— Да. Откуда вы знаете?

— Ну ты не первая кто сюда приходил. Но чтобы так нагло...

— Простите...

— Проваливай отсюда, — сказала она, — Если не увижу, как твой тощий круп сверкает прочь от моего дома, пеняй на себя.

— Мисс Эпплджек я не хотела...

— И передай Твайлайт, что я НЕ ХОЧУ её видеть. И не приму её просьбы, мольбы, подарки, уговоры и прочее.

Эпплджек достала из шкафа странную вещь. Это была опрятная длинная как швабра деревянная палка. Палка это была странная. Я ни разу не видела таких вещей, но меня сразу охватило странное чувство страха. К палке были прикреплены металлические детали.

— Послушайте, я знаю, что я виновата. Но я проводник душ. Вы должны знать кто я. Все ваши подруги знали.

— Да... Это я тоже слышала. Уже много раз. А теперь смотри внимательно.

Она взяла эту палку. Направила её в мою сторону. Потянула на себя металлическую штуковину и на весь дом раздался оглушительный взрыв. Ваза стоявшая подле меня раскололась на множество кусочков, а от металлического конца палки стал подниматься чёрный дым.

— Если ты не уйдёшь немедля я направлю эту штуку в твою сторону! И лучше поверь мне. Потому что если ты знаешь кто, то тебе известно – я никогда не вру.

— Постойте! Мисс Эпплджек! Это всё недоразумение! Я не вру вам!

— Не смей мне говорить о вранье! Я слушала его так долго, что сыта этим по горло! Проваливай пока моё терпение в состоянии пощадить тебя! И пусть Твайлайт в следующий раз сама приходит слушать мои крики, а не присылает своих учеников!

— Прошу вас. Я, правда, проводник душ.

— Упрямая, да? – Эпплджек засмеялась, — Хорошо, тогда назови своё имя.

— Меня зовут Лили.

Раздался ещё один хлопок. Я в ужасе дёрнулась в бок. Мне казалось, что я слышала, как что-то пролетело около моего ухо.

— Если хочешь обвинить меня во лжи, то напоминаю, сахарок, — она что-то повернула в этой палке и из неё вылетела металлическая штука в форме небольшого конуса, вроде сигареты. Со звоном тот упал на пол и покатился к моим ногам, — Я сказала, что направлю её в твою сторону, а не в тебя. А вот теперь, — она направила палку точно в меня, — Теперь я советую тебе сваливать отсюда подобру-поздорову.

— Это правда, я!

— Где фонарь?

Откуда она про фонарь знает?

— Эх... Знаю, как это прозвучит, но... Верите, нет... Я потеряла его.

Эпплджек рассмеялась.

— Потеряла фонарь душ? Мда, сахарок, ну ты хоть развеселила меня в отличие от других. Давай уходи, прочь, — она опустила эту палку, — Я не хочу обижать тебя.

Она начала заниматься своими привычными делами, не замечая меня. Зная об её искренности, я стала для неё пустым местом на самом деле.

— Я видела вашу сестру и брата.

Эпплджек застыла на месте не оборачиваясь ко мне. Она выронила из копыт кружку, и та разбилась как и ваза. Весь дом приходил в негодность с моим приходом. Казалось, ещё немного я побуду здесь, и обвалится крыша.

— Я отвела их к свету. И сделала это без фонаря. Мне жаль, что меня не было так...

— Имя! – она неожиданно направила на меня винтовку.

— Меня зовут Лили. Твайлайт Спаркл не послала бы пони, который стал бы давить на вас темой семьи. Вы может и обижены на неё, но на такое бы она не пошла.

— Она... Этот монтстр, — Эпплджек теряла контроль, — Способна на любые зверства. И она сегодня пересекла черту.

— Она не посылала меня к вам.

— Имя! Назови мне своё имя!

— Меня зовут Лили.

— НЕТ! Настоящее имя.

— Что значит настоящее имя? Это и есть моё имя.

— Нет. У проводницы душ другое имя, — она на секунду смягчилась, — Ты правда видела их?

— Да. И Эпплблум просила передать кое-что. Насчёт последней фразы, которую вы ей сказали.

У Эпплджек едва заметно заблестели глаза. Эта пони вряд ли заплачет передо мной, но если слухи о ней правда, то она сейчас на пределе своих эмоций.

— Имя! Называй своё настоящее имя или проваливай. Я не поверю ни одному твоему слову пока не назовёшь его. Его знает только пятеро. Одна из них – я. Вторая – зебра, отправившаяся искать проводницу душ. Третья – пегаска, что скрывается от всех в тени. Четвёртый – единорог, который бесследно пропал. Пятая – сама пони с фонарём. Называй имя или уходи.

Ах. То самое имя. Имя, что шепчет мне Кёко. Имя, что я старалась забыть по своей глупости. Я могу его назвать, но мне не хватит смелости принять себя. Ту себя. Ту пони, что звалась тем именем. Не сейчас. Сейчас я не смогу её вспомнить и стать ею опять.

Эпплджек потянула за металлический рычажок. Что-то щёлкнуло внутри того устройства. И та пони. Что звалась тем самым именем знала, что это за устройство. Она знала, что если из него выстрелят, то пони может умереть. Она знала, что такое винтовка. Она знала, как из неё стрелять. Та пони... Я бросила её, чтобы забыть ту катастрофу.

— Не стреляйте, мисс Эпплджек. Я назову своё настоящее имя.

Эпплджек опустила винтовку.

— И какое же твоё имя на самом деле?

— Лэмплок.