Карусель
Глава 12: Искусство
Первым, что ощутила Рэрити, был холод. Вторым — что голова раскалывалась, словно её огрели мешком с битым кирпичом. Третьим — что доносящийся пронзительный писк только усугублял положение. Однако вместо того, чтобы стихать, он становился всё громче и чётче.
Рэрити сделала судорожный вдох, а затем зашлась кашлем. Спустя несколько затяжных вдохов кобылка смогла сфокусироваться на близлежащих объектах. Из тёмной дали к единорожке хаотично плыли ледяные хлопья и прилипали к её шёрстке, был ещё и золотой свет, исходящий от двух уличный фонарей. Она лежала в снегу, в конце длинного грязного следа. А по дороге, словно взбесившаяся курица, туда-сюда носилась Пинки Пай и вопила изо всех сил.
— Да кто-нибудь, вызовите уже скорую! Я знаю, что вы уже не спите, так что хватит прикидываться шлангами! У нас тут умирает законодательница моды!
— Пинки… прошу…
— Мне что, всё самой надо делать, да? Ау-у-у-у, в Понивилле что, все вымерли?
— Пинки, заткнись уже! — выпалила Рэрити, но сразу же пожалела об этом, когда боль нахлынула с новой силой.
Единорожка застонала и обхватила голову, а земнопони тем временем тут же подбежала к подруге.
— Ты живая! О, хвала богиням, я уже подумала, что ты всё! — воскликнула кобылка. — Я в окно заглянула: темно, никого не видно, а потом раз — ты выходишь из кухни и такая «бла-а-ах», а потом «га-а-ах», и не двигаешься больше, и я…
— Пинки, — начала Рэрити, закрыв копытом рот кобылки, — пожалуйста, ради всего текстиля на свете, помедленнее, и, самое главное, потише. Хорошо?
— Ухум! — промычала подруга, медленно кивая.
Единорожка убрала копыто и чуть глубже сползла в снег.
— Ух… как плохо-то. Что произошло?
— Ты… ты все газовые краны открыла, — объяснила Пинки, испуганно глядя на Рэрити. — Я шла рассказать, что получила ответ от профессора, у которого моя сестра Мод обучалась. Постучала, а ты не отвечаешь. Было собралась уже до завтра это оставить, но затем увидела, как ты странно вышла с кухни.
— Краны… — пробормотала единорожка. К ней медленно начала возвращаться память. — Но как я…
— Я… я испугалась, — сказала Пинки, шмыгнув носом.
Внезапно Рэрити заметила, что у подруги сильно дрожат колени.
— Я кричала, но ты меня не слышала. Так что я вломилась и увидела, что газовые краны открыты, а ты… ты без сознания. И я вытащила тебя наружу.
— Ты?
— Да… — кивнула Пинки. — Кстати, за дверь прости.
Рэрити проследила, куда вёл след в снегу, и от увиденного у неё отвисла челюсть. Дверь была расколота пополам, а её куски лежали внутри зала в доброй паре метров от входа. Стекло окошка было разбито вдребезги, а петли вырваны с корнем из косяка.
Единорожка не смогла сдержать шокированного, нервного смешка.
— Пинки, знаешь… я очень сильно ненавидела эту дверь.
Земнопони поддержала слабый смех Рэрити улыбкой, но в глазах её всё ещё отчётливо читался испуг.
— Рэрити… почему они были открыты?
Улыбка подруги померкла, а лицо приобрело крайне горестный вид. На глазах у кобылки заблестели слёзы, а её ушки прижались к голове.
— Ты же не…
— Нет, Пинки.
Рэрити медленно перекатилась и, громко застонав, начала подниматься на ноги.
— Не я их открыла, я…
Единорожка осеклась, не зная, как продолжить, когда увидела, как глаза Пинки медленно округляются, а челюсть отвисла от ужаса.
— Ты здесь не останешься, — твёрдо сказала подруга.
— Но… Пинки…
— С ума сошла? — воскликнула земнопони. — Ты чуть там сегодня не погибла, Рэрити. Я тебе не позволю туда вернуться.
Единорожка оглянулась на высокий чёрный силуэт своего дома, чей монолитный шпиль уходил в пустое ночное небо.
— Я не могу отступить, Пинки. Если я не справлюсь, то это конец… Мне конец.
— Ты можешь начать сначала где-нибудь в другом месте, можешь…
— Нет, не могу, Пинки, — повысила голос Рэрити, поворачиваясь к подруге. — Я всё поставила на этот магазин. Он должен открыться, иначе отвечать придется не только мне. Когда я не смогу расплатиться, то долг повесят на моих родителей, и даже так его, возможно, не удастся закрыть. Я не могу так с ними поступить. Им нужно растить мою сестру. Так что я не могу, Пинки. Поздно отступать.
— Мы можем что-нибудь придумать, — взмолилась Пинки. — Только… сейчас… давай ты посмотришь на это как на ночёвку, а? Это же может быть весело, да? Побудешь у меня пару дней, пока тебе дверь не отремонтируют, и… и, может, мы сможем понять, как справиться с происходящим в доме.
Рэрити подумала, а затем кивнула. Её губы сложились в тонкую покорную линию.
— Ты права, Пинки. Это… я не знаю. Но думаю, что ты права.
— Другое дело, — сказала кобылка, уверенно шагая к разбитой двери. — А пока подожди минутку.
— Пинки, ты что задумала? — глаза Рэрити тревожно округлились.
— У тебя там всё ещё газ включен. Мы не можем просто так уйти… кто-нибудь может пострадать!
— Вызовем кого-нибудь, пусть они этим займутся… Пинки, стой! — крикнула Рэрити, но земнопони уже сделала глубокий вдох и, прыгнув, скрылась во тьме проёма.
Рэрити хотела рвануть за ней вслед, но её дрожащие ноги подкосились, а головная боль и тошнота вернулись с новой силой. Кобылка сделала несколько глубоких вдохов, затем с трудом поднялась на ноги и приготовилась направиться вслед за Пинки. Но как только она уже собралась с духом, подруга выскочила из тёмного прохода и протяжно выдохнула.
— Фух, едва успела! — оживлённо сказала она. — Всё! Спальня, подвал, зал — везде закрыла. А на кухне нашла ещё и магистральный кран, его тоже закрыла.
Она демонстративно вытащила из гривы газовый ключ с накрепко зажатым в его губках латунным вентилем.
— Посмотрим, как без этого оно газ откроет.
— Пинки, это было абсолютно безрассудно!
— Знаю! — кобылка засунула ключ обратно в гриву. — Но я уже задубела и хочу домой. Теперь давай, у нас ещё ночёвка впереди!
Она схватила Рэрити и потащила по дороге, хотя вскоре единорожка осознала, что подруга просто поддерживает её, только и всего. Она расслабилась и позволила себе прижаться к Пинки. Так они шли под мирно падающие снежинки по ярко освещённым улицам Понивилля, оставив позади тёмную старую ратушу и её токсичную атмосферу.
Когда они достигли Сахарного уголка, Рэрити уже почти пришла в себя. Головная боль сменилась слегка болезненным покалыванием, а сил хоть и не прибавилось, но по крайней мере отступила истощающая усталость, от которой она потеряла сознание в магазине.
Кейки без лишних вопросов приняли громогласное заявление Пинки, что единорожка сегодня будет ночевать у них. Они просто поприветствовали её и предложили перекусить перед сном. Поднявшись в крошечную чердачную комнату, Рэрити поставила крест на своей ранней мысли, что земнопони знакома с цветовыми сочетаниями, потому что чердак был забит под завязку самыми яркими, цветастыми и контрастирующими праздничными украшениями.
Когда единорожка расположилась, Пинки вручила ей то самое письмо, которое привело её в магазин. Сидя на краю плотного розового спального мешка, Рэрити покусывала слоёную булочку и хмуро читала содержимое послания.
В графе отправителя значился доктор Брислбрейкер, декан факультета изобразительного искусства университета Ванхувера. К удивлению единорожки, письмо было напечатано на машинке, и узкие, слегка размытые символы заполняли страницу, затрудняя чтение.
Пинкамине Пай
170114, Эквестрия, г. Понивилль, ул. Кинт, Сахарный уголок
Дорогая миз Пай, данное письмо является ответом на ваш запрос в деканат факультета изобразительных искусств. К нему также прилагаются копии всех имеющихся у нас материалов об интересующей вас художнице, миз Туле Руле, которая, по последним имеющимся у нас сведениям, переехала в Понивилль. Вынужден извиниться за скупость информации, но в действительности о её карьере известно очень мало. Как это обычно случается, лично я пересекался с ней всего пару раз в роли художественного критика, но уже тогда мне было очевидно, что её карьера вряд ли станет выдающейся.
Мы надеемся, что эти сведения окажутся для вас полезными, и были рады помочь в ваших изысканиях. Если вам ещё потребуется какая-нибудь информация, Университет с радостью окажет содействие.
Ваш покорный слуга,
доктор Брислбрейкер
P.S. Отвечая на другой ваш вопрос: да, я действительно помню вашу сестру. Сложно забыть пони, которая умудрилась взять первое место в художественном конкурсе среди первокурсников с четырнадцатифутовым натюрмортом из гальки.
Помимо письма, в конверте находилось ещё три листа. Два были копиями статей из журнала «Искусство Кантерлота», опубликованных самим Брислбрейкером, ещё не имевшим на тот момент учёной степени. Третий являлся краткой заметкой из Вестника Мейнхэттена, напечатанной в период между первой и второй статьёй университетского критика. Внимательно изучив их, Рэрити отметила, что первая рецензия была написана почти вслед за открытием галереи Тулы в Понивилле.
Художественная рецензия: пейзажи Тулы Рулы
Картины миз Рулы, одним словом, своеобразные. Безусловно, она показывает высокий уровень компетентности в основных формах и техниках своего направления, и её пейзажи маслом, по крайней мере, приятны глазу. Её работа с освещением придаёт картинам под определённым углом некое потустороннее свечение, что, несомненно, является изюминкой, но в то же время это всё, что у миз Рулы есть на текущий момент. Работы не привлекают своей сложностью, а присутствующий почти в каждой картине налёт меланхолии делает их неприглядными даже для домашнего декора. Мы надеемся, что она продолжит развивать своё мастерство и видение в будущем, и с нетерпением ждём момента, когда она расширит свой кругозор до более достойных тем.
— Не очень-то лестный отзыв, — сказала себе Рэрити.
Следующей на очереди была новостная заметка, датированная двумя годами позднее и выдержанная явно в менее приятном тоне.
Хаос захлестнул художественную выставку
Вчера на независимой художественной выставке была арестована за неподобающее поведение провинциальная художница по имени Тула Рула. Очевидцы заявили нам, что Рула просто «обезумела» во время перепалки с местными художественными критиками и прибегла к грубой силе.
— Она просто начала кричать, — сообщил нам один из посетителей. — Кричала, что тут никто не смыслит в искусстве, что не понимает, зачем она вообще сюда приехала, когда тут всем только и нужен абстрактный академический мусор. Представляете — такое сказать, да в галерее, полной энтузиастов? Что они-то ничего не знают? Деревенщина, одним словом.
Одна из посетительниц, предположительно, подруга Рулы, была серьёзно травмирована при попытке усмирить художницу, которая затем переключила свою ненависть на неё. Несколько очевидцев заявили, что видели, как Рула избивала её и кричала, что их дружба была притворством, пока художницу не задержала охрана. Имя кобылы установить не удалось; известно лишь, что сейчас она находится в госпитале, но после полного выздоровления отправится к себе домой, в Понивилль.
Тем временем Руле выдвинуты обвинения в нарушении спокойствия и причинении вреда здоровью. Предварительные слушания по делу пройдут в окружном суде Мейнхэттена.
— Да что с тобой случилось-то? — спросила единорожка, отложив газетную статью.
— Прости, что? — подняла голову с кровати Пинки.
— О, ничего, дорогуша. Я лишь читала, что твой друг-профессор нам прислал. Знаешь, мне кажется, что Тула в молодости напала на миз Ляссе.
— Чего? — воскликнула Пинки, перекатившись на кровати, чтобы уставиться на единорожку. — У кого на неё копыто поднимется? Она же самая милая, добрая леди, что я только встречала!
— Не знаю даже. — Рэрити постучала копытом по полу, уйдя в хмурые думы. — Но… исходя из того, что мне известно, предположу, что у галереи Рулы дела были не очень и она восприняла всё близко к сердцу. Начала вымещать злость на близких, среди которых была и миз Ляссе.
— С чего ты так решила? — спросила Пинки.
— Скажем так… Кажется, я была в похожей ситуации, — мрачно ответила Рэрити и взяла последнюю статью из ежемесячного издания.
Галереи Эквестрии
№12/965
Галерея Рулы, г. Понивилль.
Финальная оценка: крайне неудовлетворительно.
Обзор проведён по запросу владелицы.
Сама малоизвестная галерея находится в Понивилле: маленькой, но чарующей деревеньке, расположившейся в тени Кантерлота. Ввиду того, что художница присылала нам в редакцию запросы на обозрение несколько лет кряду, мы предвкушали обнаружить неизвестный самородок.
К сожалению, мы ни в коем случае не можем рекомендовать ценителям искусства вносить данное место в список обязательных к посещению. Галерея представляет собой ветхое, мрачное здание с гнетущим освещением и ужасным запахом. Сама художница, пусть и заявляет, что переосмыслила свой стиль и нашла новое вдохновение, бросила свои силы на тревожное и прискорбное направление.
Нет слов, чтобы описать испытанное нами смятение при виде крайне омерзительных работ, выставленных на обозрение. Похоже, художница попыталась по-своему интерпретировать период ранней фантастической живописи, который любой образованный ценитель назовёт самым неудачным в истории искусства. С учётом сказанного, от одного только вида этих картин уже становилось дурно, но миз Рула не остановилась на достигнутом и придала этому и без того ужасному направлению поистине безвкусный и жуткий вид. Рискнём предположить, что даже ветераны военно-полевой хирургии придут в отвращение от вида данных полотен.
На вопрос, почему именно это крайне неприятное направление было ею выбрано, госпожа Рула сказала следующее:
— Не моя вина, что вам претят чувства, которые вы испытываете, глядя на мои работы. Ни один художник не сможет вас заставить что-то почувствовать. Картины лишь вытаскивают на поверхность те эмоции, которые уже у вас есть. Так что если от вида моих картин вы ощущаете, как нечто тёмное пробуждается внутри, будь то гнев, меланхолия, может, даже едва уловимое сладострастие, то это лишь потому, что оно — уже часть вас, и вы просто не хотите это признать. Мои работы словно зеркало: его же вы не порицаете за отражение.
И хотя мы терпеть не можем ступать на скользкую дорожку, которую читатель может расценить как «подрыв репутации», но было бы неправильно с нашей стороны выпустить обозрение и не упомянуть, что поведение миз Рулы в качестве владелицы галереи было просто неприемлемым. Вместо гостеприимства мы получили многочисленные оскорбления наших умственных способностей, а также подверглись унижению чести и достоинства. Имела место даже угроза физической расправы.
Пообщавшись с жителями Понивилля, мы без особого удивления узнали, что галерею в городе практически все избегают, а саму Рулу считают эксцентричной и, возможно, опасной отшельницей.
— Стоит только туда прийти, и тебе сразу скажут, что ты тупой и вообще не смыслишь в искусстве, — поделился с нами местный фермер, попросивший не раскрывать его личности. — Честно говоря, она — гнилое яблоко, и без неё городу было бы куда лучше.
Пинки с интересом выглянула из-за плеча Рэрити:
— Чё как, что пишут?
— Ну, с уверенностью можно сказать, что Тула Рула влачила неприглядное существование, — ответила кобылка, откладывая бумаги. — Но тут нет ничего, что могло бы пролить свет на произошедшее. Если бы не определённые факты, то я бы склонилась к версии, что магия тут ни при чём, просто сама Тула Рула была…
Рэрити потрясла головой.
— Что бы ни происходило, я думаю, оно использует прошлое Тулы, чтобы сбить нас со следа. Должно быть, что-то случилось ещё раньше, и Тула в это угодила.
— Но ты же сама вроде сказала, что провела расследование о прошлом ратуши и не нашла ничего странного.
— В этом-то и загвоздка, — нахмурилась единорожка и погрузилась глубже в спальный мешок. — Ну, а какое ещё может быть объяснение?
— Не знаю, — ответила Пинки и перекатилась на спину. — Мне кажется, что раньше ты была на верном пути. Все эти странные магические явления всё ещё могут быть связаны с Рулой. У земнопони же своя магия. У вас, единорогов, она такая: «Пух! Вжух! Зинь!». А у пегасов магия вся связана с погодой и облаками. А вот у земнопони…
Пинки ненадолго утихла и задумчиво посмотрела в потолок.
— Земнопони становятся частью своего дела. Думаю, что остальным не понять наше единение с плодами труда. Мы связаны с ними. Именно поэтому из нас выходят такие хорошие земледельцы, и поэтому мы так привязаны к нашим угодьям. Мы просто становимся их частью и можем чувствовать, что с ними происходит. Мои сёстры, вероятно, из любой точки Эквестрии скажут, какое из наших гранитных полей готово к жатве. Вот настолько они близки! Чем больше ты вкладываешь душу в своё дело, тем больше ты получаешь в ответ. Спустя определённое время мы начинаем подпитываться из него. Словно мы растём друг из друга, понимаешь?
Рэрити взглянула на Пинки; на лице единорожки зарождалось осознание. Кобылка вскочила и схватила с маленького письменного стола, стоявшего в углу комнаты, кусочек розовой бумаги. Затем села и левитировала к себе перо.
— Пинки, я хочу, чтобы ты повторила мне всё, что только что сказала. А затем научи меня всему, что знаешь. Думаю, всё наконец-то начало обретать смысл.
Рэрити нервно измеряла шагами периметр выставочного зала; звук её тяжёлой поступи глушил плотный ковёр. Кобылка зажгла с утра светильники, пытаясь придать помещению более уютный и привлекательный вид, и эта попытка в некоторой мере сработала. Яркий свет всех ламп подчёркивал богатые цвета и материалы украшений, а одинокие вешала, которые единорожка успела наполнить выставочными образцами, ярко сияли в углу зала. Однако была и обратная сторона — от ламп в помещении было жарко, и от этого, вкупе с нервозностью, у Рэрити постоянно проступали капельки пота.
Послышался уверенный стук в дверь. Единорожка сделала долгий, глубокий вдох, чтобы хоть как-то сгладить выброс адреналина. Лишь на секунду она замерла, чтобы вновь увериться в своём решении, а затем направилась к парадному входу. Теперь там была новая дверь в стиле «Стойло» с просветлёнными стёклами в форме ромбов.
Дверь беззвучно отворилась, и Рэрити со слабой улыбкой поприветствовала гостью:
— Здравствуй, Эпплджек.
Фермерша одарила её безэмоциональным взглядом. Лишь едва заметная морщинка между бровями выдавала подозрение.
— Получила твоё письмо, — прямо сказала земнопони. — Флаттершай уже тут?
— Нет… пока ещё нет, — созналась Рэрити и прижала ушки. — Но ещё есть немного времени, я надеюсь… Ну, в любом случае, ты не зайдёшь?
Эпплджек пожала плечами и вошла внутрь. С неудовольствием единорожка отметила, что та не удосужилась снять зимние сапоги, но решила, что сейчас не лучшее время для подобных замечаний.
— Тебе что-нибудь принести? — вместо этого предложила Рэрити.
— Нет, спасибо, — коротко ответила Эпплджек. — Ты меня позвала сказать что-то важное. Так что можешь начать прямо сейчас.
— А… да. Что ж, я надеялась поговорить с вами обеими вместе, но…
Единорожку прервал донёсшийся из-за спины едва слышный стук. Резво повернувшись, кобылка открыла дверь и улыбнулась, увидев за ней Флаттершай. Голова пегаски была низко опущена, а из-за гривы виднелся только один глаз. Улыбка Рэрити дрогнула и почти спала, когда она заметила взгляд кобылки. Там была отчётливая смесь страха и подозрения.
Усилием воли единорожка вернула бодрость духа и сказала:
— Здравствуй, Флаттершай. Большое тебе спасибо, что пришла. На самом деле… я этого не заслужила.
— Тут ты права, — заметила Эпплджек.
— Всё… всё хорошо.
Пегаска аккуратно зашла в дом и сняла свои сапожки. Не сводя гла́за с Рэрити.
— Прошу, садитесь, — пригласила единорожка, указав на антикварную кушетку. Тогда как Флаттершай села на софу, фермерша выказала всем видом лёгкое отвращение и предпочла облокотиться на изголовье, посмотрев на Рэрити настороженным и холодным взглядом.
Единорожка сделала ещё один глубокий вдох.
— Я должна перед вами извиниться, — начала она, переводя взгляд с одной пони на другую; голова её была опущена, а ушки прижаты к макушке. — Особенно перед тобой, Флаттершай. Моим словам и действиям в тот роковой день нет прощения. Ты пыталась быть доброй со мной, а я… я сорвалась на тебя. После такого я не заслуживаю твоей дружбы, я знаю. Эпплджек, всё, что ты мне сказала в тот день на рынке, было чистой правдой. А мой ответ тебе был так же непростителен.
Рэрити сглотнула и закрыла глаза.
— Я была неправа. Надеюсь только, что смогу хоть что-то сделать правильно.
— Гладко стелешь, — сказала Эпплджек. — А с Пинки что? Я слышала, она вернулась в город, так почему она не тут, с нами, а?
— С ней я уже поговорила, — объяснила Рэрити. — Мы пересеклись в тот же день, как она вернулась.
Все умолкли. Эпплджек хмыкнула и критически оглядела единорожку, словно размышляя, как ей стоит отреагировать. Но сделать она этого не успела, её опередил шёпот Флаттершай:
— Почему?
— Прости, что? — переспросила Рэрити, ощущая, как сердце забилось чаще.
Единорожка боялась, что кто-нибудь из них задаст этот самый вопрос.
— Почему ты накричала на меня в тот день? — спросила пегаска.
Её голос был почти безэмоциональным, но выдержанно ровным.
— Я не понимаю, что я сделала не так. К чему была вся эта злость?
— Ты ни в чём не виновата, дорогая, — ответила Рэрити и, закрыв глаза, опустила голову ещё ниже. — Хотела бы я, чтобы у меня было более внятное объяснение, но правда в том, что я не знаю. Мне нету прощения за те слова и действия. Могу лишь сказать, что незадолго до этого я ощущала себя подавлено, словно весь мой мир готов был обрушиться. Меня переполняла злоба, и я не знала, что мне делать или куда податься. А ещё я устала и не могла нормально соображать. И, пока ты была здесь, я…
Единорожка прервалась, не уверенная, как лучше описать воспоминания того дня.
— Я не знаю, может, я задремала или ещё чего, но мне показалось, что слышала, как ты говоришь мне, будто моя работа ничего не стоит, а я только и пытаюсь подлизаться к другим, и… ещё ты сказала, что мне надо просто смириться с этим и сдаться.
Рэрити подняла глаза на Флаттершай и увидела озадаченный и хмурый взгляд. Почти злой. Эпплджек же просто недоумевала.
— Я не знаю, что это было: сон или наваждение, но я помню очень чётко, даже сейчас. Мне сложно понять, как я даже не задумалась: зачем… зачем тебе вообще было говорить мне всё это. А затем ты вдруг оказалась рядом со мной, и я выплеснула на тебя всю свою ярость и негодование. Вина целиком лежит на мне, и я знаю, как жалко звучит это оправдание, поэтому могу лишь надеяться, что когда-нибудь ты сможешь меня простить.
Единорожка снова посмотрела на гостей и увидела, что они не сводят с неё взглядов. Однако никто из них не хотел брать слово. Рэрити закусила губу и направилась к большой коробке, стоящей на швейном столе.
— Это я и хотела вам сказать, — дрожащим голосом произнесла единорожка. — А ещё я хотела вам кое-что подарить, если вы, конечно, примете.
— Ты что, хочешь нас умаслить? — язвительно спросила фермерша.
Рэрити ощутила, как её гордость набухает от презрения, но решительно подавила это поползновение.
— Это не умасливание, — твёрдо сказала кобылка. — А жест доброй воли. Я только это умею… В этом моё призвание. В общем…
С коробкой единорожка вернулась к гостям и села на пол. Первым она достала маленький квадратный свёрток, окрашенный в тёплый оранжевый цвет, и передала его Эпплджек.
— Я подумала, что твоей сестрёнке оно понравится. У Свити такое же, но розового цвета, и она с ним практически на расстаётся, — объяснила Рэрити, нервно улыбаясь.
Фермерша взяла в копыта пледик и частично его развернула. Её словно высеченное из камня лицо чуть смягчилось, а глаза округлились.
— Ничего себе, такое мягкое. Это из чего?
— Кантерлотский кашемир, — ответила единорожка. — Я его чуть больше сделала, чтобы немного на вырост.
— Даже имя есть, — произнесла Эплджек, осторожно проведя копытом по стилизованной под верёвку вышивке, образующей слово «Эппл Блум», выведенное слегка грубым курсивом.
— Да, и вот что мне с утра в голову пришло, — добавила Рэрити, доставая из коробки несколько широких ярко-розовых лент. — Есть у меня предчувствие, что в этом сезоне в моду войдут украшения для волос у жеребят, вот я и подумала, что с бантом или двумя в гриве она будет выглядеть просто прелестно. Ещё я их слегка зачаровала, чтобы Эппл Блум не смогла их сорвать и пожевать, если ей вдруг захочется.
— Ох, Рэрити, ты б знала, с каким трудом я каждый раз Бабулю останавливаю, когда она хочет мою бедную сестрёнку нарядить, — протянула фермерша, но, неохотно улыбнувшись, приняла ленты. Однако затем она снова похолодела и серьёзно посмотрела единорожке в глаза: — Это, конечно, очень милые вещи, Рэрити, но я не уверена, что могу принять всё это.
— Эпплджек, позволь мне сначала договорить, а уже потом решишь.
Единорожка снова потянулась к коробке:
— Флаттершай… Мне не искупить свою вину перед тобой, я знаю. Это даже не первый шаг, но…
Кобылка извлекла замечательный сине-зелёный шарф с тёмно-голубыми полосками.
— Я так тебе его и не вернула после того дня. Заметила, что он был слегка потрёпан, возможно, от укусов зверьков. Я его подлатала и почистила, теперь он как новый. И…
Кобылка достала стопку сине-зелёных одеял разных размеров и положила их на пол.
— Я пошила целый набор подстилок для любых зверушек, что ты решишь принять у себя дома. Знаю, что весна уже скоро, но их хватит надолго.
Флаттершай приняла шарф и оглядела его, но не выказала никаких эмоций, кроме лёгкого недовольства. У единорожки упало сердце.
— Я… просто хотела показать, что мои извинения — не только слова, — запинаясь, сказала Рэрити. — Если… если вы откажетесь, то я пойму. Просто знайте, что мне действительно очень стыдно, и я брошу все силы на то, чтобы ничего подобного больше не повторилось, пока я живу в Понивилле.
Рэрити поднялась и сделала несколько шагов назад.
— Это… всё.
Ей казалось, что надо сказать что-нибудь ещё, но всё ощущалось либо пустым, либо вторичным. Эпплджек оглянулась на Флаттершай, неподвижно сидевшую с тех пор, как приняла шарф. Тут пегаска поднялась и подошла к Рэрити. Оба ярких бирюзовых глаза Флаттершай твёрдо смотрели на единорожку.
— Рэрити… Случившееся невыносимо меня ранило. Я была так напугана и не понимала, что происходит. Я… я вспомнила, что ты действительно разговаривала, пока я была на кухне, но ничего не расслышала из твоих слов. Я не могла понять, чего такого сделала, и ещё долго не хотела выходить из дому.
Единорожка сглотнула и отвела взгляд. Ей было нечего на это ответить.
«Если я снова останусь одна, то хотя бы с осознанием, что я пыталась всё исправить».
Тут она почувствовала, как копыто нежно поднимает ей подбородок. Взгляд пегаски излучал такую энергию, какую Рэрити никогда в нём не ощущала.
— Ты правда сожалеешь?
Единорожка кивнула, чувствуя, как слёзы обжигают уголки глаз, а горло болезненно сжалось.
Флаттершай ненадолго отвела взгляд, тяжело вздохнула и прижала единорожку к себе. Это не было крепкое объятие — скорее, вежливое, — но Рэрити обхватила ногу пегаски и прижалась к ней, словно это был спасательный круг.
— Все мы порой теряем контроль над эмоциями, — сказала Флаттершай, словно больше для себя, чем для Рэрити. — Не надо всё держать в себе. Я считаю, что именно из-за этого подобное и происходит. Хочу верить, что ты больше такого не допустишь, Рэрити.
— Обещаю, — произнесла кобылка, а затем иронично усмехнулась: — Пара хороших пони вбили мне это в голову.
— Это хорошо. — Флаттершай отстранилась и одарила Рэрити слабой, но определённо тёплой улыбкой. — Тогда я принимаю твои извинения. И спасибо за подарки, с твоей стороны это очень мило.
Пегаска накинула шарф, взяла одеяла и направилась к выходу. Открыв дверь, она обернулась и сказала:
— Ты, кстати, мне ещё должна поход в спа.
— Флаттершай, — слабо улыбнулась единорожка, — я должна тебе десять походов.
С мягким щелчком пегаска закрыла дверь и была такова. Рэрити повернулась к Эпплджек, которая снова смотрела на неё с каменным лицом. Однако маленькая складка над её переносицей исчезла, что единорожка сочла за хороший знак.
— Не понимаю только, зачем ты извиняешься передо мной, — наконец призналась фермерша. — Мне ты ничего не сделала.
— В пылу я наговорила всякого, — твёрдо ответила кобылка. — И ещё я обидела твоих друзей. За это необходимо извиниться.
— Справедливо, — кивнула Эплджек, а затем повернула голову и внимательно посмотрела на единорожку. — Не уверена, что я готова так просто обнять и забыть, как Флаттершай. По мне, так ты всё продолжаешь играть на чужих чувствах. Но раз уж Пинки и Флаттершай сделали свой выбор, то, наверное, и мне стоит дать тебе ещё один шанс.
Фермерша протянула копыто, и Рэрити с лёгкой улыбкой по нему цокнула.
— Мне этого достаточно, — сказала земнопони и направилась к выходу.
Рэрити её проводила и выпустила за порог. Покинув дом, Эпплджек развернулась и указала на одеяло с ленточками на её плече:
— Знаешь, я ведь представляю, за сколько ты могла бы такое продать и что у тебя есть проблемы с удержанием магазина на плаву. Я достаточно взрослая кобыла, чтобы по достоинству оценить этот поступок, Рэрити. Так что спасибо тебе.
— Всегда пожалуйста, Эпплджек. Береги Эппл Блум.
— За эт не переживай. Ты тоже береги свою сестрёнку, — кивнула фермерша и пошла вниз по дороге.
Когда единорожка уже было закрыла дверь, Эпплджек внезапно обернулась и спросила:
— Кстати, а чёй-то у тебя все зеркала занавешены?
— Ох, да так. Осталось ещё одно дельце сделать.
Эпплджек лишь пожала плечами и пошла восвояси. Рэрити недолго смотрела ей вслед, а затем всё же закрыла дверь. Было ясно, что фермерша всё ещё её недолюбливала и, возможно, этого уже не изменить. Рэрити пришла к выводу, что первое впечатление много значит для Эпплджек, а единорожка показала себя далеко не в лучшем свете. Однако вражда прошла, и Рэрити могла спокойно с этим жить. Касательно Флаттершай она знала, что пройдёт ещё немало времени, прежде чем их дружба вернётся в прежнее русло. Но важнее всего было то, что у неё появился на это шанс.
— Осталось ещё одно дельце сделать, — повторила Рэрити и посмотрела вглубь зала. Пока с кобылкой были Флаттершай и Эпплджек, гнетущая аура злобы и настороженности угасла до покалывающего присутствия, скрывавшегося в слабых тенях. Однако теперь она была везде. Плотная и сильная, она давила на разум Рэрити со всех сторон, словно вода. Единорожка понимала, что она ищет брешь в её обороне, намёк на эмоциональный отклик, в который эта аура могла бы влиться и разжечь её ярость. Но теперь-то Рэрити знала, за чем следить, и могла чуть дольше противиться.
Время пришло.
Единорожка поднялась на подиум и остановилась между зеркалами. Сделав глубокий, затяжной вдох, кобылка схватила каждый из трёх кусков ткани и аккуратно стянула их с зеркал.
На гладких серебряных поверхностях она увидела точное отражение комнаты. Швейный стол, кушетка, поникены, выставочные вешала — всё было на своих местах. Позади единорожки зеркала на туалетных столиках всё ещё были занавешены. На двух из них они были разбиты: одно разбила сама единорожка, а второе треснуло в ночь, когда Тула сделала свой ход.
Но кое-чего она не видела ни в одном из трёх зеркал — себя. Словно её и не было вовсе. Рэрити приблизила лицо почти вплотную к зеркальной поверхности и не должна была видеть в ней ничего, кроме своего отражения, но наблюдала лишь пустую комнату.
— Я знаю, ты всё видела, — мягко проговорила кобылка и отошла на несколько шагов от зеркала. — То… что я для них сделала. Это была настоящая я. Так я хочу использовать своё искусство.
Рэрити оглянулась на дверь, через которую её дом покинули подруги, и слегка улыбнулась.
— Думаю, раньше я не замечала этого, но теперь я поняла. Одежда и аксессуары к ней, они кажутся несерьёзными, иногда даже немного жестокими. Порой пони даже используют их, чтобы давлеть над другими. Некоторые крупные фирмы и вовсе убеждают пони, что в их одежде они станут лучше других.
Единорожка снова посмотрела на зеркала.
— Но не так я хочу использовать своё искусство. Я хочу нести пони счастье, объединять их. И даже больше, с помощью одежды можно помочь им гордо и достойно выразить свою индивидуальность. Этим я и хотела заниматься всегда. В этом я хотела помогать другим. Я хотела делать наряды, в которых пони будут чувствовать себя способными свернуть горы!
Рэрити посмотрела на свою метку.
— Суть не в том, чтобы сделать просто нечто красивое, а в том, чтобы вывести на первый план нечто значимое для каждого. Я не хочу сказать, что это цель любого искусства. Все наши деяния исходят из разных причин. Они и зарождают уникальную магию искусства. Но ты в какой-то момент потеряла причину?
Кобылка перевела грустный взгляд с одного зеркала на другое.
— Начала видеть вокруг себя только плохое и ничего хорошего. Всех от себя отпугнула. Убедила себя, что вокруг все и вся неправы. А затем вложила всю злобу и безнадёжность в свои творения. И утопила себя в этих ядовитых испарениях негативных чувств. Дальше, уж не знаю как, но тебе удалось заключить эту тьму внутри картин. И она всё ещё здесь.
Рэрити сделала маленький шаг к зеркалу.
— За годы всё это место ею пропиталось, да? Вы начали подпитываться друг от друга — ты и твои картины — и в результате этого цикла ты оказалась средь непроглядной тьмы. И мне кажется… кажется, что ты так и не смогла от неё освободиться. Даже сейчас.
Уголком глаза Рэрити заметила движение в другом углу комнаты. Из кухонного проёма сначала появилось розовое копыто, а затем показалась земнопони. Движения её были рваные и непривычные, словно она пыталась использовать для ходьбы разные мышцы, но все они болели в равной степени.
Неуклюже кобылка сзади проковыляла к единорожке. С каждым шагом Рэрити всё больше замечала, что пропорции земнопони были немного нарушены: одно плечо было чуть шире, одна нога чуть короче, словно она смотрела не неё под неправильным углом. Шёрстка розовой пони выглядела жёсткой и влажной, а разноцветная грива имела густую маслянистую рябь. Кобылка выглядела точь-в-точь как персонаж масляной картины.
Она смотрела на Рэрити сквозь отражение глазами, лишёнными какой либо глубины или блеска. Простые чёрные зрачки были окружены сухим, потрескавшимся белком. Безвкусная имитация настоящих глаз Тулы Рулы.
Земнопони ступила на подиум, и Рэрити начала бороться с инстинктивным желанием побежать и с криком разбить все эти зеркала, чтобы положить конец сюрреалистичному действу, свидетелем которого стала. Единорожка почувствовала необычный запах затхлых листьев и горьковатый, вяжущий аромат сосны. Ровно такие же запахи исходили от разбитых бутылей со скипидаром и расплющенных тюбиков с красками, которые навеки бросили в подвале.
Тула Рула робко продвигалась вперёд, пока не оказалась там, где в отражении должна была стоять Рэрити. Кобылка переборола отвращение и, не шелохнувшись, осталась стоять на месте, смотря на земнопони немигающим взглядом.
На лице Тулы была маска безмолвной беспомощности. Розовая пони подняла трясущееся копыто и в отчаянном жесте прижала его к зеркалу, словно пыталась дотянуться до единорожки. Губы земнопони не шевелились, но Рэрити отчётливо видела в каждом движении нарисованной кобылы мольбу: «Помоги мне».
Но было за этим масляным лицом и отчаянным жестом что-то ещё. Никакой краске не скрыть тьму и ненависть, что окутывали Рэрити со всех сторон.
— Нет, — сказала единорожка, грустно покачав головой. Уголки её губ опустились, а к глазам подступили слёзы. — Я не могу. Ты знаешь, что не могу. Уже слишком поздно.
Зеркальная поверхность выгнулась вперёд, словно с другой стороны на неё давил напор непостижимых чувств неимоверной силы, и только она сейчас сдерживала эту волну, готовую поглотить любого, кто окажется у неё на пути. Лицо Тулы лишь едва заметно изменилось, её глаза округлились в последней, отчаянной попытке воззвать к милости, к пощаде, к чему угодно, что позволило бы кобылке покончить с той тенью существования, на которую она себя обрекла.
Зал в зеркалах изменился. Его словно закрашивали: всё вокруг увядало, гнило и осыпалось, пока взору не предстали только пустые тёмные стены. Там, где раньше стояли поникены и выставочные вешала, находились мольберты. На многих из них стояли картины, с которых единорожку сверлили взглядами глаза. Несколько мольбертов было опрокинуто.
А у другой стены, едва заметная за розовой пони, что отчаянно наседала на прогибающееся стекло, лежала смутная, выцветшая фигура — бренное тело, застывшее в неестественном спокойствии, последние мгновения его скручивающего отчаяния и агонии были запечатлены в золотой раме зеркала.
— Послушай, — со всей возможной надеждой и мольбой во взгляде продолжила Рэрити; выражение её лица почти повторяло выражение лица розовой земнопони. — Я не знаю, сколько от Тулы Рулы осталось в… чем бы ты там ни была. Но ты можешь разорвать этот порочный круг насилия. Я могу тебе помочь это сделать, если ты позволишь мне. Здешнюю тьму может заполнить нечто совершенно иное. Прошу. Смени гнев на милость хотя бы ещё один раз. Ради неё.
В комнате воцарилась полная тишина. Две кобылы стояли неподвижно, выжидая хоть какого-нибудь действия со стороны оппонента. Они не сводили друг с друга взгляда, словно будущее целиком зависело от того, кто сделает первый шаг. Рэрити ждала, а громогласная тишина тем временем давила так, что даже дышать становилось невыносимо.
Патовая ситуация тянулась мучительно долго, пока наконец её не прервало единственное слово:
…прошу.