Неизведанная земля
Глава 11. Солнце сквозь тучи
— Хо-хо, вот так подарок! — воскликнул сотник, едва увидев сжавшегося в клубок упыря, сидящего внутри слегка светящегося аквамариновым цветом купола.
Упырь сейчас больше всего был похож на забитую дворнягу. Он жался в дальнем краю своей тесной магической тюрьмы, зло глядя на окружающих пони и грифонов и щерясь на тех, кто подходил к куполу слишком близко. Когда он только очнулся, он сразу попытался удрать, но быстро понял, что у него не получится преодолеть это странное свечение, которое отталкивало его так, будто это была твёрдая стена.
Сейчас Гринланду было его даже жалко. Он попытался покопаться в лей-линиях этой твари, пока ждал комонийцев, со слабой надеждой найти способ вернуть ему разум, однако единорогу быстро стало ясно, что ничего не получится. Даже не будучи специалистом в некромантии, он сразу понял, что эти изменения необратимы, и тот пони, которым упырь когда-то был, уже мёртв. В нём ещё оставалось что-то, напоминавшее живого разумного пони, но это было нечто неестественное, деградировавшее и искажённое до такой степени, что даже дикие животные были больше похожи на пони, чем эта тварь. И ещё он был полностью пропитан чёрной магией, она текла через всё его тело и словно заменяла ему кровь. Гринланд и не думал, что такое количество чёрной магии в принципе возможно обнаружить в живом существе. Это вызывало какое-то подсознательное отвращение, настолько сильное, что казалось, такого существа просто не должно было существовать. Однако, единорог не испытывал к нему ненависти, а чувствовал скорее жалость к тому пони, которым этот упырь когда-то был.
Кациг был совершенно не рад, когда среди ночи его разбудили и сказали, что с ним хотят поговорить гости из-за хребта и что до утра это не подождёт. Однако, едва Файндер, не менее недовольный тем, что его посреди ночи разбудил Колд Фронт, перевёл слова пегаса о происшествии, сотник тут же приободрился и, взяв отряд ратников, отправился к месту вместе с пегасом и единорогом. Гринланд тем временем создал вокруг упыря удерживающий купол. Поддерживать его достаточно долго было не самой простой задачей, особенно когда тварь несколько минут спустя пришла в себя и начала вырываться, но другого способа сдержать её до прихода княжеской рати единорог не видел. Парализующее заклинание действовало на упыря совсем не так, как должно, а оглушать его каждые несколько минут было бы не только очень выматывающим, но и неэквинным занятием.
— Он что, укусил тебя? — удивлённо и с лёгким напряжением спросил сотник, когда увидел лапу Гельмута, перевязанную окровавленным бинтом.
— Ага, цапнул, пока мы его ловили.
— И ты хорошо себя чувствуешь?
— Ну… лапа болит, но в целом хорошо, — неуверенно ответил грифон, чуя подвох.
— Странно. Обычно те, кого укусил упырь, уже через пару минут в обморок падают и больше не просыпаются.
— Может, на меня не действует, потому что я не пони? Или потому что он не хотел пить мою кровь, а просто хотел выбраться? — предположил Гельмут.
— Возможно. Но на вашем месте я бы присматривал за вашим пернатым другом повнимательнее.
— Мы это учтём, — ответил Файндер.
— Так что вы собираетесь делать с упырём? — спросил Гринланд сотника.
— Что-что, голову с плеч, да и дело с концом, — ответил Кациг.
— Прямо здесь?
— А чего тянуть? — усмехнулся сотник. — Это ж не разбойник, которого ещё судить надо. Этой тварюге приговор уж давно вынесен.
— Тогда, если мы вам здесь не нужны… я бы не хотел на это смотреть, — сказал единорог.
— Да пожалуйста, не хотите мараться — не надо, сами справимся. Только оглушите его снова, чтоб он на нас кидаться не начал.
— Конечно. Файндер, я на счёт «три» сниму барьер, а ты дай по нему парализующим заклинанием. Готов?
— Готов, — ответил тёмно-синий единорог, принимая боевую стойку.
Гринланд досчитал до трёх, и сдерживающий купол исчез. В это же мгновение в упыря, не успевшего понять, что произошло, попал фиолетовый луч магии другого единорога, и тварь снова скрючилась, шипя от боли и закрывая голову.
Князь Соповен сидел в своих покоях. Прямо перед ним стояла стойка с довольно большой золотой клеткой, в которой сидела когда-то огненно-оранжевая, а ныне лишь немного желтоватая птица. Жар-птица. Таким питомцем во всей Комонии мог похвастаться лишь один пони — сам князь.
Два года назад, когда его родной племянник Брозний пытался склонить население Копины к мятежу, был пойман и приведён к нему, князь решил не казнить кровного родственника. Кто бы что ни говорил, Соповен не был жестоким или кровожадным. Но и бросить раскаявшегося и осознавшего свою ошибку племянника в темницу он счёл неподходящим наказанием. Потому он поставил тому условие. Брозний будет прощён, если докажет свою преданность делом.
— Коль через полгода принесёшь мне живую жар-птицу в клетке, быть тебе княжеским племянником и дальше, — сказал Соповен склоняющемуся перед ним ниц молодому жеребцу. — А коли нет… ммм… так лучше бы тебе и вовсе в Комонии не показываться, не то примешь ты ту печальную судьбу, что тебе законом положена.
Он жил эти полгода как на иголках. Гарнизоны всех городов были усилены, княжеская дружина пополнилась новыми пони и прошла перевооружение, даже в деревнях стали время от времени появляться патрули ратников. Тайная палата тоже не дремала: во всём Комониграде не осталось ни одного пони, расписание дня которого не было бы ей известно. С особым тщанием она следила за городскими наместниками, двое из них даже потеряли свои посты и были заменены на более надёжных.
Однако никаких восстаний или даже волнений не происходило. Князь решил, что Брозний всё же бежал к зилантам или сгинул где-то в лесах, так как вот уже два месяца его никто не видел. Но за неделю до конца назначенного срока он появился в Комониграде. И был он запряжён в крытую повозку, единственным грузом которой оказалась стальная клетка с пылающей подобно пламени птицей, светящейся так ярко, что её клетку пришлось поместить в деревянный ящик, чтобы свет не привлекал лишнего внимания.
Как и обещал Соповен, племянник был прощён. Князь назначил его главой гарнизона Зельнина, города на юго-восточной окраине Комонии, который регулярно подвергался налётам кочевников. С тех пор Брозний исправно нёс службу и больше не давал поводов усомниться в своей верности.
Птица была дорога князю. Он дал ей имя Палия и заказал у лучшего кузнеца Комониграда золотую клетку. Жар-птица была не только самым уникальным подарком, что ему преподносили, не только символом верности его племянника. За то время, что она прожила у него, князь привык к ней и, пожалуй, даже привязался. И теперь, когда этот странный пони из далёких земель, назвавший себя дворянином Эквестрии, сказал, что князю следует выпустить свою питомицу на свободу, иначе она погибнет, эти слова неожиданно задели что-то внутри него.
Нельзя было не согласиться со словами пришельца. В первые недели Соповен даже не мог нормально уснуть от того света, что шёл от птицы. После он привык и перестал замечать её сияния; возможно, поэтому он и не заметил, как оно угасло. Поначалу Палия вела себя очень активно, постоянно билась в своей клетке и издавала громкие крики, когда к ней кто-то подходил. Теперь же она вообще редко двигалась. Конечно, возможно, она просто смирилась со своим положением, но вкупе с другими признаками это явно указывало на её увядание.
Соповен не хотел отпускать жар-птицу, но ещё меньше он хотел её смерти. Он сомневался, стоит ли вообще верить словам иноземца. Но по всему выходило, что стоит. У барона Гринланда не было причин желать князю лично или, тем более, его птице зла. Он был чародеем, а потому вполне возможно, что он разбирался в подобных вещах несравнимо лучше самого Соповена. Последним доводом стал его успех в охоте на упыря. Пусть в этом деле у пришельца был свой интерес — получить доступ к летописям, но он показал свою благосклонность и подтвердил своё мастерство как волшебника.
Князь отворил окно.
— Жар-птицы ведь не живут поодиночке, — сказал он, обращаясь к питомице. — У тебя ведь тоже есть друг, который тебя ждёт.
Действительно, однажды Соповен даже почти увидел его: когда он входил в свои покои, он успел заметить яркое пятно света, промелькнувшее где-то в окне. Это было только один раз, и тогда эта вторая жар-птица оставила на его подоконнике подпаленные следы, словно кто-то сделал несколько лёгких штрихов огненной кистью. Но больше эта птица не появлялась. То ли не хотела попасться так же, как Палия, то ли не хотела, чтобы князь знал, что у его питомицы есть друг. Как бы то ни было, Соповен не собирался его ловить или как-то наказывать Палию за то, что она видится с другом. Она была его питомицей, а не пленницей. Но птицы, видимо, воспринимали это именно как плен.
— Ну так, давай, лети к нему, — произнёс он, открывая дверцу клетки.
Палия не сразу поняла, что изменилось, но вскоре осторожно высунула голову из клетки и прыгнула на край открытого проёма.
— Давай, пока я не передумал! — более резко сказал князь.
Птица выпорхнула на подоконник открытого окна. Она обернулась на Соповена и издала недолгий свист.
— Да не меня тебе надо благодарить, а того пони с рогом, — тихо ответил князь, после чего жар-птица курлыкнула как бы на прощание, расправила крылья и улетела.
— Так ты думаешь, это он укусил Гласс? — спросил Файндер.
— Скорее всего, — ответил Гринланд. — Других объяснений всё равно нет, а это хоть что-то объясняет.
— На самом деле, оно объясняет многое, вот только нам от этого не легче. Если то, что рассказал сотник, правда, то вообще странно, что Гласс до сих пор жива. Хотя тут, наверно, получилось так же, как и с парализующим заклинанием. Упырь никогда не сталкивался с единорогами и не был приспособлен к их магическому иммунитету.
— Ну, по крайней мере, больше он никого не покусает. Кстати, как там Гласс?
— Плохо. Мы с Уайт кормим её жидкой кашей, но это всё, что мы можем. А ей при этом лучше не становится.
— Понятно, — ответил Гринланд. — Мы на вторую ночь охоты встретили одного странного пони, торговца. Я сейчас хочу пойти на рынок, поискать его, задать несколько вопросов. Пойдёшь со мной?
Файндер глянул на Ридинг Гласс, спокойно лежащую на своей лавке. Она размеренно дышала, её лицо выражало печальное безразличие, и могло показаться, что она просто прилегла отдохнуть на пару часов.
— Давай сходим на рынок, — согласился он. — Гласс, вроде бы, пока успокоилась, проблем с ней быть не должно. Только предупрежу Уайт, чтобы она присмотрела за ней. Мне и самому надо бы развеяться.
Вскоре два единорога пришли на рыночную площадь. Сейчас был вечер, однако рынок был довольно оживлён.
— Он говорил, что привёз горшки, — сказал Гринланд.
— Горшки, горшки… кажется, вон там что-то похожее, — произнёс Файндер, осмотревшись.
В той стороне, куда он указал, действительно были прилавки с гончарными изделиями, от тарелок до кувшинов. Когда пони подошли туда, Гринланд попытался найти Брана, но так его и не увидел. Тогда он подошёл к одному из торговцев.
— Здравствуй, добрый пони, — поздоровался барон. — Скажи, есть здесь торговец по имени Бран? Он должен был вчера прийти из Копины с глиняными горшками.
— Здравствуй, чужеземец, — улыбнулся торговец. — Вот уж не знаю, я по именам со всеми здесь не знаком. Но, кажется, приходил вчера один пони с горшками, странный такой, в накидке серой, не молодой, не старый. Посидел полдня, продал несколько горшков, да и ушёл, куда — не знаю.
Гринланд хмыкнул. Не только из-за действительно странного появления и исчезновения торговца, но и от некоторого удивления тем, что тот пони, с которым единорог сейчас разговаривал, кажется, уже знал его или, по крайней мере, догадывался, с кем говорит.
— Я смотрю, про нас здесь уже каждая собака знает, — тихо проговорил Файндер, тоже отметивший это.
— Ха-ха, что правда, то правда, — усмехнулся торговец.
Единороги походили по рынку ещё, спрашивая о Бране других торговцев, но те либо вообще не обратили внимания на странного коллегу, из-за чего не могли ответить ничего конкретного, либо отвечали точно так же, как первый.
— Ну в самом деле, он что, пришёл в Комониград, только чтобы продать пару горшков? — недоумевал Гринланд.
— Может, он просто шёл куда-то ещё, а в Комониграде остановился, просто чтобы передохнуть? — предположил Файндер.
— Куда он мог идти? Насколько я понял, здесь столица является основным торговым узлом, и это сюда везут большинство товаров, и уже здесь купцы скупают их и везут в другие города.
— Если так, то… действительно, странно получается, — согласился виконт.
Когда единороги вернулись, Гринланд собрал команду, чтобы решить, что делать дальше.
— Я думаю, князь уже в курсе нашего успеха с упырём, — сказал он. — Мы с ним ещё не говорили, но это формальность. Сейчас я хочу знать, кто желает пойти со мной в архив. Я не знаю, насколько долго нам позволят там находиться, но постараюсь выпросить у князя хотя бы несколько дней.
— Так читать же по-местному всё равно только вы вдвоём можете, — заметил Гельмут, глядя на двух единорогов.
— Я от Гласс не отойду, — заявил Файндер.
— Я понимаю, — ответил Гринланд обоим сразу. — Но даже если только я буду в состоянии читать, что там написано, всё равно другим работа найдётся. Например, записывать заметки и конспекты летописей или даже копировать их. Для этого ведь необязательно понимать, что означают эти закорючки.
— Я могу пойти, — вызвался Колд Фронт.
— И я, — сказал Арн.
— Хорошо. Кто-нибудь ещё?
— Гринланд, ты не думаешь, что сначала стоит поговорить с князем? — спросил старший грифон. — Вдруг он только тебя одного пустит?
— Возможно, — согласился единорог. — Но среди нас лучше решить всё сейчас, чтобы потом было проще действовать по обстоятельствам.
Были уже сумерки, и группа сидела в комнате Ридинг Гласс при свете двух лучин. Поэтому, когда в комнате вдруг стало светло, это заметили все. Сидевший спиной к окну Гринланд не сразу понял, в чём дело, но округлившиеся глаза остальных пони и грифонов, смотрящие куда-то ему за спину, ясно говорили, что произошло что-то совсем выходящее из ряда вон. Он медленно обернулся.
— Эээ… — только и смог произнести он.
Огненно-жёлтая, ярко сияющая в вечерних сумерках птица размером с крупного ворона издала короткий свист, слегка раскрыла крылья и перепрыгнула с подоконника прямо на грудь лежащей без сознания Ридинг Гласс, не сделав ни одного взмаха. Единорог был так поражён её появлением, что не заметил второй, не сияющей птицы, всё ещё сидящей на подоконнике. Та издала такой же свист, привлекая его внимание.
— Это… — проговорила Уайт Клематис.
— Это княжеский феникс, — ответил Гельмут, оправившийся от удивления быстрее командира. — Тот, на подоконнике. Только что он здесь делает?
Когда он это сказал, Гринланд действительно узнал во второй птице Палию, питомца князя Соповена, которую он видел на аудиенции.
— Неужели он всё же отпустил её, как я советовал? — предположил барон. — Не думал, что он воспримет мои слова всерьёз. И, кажется, она привела друга.
— Что он делает? — спросила Уайт, указывая на первую птицу.
Первый феникс, устроившись на груди лежащей без чувств единорожки, припал головой к её шее и, кажется, стал светиться ещё ярче. Ридинг Гласс, до того лежавшая спокойно, начала часто дышать, слабо постанывать, подёргиваться всем телом, будто в попытке повернуться на бок, у неё проступил пот. Файндер попытался прогнать птицу, но та и не думала улетать. Когда он взял её телекинезом и попытался убрать с груди единорожки, птица издала громкий свист, полный мольбы.
— Оставь его, — произнёс Гринланд. — Кажется, он знает, что делает.
Тёмно-синий единорог выразительно посмотрел на командира, но отпустил птицу.
После нескольких минут молчаливого наблюдения за неожиданными гостями Уайт Клематис произнесла:
— Я, конечно, не специалист в орнитологии, но мне кажется, это не эквестрийский феникс.
— То есть? — не понял Гринланд.
— В Эквестрии известен только один вид фениксов, Phoenix immortalis, или феникс бессмертный. Но у него узкое и вытянутое тело и перья, а цвет не жёлтый, а красный. У этого тело и перья более короткие и широкие. Так что, я думаю, мы нашли новый вид фениксов. И мне кажется, будет справедливо, если название ему даст Гринланд.
Единорог задумался, глядя на лежащую на груди голубой единорожки и приоткрывшую крылья птицу.
— Как насчёт «феникс сияющий»? — наконец, предложил он.
— Phoenix luminosus. Прекрасно ему подходит, — согласилась земнопони, начиная зарисовывать птицу в своих заметках.
Четверть часа спустя Ридинг Гласс начала успокаиваться. К этому моменту команда уже разошлась по своим комнатам, только Твайлайт Файндер и Уайт Клематис остались у единорожки. Виконту даже показалось, что на её лице появилась слабая улыбка; впрочем, это могло быть просто игрой теней от лежащего на её груди феникса. Второй феникс, который, как оказалось, всё же слегка, совсем незаметно, но светился, и которого Гельмут назвал княжеским питомцем, продолжал сидеть на подоконнике.