Из чего сотканы сны ^{перевод завершен}

То, что грядёт

— Расскажи, что снится моей дочери?

Кейденс задала этот странный вопрос мне сегодня днём, когда мы остались с ней и Флурри Харт наедине в детской Кристального Замка. Она нежно гладит гриву кобылки; некогда яркое мамино лицо осунулось и одним своим видом проявляло истощение после потерянных бессонных дней. Но её улыбка не потускнела, нет, она сияла – как сияла и сама Кейденс – тем задором молодой кобылы, проявляющимся в любви к семье. Я видела то же лицо у многих матерей, что обращались с таким вопросом.

Если это звучит, как нечто обыденное, прошу поверить, так оно и есть; подобное случается действительно очень часто. Молодые мамочки находят меня в замке или, в редких случаях, во время прогулок по Кантерлоту. Несмотря на попытки восстановить имидж, они подходят ко мне со страхом, с осторожностью, с отговорами мужей или любовников за спиной. Впрочем, как бы они смелы ни были, им часто требуется несколько попыток, чтобы правильно донести мысль. Они прижимают детей к груди и бокам, набираются храбрости и спрашивают, что же наполняет сны их кобылок и жеребят?

Все эти пони хотят – нет, даже требуют – одного и того же ответа. Правда в том, что я не могу сказать, из чего состоят сны жеребят, и я так и не научилась их изучать. Кобылам и жеребцам во снах воплощаются желания, потребности, вожделения и страхи. А младенцы? Им снятся произвольные формы, цвета и звуки. Их разум подобен чистому холсту, не запятнанному окружающим миром, и у них нет какого-либо контекста, воспоминаний, чтобы созерцать нечто сложнее того, что недавно воспринимали их органы чувств. Пусть младенцы и незамысловаты, но их сны не менее сложны, чем у взрослых пони. Но этим снам не нужна я.

Конечно, услышать подобное не захотела бы ни одна мать. Все они хотят услышать одно. Что их жеребёнку снится улыбка матери. А потому я говорю то, что они мечтают услышать, а затем те уходят восвояси, довольные ложью.

Племянница моей сестры в этом плане не отличается от других. Вопреки опасениям при первой встрече, я полюбила этого искреннего молодого аликорна. Она хорошо переносит тяжесть короны и наслаждается обожанием подданных. Я нахожу это достойным восхищения и даже в чём-то завидую. Однако, говоря между нами, она проста. Предсказуема. Это ни в коем случае не критика; я не называю её глупой и не сравниваю с ребёнком. Просто между нами лежит большая пропасть. И пусть она принцесса любви, а я – ночи, я прекрасно понимаю её, но она никогда не сможет понять меня.

Поэтому, когда Кейденс меня спрашивает, что снится её дочери, я знаю, чего она ждёт. Ничем этот момент не отличается от тех моментов, когда мне задавали подобный вопрос раньше.

За исключением того, что в этот раз лгать мне не придётся.

Я никогда не говорила об этом с пони. Ни с Кейденс, ни даже с сестрой. Однажды, по случаю её дня рождения, в тот редкий момент, когда она была неподвижной достаточно долго, чтобы заснуть, я пробралась внутрь её снов. Это была скука и любопытство, скорее простая прихоть, и я решила её удовлетворить. Ведь это – первый аликорн, родившийся естественным путем! Не помню, чего я ожидала; только то, что хотела увидеть нечто большее, чем абстрактные банальности, которыми наполнены сны всех маленьких жеребят.

Действительно, Флурри Харт снилось большее, чем простые формы, цвета и звуки.

В то холодное утро, глубоко в сердце Кристальной Империи, Флурри снился ледяной ветер, далёкие ветхие руины, бесконечный пепел, песок и соль, простирающиеся до краёв горизонта. Шестиконечная звезда и пылающее солнце тускнели в бледном сиянии хилого полумесяца.

По всему ужасному ландшафту мне видны руины прекрасной Эквестрии: разросшиеся, разваленные города; ветхие и гниющие деревушки. Покосившиеся небоскрёбы Мэйнхеттена и разрушенные соломенные крыши Понивилля. Грязные золотые шпили Кантерлота пробивали бесконечные облака, где-то вдали лежали руины Лас-Пегаса. Разрушающиеся стены форта Эпплузы окружены выгоревшими деревьями, а замок, который мы с сестрой когда-то называли домом, многократно пробивали железнодорожные пути, будто грубые швы сумасшедшего хирурга.

Среди бессистемной сцены ужаса меня привлекла сверкающая кристальная башня, будто освещаемая фонарём. На балконе сидела Флурри Харт, куда более взрослая и поразительно красивая. У её копыт лежал скелет. Сальный, гнилой мешок хрупкой розовой кожи и шерсти, натянутый на острые кости и облачённый в ржавые регалии. На нём сидели мухи, много мух, и вечный оскал гнилых зубов украшал его лицо.

Лицо Флурри было лишено всяких эмоций, когда она гладила остатки пурпурной гривы и смотрела на руины Эквестрии.

— Тётушка Луна?

Мягкие слова Кэйденс вырвали меня из пучины воспоминаний. Она всё ещё ждёт ответа.

— Ей снится улыбка матери.

Розовая принцесса мягко улыбается. Зубы у неё были жемчужно-белые. Меня охватывает дрожь.

Я окутала себя крыльями, чтобы согреться.

Я смотрю в сторону от племянницы моей сестры, на её дитя. Это дремлющее чудо, жующее ткань плюшевой улитки, наполняет мир грёз снами о разрушенной Эквестрии. Мне интересно, откуда у неё появилось подобное видение, и что она может скрывать ещё.

Я проклинаю себя за любопытство, которое заставило меня посетить её сны. И в то же время я думаю, хватит ли у меня смелости заглянуть туда снова.