Venenum Iocus
36. Чувствуя синеву
Странное чувство меланхолии не оставило Тарниша, когда он вместе с Мод продолжил путь. Эта поездка хотя и обещала быть короткой на бумаге, казалась длиннее, намного длиннее. У Мод была повозка, это был ее груз, ее ноша, и теперь Тарниш тоже чувствовал себя обремененным. Сфера и щит, хотя и легкие до невозможности, тоже казались тяжелыми. Сферу он держал в седельных сумках, а щит — на спине, пристегнутым к снаряжению, как будто ему там самое место.
Когда он шел, то держал в копыте свое волшебное зеркало, позволяя ему подзарядиться на солнце. Он прокручивал в голове то, что должен был сказать, то, что хотел бы сказать, он репетировал это уже тысячу раз, но знал, что когда придет время, он будет спотыкаться на словах, и то, что выйдет, будет совсем не похоже на то, что он обдумал в голове. Устало вздохнув, он открыл рот, готовый вызвать Твайлайт по зеркалу, но то, что прозвучало вместо этого, удивило его.
— Пинни Лейн? — Последовала пауза. — Мама, ты там?
Через мгновение голос в зеркале ответил:
— Тарниш? Я чищу зубы.
— Прости, мама… я… просто хотел услышать твой голос. — Когда он заговорил, то услышал плевок.
— У тебя какой-то кризис? Тяжелый момент?
Это обеспокоило его, но ему пришлось сделать паузу и обдумать свой ответ. Он должен был решить, насколько честен он будет с матерью. Каждая секунда казалась ему длинной, и он понимал, что чем дольше он будет отвечать, тем больше шансов у матери понять, что что-то не так.
— Дела были не очень. Мне пришлось вступить в схватку с алмазными собаками, чтобы спасти попавшую в беду пони. Но в остальном, в основном, все в порядке. — Он задумался над своими словами. В основном все было хорошо. Так оно и было. Солнце светило, фляга была полна, амулет был бледного приятного голубого оттенка, а он чувствовал себя подавленным, потому что происходило что-то непонятное.
— О дорогой, ты в порядке? — Голос Пинни звучал немного плаксиво от беспокойства.
— Я в порядке, — ответил Тарниш, — я ушел без единой царапины. — По какой-то причине, услышав свои слова, Тарниш почувствовал себя лучше. Он ушел без единой царапины. За это можно было сказать спасибо. Он мог закончить так же, как Трикси. Все могло пойти не так, как хотелось бы.
— Ты им показал? — спросила Пинни.
— Конечно. Они даже не ожидали такого поворота событий. Лаймстоун ударила нескольких лопатой по лицу.
— Это моя девочка… Я знала, что не зря обожаю Лаймстоун.
Услышав эти слова, он воспрянул духом. На морде Тарниша расплылась неохотная улыбка, и в его шаге появилась прежняя прыть. Тяжесть ушла, как птица, взмахнувшая крыльями, чтобы взлететь в идеальное голубое небо в прекрасный солнечный день. Тучи расступились, и он почувствовал солнечный свет.
— Спасибо, мама. Думаю, мне просто необходимо было услышать твой голос.
— Ты выглядишь немного лучше. Тарниш, мне пора идти. Я чистила зубы, потому что мне нужно было уходить. С тобой все будет в порядке?
— Да, я думаю, что да, мама. Ты иди и делай все, что тебе нужно.
— Люблю тебя, пока!
Зеркало замолчало, и Тарниш понял, что Мод смотрит на него. Он искренне улыбнулся ей, сверкнув зубами, и опустился на землю рядом с ней. Мод продолжала смотреть на него, и его ухмылка стала немного виноватой.
— Ты собираешься рассказать Твайлайт? — спросила Мод.
Ответ, вырвавшийся у Тарниша, удивил его самого:
— Нет.
— Нет?
— Неа.
— Нет.
— Да. Нет. — Он услышал, как Мод вздохнула, и решил объясниться. — Как только я разберусь со своей головой, я это сделаю. Но сейчас? Я просто хочу дать своим мыслям успокоиться. Твайлайт нужно рассказать, я думаю, но позже.
— Разумно, — ответила Мод. — Если мы будем двигаться в том же темпе, то скоро будем на месте.
— Скоро? — Тарниш моргнул. — Как скоро?
— Я не ожидала, что эта повозка окажется такой легкой, и ее будет так легко тянуть. Еще два дня, если погода останется подходящей для путешествия и не возникнет новых проблем. Как только мы доберемся туда, мы разобьем базовый лагерь, а затем начнем работать. Нам предстоит многое сделать до наступления холодов. Ожидаю несколько недель тяжелой работы.
— Я не против тяжелой работы.
— Я знаю. — Мод повернула голову и посмотрела вперед. — Ты это доказал.
— Что мне сказать Твайлайт? — спросил Тарниш. — Я имею в виду… я не могу вспомнить всего сразу. И ты была права. Какие бы ни были доказательства, они в лучшем случае отрывочны. К тому же, я не могу знать, раскроет ли сфера свои секреты снова, или скажет ли она одно и то же дважды. Я ничего об этом не знаю.
В ответ Мод ничего не сказала. Тарниш воспринял это как знак того, что она думает, размышляет, прикидывает в уме. Он поправил шлем и перевесил флягу так, чтобы ремешок не врезался в шею. Он встряхнул щит на спине, чтобы тот встал на место, вильнул бедрами, чтобы седельные сумки заняли удобное положение, а затем перешел на широкий шаг, который давался ему почти без усилий.
Он спрятал зеркало в седельную сумку, зная, что там оно будет в безопасности. По какой-то причине хрупкие предметы в его седельных сумках никогда не подвергались опасности. Он достал голубую сферу и подержал ее перед собой. Настроение у него было гораздо лучше, и магия, казалось, текла лучше. В таком состоянии магия давалась легче.
Возможно, в этом и заключалась проблема Трикси. Она хотела быть великой и могущественной, но когда она была в подавленном состоянии, в депрессии, в состоянии отчуждения, все эти вещи затрудняли магию. Возможно, если бы она не была такой злюкой, магия давалась бы ей легче.
Подняв сферу почти до самого носа, Тарниш заглянул в ее светящиеся, клубящиеся глубины. Сначала там ничего не было, но когда он заглянул внутрь, шар стал похож на снежный шар, наполненный мутной водой. Он начал замечать детали. В глубине двигались крошечные фигурки. Он увидел… что-то… Может быть, силуэт города? Замка?
Он моргнул, пытаясь прояснить зрение. Мир вокруг него исказился, стал длинным и странным. Деревья по сторонам дороги тянулись от него, все тянулось, дорога стала тонкой лентой. Чем больше он пытался сосредоточиться на том, что видел в шаре, тем труднее это было сделать, и тем сильнее искажался мир вокруг.
Это было, пожалуй, самое единорожье занятие в жизни Тарниша. Он никогда не любил учиться, не учился в магической академии, не проводил долгие часы, уткнувшись носом в томики Стар Свишера Козлобородого или как там его звали, но сейчас он боролся за контроль над могущественным артефактом, который не поддавался его пониманию.
Ему и в голову не приходило, что он может быть в опасности или что сфера может сопротивляться.
В мгновение ока дорога вокруг него исчезла, и Тарниш оказался в другом месте. Мод больше не было. Сферы не было. Солнца не было. Над ним было ночное небо, и звезды казались… тусклыми. Он не мог разглядеть луну.
По обе стороны от себя он видел белые стены, сложенные из какого-то блестящего, почти светящегося камня. Под его копытами лежала брусчатка, большая, квадратная, разного цвета, которую трудно было разглядеть в темноте.
Оставшись один, Тарниш не знал, что делать. Он посмотрел вперед, потом назад и увидел, что улица, на которой он стоял, пуста. Впереди он увидел дверной проем в белой сверкающей стене. На уровне улицы окон не было, но над ним виднелись витиеватые стеклянные витражи. Что-то в них показалось ему знакомым, но он не мог сказать, что именно.
Он направился к двери. Она была странной, сделанной из какого-то незнакомого металла. Не было ни ручки, ни рычага, ничего. Снаружи дверь была гладкой и без особенностей. Когда он дотронулся до нее, она распахнулась внутрь. На Тарниша повеяло самыми восхитительными ароматами, и он почувствовал, что у него пересохло во рту.
Не в силах сдержаться, он шагнул внутрь.
Он оказался в небольшой прихожей, на полу стояла щетка для чистки копыт от грязи. Здесь же были крючки для плащей. Он огляделся. В комнате было довольно пусто. Стены были из голого белого камня.
Пройдя в следующую комнату, Тарниш обнаружил кухню. Это должна была быть кухня. Здесь были горшки для приготовления пищи, очаг, с потолка свисали сушеные травы, а на стенах в сетках висели корнеплоды. Здесь готовили что-то вкусное.
В другом конце комнаты находился дверной проем, по форме напоминающий песочные часы. Он прошел вперед и оказался в теплой, уютной комнате, в центре которой стоял низкий круглый стол, обложенный подушками. Под потолком висел светильник, в котором горело масло. Горели свечи. На столе стояли пустые миски. Кто-то только что поел. Он пошел дальше, направляясь в следующую комнату, обращая внимание на то, что в этой комнате есть лестница, ведущая на следующий этаж.
В соседней комнате раздавались голоса.
На подушках лежал крупный кентавр с синей шкурой, вокруг него кучей лежали маленькие пони. В руках он держал книгу. Он представлял собой удивительное зрелище, и хотя он был весьма интересен, пони вокруг него были гораздо интереснее.
Нет, не пони, а жеребята. Здесь было несколько земных пони, пара пегасов, пара единорогов и один аликорн. Тарниш глубоко вздохнул. Аликорн была маленькой, даже крошечной, кобылкой, и ее шкура была красивого перламутрового бледно-зеленого оттенка. Ее грива, ярко-розовая, была вьющейся и рассыпалась вокруг ушей. Она была так очаровательна, что это было почти больно.
Оглядевшись вокруг, Тарниш сделал несколько предположений. Кентавр любил этих жеребят. Это было очевидно. На стене висели их портреты. Портреты поменьше были вставлены в рамки и стояли на полке. Казалось, что фотоаппараты еще не изобрели. Эта комната была библиотекой, и она была заполнена книгами. И изображениями жеребят, находящихся на попечении кентавра.
Он читал им сказку. Как он ни старался, он не мог разобрать слов. Это была неразборчивая речь. Чем сильнее он старался вслушаться, тем больше искажались слова. Он сдался и сосредоточился на зрительных деталях. Кентавр перевернул страницу, и одна из маленьких земных пони зевнула. Она была ухоженной, немного пухленькой, ее шкурка была гладкой и блестящей, кто-то долго ее расчесывал. Было видно, что ее любят.
Заметив что-то в углу зрения, Тарниш повернулся и увидел, что рядом с ним стоит кентавр с синей шкурой и смотрит на себя и на кучу жеребят. Тарниш в замешательстве моргнул — он действительно видел двойника. Кентавр посмотрел на него, сделал жест рукой и вышел из комнаты.
Тарниш последовал за ним. Кентавр прошел через столовую, вернулся на кухню и вышел через странную, без единого признака дверь. Сгорая от любопытства, Тарниш последовал за ним и снова оказался на улице.
Он попытался заговорить, но слова не шли с языка. Он не мог здесь общаться, не мог взаимодействовать. Он поспешил за кентавром, который двигался с огромной скоростью. Он был крупным, сильным и, если верить тому, что видел Тарниш, нежным и любящим отцом.
Кентавр свернул за угол, и Тарниш последовал за ним, теперь уже почти галопом, чтобы не отстать. Улицы были пусты, необитаемы, здесь не было никакой жизни, кроме кентавра и его жеребят, которые были в безопасности в доме, где побывал Тарниш. Он шел следом, твердо решив не отставать.
Внутри башня была гораздо больше, чем снаружи. Снаружи она казалась тонкой и была покрыта луковичным куполом. Внутри же она была почти как дворец. Тарниш оказался в комнате, в центре которой стояла огромная оррея[1], вычислявшая различные астрономические координаты. В комнате пахло ядовитой шуткой.
Кентавр стоял возле стола и указывал на что-то огромной синей рукой, на которой был один гигантский палец. Тарниш увидел, что это была голубая сфера. На столе, вокруг него, лежали высушенные лепестки, тычинки и стебли ядовитой шутки. Рядом со столом стоял большой стеклянный чан, и Тарниш, сам не зная откуда, догадался, что он наполнен дистиллированной эссенцией ядовитой шутки. Он шагнул ближе, вбирая в себя все это, пытаясь понять, что он видит.
— Все время было океаном, который я пытался пересечь, — сказал кентавр Тарнишу. Его голос звучал издалека, отдаленно и слабо, и Тарниш с трудом расслышал его.
Как он ни старался, Тарниш не мог ответить.
— Переход через океан — опасное предприятие… Море — странная, непостоянная госпожа. Я разбился о скалы реальности. Все, что от меня осталось, — эта сфера. Это все, что я есть, все, чем я был, это мои воспоминания, это все, чем я надеялся стать.
Хотя Тарниш не мог говорить, он мог кивать, и делал это в знак того, что слушает.
— Все пошло не так, как планировалось. Я не знаю, что пошло не так. Я не помню.
Тарниш снова кивнул.
— Магия очень похожа на воду. Она может быть полна примесей. Испорченной. Она может быть отравленной. Она может стать горькой, негодной. Она может быть грязной. У меня была теория. Вся моя жизнь была посвящена изучению проклятой шутки. Я увидел, что она фильтрует магию, удаляет примеси. Думаю, ты уже знаешь об этом. У меня была идея.
Подойдя ближе, Тарниш начал изучать содержимое стола, но при этом поглядывал на кентавра, чтобы показать, что он внимателен. Он увидел, что из чана, наполненного дистиллированной эссенцией ядовитой шутки, на сферу капает прозрачная ароматно пахнущая жидкость, которая, казалось, впитывается в странное стекло, словно в губку.
— Я стремился создать самую чистую форму магии, на которую был способен. Я пытался создать фильтр, а затем дистиллировать магию. Другие считали меня сумасшедшим… безумцем. Но я верил, что смогу достичь магической чистоты. У нас были мерзкие враги… сама магия была загрязнена, отравлена, она стала нечистой. Это привело к ужасным последствиям. Те, кто был наиболее связан с магией, страдали самым ужасным образом.
Подняв голову, Тарниш подумал о единорогах и их связи с магией. Затем, спустя мгновение, он подумал об аликорнах. Он слышал, что единороги передают магию, а аликорны сами являются магией. Однако он не знал, так ли это на самом деле.
— У меня были такие планы. Хорошие планы. Я бы нашел лекарство от испорченной магии. Я бы нашел способ удалить нечистоты. А потом бы я пересек океаны времени, спроецировав себя вперед, и вернулся бы аликорном, связанным и опутанным самой магией, и я подумал, что если не смогу остановить надвигающуюся катастрофу, то хотя бы смогу ликвидировать ее последствия.
Тарниш моргнул.
— Но никогда ничего не идет по плану. Не с этой штукой. — Кентавр указал на ядовитую шутку на столе. — Полагаю, ты и сам все знаешь. Твое существование было неизбежно. Природа склонна исправлять себя, если ей дать достаточно времени.
Так много вопросов. У Тарниша было так много вопросов. Его мучило, что он не может говорить. Он уставился на кентавра, пытаясь как-то спроецировать свои мысли, пытаясь достучаться до него своим разумом.
— Тебе не хватает мастерства, и твоя магия слаба, но я полагаю, что тебе придется это сделать. В тебе есть какая-то странная магия, которую я не могу определить. Что-то, что не исходит из источника. Что-то… хаотичное. Но, полагаю, от живого воплощения ядовитой шутки можно ожидать и не такого. У природы ужасное чувство юмора. Она закончила то, что не смог закончить я.
Навострив уши, Тарниш ждал, все еще пытаясь спроецировать свои мысли.
Кентавр подался вперед и поднял одну большую синюю руку. Тарниш в страхе попытался отступить, но его удержала невидимая сила. Вокруг рогов кентавра, похожих на лосиные, появилось голубое свечение.
— Я знал, что мои воспоминания не переживут пересечения океана времени, — сказал кентавр, — поэтому я вложил все в эту сферу, чтобы в нужный момент она была отдана мне. Эта цель была одной из многих. Подобных планов. Такие хорошо продуманные планы. И все напрасно.
Протянув руку вперед, кентавр нежно прикоснулся к шее Тарниша. Страх покинул Тарниша, и он почувствовал, как по его телу разливается успокаивающее тепло. Это было приятно. Он вспомнил, как кентавр читал своим жеребятам, и удивился, как он мог подумать, что кентавр сделает ему что-то плохое.
Он снова был жеребенком, по крайней мере, ему так казалось. Он чувствовал себя в безопасности, защищенным, обогретым, счастливым. Он закрыл глаза, опираясь на руку, прижатую к его шее. Под закрытыми веками заплясали голубые огоньки, а в корне рога появилось лучистое тепло.
— Подойди ко мне, малыш, и позволь рассказать тебе сказку…
Яркий солнечный свет ослепил глаза Тарниша. Его фляга шлепала по его груди, пока он шел. Он посмотрел на то самое дерево, которое только что видел перед тем, как ускользнуть в сферу. Казалось, прошли считанные секунды.
Это было похоже на сон. Воспоминания о том, что он видел и пережил в сфере, были туманными, трудно запоминающимися, и он очень старался их вспомнить. Самым ярким было воспоминание о том, как кентавр читал сказку своим жеребятам, сбившимся в кучу.
Все остальное терялось в голубизне.