Непоколебимая решимость

14. Сука осмелилась поднять голову

Под покровом предрассветной мглы Шедо и Конифер бежали из города Расти Рейл. Хотя это было замечательное место, здесь нельзя было оставаться. Они направились на запад, по крайней мере, как можно дальше: на севере — болото Фрогги Боттом, на юге — Додж-Сити-Джанкшн. Здесь была узкая полоска прерии, которая на севере переходила в болото, а на юге — в пустыню. Здесь постоянно встречались кактусы, некоторые из которых были весьма опасны.

Среди болот протекала река, которая, несомненно, брала свое начало в болоте Фрогги Боттом. В какой-то момент река могла быть широкой и полноводной, но лето выдалось жарким и засушливым, и теперь она представляла собой мелкий ручеек. Если не считать кактусов, участок прерии был идеальным местом для прогулок — он был ровным и широким.

То и дело попадались предупреждающие знаки, которые Шедо не могла прочитать, а Конифер мог. Здесь были старые шахты, опаловые, и они оставляли в земле зияющие дыры, в которые глупые и неосторожные могли провалиться, если не были внимательны. Шедо знала, что эти дыры есть, даже не видя их, потому что ее копательные когти предупреждали об этом телеграфным трезвоном, когда она приближалась. Чтобы провалиться в дыру, нужна была глупая, бестолковая собака, но Шедо знала, что это возможно.

Бывают глупые, бестолковые собаки.

День оказался гораздо прохладнее, чем предполагали спутники. Ночи с каждым днем становились все холоднее, и лето явно подходило к концу. Шедо находила прохладную температуру приятной, так как задыхалась гораздо меньше. Во время прогулки она не спускала глаз с затаившейся вдалеке стаи трескучих шакалов.

— Где твой дом? — спросила Шедо, чтобы разбавить монотонность похода на запад.

— Наверное, в Зебрабве, — ответил Конифер. — Никогда там не был, кажется. Так что, думаю, если говорить о доме, то одно место ничем не хуже другого. — Зебра легкой рысью приблизилась к Шедо, не обращая внимания на стаю хищников вдалеке. Он был нагружен снаряжением, седельными сумками и прочим, но для жеребенка его возраста держал хороший темп.

Трескучие шакалы были не одни, и Шедо заметила стаю шакалоп, хотя и не могла сказать, были ли они вампирами. Она плавно перешла от ходьбы на четвереньках к вертикальной, так как, будучи выше, она могла лучше видеть. Она поправила Лайми, чтобы он был готов к бою, но готовность ничуть не уменьшила ее напряжения. Меч молчал, и так было с тех пор, как она покинула Расти Рейл. Казалось, в действиях Лайми не было ни закономерности, ни смысла.

— Все становится захватывающим, не так ли? — спросил Конифер, с тревогой оглядываясь по сторонам.

— Возможно. — Шедо сжала когти и задумалась о вполне реальной возможности насилия. У нее были только рассказы, а опыта борьбы с опасностями на собственных лапах было очень мало. Похоже, что вертикальное положение помогло, так как надвигавшиеся на них существа немного отступили, хотя Шедо и не знала, почему.

— Надеюсь, все будет не слишком захватывающе, — заметил Конифер.  — Остерегайся очень общественных унитазов.

Прерия потемнела, и одна за другой над головой начали мерцать звезды — крошечные, далекие точки света, застывшие в фиолетово-синей пелене ночного неба. Неподалеку от зияющей дыры, служившей входом в старую опаловую шахту, горел костер — островок света и тепла, который существовал, чтобы отодвинуть тьму.

При свете костра и остатках дневного света, пробивавшихся сквозь сгущающиеся сумерки, полоски Конифера казались искаженными, почти нереальными, и это придавало ему почти призрачное качество — скорее призрака, чем зебры. Шедо тоже стала аморфной в угасающем свете, ее серые очертания разрывались, и она казалась скорее надвигающейся тенью, чем существом из плоти и крови. Сплошной черный оттенок был ужасающим камуфляжем в ночи — и Шедо, и Конифер обладали идеальной окраской, чтобы прятаться в тени.

— Почему мы так спешили уйти, Шедо? — Свет костра отразился в глазах Конифера, и в радужной оболочке появились мерцающие очертания пламени. — Эти пони были милыми. Самое меньшее, что мы могли сделать, это остаться на некоторое время. Мы могли бы сделать больше, чтобы помочь им.

Шедо хмыкнула и ткнула в огонь длинной палкой.

Дразнящий, игривый ветер трепал гриву зебры, а костер выбрасывал искры в царственный пурпурный полумрак. Вдалеке завыли койоты, и Конифер перебрался поближе к огню, не обращая внимания на ливень искр, который вырывался на свободу под порывами ветра. Если Шедо и была обеспокоена далеким воем, то никак этого не показала. Сузив глаза, жеребенок то и дело оглядывался по сторонам, опасаясь того, что находиться на открытом месте может быть опасно.

— Чем дольше бы мы оставались, тем труднее было бы уйти. — Шедо попыталась приподнять уши, но они оказались слишком вялыми. Они приподнялись настолько, что их потрепал ветерок, и она рассеянно, но осторожно почесала заживающие шрамы на животе — Счастливая собака становится ленивой и собирает мох.

— Не пойми меня превратно, но ты говоришь чуточку умнее. — Конифер подмигнул своей собеседнице, и на его лице отразилось любопытство. — Я начинаю подозревать, что иногда ты говоришь так, как говоришь, потому что просто не особо задумываешься над тем, что говоришь. Или, может быть, тебя наказывали, если ты говорила слишком умно. Я не знаю.

— Шедо чувствует себя глубокомысленной. Задумчивое настроение. Грустное настроение. Возможно, приближается вой. Чувствую надвигающуюся печальную тоску и боюсь ее. Не хочу этого. Не хочу чувствовать боль за погибших. Когда приходит горе, оно пожирает меня и съедает все мясо с костей. Я хочу чувствовать злость, а не печаль. Хочется отомстить за то, что сделали со мной и другими, а не плакать и выть. Печальная болезнь истощает силы.

— Ты боишься, что чувство грусти может изменить твое отношение к необходимости наказывать плохих собак? — Конифер слегка вздрогнул от налетевшего ветра и почувствовал ледяные прикосновения клыков, его глаза слезились от дыма, поднимавшегося от костра. На краткий миг, когда он щурился от жгучего дыма, жеребенок зебры казался мудрым, он стал похож на часто встречающийся стереотипный образ мудрого, мистического представителя своего вида. На краткий миг ему можно было дать десять лет… или сто.

— Возможно? — Шедо пожала плечами, ее плечи то поднимались, то опускались. — Злость скрывает обиду, которая приходит с необходимостью наказать, маленькую обиду, которая теряется в большей обиде. Но когда грустно, потребность наказывать тяготит сердце. Не то что печальная болезнь, которая придет, — я ее боюсь. Слишком много зла, за которое надо ответить.

— Шедо, это обязательно должна быть ты? — спросил Конифер.

— Если не я, то кто? Кто наказывает плохих собак? Почему мир должен страдать от плохих собак? — Шедо подняла лапу, пошевелила когтями, а затем потерла мозолистыми подушечками щеки. — Я сука, избитая, разбитая, вскоре стану пригодной для размножения. Я рабыня. Шедо будет рабыней и будет вынуждена делать еще больше плохих собак. Когда-нибудь у меня появятся щенки, и маленьких сук будут бить, маленьких кобелей будут воспитывать и заставлять причинять сукам боль. Это никогда не прекратится. Плохое случилось, и это никогда не прекратится. Шедо, сделай так, чтобы это прекратилось! Я отомщу за сук повсюду, и плохие собаки будут истекать кровью.

Жеребенок зебры напрягся, ему стало не по себе, и он увидел, как его спутница потирает щеки. Его рот открылся, как будто он собирался что-то сказать, но потом закрылся, и он покачал головой, приняв грустное выражение.

— Плохие собаки ленятся, берут рабов, выращивают мох. — В голосе Шедо теперь слышалось страдальческое рычание, а глаза блестели влагой, отражая пламя, которое липло к ночи, стремившейся поглотить их. — Плохие собаки уводят зебр, пони, других и делают их рабами, вместо того чтобы самим работать. Или бьют суку и заставляют ее работать. Говорят, что сука слабая, и ломают ее, но именно сука делает всю работу, растит щенков и как-то выживает среди плохих собак.

На этот раз, когда зебра открыла рот, слова все-таки вырвались:

— Я думаю, это твой вой, Шедо.

— Что? — У Шедо отвисла челюсть и расширились глаза.

— Это твой вой. Ты выплескиваешь все наружу, но словами, а не воем. Может быть, после этого тебе станет легче. — Конифер мягко улыбнулся своей спутнице и слегка вздрогнул, когда ветер в прерии усилился. Не выдержав холода, жеребенок обернулся, чтобы порыться в своем снаряжении и достать одеяло.

— Не хочу выпускать его наружу. Хочу оставаться злой. Нужно злиться. Гнев — как огонь для кузнеца. С этим жаром внутри я смогу выковать себя, изменить мышление, стать чем-то большим, чем побитая сука. — Шедо хныкнула, и ее уши прижались к черепу. — Больше не быть слабой. Никогда больше не быть слабой. Никогда больше не допускать слабости. Никогда не подчиняться. Никогда не повиноваться. Никогда не сгибать шею и не показывать живот. Никогда не быть сукой какого-то кобеля. Шедо убьет собак, которые держат сук.

Завернувшись в одеяло, Конифер выглядел уязвленным словами Шедо и сидел молча, глядя сквозь пламя на своего громадного компаньона. Ветер, набирая силу, трепал его одеяло и шелестел пушистой шерстью Шедо. Когда они смотрели друг другу в глаза, между ними что-то произошло, но никто не мог сказать, что именно. У жеребенка зебры появилось озабоченное выражение лица, а у Шедо — изысканная грусть, присущая только гончим.

Запрокинув голову, она завыла — жуткий, заунывный звук, и Конифер вздрогнул. Вдалеке завыли койоты, их вой изменился, теперь он тоже звучал печально. Шедо снова завыла, и от этого леденящего душу звука кровь стыла в жилах. Не зная, что еще предпринять, Конифер, умудренный жизненным опытом, сделал единственное, что мог сделать, чтобы разделить горе Шедо.

Он завыл, присоединившись к своему спутнику, и некоторое время они с Шедо завывали вместе.

Открыв глаза, Шедо увидела Конифера, который спал, свернувшись калачиком у нее на спине. Они находились в шахте, укрывшись от холодного, сурового ветра и закутавшись в одеяла. Она была растеряна, дезориентирована из-за странных снов, и первой ее мыслью было, что Лайми разыграл ее.

— Конифер, — сказала она голосом, полным песка. — Проснись… Мне снился странный сон про бумажную пони.

— Бумажная пони? — Конифер немного пошевелился, но не слишком сильно, желая остаться там, где тепло.

— Шедо видела бумажную пони с глазами из чернил. У нее были крылья… рог тоже… Шедо была в месте, сделанном из бумаги, и я тоже была сделана из бумаги. Помню, как она хрустела и пахла чернилами.

— Похоже, это действительно странный сон. — Конифер зевнул, чмокнул губами и уже собирался задремать, когда Шедо снова продолжила рассказывать.

— Бумажная пони была добра ко мне. Она сказала мне, что старые боги алмазных собак умерли, потому что мы забыли о них. Она сказала, что наступает время новых богов. — Шедо подождала какого-то ответа от Конифера и через несколько секунд спросила: — Как ты думаешь, что это значит?

— Я даже не знаю, — ответил Конифер, ерзая на месте, обеспокоенный словами Шедо. — Это всего лишь сон. Я бы не стал слишком переживать по этому поводу, Шедо. — Он зевнул, поскуливая, а затем добавил: — Мы можем снова заснуть?

— У нее не было имени. Только бумага и чернила. Шедо до сих пор чувствует запах чернил. Безымянная бумажная пони сказала, что пишет новую главу для Шедо, хочет помочь Шедо сделать алмазных собак снова хорошими. — Почти дрожа от холодного воздуха, Шедо плотно натянула одеяло и старалась не двигаться, потому что из-под одеяла постоянно выходило тепло.

— Это похоже на стандартное осуществление желания. — Конифер фыркнул, видимо, поняв, что спать больше не придется. Жеребенок застонал, немного пошевелился, застонал, а потом сказал: — Бррр! — Навострив уши, он спросил: — А костер можно развести?

Шедо ответила:

— Мы согреемся, если будем идти, — и слегка захихикала, когда ее спутник-зебра застонал.