Весеннее обострение

Глава 24

Каждое прикосновение Баттермилк было электризующим, и Копперквик был почти пьян от любви. После визита к Крану что-то изменилось в нем самом, но он не мог определить, что именно. Теперь он как будто парил, как будто его тело было воздушным шаром, и если бы он не был осторожен, то поступил бы так же, как вода, капающая из крана: упал бы в небо и больше никогда не был бы обнаружен.

Удержать ее в копытах было практически невозможно, и ему было все равно, смотрит ли ее мама или нет. Баттермилк казалась счастливой, а счастливый пегас был привлекателен для Копперквика. Он лапал ее, гладил по шее, трепал за ухом и вообще был романтичным пакостником. Возможно, причиной тому была весенняя пора, и настроение у Копперквика было отличное.

Любовь забавным образом облегчала муки бедности, агонию прозябания на дне, любовь делала эти вещи терпимыми, сносными, ведь если и было что-то общее между бедными и богатыми, так это любовь. Она была мощным анестетиком от боли жизни и, подобно алкоголю, притупляла чувства, даря восхитительное эйфорическое оцепенение. Любовь была топливом для поэтов, бальзамом для рабочего класса и драгоценной передышкой для безумцев. Копперквик наслаждался своим новым пристрастием, а Баттермилк потакала ему игривыми упреками, которые только подстегивали его любовные ухаживания.

Мир вокруг них был оживленным и суетливым, с удивительно интенсивным воздушным движением. Дирижабли теперь парили над головой, опуская и поднимая с помощью кранов сыпучие грузы. При других обстоятельствах Копперквик был бы очарован этим, но в данный момент он смотрел только на Баттермилк. Один дирижабль, раскрашенный в красно-золотые цвета пожарной службы, пронесся мимо, взревев копытной сиреной.

Казалось, что этот мир никогда не стоит на месте.

Баттермилк, смеясь, подняла Эсмеральду и использовала ее как щит. Эсмеральда хихикала, сдерживая ухаживания отца, и визжала от восторга, когда ее целовали. После ужасных дней, действительно ужасных, эти хорошие моменты, эти восхитительные минуты, эти чудесные дни, наполненные такими изумительными простыми удовольствиями, казались намного лучше по сравнению с ними. Нужно было пережить все самое худшее, что могла предложить жизнь, чтобы испытывать подобную благодарность — признательность за этот момент передышки.

Сидя на заднем сиденье ялика, Баттер Фадж наблюдала за всем этим с понимающей улыбкой.

Ялик дрейфовал боком к причалу, и слабый гул мотора, пахнущего электричеством и горячим металлом, все еще был слышен. До дома оставалось совсем немного электроэнергии, и Баттермилк начала швартовать судно к причалу. Веревки были закреплены, а электрический ялик подключен к сети, чтобы он мог подзарядиться.

Эсмеральда продолжала зевать, но все еще была перевозбуждена и взволнована. Она была счастлива, настолько, что Копперквик не мог припомнить случая, когда она была счастливее. Все это время, проведенное в смехе, хихиканье, объятиях, щекотке и чмоканье, привело ее в состояние изнуренной эйфории. Пройдет еще какое-то время, прежде чем она придет в себя, и, несомненно, в какой-то момент она просто свалится.

— Здесь кто-то есть, — объявила Баттер Фадж, ударив тяжелым копытом по причалу. — Погоди, мне нужно пойти и бросить пони в поилку…

— Муми, нет! Мы уже говорили об этом! Ты не можешь просто так взять и швырнуть незнакомца в поилку!

— Нет, могу! Частная собственность означает частную собственность! Запрет на проникновение означает запрет на проникновение! Только гриффоны имеют право заходить без предупреждения, и то по условиям договора!

Баттер Фадж сорвалась с места, пыхтя и отдуваясь, как разъяренный локомотив, а Баттермилк прожужжала рядом с головой матери. Не желая пропустить суматоху, Копперквик спрыгнул с ялика на причал и поспешил за двумя кобылами, которые все еще спорили. Обидно, ведь они так хорошо ладили, но в этом вопросе у обеих были сильные чувства, и казалось, что только одна из них может быть права.

— Муми, это нападение!

— Права собственности неприкосновенны!

— Как и общественный договор, по которому мы обеспечиваем друг другу безопасность в обмен на свою собственную!

— Все эти модные слова из колледжа — полная хрень и ничего больше!

Задыхаясь, Копперквик надеялся, что до драки дело не дойдет.

Незнакомец был желто-оранжевым земным пони, а на голове у него красовалась потрепанная, видавшая лучшие времена зеленая фетровая шляпа. Баттер Фадж шла прямо на него, а Баттермилк изо всех сил старалась помешать маме. Копперквик, вежливый до безобразия, мог придумать только одно, и, будучи Гриттиш, он обратился к своему воспитанию в надежде найти какое-то решение.

— Ужасно жаль, но вы, кажется, устроили здесь небольшой переполох. Могу ли я поинтересоваться природой вашего визита? Полагаю, что у вас есть причина быть здесь, незнакомец.

Начните предложение с извинения: ✓.

Используйте много слов, когда достаточно нескольких: ✓.

Делайте доверительные, мягкие предположения, чтобы не обидеть: ✓.

Обезоружить ситуацию неопровержимой вежливостью: ⍻

— Вам здесь делать нечего! — крикнула Баттер Фадж, когда ее дочь Баттермилк схватила мать за уши и потянула назад. В любой момент это должно было превратиться в родео матери и дочери.

Копперквик с надеждой ждал, а земной пони-незнакомец был теперь очень напуган. Баттер Фадж фыркала и била ногами по земле, но Баттермилк держалась и не отпускала ее. Эсмеральда немного пофыркивала и хихикала, но, судя по всему, она была подавлена и устала. Желая успокоить незнакомого земного пони, Копперквик встал между незнакомцем и Баттер Фадж.

— Меня зовут Севилья… Севилья Оранж… Я собираюсь стать репортером, но у меня не очень получается. Я пришел сюда, чтобы узнать историю. Я проделал очень долгий путь… пришлось сесть на поезд. У меня… у меня… у меня ничего не осталось, и я исчерпал все свои ресурсы, пытаясь найти стоящую сенсацию, которая помогла бы мне пробиться наверх. Никто не хочет нанимать репортера земного пони. Мы не можем летать, как пегасы, или использовать магию, как единороги, и все двери, в которые я заглядывал, были захлопнуты перед моим носом.

Незнакомец Севилья вздохнул, а затем в изнеможении опустился на землю:

— Вы — Копперквик… Я слышал о вас. Я пришел в Кантерлот, чтобы найти вас, но вас там не оказалось, поэтому я навел справки и после долгих поисков узнал о родителях мисс Оддбоди и пришел сюда, надеясь поговорить с вами. Если вы предпочитаете, чтобы я ушел, я уйду. Прошу прощения за причиненное беспокойство. — Когда он закончил говорить, его желудок издал гулкое хлюпающее бульканье, и он вздрогнул от этого ужасного звука.

И в тот же миг поведение Баттер Фадж изменилось:

— Когда ты в последний раз ел? — спросила она, стоя теперь неподвижно, как статуя. — Неправильно, что нас, земных пони, обделяют и не дают работу, потому что мы не умеем летать и творить волшебство.

— Давно уже, — ответил Севилья. — Я потратил последние монеты, чтобы купить пленку. Кантерлот был не очень дружелюбен ко мне, но, возможно, я просто встречал не тех пони. С тех пор как я покинул семейную ферму, все было не так просто. Я просто не могу передохнуть.

— И ты собиралась бросить его в поилку, Муми.

— Заткнись, Бизи.

— Заткнуться-то я заткнусь, но чувство удовлетворения останется, — заметила Баттермилк, наконец-то отпустив уши матери.

— Умная задница. — Баттер Фадж закатила глаза и посмотрела на дочь, которая нависла над ней, но та не выглядела рассерженной. Копперквик был почти уверен, что на ее лице читается гордость.

— Мистер Оранж, не хотите ли вы чего-нибудь поесть? — спросила Баттермилк. — Я приготовила пирог с макаронами… его осталось много, и я не против поделиться. После того, как ты поешь, мы сможем поговорить. Я уверена, что Копперквик с удовольствием поделится с вами своей историей.

— Буду очень признателен, — ответил желто-оранжевый земной пони, когда его желудок заурчал в предвкушении еды. — И, мадам, если вы по какой-то причине решите потом бросить меня в поилку, я прошу вас пощадить мой фотоаппарат и пленку. Мой второй фотоаппарат кто-то уже разбил, а этот старый черно-белый — единственный, который у меня остался.

Баттер Фадж вздохнула, и все на ней обвисло. Уши, хвост, спина, уголки рта — все:

— Я обязательно буду иметь это в виду, — пробормотала она, отворачиваясь. — Заходи в дом. Поешь что-нибудь. Обещаю, что подожду не менее часа после того, как ты закончишь есть, чтобы бросить тебя в поилку.

— Мэм, вы исключительно добры, — ответил Севилья.

Взяв Эсмеральду на передние ноги, Копперквик прислушался к ее зевоте. Она упрямилась, потому что там был незнакомец, а она была слишком любопытна на свое несчастье. Откинувшись на спинку скрипучего деревянного стула, он наблюдал, как Севилья уплетает холодный пирог с макаронами. Баттермилк, порхая по кухне, готовила чай, в то время как ее мать приступила к приготовлению ужина.

Рваные сумки Севильи лежали на полу у задней двери. Как они еще функционировали, как держались в таком состоянии, оставалось загадкой, а вощеный холст местами был похож на тонкую папиросную бумагу. Потрепанная фетровая шляпа висела на стене на прищепке, и, судя по ее виду, ей было что рассказать. Она дошла до такой степени ветхости, что даже такие идиомы, как "у нее есть характер", не могли адекватно описать ее.

— А родители могут вам помочь? — спросила Баттермилк, наливая воду из чайника в заварочный чайник.

Севилья сглотнул и ответил:

— Это сложно… мои родители — фермеры… они, эм, обрабатывают землю, но с делами разбирается другой пони…

— Они — крестьяне, — сказала Баттер Фадж, проявив прямоту. — Пережитки эпохи, которая лежит на смертном одре.

— Да, — вздохнул Севилья и снова принялся за еду.

— В этом нет ничего постыдного. — Баттер Фадж пригнула голову, когда Баттермилк ставила горячий чайник обратно на плиту. — В этом нет ничего постыдного. Если они счастливы, о них хорошо заботятся и удовлетворяют их потребности, то это их преимущество.

— Муми, я удивлена. — Баттермилк, задумчиво поджав губы, подошла к холодильнику, открыла дверцу и достала кувшин со сливками. — Учитывая, как ты говоришь о доме и наших предках. Я никогда не слышала, чтобы ты говорила что-нибудь хорошее о крестьянстве.

— Бизи, позволь мне сказать тебе кое-что, — сказала Баттер Фадж, поворачиваясь лицом к дочери. — В период своего расцвета эквестрийский феодализм был примером для всего мира. Крестьяне обладали огромными привилегиями и значительными правами. Он существовал как пример для всего мира… Наши первые предки приехали в эту страну, чтобы стать частью этого грандиозного общества… этого великого социального эксперимента…

— Да, а потом они уехали, — вмешалась Баттермилк.

— И вернулись… и уехали… и вернулись… так же, как я приехала сюда… и я могу с уверенностью сказать, что это не тот случай, когда трава зеленее. Ты… Бизи, ты никогда не бывала на Островах, и я искренне надеюсь, что ты никогда, никогда туда не поедешь. Это место — либо промышленная выгребная яма, либо кажущееся идиллическим захолустье аграрного невежества. Копперквик может рассказать тебе, если ты не хочешь верить своей дорогой старушке Муми.

Отказавшись от наживки, Копперквик промолчал, хотя ему было что сказать. Как отец, он предпочел бы воспитывать Эсмеральду здесь, в Эквестрии, а не у себя на родине.

— Бизи… твой Великий Прадед сражался в Великой Эквестрийской Гражданской Войне, ты знаешь…

— Да, Муми, я знаю, — сказала Баттермилк, подтрунивая над своей матерью, которая оживленно переговаривалась с ней.

— Прадед Мидж, он сражался с сепаратистами и был верным монархистом. Если бы сепаратисты победили… Эквестрия могла бы быть гораздо больше похожа на острова Гриттиш, или даже хуже. Бизи, тебе повезло, что ты родилась в этом месте. Ты не знаешь, что такое остальной мир.

— Мир не такой, каким я его себе представлял. — Севилья поднял голову, и его слова заставили Эсмеральду ворковать рядом с ним. — С тех пор как я покинул дом, я получил поразительное представление об истинной природе мира. Но я не могу вернуться… пока не сделаю то, что задумал.

— И что же вы хотите сделать, мистер Оранж? — спросила Баттермилк, поднимая с стойки поднос с чайным сервизом.

— Я хочу сказать правду, — ответил он. — Суровую правду… плохую правду… правду, которую никто не хочет слышать. Средства массовой информации превратились в крепость измышлений и лжи. Все больше направлено на сенсации и раскрутку, а не на то, чтобы говорить правду. Я хочу привнести в индустрию старую добрую честность земных пони. Я хочу вернуть честность в журналистские стандарты. — Севилья вытер рот передней ногой, вдохнул и снова провел передней ногой по морде, раздувая ноздри.

Затем, повернувшись лицом к Копперквику, он добавил:

— И я хотел бы начать с тебя. Никаких передергиваний, никаких искажений твоих слов, все мои цитаты о тебе будут цельными и в контексте. Я не хочу, чтобы это был хит-парад… Я хочу представить общественности факты такими, какие они есть, без предвзятости, и дать им возможность самим решить, что они думают по этому поводу. Как вам такая идея?

Копперквику потребовалось лишь мгновение, чтобы ответить:

— Думаю, я хотел бы вам помочь, мистер Оранж.