Весеннее обострение
Глава 34
Чаепитие было ритуалом, вызывающим тонкий дух спокойствия. На полу лежал пушистый сонный комочек — толстый ленивый жеребенок, перебирая ногами, медленно поддавался дремотной песне сирены. Возле плиты задумчиво сидела только что вышедшая из душа маленькая пегаска, ее крылья жужжали, как у трудолюбивого, но невнимательного шмеля. Она наблюдала за чайником, эта пегаска, тем самым опровергая давнее мнение о том, что он откажется закипать в этих угнетающих, властных условиях. Земная пони, кобыла, сидела на полу рядом со спящим жеребенком и с рассеянным, погруженным в себя выражением лица наблюдала за борьбой между бодрствованием и сном. Второй земной пони, жеребец, сидел за кухонным столом, на который он опирался передними ногами и большей частью своей массы. На его морде было написано беспокойство, пухлые брови были тяжелыми, перегруженными озабоченным разочарованием. Хотя выражение его лица напоминало гнев, это было обманчиво.
То, что должно было быть радостным, праздничным временем, теперь было погружено в атмосферу задумчивого беспокойства. Пегаска подняла голову и, рассеянно выпятив нижнюю губу, стала потирать изящную шею. На плите постукивал и позвякивал чайник, металл нагревался, но не закипал. Над каждым из них витал дух тишины, он нависал над ними и с каждой секундой набирал силу.
Под тяжестью земного пони кухонный стол скрипел, дерево протестовало против своей ноши, но облегчения не было. Нижняя губа дрожала, а ребра расширялись, как мехи, при каждом тяжелом вдохе. На мгновение показалось, что он что-то скажет — как будто осмелился бросить вызов гнетущей тишине, — но стоило ему шевельнуть губами, как глаза закрылись, и слов не последовало.
Кобыла-земная пони, расслабив уши, легонько подтолкнула жеребенка, ткнув его в неотразимый, округлый, полный живот. Крошечная кобылка застонала, немного попинала ногами в знак протеста и, сдавшись, снова обмякла, а кобыла лишь полуулыбнулась. Пегаска, парящая у плиты, каким-то образом оказалась в нескольких сантиметрах от потолка, но ни на миг не ударилась головой.
Открыв глаза, земной пони, сидевший за столом, глубоко вздохнул…
— Это молчание выводит меня из себя. Очевидно, есть вещи, которые необходимо сказать, хотя бы для моей собственной пользы. Не знать — это, конечно, безумие, но не знать, что делать, гораздо хуже. Нам нужно поговорить о том, что произошло.
Поморщившись, Баттермилк покачала головой:
— В присутствии Муми?
Нервничая, Копперквик облизал губы и, казалось, затрясся. Его голова повернулась, посмотрела в сторону Баттер Фадж, а затем снова на Баттермилк. Он вздохнул, его грудь поднялась и опустилась, а затем, откинув голову назад, он посмотрел в потолок:
— Давайте просто покончим с этим, хорошо? Боюсь, я должен извиниться за грубость. Вот так. — Еще один вздох, который длился несколько секунд, после чего был отправлен, как нерешительный гонец.
— Для меня это было долгое время. Я долгое время был сосредоточен на учебе, и поэтому у меня было достаточно времени для подготовки. Когда наступил момент, я, как вы, наверное, уже догадались, разрядился. В результате матка вашей дочери была абсолютно затоплена. Именно так. Затоплена. Из меня полилась струя жидкого семени. Мне пришлось крепко ухватиться за маленькую Баттермилк, чтобы она не выстрелила через всю комнату, как пробка. — Сделав небольшую паузу, Копперквик прислушался к слабому звуку стиральной машины.
— Теперь, когда мы разобрались с этим, нам нужно обсудить последствия.
Прикрыв рот копытом, Баттер Фадж начала хихикать. Она пыталась сдержаться, кашляла, фыркала, прижимала копыто ко рту, но все было безрезультатно: смех не удавалось сдержать. У Баттермилк произошла необычная смена окраски, и все ее тело приобрело розовый оттенок, как будто она обгорела на солнце.
— На случай, если у Эсмеральды появится братик или сестричка, я считаю, что ответственным поступком будет иметь какой-то план. — Пока Баттер Фадж боролась со своей потребностью хихикать из-за копыта, Копперквик повернулся, чтобы посмотреть на Баттермилк, которая теперь была довольно розовой пегаской. — Несмотря ни на что, я поступлю правильно. Если второй жеребенок действительно на подходе, я брошу колледж и стану отцом, сидящим дома. Ты вложила в свое образование гораздо больше сил, чем я, и твоя карьера уже началась.
— Коппер… нет… ты не можешь…
— Я всегда могу вернуться в колледж позже. — Его слова сопровождались извиняющимся опусканием ушей и тяжелым вздохом.
— Коппер, я в этом не уверена. Это создает целый ряд проблем. С одним жеребенком это не так страшно, но с двумя…
— Ты… ты хочешь сказать, что я не смогу? Я не хочу сейчас вступать в конфронтацию, поэтому прошу прояснить ситуацию.
Глаза Баттермилк метались за очками, как у птицы, запертой в клетке:
— Я не пыталась этого сказать, не совсем…
— Тогда о чем, собственно, идет речь?
— Ты уже три раза прервал меня, Коппер. Как грубо. — Баттермилк, жужжа крыльями, подняла передние ноги и уперлась ими в узкие бедра. — Муми, перестань, пожалуйста, смеяться.
— Я не могу, Бизи, не могу. У меня в голове такой образ, вот я и смеюсь, и от этого мне хочется разорваться.
— Я уверен, что смогу позаботиться о двух жеребятах. — Челюсть Копперквика сжалась, а подбородок выпятился в знак неповиновения. — Хотя мне не хватает некоторых приспособлений, бутылки существуют. Каким-то образом, даже с теми ошибками, которые я совершал, я справился с Эсмеральдой. Два не могут быть настолько сложными.
— Какая-то часть меня сейчас очень хочет забеременеть, чтобы ты съел эти слова, Коппер. Даже один был целым испытанием. Для нас обоих. Мы едва справлялись.
Когда Баттермилк закончила, Копперквик ответил:
— Если бы я бросил колледж и стал отцом на полную ставку, это было бы проще. Никаких домашних заданий, никаких уроков, ничего, кроме как быть отцом. Я уверен, что смогу это сделать.
— У меня нет дома! У нас нет дома! — Внезапный выпад Баттермилк вызвал у Эсмеральды изумленное фырканье, за которым последовало паническое мычание. — Мы и так висим на волоске, Коппер, и мы намерены попытаться изменить систему. У нас есть обязательства, и у тебя, и у меня. Единственная причина, по которой у нас вообще есть какое-то убежище, — это то, что мы делаем!
Баттер Фадж перестала хихикать только для того, чтобы сказать:
— Эй, Коппер, ты можешь пожить у меня. Бизи может летать домой по выходным, пока что-нибудь не уладится.
— Муми, не шути так. Это серьезный вопрос.
Не зная, что сказать и как ответить, Копперквик нацепил свое лучшее выражение недоумения, чтобы все видели. Баттер Фадж все еще продолжала хихикать, и не могла сдержаться, хотя и прилагала к этому огромные усилия. Баттермилк нахмурилась; с выражением крайнего неудобства она потянулась назад и потерла свою нежную попку.
— Муми, это серьезно. На кону моя карьера и средства к существованию. И Коппера тоже.
— Присаживайся, Бизи, — сказала Баттер Фадж, продолжая хихикать, что грозило перерасти в гогот.
— Я не могу, — бесстрастно и свинцово ответила Баттермилк своей матери.
— Все это просто смешно. — Как ни старалась, Баттер Фадж не могла взять себя в копыта. — Это абсурд, вот что это такое. Моя дочь хочет быть карьеристкой, Коппер хочет быть домашним отцом, у вас нет дома, чтобы Коппер мог быть домашним отцом, мир перевернулся с ног на голову, и вы не женаты, потому что это создаст проблемы для Коппера, потому что он борется за то, чтобы получить те же права, что и кобыла. Все это слишком сложно, я тебе говорю…
— Муми, ты хочешь сказать, что Коппер не может быть отцом, сидящим дома?
— Бизи, всего секунду назад у тебя были свои сомнения.
Взбешенная Баттермилк еще сильнее потерла заднюю часть тела и выставила вперед свободное переднее копыто:
— Я была практичной! Ты, наверное, грубишь или просто невоспитанна, Муми!
— Ну, ты была права, что была практичной, — сказала Баттер Фадж своей дочери, — у него нет сосков для этого. Поэтому я и предложила ему остаться здесь, чтобы жеребята не слишком расстраивались.
— Простите? — Голос Копперквика опасно дрожал, а левая бровь дергалась вверх-вниз в такт дергающемуся левому уху.
— Ои, не обижайся, Коппер…
— Но я все равно обиделся.
— Послушай, Коппер, твое сердце находится в правильном месте, и ты хороший отец, надо отдать тебе должное. Но жеребцам не свойственно быть воспитателями жеребят. Как я уже сказала, у тебя нет для этого сосков. Это биология, Коппер. Миджу несколько раз приходилось ухаживать за Бизи, и это его выматывало. Он старался изо всех сил, но ему просто не суждено было это сделать. Но я люблю его за то, что он старался.
— Муми, твой фанатизм дает о себе знать.
— Кто-то называет это фанатизмом, а я называю это здравым смыслом. Ты не можешь идти против природы, Бизи.
— Муми!
— Бизи, ты не можешь идти против природы только из-за какого-то неуместного чувства просветления. Вот почему в мире сейчас такой беспорядок, Бизи. Все пони бегают вокруг, пытаясь стать теми, кем природа не хотела их видеть. Кобылы — это кобылы, жеребцы — это жеребцы, для рождения жеребенка нужны жеребец и кобыла, и так во всем. Все пони мечутся, пытаясь идти против своей природы, и в результате мир наводнён раздражением. Если бы мы просто вернулись к тому, как все было, все пони были бы намного счастливее.
Баттермилк перестала тереть свой зад и в наглой демонстрации неповиновения сложила передние ноги на бока. Копперквик, ошарашенный всем этим, не мог даже придумать, что ответить. Баттер Фадж стала серьезной, как камень, и глаза ее блестели острым умом, видимо, понимая, что преимущество здесь на ее стороне. Не обращая на это никакого внимания, Эсмеральда издала громогласную отрыжку, от которой все трое присутствующих взрослых чуть не выпрыгнули из своих шкур.
— Мы так заняты тем, что пытаемся доказать, что можем, что забываем спросить, стоит ли, — сказала Баттер Фадж, глядя на Эсмеральду. — Да, конечно, мы прошли долгий путь. Два папы могут вырастить кобылку. Но что эта кобылка узнает от них о материнстве? Как она может узнать о практических проблемах, с которыми сталкивается кобыла в жизни? Как два жеребца могут объяснить, что такое течка и что такое здоровье, присущее только кобылам? Они не могут. Не могут. Это пренебрежение, Бизи. Что говорят об этом твои учебники? Мы все должны быть открытыми, но мы также должны быть практичными.
Копперквик достаточно пришел в себя, чтобы что-то сказать:
— Не хочу обидеть, но я не уверен, что хотел бы остаться здесь.
— Значит, твоя гордость важнее, чем потребности твоих жеребят? — спросила Баттер Фадж.
Как раз в тот момент, когда он собирался дать горький отпор, Копперквик вспомнил слова Сапфир Шорс. В его памяти всплыла эта крупная, буйная кобыла, которая стояла, покачивая головой, и смотрела на него своими умными, умудренными опытом глазами. Он бросил взгляд на Баттермилк и увидел, что она просто слишком сердита, чтобы что-то сказать, о чем свидетельствовало ее агрессивное поджатие губ.
— Ну вот и все. — Слова Баттер Фадж были суровы, но в них не было ни гнева, ни враждебности. — Ты повел себя как настоящий отец. На секунду мне показалось, что ты собираешься со мной поспорить, и я боялась, что ты совершишь эту ошибку. Но ты этого не сделал. Ты хороший пони, Коппер. Неважно, что ты сейчас обо мне думаешь, я говорю это искренне.
Копперквик смотрел в глаза Баттер Фадж и искал слова, которых там просто не было.
— Моя дверь остается открытой, несмотря ни на что. Видишь, это правильно. — Протянув ногу, Баттер Фадж погладила Эсмеральду по округлому пузу, и уши мудрой кобылы приняли более покорную позу.
К большому удивлению и шоку Копперквика, Баттермилк сказала следующее:
— Мы ценим твое предложение, Муми. Если дело дойдет до этого, мы сделаем все необходимое. — Он изучал ее лицо, пока она говорила, и мог сказать, что она подавляет свой гнев, чтобы оставаться вежливой.
— Муми, почему?
Навострив уши, Баттер Фадж изучала свою дочь:
— Почему я должна это делать?
— Да. Я имею в виду, что мы сейчас вроде как ссоримся. Мы с тобой просто не можем найти общий язык. Эсмеральда даже не моя, и, как ты сказала, мы с Коппером не женаты. Так почему?
— Из-за лучшебыхов.
— Что ты сказала, Муми?
Копперквик тоже был озадачен.
— Я отказываюсь становиться жертвой лучшебыхов, — сказала Баттер Фадж, ее лицо было торжественным и строгим. — Ну, знаете, которые говорят — ей лучше бы больше делать для своей семьи. Или — ей лучше бы поступать как положено. Советчики… шепчутся, болтают и сплетничают… как, кстати, и я сама. Послушайте, я совершила несколько ошибок, и есть те, кто не дает мне покоя. Я не позволю этому стать топливом для огня. Я поступаю правильно ради собственного спокойствия.
Баттермилк, вскинув голову и повесив уши, задала матери острый, страшный вопрос:
— Я одна из этих ошибок?
Баттер Фадж фыркнула, закатила глаза и покачала головой:
— Бизи…
— Не, ну правда? Твоя дочь уехала жить в большой город и учиться в каком-то модном университете. Она оставила свои ценности маленького городка и забила себе мозги кучей всякой дребедени из книг, так? Она превратилась в одного из этих чудаковатых леваков со странными идеями, которые разрушат наше некогда великое общество.
— Ходят такие слухи. — Баттер Фадж отвела взгляд и уставилась в пол, который остро требовал уборки. — Чего бы это ни стоило, Бизи, я не считаю это ошибкой. Раньше, признаюсь, считала. Я думала, что ты вернешься домой через год или около того с мужем, но ты оставила меня разочарованной, и тебя не было все эти годы. Ты вернулась домой с дипломом и с тем, кто однажды может стать прекрасным мужем. В этом мире есть вещи, которые я не совсем понимаю, и, возможно, эти вещи нужно исправить. Может быть, ты будешь той, кто это сделает. За последние несколько дней я пересмотрела свою позицию по многим вопросам и даже нехотя признала, что ты высказала несколько верных соображений. Это еще одна причина, чтобы позволить Копперу остаться здесь. У вас много работы, маленькая мисс Оддбоди.
— При правильном подходе это может оказаться самым приятным из того, что ты когда-либо говорила обо мне, Муми.
Из чайника, который грозил закипеть в любой момент, когда он перестанет быть центром внимания, донеслось торопливое шипение. Поза Баттермилк немного расслабилась, как и поза ее матери. Копперквик, ошеломленный, молчал, не зная, что сказать. Казалось, что он снова вернулся к тому, с чего начал, борясь с тишиной.
Наконец чайник засвистел…
От автора:
Неловкие, нежные моменты с фанатиком предоставлены чаем "Небесная слава".