Не пытайтесь покинуть Омск. Ну, пожалуйста…
6. Как я дошёл до жизни такой?
Тягучий июль наконец-то закончился, уступив не менее душному августу. На самом деле, не смотри я на календарь, то вовсе не заметил бы: дни стояли пока ещё жаркие и долгие, разве что вечера наступали уже раньше. Но что мне вечер, когда днём хватало забот.
В дальнем углу сада теперь стояло шестнадцать ульев. Новая пчелиная семья уже обустроилась, заботилась о расплоде, рамку с которым я своровал у другой колонии: пчёлы не бросают личинок умирать от голода. В общем, до осени пчелосемье забот хватит, а потом с наступлением холодов мы отправим все ульи на зимовку в прохладный подпол, на зиму пчёлы не впадают в спячку и тихонько подъедают запасённый медок, чтобы дожить до весны и продолжить существование колонии.
Попутно я устроил «госпереворот» в улье номер семь. Старая королева умерла, да здравствует новая королева! Заодно отыскал и уничтожил лишние маточники — оставил только два, да и те разнёс по разным корпусам ульев. Всё по науке: оба находились на одинаковом расстоянии как друг от друга, так и от старого места; поделил между ними рамки с расплодом и мёдом. А чтобы в старом улье не возникло контрреволюции, на опустевшие места залил воду: пусть пчёлки попыхтят и потрудятся, осушая лишнюю влагу. Заодно за это время пройдёт траур, и их приоритеты сменятся на вырост новой королевы. Жизнь рабочей пчелы в лётное время коротка, был небольшой риск ослабить обе половинки пчелосемьи на время пока новая пчеломатка не начнёт «червить» и выводить новых пчёл, но риск приемлем. Итого: теперь семнадцать ульев.
А Оленьке в тот день перепала ещё парочка сотов, которые она упоённо начала посасывать прямо на занятии. Да так смачно, что урок пришлось прервать. Пока доела, пока сходила умылась — это заняло весьма немало времени, потому что мёд плохо оттирался с шёрстки.
Ещё я понял, что таю при виде счастливой понячьей мордочки. Приходилось прикладывать все усилия, чтобы собственная рожа не треснула от умиления.
К математике мы в итоге вернулись далеко не сразу.
Посматривая на склонившуюся над очередными задачками кобылку, я постепенно перевёл взгляд на окно, за которыми шелестел руками-ветвями тополь. В последнее время в голове появилось слишком много новых мыслей и планов, которые требовалось обмозговать.
Хотя вру. Наверное, я давно подумывал об этом, просто не всерьёз. И даже не приезд Оленьки заставил меня задуматься. Скорее уж, это случилось после нашего с ней знакомства.
Правда, все вопросы сводились к одному: зачем? И вот на него-то я не мог ответить. Требовалась информация, чтобы накормить моего внутреннего монстра.
— Антон, — тихонько позвала меня Оленька, выдернув из размышлений.
Вздохнув, я принялся проверять её решения.
Когда прозвонил будильник на телефоне, оповещая о конце занятия, кобылка сразу погарцевала к кровати, но я остановил её на полпути:
— Оль, давай обратно.
— А? — смешалась кобылка, по инерции сделала ещё пару шагов, прежде чем повернулась.
— Давай, садись, поговорим. Помнишь, что ты мне обещала?
— Рассказать про пони? — неуверенно спросила она, её ушки сами завернулись на полоборота назад, но не прижались полностью, что означало бы крайнее недовольство.
Да, с той нашей прогулки я так и не воспользовался подвернувшейся возможностью, хотя прошла уже пара занятий. Но я не забыл: просто не знал, о чём спрашивать. Не знал и сейчас, но тянуть кота за хвост мне больше не хотелось.
Вернувшись и усевшись обратно на подушку перед столом, Оленька выжидательно уставилась на меня. Сам я запустил пятерню в волосы на затылке, соображая.
— Ну что ж… скажи, ты видела других пони?
— Да, — кивнула Оленька. — Когда я была маленькой, в нашем городке жили ещё несколько новопони и эквестрийцев, а сейчас уже почти тысяча. Наверное, этого и ждали, когда достаточно накопится, чтобы начать людей отселять.
— А… эквестрийцы и новопони как-то отличаются?
— Внешне — никак. Но вот если заговоришь, то сразу поймёшь: у иномирян чувствуется акцент. Даже не акцент, а как бы… иная манера речи, что ли. А ещё они миролюбивые.
— Миролюбивые?
— Как хиппи. Дети цветов и радуги во всех смыслах. Верят, что любую ссору можно уладить разговором и всё такое.
— Как же они у нас-то живут, с такими-то взглядами?
— У них есть свои вожаки, которым палец в рот не клади — оттяпают похлеще волка. Некоторые новопони им, опять же, помогают.
— А в целом… все эти пони… как они живут?
— Ну как… — замешкалась кобылка. — Как… люди. Семьями обзаводятся, жеребятами, работают. Слышала, что некоторые местные заводы они уже под себя приспособили, поля начали распахивать — там, где могут проживать земные пони. Те новопони, которые не хотят тут жить, уходят через портал в Эквестрию, но что там с ними происходит, уже не знаю. Слышала, что живётся там здорово.
— Слышала или сама побывала?
Вот сейчас Оленька замолчала, уставившись куда-то в сторону отсутствующим взглядом, словно что-то вспоминала… или размышляла?
— Слышала, — отозвалась наконец. — Тут вся загвоздка опять в том, что мои родители — не пони. Без них меня в Эквестрию не пустили бы, а с ними как есть тоже нельзя. Не спрашивай, почему, — вскинула она копытце. Впервые за наше знакомство она фыркнула по-настоящему зло, прижав уши к голове. — Мне объясняли, но я так и не поняла, в чём там дело. Только то, что Эквестрия чересчур уж… волшебная для людей.
— Ладно, — вскинул я руки примирительным жестом. Подождав, когда кобылка немного успокоится, спросил о другом: — А вот те новопони, которых ты знаешь, почему они решили пройти через конвертацию?
Оленька озадаченно посмотрела на меня, потом наклонила голову набок и по-собачьи поскребла себя за ухом задним копытом.
— Не знаю, — ответила она всё-таки. — Об этом как-то не принято разговаривать. Мол, захотели и превратились. Но папа как-то проговорился, что первым новопони платили очень большие деньги. Либо им, либо их бывшим семьям. Тридцать лет назад это было очень даже кстати.
— Но зачем кто-то вообще захотел превращаться?
— Сначала превращенцы понадобились, чтобы помочь переселенцам-эквестрийцам обустроиться и освоиться на Земле. Потом… как-то повелось. Люди приходили в эквестрийское посольство и подавали заявки на конвертацию. Родители на эту тему не любили разговаривать, а папа так вообще злился, говорил, что «от нехер делать». Так что… не знаю.
Это было меньше, чем я надеялся узнать, но больше, чем вообще ничего.
Разговор явно нравился Оленьки всё меньше и меньше: голос у неё хоть и оставался ровным, но вот трепет пытавшихся скрыться в гриве ушек сложно было не заметить. Я постарался тихонько «закруглить» беседу, приняв её в качестве оплаты сегодняшнего занятия, к некоторому разочарованию кобылки.
Я отправился на прогулку почти сразу же после занятия, пока в голову Оленьки что-нибудь не взбрело.
Первые пару сотен метров я шёл, оглядываясь и озираясь. Убедившись же в отсутствии слежки, выдохнул и зашагал дальше широким шагом. Путь мой лежал ровно в ту же рощицу, что накануне. Мне в голову пришла идея нарисовать на карте «зону», про которую говорила Оленька. Задача выглядела несложной, благо, как я понял, центр этой самой зоны находился за рекой, и накрывала она деревню лишь частично.
И если принимать ту странную вспышку пони в рощице за факт, а не случайность, то граница зоны находилась где-то там. Почему-то мысль, что меня просто разыгрывают, я просто не допускал. Хотя должен признать, это могло бы оказаться просто отличной шуткой, пожалуй, самой лучшей, что я слышал за последние годы.
А ещё в прихваченной с собой сумке лежали колышки для ловушек, на которых они стояли, приподнимая над травой. Сегодня я собирался воспользоваться колышками иначе.
Не сразу, но я нашёл то место, где раньше стояла ловушка — и вбил туда же колышек, обозначив «границу». Только вот как определить, куда линия идёт дальше? Вся эта идея с «зонами» напоминала мир сталкера из прочитанной мной фантастической книги, но если там бросали гайку, привязанную на бинт, чтобы найти границы аномалий, то, может, мне стоило прихватить с собой Оленьку и водить на поводке, отслеживая её поведение?
Размышляя, я неспешно направился в сторону других ловушек, раз уж пришёл сюда. Но спустя уже с десяток шагов со всего маху налетел кроссовком на что-то. Коротко ругнулся, а дальше не успел, ибо упал лицом в заросли травы.
Отплёвываясь и ругаясь, я поднялся — и увидел ещё один колышек, вбитый в землю посредине ничего. Просто с краю травяного луга. А чуть подальше — ещё один. И ещё.
Меня охватил странный холодок, несмотря на пекущее голову солнце. Такое же ощущение, наверное, может испытывать узник в темнице, которому пришло в голову расшатать кирпич и нацарапать свою историю на задней его поверхности — тут-то он и обнаруживает письмена своего предшественника.
Уже ради интереса я прошёлся, выискивая следующую метку. И они были. Путь по ним привёл меня к реке, ровно к водопаду. Если присмотреться, то словно сама местность здесь ломалась, образуя резкий перепад высот. В других местах это было не так заметно, просто небольшая возвышенность, деревня же находилась в низине.
Хотелось бы узнать, кто уже проделал работу за меня.
Развернувшись, я пошёл в обратную сторону, попутно считая шаги. Колышки шли не прямо, а скорее описывали широкую окружность, и мой путь постепенно начал загибаться вправо, обратно в деревню. Я успел насчитать километров шесть по дуге, прежде чем вернулся обратно в деревню с другого бока. Если продолжить воображаемую линию, то скоро я бы упёрся опять в реку.
В конечном итоге «зона» накрывала бо́льшую часть деревни, особенно старую историческую её часть. В том числе мой дом, дом Оленьки, школу и один из магазинов. И главную площадь.
И это было грустно: получалось, что кобылке не было хода не то, что за деревню — даже в некоторые её места. Сама того не желая, она оказалась на положении запертой в клетку зверушки.
С детства терпеть не мог зоопарки. Наверное, надо порадовать Оленьку чем-нибудь…
Почему я вообще люблю математику?
Наверное, по той же причине, почему предпочитаю дружбу взрослых сверстникам: за постоянство. Законы математики незыблемы, всю свою историю они планомерно развивались, старые теории не отметались, а доказывались и дополнялись. Возьми учебник по математике, изданный хоть пятьдесят, хоть сто лет назад — он будет таким же актуальным, как и современный.
Хотя любить математику не значит, что я готов жить ею и дальше. Тут всё так же, как с вишнёвым соком, который я готов пить литрами, но вот купаться в нём — уже перебор.
Именно по этой причине я видел своё будущее архитектором или проектировщиком. Ведь здание — это математика, воплощённая в камне.
А теперь математика свела меня с Оленькой. С большой вероятностью мы с ней нипочём бы не сблизились в ином случае — слишком уж разными были.
От размышлений о жизни я вернулся к реальности. В которой я лежал на кровати в обнимку с мышастой пони — иначе не получалось из-за узости лежбища. Оленька тихонько сопела с видом свежеудовлетворённой кобылы. Она не спала, хоть и держала глаза закрытыми.
Началось всё с того, что сегодня я решил снова полизать у кобылки: в прошлый раз мне так и не удалось заставить себя. Эта неудача «откатила» весь прогресс к работе одними лишь пальцами и не пускала дальше.
На этот раз я подготовился, запасшись влажными и обычными салфетками. А ещё сводил Оленьку в баню — просто нагрел воды в кастрюле. Блага цивилизации в виде газового отопления или хотя бы централизованной горячей воды не добрались до посёлка, так что мылись, где придётся.
Оленька только фыркнула, но с таким чувством, что непременно получила бы «Оскара», если бы давали награду за выразительность фырканья. Конечно, она много чего набурчала следом, на что я в долгу не остался. Так что в свою комнату я возвращался с твёрдым намерением поставить кобылку на место.
И поставил — вернее, уложил пузом кверху, развёл ей задние ноги и смело наклонился между ними. Приблизился лицом ко всё ещё влажной промежности, где плотная светло-розовая кожа собиралась складкой лона.
Макушкой чувствуя выжидательный и слегка насмешливый взгляд Оленьки, я приоткрыл рот. И лизнул.
Как и в прошлый раз, ощущение плотной гладкой кожи под языком показалось приятным. Поэтому я на пробу лизнул с другого края, потом сверху… чуть не отшатнулся, когда складка резко раскрылась, обнажив розовую мякоть нутра, откуда пахнуло… нет, не мочой — чем-то, напомнившим сразу запах хлева и молока.
Кобыла снова фыркнула, уже куда тише, и лёгонько прикоснулась к голове копытцами.
А я набрался смелости и лизнул аккурат посередине раскрывшейся складки — так, что язык провалился внутрь.
И замер, пытаясь понять, что чувствую. Однако описать словами вкус чужой плоти у меня не получалось. Разве что стоило однозначно признать, что не неприятно.
В не раз выручавших меня статьях писалось, что при куннилингусе не надо ворочать языком аки червяком на горячей сковороде: надо с нажимом лизать, сохраняя выбранное направление. Я стал лизать, просто вверх и вниз, без изысков. Вот только Оленька не упрощала мне задачу, продолжая «подмигивать» — так назывались эти движения складок вульвы, отчего кончик языка периодически зажимало внутри. Не больно, просто тогда мне приходилось лежать, упёршись носом в кобылий лобок, и думать, как я дошёл до жизни такой. Однако процесс шёл. Не просто так ведь Оленька начала пыхтеть, а потом и постанывать. Вдобавок, копыта елозили по голове всё настойчивее и упирались сильнее, хотя и соскальзывали с волос. А внутри становилось даже не мокро — тягучая влага наполняла лоно, превращая его в эдакое болотце. И мне волей-неволей приходилось сглатывать, хоть и немного.
Кончилось же всё резко: кобылка внезапно запыхтела чаще обычного, вульва быстро сжалась несколько раз подряд — и буквально брызнула мне в лицо. Я только и успел, что дыхание задержать. Так и остался лежать, чувствуя, как густые капли стекают по подбородку и щекам.
Руками я уже потянулся на ощупь к пачке полотенец, когда копытца приподняли мне голову за подбородок.
— Ну двинься сюда, — расслабленно буркнула Оленька. Наверное, я замешкался, пока поднимался на руках: согнувшись вперёд, она несколько раз лизнула меня в лицо, как большая собака.
К понячьей влаге добавились ещё и слюни.
Кажется, меня затошнило.
Часы к этому времени отмерили всего лишь десять минут «оплаты» из тридцати. А кобылка уже смотрела на меня щенячьими глазами.
— Ещё…