Опасный роман лебедей
Глава 29
Войдя в свою комнату, Селестия остановилась, не успев наступить в лужу. Она стояла на трех ногах, не поднимая правого переднего копыта, и смотрела вниз, на лужу желто-зеленоватой рвоты. В комнате воняло, едкий запах рвоты обжигал нос и слепил глаза.
— Гослинг? — Селестия напряглась, чтобы вымолвить слова. Вдалеке послышалось плескание, затем кашель. Она переступила через лужу, и теперь ей самой стало плохо. Ее круп покалывало, и она чувствовала озноб. — Гослинг, ответь мне…
Ответа не последовало. Она переступила через другую лужу и поспешила к комнате Гослинга. Она замерла в дверях, ужаснувшись тому, что увидела. Сердце подскочило к горлу, а в ушах застучала кровь.
Его голова свисала с края кровати, а тело сотрясали сухие рыдания. Его крылья прижались к бокам. Его глаза казались пустыми и налитыми кровью. Он задыхался. С его губ свисали длинные нити желчи и слюны. Она услышала, как он задыхается, силясь вздохнуть, и, пока она стояла и смотрела, из обеих его ноздрей потекла струйка рвоты.
— Стража! Немедленно вызовите врача! — приказала Селестия дрожащим голосом, почти визжащим от волнения. Она бросилась вперед и, используя свою магию, стала пытаться прочистить ему дыхательные пути. — Гослинг, ты меня слышишь? — Она трясла его, возможно, немного сильнее, чем намеревалась в панике, и напрягалась, пытаясь услышать хоть какой-то ответ.
Его крылья хлопали о бока, грудь расширилась, а все тело затряслось от сухих рыданий. Желчь, вытекавшая из его губ, была зеленой. Селестия почувствовала в воздухе едкий запах мочи.
Она прикоснулась к его носу, приложив его к уху. Его кожу лихорадило — она горела и была слишком горячей на ощупь. Он был пропитан кислым потом, от которого исходил неприятный запах, и ее нос был влажным. Она услышала слабое хныканье и замерла, не в силах что-либо предпринять, пока он продолжал судорожно сопеть.
— Гослинг… — Селестия пыталась прочистить ему дыхательные пути, чтобы облегчить дыхание, но ноздри продолжали забиваться. Она снова потрясла его, пытаясь прочистить дыхательные пути, чтобы он мог дышать. Она слышала, как он задыхается. Его дыхание было сухим и влажным. В легких что-то хрипело и булькало. Она начала беспокоиться, что он захлебнулся собственной рвотой.
— СТРАЖА! — От крика Селестии вокруг нее зазвенело стекло.
Увидев доктора, Селестия перестала вышагивать. Она стояла и ждала, чувствуя, что во всем виновата она. Доктор подошла к ней, прижав уши к голове. Ее белый халат был покрыт зеленовато-желтыми пятнами и нуждался в замене.
— Ну как? — Селестия спросила обжигающим голосом, который совсем не походил на ее обычные мягкие интонации. — Не надо скрывать.
— С ним все будет в порядке, но ему нужен отдых. Его легкие наполнились сильнокислой желчью, которая сожгла их. Ему нужно значительно снизить уровень стресса. Я также поговорила с его психотерапевтом. Он пропустил несколько визитов. Она говорит, что он от природы очень нервный. Она будет заходить к нему, когда он проснется, осознает и почувствует себя лучше. Сейчас его лечат большой дозой кетамина и дилаудида. Все эти приступы сильного обезвоживания изрядно потрепали его тело.
Селестия вспомнила неделю, которую Гослинг провел с ней. Тяжесть, которую она ощущала, усилилась до такой степени, что причиняла физическую боль. Она скорчила гримасу и увидела, как сморщился доктор. Маленькая кобыла отступила назад. Ей и самой стало нехорошо.
— Ваше величество? — Доктор забеспокоился.
— Со мной все будет в порядке, — сказала Селестия, солгав сквозь свои идеальные зубы. — Мне нужно идти. Мне нужны отчеты каждый час. Когда он очнется и сможет говорить, я хочу с ним поговорить.
— Конечно. — Доктор кивнула.
— Мне нужно управлять империей. — Селестия высоко подняла голову. — Держите меня в курсе.
Теперь Селестия опасалась худшего. Растерянная, смущенная и обиженная, она глотнула стакан холодной воды и позволила воде пролиться на свою мордочку. Она только что совершила нечто ужасное. Она прогнала свою сестру. Она не хотела разговаривать с Луной, опасаясь, что та начнет кричать и не сможет остановиться. Боль, которую она увидела в глазах Луны, была почти невыносима.
Принцесса Солнца боялась, что сама приблизилась к своему пределу. Луна, как никто другой, должна была знать, что делать, ведь она знала мысли Гослинга, бывала в его снах, знала его страхи, переживания, его хрупкое состояние. И Луна знала об этом, но все равно набросилась на него, что Селестия сочла непростительным. Ей хотелось сбросить сестру с горы в долину. Она не желала слушать оправдания Луны.
Она услышала, как Рейвен осторожно и боязливо подкрадывается к ней. Ей захотелось пожурить Рейвен… Ведь именно Рейвен выбрала офицера, который должен был поговорить с Гослингом и объяснить ему новые правила, а не сделать это самой. От досады Селестия стиснула зубы, и скребущий звук наполнил комнату. Она услышала тихий стук копыт Рейвен, которая застыла прямо за пределами ее поля зрения.
Усилием воли Селестия заставила свои зубы перестать скрежетать сами о себя.
— Думаю, горнило стало слишком тяжелым для него, — сказала Селестия, почти выплевывая слова. Язык и губы были сухими, хотя она только что пила. — Итак… Рейвен, как у нас дела? Как прошла пресс-конференция?
Она услышала, как Рейвен прочистила горло. Она услышала взмах подергивающегося хвоста. Селестия была почти уверена, что слышит, как Рейвен потеет. Она не пошевелилась, и Селестия почувствовала укол вины.
— Может, будет лучше, если я уйду? — спросила Рейвен осторожным, испуганным голосом.
Опустившись на подушку, Селестия стыдливо опустила уши:
— Нет.
Медленными осторожными шагами Рейвен подошла и села напротив Селестии за низкий столик. Она поставила сумку и посмотрела на Селестию сквозь свои безупречные очки. Маленькая единорожка не сделала ни одного резкого движения, не издала ни звука и ни разу не отвела глаз от Селестии.
— Скайфайр была помещена под наблюдение… психиатр хотел поместить её под наблюдение для самоубийц. Сейчас она начинает осознавать всю чудовищность последствий. Она в плохой форме… не намного лучше Гослинга. Есть опасения, что из-за стресса у нее может случиться выкидыш.
Подняв стакан с водой, Селестия сделала глоток.
— Блюблад попросил быть судьей.
Проглотив полный рот воды, Селестия сузила глаза:
— Он не аликорн.
— Но он принц. Он такой же представитель королевской крови, как и все вы. У него есть власть. Просто у него нет крыльев. Он говорит, что это должен быть либо он, либо Шайнинг Армор. У тебя слишком много эмоций, Луна, ну, я думаю, мы все знаем, что чувствует Луна, Твайлайт воспримет это плохо из-за связей с прессой…
— А Кейденс? — спросила Селестия.
— Это разобьет сердце Кейденс. Придется выносить приговор первой любви Гослинга. Блюблад высказал отличную мысль. В Высшем суде нет подходящих судей. — Рейвен сухо откашлялась, сняла очки и начала тереть глаза.
— Знаешь что… пусть этим займется Блюблад. Он сохранял спокойствие и объективность на протяжении всего этого. Он заслужил свой титул "принца" тяжелым путем, так что пусть делает ту работу, для которой подходит. — По мере того как Селестия говорила, она чувствовала, как давление в ее груди понемногу ослабевает.
— Я была не совсем идеальна, — призналась Рейвен тихим голосом, полным стыда.
— Я тоже, — ответила Селестия, глядя в глаза своей самой надежной помощнице. — Весь этот стресс и давление… они достали нас обоих. Я бы хотела, чтобы все стало как раньше, когда эта корона не была такой тяжелой.
— По мере роста страны все будет только усложняться, — сказала Рейвен.
Селестия кивнула:
— Я знаю…
Теплый и парящий на облаке, Гослинг дрейфовал между миром бодрствования и сном. Он чувствовал теплое тело матери рядом с собой в кровати. Как хорошо было снова стать жеребенком, маленьким жеребенком, свободным от забот и стрессов. Ему только что приснился ужасный сон, что он вырос и его жизнь разрушилась. Улыбаясь, довольный, Гослинг прижался к матери. Она была такой большой, теплой и мягкой. Он прижался к ней лицом, радуясь, что она рядом.
— Гослинг?
Скривившись, Гослинг изо всех сил старался не заснуть:
— Мама, я не хочу сегодня идти в школу. — Гослингу было трудно говорить, и он сглотнул, пытаясь унять жгучую щекотку в горле. Его голос звучал странно в его собственных ушах. Все было неправильно. — Может, вместо этого мы пойдем в музей?
— Гослинг…
Открыв глаза, Гослинг проснулся и посмотрел на мать. Она была голубой. Она была очень синей и очень большой. Она была очень синей и с бирюзовыми глазами. А еще у нее был длинный голубой рог. Гослинг моргнул. Его мать была неправильной. Его заторможенный разум с трудом принимал эту реальность. Должно быть, он все еще спит. Он не хотел быть взрослым, как во сне. Его жизнь пошла наперекосяк.
— Гослинг, да не будет у тебя тревоги…
Его мать говорила смешно. Он снова моргнул. Его мать выглядела смешно, и его мать говорила смешно. Мозг Гослинга, одурманенный наркотиками, с трудом улавливал связь, но когда связь была установлена, Гослинг отреагировал единственным способом, который позволило ему его обездвиженное тело.
Он начал кричать. Слабые, булькающие крики, от которых его поврежденные легкие стали пузыриться, и он начал захлебываться жидкостью, сочащейся из глубины его тела. Он почувствовал во рту вкус крови и желчи. Его крики стихли и превратились в хныканье.
— Ты жешь самый глупый пони…
— Ваше величество… — Запыхавшийся стражник стоял в дверях, его бока вздымались от бега. — Ваша сестра…
— Да? — Селестия подняла бровь.
— Она находится в комнате Гослинга и отказывается выходить. Она очень враждебно отнеслась к стражнику, когда мы сказали ей, что его нельзя беспокоить. Она приказала нам уйти.
Селестия глубоко вздохнула:
— О…
Рейвен издала изумленный, испуганный вздох.
— …Это! — Селестия в мгновение ока поднялась с подушки. — Призови еще стражников. Как можно больше, как можно быстрее! Сделайте это немедленно! Объявите тревогу!
Повернувшись хвостом, стражник побежал выполнять приказ.
— О, пожалуйста, только не это… только не это… — Слова Селестии были испуганным, умоляющим хныканьем.
— Ты жешь очень храбрый пони, раз выступил против меня, — тихо прошептала Луна, поглаживая Гослинга по мордочке боковой частью своей щетки. — В словах, которые ты молвил, была доля правды. — Луна посмотрела в глаза Гослинга и увидела, что страх исчез. Он успокаивался. Она позволила еще немного своей магии влиться в него, приближая его к состоянию бодрствующего сна, в котором боль не могла его настигнуть. Она была обязана ему этим.
— Прими же мои извинения. — Голос Луны был тихим шепотом. — Я буду оберегать тебя и заговаривать боль.
Напевая колыбельную, Луна зевнула, но не сводила гипнотического взгляда с Гослинга. Его глаза были полузакрыты, и он выглядел сонным. Она увидела, как шевелятся его губы, и через несколько мгновений, когда он пытался заговорить, услышала:
— Мне тоже очень жаль. — Затем он зевнул, и Луна увидела, что зев его рта выглядит ошпаренным. Сверху свисали ошметки, а оранжевый язык покрылся белыми кислотными волдырями. Луна положила его голову на свои передние ноги и продолжала напевать свою колыбельную.
За дверью послышался стук копыт, и она навострила уши.
Застыв в дверях, Селестия не совсем понимала, что происходит. Она несколько раз моргнула, а позади нее ждал стражник. Луна казалась совершенно безразличной ко всему происходящему. Она напевала какую-то колыбельную тысячелетней давности — мелодию, которая давно канула в лету. Селестия навострила уши, услышав, как Гослинг зевнул. Луна держала его на копытах, прижимая к себе, и, если верить ощущениям Селестии, использовала свою магию, чтобы удержать его в состоянии бодрствующего сна. Прошло несколько долгих, сбивающих с толку секунд, прежде чем Селестия поняла, что Луна избавляет его от боли и делает это без сильных лекарств.
Рот белого аликорна раскрылся. Она не могла поверить, что снова предположила самое худшее о своей сестре. Она вспомнила ту ночь, когда ей приснилась смерть Гослинга. Ужасный жгучий стыд наполнил Селестию, и в тот момент ей больше всего на свете хотелось заползти в нору и умереть.
— Ну, не стой там, заходи, — сонным голосом сказала Луна.
— Луна, прости меня, но я бы очень хотела знать, что происходит, — сказала Селестия, устраиваясь на подушке рядом с кроватью Гослинга. Она слышала, как за дверью разошлась стража. Она посмотрела на Луну, но та по-прежнему не сводила глаз с Гослинга.
— О, мы достигли взаимопонимания, — ответила Луна тихим, мелодичным шепотом.
Ответ Луны не удовлетворил ее. Селестия почувствовала, как ее сердце заколотилось о ребра. На мгновение она возненавидела Луну за то, что та была так спокойна в этот момент. Такая отрешенная. Казалось, ее не волновало, что за дверью копошились сотни стражников. Какая-то часть Селестии хотела, чтобы ей прочитали нотацию, заставили почувствовать себя виноватой. Чтобы ее заставили ответить за свои плохие мысли.
— Я обвинила Гослинга в трусости, — призналась Луна, сделав паузу в своем напеве, — и я была не права. Он был достаточно храбр, чтобы противостоять мне и рисковать потерять тебя. Он храбрый, хотя, возможно, и безрассудный. Я восхищаюсь этим. Но я еще скажу о его отношении ко мне.
На секунду Селестии захотелось от души надавать сестре подзатыльников. Переменчивое настроение Луны было источником многих разочарований. Она услышала хриплое покашливание Гослинга, и Луна навострила уши.
— Он пытается говорить. — Луна возобновила напев, издав мягкий приятный звук.
— Сколько у меня власти? — спросил Гослинг скрипучим голосом.
— Гослинг, дорогой, сейчас не время спорить о власти, — ответила Селестия, произнося слова в самой мягкой манере, на какую только была способна. — С каких это пор ты жаждешь власти? Неужели лекарства испортили твой разум?
— Сколько власти? — Слова Гослинга булькнули у него в горле.
— О, королевский консорт пользуется некоторой властью, но ты еще не королевский консорт. — Луна слегка опустила голову, пока не оказалась с Гослингом почти нос к носу. — Успокойся.
— Тогда я прошу свадебный подарок. — Гослинг сделал слабую попытку поднять переднюю ногу, но не смог. Он лежал, задыхаясь, и смотрел в глаза Луне, не в силах отвернуться, удерживаемый ее магией.
— Чего ты хочешь, Гослинг? — спросила Селестия, наклонившись ближе к кровати. — Говори прямо.
— Я хочу, — заговорил Гослинг осипшим голосом, его тело содрогалось, — я хочу, чтобы Скайфайр была помилована от моего имени. Пожалуйста…
— Гослинг, нет. — Селестия покачала головой. — Ты должен понимать, что каждые несколько поколений кто-то из пони устраивает такой беспорядок, что нам приходится созывать Высший суд. Общественности нужно напоминание о власти, потому что общественная память со временем стирается. Необходимо подать пример.
Губы Гослинга шевельнулись, ноздри раздулись, пока он пытался говорить:
— Неправильно. — Брызги срывались с его губ и попадали на лицо Луны.
— Гослинг, мы не можем допустить, чтобы общественность не уважала нашу власть. — Селестия замолчала и попыталась придумать, как заставить Гослинга понять, что поставлено на карту. — Если мы позволим этому случиться, подобные попытки станут все более и более обыденными. Наше положение и так шаткое. Поддерживать управление становится все труднее и труднее. Анархисты пытаются нарушить наш образ жизни. Слишком много нестабильности.
— Неправильно, — повторил Гослинг, а затем начал кашлять. Он несколько раз кашлянул, и его легкие засвистели. Его голос был похож на лягушачье кваканье. — Прощение — вот что правильно.
— Почему прощение? — спросила Луна. — Это похоже на приглашение к катастрофе. Если мы проявим слабость сейчас, все больше и больше агитаторов и диссидентов будут воспринимать наше бездействие как неспособность действовать. Нас со всех сторон будут окружать враги.
— Вы ошибаетесь. — Гослинг с трудом переводил дыхание, глядя в глаза Луне. — Прощение — это то, чего ты жаждешь… но ты не предлагаешь его другому… Неужели Селестия считает слабостью доверить тебе меня? Ты — Гослинг несколько раз кашлянул и застонал, а все его тело напряглось, — …ты убила общего мужа. Должна ли Селестия простить тебя и довериться тебе или отослать тебя и защитить меня от любой угрозы, которую ты можешь представлять, чтобы она могла быть счастлива?
Пока Селестия сидела и смотрела, по щеке Луны скатилась слеза и капнула на нос Гослинга. Вслед за первой упала еще одна, а потом еще. Гослинг тяжело и хрипло вздохнул. Молча, не зная, что сказать, Селестия начала размышлять о прощении.